Фантастическое путешествие

Айзек Азимов

Фантастическое путешествие

Фантастическое путешествие

© Перевод Е. Шестаковой.

Глава 1

САМОЛЕТ

Самолет был старым, с четырьмя плазменными двигателями. Такие давным-давно не производились, и летать на нем было не только невыгодно, но даже небезопасно. Однако упрямый «ветеран воздуха» уже двенадцать часов продирался сквозь плотную пелену облаков, хотя сверхзвуковой реактивной машине на этот маршрут потребовалось бы вдвое меньше.

И оставалось лететь еще по меньшей мере час.

Агент, сидевший в просторном пассажирском салоне, прекрасно знал, что расслабляться рано — его работа не окончена, пока самолет не приземлится. А последний час всегда кажется самым длинным.

Он взглянул на единственного пассажира, который сейчас дремал в глубоком кресле, тихо посапывая и уронив голову на грудь.

Пассажир с виду был самым обыкновенным. И не подумаешь, что сейчас он — самый важный человек в мире.

Генерал Алан Картер встретил вошедшего полковника угрюмым взглядом. Под глазами генерала набрякли мешки, в уголках рта залегли суровые складки. Генерал попытался сложить бумаги, которые держал в руках, обратно в папку, но сделал это неловко — и бумаги посыпались на пол.

— Уже скоро, — спокойно сказал полковник.

Светлые волосы полковника Дональда Рейда были гладко зачесаны назад, над губой топорщились щеткой седеющие усы. Мундир сидел на нем как-то неловко. Как будто полковник не привык носить форму — как, впрочем, и его старший коллега.

Оба они были учеными, специалистами высочайшего класса. Их отобрали для работы над сверхсекретным проектом по заказу военного ведомства — а следовательно, учитывая специфику работы, не таким уж и необходимым для человечества.

У обоих на мундирах красовались нашивки с буквами «ФЦИПМ». Каждая буква была вышита на отдельном маленьком шестиугольнике — две вверху и три внизу. На среднем шестиугольнике был символ, который кое-что прояснял относительно рода занятий этих людей. У полковника Рейда, например, на нашивке был кадуцей — символ военной медицинской службы.

— Угадай, чем я сейчас занимаюсь, — сказал генерал.

— Складываешь бумаги в папку.

— Нуда. И считаю часы. Считаю часы, как дурак! — Его голос сорвался почти на крик. — Сижу с потными ладонями, сердце колотится как сумасшедшее — и считаю часы! Да что там — уже минуты. Семьдесят две минуты, Дон. Через семьдесят две минуты они должны быть в аэропорту.

— Ну хорошо. Стоит ли из-за этого волноваться? Или что-то не так?

— Нет. Пока все в порядке. Взлетели они нормально. Его передали с рук на руки. Все прошло без сучка без задоринки, насколько нам известно. Он благополучно попал на борт и теперь летит в старом самолете…

— Знаю.

Картер покачал головой. Ему хотелось не рассказать полковнику что-нибудь новое, а просто поговорить. Он не мог больше молчать.

— Они, конечно, обо всем догадаются, но сейчас главное — выиграть время. И поэтому мы обязательно посадим его в икс-пятьдесят два и переправим через внутреннее пространство. Только мы догадались, что они об этом догадаются. И у нас припасено кое-что на этот случай — противоракетная сеть на глубинном уровне…

Рейд сказал:

— Мои коллеги называют это паранойей. Это относится к любому, кто верит, что они решатся на такое. Они очень рискуют — им в таком случае угрожает война и полное уничтожение.

— Они обязательно рискнут — только для того, чтобы помешать тому, что сейчас происходит. Я почти уверен, что мы просто обязаны первыми нанести удар — если положение изменится не в нашу пользу. Потому мы и наняли частный самолет, четырехмоторный, с плазменными двигателями. Я вообще не представляю, как это старое корыто еще может лететь, — из него только что труха не сыплется!

— И что?

— Что — «что»? — На мгновение генерал оторвался от своих мрачных раздумий.

— Летит оно?

— Конечно летит! Полет проходит вполне нормально. Грант постоянно мне докладывает.

— Кто этот Грант?

— Мой агент. Надежный парень. Если он в деле — я спокоен, насколько это вообще возможно при таких обстоятельствах. Хотя, честно говоря, не особенно-то я и спокоен. Но этот Грант — ловкий малый, он увел Бинеса прямо у них из-под носа, вытащил, как семечки из дыни.

— И что?

— Но я все еще беспокоюсь. Говорю тебе, Рейд, это единственный безопасный способ разобраться с этой чертовой заварухой. Можешь мне поверить, они ничуть не глупее нас и на каждый наш ход у них отыщется что-нибудь в противовес. На каждого нашего человека, подсаженного к ним, у них найдется свой человек, подсаженный к нам! Это тянется уже более полувека, и мы ни в чем друг другу не уступаем — иначе это случилось бы уже давным-давно.

— По-моему, ты слишком все усложняешь, Ал.

— Ты думаешь? Но эта штука, которую везет в себе Бинес, это новейшее изобретение может положить конец противостоянию, сдвинуть равновесие с мертвой точки — раз и навсегда! И мы останемся победителями.

Рейд сказал:

— Надеюсь, они придерживаются иного мнения. Иначе… Ты прекрасно знаешь, Ал, что и для этой игры существуют определенные правила. Одна сторона не сделает ничего такого, что загнало бы противника в угол, когда тому останется только надавить на кнопки ракетных установок. Надо всегда оставлять противнику лазейку, чтобы можно было отойти и начать все сначала. Жми, но не пережимай. Когда Бинес окажется здесь, у нас, они могут подумать, что их прижали слишком крепко.

— У нас нет выбора, мы должны рискнуть! — И добавил, высказав опасение, которое терзало его все это время: — Если только он сюда доберется.

— Доберется, почему нет?

Картер поднялся и нервно зашагал взад-вперед по комнате. Потом резко развернулся, взглянул на Рейда и снова упал в кресло.

— В самом деле, чего это я дергаюсь? Кстати, доктор, у тебя глаза блестят так, будто ты накачался транквилизаторами. А я терпеть не могу эти «пилюльки счастья». Послушай, Ал, может, нам стоит отвлечься и здраво поразмыслить о будущем? Я имею в виду — о том, что будет, когда Бинес попадет сюда.

— Почему бы нет, Дон? Только подожди, пока он в самом деле сюда доберется.

— Я не хочу дожидаться. Когда Бинес окажется здесь, может оказаться, что разговоры разговаривать будет уже некогда. Ты будешь занят по горло, все мелкие сошки в управлении забегают как угорелые — и мы ничего не успеем сделать вовремя.

— Обещаю тебе…

Генерал попробовал отмахнуться, но Рейд не обратил внимания на его возможные возражения и продолжал настаивать:

— Нет. Потом у тебя просто не получится сдержать слово, чего бы ты ни наобещал. Почему бы не позвонить шефу прямо сейчас? Сейчас! Ты ведь можешь связаться с ним напрямую. Сейчас только ты и можешь до него достучаться. Так растолкуй ему, что ФЦИПМ — не просто служанка оборонного ведомства. Или, если не можешь, свяжись с комиссаром Фюрналдом. Он на нашей стороне. Скажи ему, что мне нужны кое-какие объекты для биоисследований. Напомни, что у нас есть на это специальные ассигнования. Послушай, Ал, мы обязаны подстраховаться. За нас должен говорить голос достаточно громкий, чтобы его услышали. Нельзя упускать этот шанс! Как только Бинес окажется здесь и об этом прослышат все эти настоящие генералы, черт бы их побрал, — нас могут запросто отстранить от этого дела. И мы не увидим больше Бинеса как своих ушей!

— Я не могу, Дон. И не хочу. И вообще не собираюсь влезать в эту мерзость, пока не увижу Бинеса здесь. И вот еще что. Мне очень не нравится, что ты пытаешься на меня давить.

Рейд нахмурился.

— А что же ты предлагаешь мне делать?

— Жди, как я жду. Считай минуты.

Рейд повернулся и собрался уходить. Полковник хорошо владел собой и ничем не выдал бушевавшего в его душе гнева.

— На вашем месте, генерал, я бы принял успокаивающее.

Картер, ни слова не говоря, проводил его взглядом. Потом посмотрел на часы, пробормотал:

— Шестьдесят одна минута… — и потянулся к папке с бумагами.

Войдя в кабинет доктора Микаэлса, гражданского руководителя медицинского отдела, Рейд расслабился и почти успокоился. На широком лице доктора Микаэлса никогда не бывало выражения крайней веселости — в лучшем случае искреннее расположение в совокупности с суховатой усмешкой. Но с другой стороны, он никогда не бывал мрачным — разве что подчеркнуто официальным и серьезным. Ну, может быть, чуточку слишком серьезным.

Как всегда, доктор Микаэлс вертел в руках одну из бесчисленных схем. Полковнику Рейду казалось, что все эти схемы совершенно одинаковые, все как одна — безумная путаница каких-то линий, а собранные вместе, они вообще превращаются в безнадежную бессмыслицу.

Время от времени Микаэлс пытался объяснять полковнику, как расшифровываются эти схемы, — и не ему одному. Сам Микаэлс был просто помешан на этих диаграммах и щелкал их как семечки.

Оказывается, кровь обладает собственным уровнем радиоактивности, и, таким образом, любой организм — неважно, человеческий или мышиный — можно как бы сфотографировать и в лазерных лучах получить полное трехмерное изображение.

«Но это не самое главное, — говорил Микаэлс. — Вся прелесть в том, что трехмерное изображение можно разложить на двумерные — в любой проекции и в любом количестве срезов, нужных вам для работы! Таким образом можно проследить рисунок мельчайших капилляров, если, конечно, навести достаточное увеличение».

«Я кажусь самому себе географом, — добавлял обычно Микаэлс. — Географом человеческого тела. Я наношу на карту его реки и заливы, его бухты и течения… А они гораздо сложнее и многообразнее, чем все реки и моря Земли, уж вы мне поверьте!»

Рейд глянул через плечо Микаэлса на очередную карту и спросил:

— Чья это, Макс?

— Признаться, даже не знаю. — Микаэлс отложил диаграмму. — Я жду, вот и все. Другие, когда чего-нибудь ждут, читают книги, чтобы скоротать время. А я читаю карты.

— Тоже ждешь, а? Вот и он ждет. — Полковник кивнул головой в направлении кабинета Картера. — Ты ждешь того же?

— Конечно. Жду, когда приедет Бинес. Хотя, ты знаешь, я не очень-то на это надеюсь.

— На что?

— Я не верю, что у этого человека есть то, что, по его словам, у него есть. Я физиолог и не так обожаю точность, как физики. — Микаэлс пожал плечами, как будто извиняясь за шутку. — Но я склонен доверять мнению специалистов. А они считают, что такое практически невозможно. Я слышал, они говорят, что по принципу неопределенности сделать это невозможно. Ты ведь не станешь спорить с принципом неопределенности, Дон?

— Я не очень в этом разбираюсь, Макс. Но те же самые эксперты утверждают, что Бинес сейчас — самый большой спец в этой области. Бинес был у наших противников, и они могли тягаться с нами только благодаря ему — заметь, только благодаря ему! У них нет больше ни одного первоклассного специалиста такого уровня, как наши Залецки, Крамер, Рихтхейм, Линдсей и остальные. И если все наши шишки в один голос твердят, что раз Бинес говорит, это у него, значит, так и есть.

— А они уверены? Или просто думают, что мы не должны упускать ни малейшего шанса? В конце концов, если даже окажется, что у Бинеса ничего нет, мы останемся в выигрыше — хотя бы только от того, что он ошибся. И к тому же Бинес больше не станет на них работать.

— Но зачем ему лгать?

Микаэлс сказал:

— А почему бы и нет? Так он смог убраться с Той стороны. И попасть к нам, где, по-моему, ему и хотелось оказаться. Если окажется, что у него таки ничего нет, мы ведь не станем утруждать себя и отправлять его обратно, разве не так? Кроме того, он вовсе не обязательно обманывает нас — может быть, он просто ошибается.

Рейд отодвинул кресло и водрузил ноги на стол в самой что ни на есть не полковничьей манере.

— Хмм… Это не лишено смысла. И если он водит нас за нос, Картеру это будет очень на руку. Как, впрочем, и им. Чертовы идиоты!

— Ты ничего не добился от Картера, а?

— Ничего. Он уперся и не соглашается палец о палец ударить, пока Бинес сюда не доберется. Сидит считает минуты и мне посоветовал заняться тем же. Что я и делаю. Осталось сорок две минуты.

— До чего?

— До того, как самолет приземлится в аэропорту. А биологи останутся с пустыми руками. Если Бинес просто использовал нас, чтобы смыться с Той стороны, мы, конечно, останемся ни с чем. А если и нет — мы все равно ничего не получим. Его сразу загребет управление безопасности или министерство обороны, и нам не перепадет ни крошки, ни ломтика! Это слишком лакомый кусочек, и они ни за что его не упустят, не позволят никому другому им заняться.

— Бессмыслица какая-то! Ну, может, сперва они его и зацепят, но ведь у нас есть свои рычаги и тяги. Мы напустим на них Дюваля. Наш богобоязненный Питер не захочет такое упустить, а это уже кое-что.

Рейд неприязненно скривился.

— Как по мне, то лучше бы уж этот Бинес попал к военным. У меня сейчас такое настроение, что я готов отдать его даже Картеру. Дюваль настроен весьма негативно, а Картер — обеими руками «за», так что я не прочь свести их вместе, пусть рвут друг другу глотки…

— Откуда такая страсть к разрушению, Дон? По-моему, ты принимаешь Дюваля слишком уж всерьез. Хирург — в своем роде художник, скульптор живого тела. Великий хирург — все равно что великий художник, и характер у него такой же.

— У меня тоже есть нервы! Но я же не позволяю себе досаждать всем вокруг дурными манерами. Почему это один Дюваль может быть надменным и обидчивым?

— Если бы только один Дюваль, мой дорогой полковник! Я был бы просто счастлив, если бы таким был у нас только он. Да и ты, наверное, был бы лишь признателен Дювалю и не обращал на него внимания, если бы все остальные вели себя паиньками. Но в мире множество таких же заносчивых и самовлюбленных типов, вот что плохо.

— Может, и так. Может, и так, — пробормотал Рейд и глянул на часы. — Тридцать семь минут.

Если бы кто-нибудь передал мнение полковника Рейда о докторе Дювале самому доктору Питеру Лоренсу Дювалю, в ответ он бы только хмыкнул. Впрочем, он точно так же хмыкнул бы, если бы ему передали признание в любви. И не то чтобы доктор Дюваль был человеком равнодушным, нет. Просто на чью-нибудь неприязнь или обожание он обращал внимание только тогда, когда у него было свободное время. А его как такового у доктора почти не было.

И лицо его постоянно хмурилось вовсе не потому, что он вечно чем-то был недоволен. Просто такова реакция лицевых мышц на отстраненную задумчивость, в которой доктор Дюваль пребывал практически постоянно. Наверное, у каждого человека есть свой способ укрыться от мирских забот. Доктор Дюваль, например, с головой погружался в работу.

Так он к сорока пяти годам сделался нейрохирургом с мировым именем и закоренелым холостяком.

Он не поднял головы, продолжая внимательно изучать трехмерные рентгеновские снимки, разложенные перед ним на столе, когда дверь кабинета открылась. Двигаясь, как всегда, бесшумно, вошла его ассистентка.

— В чем дело, мисс Петерсон? — спросил Дюваль, еще пристальнее вглядываясь в рентгенограммы.

Воспринимать глубину изображения на трехмерных снимках не так уж сложно, но для точных измерений, которые проводил сейчас Дюваль, необходимы особые навыки. Нужно принимать во внимание угол проекции и все время учитывать, какие структуры лежат глубже, а какие ближе к поверхности.

Кора Петерсон ответила не сразу, собираясь с мыслями. Ей было двадцать пять лет, почти вдвое меньше, чем Дювалю, и хирургической практикой она занималась всего год, так что едва-едва постигла азы своей профессии.

Почти во всех письмах, которые Кора Петерсон регулярно отправляла домой, она повторяла, что каждый день работы с доктором Дювалем стоит курса лекций в институте. И что она счастлива учиться у специалиста, который владеет такой прекрасной техникой операций, такими совершенными диагностическими методиками, который так мастерски управляется со сложнейшими инструментами. Он так предан своей работе, так внимательно относится к каждому случаю, что это не может не вдохновлять.

Что же касается менее интеллектуальной стороны дела, Кора Петерсон прекрасно понимала не хуже иного профессионального психолога, что неспроста у нее всякий раз начинает бешено колотиться сердце, когда она смотрит на сосредоточенное лицо шефа, склонившегося над работой, на уверенные, точные движения его сильных пальцев.

Как бы то ни было, на лице мисс Петерсон не дрогнул ни один мускул, поскольку она не одобряла действий своей бесконтрольной сердечной мышцы.