Как стать фантастом

Хотелось бы поговорить напоследок о том, что произошло с фантастикой и соответственно со мной в последние годы.

Начиная с момента создания современной фантастики, выкованной руками Стругацких и Ефремова, а затем и плеядой фантастов-шестидесятников Варшавским, Громовой, Нудельманом, Полещуком, Михайловым, Альтовым и Журавлевой, Войскунским и Лукодьяновьш, Гансовским, Биленкиным (простите, если кого-то пропустил), в ней бурлила, все откровеннее, идеологическая борьба. Явление шестидесятников, как в обществе в целом, так и в литературе и искусстве, яркое и революционное, начало размываться и исчезать под гнетом "советской контрреформации". Семидесятые годы - крушение надежд и окостенение идеологических идолов. Ведь фантастика, которую творили Стругацкие и их друзья, была ужасна тем, что ставила под сомнение волю партии. Только партии в нашей действующей модели антиутопии дозволено было знать, каким будет тот самый коммунизм, к которому мы стремились. А партия, если вы внимательно прочтете литературу советской эпохи, совершенно не представляла, что это за зверь - коммунизм и что мы будем с, ним делать.

При определенном ослаблении диктата идеологических органов после XX съезда партии появились писатели нашего цеха, которые захотели сами разобраться в том, что же нас ждет.

А как только начинаешь разбираться, оказывается, что будущее невозможно изобразить одной розовой краской. Иван Ефремов честно старался заглянуть в коммунизм, победивший во всей Вселенной, и остаться оптимистом. "Туманность Андромеды" партийная критика носила на щите, но на самом-то деле - с оглядкой. И, отворачиваясь, идеолога сплевывали и воротили рожи - у Ефремова получился сомнительный оптимизм.

Затем через год-два пришли Стругацкие. И что бы они ни говорили о светлом будущем, какие бы коммунистические реалии ни старались поначалу изобразить, даже самому недалекому идеологу становилось ясно: наваливается угроза пострашнее американских опусов об атомной войне. Стругацкие писали о будущем нашей державы, на самом-то деле, по-моему, совершенно не веря в коммунизм и давая понять своим читателям, что те его не дождутся.

Недаром так скоро и безусловно Стругацкие стали кумирами младших научных сотрудников - мыслящей части нации.

До конца шестидесятых, все более стервенея, официальные критики делали вид, что ничего особенного не происходит. В это десятилетие Стругацких активно издавал не только умеренно-либеральный "Детгиз", но и "Молодая гвардия", в которой до поры до времени власть оставалась в руках Жемайтиса и его сотрудниц.

Именно ЦК ВЛКСМ и понял, как только память о хрущевской оттепели скисла и растворилась в национал-коммунистических воплях, что надо перекрыть кислород "циникам и нытикам", которые уничтожают веру в светлое будущее.

Редакцию Жемайтиса разогнали и набрали вместо старых редакторов комсомольских мальчиков, готовых на все ради карьеры: как правило, бездарных писателей, неумных интриганов, которых отличала хорошая комсомольская злоба, умение войти в роли союзников не только в ЦК комсомола, но и в Госкомиздат и главный ЦК. И там, где Стругацких не могли разоблачить и потоптать, в ход шла клевета и низкая сплетня, например, обвинение в том, что они "навели" чекистов на дом Ефремова после его смерти и стали инициаторами обыска в квартире Ивана Антоновича. Кстати, уже в наши дни стало известно, что Ефремова много лет числили в английских шпионах и "пасли" совершенно официально. Я помню, как мне "достоверно" рассказывали солидные люди, что Стругацкие уже собрали чемоданы и уезжают в Израиль - и эта сплетня использовалась в качестве оружия надежного рода: "Как можно их издавать, если всем известно, что они уже предали Родину?" С годами Стругацким становилось все труднее печататься.

Из-за попыток напечатать их повести уничтожили журналы "Ангара" и "Байкал". Но эффект, как и положено в нашей стране, был обратным. Сколько мне приходилось видеть машинописных копий их произведений!

Мое поколение фантастов я бы назвал вторым после "Стругацкого призыва". Мы опоздали всего на пять - семь лет, но первые наши рассказы были напечатаны к концу шестидесятых годов, то есть на закате оттепели. А вскоре по нам ударила волна репрессий "мягкого типа". Или ты будешь писать как положено, или не будешь печататься.

Мы были менее талантливы, чем Стругацкие, но печататься хотелось так же, и ттоэтому поколение искало паллиатива.

Мы не замахивались на мировые проблемы и судьбы цивилизации. Но при том никто из нас не воспевал коммунистические идеалы. Жили в своих экологических нишах, но не подличали. Биленкин и Михайлов осваивали космос и искали там ответы на свои вопросы. Парнов с Емцевым большей частью ограничивали себя миром науки. Роман Подольный иронично шутил, Ларионова, Мирер и Шефнер решали моральные проблемы... Конечно, я упрощаю - все писатели второго поколения были сложнее, чем можно сказать в одной фразе. Но при том локальнее, чем их предшественники.

Что любопытно, за все последующие десятилетия после 1960 года в среде "молодогвардейцев" не выросло ни одного писателя, если не считать Сергея Павлова, которого, за неимением прочих достижений, борцы за истинный коммунизм превратили в свое литературное знамя. И это тем более удивительно, что на стороне правоверных комсомольцев были все типографские мощности державы, призванная кричать "ура" критика и издательские редакторы, готовые подправить, дописать, улучшить, как Николая Островского.

Я начал писать во второй половине шестидесятых годов, первая книга "Последняя война" - вышла в 1970 году, первая книга рассказов (в том числе гуслярских) - в 1972-м, а первая книга о девочке Алисе - в 1974-м.

То есть я придумал себе (или они сами придумались) направления: это юмористическая, пародийная фантастика в новеллах о городке Великий Гусляр; фантастика обыкновенная, которая чаще именуется "научной фантастикой"; и, наконец, фантастика для детей - повести об Алисе Селезневой.

Постепенно я завоевал репутацию "доброго сказочника". Это была утомительная репутация, потому что в те годы я мог издаваться лишь в "Детской литературе", а если просил вставить в план книгу взрослой фантастики, заведующая редакцией Майя Брусиловская печально вздыхала: Игорь, пойми, в очереди на издание стоят десятки достойных фантастов, и все пишут для взрослых. А вот в детской фантастике у нас пробел - только Крапивин да ты. Напиши еще одну книжку про Алису, и мы ее в будущем году издадим.

Вот я и сдавался, потому что предпочитал опубликовать оптимистическую детскую книжку, чем не публиковать ничего.

Но в одном я был тверд - и если не верите, пролистайте мои книги семидесятых и восьмидесятых годов: я не верил в торжество коммунизма и в его блага. Я не только сам не хотел вступать в партию, но и мои герои, живущие в будущем, об этой партии не знали. Я не участвовал в кампаниях, семинарах и боевых действиях, не голосовал и не изгонял. Зато и меня нельзя было ниоткуда изгнать.

Правда, на рубеже девяностых годов, когда система рушилась, Эдуард Хрупкий, бывший тогда председателем совета по приключенческой и фантастической литературе Союза российских писателей, позвал меня участвовать в комиссии в качестве его заместителя по фантастике, чтобы какие-нибудь плохие люди не захватили этот пост. "Но я же не член СП! пытался я отговориться. - Это все равно что стать секретарем райкома, не будучи членом партии". "Это ненадолго, - решительно ответил Хрупкий. - Я знаю, что делаю".

Моя общественная деятельность в роли беспартийного секретаря райкома завершилась скоро. Бывшие еще в силе молодогвардейцы тут же организовали мое уничтожение, и в Союз пошли письма и телеграммы из провинции с требованием навести порядок. Я помню элегантное письмо от имени красноярских писателей, подписанное их главой, в котором, в частности, говорилось: "Кир Булычев человек неизвестной национальности, окруживший себя лицами всем известной национальности".

...Мы все время от времени рвали на груди тельняшки и восклицали: "Вот наступит свобода, тогда мы будем писать, что хотим, будем печатать, что считаем нужным, а кроме того, в нашей стране откроются десятки замечательных фантастических журналов!" Но в то же время, как я, так и мои коллеги, до конца восьмидесятых годов были уверены, что проживем жизнь и умрем при продвинутом социализме в Советской империи.

И вдруг все рухнуло.

И не стало империи.

И мы бросились к письменным столам?

Ничего подобного.

Возникли два фактора, которые стали совершенно неожиданными и решающими для будущих событий.

Во-первых, сами события в стране оказались настолько фантастичны, что превзошли даже ту антиутопию, в которой мы раньше проживали.

Во-вторых, открылись двери, и в страну хлынула могучим потоком американская массовая литература, американское массовое кино. И этот поток в мгновение ока смел с лица Земли наши фанерные домики.

Мы-то думали, что наш, советский читатель - самый умный, благоразумный и интеллигентный в мире.

Оказалось, что постсоветский человек - существо, чуть-чуть обогнавшее в развитии неандертальца, и хочет читать лишь "крутые" триллеры.

Любопытно, что в нашем открытом, свободном мире в первые год-два его существования появилась лишь одна фантастическая повесть с попыткой заглянуть в будущее страны, но написана она была не "своим", фантастом, а человеком со стороны, журналистом Кабаковым. Называлась она "Невозвращенец".

А фантасты моего поколения пытались и пытаются по сей день создавать либо плохие копии американской массовой продукции, как фантастики, так и фэнтези, либо топтаться на позициях восьмидесятых годов. Их примеру, как правило, следует и молодежь.

Так что пока (временно, полагаю) отечественная фантастика обитает на заднем дворе. Журнал фантастики только один, тиражи книг упали до ничтожной отметки. По крайней мере у меня, писателя достаточно типичного, они сегодня примерно в двадцать раз ниже, чем десять лет назад.

В чем-то - вернее, во многом - мы сами виноваты.

В шестидесятые, семидесятые, восьмидесятые годы читатели обращались к отечественной фантастике в поисках ответов на вопросы насущные, болезненные, тщательно вычитывали между строк спрятанное от цензуры. Любая альтернативная реальность была враждебна коммунистической действительности.

Именно этот читатель ушел от фантастов, потому что сегодня он не ждет от них ответа и не верит в то, что фантасты его знают.

Русская фантастика всегда рассказывала о земных и близких проблемах. Она жила в традициях Гоголя и Булгакова.

Потому и Булгакова не печатали, и Стругацкие были отвратительны власти.

Действительность оказалась куда удивительнее и более непредсказуемой, чем фантастика. Талант, способный осознать этот процесс, еще не пришел. Вряд ли можно ждать решающего прорыва от уже написавших свое фантастов. Будущие Стругацкие и, может, даже Булгаков не востребованы, ибо пока не требуются.

Поэтому таланты крупные, подобно Пелевину, уходят на боковые дороги постмодернизма или чепуховины.

Происходит торможение, потому что иные таланты поглощает коммерческая литература. Писать "под американцев", "под Толкина", "под кого-то еще" стараются люди молодые, некоторые даже небесталанные. Идут на это ради заработка и способные писатели старшего поколения.

Можно заработать пока больше на "крутой" литературе, но у меня есть ощущение, что маятник общественного вкуса, который резко качнулся к масс-культуре, сейчас пошел обратно.

Некоторые издатели говорят, что интерес к "боевым роботам" и прочей американской дребедени падает. Зато растет интерес к фантастике как существенной составляющей русской литературы.

Причем этот интерес виден и за рубежом. Если после 1990 года как отрезало переводы русской фантастики в Польше или Чехии, то в последние два года в Восточной Европе (в первую очередь) вспомнили о существовании русских писателей. И снова начали нас переводить и издавать. Даже уж на что самостийная Прибалтика - но и она стала понемножку переводить русских авторов.

Так что я смотрю в будущее нашей фантастики со сдержанным оптимизмом. К сожалению, накопление фантастических, антиутопических синдромов в России и в мире в целом идет слишком интенсивно: что же раньше - возродится и пойдет дальше фантастическая литература в России или сама Россия погибнет, потянув за собой в пропасть весь остальной мир? И тогда литература никому не понадобится.

Я не верю в то, что красота спасет мир, или в преобразующую роль искусства и литературы. С каждым годом процент людей на Земле, на которых хотя бы теоретически может оказать благоприятное влияние литература, уменьшается.

И все же определенную лепту в спасение человечества литература внести может. Пусть небольшую. Но мы же не знаем, когда, чего и сколько нам понадобится. Предупредить, успокоить, показать пример...

В России литература всегда играла большую роль, чем в Европе, потому что в Европе,она была личным делом и занятием писателя, а в России - актом героизма или подлости, вызовом Империи или подпоркой режиму. Даже европейские литературные герои оставались таковыми на Западе, а у нас приобретали черты гражданской действительности. Овод и Павка Корчагин - лица исторические и в то же время легендарные, подобно Павлику Морозову. И кто из них реальнее? А кто реальнее - Ассоль, Аэлита или Зоя Космодемьянская?

Очевидно, в конце этих заметок я должен в чем-то признаться.

Если редакция попросила меня их написать, значит, она рассчитывала, что среди читателей "Если" есть некто, готовый их прочесть.

То есть интересующийся моей работой.

Так как прочитанное вами не мемуары и не воспоминания о моем славном прошлом, а попытка оторваться от работы неизвестно ради чего, значит, я еще стараюсь писать.

И сегодня же, завершив эти страницы, примусь, подобно тому самому голландскому мальчику, бегать вдоль плотины и затыкать пальчиком дырки.

Что же я делаю и что мне хочется сотворить?

Мне хочется написать новый исправленный вариант Каталога польских военных знаков 1914-1939 гг.

Сделать справочник "Гражданская война в России как интернациональный конфликт".

Доделать и издать "Спринт-историю", или Энциклопедию для новых русских.

Сделать "Современный сонник".

Написать 8 томов "Реки Хронос" (написано пока четыре).

Переделать, дописать и издать "Западный ветер - Ясная погода" (Вторая мировая война в Юго-Восточной Азии).

Написать монографию "Бирма в XX веке".

Писать фантастику, включая детскую, стараясь делать это ненамного хуже, чем двадцать лет назад.

И конечно же, доделать и издать наконец "Падчерицу эпохи", или Историю советской фантастики 117-1941 годов.

Это на ближайшие полгода. А дальше - посмотрим.

Шутка...