- Да,- согласился он.- Полсотни гектаров, не меньше, выручила старуха.
Я спросил настырно:
- Вы-то что же смотрели?
Наш агроном Степка Оврагов, о котором у меня сохранилось воспоминание как об отличном плясуне, стал Степаном Трофимовичем. Я почти не признал его в степенном, медлительном и мешковатом мужчине с конопатым лицом. Он спросил в свою очередь меня, хитровато прищурившись:
- Можно ль сразу было такую бойкую дорогу перегородить?
- За "ведьмин" авторитет хоронились? - съязвил я.
- Заодно были. Это вещи разные. Меня-то тогда больше за плясуна считали. Вот после твоей ссоры с ней остался я около Марфы один. Надоумила она меня бревно положить. Положить-то я положил. А она охраняла...
- Ну вот,- сказал Лютов, прикрыл за собой дверь вагончика, в котором разместилось четверо бульдозеристов.- Механик я. Вас к перевалу поведу. Чаевничаем? - и шевельнул из стороны в сторону веселым носом-сапожком.
Низенький, почти квадратный, в плотной, сшитой из кусочков цигейки жилетке, с поднятыми, но не завязанными шнурками ушанки, Лютов не произвел на бульдозеристов впечатления строгого начальника, каких обычно ценят и любят водители.
- Утробин,- первым представился, поднявшись из-за стола, ладно скроенный пожилой мужчина в клетчатой ковбойке, ватных штанах и кирзовых сапогах.- Как величать прикажете, начальник?
- Антоном...
- Вот, Тоша,- обратился Утробин к сидевшему рядом пареньку в толстом свитере крупной вязки и с пышной шевелюрой.- Вот, Тоша, тебе и тезка нашелся. Радуйся.
- Радуюсь...- равнодушно ответил Тоша. Он прислушивался к тихой музыке. Под свитером обозначались контуры транзистора.- Я - Тараторил, Антон Григорьевич,- заметив, что на него смотрят, не вставая с лавки, протянул он тезке руку.
- Лютов. Антон Семенович.
- Прямо Макаренко! - весело и открыто рассмеялся парень в гимнастерке и галифе.- Только вот фамилия страшная. Я тоже тезка - Бажану. Максим Бажан. А вот, если бы соединить фамилию нашего начальника с именем Гурамишвили, то вышло бы нечто бесподобное - Отелло Лютов!
Скромный и тихий усач с большими грустными глазами вышел из-за стола, поправил кургузый пиджачок и, отерев руку о рубашку, подал ее начальству.
Антон Семенович вошел в вагончик в приподнятом настроении: осмотрев прибранные, аккуратно поставленные "сотки", он заочно еще остался доволен своими "подопечными", а не "подчиненными", как он назвал их про себя. Остался он доволен и встречей, не обратив внимания на то, что тезка его поленился подняться и никто вроде не заметил этого.
Утробин усадил Л готова за стол, налил чаю и повел разговор о деле.
- Мы слышали, вы, Антон Семенович, ходили с водителями прокладывать зимник.
- Тогда я не механиком, еще водителем был.
- Ну и как дорожка?
- Дорожка... Нет ее. Одиннадцать ручьев, река да верховые болота...
- Верховые болота? - переспросил Тараторив.
- Да. Болота на возвышенностях. Они толком не промерзают. Вспучиваются зимой наледями. Рыжими такими... Верховые- они и на вершине сопки могут быть.
- Много их?-поинтересовался Утробин.
- Пройдем реку-так почти сплошняком пойдут. Здесь мы - в долине, .холод тут держится, а выйдем - снега в тайге почти нет.
- Значит, торопиться надо,- сказал Утробин.- Река вот-вот тронется. Так, а, начальник?
- Тут бабушка надвое сказала... Я полагаю: сорок километров надо пройти за неделю.
- Это меньше шести километров в день? - удивился Тараторин.- Курорт - не работа.
- Не пыли, Тоша,- остановил его Утробин.- А работать по сколько же часов?
- От зари до зари.
- Стращаешь, начальник. Либо дорога совсем непроходима и лезем мы к черту на рога, либо стращаешь,- помотал головой Утробин.
- Давайте не спорить,- миролюбиво заметил Лютов.- Обещаю- хватите горячего до слез. Скрывать не стану. Ну, а об оплате вам говорили.
- Говорили,- кивнул Утробин.- И по оплате, и по погоде с 16 дорогой лучше поспешить. А, мужики?
"Мужики" промолчали, решив, что, мол, старшим виднее.
Утробин держался вроде бы посредником между начальством и остальными бульдозеристами. Роль, взятая им на себя, видимо, добровольно, как нельзя лучше шла к нему, и, судя по возрасту, опыта ему было не занимать, да никто другой и не претендовал на столь деликатную и во многом ответственную роль.
- Значит, посмотрим, как пойдут дела в пути,- твердо выговорил Утробин.
И опять остальные бульдозеристы промолчали.
- Так нельзя,- сказал Лютов, почувствовав, что Утробин готов стать коноводом.- Нужно заранее обо всем договориться.
- Никто не собирается вам противоречить,- слишком охотно поступился Утробин.- Командуйте!
- Это хорошо,- согласился Л ютов .- Отдыхайте. Выходим в семь утра. Я разбужу вас.- Он поднялся.
- А чай? - встрепенулся сидевший рядом с Утробиным его тезка.
- Дома ждут,- коротко сказал Лютов.
Он вышел из вагончика в сгустившиеся сумерки.
Последние отсветы дня еще голубили дальние хребты, к которым предстояло идти, волоча на буксире экскаватор, поставленный на полозья из труб, и платформу с ковшом и такелажем. Горы на фоне темного неба выглядели грядой облаков, повисших над темной полосой тайги, поднявшейся сразу от поляны и подступавшей к самым белым гольцам. В вагончике за его спиной слышались бубнящие голоса, слов было не разобрать, потом кто-то засмеялся. Лютов пошел прочь.
"Не надо настраиваться на плохое,- подумал он.- Конечно, идти в такой рейс с малознакомыми людьми - с бору по сосенке - штука не легкая. Побыть бы с ними здесь несколько дней, приглядеться, оно, конечно, лучше, да времени нет. Утробин верно подметил - вот-вот тронется река, а тогда нечего и огород городить. Придется возвращаться. "Посмотрим",- Утробин сказал. Он-то мужик крепкий, можно положиться. Только не слишком ли горяч? Пока я о них очень мало знаю, чтоб судить строго. В деле каждый раскроется".
И Лютов пошел к своему вагончику.
Утром они тронулись точно в назначенное время.
Едва поднявшись над горами, солнце стояло сбоку, не слепя. Его свет пронизывал таежные дебри, тихие в этот час, тихие своей кажущейся безжизненностью, потому что рев двигателей наполнял пространство, казалось, до предела. Рев этот улетал вдаль, возвращался эхом, отраженным от склонов распадков,
даже вроде усиленным. А покой, несмотря ни на что, оставался нерушимым. Он чувствовался в кристальной чистоте далей, туман стлался по низинам, а не вспухал Шапкой над покровом урмана. Легкое, едва приметное дрожание воздуха в восходящих потоках не рябило в глазах, не нарушало доверчивой безответности окружающего мира, пронизанного гулом. И вдруг нежная прядь проступала в бездонной и бескрайней голубизне небес, она была в первые минуты едва уловима, призрачна, чтоб в тот же час засиять ослепительным облаком.
Свет меж стволами лиственниц и елей стал мягким, рассеянным.
Словно повторением облачных сплетений лежали остатки снега в неприметных для глаза ложбинах меж высоченными деревьями. Крохотные лиственнички у корней могучих деревьев на солнцепеке уже проснулись. На сучках из бородавок-узелков высунулись нежные зеленые брызги молодых игл. А фиолетовый отлив стволов в общем сплетении лишь напоминал, что проснулась вся тайга, но осторожничает, опасаясь заморозков и внезапной снежной бури. Видные меж голых ветвей снеговые склоны гор, дыхание их, от которого свеча не погаснет, а душа выстынет, мало походили на белые флаги, выброшенные сдавшейся зимой. Машины двигались ходко. Две впереди торили дорогу, расчищали путь для следующих за ними тягачей. Они отваливали в стороны трухлявые стволы, валежины, облепленные мхом и лишайником камни, обломки.
Около полудня растащили завал на ручье, сдвинув в стороны примерзшие мертвые стволы, которые порой ломались, словно стеклянные. Русло было забито ими, а зимой, помнилось Лютову, они перешли по этому завалу, заметенному и перекрытому наледью.
Следов их прохода как бы не существовало вовсе, нетронутой выглядела припорошенная зеленью на взгорках и еще скрытая снегом в мелких низинах земля. Кое-где то ли почву, то ли просто мерзлоту устилал плотный, спрессованный временем валежник. По нему можно было уверенно перебраться, будто по мостовой. Потом форсировали второй ручей.
Пока перетаскивали сварные салазки с экскаватором да платформу с "челюстью" - зубастым ковшом (так прозвал его веселый Тошка), Лютов, находившийся в тот день в кабине переднего бульдозера Утробина, пешком обогнал колонну. Механик, искусство которого не потребовалось, выбрал местечко посуше, запалил костер и принялся готовить обед.
Щурясь от слепящего солнца, Лютов высыпал в кипящую воду тушенку с перловкой, и из кастрюли, подвешенной над огнем, потянуло запахом мяса, перца, лаврового листа и прочих пряностей, духом, от которого приятно защемило под ложечкой и пробудился волчий аппетит. И хлеб на свежем воздухе был необыкновенно душист, и слюнки текли от одних только ароматов.
Перебравшись через ручей, потянулись к костру водители, прихватив с собой сиденья из кабин. Тошка, подкравшись к Бажану сзади, в шутку стукнул его пружинящим боком, и они принялись со звонкими криками гоняться друг за другом меж деревьями, пока Утробин не приструнил их.
- Чего ж ты, начальник, за дисциплиной не следишь? - выговорил Утробин и Лютову, устраиваясь поближе к кастрюле.
- Намотаются еще - впереди река,- ответил Лютов.- Пусть пока поиграют.
- Я ж говорил-курорт, а не работа! - набив хлебом рот, выговорил Тошка.
- Река тоже дорога,- улыбнулся Бажан.- Чего ее бояться?
Лютов не ответил, глянул в сторону, на сугроб, на голубой спине которого шевелились густо-синие тени мотающихся под верховым ветром ветвей, подумал: "Ничего не страшно человеку незнающему. Боль-то приходит после удара. А пугать - какой смысл?.."
Отобедав, они, не спеша, двинулись дальше. Снова на их пути встретился захламленный ручей, следом - ярко-зеленое верховое болото, на котором траки бульдозеров оставляли глубокие колеи, а тридцатитонная махина экскаватора, поставленная на полозья, пропахала глубокую канаву. Ее быстро заполнила рыжая, ржавая и мутная вода. Когда колонна бульдозеров отъехала, Лютов обернулся и увидел только, что в успокоившейся поверхности отразилось голубое небо.
Солнце еще не коснулось горных вершин, когда Лютов увидел вдали, на спуске, уже прикрытом тенью, золотые огоньки в окнах бараков мостостроителей. Они прибыли сюда недавно по реке. Грузы, что им были необходимы, тоже забрасывали по льду.
На спуске при перетаскивании экскаватора через оголовье многоводного на юго-западном склоне ручья лопнул трос, соединявший машину Гурамишвили с полозом "саней". Утробин как-то незаметно для Лютова угнал бульдозер далеко от буксировщиков, и когда Антон Семенович, оглянувшись, увидел неладное, а потом добежал, Гурамишвили полез в воду, оступился, ухнул в колдобину. На нем не осталось сухой нитки. Помогавший ему выбраться Бубенцов тоже здорово промок. "Купальщикам- велели быстро переодеться и бежать в поселок мостостроителей, чтоб согреться и приготовить ночевку остальным.
- Лопухи! - ругался Утробин.- Из-за них придется заночевать в поселке.
- Так мы планировали,- заметил ему Лютов.
Но Тошка, во всем поддерживавший Утробина, возразил:
- Этак мы и за неделю не пройдем сорока километров.
- За рекой почти до самого перевала не будет ни избушки, ни палатки,спокойно ответил Лютов.- Наночуешься еще в кабине. И для тебя купания не заказаны.
- Тошка не о романтике заботится,- усмехнулся Утробин.- Он о деле печется. Нужно держать в запасе день-два. Мы сегодня могли бы выйти к реке и даже переправиться. Тащимся, что улитки!
Лютов не стал продолжать спор, сел за рычаги бульдозера Гурамишвили.
Однако и вечером, после ужина в столовой мостовиков, в теплой комнате, сидя на чистой постели, Утробин снова принялся уговаривать Лютова отступить от намеченного графика движения. И его доводы выглядели разумными и справедливыми, преследовали самую благую цель: как можно скорее доставить экскаватор к перевалу, самим бульдозеристам включиться в настоящую работу, где их ждут не дождутся, а не валандаться, не задерживаться ради чистой простыни. Последний довод доконал ребят. Они сидели, понурив головы, и предложи им Утробин лечь спать на полу вместо кроватей, они согласились бы: не нежиться сюда ехали!
Лютов не возражал, но оставался неумолим.
- Какой же ты начальник, Лютов,- воскликнул Тошка,- если инициативы рабочего человека не поддерживаешь! Эх!..
- Я - рабочий человек, потому и не поддерживаю. Это не геройство, а уродство. Ее без особой на то нужды, голубчики, - словно выругался Лютов, ночью необходимо спать! И с самыми большими удобствами!
Утробин расхохотался, прервав механика на полуслове:
- Вот это лозунг! Не сбегать ли к местному начальству за кумачом?
- Прекратить разговорчики! Спать! - приказал Лютов. Гурамишвили проворчал недовольно:
- Если я виноват...
- Кончили диспут,- строго сказал Лютов,
- Детям до двадцати лет вход на дискуссию строго воспрещен,- брякнул Тошка Тараторив. Бубенцов вздохнул тяжело:
- А время действительно детское...- и забрался под одеяло.
- Успеете, все успеете - намокнуть, жижи болотной нахлебаться, недоспать и недоесть,- отрывисто, стараясь не сорваться, выговаривал Антон Семенович. Чего плачетесь? Плакать не след. Когда кровь из носа пойдет...
- Как это еще по-русски? - словно сам себя спросил Отелло и ответил: - Не хвались, едучи на рать... Парни поутихли.
Когда минут через десять взволнованный и рассерженный на себя Лютов решил покурить на воздухе, бульдозеристы спали крепким сном.
"Ведь устали! С восхода за рычагами, ан нет, покуражиться надо,- думал Лютов, одеваясь.- Да и я хорош-накричал, вместо того чтоб объяснить - завтра переправа по льду! А будто сами не знают, и я не говорил!"
На крылечке он прислонился плечом к дверному косяку, глубоко затянулся.
Горы стояли все в той же дали, и, казалось, за день волочения колонна не приблизилась к ним ни на шаг. И освещены белые громады были так же, как утром, только с другого боку - голубые на васильковом небе. Только приглядевшись вприщур. Лютов приметил золотую мерцающую искорку - огонек на темно-синем седле перевала.
Какая-то фигура шла к бараку, попыхивая в густых сумерках огоньком папиросы, громко чавкая сапогами по грязи. Только когда человек подошел совсем близко, затянулся, стало видно бородку и усы, молодо блеснувший глаз:
- Здесь бульдозеристы?
- Спят,- ответил Лютов.
- А старший...
- Я - старший.
- Начальник мостоотряда просил вас зайти,-сказал молодой голос, и фигура проследовала мимо.
Лютов вернулся от начальника мостоотряда поздно, быстро улегся, стараясь не побеспокоить товарищей, и, хлюпнув раз-другой носом-сапожком, скоро уснул. Разбудил его бас Бажана, беспрестанно твердившего:
- Хоть бы в бок толкнули! Хоть бы толкнули!
В комнате их оставалось трое - он, Бажан и Гурамишвили, сидевший на постели с ошалевшим видом. С улицы издалека доносился шум двигателей. Лютов глянул в окно и едва за голову не схватился: два бульдозера шли по крутому спуску к берегу реки, а у экскаватора словно ни в чем не бывало возился Бубенцов.
- Хохмачи!- взорвался Бажан.
- Нэт! - с подчеркнутым акцентом сказал Отелло. - Это мы - спящие царэвны!