Твинер

Фред уехал в Нью-Йорк на коференцию. Мэтт отправился в свою контору, огорчаясь, что ему трудно сосредоточиться на работе из-за ноющей боли в одной половине черепа. И он почемуто стал беспокоиться. Ему казалось, что день никогда не кончится. Он нервничал все больше и больше и когда, наконец, рабочий день подошел к концу, поспешил домой с безотчетной тревогой, для которой, вроде бы, не было никаких оснований.

— В порядке? — повторила Люсиль. — Конечно, все в порядке. А в чем дело?

— Сам не знаю. а дети?

— Весь день играют в марсиан. Я никогда не видела, чтобы они так увлекались чем нибудь, как сейчас увлечены этой зверушкой. Он так мил и терпелив с ними. Звйдика на минутку.

Она повела его к дверям детской. Джо и Барби, наряженные в пляжные полотенца и старые платья Люсиль, участвовали в сложном ритуале, включавшем в себя позирование и размахивание деревянными мечами. В центре комнаты восседал на кресле Джон Картер, обернутый в блестящую ткань и с золотым браслетом на шее. Он сидел абсолютно неподвижно и смотрел на детей полуприкрытыми, как обычно , глазами.

— Тут что-то не так! — резко сказал Мэтт.

— А именно?

— Ни одно обычное животное не будет так сидеть, Ты посмотри, он сидит, как… — Мэтт тщетно подыскивал сравнение.

— Гравитация, — ответила Люсиль. — Ему, бедняжке трудно.

Джо и Барби встали на колени по бокам трона и подняли ме-

чи в воздух. — Круар! — крикнули они Джону Картеру, а за-

тем Джо встал и произнес какую-то тарабарщину, но почтительно, как бы обращаясь к королю.

— Марсиане, — сказала Люсиль, подмигнув мужу. — Иной раз можно поклясться, что они действительно говорят на другом языке. Пойди, полежи пока на диване, милый. У тебя усталый вид.

— Я устал, — сказал Мэтт. — И я …

— Что?

— Ничего. Так. Нет, вовсе не так. Он лег на диван. Люсиль пошла на кухню. Он слышал, как она там возится. Слабо, как бы издалека, до него долетели голоса детей. Иной раз можно поклястться, что они действительно говорят на другом языке… Иной раз можно поклясться… Нет, нельзя. Знаещь, что есть и чего нет. Даже дети знают. Он задремал и детские голоса вползли в его сон. Они говорилив пронзительном ледяном ветре, бормотали в пыли, поднимавшейся над ветром, и было совершенно ясно, что говоря они на языке знакомом и понятном. Он звал детей, но они не отвечали, их скрыли от него гребни красного песка, плывущие и меняющиеся, не оставляющие ни следов, ни отметин. Он бежал между дюнами, выкрикивая имена детей. Затем увидел нагромождение древних камней — остатки умершей горы — и впадину внизу со следами зелени вокруг хилого озеца. Он знал, что дети в этой впадине. Он побежал туда, а ночь сгущалась, на потемневшем небе уже мерцали звезды. Перед ним выросла неясная фигура и загородила ему дорогу. В правой руке, но глаза смотрели на Мэтта, зеленовато-золотые и яркие, каких на Земле не бывает…

— Ради бога, Мэтт, проснись! Люсиль трясла его. Он сел, все еще находясь во власти сна, и увидел Джо и Барби и смеялись.

— Как ты мог увидеть страшный сон средь бела дня? — спросила Барби.

— Не знаю, — ответила Люсиль, — но кошмар, похоже, был первоклассным. Пошли обедать, Мэтт, а то соседи подумают, что я тебя бью.

— Чужие кошмары всегда смешны для других, — проворчал Мэтт.

— Где Джон Картер?

— Мы унесли его обратно в погреб, — беззаботно сказал Джо.

— Мам, ты дашь нам завтра побольше салата-латука? Он увлекся им.

Пристыженный, с легким головокружением, Мэтт сел обедать. Ел он без удовольствия и плохо спал в ту ночь, несколько раз просыпаясь от страшных снов. На следующий день стало еще жарче. Его головная боль не проходила. Мэтт пошел к своему врачу. Тот не обнаружид никаких признаков инфекции, но это был только жест — работать он не мог. К полудьню он вернулся домой с двухдневным освобождениеем по болезни. Температура воздуха приблизилась к 32 С, влажность вытеклв резкими ливнями.

— Представляю себе, как страдает Фред в Нью-Йорке, — сказала Люсиль. — А бедный Джон Картер! Я вообще не позволила детям вытаскивать его из погреба.

— Ты знаешь, что он сделал, пап? — спросила Барби. — Джо обнаружил это сегодня утром, когда ты ушел.

— Что? — раздраженно отозвался Мэтт.

— Дыру, — сказал Джо. — Он, видимо, прорыл туннель прямо под фундаментом. Дыра на лужайке, точно напротив погреба. Я думаю, он хочет иметь в своем домике заднюю дверь, но я завалил дыру, хорошо засыпал и и сверху положил большой камень.

— Он выкопает другую, — сказал Мэтт с некоторым облегчением. Барби покачала головой. — Нет. Я ему сказала, что может случиться. Его может убить большая собака, или он заблудится и не найти дороги домой.

— Бедный зврек, — сказал Люсиль. — Он уже никогда не найдет с в о е г о дома.

— Ах, да черт с ним, — злобно сказал Мэтт. — Ты не можешь немножко посочувствовать мне? Мое состояние очень паршивое.

Он поднялся к себе и хотел лечь, но спальня напоминала парную в бане. Он метался, стонал и, наконец, сощел вниз, Люсиль дала ему ледяного лимонада. Он сел в тени на задней веранде и выпил его. Желудок скрутило от холодного и кисло-сладкого, и этт встал, чтобы пройтись по лужайке. Жара давила на него, в голове стучало, колени подгибались. Он прошел мимо того места, где Джо завалил туннель, и услышал доносившиеся из окна погреба детские голоса. Он повернуся и пошел к погребу.

— Что вы там делаете? — крикнул он в открытуб дверь. Из темноты внизу голос Барби ответил: — Мы принесли Джону картеру немного льда — полизать. Но он не хочет выходить. И она заговорила с твинером совсем другим тоном — ласковым, уговаривающим.

— Вылезайте оттуда, пока не простудились, — сказал Мэтт.

— Сейчас, — ответил Джо. Мэтт спустился по ступенькам.

Дети не включили свет, а маленькое пыльное окошко едва освещало контуры. Мэтт ударился о балку и выругался, а Барби нетерпеливо сказала:

— Мы же сказали, что сейчас выйдем.

— В чем дело? — спросил Мэтт, пытаясь что-нибудь разглядеть. — Мне уж нельзя и спуститься сюда?

— Т-сс-с! — прошептал Джо. — Он как раз выходит. Не спугни его!

Дети сидели на корточках у земляного вала, котрый с таким трудом выстроил Джон Картер. В середине вала было темное отверстие, и из него очень медленно вылезал Джон Картер. Глаза его сверкали в темноте. Барби положила передь ним два кубики льда; он прижал к ним мордрчку и тяжело дышал, и его бока ходили в частом, мелком и нервном ритме.

— Ты поправишься, -сказал ему Джо, поглаживая его голову, и повернулся к Мэтту: — Ты не понимаешь, как это важно. Нигде в округе нет ребят, которые бы держали дома настоящего марсианина.

— Идите! — резко сказал Мэтт. — Поднимайся наверх! Дети неохотно встали и прошли мимо него. Джон Картер не шевелился. Ое смотрел на Мэтт. Мэтт, вздрагивая от холодного воздуха, поднялся на верх и захлопнул дверь. Он шел зп детьми, но мысленно все еще видел, как Джон Картер лежит за своей стенкой в темноте, страдая от чужого мира, слишком большого, слишком жаркого, слишком тяжелого.

Он лежит за стенкой в темноте и думвает. Нет. Животные не думают. Они только чувствуют. Они могут быть растерянными, испуганными, страдающими или еще какими-нибуть, но все это ощущения, а не мысли. Думают только люди. На Земле.

Мэтт снова вышел во двор. В заднем конце двора, где вдоль аллеи бежала изгородь, Мэтт остановился, крепко держась обеими руками за колья и глядя на заднюю изгородь соседей, на их гаражи и мусорные баки, но не видя их. Он чувствовал смутную уверенность в том, что в глубине его мозга росло и принимало форму и двигалось к той точке, где Мэтт уже не мог уверять себя, что не видит этого.

— Нет, — сказал он себе, — Фред знал бы. Ученые должны знать. Не может быть, чтобы не знали.

А вдруг нет? Как измерить возможности другого мира?

Единственное млекопитающее, сказал Фред, и почти единственное позвоночное. Почему же этот единственный вид выжили, когда все остальные погибли, если он не имел каких-то преимуществ?

Предположим, это раса. Разумная. Может, разум токого рода, какой люди, земляне, не могли понять.

Раса и умирающий мир. Предположим, раса должна изменяться с этим умиранием, выродиться, адаптироваться, утратить свои города, изобретения, письменность и тому подобное, но не разум. Только не разум, потому что разум — единственный барьер против уничтожения.

Допустим, раса, физически измененная, лишенная привычного окрудения, размыкается в собственных мыслях. Разве не может это включать все виды умственной компенсации, такие силы, о которых землянин не подозревает и не видит их, потому что он судит обо всем в границах собственного знания о земных формах жизни? И не станет ли такая рса скрывать свой разум, свое последнее орудие от чужаков, захвативших ее мир?

Мэтт затрясся и взглянул на небо. Оно стало другим. Оно небыло больше твердым панцирем, покрывающим мир. Оно было распахнуто настежь, изображено и порвано прожорливыми кораблями, несущими прожорливых людей, которым не хватало того, что они имели. И через эти прорехи проскальзывало ЧУЖОЕ, и мир никогда уже не будет прежним. Никогда не буднет знакомой, Безопасной Земли, содержащей только то, что ей пренадлежит, только то, что люди могут понять.

Хлынул дождь. Мэтт промок до нитки, но не замечал этого.

— Нет, — сказал он снова, — нет, я не хочу верить этому, как ребятишки верят в игру, пока играют.

Но были ли это только игры? Он вздрогнул от голоса Люсиль, которая звала его. По голосу чувствовалась ее тревога. Он пошел к дому. Она встретила его на полпути и спросила, что он делал под дождем. Она загнала его в дом и переодела в сухую одежду. Он пытался сказать, что ничего особенного нет, но она тревожилась и не хотела слушать.

— Ложись, — сказала она, покрыла его пледом и пошла вниз, к телефону. Мэтт несколько минут лежал спокойно, пытаясь взять себя в руки, боясь и стыдясь состояния своих нервов. С него покатился пот и он отшвырнул плед. Воздух в комнате был влажным, тяжелым, спертым. Мэтт чувствовал себя страдающим, как…

Черт побери, в жаркое лето всегда так, в спальне всегда жарко и душно. И трудно дышать.

Он встал и пошел вниз. Люсиль только что отошла от телефона. — Кому ты звонила? — спросил он. — Фреду, — ответила она, значительно глядя на него, как бывало всегда, когда она твердо решила что-то сделать. — Он сказал, что придет завтра утром. Пусть он определит, что с тобой.

— Но мой врач… — раздраженно начал Мэтт.

— Твой врач не знает тебя так хорошо, как Фред, да и плевать ему на тебя так хорошо, как Фред, да и плевать ему на тебя.

Мэтт заворчал, но было уже поздно что-либо делать. А затем он подумал, что у Фреда, может быть ответ. Может, если рассказать ему…

О ЧЕМ??? Правильно. Вытащить все это, изложить словами: я

думаю, что Джон Картер не просто безредный зверек. Я ду-

маю, что он ра зумен. Я думаю, что он ненавидит меня, ненавидит Зкмлю, куда его случайно привезли, как домашнее животное. Я думаю, что он что-то делает с моими детьми.

Сможет ли он сказать все это Фреду? Люсиль позвала детей ужинать.

— О, господи, опять они в этом сыром погребе! Джо, Барби, выходите сию же минуту! Мэтт обхватил руками голову. Она болела.

* * *

Он спал эту ночь внизу, на диване в гостинной. Он делал так и раньше в жаркое время. Тут, вроде бы, казалось прохладней. Он щедро отмерил себе аспирину и на некоторое время погрузился в тяжелый сон, полный темных фигур, преследовавших его на местности, которую он толком не видел, но знал, что она чужая и угрожющая. Затем, в тихие часы между полуночью и рассветом он ударился в планку: он не мог дышать. Воздух был плотным, как вода, и вес его горой лежал на груди Мэтт, на его плечах и бедрах.

Он вскочил свет и начал поднимать и опускать потяжелевшую грудь, беспокойные руки; цепенящий ужас распространился по нему и накрыл его, как мокрый снег облепляет дерево. Гостинная казалась чужой, привычные вещи покрывал налет страха, все следы Джо и Барби, Люсиль и его самого вдруг стали резкими и символическими указателями, как на картинах Дали. Библиотечный роман в коричневом переплете7 Статуэтки на камине смотрят на Мэтта своими неподвижными белыми лицами. Бутылка из-под газировки — нет, две виновато выглядывают из-под дивана. Голубой жакетик с порванным карманом под лампой, куча комиксов. Его собственное кресло с продавленным сидением. Обои, линолеум, коврик — все каких-то грубых, странных цветов. Он пощупал ногой пол. Пол был тонкий, как ледок на луже, он вот-вот треснет, и Мэтт провалился туда, где лежит, думает и ж д е т чудак. Все они на Марсе лежат под землей и ждут.

Они думают ночи напролет и ненавидят людей, которые вытаскивают их из нор, убивают, расчленяют и с любопытством разглядывают их мозг, кости, нервы. Или же берут их на поводок, сажают в клетки, но не подумают заглянуть им в глаза и увидеть, что прячется в их глубине.

Ненависть и ожидание — вот их внутренний мир. Ненависть и спокойное доведение людей до безумия.

Вот так этот и сделал со мной, думал Мэтт. Он сам страдает, его давит наша гравитация, он задыхается в этом воздухе, и он заставляет страдать меня. Он знает, что никогда не попадет домой. Он знает, что умрет. Как далеко простирается его сила? Он может только заставить меня почувствовать то, что чувствует сам, или может…

Допустим, может. Допустим, он знает, что я хочу рассказать Фреду, и он остановит меня. А что дальше? Джо? Барби? Люсиль?

Мэтт стоял в середине комнаты. Он убьет меня, думал он.

ОН ЗНАЕТ. Его качнуло. Комната завертелась перед глазами.

Какой-то странный паралич наполз на него, сквозь мышцы,

связал их в узлы. Мэтт похолодел, как будто уже умер. Но

он повернулся и пошел, Бежать он не мог, но с каждымшагом

он шел быстрее, напряженный, запыхавшийся. Он открывал дверь в погреб и спускался вниз, не забыв включить свет.

Джон Картер издал звук, единственный звук, который Мэтт от него слышал. Слабый тонкий визг, совершенно животный и абсолютно бездумный.

* * *

С первым утренним поездом приехал Фред. Все стояли на лужайке у задней изгороди и смотрели вниз. Дети плакали.

— Наверное, его схватила собака, — сказал Мэтт. Он говорил это и раньше, но его голосу не хватало убедительности, которая исходит от знания и уверенности. Он хотел было отвести глаза от того, что лежало на земле у его ног, но не мог. Фред смотрел на него.

— Бедный маленьки зверек, — сказала Люсиль. — Наверное, это все-таки собака. Как по-твоему, Фред?

Фред наклонился. Мэтт уставился на свои ноги. Руки в карманах сжались в кулаки. Он хотел сказать. Искушение, страстное желание рассказать были почти непреодолимы. Он прикусил зубами кончик языка.

Через минуту Фред сказал:

— Это сделала собака. Мэтт глянул на него, но теперь уже Фред смотрел на свти ноги. -Надеюсь, что она не мучила его, — сказал Люсиль. — Думаю, нет — Ответил Фред. Жалобно всхлипывая, Джо простонал: — Я взял самый большой камень, какой мог найти. Я никак не думал, что но его сдвинет. — Что поделаешь, — сказала Люсиль и, обняв детей, повела их к дому, оживленно произнося обычную смесь вздора и правды, какую родители призывабт на помощь в таких случаях.

Мэтт тоже хотел уйти, но Фред не двигался, и Мэтт понял, что ему уходить бесполезно. И он стоял, опустив голову, и чувствовал, что солнце бьет ему в спину, как молотом по наковальне. Он хотел, чтобы Фред сказал что-нибуть, но Фред молчал.

Наконец Мэтт произнес:

— Спасибо.

— Я не видел оснований. Они не поймут.

— А ТЫ понял? — закричал Мэтт. — Я не понял. Зачем я это сделеа? Как я мог сделать такое?

— Страх. Я, кажется, тебе как-то говорил. Ксенофобия.

— Нет, вряд ли… Я не понимаю, при чем здесь она.

— Это не только страх к незнакомым местам, но и к незнакомым вещам тоже. Ко всему, что странно и непонятно. — Он аокачал головой. — Признаться, я не предполагал найти это дома, но мне следовало бв подумать о такой возможности. Коечто вспомнить.

— Я был так уверен, — сказал Мэтт. — Абсолютно все сходилось

— Человеческое воображение — удивительная штука. Я знаю, ведь я десять месяцев варился в этом. У тебя, конечно, были симптомы?

— О, боже, да, — Мэтт перечислил их. — В последнюю ночь мне было так плохо, что я подумал… — Он взглянул на маленькое тело у своих ног. — Как только я это сделал — все прошло. Даже головная боль. Как это называется? Психо… как -то?

— Психосоматическое состояние. А у наших парней там все началось с ангины.

— Мне очень стыдно, — сказал Мэтт. — Я чувствую…

— Ладно, — сказал Фред. — Это всего лишь животное. Вероятно, он бы и так не прожил долго. Не надо было мне привозить его.