Семь фунтов брамсельного ветра (фрагмент)

Будто настоящий котенок, который просится в дом. Я встала на цыпочки, высунула руку, дотянулась до листа. Ухватила за "хвостик". Стараясь не шуметь, слезла со стола (при этом чуть не зацепила лампу).

Лист был подсохший, напружиненный.

- Ты чего это вздумал желтеть раньше срока? Еще лето...

Он шевельнулся, будто неслышно хмыкнул. Мол, какое там лето, не обманывай себя, неделя до сентября...

- Вовсе не неделя, а девять дней...

Лист больше не спорил.

Я легла, положила лист на грудь. Вернее, посадила. Его зубчатые концы были изогнуты, он оперся на них, как на лапки. Я вспомнила, что когда-то читала стихи (не помню, чьи) про такой подсохший лист - как он под осенним ветерком спешил на своих лапках за прохожим, а потом пропал куда-то...

Я погладила упругую спинку.

- Не бойся, ты у меня не пропадешь. Переночуешь здесь, а утром найдем тебе дом...

"Где?"

- Я положу тебя в книгу Александра Степановича, в свою любимую. Потому что ты появился здесь накануне его дня рождения...

Писатель Грин и я, Евгения Мезенцева, родились в один день, двадцать третьего августа. Только Александр Степанович гораздо раньше меня, в позапрошлом веке. Ну и пусть в позапрошлом, все равно мне кажется, что есть между нами какая-то ниточка. Будто свои книги он писал специально для меня, для Женьки. "Алые паруса" я прочла еще в семь лет и просто обалдела (хотя Илюха хмыкал: "Что ты там понимаешь..."). А потом любимым рассказом стал для меня "Гнев отца". Про то, как мальчишка Том ждет из плавания отца-капитана, тоскует по нему... Этот рассказ мне попался в книге, когда папы уже не было, и я... ну да, хорошо, что дома никого не оказалось. А то сразу бы: "Что с тобой, почему лицо зареванное?"

В рассказе хороший конец, и я не завидовала Тому, я была рада, что его отец вернулся, а слезы... как тут объяснишь?

Чтобы не измять лист во сне, я пересадила его на стул рядом с кроватью. И стала засыпать. Это было медленное засыпание, когда перемешиваются явь и сон. Мысли и вопросы перепутываются с возникающими, как телекадры, картинками. Мне стало казаться, что я на песчаном морском берегу и бегут к босым ногам шипучие гребешки, а от горизонта движется корабль с алыми парусами. Наверно, галиот капитана Грея. Только паруса на этот раз не ровно-алые, а с узором из кленовых листьев - таких же ярко-красных, как на канадском флаге (а интересно, какого цвета мой лист; в темноте-то не разглядеть). Я хочу, чтобы корабль развернулся бортом, показал все паруса, рангоут и такелаж. Тогда я смогу наконец разглядеть - что это за тип судна - "трехмачтовый галиот"?

Раньше я думала, что галиот - парусник вроде того, который на Илюшкиной детской рубашке. Когда Илюшка был еще пацаненком (вроде Лоськи или чуть постарше), он часто ходил в трикотажном летнем костюмчике - пестром, сине-зеленом, с якорями и красным кораблем на рубашке-водолазке. Мне этот костюм очень нравился. Когда мы подросли, Илья несколько раз предлагал: "Возьми себе". Потому что такой наряд годится и для мальчишек, и для девчонок. Но я сопела и мотала головой: не надо.

Дело в том, что есть большой цветной фотоснимок, где мы с Илюшкой и он как раз в этой одёжке с парусами. Мы сидим на лодочном причале, болтаем в воде ногами и хохочем. И брызги вокруг, и в них даже маленькая радуга!.. Нас папа сфотографировал, когда мы ездили на дачу к его знакомым.

Это был последний снимок, который сделал папа. И мне казалось, что если я натяну Илюшкин костюм, что-то нарушится в том пространстве. В мире, который был еще при папе. И если папа там, где он теперь, что-то помнит и чувствует, ему будет обидно... Кстати, я и фотографироваться больше не хотела. За все время, когда уже не было папы, не снялась ни разу. И говорила, что не буду. Илья сказал:

- Для паспорта все равно придется.

- Ну, для паспорта пусть. Это государство велит. А просто так не хочу...

Паруса с кленовыми листьями придвинулись вплотную. Сквозь листья смотрел не капитан Грей, а какой-то грустный мальчишка, наверно, Том Беринг из рассказа "Гнев отца". Потом он превратился в Лоську, а тот взмахами рук перемешал красную листву, превратил ее в вихрь и улетел на нем, болтая босыми ногами...

3

Утром оказалось, что лист - ярко-желтый, как солнышко. Будто нарочно стал таким праздничным, чтобы поздравить меня. Я ему улыбнулась. Потом хотела положить в пятый том Грина (где рассказ "Гнев отца"), но лист не помещался. Я сказала ему "ладно, придумаем что-нибудь" и на время прицепила булавкой к шторе.

Мама появилась на пороге.

- Доброе утро, засоня. С днем рожденья.

- Ага... спасибо.

- Вот тебе подарки...

Ну, прежде всего, конечно, колготки, это уж в любой праздник. А еще авторучка - видимо, дорогая, в коробочке, обтянутой чем-то вроде кожи.

- Будешь без хлопот писать всякие свои дневники и сочинения. А то постоянно у Ильи ручки выпрашиваешь...

- Спасибо, мамочка...

- А это подарок от дяди Кости...

- Что? Еще одна авторучка?!

- Не знаю, я не открывала. Он просил передать и поздравить, потому что сам зайти не может, уехал в командировку.

- Жаль...

Мне и правда было жаль. Уж дяде Косте-то я всегда радовалась...

- Мне пора на базу. Колбаса в холодильнике, пюре сделаешь сама, свежее... А еще в холодильнике два тортика. Один на вечер, другой в твоем распоряжении...

- Ну, мама! Ты же знаешь...

- Знаю. Это не для тебя, а если гости...

- Господи, какие гости! Никого я не звала.

- Не звала, а все равно кто-нибудь наведается...

Мама оказалась права. В десять с минутами появился Лоська. Прямо как в песенке:

"Кто ходит в гости по утрам... парам-там-там, тарам-тарам..."

Он встал на пороге - как всегда неумытый, с торчащими смоляными сосульками волос. Видимо, ради "гостевого визита" надел он чистую белую футболку, но штаны на нем были все те же - похожие на обрезанные у колен казацкие шаровары, пыльно-сизые, с замызганными желтыми лампасами. И, конечно, привычные сандалеты из расхлябанных и порванных ремешков, только не на босу ногу, а теперь с ярко-синими носочками. Лоська переступил этими "лаптями", глянул исподлобья марсианскими глазищами и тихо, но отчетливо сказал:

- Здравствуй, Женя.

- Здравствуй, - вздохнула я. - Проходи... ранняя пташка.

- Да... подожди. Я тебя поздравляю... сейчас... - Лоська по локоть запустил руку в карман необъятных штанов и вытащил... стеклянный глобус! Размером с маленькое яблоко.

"Ух ты-ы!.."

Конечно, он знал про мою любовь к "глобусятам". У меня была небольшая коллекция.

Два обычных "глобусенка" - совсем как настоящие, только махонькие, а еще - глобус-брелок (подарок Илюхи), крохотный глобус под вид старинного (Люка подарила в прошлом году), желтый пластмассовый - как из слоновой кости, резиновый глобус-мячик в плетеной сетке, которая изображала параллели и меридианы... А о таком вот, "хрустальном", я только мечтала. Года два назад прозрачные глобусята на блестящих желтых подставках появились в сувенирных магазинах и стоили бешеных денег. Потом их стали продавать на Рябиновом бульваре, куда художники и мастера выносят для покупателей свой товар: картины, камнерезные шкатулки и сувениры, берестяные туески и гипсовые копилки. Здесь стеклянный глобус-малютку можно было купить подешевле, но все равно не меньше, чем за семьдесят рублей.

- Ой, Лоська... где ты его взял?

- Разумеется, на бульваре... Да не бойся, не украл, - сказал он холодновато.

- Я понимаю, но он же дорогущий. Деньги-то откуда?

Лоська опять глянул исподлобья: "Притворяешься или правда не понимаешь?"

- Опять играл. Да?

- А что такого? Все играют. Я не для себя, а для подарка...

- Ох Лоська-Лоська...

И вдруг я опомнилась. Даже дала себе мысленно оплеуху. Дура! Человек старался, прибежал поздравить от всей души...

- Спасибо, Лосенок! Он будет самый замечательный в коллекции! Будет сверкать, как бриллиантовый!

Лоськино лицо сразу засветилось.

- Да... и он знаешь какой? Не только, чтобы любоваться, но и для всякой пользы.

Ведь океанов-то на Земле больше, чем суши, а они здесь прозрачные...

- Да... красиво.

- Не в том дело, что красиво. Они всё увеличивают почти как микроскоп. Смотри.

Царапинка крохотная, а если глянешь - вон какая... - Лоська согнул левый мизинец, поднес к нему глобус. И чуть заметная ссадинка на костяшке, увиденная сквозь толщу стеклянных океанов, сделалась как здоровенная короста на коленке.

- Удивительно... - вежливо сказала я.

- А еще им можно выжигать, как линзой. Я уже пробовал. Был вчера там... у дерева... и выжег на скамейке целое слово.

- Какое слово, Лоська?

Он глянул удивленно:

- Ну... разумеется, "Умка".

Мы погрустили несколько секунд, думая об Умке. Потом я взяла глобусенка левой рукой, а правой - Лоську за плечо.

- Пойдем, Лосик. Хочешь чаю с тортом?

- Да. С удовольствием, - он сбросил у порога ременчатые "лапти".

Мы устроились на кухне, скромненько. Не накрывать же ради двоих большой стол.

Лоська сидел на табурете, покачивая синими носочками и смотрел то на сверкающий посреди подоконника глобус, то на меня. Я включила чайник и поставила торт. А себе еще раньше, до Лоськи, я сделала бутерброды с помидорами и майонезом.

Лоська вдруг сказал:

- Женя, ты сегодня красивая.

Я чуть палец ножом не отхватила.

- Ну, Лось! Высказался!

- Женя, я говорю серьезно.

Кстати, он всегда говорит серьезно и правдиво. И я... сперва я хотела ответить, что сколько ни обматывай швабру мишурой, новогодней елкой она не станет. Но спохватилась. Что делать, если я и правда кажусь Лоське такой...

С утра я натянула мамин подарок - красные с черными мушками колготки, черную плиссированную юбку и тонкий вишневый джемпер с черным узором на груди. И надела цепочку с похожим на вишенку родонитовым шариком (тоже почти глобусенок). Никого я не ждала, но... все таки именинница. Конечно, этот наряд и толкнул Лоську на его высказывание. "Ладно, пусть", вздохнула я. И вспомнила:

- Ох, Лоська, а откуда ты узнал про мой день рождения? Я тебе не говорила.

- Люка сказала. Я ее вчера встретил в овощном магазине. Я покупал капусту, а она бананы. Дала мне банан и сказала про тебя. Наверно, она тоже скоро придет.

"Это уж само собой", - подумала я. И Лючка словно откликнулась на вызов, позвонила у двери.

Она чмокнула губами мою щеку, прошла впереди меня на кухню, сказала "Лоська, салют" и протянула мне косметичку из клеенки, похожей на крокодиловую кожу.

- Поздравляю. Расти большой я тебе не желаю, хватит и того, что есть. А за внешностью следить пора как следует. Ты в классе единственная, кто ни разу не красился. Из девчонок, конечно...

Тут я наконец сказала про швабру и мишуру.

- Ты просто закомплексована, - заявила Люка. - Вбила себе в голову, что уродина.

А при некоторых усилиях ты могла бы иметь очень импозантную внешность.

- Чево-чево? - сказала я Илюхиным тоном. - Лоська, дай мне вон тот кусок торта, я засуну его Лючке за шиворот.

- Можно я лучше его съем?

- Ешь на здоровье. А я засуну ей этот бутерброд...

Люка покосилась на бутерброд.

- Ты так и будешь сидеть на своей дурацкой диете, без грамма сладкого?

- Так и буду...

Еще год назад я была не только большая, но и... так сказать, чересчур кругловатая. Это меня доводило до отчаяния. И наконец я дала себе страшную клятву, что с этого дня - никаких пирожных, кексов, тортов, жирного печенья, шоколада, сладких пирожков и всего такого прочего. Мама была в панике. Илья утверждал, что, во-первых, я не выдержу больше недели, а во вторых, если и выдержу, это все равно не поможет. Но я выдержала, и это помогло. Рост, конечно, не убавился, но я сделалась "скелет в шкафу" (по Илюхиным словам). Мама повздыхала и махнула рукой, а брат сказал: "Моя степень уважения к тебе возросла на порядок". А потом я... да, я поняла, что сладостей, о которых я раньше обмирала, мне уже не хочется. Даже нарочно попробовала шоколад и слоеное пирожное - и ноль впечатления. Теперь мне нравились майонез, селедка и маринованные рыжики. Вот такая история...

Люка требовала, чтобы я немедленно попробовала на себе косметику, но я показала глазами на Лоську и крутнула пальцем у виска.

Лоська в наши разговоры деликатно не встревал. Молча глотал чай, расправился со спасенным куском торта, потом еще с одним и еще... Он старался есть аккуратно, ложечкой, но иногда забывался, спешил и вытирал пальцы о свои многострадальные штаны. Мы с Люкой тоже сели к столу. Люка вдруг посмотрела на Лоську.

- Слушай, ты заболеешь. Один ребенок не может сразу съесть столько торта.

- Я же не совсем уже ребенок, - миролюбиво разъяснил он и глянул на меня: можно еще?

Я наконец сообразила: