Владислав Былинский
В земле обетованной
"Третья глазница – центру. Официально, срочно. Прошу разрешения на аварийную блокировку Ленты. В секции находится эл-че без права допуска".
Дежурный страж встревожен. На экране появляется бородатый худой человек, одетый по-зимнему. В его ладонях гудит рой огненных ос. Его улыбку стирает гримаса боли.
"Ну где вы там?" – дежурному не по себе. "Разрешение, быстрее! – девушка, я вас не знаю, вы новенькая? – тут форс-мажор! Начался разгон, понимаете? Активный фантом внутри контура! Промедлим, упустим – провалимся в прошлое ко всем чертям".
Языки огня лижут пальцы бородача. Это эл-че, бродячая душа. Без памяти, без соображения. Не ведает, что творит.
– Страж, вы позволите? – сказали за спиной. Дежурный едва не свалился со стула. Вскочил – и узнал материализовавшегося. Вытянулся перед ним. Досада взяла: не доверяют? Досады своей он никак не проявил. Почтительно поклонился. Сказал:
– Настырный призрак! Он уже пытался… Он внесистемен. Его явь истлела, его мир в пепле. Он уголёк, выпавший из печи.
– Красиво, правда? – спросил вошедший.
Страж растерянно уставился на экран.
– Красиво, как же. Этот тип умеет зажигать.
Пламя на воздетых к небу руках. Искры катаются в длинных волосах, словно блестящая роса в траве. Фантом будит почивший, заколоченный мир. Тени прошлого падают на стены НТР – Нормально Трансформированной Реальности.
– Ладони будто факела… горят, – неожиданно для себя сказал дежурный.
– Вот и славно. Лучше факела, чем ледышки… В общем, блокировать Ленту мы не станем. Наоборот: развернем её.
– Но… ведь столько энергии, столько средств ушло! – страж не верил ушам своим. – Одни хроностопперы чего стоят… Да и не в этом дело, Толкователь! Он изолянт, его место – в склепах времени. Он непредсказуем. Он такого может натворить, что весь Иллюзион содрогнется!
– Мы управляем тем, что видим и понимаем, – заметил Толкователь. Взмахнул рукавом плаща. Ткань коснулась экрана. – А в данной ситуации и то, и другое отсутствует. Мы не можем управлять нереализованными событиями, мы даже не в состоянии просчитать их последствия. Держим тигра в клетке, из гуманности: не усыплять же его.
Экран замерцал. Настройка поплыла, – решил дежурный, – визит-эффект. Но тут же сообразил: ничего подобного, просто монитор перешел в инверсный режим. Теперь плотное выглядит прозрачным, разреженное – плотным.
Как это ему удалось? Серийный монитор… мановением руки…
– Не переживай, страж, никто не обвинит нас в том, что происходит. Это не наша оплошность, это – время. Свёрнутое время, которому не спится в склепах.
Лес похож на храм.
Деревья тянутся к мраморному, позеленевшему небосводу. Стволы-колонны прикрывают человека маскировочной сеткой из сосновых лап. В её ячейках блестят сосульки.
Человек идёт к снежным залысинам, разбегающимся во все стороны от Города. Лес из года в год всё дальше вползает в покинутые людьми улицы. Город гибнет – лес набирает силу.
Человек идёт – в который раз! – пытать судьбу. Он надеется, что ему не придётся возвращаться. Живёт он в лесу, в одиночестве. А сюда приходит один раз в лунный цикл. Раз в цикл он позволяет себе надеяться.
В котомке – термос, оружие и спички.
Человек спешит. Дорога не близкая, зимний день недолог. Ходит-качается волной смёрзшаяся трава под ногами, кружится над всем карусель тройной луны. За ним увязался пёс. Эта серая дворняга, должно быть, осталась в живых лишь благодаря чутью и осторожности. Пёс ощущает силу человека. Гены подсказывают: рядом – хозяин. Не горожанин, подло нападающий на всякую живую тварь, не хозяйчик с хуторов, норовящий каждого на цепь посадить, – хозяин леса идёт!
Человек не обращает внимания на пса. Поглядывает на небо: скоро ли наступит вечер? Ходит-качается мёрзлая зыбь под ногами, маятником тикает над кронами тройной циферблат. Большая луна – божий череп; малая луна – бельмо лукавого; ну а третья, подконвойная, она хоть и наша, человечья, да век свой за Занавесом коротает. Отсветила, отмаялась.
Зверья человек не боится, химер – тем более. Припорошенная снегом листва с хрустом пружинит под сапогами. Наверху всё белым-бело. Кроны – купола церквей. Бесстрашно светятся в тускнеющем небе.
Ни души. Тихо. На открытых местах – глубокие сугробы. Не слышно голосов, не видно следов. Ничей взгляд не заставит обернуться.
Лес распался на клинья, вбитые в жилой район. В бывший жилой район бывшего Города. Человек пересекает пустые улицы окраины. Следы за ним наполняются талой водой.
Пёс жмётся к его ногам.
Ясновидец-самоучка Ворон однажды во хмелю понял всё, что высказал Али, – но поутру, едва взглянув на часы, тут же потерял "след".
И вот бывший ясновидец идёт по снежным залысинам, бегущим от леса к Городу. Маршрут состоит из трех этапов: предчувствия, регистрации и марш-броска. Маршрут выверен до метра, но это ничего не гарантирует. Сбой памяти, ледок под снегом, камень, не замеченный впотьмах, – всё, прощай, надежда! Рассинхронизация, попытка не зачтена.
Сейчас ему предстоит регистрация. Удастся ли?.. Лента становится доступной только после телефонного звонка богу. Нужно угадать, отыскать оживший аппарат и добиться соединения с распроклятым Демусом. "Демус, третья глазница, дежурный Голос", – так ему однажды ответили. Это было давно. Почти сразу после того, как он обосновался в лесу. Он тогда тыкался вслепую, пытаясь достучаться до людей.
Тогда он ещё верил: его просто не слышат, нужно достучаться.
А ещё раньше, до Хаоса, он верил в будущее. И не только верил.
Прорицал.
Творил.
Когда-то Ворон был "мозгоправом" – одним из тех, кто за умеренную плату массирует желания клиента, разбивает соляные отложения страхов и вправляет вывихнутые мысли. Как и большинство коллег, "прорицатель" считал себя не шарлатаном, а психотерапевтом. Цеховая этика базировалась на убеждении, что умный клиент и так всё правильно понимает, а с дураком – доходчиво нужно. Дурак на блесну ведётся, и нельзя скупиться на посулы: "ясновидец! целитель каких свет не знал! за два сеанса спасу от сглаза, спама и СПИДа!" Впрочем, Ворон никогда не называл себя целителем – стыдно было. Работал он профильно, по части предсказаний, обещая клиентам необременительные пакости и предостерегая от излишних дерзаний. Обещания сбывались. Предостережения успокаивали. Клиенты приходили вновь. Платили охотнее, просили больше. Рекомендовали удачливого лотерейщика своим знакомым.
Статистика свидетельствовала: "прорицатель" угадывал чаще, чем ошибался.
Никто не знал, какие края видит он, закрыв дверь за последним посетителем. А за дверью маячил изменённый мир. Сотни ответов, озвученных в течение дня, косвенно влияли на будущее. Ожидание предугаданных Вороном событий превращало головы клиентов в контуры, генерирующие новую реальность.
Предсказания расстреливали явь, пробивая бреши в её стенах.
Как показали последующие события, опасения доморощенного ясновидца были небезосновательными. Апостеры породили Кокон; из Кокона вылупился Хаос.
Ворон в этом процессе не участвовал. В его собственных поисках наметилась система, напоминающая эпициклами геоцентрическое мироздание Птолемея и по этой причине прозванная им эгоцентрической. В центре мира находился он сам – а точнее, тот род, от которого вёл происхождение и он, и весь остальной мир. Страшный Суд обошёл Ворона, и ясновидцу показалось, что Суд работал второпях и на глазок, но скоро он понял: он и ему подобные должны ждать другого, закрытого заседания.
Пристрастного.
Беспощадного.
Он подходит к телефонному аппарату, ржавому и мёртвому, криво висящему на прутьях ограды парка. Смахивает снег с этой никому не нужной коробки, берёт трубку. Несколько секунд сосредоточенно глядит на неё, затем прижимает к уху.
Гудок. Ворон набирает номер. Диск не желает возвращаться в исходную позицию, приходится крутить его в обе стороны. Слушает, кивает, осторожно кладёт трубку на рычажок. Смотрит на оборванный кабель, неприличным жестом выказывает непочтение то ли лесу, то ли небесам, и начинает свой путь к Ленте.
Ворон отрабатывает маршрут, словно робот, запрограммированный на цель, – не раздумывая, не вникая в то, где он находится, куда идёт. Нет нужды осторожничать, – какие неожиданности возможны в краю мёртвых? Напавшего сзади урода-камикадзе он взмахом руки отправляет в нокаут. Рука человека не коснулась выродка. Быстрый расслабленный взмах пятерней в лицо, наугад, и тварь валится в грязный снег.
Пёс ворчит. "А ты где был, зверёныш? Зачем ты мне, такой нерасторопный?" – думает Ворон. Пёс виновато опускает морду.
Они входят в заселенные кварталы.
Стемнело. Проснулись ночные существа – горожане. Ночью Город вздыхает, вскрикивает, содрогается. Днем он спит. День – тихое время. Время леса.
Человек ускоряет шаг. Марш-бросок, так назвал он этот бег с препятствиями. "Не сворачивать и не отставать от графика", напоминает он себе.
Единственная известная Ворону отмычка – связующая Лента – лежит в близкой, но иной реальности; попасть на неё можно, но сложно, очень сложно. Когда два мира смыкаются, бездна между ними сужается до дистанции одного мысленного прыжка. Но прыгать придётся наугад, во тьму.
Прыгать придётся. Любое отступление от маршрута снова отбросит Ленту на цикл в будущее. До повтора фаз, до следующей тройной луны.
Маршрут – как просека: две чёрные стены, две межи разрешённого, за ними топь и бурелом. Не сбейся с пути, поглядывай по сторонам. Иди и надейся: на этот раз – дойдёшь!
Пёс предостерегающе рычит в сторону распахнутой двери подъезда. Человек замирает. Он здесь всякого навидался. В его руке возникает штуковина, похожая на десантный автомат. Два гулких выстрела – из подъезда кувырком вылетает наружу бородатый, мохнатый горожанин. "За что?" – орут из окна. Ворон очередью вдребезги разносит окна: дым, пламя, вопли. "Я их вижу, они меня нет", шепчет он псу; пёс поскуливает в ответ.
"Не скули, я их спасаю", поясняет Ворон. "Я их спасаю от превращения: все они скоро превратятся в зверей".
Позади остались крики, беспорядочная стрельба из тёмных окон по выползшим из подвала стервятникам, возня теней над упавшим бородачом. Человек не оглядывается на моллюска, пожирающего свежатинку. Горжане беспечны. Ешь их кто хочет.
Площадь Согласия освещена кострами. У костров сидят бомжи – те, кто так и не решился укрыться за стенами от химер и лесных чудовищ. Бомжей остаётся всё меньше, они беззащитны перед зверьём и болезнями, но сопротивляются как могут: оружием и любовью. Эффективность этих средств примерно одинакова.
Ворон, не приближаясь к костру, вынимает из котомки связку взрывпакетов, бросает их в снег – не отсыреют, они непромокаемые – и кладёт наверх коробок спичек. Кивает бомжам: ваше! Уходит.
"Родичи, чёрт возьми", зло думает он. "Тоже от людей произошли".
Пёс, грустно тявкнув ему вслед, потрусил к огню. Дворняга издали почуяла приближение чужой жизни, расселившейся на подступах к Ленте. Дворняга решила не рисковать. "Возвращайся, Хозяин, я буду ждать тут", – так перевёл Ворон это жалобное тявканье.
"Не дождёшься!" – мысленно отвечает он. Отвечает – но вряд ли верит в это.
К безнадежности привыкаешь постепенно. Как к старости.
К смирению готовишься долгие годы. Как к смерти.
Он уходит – но вдруг, наплевав на маршрут и график, возвращается к костру. Свистит. Пёс пристально смотрит на него. "Не теряйся. Ты мне нужен, разумный", – мысленно сообщает человек. В глазах дворняги – отблеск костра.
Поделиться книгой: