Помоги проекту - поделись книгой:
– Правильно. Тебе не нужны заботы о всяких там многочисленных вещах. И знаешь почему? (В ответ на вопросительную интонацию собака навостряет уши, прикидываясь, что понимает. Дег твердит, что все собаки втайне говорят по-английски и придерживаются теоло-гически-нравственных устоев унитарианской церкви, но Клэр не соглашается – она, с ее же слов, во Франции точно удостоверилась, что все тамошние собаки говорят по-французски.) Потому что все эти вещи просто взбунтовались бы и съездили тебе по роже. Они просто напомнили бы тебе, что твоя жизнь уходит на сплошное коллекционирование вещей. И больше в ней ничего нету.
Мы живем незаметной жизнью на периферии; мы стали маргиналами – и во многом, очень во многом решили не участвовать. Мы хотели тишины и обрели эту тишину. Мы приехали сюда, покрытые ранами и болячками, с кишками, завязанными в такие узлы, что уже и не надеялись когда-нибудь опорожнить кишечник. Наши организмы забастовали, одурев от запаха ксероксов и жидкости Штрих, и от запаха гербовой бумаги, и от бесконечного стресса от бессмысленной работы, которую мы исполняли скрепя сердце, не получая в награду даже обыкновенного спасибо. Нами руководили силы, заставлявшие нас принимать успокоительные, думать, будто прогулки по магазинам – уже творчество, и считать, что видеофильмов, взятых в прокате на субботний вечер, вполне достаточно для счастья. Но теперь, когда мы поселились здесь, в пустыне, все обстоит намного, намного лучше.
ОТБРОСЫ НЕ ДОКУМЕНТ
ЭПОХИ
На собраниях Анонимных алкоголиков братья по бутылке здорово сердятся, если человек не проблюется перед честной публикой. В смысле – не вывернется наизнанку, не вытащит наружу помойные ведра с утопленными котятами и орудиями смертоубийства, лежащие на дне омутов наших душ. Члены Анонимных алкоголиков хотят слышать триллеры о том, как низко вы пали; но нет бездны, которая была бы для них слишком глубока. Ожидаются и приветствуются истории о надругательствах над супругами, растратах и приступах энуреза в общественных местах. Я это точно знаю, потому что бывал на таких собраниях (душераздирающие подробности моей собственной жизни последуют позже), видел процесс уничижения в действии – и злился на себя за то, что недостаточно грешен и не могу поделиться со слушателями настоящими кошмарами. Никогда не бойся выкашлять в морду слушателям клочок своих изъязвленных легких, – сказал однажды сидевший рядом со мной мужчина, чья кожа напоминала корочку недопеченного пирога. Его пятеро взрослых детей больше не звонили ему. – Как люди спасут сами себя, если они не могут потрогать кусочек твоего ужаса? Он нужен людям, люди его жаждут. После этого кровавого клочка они меньше страшатся собственных язв. Я до сих пор ищу равную по силе метафору, которая передавала бы суть рассказывания историй. И так случилось, что, вдохновленный собраниями Анонимных алкоголиков, я ввел похожую практику в свою жизнь – это сказки на сон грядущий, которые я плету вместе с Дегом и Клэр. Все очень просто: мы придумываем истории и рассказываем их друг другу. Единственное правило – нельзя (совсем как на собраниях АА) прерывать рассказ, а по завершении – никакой критики. Эта атмосфера терпимости идет нам на пользу, поскольку все мы трое склонны копить в себе эмоции до полного запора. Только при соблюдении этого правила нам не страшно доверяться друг другу.
Клэр с Дегом пристрастились к игре, как утята к речке.
– Я твердо верю, – сказал Дег однажды (много месяцев назад, когда мы только начинали), – что у каждого есть сокровенная, черная тайна, которую он ни в жизнь не расскажет ни единой душе. Ни жене, ни мужу, ни любовнику, ни священнику. Никому.
У меня своя тайна. У тебя – своя. Есть, есть у тебя тайна – я ж вижу, как ты улыбаешься. Ты и сейчас думаешь о ней. Давай-ка выкладывай. В чем она? Надул сестру? Дрочил в кругу себе подобных? Ел свои какашки, чтобы узнать, каковы они на вкус? Спал со всеми подряд и собираешься заниматься этим дальше? Предал друга? Расскажи мне. Возможно, сам того не зная, ты сумеешь мне помочь.
Как бы там ни было, сегодня мы будем рассказывать наши сказки на пикнике. С Индиан авеню вот-вот свернем на автостраду Интерстейт-фривей-десять Интрестейт – федеральная автострада между штатами; фривей – бесплатная скоростная автомагистраль., а по ней поедем на запад в этом дышащем на ладан допотопном красном саабе; Дег, сидящий за рулем, сообщает, что на его машине не ездят, а катят: Мы катим на пикник в аду.
Ад – это поселок Вест-Палм-Спрингс-Виллидж, выцветший, обработанный дефолиантами мультик про Флинстоунов, он же несостоявшийся комплекс жилищной застройки 50-х гг. Поселок расположен на раскаленном от зноя холме в нескольких милях над долиной и возвышается над мерцающим алюминиевым ожерельем Интерстейт-десять, протянувшемся двойными полосками от Сан-Бернардино на западе к Блайту и Финиксу на востоке.
В эпоху, когда любая недвижимость пользуется спросом и благоустраивается, Вест-Палм-Спрингс-Виллидж-настоящая редкость: современные руины, почти заброшенное пристанище кучки стреляных воробьев в трейлерах эйрстрим и передвижных домиков. Местные настороженно косятся на нас, когда мы проезжаем мимо городского почетного караула – заброшенной бензоколонки фирмы Тексако, окруженной сетчатым забором и рядами мертвых, почерневших пальм-вашингтоний – похоже, их выжигали напалмом. Общий стиль местности смутно напоминает декорации к фильму о вьетнамской войне.
– Создается впечатление, – говорит Дег, пока мы со скоростью катафалка проезжаем бензоколонку, – что году этак в 58-м Бадди Хеккет, Джой Бишоп и вся артистическая шарага из Вегаса собирались сделать бабки на этом месте, но главный инвестор сбежал, и все пошло прахом.
И все же поселок не совсем мертв. Несколько человек здесь все-таки живет, и этой когорте избранных храбрецов дарован изумительный вид из окон – ветряные мельницы вдаль хайвея, десятки тысяч турболопастей, укрепленных на столбах и направленных на гору Сан-Горгонио, одно из самых ветреных мест Америки. Придуманные для увиливания от налогов после нефтяного кризиса, эти ветряные мельницы так велики и мощны, что любая лопасть запросто может перерубить человека пополам. Как ни забавно, их эффективность не ограничивается сферой противодействия налоговому кодексу, так что вольты, бесшумно вырабатываемые ими, снабжают энергией кондиционеры центров реабилитации алкоголиков и жироотсосы процветающей в этом районе Калифорнии косметической хирургии.
КОКТЕЙЛЬ ИЗ ДЕСЯТИЛЕТИЙ:
сумбурная комбинация двух или более деталей туалета разных эпох, призванная выразить вашу индивидуальность: Шейла = сережки от Мэри Квант (60-е годы) + танкетки на пробковой платформе (70-е) + черная кожаная куртка (50-е и 80-е).
Сегодня на Клэр брючки-капри цвета жевательной резинки, безрукавка, шарфик и солнечные очки: starlette manque Не состоявшаяся старлетка (франц.).. Ей нравится стиль ретро, однажды она даже сказала: Если у меня будут дети, я дам им ретро-имена типа Мадж, Верна или Ральф. Такие, как у посетителей в столовках 50-х.
Дег, напротив, наряжен в поношенные полотняные штаны, гладкую хлопковую рубашку и мокасины на босу ногу – сокращенная версия его обычного стиля падший мормон. И темных очков он не надел – собирается смотреть на солнце. Воскресший Хаксли или Монтгомери Клифт Американский киноактер. на отходняке, пытающийся вжиться в образ своего героя.
– Отчего это, – спрашивают мои друзья, – мы делаем из покойных знаменитостей что-то вроде аттракциона с ужастиками?
А я? Я– всего лишь я. По-моему, я никогда уже не научусь подбирать одежки, как Клэр (по принципу сочетания эпох вместо сочетаний тонов) или заниматься каннибализацией времени, как это называет Дег. Все мои силы уходят на то, чтобы кое-как продержаться в здесь и сейчас, большего я не прошу. Я одеваюсь, чтобы остаться незаметным, спрятаться – слиться с родом человеческим. Закамуфлироваться.
Словом, после долгого кружения по бездомным (в смысле, не имеющим домов) улицам Клэр выбирает для пикника угол Хлопковой и Сапфировой – не потому, будто там что-то есть (ибо нет там ничего, кроме потрескавшейся асфальтовой мостовой, которую потихоньку отноевывают назад шалфей и креозотовые кусты), а скорее оттого, что, если сильно постараться, можно почти ощутить оптимизм основателей поселка в миг, когда они раздавали улицам имена.
Багажник автомобиля громко захлопывается. Здесь мы будем есть куриные грудки, пить чай со льдом и с наигранным восторгом приветствовать приносимые собаками кусочки дерева и змеиных шкур. И под горячим, иссушающим солнцем, среди пустующих участков, которые в иной реальности могли бы быть прелесгными уединенными жилищами мистера Вильяма Холдена. мисс Грейс Келли или других кинозвезд, будем рассказывать друг другу наши сказки на сон грядущий. В этих домах мои друзья Дегмар Веллингхаузсп и Клэр Бакстер были бы дорогими гостями с кем сите можно гак замечательно поплескаться в бассейне, посплетничать или выпить студеного рома цвета заката в г. Голливуд, штат Калифорния.
Но то иная реальность. В этой мы просто съедим заранее приготовленный ленч на бесплодной земле – аналоге пустого кусочка страницы в конце главы, – земле столь голой, что все предметы, попавшие на ее горячую кожу, превращаются в объекты насмешек. И здесь, под большим белым солнцем, мне удастся увидеть, как Дег с Клэр строят из себя обитателей той, иной, более гостеприимной реальности.
Дег говорит, что он – лесбиянка, запертая, как в мышеловке, в мужском теле. Попробуй-ка понять эту формулировку. Когда смотришь, как он курит в пустыне сигареты с фильтром и пот, едва проступая на его лице, сразу же испаряется, а Клэр у зарешеченного заднего вентиля сааба дразнит собак кусочками курицы, единственное, что приходит на ум, – это выцветшие фотокарточки на бумаге Кодак, сделанные много лет назад и пылящиеся, как правило, где-то на чердаке, в коробке от обуви. Ну знаете: пожелтевшие, мутные, на заднем плане обязательно виднеется большая нерезкая машина, а наряды смотрятся удивительно стильно. Глядя на эти фото, остается только дивиться, как милы, печальны и наивны мгновения жизни, зафиксированные объективом, – ведь будущее по-прежнему неведомо и еще только готовится причинить боль. В эти мгновения наши позы кажутся естественными.
Наблюдая, как дурачатся в пустыне Дег и Клэр, я понимаю, что до сих пор образы моей собственный персоны и моих друзей в этом повествовании были несколько расплывчатыми. Чуть-чуть поподробней о них и о себе – самое время. Переходим к историям болезни.
Сначала – Дег. Где-то с год назад его машина подкатила к тротуару у моего дома – машина с номерами штата Онтарио, покрытыми горчичной коркой оклахомской грязи и мошкарой Небраски. Когда он открыл дверь, на тротуар вывалилась груда барахла, в том числе немедленно разбившийся флакон духов Шанель кристаль. (Знаешь, лесбиянки просто обожают Кристаль. Масса энергии, спортивный азарт.) Я так и не выяснил, зачем ему понадобились духи, но с этого самого момента наша жизнь стала значительно интересней.
Вскоре после приезда Дега я подыскал ему жилье – пустующее бунгало между моим и Клэр – и работу на пару со мной в баре У Ларри, где он быстро стал кем-то вроде властителя душ. К примеру, однажды он поспорил со мной на пятьдесят долларов, что сумеет заставить местную публику – занудных пустозвонов, неудавшихся За-За Габор, байкеров невысокого полета, варящих кислоту в горных хижинах, и их байкерских телок с бледно-зелеными блатными татуировками на пальцах и лицами того отталкивающего цвета, какой бывает у выброшенных на помойку, размокших под дождем манекенов, – так вот, он поспорил со мной, что до закрытия сможет заставить их пропеть вместе с ним Its a Hearthache [3] – отвратную, удивительно немодную шотландскую любовную песню, которую ни разу не извлекали из музыкального автомата. Идея была абсолютно дурацкой, и, разумеется, я принял пари. Спустя пару минут стою я в коридоре, под висящей на стене коллекцией наконечников индейских стрел, звоню по междугородке – и вдруг из бара раздаются немелодичное блеяние и рев толпы, сопровождаемые колыханием причесок вшивый домик и жидкими, не в такт, аплодисментами вялых байкерских рук. Не без восхищения я вручил Дегу его полтинник, пока какой-то страхолюдный байкер обнимался с ним (Люблю я этого чувака!), а потом узрел, как Дег положил купюру в рот, немножко пожевал и проглотил.
– Ау, Энди. Человек – это то, что он ест.
Поначалу люди относятся к Дегу с подсознательной опаской – так жители равнин опасливо раздувают ноздри, впервые выйдя на берег и почуяв запах моря. У него – брови, – говорит Клэр, описывая его по телефону какой-нибудь из своих многочисленных сестер.
Раньше Дег работал в рекламе (более того, в сфере маркетинга) и приехал в Калифорнию из г. Торонто, страна Канада. Я там как-то побывал – и никак не мог отделаться от впечатления, что не город это, а трехмерная версия славного своей упорядоченностью справочника Желтые страницы Отдельный справочник, либо часть телефонной книги (напечатанная на желтой бумаге), содержащие алфавитный и тематический каталоги фирм и учреждений., приправленного деревьями и расшитого прожилками холодной воды.
– Не думаю, что меня особо любили окружающие. В сущности, я был одним из тех мудозвонов, которые каждое утро, надев бейсбольные кепки, едут в своих спортивных машинах с опущенным верхом в деловую часть города. Ну знаете, такие зазнайки, неизменно довольные свежестью и безукоризненностью своей внешности. Мне жутко льстило, да что там, меня возвышало в собственных глазах, что производители предметов быта западной культуры видят во мне своего самого желанного, перспективного потребителя. Правда, я по малейшему поводу рассыпался в извинениях за свою деятельность – работу с восьми до пяти перед спермоубойным компьютерным монитором, где я решал абстрактные задачи, косвенно способствующие порабощению третьего мира. Но потом, ого! Било пять вечера, и я отрывался! Я красил пряди волос в разные цвета и пил пиво, сваренное в Кении. Я носил галстук-бабочку, слушал альтернативный рок и отвязывался в артистической части города.
История о том, почему Дег переехал в Палм-Спрингс, занимает сейчас мои мысли. Поэтому я продолжу восстанавливать события, опираясь на рассказы самого Дега, собранные по крупицам за последний год, за долгие ночи совместной работы в баре. Начну с момента, когда, как Дег однажды рассказывал мне, он был на работе и мучился от синдрома больных зданий.
– В то утро окна здания, где находился наш офис, не стали открывать. Я сидел в своем отсеке, любовно окрещенном загончиком для откорма молодняка. Меня все больше донимала мигрень и тошнота от циркулировавших в воздухе офисных токсинов и вирусов – вентиляторы без конца гоняли их туда-сюда.
ЗАГОНЧИК ДЛЯ ОТКОРМА МОЛОДНЯКА:
маленький, тесный отсек офиса, образованный передвижными перегородками; место обитания младшего персонала. Название происходит от небольших загончиков, используемых в животноводстве для откорма предназначенного на убой молодняка.
Разумеется, эти ядовитые ветры, сопровождаемые гудением машин по производству белого шума и свечением мониторов, сильнее всего бушевали вокруг меня. Я ничего толком не делал, а только пялился, как вкалывает мой изготовленный компанией Ай-би-эм клон, окруженный морем блокнотов и плакатами рок-групп, которые я сдирал с дощатых заборов стройплощадок. Была там еще маленькая коричневая фотография деревянного китобойного судна, раздавленного в антарктических льдах, которую я когда-то вырезал из старого Нэшнл джиогрэфик. Это фото я вставил в крохотную позолоченную рамочку, купленную в Чайнатауне. Бывали, я подолгу не сводил с картинки глаз, безуспешно силясь вообразить холодное, одинокое отчаяние, которое, видимо, испытывают люди в безвыходном положении, – тогда собственная участь каталась мне не такой уж безрадостной.
Так или иначе, я нс особо себя утруждал и, но правде говоря, в то утро понял, что мне очень сложно представить себя на этом же рабочем месте года через два. Сама мысль об этом казалась нелепицей – причем нелепицей, вгоняющей в депрессию. Так что я расслабился больше обычного. Состояние жутко приятное. Эйфория предвкушения заявл. по собств. жел.. За истекшее время я испытал это чувство еще несколько раз.
Карен и Джеми, девицы-компьютерицы, работавшие в соседних загончиках (мы называли наши отсеки то загончиками для откорма молодняка, то молодежным гетто), тоже чувствовали себя паршиво и тоже бездельничали. Насколько я помню, Карен была больше всех нас помешана на идее больных зданий. У своей сестры, работавшей лаборанткой у рентгенолога в Монреале, она выпросила свинцовый фартук и надевала его, когда включала компьютер, чтобы предохранить яичники. Она собиралась вскоре уволиться и податься во внештатные конторские служащие, которых нанимают на время через особые агентства: Больше свободы – легче знакомиться с велокурьерами.
В общем, насколько мне помнится, я разрабатывал рекламную кампанию гамбургеров, главной задачей которой, по словам моего босса, озлобленного экс-хиппи Мартина, было заставить этих монстров тащиться от гамбургеров так, чтоб блевали от восторга. И эту фразу произнес старик сорока лет от роду. Уже много месяцев я подозревал, что нечего мне тут работать, и вот предчувствия нахлынули на меня с новой силой.
К счастью, судьбе было угодно, чтобы в то самое утро, откликнувшись на мой понедельничный звонок (я поставил под сомнение полезность условий нашего труда для здоровья), пришел санитарный инспектор.
Внештатная
служащая офиса
Мартин был потрясен до глубины души тем, что какой-то служащий взял и позвонил инспектору, – серьезно, он просто офигел. В Торонто вполне могут заставить хозяев заняться перестройкой здания, а дело это дико дорогое – новые вентиляционные ходы и тому подобное, так что (плевать на здоровье работников) в глазах Мартина заплясали долларовые знаки и нули на десятки тысяч долларов. Он вызвал меня к себе и начал орать, и жиденький, с проседью хвостик на его затылке запрыгал вверх-вниз: Я просто не понимаю вас, молодые люди. Ни одно рабочее место нас не устраивает. Вы жалуетесь, что у вас нетворческая работа, скулите, что вы в тупике, но когда вам наконец дают повышение, бросаете все и отправляетесь собирать виноград в Квинсленд или еще за какую-то чушь хватаетесь.
Сейчас Мартин, как и большинство озлобленных экс-хиппи, стал яппи, и я ума не приложу, как надо с такими людьми общаться. Прежде чем лезть в бутылку и орать, что яппи на свете не бывает, взглянем правде в глаза: они есть. Мудозвоны типа Мартина, которые оскаливаются, как вурдалаки, когда не могут получить в ресторане столик у окна, в секции для некурящих, с полотняными салфетками. Не понимающие шуток андроиды, в самом факте существования которых есть что-то пугающее и конфузное, – они вроде тех недокормленных чау-чау, щерящих крошечные клыки в ожидании, когда их пнут в морду носком сапога. Кще их можно сравнить с молоком, выплеснутым на фиолетовые раскаленные нити гриля: изощренное глумление над природой. Яппи никогда не рискуют – они все заранее просчитывают. У них нет ауры. Вы бывали хоть раз на вечеринках яппи? Это все равно что находиться в пустой комнате: поглядывая на себя в зеркала, ходят полые люди-голограммы и украдкой пшикают в рот освежителем Бинака – на случай, если придется поцеловаться с таким же привидением. Глухо, как в танке.
ВЫБРОС ЭМОЦИОНАЛЬНОГО КЕТЧУПА:
явление, когда чувства и мнения, загнанные человеком вовнутрь, внезапно прорываются наружу, озадачивая и шокируя друзей и начальство, которые в большинстве своем искренне считали, что у тебя все хорошо.
ЛЫСОХВОСТИК:
постаревший, продавшийся представитель поколения демографического взрыва, то есть детей-цветов, тоскующий о предпродажной, хип-повской эпохе.
ЗАВИСТЬ К ЛЫСОХВОСТИКАМ:
зависть к материальному богатству и устойчивому положению старших представителей поколения демографического взрыва, которым повезло родиться в удачное время.
СЕПАРАТИЗМ ПОКОЛЕНИЙ:
каждое стареющее поколение старательно убеждает себя в неполноценности следующего, идущего ему на смену ради того, чтобы удержать свою самооценку на высочайшем уровне: Этот нынешний молодняк ничего не делает. Сплошная апатия. Вот мы выходили на улицу и протестовали. А они только ходят по магазинам и жалуются.
ТИРАНИЯ КОНСЕНСУСА:
процесс, определяющий стиль отношений между сослуживцами в офисе.
– Эй, Мартин, – сказал я, войдя в его кабинет, самый что ни на есть джеймс-бондовский кабинет с видом на центр города; он сидел в пурпурном, компьютерного дизайна, свитере из Кореи, фактурном таком, материальном (Мартин обожал все материальное), – поставь себя на мое место. Неужели ты и вправду думаешь, что нам нравится работать на этой свалке токсичных отходов? – Безотчетный порыв подхватил меня и понес. – И вдобавок слушать, как ты целыми днями болтаешь со своими приятелями-яппи о новейших операциях по отсасыванию жира, а сам раскручиваешь в нашем Ксанаду Страна волшебников из неоконченной поэмы английского поэта Колриджа Кубла Хан искусственно подслащенное желе?
Сам того не желая, я зашел tres [4] далеко. Ну что ж, раз все равно увольняться, заодно можно и душу облегчить.
– Прошу прощения, – произнес Мартин; пылу в нем поубавилось.
– Или, коли на то пошло, ты действительно считаешь, что приятно слушать о твоем новеньком домишке за миллион долларов, когда нам едва хватает на дохлый сандвич в пластиковой коробке, – а ведь нам уже под тридцать? И позволь добавить, что дом ты выиграл в генетическую лотерею исключительно потому, что родился в исторически верный момент. Был бы ты сейчас моим ровесником, не протянул бы и десяти дней. Я же до конца своей жизни вынужден буду мириться с тем, что всякие дубоголовые, типа тебя, жируют, и смотреть, как вы вечно хватаете первыми лучший кусок пирога, а затем обносите колючей проволокой все оставшееся. Глаза б мои на тебя не глядели, Мартин.
К несчастью, зазвонил телефон, и я упустил возможность выслушать его – бьюсь об заклад – слабые возражения… Звонил кто-то вышестоящий – из тех, кому Мартин в данный период планомерно лизал задницу, а потому неотшивабельный. Я поплелся в служебный кафетерий. Там представитель фирмы по ремонту ксероксов выливал обжигающий кофе из пластикового стаканчика в кадку с фикусом, который и так еще толком не оправился после густых коктейлей и окурков с рождественской вечеринки. Снаружи лил дождь, по стеклам струилась вода, но внутри из-за непрерывной рециркуляции воздух был сух, как в Сахаре. Клерки честили общественный транспорт, рассказывали анекдоты про СПИД, перемывали косточки местным модникам, чихали, обсуждали гороскопы, строили планы на отпуск в тайм-шерах Санто-Доминго, а также поносили богатых и знаменитых. В этот момент я почуствовал себя циником – окружение этому соответствовало. Возле кофейного автомата, рядом с мойкой, я взял стаканчик, а Маргарет (моя коллега, работавшая в другом конце офиса), ожидая, пока заварится ее травяной чай, рассказала мне, что последовало за моей недавней вспышкой.
– Что ты наговорил Мартину, Дег? – спросила она. – Он у себя в кабинете рвет и мечет, обзывая тебя последними словами. Этот инспектор, он что, объявил наш офис Бхопалом Бхопал – Индийский город, где в результате аварии на химическом заводе произошла экологическая катастрофа?
Я ушел от вопроса. Мне нравится Маргарет. Она не сдается. Она старше меня, хороша собой на эдакий лак-для-волос-накладные-плечи-два-развода манер. Настоящий бульдозер. Она напоминает тот тип комнаток, встречающихся только в центре Нью-Йорка или Чикаго, в супердорогих квартирах, – комнаток, выкрашенных (с целью скрыть их малые размеры) в яркие, кричащие тона, вроде изумрудного или цвета сырой говядины. Как-то раз, кстати, она определила мое время года: я – лето.
– Господи, Маргарет! Остается лишь удивляться, зачем мы вообще встаем по утрам. Серьезно: зачем работать? Чтобы накупать еще больше вещей? И это все? Взгляни на нас. Какой общий предрассудок бросает нас с одного места на другое? Разве мы-такие, как мы есть, – стоим наших приобретений: мороженого, кроссовок, костюмов там всяких итальянских из чистой шерсти? Я же вижу, как мы разбиваемся в лепешку, чтобы приобретать барахло, барахло и еще раз барахло, но не могу отделаться от чувства, что мы его… не заслуживаем, вот что…
Но Маргарет остудила мой пыл. Отставив кружку, она сказала, что, прежде чем переходить в режим Обеспокоенный Молодой Человек, я должен понять: все мы по утрам идем на работу только по одной причине – мы боимся того, что случится, если мы перестанем это делать.
БЕГСТВО ИЗ БОЛЬНЫХ ЗДАНИЙ:
Поделиться книгой: