Жан Кокто
Орфей
Действующие лица:
ОРФЕЙ
ЭРТЕБИЗ
КОМИССАР ПОЛИЦИИ
СЕКРЕТАРЬ СУДА
ЛОШАДЬ
ГОЛОС ПОЧТАЛЬОНА
АЗРАИЛ 1-й помощник Смерти
РАФАИЛ 2-й помощник Смерти
ЭВРИДИКА
СМЕРТЬ
Надо приспособить костюмы к эпохе, в которую представляется трагедия.
ОРФЕЙ и ЭВРИДИКА в деревенской одежде, самой простой, самой незаметной.
ЭРТЕБИЗ в синем комбинезоне, на шее темный шарф. Загорелый, с непокрытой головой. Он никогда не снимает свой ранец со стеклами.
КОМИССАР и СЕКРЕТАРЬ — черные рединготы, панамы, бородки, ботинки на пуговках.
СМЕРТЬ — красивая молодая женщина в ярко-розовом бальном платье и манто. Волосы, платье, манто, башмаки, жесты соответствуют последней моде. У нее большие голубые глаза, нарисованные на веках. Она говорит быстро, сухо, рассеянно. Ее медицинский халат также должен быть элегантен. Ее помощники одеты в форму, марлевые маски, резиновые перчатки хирургов.
Гостиная на вилле Орфея. Это необычная гостиная. Она немного похожа на салоны фокусников. Несмотря на апрельское небо и его яркий свет, угадывается, что комната окружена таинственными силами. Даже обыденные предметы имеют подозрительный вид.
Прежде всего, в стойле в форме ниши, как раз в центре, находится белая лошадь. Ноги этой лошади очень похожи на человеческие. Слева от лошади другая маленькая ниша. В этой нише, обрамленной лаврами, возвышается пустой постамент. Еще левее дверь, ведущая в сад. Когда эта дверь открыта, створка ее скрывает постамент. Справа от лошади — фаянсовый умывальник. Справа от умывальника — стеклянная дверь. За этой полуоткрытой дверью угадывается терраса, которая опоясывает виллу.
На переднем плане, слева, возле стены, большое зеркало. Позади книжный шкаф. Справа, в центре, дверь в комнату Эвридики.
Расписанный потолок накрывает сцену, как шкатулку.
Мебель: два стола, три белых стула.
Слева — письменный стол и один стул.
Справа, на втором столе, накрытом длинной, до самого пола, скатертью, фрукты, тарелки, графин, стаканы, вроде картонных, которыми пользуются жонглеры. Один стул позади стола, прямо; другой возле стола, слева.
Нельзя прибавить или убрать стул, иначе расположить двери, потому что эти декорации НУЖНЫ, каждая деталь играет свою роль, словно в акробатическом номере.
Кроме синего неба и темно-красного шнура, окаймляющего верх дверцы стойла, скрывающей тело лошади, — никаких цветов.
Декорация напоминает изображения аэропланов и военных кораблей у ярмарочных фотографов.
Персонажи и события пьесы соединяются с декорациями довольно наивно и грубо, подобно образу и ретуши на эмали фотографических портретов.
Пролог
Дамы и господа, пролог этот не запланирован автором. Несомненно, автор будет удивлен, услышав меня. Трагедия, в которой нам доверены роли, развивается весьма прихотливо. Поэтому я вас попрошу дождаться конца, прежде чем выражать неудовольствие, если наша работа вам не понравится. Причина этой просьбы кроется в следующем: мы играем так высоко, без всякой вспомогательной ниточки — малейший шум может нас погубить, моих товарищей и меня.
Сцена первая
ЭВРИДИКА. Мне можно двигаться?
ОРФЕЙ. Еще секундочку!
ЭВРИДИКА. Она больше не стучит.
ОРФЕЙ. Иногда проходит очень много времени между первой буквой и следующими.
ЭВРИДИКА. Следующих не будет.
ОРФЕЙ. Пожалуйста, помолчи!
ЭВРИДИКА. Скажи еще, что у тебя всегда получается слово.
ОРФЕЙ. М, М… Лошадь, продолжай. Ну же, скорей, после буквы М… Я слушаю.
ЭВРИДИКА. Какое терпение! У тебя самого нет головы на плечах, а ты ее выискал у лошади!
ОРФЕЙ. Я слушаю. Ну же, лошадь! М. Ну, а после М?
Ты шевелишься. Ты собираешься говорить. Говори. Продиктуй букву после М.
A, B, C, D, E... Это буква E?
ЭВРИДИКА. Ну разумеется.
ОРФЕЙ. (гневно) Т-с-с!!!
A, B, C, D, E, F, G, H, I, J, K, L, M, N, O, P, Q, R… (Эвридике) Я тебе запрещаю смеяться! Р, это действительно буква Р? М, Е, Р, мер? Я плохо сосчитал. Лошадь, буква Р это правильно? Если да, стукни один раз, если нет — два раза.
ЭВРИДИКА. Не настаивай.
ОРФЕЙ. Послушай, я тебя вежливо прошу сидеть смирно. Ничто так не сбивает эту лошадь, как всякие недоверчивые особы. Или иди в свою комнату, или молчи.
ЭВРИДИКА. Я больше рта не раскрою.
ОРФЕЙ. Тем лучше. (Лошади) Мер. Мер… и после мер? М, Е, Р, мер. Я слушаю. Говори. Говори, лошадь. Лошадь! Ну же, немножко мужества. После буквы Р?
А, В…
С! Буква С. Буква С, дорогая мадам!
А, В, С, D, E, F, G, H, I… Мерси! Мерси! Получается мерси! И все? Мерси и только?
Ко-лос-саль-но. Вот видишь, Эвридика! Если бы, при твоем извращенном уме, я тебе поверил, если бы я имел способность позволить тебе меня убедить… Мерси — и все — это колоссально!
ЭВРИДИКА. Почему?
ОРФЕЙ. Как, почему?
ЭВРИДИКА. Почему это колоссально? В этом мерси нет никакого смысла.
ОРФЕЙ. Как это «нет смысла»? Ведь на прошлой неделе эта лошадь надиктовала мне…
ЭВРИДИКА. Ох!..
ОРФЕЙ.…одну из самых трогательных на свете фраз. С помощью этой фразы мне удастся преобразить всю поэзию! Я дарую моей лошади бессмертие, а ты удивляешься, услышав, что мне говорят «мерси». Это «мерси» — просто шедевр такта. И я мог бы поверить…
ЭВРИДИКА. Послушай, Орфей, любовь моя, не ворчи. Будь справедлив. Признай, что в твоей знаменитой фразе есть одно не очень поэтичное слово.
ОРФЕЙ. Кто знает, что поэзия, а что нет.
ЭВРИДИКА. Когда Аглоника занималась спиритизмом, ее стол отвечал ей именно этим словом.
ОРФЕЙ. Ну, давай! Не хватало еще впутывать в наши дела эту особу! Я же говорил, что ничего не желаю о ней слышать. Влияние этой женщины чуть тебя не погубило! Не говорю уже о том, что она пьет, разгуливает по улицам с тиграми, морочит головы женщинам, а девушкам мешает выходить замуж.
ЭВРИДИКА. Но таков культ луны.
ОРФЕЙ. Прекрасно! Ты ей хорошая защитница! Если тебе по вкусу обычаи вакханок, возвращайся к ним.
ЭВРИДИКА. Ну я же просто тебя дразню. Ты ведь прекрасно знаешь, что кроме тебя мне никто не нужен, и одного твоего знака было довольно, чтобы я навсегда оставила это общество.
ОРФЕЙ. Милое общество. Я никогда не забуду, каким голосом Аглоника сказала мне: «Забирай ее, раз она согласна. Глупые женщины обожают артистов. Хорошо смеется тот, кто смеется последним».
ЭВРИДИКА. У меня мороз по коже прошел от этих слов.
ОРФЕЙ. Ух, попадись она мне!
ЭВРИДИКА. Орфей, поэт мой… С тех пор как появилась эта лошадь, ты стал такой нервный. Раньше ты смеялся, ты меня целовал, ты меня укачивал и баюкал как ребенка. Тебе везде сопутствовали слава и удача, у тебя было блестящее положение. Вся Фракия знала наизусть твои стихи. Ты прославлял солнце, ты был его жрецом. Но из-за лошади все кончилось. Мы поселились в деревне, ты совсем ничего не пишешь, а только с утра до вечера возишься с этой лошадью, спрашиваешь ее без конца, ждешь, что она тебе ответит. Все это несерьезно.
ОРФЕЙ. Не серьезно? Моя жизнь дошла до точки, она стала загнивать и вонять преуспеванием и смертью. Теперь я отбросил солнце и луну. Мне осталась ночь. Ночь не какая-то вообще, а моя, моя ночь! Эта лошадь погружается в мою ночь, подобно пловцу, и приносит мне фразы, худшие из которых великолепнее всех поэм на свете! Все свои стихи я готов отдать за одну из таких фраз; я слышу в них самого себя, как, прижав к уху раковину, слышишь море. Ты говоришь, что это несерьезно? Так что тебе надо, моя маленькая? Я открываю мир. Я меняю кожу. Я преследую неведомое.
ЭВРИДИКА. Сейчас ты, конечно, снова процитируешь свою знаменитую фразу.
ОРФЕЙ.
МАДАМ ЭВРИДИКА ОТ ЧЕРТА ВЕРНЕТСЯ.
ЭВРИДИКА. В ней нет никакого смысла, в этой фразе.
ОРФЕЙ. В ней бездны смысла. Вслушайся в нее, вслушайся в ее тайну. «Эвридика от черта…» — будет посредственно, — но «МАДАМ ЭВРИДИКА»! МАДАМ ЭВРИДИКА ОТ ЧЕР-Р-РТА ВЕРНЕТСЯ! Это «вернется»! Это будущее время! Ты должна быть довольна, что речь здесь идет о тебе.
ЭВРИДИКА. Но это не ты обо мне говоришь…
Это она.