Помоги проекту - поделись книгой:
Карташ прикурил, заметил негромко:
– Искренне надеюсь, что мы не облажались и не отдали кровью заработанные сокровища в ручонки наших
– Непохоже, – не слишком-то уверенно сказал Гриневский. – Он назвал пароль, он знает то, что знают только я и Поджигай… Вот если только…
Он не договорил. Да и не нужно было договаривать, и так все было понятно: если только сам Дангатар не замыслил свою игру, в которой не было места троим русским нарушителям множества границ и законов.
– А теперь что? – подала голос и Маша, благоразумно хранившая молчание с момента появления татуированных работяг.
– А хрен разберет, – честно ответил Алексей. – Но одно я знаю точно: стоять здесь, как три тополя на Плющихе, меня не греет никаким боком. Где этот твой кореш?
Вместо ответа Гриневский показал бумажку сначала Алексею, потом Маше:
– Запомните номер сектора, пути и вагона. Запомнили?
Маша кивнула, Карташ буркнул: «Да вроде…». После чего Таксист достал зажигалку, подпалил листок, бросил на землю и, дождавшись, когда листок превратится в пепел, растер его в пепел.
– Разумно, – кивнул Карташ. И оптимистично добавил: – Теперь место, где стоит заветный вагончик, враги у нас выведают только посредством пыток, потому как обыскать все вагоны на сортировке – тут батальон нужен. А дальше?
– Вон там окна горят, – показал рукой Гриневский. – Гадом буду – буфет для местных работяг, иначе чего ему ночью работать. Может, прогуляемся? Обстановку, так сказать, прошерстим, да и брюхо набьем – достали консервы уже, сил нет.
– После баланды на нормальный паек потянуло? – думая о другом, спросил Карташ и поглядел на окна.
– А и потянуло, чего странного…
И в самом деле, через пять путей от места прикола их уже ставшего до зубной боли родным товарняка светились оконца в одноэтажном зданьице красного кирпича, что располагалось чуть обособленно от остальных станционных построек.
– А Поджигай твой, Дангатар? – забеспокоилась Маша.
– Подождет, – коротко бросил Карташ, сквозь прищур разглядывая строение. И в самом деле, похоже, столовка – недобрый люминесцентный свет в окнах, белые занавесочки… – А вот если тут у всех на виду будем маячить, кто-нибудь бдительный наверняка заинтересуется: а какого фига трое гражданских в военной форме крутятся рядом с товарным составом…
Он решительно втоптал окурок в гравий, поправил заткнутый сзади за пояс «глок» и сказал:
– Идем, Таксист прав. Пожуем чего, да и рекогносцировку проведем.
– У тебя местные деньги есть? – спросила Маша.
– У меня баксы есть, не забыла? А это, знаешь ли, покруче всех денег, документов и прочих виз будет… По коням.
На самом деле, уж зело не терпелось ему отойти подальше от теплушки, хотя бы на время. Назовите это инстинктом, предрассудком, перестраховкой, как угодно – но ощущение нависшей над ними опасности не проходило. И значительно правильнее было бы в данной ситуации засесть где-нибудь в сторонке и посмотреть, что да как. Или это просто незнакомая местность действовала на него столь угнетающе?..
В общем, двинулись к зданию с горящими огнями, осторожно переступая через стрелки и смотря по сторонам на предмет нежданно приближающегося поезда.
Помимо выцеливания составов Карташ каждые десять секунд озирался еще и в поисках
– Это что за Чепраков такой? – негромко поинтересовался Алексей – не то чтобы ему было шибко интересно, просто хотелось отвлечься, отогнать чувство, что тебе смотрят в спину.
Карташ помотал головой и мысленно выматерился. Блин, да чего он так дергается, а?! Даже если за ними наблюдают – и что с того? Если это люди честного Дангатара, то сам Аллах велел им проследить за странными гостями, пригнавшими вагон неизвестно с чем неизвестно откуда. Проследить и доложить, не более того. А если это наши уголовные коллеги, то они наверняка видели, что вагон известно с чем гостями известно откуда был сдан местным под расписку, стало быть, надо пасти вагон, а с сопровождающими разобраться никогда не поздно... Да и не могли, физически просто не могли угловые
Означенный Гриневский замялся, нехотя ответил на вопрос:
– Чепраков… Был у нас один деятель. Еще в первую чеченскую. Стволы, «маслята», чуть ли не «коробки» черножопым втихаря впаривал. А потом из этих стволов и этими «маслятами» с наших же «коробок» чечены нас гасили… Сука. Все знали, но ничего поделать не могли – у него, у Чепракова, кто-то из родичей при штабе обретался. Ну вот. И дали ему отпуск по случаю женитьбы, и даже, то ли по случаю женитьбы, то ли срок подошел, не помню, представили заодно к четвертой звездочке. И тут уж Поджигай не выдержал. Юшка восточная взыграла. Не позволю, говорит, чтобы такие твари плодились, предки, дескать, меня не поймут и не простят! Звезду – это пожалуйста, это сколько угодно, хоть маршальскую, но чтоб этот петух еще и детей рожал!.. То да се, короче, сгоношил меня. И за три – пять дней перед отправкой этого козлины домой мы вдвоем с Поджигаем его и поздравили с повышеньицем. Петелькой на шею.
– И?
– И ничего. Шмон, конечно, был, но не шибко сильный. В штабе его тоже не очень-то жаловали. Объявили просто, что погиб, мол, боец на ратном поле, честь и слава герою…
Строения из красного кирпича они достигли, вот спасибо, без проблем и неприятностей. Гриневский смело толкнул дверь… и они оказались в другом мире. Будто сработала кем-то активированная машинка времени. Таксист негромко присвистнул на американский манер: «О, о!», Маша машинально запахнула полы куртки поплотнее, будто отгораживаясь от сюрреалистической действительности, а Алексей… Алексей Карташ лишь шумно перевел дух – то ли от нечаянной ностальгии, то ли от обалдения.
А обалдеть было отчего.
Пустое помещение, куда они попали, занимало практически весь первый этаж – разве что за бледно-коричневой дверью таилась небольшая, судя по всему, кухня, источающая пары и ароматы вчерашнего супа. Штук восемь стоячих столиков на алюминиевой ножке, покрытых облупившимися листами белого пластика, стены, крашенные до половины человеческого роста ядовито-зеленой краской, а выше – побеленные и, разумеется, пачкающиеся, засиженная мухами стойка, усыхающие в витрине бутербродики с сыром и колбасой, унылые ряды бутылок с минералкой, водка на полке, бутылочное пиво за стеклом. Но не это и не столько это поразило гостей. Алексея более всего потрясло наличие на стойке громоздкого, уже почти забытого аппарата для разливки сока – три перевернутых конуса, закрепленных на поворачивающейся ножке: подставляешь под него щербатый граненый стакан, поворачиваешь крантик – и потек из сосуда яблочно-грушевый или там березовый… Конусы были пусты. И, как последний штрих для этой панорамы неведомо каким образом сохранившегося уголка социалистического быта, угрожающе нависало над стойкой исполинское, неведомого автора полотно в раме, квадратных метров шести площадью, выполненное крупными, смелыми и жизнеутверждающими мазками в жанре развитого соцарта: какой-то мордатый тип в костюмчике и при очочках на трибуне, явно представитель аппаратных структур, благосклонно принимает букеты цветов от идиотически радостных соплюшек в национальных нарядах, окруженных толпой умиляющихся родителей и представителей узкоглазой интеллигенции; причем на заднем плане представители пролетариата со злостью продолжают копать некий уходящий за горизонт канал. Причем вручную. Короче, подобные шедевры живописи доморощенных рембрандтов с названиями вроде «Н. С. Хрущев на торжественной церемонии, посвященной завершению реконструкции Волго-Балтийского водного пути» или «Л. И. Брежнев присутствует на торжественной смычке Байкало-Амурской магистрали», как правило, украшали собой в не столь далекое время исключительно краеведческие музеи провинциальных городков – и то лишь по причине отсутствия прочих, хоть чем-нибудь знаменательных местных артефактов. А вот в образе мордатого очкастого аппаратчика, голову можно прозаложить – один лишь Карташ его узнал – был изображен Сапармурат Ниязов, президент Туркменистана.
Иными словами, жизнь в буфете на сортировочной станции Буглык будто бы замерла на глухой отметке «1975 год» и с места пока сходить не собиралась. А запах! Потрясающая смесь ароматов прогорклого масла, мяса третьей категории, кислой капусты и еще чего-то такого далекого, ностальгического, воскресающего память о закусочных, пельменных и прочих очагах общепита, короче, о временах, когда слыхом не слыхивали ни о каких пиццериях, бистро и «макдональдсах», а «кока-колу» видели только по телевизору, да в недолгое время Олимпиады-80… И вот эту бьющую через край соцреальность довершала фигура дородной тетки в замызганном переднике, по-хозяйски расположившейся за стойкой – с какой-то местной газетенкой в руках и с грозным выражением «не мешайте работать, суки» на лице. Тетка была отчетливо восточных кровей: миндалеглазая и усатая, с бюстом пятидесятого размера и кокетливой прической а-ля «вавилонская башня» над затылком. При появлении троицы в не совсем свежих камуфляжах усатая дама и соболиной бровью не повела – продолжала лениво листать газетку короткими толстыми пальцами с ядовито-красным маникюром, словно единственный, кто мог побеспокоить ее покой, был сам Туркменбаши. Ну, или на крайний случай, господин Путин.
Наплевав на правила социалистического уклада, беглый зэк Гриневский скинул с плеча сидор, вразвалочку двинулся к стойке, оперся локтями о кипу жирноватых подносов с будто обгрызенными краями и осведомился по-русски вполне дружелюбно:
– А что, хозяюшка, в вашем бахчисарае позволено ли будет усталым путникам отдохнуть и утолить голод?
– Бахчисарай – это где-то между Ялтой и Севастополем, – вполне ожидаемым басом и, неожиданно, без малейшего акцента ответствовала хозяйка, ни на миг от газетки не отрываясь, – а здесь Туркменистан, если не в курсе. Отдохнуть – это не ко мне, а к Тезегюль, на первом пунктире комнатенки держит, недорого. А похавать – чего видите, то и хавайте, только кухня уже закрыта, так что пирожки с картошкой, пицца, ляжки куриные, кофе бочковое, чай, и сосиски могу разогреть. Яйца под майонезом. А вот бутерброды, что с сыром, что с колбасой, не советую. Подохнете, – меланхолично добавила тетка. Ни дать ни взять – продавщица из совдеповского лабаза времен Бровеносца. Карташ даже в благословенной памяти Парме такого
– Да у нас местных денег нет… – признался Гриневский.
– А у кого они есть? – философски заметила буфетчица, с треском сложила газету и цепко глянула на вошедших. – Мы, туркмены, народ не гордый, любые деньги принимаем. Кроме фальшивых.
– Баксы устроят? – спросил Карташ напрямик.
– Издалека сами?
– Из Сибири, хозяйка, – сказала Маша.
– Значит, издалека, – она неторопливо отложила чтиво, но с места не сдвинулась. – На беглых не похожи, на бичей тоже… Какой шайтан вас сюда принес, а?
– Да груз один привезли. Сопровождающие мы, – смиренно ответил Алексей, понимая, что без обстоятельной беседы пожрать им не дадут.
– Гру-уз… – то ли не поверила, то ли разочаровалась тетка. – Много вас тут таких бродит, и все с
– А что?
– Куплю. Выгоднее, чем в городе, клянусь. И чекдирме разогрею – пальчики оближете…
Они переглянулись. Местные фантики, конечно, нужны, тут к мулле не ходи, но поскольку никто из сибирских странников в глаза не видел местную валюту, даже не знал, как она зовется, то поддаваться на уговоры ченджа было стремновато.
– Сначала поедим как люди, – решил за всех Карташ, – а потом и о бизнесе поговорим.
– Это правильно. Кто о делах на пустой желудок толкует…
Тетка подхватилась с места и не спеша, ни дать ни взять – аглицкая королева, покидающая светский раут, – двинулась в сторону кухни. Запертой, между прочим, – по ее собственным словам.
.........
…Блюдо с малоаппетитным погонялом чекдирме на вид оказалось бараниной, тушенной с картошкой, помидорами и луком и выложенной на огромное блюдо посреди столика, а на вкус… не сказать, конечно, что пальчики оближешь, но вполне приемлемо. По крайней мере, для подобного заведения. Полагалось раздаточной ложкой (столовой, алюминиевой, за свою жизнь не единожды гнутой и вновь выпрямляемой) накладывать кусочки себе на тарелку и не менее исковерканными вилками хавать. Шантарская девушка Маша смотрела на всю эту экзотику с толикой опаски и ковыряла вилкой вяло, а Карташ с Гриневским, потому как жизнью приученные быть к еде неприхотливыми, наяривали источающую жир баранину за обе щеки. Карташ, тем не менее, не забывал краем глаза попутно отслеживать обстановку. Обстановка оставалась стабильной: вокруг тихо, темно и безлюдно. Как в могиле. И он, как ни странно, успокоился.
Вновь показалась давешняя хозяйка достархана, не в пример прошлому разу доброжелательная и предупредительная, – а все по причине отслюнявленных ей пятидесяти баксов. Осведомилась елейно:
– Желаете еще что-ни... А ну кыш отсюда, порсы![3]
Все обернулись.
Последняя фраза относилась к девчушке, сунувшей было в столовку нос, – в грязных джинсах и какой-то местной одежке, напоминающей футболку с длинными рукавами и плюмажем с колоритным орнаментом. Годочков было ей ну никак не больше двенадцати, смугленькая, востроглазая и губастая.
– Кыш, кому сказала! – повысила голос хозяйка и прибавила еще несколько заковыристых слов по-тутошнему.
Девчушка звонко ответила заковыристо не менее, тряхнула гривой иссиня-черных волос, заплетенных в миллион косичек, и скрылась.
– Повадились ведь попрошайничать, гуджуки[4], – проворчала тетка. – То хлебушек выспрашивают, то сопрут чего… а то и вот типа вас сопровождающим предлагают не скажу что…
– Вкусно, спасибо, – сказала Маша.
– Старалась, – сказала тетка. – Так как насчет добавки и купить-продать?
– Я за добавку, – тут же вскинулся Петр Гриневский.
– Цыц мне. Не набивать брюхо перед походом. Значит так. Добавки – отказать, куплю-продажу – надо обдумать, – Алексей допил чаек (вот чай был абсолютно
– Да кто ж меня спрашивать будет. Вы на станции-то были? Туда идти надо, там все начальство.
Они переглянулись. На станцию – это вряд ли. Груз секретный, контрабандный, кто ж его через бюрократию проводить станет… Нет, ребята, либо их должны встретить возле точки прибытия, либо другого не дано. Опять нахлынуло ощущение угрозы.
– Ладно, – вздохнул Алексей. – Давай меняться, уважаемая. А потом мы думать будем.
Местные фантики именовались манатами и у тетки имелись прямо-таки устрашающего достоинства – по пять и десять тысяч. Монеты, которые звались тенге, номиналом уступали бумажкам ненамного: были в пятьсот и тысячу. Вновь нахлынули кошмарные воспоминания о перестроечных временах и раздутых, как труп, ценах, однако путем аккуратных расспросов выяснилось, что
Но совершить денежный обмен они не успели. Вторично распахнулась дверь в столовую, и сердце Алексея провалилось куда-то в желудок, потянув за собой все прочие внутренние органы, так что аж горло перехватило, и он лишь мог молить бога, чтобы его эмоции не отразились на лице. «Твою мать, – яркой вспышкой мелькнуло в мозгу, – этого только не хватало…» Рука Гриневского метнулась было к пояснице, где, заткнутая за пояс, терпеливо ждала, когда можно будет вволю повеселиться, верная «Беретта», но зэк себя одернул. Сделал скучающее лицо и отвернулся. А вот Маша вела себя неправильно. То есть настолько неправильно, что Карташ на месте вошедшего немедленно выхватил бы ствол и открыл огонь на поражение, а уж после принялся бы разбираться – кто, зачем и на фига. Помертвев лицом, расширенными от ужаса и безнадеги глазами Маша смотрела на их сваленную в углу поклажу. Сквозь материю отчетливо проступали очертания «калаша». Более того: его приклад немного высовывался из-под тесемки…
«А при чем здесь девка-то?! – рявкнул на себя Алексей. – Сам виноват, идиот, кретин, дезертиришка хренов, сам ведь паковал и прятал! Расслабиться, пожрать ему захотелось!!!»
И с видом благонадежнейшего гостя из братской республики повернулся к новому персонажу на сцене.
А на сцену вышел мент.
Было бы нелепо сомневаться, что азиат и в форме, разумеется, ненашенской, однако ж не оставляющей ни малейших сомнений, что именно ментовской: серый бушлат с какими-то непонятными нашивками и шевронами, пояс с дубинкой, кобурой и наручниками, штаны, заправленные в высокие ботинки на шнуровке.
Вразвалочку он пересек зал, поздоровался с хозяйкой (та пискнула что-то почтительное) и повернулся к сибирским сопровождающим.
Молодой еще, сопляк-сопляком, с круглым лицом и едва пробивающимися над губой усиками, с какими-то прыщиками на лбу, но взгляд его узких зенок из-под чахлых бровей был внимательный и донельзя неприятный.
– Мир вам, гости дорогие, – сказал он, и непонятно было, то ли издевается, сука, то ли так тут в самом деле принято начинать разговор, обычно заканчивающийся широко известным «Никому не двигаться, руки в гору!». – Иду вот мимо, смотрю – люди гражданские, напрочь незнакомые, с вещами и обедают, думаю: а что это незнакомые люди делают ночью на сортировочной станции? Дай, думаю, зайду, поздороваюсь, познакомлюсь. Может, помощь нужна, да?
Сама доброжелательность он был, но и самый захудалый лох такой доброжелательности бы не поверил ни на грош.
Только бы никто из наших не
– И вам мир, уважаемый, – через силу улыбнулся он и почувствовал, что края губ дрожат как зайцы. – Мы груз сопровождали, из Сибири привезли, вот, ждем встречающих, а они чего-то запаздывают…
Краем глаза он заметил мелькнувшее в окне лицо давешней соплюшки – та наблюдала за происходящим с жадным любопытством.
«Настучала, тварь нерусская, – с бессильной тоской подумал он. – На хлебушек зарабатывает, коза туркменская…»
– Из Сибири, значит, – почесал висок ментяра и расплылся в улыбке – такой широкой, что лицо его превратилось в грушу. – Чего ж не понять, уважаемые, это мы понимаем, добро пожаловать… Хрень какую-то железную привезли и вагончик-теплушку, правильно я понимаю?
На это Алексей не нашелся, что ответить. Тетка бочком-бочком ретировалась в сторону своего поста – к стульчику и газетке. А мент произнес фразу не менее известную:
– А на документики ваши взглянуть позволите?
«Бля-а…»
Сопроводительные документы они отдали аксакалу в наколках, поэтому пришлось играть сицилианскую защиту – то бишь переходить в наступление:
– А представляться туркменским милиционерам не полагается? Или как вы там называетесь…
Он просто тянул время, скоренько
Конечно, если сопливого ментика за дверью поджидает группа поддержки, то тогда дело плохо, тогда…
Группа поддержки ментика поджидала.
Глава 5
Сплошь познавательная
Выстрелом грохнула распахиваемая дверь, и в столовой неожиданно стало многолюдно. Внутрь, толкаясь, полезли аборигены. Чуть позже Карташ насчитал всего четверых, однако на тот момент казалось, что их не меньше десятка.
– Генгеш-той! Генгеш-той! – выкрикивал замыкающий, и Алексей в первый момент никак не мог сообразить, что это означает, а когда сообразил, едва не обмочился от счастья.
«Генгеш-той». Пароль Дангатара.
Трое новых персонажей слаженно распределились вдоль стен, а замыкающий, как выяснилось – предводитель, низенький плотнотелый туркмен в летах, бодренько засеменил к столу, громко говоря на ходу и при этом потешно разводя ручками:
– Генгеш-той, уважаемые, генгеш-той! Не надо стрелять, не надо войны, никто не хочет воевать!
И в самом деле, даже ментик, падла, улыбался еще шире, хотя это казалось просто невозможным, и кобуру лапать не спешил. Троица угрюмых парней вдоль стен оружие в руках держала, но стволы смотрели исключительно вверх. Предводитель банды так и вовсе не был вооружен – ручонки пустые, да и за поясом ничего, это было хорошо видно, поскольку полы его темно-синего, до пят халата с вышивкой тяжело колыхались при каждом шажке. Хотя – кто этих азиатов разберет, где они волыны могут прятать…
На спрятавшуюся за стойкой хозяйку сего мирного заведения, пребывающую в полных непонятках и оттого решившую переждать, никто внимания не обращал.
– Меня зовут Ханджар, нас послал господин Дангатар Махмуд-оглы, – затараторил туркмен, приблизившись. – Мы приехали встретить уважаемых русских гостей и проводить к хозяину. Генгеш-той! Не будем стрелять, да?
Был он весь какой-то лоснящийся, округлый, ни дать ни взять – евнух на пенсии с иллюстрации из «Тысячи и одной ночи», лет шестидесяти, в расписном халате, почти лысый, с крошечными чингизхановскими усиками возле самых уголков губастого рта и такой же недоразвитой бороденкой, растущей из середины мясистого подбородка, с маслянистыми глазками, щурящимися из-под набрякших век, с раздутыми щеками…
Поделиться книгой: