– Да нет, черт возьми. То – Говард, никчемный сосунок, – ответил Мак Дугалл презрительно. – Я говорю о старике, отце Говарда. Он был на несколько лет старше Трэнавана, и они нашли друг друга в тысяча девятьсот двадцать пятом году. Джон Трэнаван играл роль мозгового треста и формировал стратегию их союза, а Маттерсон предоставлял энергию и напор, так что дела тут завертелись круто. В каждом куске пирога была их доля, одного или другого. Они объединили разрозненные лесоповальные участки в одно хозяйство, они первые поняли, что необработанные стволы ни к черту не годятся и надо что-то с ними делать прямо на месте. Они построили целлюлозные и фанерные фабрики и зарабатывали на этом громадные деньги, особенно во время войны. Уже к концу войны местная публика проводила свободные вечера, развлекаясь гаданием о том, каковы же в самом деле состояния Трэнавана и Маттерсона.
Он наклонился к столу и взял бутылку.
– Конечно, они занимались не только лесом. Почти сразу они проникли в другие области, приобрели заправочные станции, пустили автобусную линию, потом продали ее Грейхаунду, завели продуктовые, бакалейные магазины, в общем, все в этом районе так или иначе зависели от них.
Он помолчал, затем добавил с сомнением в голосе:
– Не знаю, насколько все это хорошо для местных жителей. Я-то не люблю всякого рода отеческое покровительство, даже если намерения самые лучшие. Но здесь сложилось таким вот образом.
Я сказал:
– Они еще и владельцы газеты.
Лицо Мак Дугалла скривилось.
– Это единственное дело Маттерсона, не приносящее ему дохода. Оно невыгодно. Город не настолько велик, чтобы иметь собственную газету. В свое время Джон Трэнаван начал выпускать ее в качестве своего рода благотворительности, как побочное дело для типографии. Он считал, что народ в городе имеет право знать, что творится вокруг, и, кстати, на издателя никогда не давил. А Маттерсон держит газету с другой целью.
– Какой?
– Контролировать общественное мнение. Он не решается закрыть газету, потому что Форт-Фаррелл растет и кому-нибудь может прийти в голову идея выпускать честную газету, которая будет ему не подвластна. А пока есть "Летописец", он спокоен, потому что для двух газет в городе места нет, это уж точно.
Я кивнул.
– Итак, Трэнаван и Маттерсон, каждый нажил себе состояние. А дальше что?
– А дальше – ничего. Трэнаван был убит, а Маттерсону достались все угодья на корню и с потрохами. Ведь Трэнаванов-то никого не осталось.
– Как не осталось? "Летописец" ведь упоминает некую мисс Трэнаван – племянницу Джона.
– Ты имеешь в виду Клэр, – сказал Мак Дугалл. – Да она в действительности и не племянница, так, седьмая вода на киселе. Двести лет тому назад Трэнаваны были раскидистым деревом, но их восточная ветвь усохла. Насколько я знаю, Клэр сейчас вообще последняя из Трэнаванов в Канаде. Джон случайно встретился с ней в Монреале. Она была сиротой, и он принял в ней участие, считая, что какие-то родственные узы между ними должны существовать. Относился он к ней, как к родной дочери.
– Но она не была его наследницей?
Мак Дугалл покачал головой.
– Нет, формально он ее не удочерил, а возможности как-то доказать родство никакой, кажется, не оказалось. Так что здесь ей ни на что не приходилось рассчитывать.
– Так кому же достался капитал Трэнавана? И как Маттерсон загреб долю Трэнавана в их деле?
Мак Дугалл криво ухмыльнулся.
– Ответы на эти вопросы взаимосвязаны. Согласно завещанию Джона, учреждался фонд для опеки его жены и сына, а весь капитал передавался в собственность Фрэнка по достижении им тридцатилетия. Это было с умом составленное завещание, в нем все оказалось предусмотрено, в том числе, разумеется, и на тот случай, если Джон переживет всех, кого оно так или иначе касается. Тогда фонд должен был быть использован для открытия лесотехнического факультета в Канадском университете.
– Ну и что, его открыли?
– Да. Этот фонд вообще делает хорошее дело. Однако мог бы делать гораздо больше, и чтобы ответить на вопрос, почему, нужно вернуться назад к тысяча девятьсот двадцать девятому году. Именно в это время Трэнаван и Маттерсон осознали тот факт, что они, в сущности, создают империю. Никто из них не хотел, чтобы смерть одного из партнеров положила конец их начинаниям, и они выработали соглашение, по которому, если один умирает, другой имеет преимущественное право приобрести его долю в деле по номинальной цене. Что Маттерсон и сделал.
– Значит, фонд был объединен с владениями Трэнавана, но попечители его были обязаны продать их Маттерсону, если б он захотел воспользоваться своим правом. Я не вижу в этом ничего незаконного.
Мак Дугалл раздраженно прищелкнул языком.
– Не будь наивным, Бойд. – Он стал загибать пальцы. – Во-первых. Эта сделка предусматривала покупку по номинальной цене, и, когда Доннер закончил манипуляции с бухгалтерскими книгами, эта цена каким-то таинственным образом упала. Это одна сторона дела. Во-вторых. Председатель совета попечителей – Уильям Юстус Слоа, он практически у Булла Маттерсона в кармане. Совет попечителей даже то немногое, что оставалось под их контролем, быстренько переинвестировал в Корпорацию Маттерсона, и если кто-то контролирует эти деньги, так это старик Булл. В-третьих. Этому совету потребовалось черт знает сколько времени, чтобы оторвать свою коллективную задницу от кресла и привести в исполнение условия попечительства Открытие лесотехнического факультета затянулось не меньше, чем на четыре года, да и сделано это было, прямо скажем, без большой охоты. Как я слышал, этот факультет сильно нуждается в средствах. В-четвертых. Условия продажи собственности Трэнавана Буллу никогда не оглашались. Я думаю, он должен был прирезать себе где-то от семи до десяти миллионов долларов, но вот совет попечителей вложил в корпорацию только два. В-пятых... Эх, да что я теряю время!
– Значит, вы полагаете, что Булл Маттерсон вроде как украл деньги Трэнавана?
– Не может быть никаких "вроде бы", – рявкнул Мак Дугалл.
– Да, мисс Клэр не повезло, – сказал я.
– Да нет, с ней все не так уж плохо. В завещании оказался пункт, касавшийся ее. Джон оставил ей полмиллиона долларов и порядочный кусок земли. На это Булл наложить лапу не смог. Это не значит, что не пытался.
Я вспомнил тон газетной статьи, в которой содержалось пожелание, чтобы мисс Трэнаван не прерывала свое обучение.
– Сколько ей было, когда погиб Трэнаван?
– Она была девушкой семнадцати лет. Старый Джон послал ее учиться в Швейцарию.
– А кто написал статью в номер от седьмого сентября тысяча девятьсот пятьдесят шестого года?
Мак Дугалл улыбнулся.
– А, значит, ты понял, в чем дело? Ты, оказывается, смышленый парень. Статью написал Джимсон, но, держу пари, под диктовку Маттерсона. Можно или нельзя было помешать совершению сделки, вопрос спорный, тем более, Клэр формально не принадлежала к семье Джона, но Маттерсон решил исключить всякий риск. Он сам полетел в Швейцарию, уговорил Клэр остаться там и подсунул ей ту статью, чтобы показать ей, что люди в Форт-Фаррелле думают так же, как и он. Она знала, что "Летописец" – честная газета, но не могла знать, что Маттерсон подкупил ее сразу же после смерти Трэнавана. Она была семнадцатилетней девушкой, которая ничего не смыслила в делах.
– А в чьем ведении находились полмиллиона долларов до ее совершеннолетия?
– Государственного попечителя, – сказал Мак Дугалл. – В таких случаях это происходит автоматически. Булл попытался как-то вклиниться в это дело, но у него ничего не вышло.
Я прокрутил в уме всю эту неприглядную историю и покачал головой.
– Чего я никак не понимаю, зачем Маттерсону понадобилось так задавить имя Трэнавана? Ему что, надо было что-то скрывать?
– Не знаю, – признался Мак Дугалл. – Я надеялся, что человек, спустя десять лет заинтересовавшийся тем номером "Летописца", сможет мне что-нибудь рассказать. Ведь с того дня и по сей день имя Трэнавана просто-таки вымарано из жизни города. Банк Трэнавана был переименован в Банк Маттерсона, как и любое другое носившее имя Трэнавана предприятие. Он попытался перекрестить и Трэнаван-парк, но тут на его пути стала миссис Давенант, этакая старая боевая лошадь, председатель Форт-Фарреллского исторического общества.
– Да, – сказал я, – если б не это, я бы и не узнал, что Форт-Фаррелл был городом Трэнавана.
– Ну и что из того?
Я не ответил, и Мак Дугалл сказал:
– Он также не мог переименовать Клэр Трэнаван. Думаю, он молил Бога, чтобы она поскорее вышла замуж. Она, кстати, сейчас живет недалеко от города и от души ненавидит Булла Маттерсона.
– Значит, старик еще жив?
– Конечно. Ему сейчас около семидесяти лет, и для своего возраста он еще просто живчик. Да он всегда был довольно буйным жеребцом. Джон Трэнаван еще как-то сдерживал его, но когда тот погиб, Булл как с цепи сорвался. Он влез со своей компанией куда только можно и прямо-таки набросился на город с целью добычи денег. И здесь уж он не гнушался никакими средствами и сейчас не гнушается, если уж на то пошло. А какими лесными угодьями он владеет!
Я перебил его:
– Я думал, что все леса находятся во владении государства.
– В Британской Колумбии девяносто пять процентов земли принадлежит государству, а пять процентов – примерно семь миллионов акров – частным лицам. Буллу принадлежит не менее миллиона акров, а кроме того, он имеет лицензию на лесоповал на двух миллионах акрах государственных земель. Он добывает шестьдесят миллионов кубических футов древесины в год и постоянно переходит границы дозволенного. Правительство этого не любит, поэтому он всегда может ждать крупных неприятностей, но до сих пор ему всегда удавалось выйти сухим из воды. Сейчас он собирается строить собственную гидростанцию, и когда она будет готова, тут-то он окончательно возьмет эту область страны за горло.
– Но молодой Маттерсон сказал, что станция строится только для нужд Корпорации.
Мак Дугалл саркастически ухмыльнулся.
– А что такое весь Форт-Фаррелл, как не Корпорация Маттерсона? Тут у нас есть двухтактный движок, но он никогда не дает нужного напряжения, все время ломается. Теперь за дело берется Электрическая Компания Маттерсона, а Маттерсон имеет привычку постоянно расширять свои операции. Я думаю, что старый Булл спит и видит себя хозяином куска Британской Колумбии от Форт-Сент-Джорджа до Киспиокса, от Принц-Джорджа до Юкона – в общем, собственное королевство, в котором делаешь, что хочешь.
– А какова во всем этом деле роль Доннера? – спросил я с любопытством.
– Он – бухгалтер, имеет дело с деньгами. Мыслит только долларами и центами. И каждый доллар жмет до тех пор, пока тот не закричит – "Мама!". Беспощадный и коварный негодяй. Он составляет планы для Маттерсона, а тот приводит их в исполнение. Сейчас Булл занимает позицию наверху в качестве председателя правления, а повседневные дела он возложил на Говарда, и Доннер сейчас пасет его, чтобы тот не взбесился.
– Что-то он не слишком преуспел в этом, – заметил я и рассказал о том, что произошло в кабинете Говарда.
Мак Дугалл фыркнул.
– Доннер в состоянии справиться с этим подонком одной левой. Он уступает ему в вопросах малозначительных, но когда речь заходит о серьезных вещах, тут последнее слово всегда останется за Доннером. Говард пыжится, старается выглядеть настоящим мужчиной, но внутри он – труха. В нем нет и десятой доли той силы, которой обладает его отец.
Я сидел и довольно долго усваивал всю эту информацию, потом сказал:
– Хорошо, Мак. Вы сказали, что у вас есть во всем этом личный интерес. Какой же?
Он посмотрел мне прямо в глаза и сказал:
– Может, тебе покажется странным, что у простого газетчика есть чувство чести. Джон Трэнаван был моим другом. Он часто захаживал сюда, сидел, пил мое виски, рассказывал всякие истории. Мне тошно было смотреть, как удружил ему "Летописец" после его смерти. Я работал в газете, но ничего не сделал, чтобы помешать этому. Джим-сон – неумелый дурак, а я мог бы написать такую статью, что Джона Трэнавана никогда не забыли бы в Форт-Фаррелле. Но не написал. И знаешь почему? Потому что я трус, потому что я боялся Булла Маттерсона, потому что я не хотел потерять работу.
Голос его дрогнул.
– Сынок, когда Джона Трэнавана убили, мне было около шестидесяти – возраст почтенный. Я всегда любил тратить деньги, хотя и не имел их. И я никогда не забывал о том, что происхожу из семьи долгожителей, так что впереди у меня оставалось еще много лет. И что бы стал делать без работы шестидесятилетний старик? – Его голос окреп. – Сейчас мне семьдесят один, и я все еще работаю на Маттерсона. Работаю хорошо, поэтому он и держит меня. Не из благотворительности, конечно, он и слова такого не знает. За последние десять лет мне удалось скопить кое-какие деньги, жить мне теперь осталось не так уж долго, и я хочу сделать что-нибудь для моего друга Джона Трэнавана. Страха во мне больше нет.
Я сказал:
– Ну и что вы надумали?
Он глубоко вздохнул.
– Вот это скажешь мне ты. Ведь человек с улицы просто так, без всякой причины заходить в редакцию, чтобы почитать газету десятилетней давности, не будет. Я хочу знать эту причину.
– Нет, Мак, – сказал я. – Не сейчас. Я даже не представляю, есть ли в действительности причина или нет. Не знаю, имею ли я право вмешиваться в местные дела. Я ведь в Форт-Фаррелле совершенно случайно, и все, что здесь происходит, меня не касается.
Он надул щеки и с шумом выдохнул.
– Я что-то не понимаю, – сказал он. – Нет, я решительно не понимаю. – Вид у него был озадаченный. – Ты что, хочешь мне сказать, что это у тебя бзик такой – читать старые газеты, что ты просто любишь копаться в провинциальной газетной трухе? А, ты, наверное, хотел узнать имя домохозяйки, которая на той неделе получила первый приз на конкурсе тыквенных пирогов, да?
– Не надо, Мак, – вы из меня ничего не выудите до тех пор, пока я сам не буду готов к этому. А до этого пока еще очень далеко.
– Ладно, – сказал он спокойно. – Я тебе много рассказал, достаточно для того, чтобы Маттерсон, если узнает, оторвал мне голову. Так что моя голова уже на плахе.
– Со мной вы в безопасности, Мак.
Он проворчал:
– Да уж надеюсь, черт побери. Не хотелось бы быть вытуренным без всякой пользы.
Он встал и взял с полки какую-то папку.
– Пожалуй, я мог бы сообщить тебе еще кое-что. Мне пришло в голову, что если Маттерсон хочет стереть с лица земли имя Трэнавана, то причина кроется в том, как погиб Трэнаван.
Он вынул из папки фотографию и протянул ее мне.
– Знаешь, кто это?
Я взглянул на свежее молодое лицо и покачал головой. Я видел копию этой фотографии раньше, но не сказал об этом Мак Дугаллу. Я просто положил фотографию на стол.
– Это Роберт Грант. Четвертый пассажир в автомобиле, – сообщил Мак Дугалл, постучав пальцами по карточке. – Этот юноша остался в живых. Никто не мог в это поверить, но он действительно выжил. Через полгода после смерти Трэнавана я ушел в отпуск и решил провести небольшое расследование в тайне от старого Булла. Я отправился в Эдмонтон и заглянул в госпиталь. Там я узнал, что Роберта Гранта перевели в Квебек, в какую-то частную клинику и связаться с ним не было никакой возможности. След его потерялся. А ведь от старого опытного репортера, в особенности когда клюнула какая-то идея, скрыться не так-то просто. Я разослал копии этой фотографии моим друзьям-газетчикам по всей Канаде, но за десять лет наружу так ничего и не выплыло. Роберт Грант просто исчез с поверхности земли.
– Ну?
– Ну вот я и спрашиваю, сынок, видел ли ты этого парня.
Я снова посмотрел на карточку. Грант выглядел совсем мальчиком, может, ему было лет двадцать – впереди полная, прекрасная жизнь. Я медленно произнес:
– Насколько я знаю, этого лица я никогда не видел.
– Что ж! – сказал Мак Дугалл, – я так спросил, на всякий случай: я ведь сначала думал, может, ты его друг и приехал по его просьбе прощупать здесь почву.
– Извините, Мак. Никогда с этим человеком не встречался. А кстати, зачем ему-то возвращаться сюда? Он-то во всей этой истории лицо вроде случайное?
– Может быть, так, – протянул Мак Дугалл задумчиво. – А может быть, и нет. Но мне хотелось бы поговорить с ним, это точно. – Он пожал плечами. – Давай-ка выпьем еще, черт возьми!
Этой ночью меня посетил сон. Уже по меньшей мере лет пять он не снился мне, и теперь, как прежде, он вызвал во мне леденящий страх. Я видел гору, покрытую снегом, из которого торчали, словно щербатые зубы, острые черные скалы. Я не поднимался в гору и не спускался с нее, я просто стоял, словно пригвожденный к месту, и когда пытался двинуть ногой, снег становился тягучим, словно клей. Я чувствовал себя как муха, попавшая на липучку.
Снег все падал и падал, вокруг меня росли сугробы, и вот я уже по колено в снегу, затем – по пояс. Я знал, что если не буду двигаться, меня завалит окончательно, и вновь пытался бороться со снегом, наклонялся и черпал его голыми руками.
И тогда вдруг до меня дошло, что снег не холодный, а обжигающе горячий, хотя и остается в моем сне белым. Я застонал от боли и страдания, отдернул руки и застыл в беспомощном ожидании. А снег незаметно окружал, укутывал мое тело. Вот он коснулся рук, потом лица, и я закричал, когда он, раскаленный добела, навалился на меня и стал меня жечь, жечь, жечь...
Я проснулся в холодном поту в комнате неизвестной мне гостиницы с одним желанием – глотнуть превосходного виски Мак Дугалла.
Глава 2
1
Первым ощущением в моей жизни была боль. Не многим случалось испытать муки собственного рождения, и я никому не пожелал бы этого. Впрочем, дело не в моих пожеланиях, никто ведь не решает сам, рождаться ему или нет, да и выбор, каким образом произойти на свет, никому не предлагается.
Я чувствовал боль, как муку, прочно укоренившуюся в моем теле. С течением времени она усиливалась, поглощала и сжигала меня, словно ярко пылавший огонь. Я боролся с ней как только мог и, казалось, вышел победителем, но мне сообщили, что боль утихла благодаря наркотикам. Она ушла, и я погрузился в беспамятство.
Когда я родился, мне было двадцать три года, так мне, во всяком случае, сообщили. Еще мне сказали, что я провел несколько недель в состоянии комы, балансируя на грани жизни и смерти. Думаю, что это пошло во благо, потому что, если бы я находился в сознании хотя бы частично, чтоб только ощущать боль, она убила бы меня, и жизнь моя оказалась бы короткой.