Школа

– Привет.

– Привет. А где ты пиво купил?

– Там, в магазине. Что, тоже хочешь?

– Ага.

– Пошли сходим. Или ты еще шмотки себе ищешь?

– Нет, я только блузку хотела купить – и уже купила. Показать?

– Не надо. Я не разбираюсь.

– Ладно.

Я покупаю еще две пива – ей и себе вторую. Идем по улице, смотрим на витрины.

– Антонов «саламандеры» ищет, – говорю я. – Типа, такой хиповый пацан. А тебе он нравится?

– Он, конечно, зануда, но, по крайней мере, не колхозник.

– А кто тогда колхозники? Может, и я тоже?

– Ты – нет, а твои друзья – да.

– Нормальные пацаны, что ты против них имеешь?

– Ничего, все нормально. Смотри – скамейка. Пошли сядем.

Садимся, я ключом открываю бутылки. Пьем, смотрим на прохожих.

– Как все-таки люди здесь отличаются, – говорит Князева.

– Чем отличаются?

– Не знаю. Ну, одеждой, внешним видом. Дажевыражением лица. Не то что у нас – все на одно лицо, зашуганные какие-то, чмошные.

– А по-моему, все одно – что у нас, что здесь.

Допиваем и идем к автобусу. Все собираются долго, опаздывают. Некоторые волокут бумажные пакеты, а больше всех – классная и Лариска. Антонов «саламандеры» не нашел, купил вместо них венгерские темно-красные туфли.

Все на месте – едем ночевать в школу. У мамаши Колосовой там работает знакомая, и она договорилась, чтобы мы поспали одну ночь в спортзале. Сама она с дочкой поехала ночевать к этой знакомой.

Школа недалеко, почти в центре. Похожа на нашу, только не кирпичная, а из плит. Дверь закрыта. Стучим. Открывает сторож – молодой пацан, лет двадцать. Говорит – студент, учится в строительном, а по ночам здесь сторожит.

– В спортзал – по лестнице на второй этаж, – говорит он и садится за стол около гардероба. На столе разложены чертежи, горит лампа.

Спортзал почти такой, как у нас. Вдоль стен – сто раз перекрашенные скамейки. С потолка свисают обтрепанные канаты. В углу, под брусьями, – брезентовые маты: старые, грязные, в пятнах.

– Вы, мальчики, ложитесь в том углу, а мы будем в этом, – говорит классная. – И помогите нам перенести маты.

Я, Сухие и Антонов таскаем маты для себя и для баб, раскладываем на полу. Водилы сказали – будут спать в автобусе, им, типа, привычнее. Дурному ясно, что мужики хотят спокойно бухнуть, чтоб не при классной.

– Ребята, уже довольно поздно, и я не советую вам никуда ходить, – говорит классная. – Скоро совсем стемнеет. Давайте лучше посидим здесь, поговорим в неформальной обстановке.

Мы смотрим на нее как на дурную. Зачем вообще было ехать в Ленинград, чтобы сидеть в вонючем спортзале с толстожопой классной и базарить про всякую ерунду?

– Не волнуйтесь, Тамара Ивановна, мы далеко не пойдем, – говорит Коноплева. – Только здесь, во дворе школы.

Лариска смотрит на классную, кривится.

– Пусть бы сидели спокойно в спортзале, а то что-нибудь случится – нам потом отвечай.

– Не бойтесь, ничего не случится. Что мы, маленькие, что ли? – говорит Князева.

Классная машет рукой:

– Ну, смотрите… Только чтоб все было хорошо. И долго не задерживайтесь. Посидите немного-и спать.

Всей толпой выходим из спортзала, остаются только классная с Лариской. Может, еще Сухие остались бы – перебирать свои микросхемы, – но раз все идут, то и они тоже. Коноплева берет свой магнитофон «Весна» и кассеты.

Внизу студент что-то чертит. Я спрашиваю его:

– Слушай, ты не знаешь, где здесь магазин, чтоб взять пива?

– Сейчас выходите – и направо по этой улице.

– А во сколько закрывается?

– В девять.

– Значит, еще успеем. Ну что, пиво все будут?

Сухие и чмошные бабы кривятся, но я говорю:

– Слушайте, а зачем вы вообще сюда поехали? Одни, без родоков, – и сцыте пива выпить? Что, классная заметит? Ничего она вам не сделает, если и заметит. Давайте хоть по одной.

Идем в магазин, я беру себе две, Антонов – тоже, остальные – по одной. Потом – обратно к школе.

– Давайте устроим дискотеку, – предлагает Коноплева.

– Где, прямо здесь? – спрашивают бабы.

– Ну а где еще?

Врубаем магнитофон, ставим на площадке за школой, сами в круг – и погнали. Окна спортзала – на другую сторону, классная нас не видит. Танцуем под «Мираж», тянем пиво. Вот это я понимаю – Ленинград. Даже Сухие танцуют – чтоб не говорили, что два придурка, белые вороны, хоть они такие и есть. Одеты как попало, большинство баб – в спортивных костюмах, только Князева и Коноплева в юбках. А вообще – все это херня. Какая разница, кто во что одет?

После третьей темы садимся на скамейку покурить. Я раздаю свой «Космос» – тянут руки даже те бабы, что никогда не курят. Сигарета под пиво – самое то. Я допиваю первую, ставлю под скамейку и открываю вторую.

Шепчу Князевой:

– Пошли прогуляемся.

– Пошли.

– Мы ненадолго, – говорю я всем.

– А куда это вы? – спрашивает с подколкой Коноплева.

– Сказал – ненадолго.

Идем по школьному двору. В руках – по пиву и по сигарете. Смотрим друг на друга, лахаем. Я спрашиваю:

– Ну как тебе Ленинград?

– Классно. Не то что наша вонючая дырка. Ненавижу ее. Поеду поступать в Ленинград или в Москву. А ты?

– Не знаю. Дожить еще надо.

Я хохочу, она тоже.

В заборе – пролом, за ним – двор пятиэтажки. Мы пролазим и садимся на детские качели, катаемся. Я придвигаюсь к Князевой, обнимаю ее. Она говорит:

– Дай мне еще сигарету.

Я даю ей «космосину». Мы курим, пьем пиво и смотрим вверх, на звезды. Светятся окна пятиэтажки. Кто-то орет с балкона:

– Где тебя носит?! Сколько можно ждать?! Все давно налито!

Я допиваю пиво и швыряю бутылку в кусты.

– Что, пойдем или еще посидим?

– Пойдем.

Она спрыгивает с качелей.

В восьмом классе учителя постоянно вычитывали Князевой, что красилась и ходила с сережками. А она всегда с ними грызлась, – а почему нельзя, а кто это запретил? Тогда они еще сильнее до нее доколупывались, – тем более что отличница. Говорили – лучше бы ты про учебу больше думала.

А в школе тогда был радиоузел, и по нему перед Восьмым марта включили «Модерн токинг», третий альбом. А мы как раз сидели на русском, и русица сказала Антонову – стань на стул и выключи радио: учиться надо, а не музыку слушать. А Князева встала по-наглянке и ушла с урока: я, типа, хочу послушать.

Наши все еще танцуют под «Мираж». Мы с Князевой втискиваемся в круг.

Вдруг кто-то орет:

– Атас, классная.

Половина баб – с сигаретами, у всех еще по полбутылки пива.

Подлетает классная:

– Что это такое? Ну вы только посмотрите! И это называется – закончили девятый класс, перешли в десятый! Сигареты, алкоголь! Ну-ка все быстро потушили сигареты!

Бабы кидают бычки на асфальт, затаптывают каблуками. Классная смотрит на меня:

– Это все ты, наверно, придумал. Кто с утра пораньше пил? Так ему мало, что сам, надо еще других сманить. С тобой, Сергей, у нас особый разговор будет, когда приедем домой. Готовься.

– А при чем здесь Сергей? – говорит Князева. – Что вы так на него напали, Тамара Ивановна? Мы – люди взрослые, каждый сам за себя отвечает.

– А ты бы лучше помолчала. Ну-ка быстро все в спортзал – спать. Завтра на экскурсию – и до мой. Думали остаться до вечера, а так – нет. Раз не хотите себя вести как дети…

Утром – экскурсия по городу. Нас возят по разным местам, а экскурсовод – лысый толстый дядька в сером костюме – трындит в хриплый микрофон про всякие дома и дворцы. Мне все это до лампочки, я его не слушаю, дремлю, а когда автобус тормозит и все выходят, остаюсь сидеть. После экскурсии Классная говорит:

– Хотя вчерашним поведением вы того и не заслужили, но мы можем еще остаться до вечера, погулять по городу. Как вы на это?

– Домой! – говорят бабы. – Что тут особо делать? Хватит, посмотрели уже.

– Поехали на окраину, найдем хороший магазин, чтоб и колбасы купить, и конфет, – предлагает Гриша. – Станем там на час, отоваримся – и на Могилев.

Ну и нормально. У меня осталось рублей десять – как раз на колбасу, конфеты и пиво себе в дорогу.

***

Утром первого июня иду на ремонтный завод – практика от комбината. Я весь девятый ходил раз в неделю на учебный комбинат – УПК, учился на слесаря. Всем пацанам с нашей школы сказали: или на слесаря, или на токаря, а если на шофера или другую нормальную специальность, то ничего не будет, все уже занято, мест нет. Антонов с Сухими походили две недели в мою группу на слесарей, потом резко перескочили: Антонов – на шофера, Сухие – на операторов ЭВМ. Само собой, по блату.

А мне, в общем, все равно было – слесарь, так слесарь. Тем более что особо не гоняли. Только на практику на лифтовый завод не пошел: далеко ездить, через весь город. Сказал батьке, чтоб устроил к себе на ремонтный. Он всунул меня в инструментальный цех – работа непыльная, не надо в мазуте копаться, как на сборке или разборке. Только я его предупредил, чтоб на заводе близко ко мне не подходил, не позорил. Я ж не папенькин сынок какой-нибудь.

Утром нашел дома полинялую спортивную кофту с длинным рукавом и джинсы «Милтонс» – я их в седьмом классе купил у Фили за пятнадцать рублей. Они уже тогда были поношенные, а потом вообще протерлись между ног, но для завода пойдут. На ноги надел старые кеды.

Раз мне только шестнадцать, буду работать шесть часов: с восьми до трех, обед – с двенадцати до часу. Работяги приходят в семь пятнадцать и пашут до четырех пятнадцати.

До завода – десять минут ходьбы. Корпуса видны из окна нашей кухни, и слышно, как там все время что-то ревет и визжит. Я давно, малый еще, спросил у батьки: что это? Он сказал – двигатели обкатывают.

На заводе я был много раз. Малого батька брал меня на работу, и я сидел у него в техотделе. Там в одной комнате человек десять дядек и теток – столы стоят впритык, не пройти. Батька давал мне ненужный чертеж, и я рисовал на той стороне танки и машины.

Но это давно, когда еще в саду был. А так – каждый год ходим с батькой и мамашей на завод в душ, когда летом отрубают горячую воду.

Сначала – через первый цех. Пол – железный, весь в масле, упасть можно только так. Потом – по узкому коридору, в самый конец. Там женский душ, а напротив – мужской. В предбаннике на полу – склизкие деревянные подставки. Их застилают газетами, а то противно становиться голыми ногами. В душе – рыжие ржавые краны и размазанное хозяйственное мыло в мыльницах. Работяги все моются хозяйственным – нормальным масло и мазут не отмоешь.

***