Бронепоезд No 14,69

-- Хо-о!..

-- Прореху-то застегни, чорт!

-- Валяй, Пентя, запузыривай...

-- Втемяшь ему!

-- Чать тоже человек!..

-- На камне и то выдолбить можно.

-- Лупи!..

Крепкотелая Авдотья Сещенкова, подобрав палевые юбки, наклонилась, толкнула американца плечом:

-- Ты вникай, дурень, тебе же добра хочут!

Американский солдат оглядывал волосатые красно-бронзовые лица мужиков, расстегнутую прореху штанов Знобова, слушал непонятный говор и вежливо мял в улыбке бритое лицо.

Мужики возбужденно ходили вокруг него, передвигая его в толпе, как лист по воде; громко, как глухому, кричали, жали руки.

Американец, часто мигая, как от дыма, поднимал кверху голову, улыбался и ничего не понимал.

Окорок закричал американцу во весь голос:

-- Ты им там разъясни подробно. Не хорошо, мол.

-- Зачем нам мешать!

-- Против свово брата заставляют итти!

Вершинин степенно сказал:

-- Люди все хорошие, должны понять. Такие ж хрестьяне, как и мы, скажем, пашете и все такое. Японец -- он што, рис жрет, для него по-другому говорить надо.

Знобов тяжело затоптался перед американцем и, приглаживая усы, сказал:

-- Мы разбоем не занимамся, мы порядок наводим! У вас, поди, этого не знают за морем-то; далеко; да и опять и душа-то у тебе чужой земли...

Голоса повышались, густели.

Американец беспомощно оглянулся и проговорил:

-- I dont understand!

Мужики в-раз смолкли.

Васька Окорок сказал:

-- Не вникат! По русски-то не знат, бедность.

Мужики медленно и, словно виновато, отошли от американца.

Вершинин почувствовал смущенье.

-- Отправить его в обоз, что тут с ним чертомелиться? -сказал он Знобову.

Знобов не соглашался, упорно твердя:

-- Он поймет... тут только надо... он поймет!..

Знобов думал.

Американец, все припадая на ногу, слегка покачиваясь, стоял и чуть заметно, как ветерок стога сена, ворошила его лицо тоска.

Син-Бин-У лег на землю подле американца; закрыв ладонью глаза, тянул пронзительную китайскую песню.

-- Мука-мученическая, -- сказал тоскливо Вершинин.

Васька Окорок нехотя предложил:

-- Рази книжку каку?

Найденные книжки были все русские.

-- Только на раскурку и годны, -- сказал Знобов, кабы с картинками.

Авдотья пошла вперед, к возам, стоявшим у поскотины, долго рылась в сундуках и, наконец принесла истрепанный с оборванными углами учебник закона божия для сельских школ.

-- Може по закону? -- спросила она.

Знобов открыл книжку и сказал недоумевающе:

-- Картинки-то божественны. Нам его не перекрещивать. Не попы.

-- А ты попробуй, -- предложил Васька.

-- Как его. Не поймет, поди?

-- Может поймет. Валяй!

Знобов подозвал американца:

-- Эй, товарищ, иди-ка сюда!

Американец подошел.

Мужики опять собрались, опять задышали хлебом, табаком.

-- Ленин! -- сказал громко и твердо Знобов как-то нечаянно, словно оступясь, улыбнулся.

Американец вздрогнул всем телом, блеснул глазами и радостно ответил:

-- There's a chap!

Знобов стукнул себя кулаком в грудь, и похлопывая ладонью мужиков по плечам и спинам, почему-то ломанным языком прокричал:

-- Советска республика!

Американец протянул руки к мужикам, щеки у него запрыгали и он возбужденно закричал:

-- That is pretty in deed!

Мужики радостно захохотали.

-- Понимат, стерва!

-- Вот, сволочь, а?

-- А Пентя-то, Пентя-то по-американски кроет!

-- Ты ихних-то буржуев по матушке, Пентя!

Знобов торопливо раскинул учебник закона божия и тыча пальцем в картинку, где Авраам приносил в жертву Исаака, а вверху на облаках висел бог, стал разъяснять:

-- Этот с ножом-то -- буржуй. Ишь, брюхо-то распустил, часы с цапочкой только. А здесь, на бревнах-то, пролетариат лежит, -- понял? Про-ле-та ри ат.

Американец указал себе рукой на грудь и, протяжно и радостно заикаясь, гордо проговорил:

-- Про ле та ри-ат... We!

Мужики обнимали американца, щупали его одежду и изо всей силы жали его руки, плечи.

Васька Окорок, схватив его за голову и заглядывая в глаза, восторженно орал:

-- Парень, ты скажи та-ам. За морями-то!..

-- Будет тебе, ветрень, -- говорил любовно Вершинин.

Знобов продолжал:

-- Лежит он -- пролетариат, на бревнах, а буржуй его режет. А на облаках-то -- японец, американка, англичанка -- вся эта сволочь, империализма самая сидит.

Американец сорвал с головы фуражку и завопил:

-- Империализм, awy!

Знобов с ожесточением швырнул книжку о земь.

-- Империализму с буржуями к чертям!

Син-Бин-У подскочил к американцу и, подтягивая спадающие штаны, торопливо проговорил:

-- Русики ресыпубылика-а. Кытайси ресыпубылика-а. Мериканысы ресыпубылика-а пухао. Нипонсы, пухао, надо, надо ресыпубылика-а. Кыра-а-сна ресыпубылика-а нада-нада*1.

И, оглядевшись кругом, встал на цыпочки, и, медленно подымая большой палец руки кверху, проговорил:

-- Шанго.

Вершинин приказал:

-- Накормить его надо. А потом вывести на дорогу и пусти.

Старик конвоир спросил:

-- Глаза-то завязать, как поведем. Не приведет сюда?

Мужики решили:

-- Не надо. Не выдаст!

V.

Партизаны с хохотом, свистом, вскинули ружья на плечи.

Окорок закрутил курчавой рыжей головой, вдруг тонким, как паутинка, голоском затянул:

Я рассею грусть-тоску по зеленому лужку.

Уродись моя тоска мелкой травкой-муравой,

Ты не сохни, ты не блекни, цветами расцвети...

И какой-то быстрый и веселый голос ударил вслед за Васькой:

Я рассеявши пошел, во зеленый сад вошел -

Много в саду вишенья, винограду, грушенья.

И тут сотня хриплых, порывистых, похожих на морской ветер, мужицких голосов рванула, подняла и понесла в тропы, в лес, в горы:

Я рассеявши пошел.

Во зеленый сад вошел.

-- Э-э-эх...

-- Сью-ю-ю!..