Помоги проекту - поделись книгой:
Когда юная княгиня К. в первый же вечер нашего московского пребывания сама подошла к красавчику Андрису и разве что не откровенно пригласила его на тур мазурки, у Андриса был такой вид, будто он не мог поверить своим ушам и все силился увидать того "герр офицера", к коему обратилась красавица.
Да и странно было ему - сыну викария слышать такое из уст "благородной". В Риге его, как "обычного латыша", не пустили бы за один стол с баронами, я уж не говорю о танцульках! Но в Москве для наших новых друзей все мы были - "немецкие офицеры".
Разумеется, я бы мог одним словом, иль жестом поставить ребят на место, но... Я никогда не считал себя выше, или ниже латышей, немцев, или евреев и мне смешно чиниться в этих делах. Я сразу советовал Петеру тоже "пригласить девицу на танец".
Мой "верный пес" побледнел и вздрогнул, как осиновый лист, - так ему стало не по себе. Но будучи моим крестьянином, он не привык обсуждать моих приказов и решительно пошел к дамам с тем видом, какой бывает у осужденного, коего взводят на эшафот.
Когда мы все втроем вернулись после пары туров на свои места, латыши были очень возбуждены и только и делились друг с другом и мной взглядами на москвичек. Оба были настолько одушевлены, что им явно не терпелось впервые в жизни броситься в омут галантных приключений с прелестницами благородных кровей, но их долг...
Тут я сказал им, что до утра они свободны и оба моих друга тут же исчезли. На другой день Петер с Андрисом явились на квартиры почти в один час со мной и у обоих был вид котов, обожравшихся сладкой сметаны. Все было понятно без слов и мы все втроем завалились спать и дрыхли до самого обеда.
Когда мы отправились в очередной дворец, я с изумлением обнаружил, что Андрис со знанием дела объясняет своей пассии, как устроен заряд для салюта и обещает дать ей "стрельнуть из мортиры"! Петер же самовольно за полчаса до начала салюта пальнул в воздух и целый цветник из дам, собравшихся вокруг моего "медведя", завизжал от восторга. При этом у отпрыска простого деревенского кузнеца был такой вид, будто он всю жизнь только и делал, что ел с золотой тарелки, да гадил в хрустальный горшок. Я не верил своим глазам!
Нет, мои друзья продолжали оказывать мне все знаки почтения и уважения, но все мы вдруг осознали, что после той ночи я стал для них просто другом. Пусть первым, но - среди равных.
Сперва я, признаюсь, был поражен сим отношением, но, поразмыслив немного, - решил, что все что ни делается - к лучшему.
Сегодня, оглядываясь на всю мою жизнь, доложу, что у меня лишь два друга, хоть барону никогда не дружить с мужиком.
Так и я - не дружу. Я - генерал от кавалерии Карл Александр фон Бенкендорф сдружился с двумя генералами - от пограничной стражи Петером Петерсом и от жандармерии Андрисом Стурдзом. Что ни делается, все - к лучшему.
Хуже вышло с Ефремом. Он даже раньше Петера бросился приглашать русских дам, но в отличие от латышей, московские красавицы не удостоили его даже взглядом. (Это при том, что семья бен Леви весьма светлой масти. С первого взгляда никто про Ефрема не знал, что это - не немец.) Сперва я не понял, чем вызвано такое поведение женщин, но...
Представьте себе ситуацию, - к даме подходит Петер - сын деревенского кузнеца. Он знать не знает и не ведает, как ухаживать за "благородными". Поэтому он поступает так, как прилично будущему кузнецу с деревенскою девкой.
Он просит дозволения присесть рядом, спрашивает имя, представляется сам, - "Корнет Петерс", а потом с глубокомысленным видом слушает щебет подружки, то и дело умно покачивая головой.
При сем дурочка даже не понимает, что латышу сложно понять быструю русскую речь, но он обязан "выслушать даму", прежде чем отволочь ее на сеновал.
После столь занятной беседы деревенский увалень предлагает даме потанцевать. Танцевать он, разумеется, не умеет и даме приходится учить его основным па. При этом рано или поздно барышня сама кладет руку Петера на свою талию, иль... чересчур близко к груди.
По латышским понятиям это то же самое, как если бы в русской деревне девка заголилась перед мужиком. И латышский кузнец тут же доказывает свою мужскую силу, тиская княжну, или графиню так, что у той аж кости хрустят, да глаза на лоб лезут. Если учесть, что лифляндцы славятся своим ростом, весом и комплекцией, дама при таких обстоятельствах краснеет, как маков цвет, но терпит столь медвежьи ухаживания партнера и...
На другой день она расскажет подругам насколько галантный и благородный кавалер ей достался. Умен (так ни разу и не перебил ее монолога), заботлив (по латышским понятиям "работник" обязан ухаживать за доставшимся ему "куском земли"), а уж в постели... (идет нелицеприятное сравнение мужских достоинств деревенского кузнеца со слегка выродившимся князем, иль графом).
Андрис был пообразованнее Петера и получше знал русский язык. Поэтому он умел флиртовать с дамами и делать им комплименты. После чего, учитывая его рост, стати, и весьма благовидную внешность...
(Андрисовы дамы были поначитаннее, да поумнее Петеровых, и умели позабавиться на стороне, не привлекая к себе чужого внимания.)
Ефрем был гораздо образованней Андриса. Он превосходно знал русский язык и шутил, и веселил дам напропалую. Не понимая того, что таким своим поведением он выказывает качества русских скоморохов и затейников. Таких на Руси любят - скуки ради...
Вскоре о латышах быстро пошла молва, как о немецких баронах, сопровождающих своего юного сюзерена. О Ефреме же пошла слава, как о моем "придворном шуте", истинное место коего - в прихожей. И участь его была решена. (Я люблю приводить этот пример иностранцам, чтобы они хоть как-то осознали Россию.)
Разумеется, "сударушки" наши были либо необычайно молоды и потому тупы, как пробки, или напротив - много старше чем мы.
Сегодня, когда мы с Петером и Андрисом встречаемся за столом, мы немало конфузимся, припоминая эти подозрительно легкие "победы", но...
В то Рождество нам было по восемнадцать, мы были юными офицерами, а в латыни есть поговорка, приписываемая самому Меценату, - мол, нет ничего грустней в старости, чем припомнить все упущенные шансы... сами знаете чего.
Когда мы - три генерала собираемся за бутылкой, нам не в чем упрекнуть себя - желторотых корнетов, да поручика за ту зиму. Вы не поверите, как меняется психология юноши, едущего на войну.
Особенно если учесть, что нам было по - восемнадцать...
Здесь надо учесть одно обстоятельство. Кто-то умный сказал, - "Когда ты ночью смотришь на звезды, - весь Космос в сей миг глядит на тебя!"
Не только и не столько мы, - желторотики забавлялись с красавицами, сколько Москва испытующе глядела на нас.
Я уже доложил, что в эпидемиях прошлого века население Москвы сократилось чуть ли не втрое. Нехватку же населения бабушка покрывала, переселяя сюда поляков. Сей народ устойчивее к разным заразам, да и...
Варшава прежде прочих славянских столиц обзавелась водопроводом и канализацией. (Прага - не в счет!) Именно поляки из ссыльных озаботились строительством водопровода первопрестольной и созданием простейшей канализации.
Если вспомнить, что основание русским Университетам дали поляки Чернышев, да Шувалов, массовый вывоз несчастных из восточных областей Белоруссии привел к расцвету образования в Москве и окрестностях. "Перемещенные лица" привезли из Европы ателье, парикмахерские и закусочные французского образца.
Сие было забавно: вообразите московскую пошивочную с вывеской "Парижские моды", иль парикмахерскую - "Варшавский шик", но... С прибытием поляков Москва, конечно, преобразилась. В европейскую сторону.
К декабрю 1801 года (времени нашего появленья в Москве) поляки практически вытеснили русскую знать с верхушки московского света. Этому способствовало не только лучшее образование, иль экономические успехи поляков, но и их образ жизни.
На Руси очень много осталось от азиатчины. К примеру, русские женщины того времени (да и времени нынешнего) были воспитаны по Домострою и большую часть своей жизни проводили глядя в окно, да потягиваясь в постели после утреннего, дневного и вечернего сна.
Полячки же воспитались на европейских примерах. Они вели (и ведут) гораздо более бурную и занятную жизнь. Русские дамы за глаза зовут полячек огульно всех - "шлюхами" и мнение сие имеет свои основания. Но суть и основу высшего общества составляют именно женщины. Наши пассии составляют мнение общества и определяют моды и вкусы своих кавалеров.
Именно под влиянием московских полячек Империю захлестнула мода на все французское. Дело тут - тонкое.
На Руси всегда с подозрением смотрели на иноземцев. Но принужденное совместное проживание поляков и русских привело к занятным последствиям. Полячки по своему воспитанию были живей, начитанней и... чуточку легкомысленней своих русских сверстниц.
А целомудрие с девством интеллекта и нравов хороши лишь... Я, например, не могу спать с теми дамами, с коими мне не о чем разговаривать. (Коль возникла нужда - проще приказать "ночному горшку" и незачем огород городить!)
Поэтому в конце прошлого века в Москве сплошь и рядом русские женихи брали в жены только полячек, а русские барышни отправлялись досыпать свое в монастырь. Русским папашам сие не понравилось и стало модно нанимать гувернеров по этикету, светской беседе и танцам. Где-то с девяностых годов прошлого века возникла иная тенденция - бедные польские женихи с удовольствием брали русских невест с огромным приданым, в то время как милых полячек стали брать в жены не с такой скоростью. (На сие повлияла череда бракоразводных процессов - русские, восхищенные "живостью нрава" польских невест, не одобрили сего в своих благоверных.)
В итоге к началу этого века московское общество перемешалось до такой степени, что отличить в нем русского от поляка можно было только под лупой, да и то - при внимательном рассмотрении.
И все москвичи - без изъятия сходили с ума от французского, общаясь между собой только на галльском наречии.
Как я уже доложил, Павел "изгнал" из России всех "немцев", "полякам" же запретил брать кредиты. Резоны простые:
"Немцы" кредитуются в Риге у "еврейского" капитала, зато - против них легко возбудить чувства славян. Отсюда - изгнание.
"Поляки" же традиционно близки русской культуре и против них сложней возбудить народную ненависть. Зато Польша всегда была - профранцузской и с Революцией в Франции сразу же разорилась. Отсюда - попытка удавить "Польшу" голодом.
Меж нами с поляками пролилось много крови. Еще больше было обид, да и - прочего... Но им нужны были средства, а нам нужно было вернуться на русский рынок.
В итоге впервые в нашей Истории возникли "смешанные" гешефты, в коих поляки играли роль исполнительную, мы же исполняли функцию "молчаливых партнеров". Так мы с "поляками" сделали первый, робкий шажок к взаимопониманию и сотрудничеству. Так зародилась основа к "Золотому Веку" России.
Но... Официально меж нашими партиями сохранялись крайне натянутые отношения. Вскоре возникло мнение, что сие - верх того, что может возникнуть меж немцами и поляками. А наша весьма неверная дружба обречена, случись с матушкой чему нехорошему.
Так что мы развлекались в Москве не просто с барышнями, но - барышнями Польской Крови. Полячками из Москвы.
Недаром мой Петер так вздрогнул, когда я просил его "станцевать с барышней"! На самом-то деле я велел ему переспать с какой-нибудь дочкой наших заклятых врагов... А кто его знает, - может такая под утро загонит тебе в ухо кол, как одна еврейка полководцу Сисаре?! А вы бы смогли пойти в дом родственников убитых вами людей, привыкших убивать ваших родственников?!
А вы бы смогли без зубовного скрежета наблюдать, как убийца, у коего руки по локоть в крови ваших родственников, увивается среди танцев за вашей дочерью, иль племянницей? При том, что у сей связи нет шансов стать браком... Пусть она глупенькая и - сто раз шлюха!
Я не могу подсчитать, кто больше уступил, иль задавил в себе на тех праздниках. Но это был второй шаг к нынешнему Золотому Веку и единенью Империи. Лучший путь через Кровь лежит по постели...
Тут праздники в Москве кончились, но мы так пришлись по душе москвичам (точнее - москвичкам), что нас не хотели никуда отпускать. Договорились, чтобы покинуть Москву в начале марта на масленицу.
Но человек предполагает... Мои успехи в Москве вызвали ревность Двора. Как гром среди ясного неба, пришло известие о том, что Государь "думает" назначить Наследника Константина - московским генерал-губернатором.
Пускать Константина - по воспитанию хохла и поляка в "ополяченную" Москву?! С точки зрения политической для "слабого" Государя это было безумием. Но...
Константин черпал силы в Киеве, на Дону и бурно растущей Одессе. С точки ж зрения экономической Москва - "антагонист" Украины. Совокупный оборот по Империи - величина постоянная, растущая лишь под влиянием технической эволюции. Империя физически не может "съесть" товаров больше положенного.
На Восток и на Юг от Империи лежат земли гораздо более выгодные в производстве продуктов, но еще сильнее отсталые - в отношении производства. Поэтому Россия и закупает в Европе товары европейского качества, продавая же в Азию продукцию русских заводов и фабрик! Как ни странно - это чудовищно выгодно. (И не выгодно заниматься собственным производством, иль улучшением качества - гигантские рынки Китая, Кавказа и Туркестана с удовольствием поглощают любое дерьмо.)
Есть два торговых пути:
"Волжский", - Рига - по Даугаве в Витебск - Смоленск - Москву и оттуда - по Волге на Каспий, а там уж - "Великий Шелковый Путь". При этом Москва, Самара, Нижний - главные потребители европейских товаров и они же производители товаров "колониальной торговли".
"Днепровский", - Прусский Мемель - по Неману в Вильну - Минск Могилев - Киев и оттуда по Днепру к морю. (Что любопытно, - в точке "Могилев-Витебск" потоки сии не пересекаются.) Главные потребители при такой схеме Киев, Минск, Вильна. Они же - производят "колониальные товары" в этом потоке.
Так уж повелось исторически, что Ливонский Орден испокон веку тяготеет к России, в то время как Литва с Польшей "держали под собой" Украину и Белоруссию. Отсюда же и традиционное желание русских "просить немцев на Царство", в то время как любые потуги поляков пресекаются на корню. Чисто инстинктивно русские чуют выгоду от "связи с Орденом" против польско-украинских козней. Как бы ни объяснялись в любви пруссаки ливонцам, - их Мемель торговый конкурент моей Риге. Со всеми из сего вытекающими...
(Так что смоленские офицеры были весьма наблюдательны, сказав, что мы - "не совсем обычные немцы". Меж Пруссией и Ливонией столько же на словах братских чувств и тайной вражды, сколь - меж славянами. А подоплека-то чисто экономическая!)
Какими бы политическими, иль "национальными" Идеями ни вдохновляться, экономика - скажет свое. Нижегородские Воронцовы в известное время не "усидели меж кресел". Их нижегородское прошлое вошло в разительное противоречие с интересами растущей Одессы и богатого Крыма и Воронцовы "выбрали Новороссию".
Как бы наш дом ни ненавидел поляков, "ополячивание" Москвы стало свершившимся фактом и мы договорились с новыми партнерами по "волжской" торговле. Каким бы "поляком" не выглядел Константин, его "генерал-губернаторство" в "волжской" Москве должно было, или возбудить против него ненависть всех москвичей, иль - рассорить Наследника с его "днепровской" опорой.
(Государя Императора не уважали за его подлый нрав. Но все по сей день ставят его в пример, как - гения придворной интриги.
Сей хорек с лицом ангела сплошь и рядом совершал поступки "один слабее другого", но что удивительно - всегда выигрывал от своих "слабостей". (А отец его - ровно наоборот!) Причем если Александр обожал плакать на людях и жаловаться - мол, - "принудили!", - Павел любил объявить: "Я заставлю всех уважать Монаршую Волю!"
Сын царствовал четверть века, на четверть "округлив" размеры Империи. Отец его не прожил на престоле и пяти лет, проиграв все свои войны и утратив Кавказ и Прибалтику...)
Вообразите картину, - мы стоим в зале Кремля, ждем Наследника с его свитой. Ввиду сильных холодов и вьюги церемонию вручения ключей от города и хлеба-соли было решено провести в помещении из боязни поморозить прекрасных дам. А те разоделись, как на свой первый бал! Их уши и шеи чуть не трещали под тяжестью всех украшений, какие красавицы нацепили в надежде обратить на себя внимание Наследника и - может быть будущего Государя.
На нас с Петером и Андрисом боялись смотреть. Экономика - экономикой, но взаимная вражда ливонцев с украинцами была столь известна, что любой знак внимания нам мог привести к большим неприятностям. Друзья мои совсем растерялись от такой внезапной холодности их давешних подружек. Я же посмеивался, предвкушая выражения лиц наших дам при виде их предполагаемого Аполлона.
Открылись двери и распорядитель воскликнул:
- "Его Высочество - московский Генерал Губернатор - Константин Павлович!" - по обществу пронеслась вроде молния и запахло грозой, - все аж вытянули шеи в направленьи дверей, а дамы перестали трепыхать веерами и тут...
Явился Наследник. В обнимку со своим любовником - генералом Бурном. Вид у обоих был самый что ни на есть радостный. Видно поэтому они украсились кисеей, накладными мушками и павлиньими перьями. Грудь Наследника закрывала шелковая кисея, через которую виднелись титьки будущего Государя, которые тот имел обыкновение красить помадами. (Иначе сложно объяснить, как его соски могли быть столь крупными и ярко-красными, что просвечивали сквозь кисею на общее обозрение.)
На голове Наследника был затейливый паричок золотистого колера. Свои волосы давно покинули его грешную голову и от паричка за версту разило дорогими духами из Франции.
Если не считать паричка и кисейной манишки, в остальном вид нового Генерал-Губернатора был... Почти что - пристойный. Если не считать пары мушек на лице (дабы скрыть огромные венерические бородавки, которые точно чирья покрывали лицо), да пары павлиньих перьев, торчащих откуда-то из-за воротника. Ну и необычайно обтягивающих задницу и... передницу кожаных лосин Наследника.
Я не могу передать того ошеломления и душевного смятения, овладевшего московским обществом, когда оно увидало вблизи их нового господина. Гробовое молчание Москвы нарушил только выпавший из рук одной дамы костяной веер, да рассыпавшаяся по полу сумочка другой модницы. Самое забавное, что ни Константин, ни его свита так и не заметили этих столь многозначительных признаков.
Константин с Бурном подошли к московскому градоначальнику, продолжая обниматься и разве что не гладили друг друга по выпуклым и хорошо обтянутых лосинами ягодицам и над чем-то весело подхихикивали. Константин отломил от хлеб-соли кусочек и пошутил по-французски, сравнив вмятинку для солонки с анальным отверстием:
- "Какая аппетитная дырочка в столь смуглой попочке!" - надо знать отношение русских (да и поляков) к хлебу, чтобы понять, как затряслись руки несчастного градоначальника и налились кровью его глаза. Лишь обычная для сих мест почтительность к "господину" не дозволила старику швырнуть блюдо с хлебом в рожу "охальника"!
Он лишь с горечью и страданием посмотрел в мою сторону, я же сочувственно покачал головой и развел руками. С этой минуты у нашей партии в Москве появился еще один видный приверженец, а я понял, что Москва со дня на день станет "вотчиной" Бенкендорфов.
Да что градоначальник! Все девицы вдруг зашевелились, явно переступая в сторону моего угла, и мило заулыбались мне и товарищам. Дамы (какими бы свободными ни были нравы полячек!) вдруг осознали, что быть "фавориткой" сего безобразия можно только - мужского пола, а это значило, что их придворная будущность при таком "господине" равнялась нулю. И какими бы "польками" ни были наши милочки, они явно предпочли любовь "гнуснего немеца" - "любви греческой".
Следующий поступок Наследника "бросил в мои объятия" московских мужчин. Получив импровизированный ключ от города, Наследник вдруг обратил внимание на молоденького офицерика московского гарнизона. Он многозначительно похлопал себя по заднице и, плотоядно облизнувшись, с намеком показал как поворачивает ключ в воздухе, будто бы открывая некую замочную скважину. При этом кольцо ключа от Москвы было прижато к причинному месту Наследника, а конец с бородкой торчал на манер... ну вы понимаете.
При таком обороте московские дворяне нахмурились и закаменели, хотя по этикету должны были "пойти к ручке" нового господина. Пауза неприлично затягивалась и когда по своей длительности превратилась в открытое оскорбление, несчастный урод сделал вид, что все идет, как задумано и пригласил всех к столам.
И только тогда я, единственный мужчина изо всех встречавших сие чудо-юдо, вдруг вышел к Наследнику и преклонил перед ним колено. Все, зная известную неприязнь между нашими партиями, так и ахнули. Константин же, необычайно ободрившись, подал мне руку в перчатке для поцелуя со словами:
- "Я доберусь до тебя - жиденок!" - этим он хотел обратить внимание на мою Кровь. Хотел, но не подумал о том, что сам он воспитывался в среде польских шляхтичей, да украинских панов, на дух не любящих моего народа. ("Евреи Темные", или "польские" - нищие, неграмотные и агрессивные дали к тому достаточно оснований.)
Русская же Москва привыкла к "Евреям Светлым", или - "немецким", выписанным нарочно в Россию декретами аж Петра Первого! Русские привыкли видеть в "евреях" специалистов редких профессий, которых практически некем и заменить! И если в Варшаве и Киеве "еврей" - оскорбление, в Москве, или Нижнем сие - констатация факта с граном уважения и похвалы. (Вы возразите, вспомнив дело с Ефремкой, но это - иное. Ефрем сам "выявил свою лакейскую сущность". А "лакей" понятие - интернациональное.)
"Выстрел" Константина ушел в белый свет, как в копеечку, пришло время вернуть должок:
- "Увы, у меня - иные любовные предпочтения..." - при сих словах московские барышни разразились настоящей овацией. Многие из них были шлюхами, но им импонировало то, что я (в отличие от моего визави) был явным мужчиной.
Наследник, услыхав столь обидные для себя слова и столь бурную реакцию московского общества, побагровел, его бородавки налились кровью и пышно заколосились по всей его морде. Я только ждал этого!
В следующий миг я притянул коротышку в свои объятия и тут... Все увидали, что я, стоя на одном колене, одного роста с Наследником!
Больше Константин не повторял сей ошибки. Да он и сам знал, сколь нелестно для него это сравнение, но желанье унизить меня столь заняло коротышку, что он, забыв обо всем, допустил меня до руки.
Я унаследовал матушкины черты лица, - так что меня частенько изображают в пасквилях жеребцом, иль - стервятником. Да и губы мои, пожалуй, - бледны, да чуток - тонковаты.
Матушка, скрывая сей фамильный дефект, подкрашивала их особой помадой, дабы выглядеть более дружелюбной, чем было на самом деле. Мне же, как мужчине и офицеру, такой способ заказан, но на мой взгляд и лошадиная челюсть, и хищный профиль в глазах любой дамы во сто крат привлекательнее курносого, а вернее, - безносого профиля Константина и его безвольного подбородка.
Опять же, в глаза присутствующим бросился мой лютеранский ежик рядом с золотистым паричком моего визави, да воротник мундира, затянутый на все крючки, рядом с просвечивающей сквозь кисею сиськой Наследника. Когда же я медленно, но верно поднялся во весь мой гренадерский рост, дамы стали восторженно ахать, шушукаясь, а их кавалеры - хмыкать в сторону.
Я понимаю, что для политических деятелей внешность дело десятое, но если с той поры Константина в Москве звали не иначе как "бритым орангутаном", да "бородавчатой свинкой", моя попытка увенчалась успехом. Прямо на том вечере ко мне стали подходить русские и польские лидеры, которые с содроганием шептали мне, что если вчера они еще знать не желали моей партии, то сегодня... Тугой армейский воротничок им оказался ближе напомаженной сиськи, а короткая стрижка - золоченых кудрей.
Константиновские же либеральные бредни и сюсюкание о какой-то там Конституции теперь стойко сплелись в сознаньи Москвы с Сиськой Наследника и его - Ягодицами. С того дня и до сей поры Москва ни разу не подвела нашу партию, став самым верным и надежным оплотом Державы.
Я еще подлил масла в огонь. Прямо на том вечере я написал комические куплеты в количестве двадцати штук, в коих подробнейшим образом описывались стати и наряды Наследника. И вытекающие из того - бредни его политические.
Стоило мне сесть за рояль и пропеть первые строки, вокруг меня образовалась огромная толпа, которая тут же стала комментировать мои вирши и менять их для большего благозвучия (я все же - немец, а у поляков язык ближе к русскому). То, что вышло, свойства - совсем непечатного и мне до сих пор стыдно, когда меня называют автором этих великолепных, хоть и необычайно злых и неприличных стишат.
Куплеты сии под общим названием "Гав-Гав" - скорее плод коллективного творчества. Среди них есть куплеты целиком сочиненные бойкими москвичами, так что в "каноническом" варианте их - сорок пять.
Стихи сии разошлись по Империи и вскоре во всех приличных домах слово "Конституция" рифмовалось лишь с "Проституцией", а произведенное мною от слова "Сейм" понятье "сеймиты", я лично зарифмовал со словом "антисемиты", но местная публика не знала таких и вместо "антисемитов" хором скандировала - "содомиты" под улюлюканье офицеров и истерический смех дам!
С той поры и вплоть до их массового повешения в ходе подавления Польского Восстания, членов польского Парламента - Сейма в Империи называли не иначе как - "содомитами" и искренне верили, что содомия - отличительная черта всех либералов. Вот сила и убедительность доходчивой рифмы!
На другое утро мы "утекли" из Москвы. Ушли затемно, - пока "константиновцы" не продрали глаза. В районе Люберец нас ждали фабричные мужики с гжельского завода на лошадях. Они тут же развернулись и широкой, бестолковой гурьбой вернулись домой - в Гжель. Мы же, выстроившись цепочкой по одному, ушли на Владимирку и только по ней понеслись в Нижний.
Поделиться книгой: