Второй выстрел

— Мне подумалось, что лучше тебе услышать это наедине, а не при всех, Пинки.

— Услышать что? — спросил я, дыша несколько учащенно, поскольку, хотя я всеми силами старался этого не показывать, меня изрядно вывело из себя столь бесцеремонное обращение.

— То самое, что я собираюсь тебе сказать. Нечего топтаться на чужом газоне!

Он сунул руки в карманы и буквально навис надо мной. Его крупное, землистого цвета лицо, возвышавшееся над белой рубашкой, приблизилось ко мне с выражением веселой издевки, в которой тем не менее чувствовалась явная угроза.

— Я вас не понимаю, — нетерпеливо сказал я. — Если вам действительно есть что сказать, будьте добры изъясняться на понятном языке.

— Ну ладно, коротышка, — осклабился он, — раз ты такой непонятливый, скажу понятно: еще раз пойдешь прогуляться с Эльзой тогда, когда она нужна мне, и я швырну тебя в бассейн. И тебе крупно повезет, если на том дело и закончится. Дошло наконец?

Замечу, что с моей стороны было глупо испытывать раздражение из-за Эрика. Я должен был помнить, что он неотесанный хам, и обычные правила цивилизованной беседы между джентльменами к нему неприменимы. Но в его речи было столько оскорбительного — наглость по отношению ко мне, фамильярная манера называть мисс Верити по имени, ни на чем не основанная уверенность, что он имеет право на ее общество, когда ему заблагорассудится, хамская самонадеянность, с которой он угрожал мне физической расправой, — что я почувствовал, как закипаю от злости.

Несмотря на это, мне, надеюсь, удалось сохранить достоинство.

— Я думаю, Эрик, — спокойно произнес я, — что вы слишком увлеклись спиртными напитками.

Ему хватило наглости рассмеяться:

— Если бы ты сам мог видеть, как потешно злишься, Пинки. Ты похож на белого кролика в...

Я больше не желал слушать оскорбления, поэтому резко развернулся и направился обратно к дому.

Но этот невежа еще не закончил. Он поймал меня за рукав, и, хотя все еще продолжал ухмыляйся, его большое круглое лицо выражало откровенную угрозу.

— Не воображай, что я шучу. Обещаю, у тебя будут серьезные неприятности. Я заметил, что ты крутишься вокруг Эльзы с тех самых пор, как приехал, так что давай прекращай это.

— В самом деле? — холодно спросил я, хотя, наверное, было ошибкой вообще что-либо отвечать этому человеку. — А можно узнать, по чьему указанию?

— Можно, старина. По моему. Эльзу пригласили сюда, чтобы она поближе познакомилась со мной — а не с тобой, и именно этим она и будет заниматься.

— Я бы желал услышать это от самой мисс Верити, коротко ответил я.

— Нет ничего проще, если ты действительно этого хочешь. Тебе стоит только спросить ее. Ей и самой не терпится тебе это сказать, — нагло заявил Эрик. — Любой на твоем месте уже давно бы понял, что смертельно ей надоел. Подумать только, Пинки на тропе любви! Я всегда говорил, что это будет умора. Ты бы слышал, как Эльза передразнивает тебя, старина. Ничего смешнее я в жизни не слышал. Попроси ее как-нибудь повторить это в твоем присутствии.

К чести сказать, хоть у меня закипела кровь от этой грубой и вульгарной лжи, я сохранил полный контроль над собой.

— Извольте отпустить мою руку, — только и сказал я.

Эрик послушался.

— Так и быть. Теперь можешь бежать отсюда.

Я не побежал. Я пошел.

— Но не забудь, что я тебе сказал, — крикнул мне вслед Эрик. — Я обещал.

Я просто проигнорировал его.

Эрик шел за мной, и, чтобы сохранить подобие приличий, я позволил ему догнать меня, когда мы уже приближались к остальным гостям, расположившимся в саду. Стоял прекрасный июньский вечер, теплый и благоуханный; и, хотя темнота уже опустилась на землю, я заметил бледнорозовое платье мисс Верити там, где небольшая группка сидела под раскидистым буком. Эрик прямиком направился к ней.

— Прогуляемся, Эльза? — небрежно бросил он.

Не проронив ни слова, мисс Верити послушно поднялась, как если бы этот человек произнес над ней гипнотическое заклинание.

Я вмешался:

— Прошу прощения, Эрик. Я обещал мисс Верити лично показать ей ручей в лунном свете этой ночью. Я могу принести вам какую-нибудь накидку, мисс Верити?

Пришло время поставить Эрика на место раз и навсегда. Я не из тех люден, с которыми можно позволять себе подобные вольности.

Мисс Верити колебалась, и Эрик опять встрял в разговор:

— На этот раз ты проиграл. Пинки. Я тоже обещал Эльзе показать ей ручей в лунном свете; более того, она обещала любоваться им только тогда, когда я буду рядом.

Невыносимо было стоять там и скандалить на глазах у всех, поэтому я оборвал спор.

— Возможно, когда вы, Эрик, будете в подходящем состоянии, мисс Верити позволит вам выполнить обещание. Пойдемте, мисс Верити, — и я предложил ей руку.

Робкая девушка стояла в нерешительности, понимая, что, как бы она ни поступила, все равно обидит одного из нас. В конце концов Этель вывела нас из неприятного положения, которое могло перерасти в безобразную сцену.

— Ну конечно, Эльза. — как ни в чем не бывало сказала она, — ступай с мистером Пинкертоном. А ты, Эрик, иди сюда и поболтай со мной немного. Мы ведь едва словом перемолвились с тех пор, как ты приехал.

Эрику ничего не оставалось, как опуститься на стул рядом с хозяйкой дома, но видно было, что он делает это против воли. Отойдя на несколько шагов, я случайно обернулся и заметил злорадные зеленые искорки в кошачьих глазах миссис де Равель, и в них сквозила такая безжалостность, что на мгновение я просто похолодел от страха. Больше всего в этот момент она была похожа на кошку, пожирающую глазами другую кошку, вздумавшую поиграть с ее мышью. Если когда-либо я и воображал, что миссис де Равель отдала своего любовника сопернице, то теперь эта иллюзия полностью развеялась.

Пока мы шли полями вниз к лесному ручью, мисс Верити молчала. В этом не было ничего необычного, в моей компании она всегда была склонна молчать. Видимо, я внушал ей своею рода почтительный страх, но она всегда с удовольствием слушала меня, а ее собственное участие в разговоре сводилось к одному-двум робким вопросам, которыми она побуждала меня продолжать рассказ. В этот раз ее молчание было даже кстати, поскольку мне нужно было подбодрить её после только что пережитой сцены, однако я хорошо помнил слова Этель и не сказал ничего, что прямо принижало бы Эрика Скотт-Дейвиса.

— Я прошу прощения, — мягко сказал я, — за то, что так настойчиво увел вас, мисс Верити.

— Нет, что вы... мне— не за что вас прощать, мистер Пинкертон, — ответила она с очаровательным смущением.

Этим она, конечно, намекала, что предпочитает любоваться красотой ручья, залитого лунным светом, в компании человека, который может не только оценить эту красоту, но и облечь свои чувства в соответствующие слова.

— Эрик, в своем роде, неплохой парень, — продолжил я, с макиавеллисвской изобретательностью восхваляя своего потенциального соперника, — но его, хм, довольно трудно представить в подобной романтической обстановке.

Мисс Верити не ответила, но само ее молчание говорило, что она согласна со мной.

— Кроме того, — продолжал я все более вкрадчиво, хотя он, без сомнения, считал своим долгом предложить вам свою компанию и, возможно, даже обещал это, думаю, он не очень расстроился, получив предлог, чтобы остаться.

Я не мог видеть лица мисс Верити, так как мы уже вошли в лесную темень, но вся ее фигура ясно выражала удивление.

— Что вы имеете в виду? — напряженно спросила она.

Я стал развивать свою мысль:

— Ну, их взаимная склонность довольно очевидна, разве не так?

— Я... я, кажется, не совсем понимаю, — сказала она, и резкость в ее тоне уступила место жалобному недоумению. Она была похожа на маленькую девочку, которая знает, что ее собираются отшлепать, но не понимает за что. — Вы же не хотите сказать, что... что миссис Хилльярд...

Мне совсем не хотелось причинять ей боль, но я должен был это сделать.

— Этель? О господи, конечно нет. Неужели вы в самом деле не знаете, мисс Верити? Я бы не стал упоминать об этом, если бы не думал, что все знают.

— Знают про что, мистер Пинкертон? — воскликнула она.

— Ну, про Скотт-Дейвиса и миссис де Равель. — просто ответил я.

К этому времени мы уже достигли открытого пространства на берегу ручья, и в ярком лунном свете я мог видеть лицо бедняжки Эльзы, которая переживала этот удар. Мгновение она смотрела на меня, а потом отвернулась.

— Нет, — прошептала она, — я ничего об этом не знала. И... и я не верю в это.

Детская непосредственность!

Ее реакция встревожила меня, потому что показала, насколько сильно Эрик завладел мыслями этой хрупкой и чувствительной девушки.

— О, возможно, в этом нет ни капли правды, — с безмятежным видом сказал я. — Только весь последний год, уверяю вас, они были предметом многих скандальных слухов. Не то чтобы я прислушивался к ним, но некоторые вещи становятся настолько известны, что о них трудно не узнать. Если честно, я слышал, как говорили, что, если кто-то хочет наши Эрика, он должен поискать миссис де Равель.

Это была абсолютная правда. Но bon mot {Остроту (фр.)} я придумал сам.

Мне было жаль видеть, как плечи бедной девушки вздрагивали под тяжестью той ноши, которую я был вынужден взвалить на нее. Очевидно, это был для нее большой удар. Я никак не мог решиться, что предпринять, чтобы хоть как-то утешить девушку в ее жестоком разочаровании.

Я как раз приблизился к ней с этой целью, когда она обернулась, и, к моему изумлению, я обнаружил, что мисс Верити вовсе не плакала, а смеялась.

— О, мистер Пинкертон, — сказала она, — вы такой смешной.

— В самом деле? — холодно спросил я. Такой неожиданный оборот поразил меня, но не заставил потерять самообладание. — Я рад, что имел честь развлечь вас, мисс Верити.

При этих словах она положила свою маленькую ладошку на мой рукав, а ее лицо слегка посерьезнело, так как она поняла, что сильно обидела меня. Правда, в ее голубых глазах все еще плескались искорки веселья.

— Я не так выразилась. Извините меня. Просто я не могла удержаться от смеха, когда вы сказали именно то, что, как говорил Эрик, вы скажете, и почти теми же самыми словами.

Я был так удивлен, что забыл о своей обиде:

— Он утверждал, что я так скажу?

— Да, о миссис де Равель. Разумеется, он рассказал мне о ней — правду, я имею в виду, — как она много месяцев преследовала его и не давала ему покоя и как он ничего не мог с ней поделать. А еще он сказал, что вы обязательно расскажете мне об этом, и... — она было опять засмеялась, но сдержалась, и... ну, вы же рассказали, правда?

Я расстелил платок на поваленном бревне и сел. Эта информация была для меня неожиданной. Все говорило о том, что Скотт-Дейвис значительно более хитер, чем я думал. Он очень умно обезвредил наше главное оружие раньше, чем мы смогли пустить его в ход. Этель была права. Понадобятся очень действенные меры.

Я собирался продолжить эту тему в разговоре с мисс Верити, рассказав о двуличности ее Эрика и о том, какова же на самом деле правда, когда меня прервал громкий зов, донесшийся от дома. В ночной тишине звук разносится далеко, и я легко узнал пронзительный голос Аморель.

— Эльза! Эльза!

— Не обращайте внимания, — улыбнулся я. — Мне нужно очень серьезно поговорить с вами, мисс Верити.

Девушка даже не слышала меня, поскольку ответила таким же пронзительным и (если уж говорить всю правду) совсем не приличествующим даме воплем — чего я никак не мог ожидать от нее:

— Я зде-есь!

— Купание в бассейне при луне-с! Иди сюда-а-а!

— Иду-у-у! — ответила моя спутница и добавила, обращаясь ко мне с милой извиняющейся улыбкой:

— Вы же не возражаете, мистер Пинкертон? Такая чудная идея. Мы ведь сможем поговорить и потом, в любое время, разве нет?

— Разумеется, как я могу препятствовать вашим невинным развлечениям, — милостиво согласился я, но слегка выделил предпоследнее слово, чтобы ей был понятен мой добродушный намек.

Мы направились обратно к дому.

Когда мы подошли к дому, все уже выходили, одетые в купальные костюмы.

— Поторопись, Эльза, — сказала Аморель. — И присоединяйся к нам в бассейне.

— Кто купается? — поинтересовалась мисс Верити, явно оживившись.

— Эрик, Поль, Джон. Пинки и мы с тобой, — ответила Аморель. Эта вульгарная девица, как и ее брат, называла меня все тем же оскорбительным прозвищем. Понятия не имею почему. Никогда не давал ей ни малейшего повода.

— Простите, — вмешался я. — По крайней мере одно имя в вашем списке неверно. Я не собираюсь купаться.

— О, пожалуйста, Пинки, пойдемте купаться, — умоляюще пропела расплывшаяся в улыбке Аморель, пританцовывая вокруг меня. — У вас такие замечательно тонкие ноги. Вы непременно должны пойти с нами и продемонстрировать их.

Я проигнорировал это в высшей степени неделикатное замечание и глупые смешки, с которыми оно было воспринят остальными. Я просто повернулся к Эльзе и сказал:

— Я подожду вас здесь, мисс Верити, а остальные пусть идут купаться.

Эльза вошла в дом, а я присоединился к Этель, сидевшей под буком. Она была одна, так как де Равель, по обыкновению, настоял на том, чтобы его жена пошла к бассейну вместе со всеми, пусть не купаться, а хотя бы понаблюдать; так что я смог рассказать Этель о наших новых проблемах. Думаю, она немного рассердилась на меня за то, что я вообще затронул эту тему в разговоре с мисс Верити, и это было неразумно с ее стороны, ведь ясно же, что мужчина может справиться с этим гораздо лучше, чем женщина. Но мы оба пришли к выводу, что должны действовать более решительно. Если Эрик собирался держать миссис де Равель за сценой, где он мог справиться с ней с помощью отговорок и откровенного вранья, нашей задачей было ввести ее на подмостки.

— Вот только меня сильно пугает то, что может случиться, если Поль узнает, — взволнованно сказала Этель.

— Помнится, в прошлый раз ты говорила, что тебя это не волнует, — напомнил я.

— Верно. Не волнует, — заметила она с легким вздохом. — Только бы Эльза...

— Тсс! — тихо сказал я.

Мисс Верити выходила из дома.

Я предложил проводить ее к бассейну, и девушка согласилась с прежней робкой благодарностью. В ее поведении не осталось ни следа от той странной неучтивости, которая стала причиной ее смеха внизу у ручья. Удивительно, как дурное влияние может испортить даже такое чуткое и нежное создание, как Эльза Верит.

Мы медленно пошли через поле вниз по извилистой дорожке, ведущей к бассейну, в направлении, противоположном тому, где мы гуляли в прошлый раз.

Кстати, боюсь показаться неделикатным, но должен рассказать о любопытном явлении, с которым столкнулся во время нашей прогулки и которое, со свойственной мне привычкой самоанализа, я начал обдумывать, как только его заметил.

Читатель, видимо, уже понял, что я не очень высокого мнения о противоположном поле, и это относится как к физическим данным, так и к умственным способностям женщин. Женская фигура, похожая на песочные часы, никогда не казалась мне красивой. Песочные часы не вызывают в моей душе эстетического отклика, как и не вызывает его и женская фигура, с ее странно расположенными выпуклостями, смещенным центром тяжести и неестественным утяжелением верхней части. Девушки в купальных костюмах, которые, судя по популярным изданиям, вызывают всеобщее восхищение, во мне пробуждают лишь брезгливую жалость.

Из этого можно заключить, что если у меня и существует некоторая предвзятость во мнении (хотя я лично так не считаю), то она направлена против женских форм, а не в их пользу. И все же, пока мы с мисс Верити спускались к бассейну, и ночная темнота позволила ей забыть естественную девичью скромность и пренебречь необходимостью плотно запахивать на себе накидку, из-за чего время от времени я мог мельком видеть белую руку или ногу, тонкую талию и другие женские прелести, — так вот, когда мы так шли, меня вдруг заполнили незнакомые прежде ощущения, и я почти восхищался этими изгибами, которые обычно презирал, и даже ее округлое колено показалось мне красивым. Странное чувство. Я не мог не написать о нем, хотя оно и не имеет отношения к тому, что случилось потом.

Когда мы подошли к бассейну, я был даже разочарован тем, что мисс Верити, сбросив накидку, сразу же скользнула в воду красивым прыжком, в котором ее стройное тело блеснуло неясным изгибом на темпом фоне, подобно натянутому луку. Это неожиданно пришедшее мне на ум сравнение поразило меня своей поэтической красотой. Интеллектуальная честность, от которой я никогда не отступаю, заставляет меня трезво оценивать свои способности — и поэтический дар явно не относится к их числу. Возможно ли, задумался я, что под влиянием чистоты и невинности мисс Верити что-то родилось в неведомых доселе поэтических глубинах моей души и воззвало к таким же невысказанным глубинам её души? Мысль сама по себе не лишенная изящества.