Технология власти

— Значит?

— Значит, мы просим санкции коллегии на арестнескольких из руководителей шахт, — доложил Евдокимов.

— Даю вам двухнедельный срок: либо вы расшифруете эти письма без предварительных арестов, либо я вас вместе с вашими агентами буду судить за саботаж! — при этих словах Менжинский прямо по-чекистски выставил Евдокимова из своего кабинета. Теперь Евдокимову стало ясно, что если он не докажет контрреволюции шахтинцев, его чекистской карьере придет конец. И он решил испробовать последний шанс: обратиться к самому Сталину.

Евдокимов доложил ему суть дела и, конечно, разговор с Менжинским. Но так как Сталин не занимал тогда официального поста в правительстве, то Евдокимов просил Сталина воздействовать на Менжинского через Рыкова. Рыков был тогда председателем правительства.

— Чепуха, — ответил Сталин, — выезжайте к себе и немедленно примите все меры, какие вам покажутся необходимыми. В дальнейшем информируйте только меня, а с Менжинским мы как-нибудь сами договоримся (Сталин был и членом коллегии ОГПУ от ЦК).

Имея такую карт-бланш в кармане, Евдокимов умчался в Ростов (краевой центр). На второй день в Шахтах были произведены массовые аресты среди виднейших специалистов, потом аресты распространились и на Донбасс, но дело вело Северо-Кавказское ПП ОГПУ.

В Москве это вызвало целый переполох — ВСНХ, ОГПУ и сам Совнарком потребовали от Северо-Кавказского ОГПУ немедленного объяснения. Евдокимов молчал. Когда же Рыков, Менжинский и Куйбышев (Куйбышев был председателем ВСНХ) предложили послать на Северный Кавказ специальную комиссию ЦК и Совнаркома, то Сталин наложил "вето". Игра разгоралась. Вопрос был перенесен на заседание Политбюро. На этом заседании Менжинский и Куйбышев присоединились к Рыкову, обвинявшему Сталина в "самоуправстве", но Сталин доложил заседанию телеграмму Евдокимова, который не только уверял в наличии контрреволюции в г. Шахты, но и намекал на то, что нити ее идут в Москву. Куйбышев быстро ретировался, Менжинский замолчал, а Рыков только вопросительно посматривал то на Бухарина, то на Томского. Никакого решения не приняли, но победа Сталина была несомненна.

Теперь Сталин отвечал и за самое "Шахтинское дело", по крайней мере, морально. Он это знал и поэтому с самого начала взял его под свое непосредственное наблюдение. Сталин и Евдокимов были теперь связаны круговой порукой. Руководство над ведением следствия Евдокимов возложил персонально на своего помощника Курского. Перед Курским была поставлена задача — любой ценой добиться "чистосердечного признания" обвиняемых и придать делу общегосударственный характер. Здесь мы впервые присутствуем при рождении пресловутых "методов" ГПУ. Прежде чем приступить к следствию по существу, штаб Курского (помощником Курского по этому штабу был другой "талант" в чекистском мире — Федотов) разработал общую механику ведения следствия. Она и предусматривала применение "методов" в известных теперь всем формах, которые в основном сводятся к пыткам, — это прежде всего физические пытки: разнообразные формы мучения и избиения, доводящие человека до полусмерти и даже до смерти, продолжительное лишение сна (средняя норма: от трех до десяти суток); химические пытки: введение в пищу или непосредственно в организм путем впрыскиваний волеослабляющих веществ или таблеток, порошков, капель; механические пытки: беспрерывное чтение вслух чередующимися следователями будущих показаний подследственного, а потом их беспрерывное повторение им самим, пока они таким образом не будут механически занесены на пластинку его подсознания. К этому присоединяются пытки политические: угрозы или репрессии родственников, друзей допрашиваемого, оплевывание его политических идеалов (если бы они были даже чисто советскими или сталинскими), пытки психологические: создание и укрепление у жертвы чувства собственного ничтожества, бесцельности жизни и ее обреченности, доведение ее до жажды самобичевания, когда в этом самобичевании, раскаянии или в рассказах о мнимосодеянных, механически уже закрепленных в сознании или подсознании преступлениях ощущается потребность саморазрядки, исповеди и даже "самоочищения".

Эта процедура из процесса механического в первой стадии следствия превращается в ее последней стадии уже в процесс "творческий": подследственный присовокупляет детали и штрихи к своим старым, вынужденным и механическим показаниям на этот раз совершенно независимо от следствия и, конечно, от своей воли. С той же готовностью он отвечает на поставленные вопросы, редко попадая впросак. Он уже сам верит в свою или чекистсткую легенду, а когда увидит, что ему верят следователь, суд, стороны, слушатели — он впервые за все время своего сидения чувствует себя каким-то ценным винтиком общего механизма, более того "героем дня". Физически доведенный до крайнего истощения, он витает в небесах, а психический алкоголь-наркоз уже довел его до самозабвения. Его тело находится еще здесь, среди людей, но духовно он уже не живет среди них. Он свободен от самого себя, а потому готов на все — на словесное самобичевание и на физическую смерть.

Таковы были "методы Курского", которые легли в последующем в основу следственной техники "ежовщины". Методы Курского вполне оправдали себя. Подсудимые рассказывали вещи о чудовищных преступлениях, которые тогда почти всеми принимались на веру. Настоящую цену "чистосердечных показаний" подсудимых знал в Москве только один человек — Сталин, и только одно учреждение в провинции — штаб Евдокимова, Курского, Федотова в Ростове-на-Дону.

Зато триумф Сталина был полным: ни советское правительство, ни его председатель Рыков, ни "гнилой" теоретик Бухарин, ни даже сам верховный шеф ОГПУ Менжинский не разгадали контрреволюции шахтинцев, а Сталин "гениальным чутьем" профессионального революционера раскрыл "заговор буржуазных специалистов". С Менжинским Сталин "как-нибудь договорился", но членам Политбюро, как школьникам, поставил на вид: вы саботировали, а я вас спасал, будете и дальше упорствовать, я и без вас обойдусь! ЦК в закрытом письме к партийной организации воздал должное "бдительности" Сталина, дипломатически обходя саботаж "правительства" в раскрытии "Шахтинского дела". Когда же Сталин подготовил новое дело, — "дело Промпартии" проф. Рамзина — "саботажникам" оставалось только поддакивать.

Однако победа Сталина имела для него меньше всего "моральное значение", хотя она и дискредитировала его будущих противников из "правой оппозиции". Еще меньшее значение имела ликвидация доселе никому неизвестных, шахтинцев или малоизвестных в широких кругах рамзинцев. Победа заключалась в том, что Сталин нашел волшебный ключ к публичному уничтожению даже мнимых врагов режима — лабораторию Евдокимова с методами Курского. И Сталин щедро отблагодарил: Евдокимов получил подряд два ордена Красного Знамени (за шахтинцев и за рамзинцев) к своим уже наличным трем, был назначен первым секретарем Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) (редкий случай в тогдашней партийной практике), — был введен в состав пленума ЦК ВКП(б), будучи совершенно неизвестным в партии, а все чекисты штаба Курского были награждены орденами Красного Знамени и знаками "почетных чекистов". Забегая несколько вперед, скажу, что когда Сталин приступил к подготовке ежовщины во всей стране, он вспомнил о Курском: все еще провинциальный среднего ранга чекист Курский был назначен в 1936 году заместителем наркома внутренних дел СССР! Через некоторое время в газетах появился краткий некролог — "внезапно умер верный сын партии т. Курский". Устная версия из официальных кругов гласила, что он покончил самоубийством на нервной почве. Конечно, было от чего терять голову, — теперь предстояло оформление и уничтожение не какого-нибудь жалкого десятка шахтинцев, а около пяти миллионов "врагов народа", из которых больше миллиона принадлежало раньше к коммунистической партии.

Эти и им подобные "организационные разногласия" между членами Политбюро, как говорил Резников, постепенно выросли в разногласия политические. Рыков, Бухарин, Томский увидели в тактике Сталина желание руководить страной и государством через аппарат ОГПУ и партии, минуя Советское правительство и профессиональные союзы.

На этой почве в Политбюро образовались две группы — группа Бухарина и группа Сталина. Первоначально к группе Бухарина, кроме Рыкова и Томского, примыкали Куйбышев, Калинин, Рудзутак и Орджоникидзе. К группе Сталина принадлежали Молотов, Ворошилов, Киров, Каганович и Андреев. Позицию Косиора, Чубаря и Микояна Резников назвал "буферной": они либо мирили обе партии, либо воздерживались при решающих голосованиях. Сталин отказывался до поры до времени от открытых атак против группы Бухарина, а сосредоточил все силы на ее внутреннем разложении, весьма ловко натравливая одних ее членов на других.

Я хорошо запомнил рассказ Резникова об этой внутри-политбюровской политике — "разделяй и властвуй" — относительно двух случаев.

В первом случае эта политика была применена к Томскому-Куйбышеву. Дело в том, что кроме "организационных разногласий" в Политбюро, между разными ведомствами тоже происходили постоянные трения, иногда по самым незначительным вопросам. Когда дело касалось важных персон (наркомов, членов ЦК), было принято еще при Ленине передавать такие споры высшему арбитражу на решение Политбюро. Когда Политбюро принимало то или иное решение, спорящие стороны должны были подчиниться. После смерти Ленина Сталин эту практику лишь расширил, чтобы играть удобную и выгодную роль постоянного арбитра в качестве генерального секретаря партии, хотя Сталин и не был председателем Политбюро (Ленин был постоянным председателем Политбюро, после его смерти в Политбюро председательствовали все члены поочередно, после ликвидации правых постоянное председательствование перешло к Сталину, а в Оргбюро — к Молотову). Одно из таких постоянных разногласий происходило между ВСНХ (председатель Куйбышев) и ВЦСПС (председатель Томский), как между работодателем (ВСНХ) и рабочими (ВЦСПС). Профессиональные союзы все еще питали иллюзию, что они призваны защищать интересы рабочих, пусть даже и перед советской властью. Но государственно-сталинские интересы требовали как раз того, за что был осужден Троцкий полного подчинения профсоюзов интересам государства, то есть "огосударствления" их. Вещи своими именами, однако, не назывались. В будущей пятилетке, которую разрабатывал Куйбышев, профессиональным союзам, естественно, отводилась лишь роль технических органов государственного управления при сохранении внешней независимости от государства. Все текущие мероприятия — "режим экономии", "рационализация", "изобретательство", "колдоговор" — рассматривались и проводились с той же государственной точки зрения. В связи с этим Томский обвинил Куйбышева в "советской зубатовщине" по прямой подсказке Сталина. Куйбышеву Сталин подсказал формулу и по адресу Томского — "гнилой тред-юнионист"! Несомненная оплошность Сталина и его помощников по изданию "Сочинений" Сталина дает возможность подтвердить сказанное документально. Речь идет о сталинском письме Куйбышеву от 31 августа 1928 года, впервые опубликованном теперь. В этом письме Сталин пишет о члене Политбюро Томском другому члену Политбюро Куйбышеву следующее:

"Слышал, что Томский собирается обидеть тебя. Злой он человек и не всегда чистоплотный. Мне кажется, что он не прав. Читал твой доклад о рационализации. Доклад подходящий. Чего еще требует от тебя Томский?"[5]

Имея письмо Сталина в кармане, Куйбышев смело выступает против Томского. Сталин молчал, но Куйбышев очутился вне группы Бухарина.

Второй случай относится к Рыкову и Бухарину. Известный разговор Бухарина с опальным Каменевым летом 1928 года Сталин истолковал как конспирацию против Советского правительства (Рыков) и ЦК ВКП(б) (Сталин). Соответствующие агентурные данные якобы подтверждали это. Делу был нарочито придан характер бунта Бухарина против Рыкова, за что Сталин и его группа и набросились на Бухарина. "Рыков не просто член Политбюро, но он и глава советского правительства. Поэтому мы не можем позволить даже друзьям Рыкова конспирировать против него", — рассуждал Сталин. Рыков не попадался на эту удочку. Оставалось искать другие варианты.

Органы печати, которые не находились под прямым руководством Бухарина и Рыкова, получили задание начать "по собственной инициативе" критику теоретических трудов Бухарина. Были сделаны попытки разыграть эту атаку по линии журнала "Большевик", но там сидели ученики Бухарина: Астров и Слепков. Они сообщили Бухарину о нажиме на них личного секретаря Сталина Поскребышева с целью напечатания критических статей о трудах Бухарина "Экономика переходного периода" и "Теория исторического материализма" (соответствующие статьи лежали уже в портфеле редакции). Возмущенный Бухарин снял копии со статей и помчался прямо к Сталину. Последний совершенно хладнокровно ответил, что он и понятия не имеет об этих статьях, ни о распоряжении Поскребышева. Тут же вызванный звонком Сталина Поскребышев тоже преспокойно заявил, что эту историю со статьями слышит впервые.

— Если кто-либо из наших сотрудников и позвонил редакции от моего имени, я в этом не вижу преступления, — сказал Поскребышев.

— Не забывайте, что я не ваш сотрудник, а член Политбюро ЦК! — вспыхнул Бухарин.

Поскребышев промолчал, а Сталин попросил Бухарина оставить у него статьи для ознакомления (Сталин, конечно, не только читал их в оригинале, но они были и написаны по его личному заданию).

Через некоторое время Астров и Слепков получили из Оргбюро ЦК "строгий выговор" с предупреждением за попытки дискредитации авторитета ЦК. Правда, статьи против Бухарина не были еще пока напечатаны, но зато бухаринцы получили серьезный удар.

Более удачным оказался опыт с "Комсомольской правдой". Тут Сталин поступил просто — вызвал секретаря ЦК ВЛКСМ Чаплина к себе и прямо приказал: "Вот эту статью поручи напечатать своему редактору (редактором, кажется, был Костров), не ссылаясь ни на меня ни на ЦК. Если выйдет скандал, будет отвечать лично редактор, но он тоже не должен называть твоего имени". Чаплин точно понял смысл задания. Через день в "Комсомольской правде" появилась громовая статья о теоретических грехах "правого оппортунизма", которые ставились в завуалированной форме в связь с концепцией члена Политбюро Бухарина. Для партии она явилась полной сенсацией — так же, как и для самого Бухарина. Бухарин вновь обратился к Сталину. Последний сделал удивленные глаза и немедленно потребовал подать ему номера "Комсомольской правды" (вопреки обыкновению, в этот день на столе Сталина не лежала кипа газет).

— Да, действительно! Это возмутительно! Ну как же вы советуете, Николай Иванович, поступить теперь? — спросил Сталин почти дружественным тоном.

Бухарин потребовал обсуждения вопроса на Политбюро.

— Я тоже так думаю, — ответил Сталин.

На очередном заседании Политбюро ответственный редактор газеты "Комсомольская правда" получил строгий выговор за печатание троцкистской статьи "без разрешения ЦК". Но давать опровержение ЦК признал "тактически невыгодным".

Более суровую и для себя совершенно неожиданную борьбу Сталину пришлось выдержать в московской организации. Агентурные сведения ГПУ и разведка самого ЦК единодушно свидетельствовали, что именно в Московской организации Бухарин, Рыков и Томский обладают сильнейшим влиянием. Старания агентов Сталина завербовать секретарей районов Москвы или даже членов бюро Московского комитета против группы Бухарина не увенчались ни малейшим успехом. Задним числом, в конце 1938 года когда бухаринцы были уже ликвидированы и физически Сталин писал в своем "Кратком курсе"[6]:

"Одновременно со своими политическими выступлениями группа Бухарина Рыкова вела организационную "работу" по собиранию своих сторонников. Через Бухарина сколачивала она буржуазную молодежь вроде Слепкова, Марецкого, Айхенвальда, Гольденберга и других (заметим, что из этой буржуазной молодежи состояла главная редакция теоретического и политического органа ЦК ВКП(б) — журнала "Большевик".-А. А.), через Томского обюрократившуюся профсоюзную верхушку (Мельничанский, Догадов и др.), через Рыкова — разложившуюся советскую верхушку (А. Смирнов, Эйсмонт, В. Шмидт и др.)…

К этому времени группа Бухарина-Рыкова получила поддержку верхушки московской партийной организации (Угланов, Котов, Уханов, Рютин, Ягода, Полонский и др.). При этом часть правых оставалась замаскированной, не выступая открыто против линии партии".

Не будучи в курсе дела (или, может быть, наоборот, из-за осведомленности), руководство районов Москвы и Московского комитета начало поход против "левых", которые стараются дискредитировать ленинский ЦК под маркой критики "бухаринских ошибок". Упомянутое решение ЦК служило при этом установкой "генеральной линии"! Это, кажется, единственный случай, когда Сталин сделал крупную ошибку, но он быстро ее понял и бросил знаменитый лозунг: "за критику и самокритику, невзирая на лица" и исподтишка готовил внеочередные выборы московских райкомов.

Несколько забегая вперед, замечу, что уже на октябрьском пленуме МК 1928 года Сталин решил нанести открытый удар "правым" в самом МК, что означало и удар по "правым" в ЦК. Но это оказалось не такой легкой задачей. Ряд членов пленума открыто обвинил Сталина, что "под маской борьбы против какого-то мифического правого уклона" Сталин и его друзья занимаются искусственным разведением "интриг и склок" (Запольский), ЦК грубо вмешивается в дела местных партийных организаций, нарушая устав партии (Березин). Рютин прямо обвинил Сталина, что "правый уклон — его личная выдумка, чтобы расправиться с неугодными ему членами Политбюро".

Тогда члены пленума поставили перед Сталиным вопрос:

— Скажите, есть ли в Политбюро правые?

— В Политбюро нет ни правых, ни левых, — ответил Сталин.

Когда не удовлетворенные ответом Сталина члены пленума стали требовать оглашения протокола Политбюро, на котором обсуждалось июльское письмо Фрумкина против линии ЦК, Сталин огласил резолюцию Политбюро ЦК о "единстве в Политбюро", подписанную "всеми членами Политбюро"[7]. На вопрос: "Кто же из членов Политбюро присутствовал тогда?" — Сталин ответил по-соломоновски: "Все, кто был налицо!".

Резников рассказывал, что как раз с этого заседания Политбюро Бухарин, Рыков, Томский и сам секретарь Московского обкома Угланов демонстративно ушли в связи с обсуждением письма Фрумкина. История и суть этого письма заключается в следующем.

Автор письма Моисей Фрумкин принадлежал к ленинской гвардии большевиков, активно участвовал в нелегальной работе в царской России, много раз подвергался арестам и ссылкам, принимал видное участие в большевистском перевороте 1917 года. После победы большевиков занимал ряд ответственных должностей, а к описываемому периоду был замнаркомфина СССР. Его должность давала возможность близко изучить положение дел в сельском хозяйстве и промышленности.

На основании тщательного анализа состояния сельского хозяйства, подкрепленного официальными данными своего ведомства, Фрумкин обратился в июле 1928 года со специальным письмом сначала в Политбюро, а потом ко всем членам ЦК. Основные тезисы письма Фрумкина гласили[8]:

1. Сельское хозяйство страны переживает процесс деградации.

2. Деревня, за исключением небольшой части бедноты против нас.

3. "Политика экстраординарных мер" (то есть политика насильственного изъятия хлеба у крестьянства), которая проводится руководством ЦК, может кончиться гибелью советской власти.

Поэтому Фрумкин требовал радикального поворота ЦК в сторону либеральной аграрной политики. В отсутствии этой либеральной политики, в возврате к методам "военного коммунизма", в открытом грабеже среднего крестьянства под видом борьбы с "кулачеством", в искусственном натравливании одних крестьян против других под видом "развертывания классовой борьбы" и, наконец, в изобретении Сталиным во время его командировки в Сибирь на хлебозаготовительную кампанию новейшего метода полицейского принуждения крестьян отдавать хлеб даром государству — так называемого "сибирско-уральского метода" — вот где причина нашего хлебного кризиса, писал Фрумкин. — Мы требуем расширения посевной площади — крестьяне расширяют ее, а тогда мы их записываем в кулаки! Мы требуем расширения товарооборота люди открывают мелкие ларьки, а мы их записываем в спекулянты! Мы требуем поднятия промышленности и люди открывают сапожные мастерские, а мы их записываем в нэпманы! Мы требуем советской демократии, люди указывают нам на нашу антидемократичность, а мы их сажаем в ГПУ, — доказывал Фрумкин.

Поскольку Фрумкин раздал свое письмо членам пленума ЦК, Сталин хотел предупредить реакцию пленума особым решением Политбюро. В проекте решения предусматривалось "решительное осуждение право-оппортунистического антипартийного выступления" Фрумкина с соответствующими организационными выводами, то есть снятием Фрумкина с поста замнаркомфина СССР.

Группа Бухарина отказалась санкционировать такое решение. Когда же Бухарин, Рыков и Томский увидели, что для своего решения Сталин обеспечил большинство в Политбюро, то они просто ушли с заседания. Сталин определил этот уход как "примиренчество" к правому уклону, но Фрумкин был осужден за этот уклон, хотя временно с работы и не снят. Таким образом, вслед за его письмом члены ЦК получили "единогласно принятую резолюцию Политбюро по поводу письма т. Фрумкина". Факт выступления трех членов Политбюро против этого решения и их демонстративный уход с заседания был скрыт не только от партии, но и от членов ЦК. А будучи связанными партийной и коллегиальной дисциплиной внутри Политбюро, эти трое не могли довести свои взгляды до сведения партии и членов ЦК. Пользуясь этим, Сталин весьма ловко разыграл карту "единства в Политбюро", а люди, ориентировавшиеся во внутренней политике на Рыкова, Бухарина и Томского, были глубоко разочарованы их "единодушием" со Сталиным.

IV. СИБИРСКИЙ ПЛАН СТАЛИНА

Практический план колхозного строя родился, собственно говоря, не в Политбюро и даже не в Москве, а в Сибири. Правда, уже XV съезд партии постановил держать курс на развитие коллективов[9], но это решение все еще оставалось на бумаге, пока за дело не взялся сам Сталин. Когда осенью 1927 года, вопреки Бухарину, Рыкову, Томскому и Угланову и, кажется, Калинину, Политбюро постановило применять на хлебозаготовках чрезвычайные меры ("экстраординарные меры"), руководители ЦК и правительства были командированы в качестве "чрезвычайных уполномоченных" в основные зерновые районы страны — на Украину, ЦЧО, Северный Кавказ и Сибирь. Обычно такие уполномоченные имели право единолично решать любой вопрос на местах от имени ЦК и Совнаркома. В их распоряжении находился целый штаб сотрудников, от чекистов, специалистов, пропагандистов и до машинисток включительно, который комплектовался в Москве каждым из "чрезвычайных уполномоченных".

В качестве такого уполномоченного в начале 1928 года в Сибирь был командирован Сталин, а в числе его штабных "специалистов" находились сибиряки Маленков и Сорокин. Полномочия Сталина распространялись и на Урал, но на Урал Сталин не собирался ехать, ограничившись вызовом тамошних руководителей в свою будущую сибирскую ставку — в Новосибирск.

Сибирский и уральский актив был предупрежден правительственной телеграммой о предстоящем прибытии Сталина с чрезвычайными полномочиями. Пока Сталин мчался в бронированном вагоне сибирского экспресса, в Сибири царил переполох, граничащий с паникой гоголевских героев из "Ревизора".

Сорокин уже находился в Новосибирске в "дозорной бригаде" ЦК, когда секретарь Сибирского крайкома Сырцов устанавливал порядок: в школах начались регулярные занятия, в больницах производили дезинфекции ответственные работники сняли галстуки ("Сталин, — говорят, — органически не терпит галстуков"), а свободный оркестр местного гарнизона репетировал революционные гимны (тогда гимнов о Сталине еще не было).

Наконец Сталин прибыл со своей свитой и, минуя "потемкинские" деревни, прямо направился в настоящие деревни в поисках лишь одной достопримечательности Сибири: хлеба. Сорокин рассказывал, что сначала Сталин попросил Сырцова дать ему местную карту с нанесением на нее наиболее хлебных районов и сводку о выполнении плана хлебопоставок.

Ему предоставили и то и другое. Сталин объехал лишь те районы, которые были нанесены на карту как малохлебные. Он заезжал в случайные деревни, панибратски беседовал с крестьянами, под видом осмотра хозяйства заходил в сараи, конюшни, на гумна. Расспрашивал, на что крестьяне жалуются, хорошо ли относится к ним местное начальство, и каждый раз беседа оканчивалась неизменным вопросом: а вот, я вижу, у вас даром пропадает хлеб, почему вы не хотите его продать государству? На такой вопрос Сталин в одной деревне получил ответ: а вот, я тоже вижу, что у вас в Москве даром пропадает мануфактура, почему вы не хотите продать ее крестьянам? Сталин вопроса "не расслышал". Зато другой вопрос он не только "расслышал", но и твердо запомнил. Об этом он говорил спустя год, на апрельском пленуме ЦК 1929 года, но дипломатически перенес этот случай из Сибири в Казахстан, а вместо себя поставил какого-то безличного "нашего агитатора". Однако и в исправленном изложении Сталина случай был очень характерен[10]:

"Когда наш агитатор, например, в Казахстане, два часа убеждал держателей хлеба сдать хлеб для снабжения страны, кулак выступил с трубкой во рту и ответил ему: "А ты попляши, парень, тогда я тебе дам пуда два хлеба".

Весь пленум знал, что этим "парнем" был сам Сталин. Потом Сталин объездил районы, где были выполнены планы хлебозаготовок. Теперь, присоединив к своим собственным наблюдениям данные своих специалистов, Сталин составил себе общую картину положения дел, дающую возможность сделать определенные выводы. Выводы, касающиеся Сибири, заключались в том, что "малохлебные районы" на самом деле являются наиболее хлебными. Крестьяне этих районов хлеба не дают потому, что у них его просят, вместо того чтобы отбирать!

Что же касается тех районов, в которых план выполнен, то тут дело обстоит еще хуже: план выполнен из-за его "заниженности". Районы эти могут и обязаны дать еще столько же хлеба, сколько они сдали. Как это сделать? Провести бедняцко-середняцкие собрания о самообложении. Кулаков на эти собрания пускать нельзя. На этих собраниях надо принимать решения о "добровольной сдаче" крестьянами всех хлебных излишков государству. При этом кулакам давать "твердые задания" невыполнение которых всегда влечет за собою применение статьи 107 УК РСФСР.

После всего этого Сталин решил информировать бюро Сибирского крайкома и Уральского обкома ВКП(б) о дальнейших задачах и планах. В одной из речей, которая тогда была скрыта от страны, он заявил:

"Я командирован к вам в Сибирь на короткий срок. Мне поручено помочь вам в деле выполнения плана хлебозаготовок. Мне поручено также обсудить с вами вопрос о перспективах развития сельского хозяйства, о планах развертывания в вашем крае строительства колхозов и совхозов… Вы говорите, что план хлебозаготовок напряженный, что он невыполним. Почему невыполним, откуда вы это взяли?.. Посмотрите на кулацкие хозяйства: там амбары и сараи полны хлебом, хлеб лежит под навесами ввиду недостатка мест хранения… Я видел несколько десятков представителей вашей прокурорской и судебной власти. Почти все они живут у кулаков, состоят у кулаков в нахлебниках и, конечно, стараются жить в мире с кулаками! На мой вопрос они ответили, что у кулаков на квартире и чище и кормят лучше. Понятно, что о таких представителей прокурорской и судебной власти нельзя ждать чего-либо путного и полезного для советского государства. Непонятно только, почему эти господа до сих пор еще не вычищены и не заменены другими. Предлагаю: а) потребовать от кулаков немедленно сдачи всех излишков хлеба по государственным ценам б) в случае отказа кулаков подчиниться закону, — при влечь их к судебной ответственности по ст. 107 Уголовного Кодекса РСФСР и конфисковать у них хлебные излишки в пользу государства с тем, чтобы 25 процентов конфискованного хлеба было распределено среди бедноты и маломощных середняков"[11].

Чтобы дело пошло успешнее, Сталин предложил снять с ответственных постов и исключить из партии тех коммунистов, которые "якшаются" с кулаками и нэпманами. К этой категории он относил всех коммунистов живущих у кулаков, женатых на их дочерях, имеющих иные родственные связи с "чуждыми элементами" или же происходящих из "социально-чуждой среды".

Паникеры оказались правы: не успел Сталин еще уехать, как в Сибири и на Урале началась кампания против "перерожденцев" и "чужаков", которых стали пачками снимать с работы и исключать из партии. Никому не делалось никаких скидок: исключались бывшие заслуженные партизаны, "красногвардейцы", "революционные матросы", коммунисты "ленинского призыва" (молодые коммунисты, принятые в партию в связи со смертью Ленина). Причины исключения везде одни и те же — "сращивание ("якшание") с чуждыми элементами", "притупление революционной бдительности" и саботаж хлебозаготовок. Никакие былые "революционные заслуги" не принимались во внимание. Тогда, собственно, и родилась известная формула: "за прошлое — спасибо, за настоящее отвечай!"

На место исключенных назначались люди, не имевшие никакого прошлого или имевшие "весьма темное прошлое", даже с точки зрения самих большевиков, но которые готовы были пойти на все, что бы от них не потребовала партия, то есть Сталин. А он пока что требовал только одного — хлеба! Хлеба любой ценой и любыми средствами!

Эти организационные мероприятия были лишь одной стороной дела. Сами по себе они не могли иметь успеха, если основательно не "раскачать" самого крестьянства. В "раскачке" этого крестьянства Сталин встал на путь расслоения крестьянства по признакам групповым или классовым. Деревня была разбита на шесть групп: 1) батраки, 2) беднота, 3) маломощные середняки, 4) середняки, 5) зажиточные и 6) кулаки.

При распределении плана хлебозаготовок первые две группы освобождались от сдачи хлеба, третья группа делала "символический взнос", четвертая категория сдавала "законную норму" (около одной четвертой наличного хлеба), пятая и шестая категории — весь хлеб. Не менее оригинальны были и методы изъятия хлеба, предложенные Сталиным: "самообложение" и "твердое задание".

Прежде всего созывались так называемые "собрания бедноты". На этих собраниях утверждались списки, кого из крестьян данного села отнести к какой категории. После утверждения списков выбирали "комсоды" (комиссии содействия). В их задачу входило: 1) утверждать от имени крестьян план хлебозаготовок, предложенный сверху; 2) взыскивать этот хлеб с крестьян (обходы крестьянских дворов, обыски, конфискация хлеба). Чтобы подбодрить бедноту на борьбу с основной массой крестьянства, названной теперь "кулачеством" (к кулачеству относились, по существу, и "зажиточные"), Сталин предложил дать бедноте "ряд льгот, в силу которых беднота получала в свое распоряжение 25 % конфискованного кулацкого хлеба"[12]. Таким образом, часть крестьян, преимущественно бедняцкая и нерадивая, как раз та часть, которую потом сами большевики величали "лодырями", стала как бы подрядчиками государства на процентах: при помощи органов милиции и ГПУ она отбирала хлеб у зажиточных крестьян, получая за это 25 % забранного хлеба в свою пользу. Если же зажиточные крестьяне оказывали сопротивление, то их судили уголовным судом. Впоследствии Сталин с полным основанием писал[13]:

"Чрезвычайные меры возымели свое действие: беднота и середняки включились в решительную борьбу против кулачества, кулачество было изолировано, сопротивление кулачества и спекулянтов было сломлено".

Основная цель миссии Сталина состояла, однако, не в этом. С тех пор как в Политбюро наметились разногласия по вопросам политики в деревне, в частности по вопросам дальнейших перспектив развития сельского хозяйства, перед советским правительством встала одна, далеко не теоретическая задача: эволюция или революция, мир с крестьянством или репрессии против крестьянства. Короче: "кто кого?" — так по-ленински сформулировал Сталин эту задачу. Сталин держался той точки зрения, что уже наступило время, когда советская власть настолько укрепилась, что она может повторить опыт Октябрьской революции против капиталистов и помещиков, на этот раз уже против зажиточного и среднего крестьянства в деревне. Эту мысль Сталин обосновал так[14]:

"…для упрочения советского строя и победы социалистического строительства в нашей стране совершенно недостаточно социализации одной лишь промышленности. Для этого необходимо перейти от социализации промышленности к социализации всего сельского хозяйства".

В какой форме провести эту социализацию крестьянства? В той же речи в Сибири Сталин дал ответ[15]:

"…нужно покрыть все районы нашей страны, без исключения, колхозами (и совхозами), способными заменить, как сдатчика хлеба государству, не только кулаков, но и индивидуальных крестьян".

Но на XV съезде партии, который происходил ровно за месяц до этого выступления Сталина (декабрь 1927 г.), еще не было речи о "колхозах", а тем более не было директивы: "покрыть все районы нашей страны, без исключения, колхозами". Там говорилось лишь[16]: "принять ряд новых мер, ограничивающих развитие капитализма в деревне и ведущих крестьянское хозяйство по направлению к социализму". Вот этот вопрос о "сплошной коллективизации" и "ликвидации кулачества, как класса, на ее основе" Сталин и поставил перед сибиряками. При обсуждении его на заседании Сибирского крайкома Сталина поддержали: Сырцов (секретарь Сибирского крайкома), Шверник (секретарь Уральского обкома), Кабаков (председатель Уральского облисполкома) и Сулимов (Урал). Уезжая из Сибири, Сталин вез в кармане постановление Сибирского и Уральского комитетов партии, требующее проведения форсированного курса коллективизации по методу Сталина. Вскоре к этому постановлению присоединилась Центрально-Черноземная область (секретарь Варейкис), Нижненовгородский крайком (секретарь Жданов), ЦК КП(б)У (секретарь Каганович) и через некоторое время и Северо-Кавказский крайком (секретарь Андреев). Однако вслед за Сталиным в Москву посыпались бесчисленные письма и телеграммы крестьян и самих работников Сибири и Урала, жаловавшихся на "государственный переворот", который Сталин произвел там в виде опыта. Когда "урало-сибирскому методу", как Сталин называл свой эксперимент, начали подражать, по прямому указанию Сталина от имени ЦК, и в других районах, то появились серьезные симптомы возможного крестьянского бунта в широком масштабе. Это заставило группу Бухарина вновь поставить вопрос перед ЦК, чтобы призвать Сталина к порядку. В результате этого Политбюро приняло решение, подписанное самим Сталиным, в котором прямо говорилось[17]:

"Разговоры о том, что мы будто бы отменяем НЭП, вводим продразверстку, раскулачивание и т. д., являются контрреволюционной болтовней, против которой необходима решительная борьба. НЭП есть основа нашей экономической политики, и остается таковой на длительный исторический период".

Подписывая это постановление, Сталин обманывал свою собственную партию: через год он провозгласил отмену НЭПа, рассчитанного на "длительный исторический период"!

Вспоминая об этой поездке Сталина в Сибирь и своей роли в проведении "сибирского опыта", Сорокин передал мне впоследствии некоторые подробности о лицах из штаба Сталина и о сибирско-уральских руководителях, — подробности, проливающие свет на дальнейшую карьеру этих лиц. Прежде всего, я тогда впервые услышал имя Маленкова. Последний работал тогда, продолжая учебу в МВТУ (Московское высшее техническое училище), в аппарате ЦК, в личном секретариате Сталина. Еще во время своей учебы Маленков выдвинулся как "активист" в борьбе с троцкистской оппозицией и уже в 1924 году встал во главе партийной организации училища. Когда эта организация МВТУ почти единодушно поддержала платформу Троцкого[18], Маленков был одним из нескольких коммунистов, которые фанатично выступали за "ленинское руководство" Сталина-Бухарина. Партийное собрание училища квалифицировало его позицию как "оппортунистическую" и "подхалимскую" и постановило снять Маленкова с поста секретаря партийной организации. Маленков пожаловался в райком партии (кажется, Краснопресненский), но там ему ответили, что РК не может ни отменить решения собрания, ни восстановить его в должности секретаря, так как это будет нарушением устава партии. Маленков обратился в Московский комитет, но опять-таки безрезультатно. Тогда он написал в ЦК жалобу, в которой обвинял РК и МК в том, что они не помогают ему в разоблачении "троцкистского заговора" в МВТУ. Через некоторое время Маленков был вызван к заведующему орг-инструкторским отделом ЦК Л. Кагановичу. Так произошла "историческая встреча". Маленков рассказал Кагановичу о вещах, о которых в ЦК догадывались, но установить не могли. Вузовские ячейки и ячейки партии МВТУ держатся за троцкистов, главным образом потому, — докладывал Маленков, — что "учащиеся-троцкисты" пользуются "особыми привилегиями" у райкомов и Московского комитета партии; последние не разрешают исключать из партии "злостных троцкистов", требуя их "воспитания", а Ходоровский (Главпрофобр Наркомпроса) сажает во главе вузов директоров из "заядлых троцкистов". На дискуссионные собрания ячеек РК и МК посылают, в качестве докладчиков, всяких беспомощных "пролетариев от станка", тогда как троцкисты посылают докладчиков из Коммунистической академии и Института красной профессуры и даже работников Коминтерна. На вопрос Кагановича: "Как нам, по вашему мнению, очистить вузовские организации от троцкистов?", Маленков ответил конкретным планом: "Надо пройтись железной метлой не только по аудиториям вузов, но и по кабинетам вузовских начальников. Вот вам и план, как провести все это мероприятие", — при этих словах Маленков вынул из своего студенческого портфеля подробные "Предложения по чистке вузовских партийных организаций". Это был меморандум на имя ЦК. Каганович не стал читать меморандум, но обещал просмотреть, а самого Маленкова попросил прийти к нему еще раз через неделю (время достаточное для наведения справок о Маленкове в особом секторе ЦК и ОГПУ). Едва ли можно сомневаться в том, что молодой Маленков (ему было тогда всего 23 года) произвел на Кагановича самое положительное впечатление. Принимая второй раз Маленкова, Каганович удивил его новостью: т. Сталин хочет с вами познакомиться. Пойдемте к нему.

Сталин принял Маленкова запросто ("Уже при первой моей встрече со Сталиным я почувствовал в нем родного отца", — говорил Маленков Сорокину), расспрашивал его об учебных успехах, о питании, об общежитии, живы ли родители и все в этом духе. Ни одного делового или политического вопроса. Конец беседы явился для Маленкова полным сюрпризом: "Мы с Лазарем Моисеевичем договорились забрать вас на работу в аппарат ЦК. Не возражаете, товарищ Маленков?" — спросил Сталин. "Я живу для партии", — отвечал Маленков.

Это было в начале 1925 года. "Предложения" Маленкова легли в основу директив по чистке вузовских и учрежденческих ячеек в 1925 году, а сам Маленков стал одним из руководителей этой чистки. За один 1925 год из партии было исключено 92 тысячи студентов и советских чиновников[19]; Маленков с тех пор стал "аппаратчиком" ЦК и МК ВКП(б).

В штабе Сталина Маленков выполнял функции его личного адъютанта. Он аккуратно вел дневник впечатлений Сталина от разных поездок, записывал его вопросы и ответы, указания и распоряжения, присутствовал на всех закрытых совещаниях Сталина с руководителями края, составлял параллельный протокол этих совещаний для Сталина, а на некоторых ведомственных совещаниях, где у Сталина не оказывалось возможности присутствовать, Маленков представлял его в качестве наблюдателя. Но нигде и никогда он не выступал в прениях, хотя очень часто и задавал вопросы по обсуждаемым делам, если только не присутствовал сам Сталин.

Многие его личные качества роднят его с его учителем. Отсутствие болтливости, внутренняя сосредоточенность, чуждость академизму и теоретизированию, ярко бросающийся в глаза грубый реализм, граничащий с откровенным цинизмом, практический утилитаризм при решении самых отвлеченных проблем, удивительная способность приспособленчества и лавирования, если этого требуют личные интересы или интересы дела. Если добавить к ним два других качества, которые он унаследовал от своего учителя — глубоко затаенную хитрость и способность на самое крайнее вероломство, вплоть до измены даже Сталину, тогда мы получаем общее представление о психологическом профиле Маленкова. Уже говорилось, что теория не является его сильной стороной. И это не случайно. Один из ответственных работников ЦК, уже спустя много времени, рассказывал мне, что как-то в дружеской беседе Маленков сказал ему: "Вы, теоретики, все хвалитесь своими знаниями марксизма, но я читал полностью Сталина, не всего Ленина и лишь "Коммунистический манифест" Маркса и Энгельса, а марксизм знаю не хуже вас, макулатурных теоретиков!"

Очень может быть, что Маленков и не признавался так открыто в своем невежестве в марксизме, но что это фактически соответствует действительности, в этом я не сомневаюсь и сейчас. В этом нет ничего удивительного. Я знавал многих членов ЦК — практиков своего дела, даже партийных деятелей, которые оправдывали свое невежество в области марксистской теории трудностью для понимания "Капитала" Маркса или "Диалектики природы" Энгельса. Даже больше. Кто внимательно изучал так называемые "теоретические труды" Сталина, того прямо-таки поражают школьные ошибки Сталина (и это бессознательно!) в области философии и политической экономии.

Но потом все это выдавали за "дальнейшее развитие марксизма".

Слабость в теории или, во всяком случае, отсутствие претенциозной склонности к теоретизированию при неимении к этому природного дара — это, пожалуй, плюс людей типа Маленкова. Как раз русская революция пожрала всех своих теоретиков и больше всего погрешил в этом ее большевистский этап (Плеханов, Богданов, Троцкий, Бухарин, Преображенский и др.). До победы революции они давали тон, программу и идеологию движения, после же победы, когда от теории надо было переходить к практике, они оказались неспособными ни к чему, кроме теоретизирования и в дальнейшем. Поэтому руль нового государственного корабля оказался в руках трезвых капитанов, не признающих ни безгрешности, ни старых догматов, ни авторитетов своих пророков. В этом смысле Сталин был величайший утилизатор и враг мертвых догм. "Существует марксизм догматический и марксизм творческий. Я стою на точке зрения последнего", — говорил он за несколько месяцев до прихода к власти большевиков. Вот таких "творческих марксистов" Сталин и подбирал вокруг себя, когда он занял капитанскую каюту на большевистском корабле. Маленков и оказался таким "марксистом", не читав даже Маркса. Еще одно немаловажное качество Маленкова, — это умение проникать в чужую душу. Все, кто знал его близко, рассказывали, что стоит Маленкову поговорить некоторое время с незнакомым человеком — и он может поставить безошибочный диагноз — "чем дышит" и на что способен этот человек. В этом смысле Маленков в оценке людей ошибался даже меньше самого Сталина.

Известен случай, когда Маленков отлично засвидетельствовал свое превосходство над Сталиным в распознавании людей — это история с выдвижением Сырцова на пост председателя Совнаркома РСФСР вместо Рыкова в 1930 году. Сталин более близко познакомился с Сырцовым только в свою поездку в Сибирь. Так как тогда уже намечалась борьба с группой Бухарина и Сталин мысленно разрабатывал проект, кем и как нужно будет заменить его будущие жертвы, он решил изучить сибирских руководителей как кандидатов для возможного выдвижения. Накануне своего отъезда из Новосибирска Сталин договорился, конечно, под величайшим секретом, что Сырцов, возможно, будет отозван на ответственную работу в Москву. Сталин не скрыл от Сырцова, что такое назначение он связывает с лояльностью его к ЦК (иначе говоря, к Сталину). Сырцов еще не знал точно, в чем дело, и дал свое согласие. Однако Маленков вежливо, хотя и довольно настойчиво, предупредил Сталина — Сырцов "подведет"! Сталин не придал особенного значения замечанию Маленкова, и Сырцов был назначен председателем Совнаркома РСФСР и даже введен в состав кандидатов в члены Политбюро. Прошло каких-нибудь шесть месяцев и Сырцов "подвел"! Он был выведен из ЦК, а звезда Маленкова поднялась.

V. ПЕРВЫЕ АРЕСТЫ В ИКП

"Лучше поздно, чем никогда" — острили студенты, когда в ИКП произошли первые аресты. В числе арестованных не было ни одного профессора, все это были слушатели исторического отделения и отделения философии и естествознания, преимущественно старших курсов, мне мало известные. На партийном собрании, созванном по этому поводу, секретарь ячейки Орлов и представитель ЦК (им был, если я не ошибаюсь, Б. Таль) объяснили причины арестов: "маленькая группка троцкистских предателей, окопавшихся в ИКП, подогреваемая правыми из московской парторганизации, старалась противопоставить ИКП ленинскому Центральному Комитету. Доблестные чекисты раскрыли заговор и вовремя обезопасили ИКП от заговорщиков. Поможем ОГПУ до конца выкорчевать корни "троцкизма". Вот к чему приблизительно сводилась речь Орлова. Представитель ЦК ни слова не говорил о "троцкистах", а больше подчеркивал правую опасность. "Контрреволюционный троцкизм разгромлен и физически и идейно, надо доконать его правых соперников", такова была вкратце его речь.

После такой противоречивой информации Орлова и представителя ЦК мы, собственно, и не поняли, кто же эти арестованные — "левые или правые"? Представителю ЦК, конечно, виднее, но и Орлов, как секретарь парторганизации ИКП, подчинялся прямо ЦК и получал директивы оттуда. Собрание сразу приняло бурный характер. Посыпались многочисленные вопросы, то к Орлову, то к представителю ЦК:

— Кто же, в конце концов, арестованные — контрреволюционеры или просто уклонисты, "левые" или "правые"?

— В какой связи аресты находятся с "портретом Сталина"?

— Где и когда слыхано, чтобы заслуженные большевики загонялись в подвалы большевистского ГПУ даже без предварительного обсуждения вопроса об их партийности?

— Знают ли в ЦК, что почти все арестованные были активными участниками революции и гражданской войны?

— Все арестованные — заслуженные коммунисты, павшие жертвой заговора группы Орлова. Где тогда гарантия, что мы все, сидящие в этом зале, не будем арестованы завтра по доносу Орлова, если эти аресты будут санкционированы, или же, наоборот, где гарантия, что мы не будем арестованы сегодня по доносу того же Орлова, если мы этих арестов не одобрим?

Последний вопрос задал Сорокин. Он, в сущности, и взорвал Орлова. Нахмурив брови, уставив свои большие серые глаза прямо в Сорокина, он хриплым голосом кабачного пьяницы проговорил:

— Товарищ Сорокин, ваше лукавое мудрствование не свидетельствует о вашем мужестве. Если вы солидарны с арестованными бандитами, то заявите это со свойственной большевикам прямотой, а для демагогии и провокации нет места на партийном собрании!

Сорокин спокойно поднялся с места, подошел к трибуне и, не спросив у председателя слова, обратился к собранию:

— Если когда-либо в этих стенах побывал бандит, провокатор и трус — это сам Орлов. Собранию, может быть, это неизвестно, но спровоцированный Орловым на объяснение, я должен быть откровенным: в те тяжелые годы революции, когда я по заданию ЦК работал в подполье у Деникина, Орлов был адъютантом у генерала Эрдели и продавал мне тайны своего шефа, правда, только за наличные деньги. Вот документы.

Сорокин швырнул прямо в лицо представителя ЦК кипу полинявших от времени документов — расписок, донесений, газетных вырезок.

В зале произошло бурное движение, сопровождаемое громкими выкриками за и против Орлова. Представитель ЦК призвал собрание к порядку. Сорокин продолжал речь о карьере Орлова у белых.

— Мое кратковременное пребывание у белых в ЦК известно, — отпарировал Орлов.

— Но, к сожалению, в ЦК все еще неизвестно, — продолжал Сорокин повышенным нервным голосом, — что вы остались верным своей старой профессии доносчика, провокатора, карьериста… Не партия, не ЦК и даже не ГПУ, а вы, Орлов, посадили ваших врагов в подвал… К несчастью, вы не один, вас набралась целая армия профессиональных Малиновских…

Зал слушал с затаенным вниманием слова Сорокина. Для большинства речь эта была откровением.

Не дав Сорокину докончить, представитель ЦК попросил слово для экстренного заявления. Сорокин покинул трибуну. Собрание насторожилось.

— Не потому партия расправилась с Троцким, Зиновьевым и Каменевым, что они были менее заслуженными, чем товарищ Сорокин, а потому, что, пользуясь своими прошлыми заслугами, они наносили вред сегодняшней генеральной линии партии. Недаром наш народ говорит — за прошлое спасибо, а вот за сегодняшнее отвечай! Советская власть не есть торговая фирма "Троцкий и К°", а государственная система диктатуры пролетариата. Мозгом этой диктатуры является ленинский ЦК, кто против ЦК, тот против партии, тот против пролетариата, потому что наша партия есть авангард пролетариата. Поэтому пусть т. Сорокин, заслуги которого в прошлом мы все признаем, не забывает, что теперь партия мерит людей другим масштабом!