Когда они ехали по сырым серым улочкам Лимерика, Шон взглянул на часы и заметил, что становится поздно. Он повел машину быстрее, более сосредоточенно.

Ему хотелось попасть в Кашель засветло.

Тащить оборудование на крутой холм пришлось на себе. Это заняло почти половину утра. Мужчины нагрузились камерой с аксессуарами; Энджела с Джейни поделили между собой еду и пиво.

К десяти часам облака отступили, и они обнаружили, что день, на их счастье, выдался ясный и солнечный.

В два часа сделали перерыв на обед.

К четырем съемка завершилась.

Потом Шон решил в последний раз снять каменный крест — уж очень хорошо было освещение. Пока выстраивали план, Энджела сидела на оползающей куче каменных обломков и перечитывала свои записи. Она чувствовала усталость, однако сейчас это ощущение не было неприятным. Она оглянулась на возившихся с камерой ребят, потом выпрямилась. Камера. У нее в сумке. Вот о чем она начисто забыла. Мать никогда бы не простила ей этого.

Установив выдержку 1/16, она встала, но слишком быстро. Земля под ногами закачалась, в глаза волной плеснула тьма.

Не может быть!, подумала она. Так скоро? Смешно. Она оперлась о стену и устояла.

— Энджела? — Джейни, озабоченно наблюдавшая за ней. Она остановилась, подняла упавшую камеру и подала Энджеле. — Что случилось?

Энджела поспешно села на кучу камней.

— Голова вдруг закружилась, — сказала она. И почувствовала, что ушибла лодыжку.

Джейни кивнула на камеру, лежавшую у Энджелы на коленях.

— Надеюсь, она не разбилась.

Энджела осмотрела ее. Объектив треснул.

— Извини, Эндж. — Робин. Он показывал в ее сторону. — Тебе придется пересесть. Попадаешь в кадр.

— Она могла бы быть туристкой, — предложил Шон.

Продолжая проклинать собственную неловкость, Энджела переместилась к соседнему валуну. Подбежал ассистент Робина с концом рулетки в руке, взгромоздился на ту кучу камней, где она только что сидела и прижал металлический кончик к каменной колонне креста, балансируя на камнях в позе балетного танцовщика. Энджела уставилась на его грязные теннисные туфли.

Раздался голос Робина:

— Тридцать два.

Парнишка спрыгнул вниз, сбросив с груды обломков несколько камней. Один из них скатился по короткому спуску вниз, туда, где сидела Энджела, и остановился возле ее ноги. Она протянула руку и взяла его, намереваясь забросить обратно. Но что-то в нем привлекло ее внимание. Она рассмотрела камень поближе. Занятно. У него было лицо: беловатое, круглое, как маленький апельсин, с двумя небольшими выпуклостями, похожими на вытаращенные глазенки, и небольшой ямкой вместо округленного изумленным "О" рта. Или это была усмешка? Энджела ощупала камень. Поверхность оказалась гладкой, как мрамор или полированная кость. Она повертела его в руках, пытаясь определить, что такое эта рожица: игра природы или дело рук человека. Тут ее осенило. А почему бы и нет? Лучше, чем фотография. Она задумчиво взвесила камень на руке.

Нетерпеливый голос Шона:

— Кто-нибудь будет записывать?

Энджела кинула камень в сумку и потянулась за блокнотом.

Понедельник они провели в Дублине, сдавая взятое напрокат оборудование, занимаясь отправкой пленки и оплачивая счета. Лили с ассистентом Робина, прихватив последние записи Энджелы, вернулись в Лондон. Вечером, на прощальном обеде в закусочной, где играла на ложках похожая на Бо Дерек девушка, они простились с Диллоном, Джейни и Робином. Молчаливая и мрачная Энджела ковыряла рагу с чесночным соусом. Она так и не нашла минуты, которая показалась бы ей подходящей для того, чтобы объявить Шону новость. И чем больше Энджела откладывала, тем больше ее это угнетало. Теперь она чувствовала: сомневаться нечего, она беременна.

За кофе, словно осознав, что это его последняя возможность, Диллон перекричал музыку и обрушил на присутствующих поток непрошенных сведений из области ирландской литературы и политики: Джоффри Китинг, и Стэндиш О`Греди, и фении, и вильямитские войны, и восточное воспитание, и Мод Ганн, и знает ли Энджела, что первым человеком, ступившим на берег с корабля Колумба, был ирландец по имени Патрик Мак-Гайр? Сидевшие рядышком и державшиеся под столом за руки Робин с Джейни молчали с одинаковыми застывшими усмешками. Шон играл вилкой и уголком глаза следил за девушкой с внешностью Бо Дерек. Энджела, прихлебывая ирландский кофе, следила за Шоном.

Уходя, девушка быстро, фамильярно улыбнулась ему — «эй, привет!», — и на губах задумчиво помешивавшего свой кофе Шона заиграла ответная полуулыбка.

Робин пристально посмотрел вслед удаляющейся фигурке.

— Очень ничего себе, верно? — восторженно сказал он, подразумевая игру девушки. Энджела тут же вызывающе посмотрела на Шона, но он отвел глаза.

Диллон отвез их обратно в гостиницу на своем фольксвагене. Энджела неловко сгорбилась на заднем сиденье между Робином и Джейни. Теперь ее подавленность уступила место злости — злости не только на Шона, но и на себя.

Не переставая рассказывать анекдоты, священник повез их кружным путем, предоставляя возможность бросить на Дублин последний мимолетный взгляд. Они переехали реку по мосту О`Коннел. Хочет кто-нибудь выйти и посмотреть? Нет, уже делается поздно. Им еще собирать вещи, а рано утром надо успеть на самолет.

Вернувшись в гостиницу, они разложили на кроватях и всех доступных поверхностях сумки и чемоданы. Усевшись на пол, Энджела принялась в безмолвной ярости сортировать одежду, камеры, катушки пленки, бумаги, журналы, книги, открытки, кассеты, электронные игры и сувениры. Шон на своей половине номера поднял вверх коробку гаванских сигар.

— Как ты думаешь, ты сумеешь провезти их через таможню? — спросил он.

Энджела протянула руку и добавила коробку к вороху своих вещей.

— По-моему, у нас наберется пара сотен фунтов лишнего веса, — объявил Шон, перетаскивая упакованную сумку через выступающий порожек ванной комнаты.

Не говоря ни слова, Энджела расстегнула молнию саквояжа, который только что закончила паковать, и принялась упрямо выбрасывать из него предметы в мусорное ведро, украшенное изображением клевера и надписью «Добро пожаловать в Бэнтри-Бэй». Салфетки, лосьон для рук, лак для волос; шмяк! шмяк! шмяк! Это занятие начинало ей нравиться: оно давало выход сдерживаемым чувствам и тем самым приносило облегчение. Чем больше Энджела выкидывала, тем от большего ей хотелось избавиться. Вскоре она уже озиралась в поисках остального багажа.

Шон поставил тяжелую сумку, которую нес, и выпрямился, осознав наконец, что что-то не так.

— Эй, — вмешался он.

Энджела остановилась и посмотрела на него — лицо бледное, губы сжаты.

— Ты же знаешь, всегда можно отослать это наземным путем.

Энджела вернулась к своему занятию и ухватилась за красивую скатерть из ирландских кружев.

— Какой смысл? — Она внимательно осмотрела кружево, потом отложила в сторону. — Почти весь этот хлам я могу купить и дома. Зачем тащить его с собой на другую сторону земного шара? — Она плюхнула в ведро книжку в мягкой обложке, подчеркивая суть сказанного.

— Эндж?

— Что.

— Я не хотел сказать, что ты все это должна выбросить.

— Честное слово, это неважно. — Она порылась в сумке и вынула что-то круглое, завернутое в салфетку.

— Что это? — с любопытством спросил Шон.

— Камень.

— Камень?

Она развернула салфетку и повертела камень перед Шоном, свободной рукой прощупывая сумку.

— Я нашла его в Кашеле. И подумала, что возьму домой, на память.

Шон осмотрел его.

— Красивый.

— Недостаточно красивый. — Энджела отобрала у него свою находку.

— Эй, не выбрасывай.

— Вот. — Она капризно положила камень в мусорное ведро. — Все. Потеть не придется. — И мило улыбнулась Шону.

Шон присмотрелся к ней повнимательнее.

— Тогда, может, ты объяснишь, в чем проблема?

— Проблема?

— Да ладно. Давай на равных. Не надо играть в игры. — Он уставился в пол неподалеку от нее. — Я что-нибудь натворил?

Энджела неподвижно смотрела прямо перед собой.

— Девица с ложками?

Неожиданно испугавшись, она помотала головой.

— А что же? Я все-таки что-то натворил?

Энджела обхватила себя руками.

— Скажи.

Пристально глядя в его серьезное, озабоченное лицо, Энджела поняла, отчего так сильно любит этого человека. Она вздохнула.

— Так страшно? — сказал он.

Да какого черта. Сейчас или никогда. Было так приятно, детка.

— По-моему, я беременна, — прошептала она.

Шон, не моргнув глазом, продолжал глядеть на нее. Он что, не слышал? Энджела подивилась его самообладанию. Шон поднялся, подвинул стоявший на кровати чемодан и сел рядом, по-прежнему не сводя с нее глаз.

Сейчас. Сейчас начнется, подумала она. Поиски виноватого, взаимные обвинения, уличение в беспечности.

— Ты уверена? — спросил он.

— Нет. Но, чем больше времени проходит, тем больше я убеждаюсь.

— Большая задержка?

— Почти неделя. — Она встала и аккуратно положила кружевную скатерть на стопку одежды. Шон не спускал с нее глаз.

— Что ты собираешься делать?

— Пойду к доктору Спэрлингу, когда вернусь.

— Чтобы убедиться?

Она кивнула.

— А потом?

— Точно не знаю.

— А чего бы ты хотела?

— В идеале?

Он кивнул.

— Разумеется.

Кусочки головоломки вдруг стали на места, и нерешительность Энджелы как рукой сняло.

— Я хотела бы оставить ребенка, — выпалила она.

Шон смотрел на нее целую вечность — так, во всяком случае, ей показалось. Она принялась рассеянно расстегивать саквояж, рассудительно объясняя:

— Наверное, ну… пройдет время и, не успеешь оглянуться… — Молнию заело, Энджела принялась дергать замок. Шон пришел на помощь. — Я думала про аборт. — Она посмотрела на него. Теперь Шон хмурился. — Я знаю, что это звучит банально, но мне действительно хотелось бы оставить ребенка. Пока еще не поздно. Пока я еще могу.

Она собрала стопку блузок и скатерть и осторожно уложила в саквояж.

— Естественно, я не жду, что ты… — Энджела поискала слово. — Примешь в этом участие. Я знаю, как много для тебя… для нас обоих… значит независимость.

Шон подошел к ней, осторожно освободил ее руки от работы, которую они выполняли. И развернул Энджелу лицом к себе.

— Посмотри на меня, — сказал он.

— Я серьезно.

— Я знаю.

Она встревоженно обшаривала взглядом его лицо. Шон усмехнулся, легонько чмокнул ее в кончик носа и тихо сказал:

— Глупышка.