Первые листы

Пылкий и нетерпеливый, товарищ Иосиф так и расцвел. Захотел тут же поглядеть, каков шрифт, какая гарнитура.

А шрифта-то и нет... Человек растерялся.

Однако первый номер "Искры" был отпечатан. Каким образом? Естественно, при помощи шрифта. Но как был раздобыт мешок русских литер, осталось неизвестным. Можно лишь сказать, что без участия немецких товарищей, в том числе социал-демократа Германа Рау, рискованная эта операция осуществиться не могла.

Итак, шрифт добыт. Но он в центре города, в тайнике. Не ближний край перетащить мешок свинца, из улицы в улицу, в предместье! Сколько встречных пешеходов, гуляющих, любопытных и просто зевак, надо миновать... Решено было переправлять шрифт в Пробстхайду по частям, чтобы в случае провала носильщика не лишиться всего. Эта груда свинца была сейчас для Ленина дороже несметных богатств, о каких только в сказках сказывается.

Иосиф Блюменфельд не отходил от Ленина, твердил: "Мне поручите, мне..."

- Успокойтесь, - отвечал Владимир Ильич, - нельзя так. Вы как горячечный.

Блюменфельд сразу менялся, изображая человека спокойного, рассудительного, какой не дрогнет перед опасностью.

Владимир Ильич был в затруднении. Блюменфельд прекрасный товарищ, готов за правое дело жизнь положить, а самообладания в себе не воспитал... Но выбора нет: налицо Блюменфельд и опять Блюменфельд - только и всего. И Ленин, вразумив пылкого молодого человека, отправил его за шрифтом.

* * *

Мальчика в типографии звали Макс Пуршвиц. С появлением таинственного господина из России он потерял покой. Зачем приехал, о чем русский и хозяин шушукаются, запираясь в кабинете, - это же каждому интересно! А тут еще господин Рау вздумал Макса припугнуть. "Осрамил, - говорит, - меня перед гостем, с перепачканной рожей, грязнуля, высунулся... Не смей ни подходить к нему, ни вопросы задавать!" Ушел уже, было, Рау из типографии, но воротился: "Ослушаешься - прогоню! На твое место всякий прибежит - и кликать не надо, только дверь в типографию открой!"

После такого внушения Макс понял, что ему с собой не совладать: "Тайна должна быть раскрыта - иначе он не мужчина, а дрек!" Но на хозяина обиделся: "Грязнулей обозвал... А он, Макс, рабочий человек на работе, кругом эта краска прилипчивая - тут и божий ангел в своих светлых одеждах станет на черта похож!"

Правду сказать, в этот злосчастный день Макс и вовсе не умывался. Проспал, пора бежать в типографию - а как же голуби? Кто их выпустит из голубятни, посвистит, с крыши махалкой помашет? Того не понимают, что голубю летать надо, иначе зажиреет. А у него, Макса Пуршвица, стайка породистая. Один турман чего стоит: сам белый, а глазки красненькие, мохноногий, на голове султанчик. А в лёте - залюбуешься! Возьмет высоту - и давай играть: то нырнет, то перекувырнется, то будто нос срежет Максу... Весельчак, каких и среди людей поискать. В городе на ярмарке у ребят выменял, троих за одного отдал...

Был вечер. Голуби сидели, воркуя, кто на плечах и на голове у Макса, кто на крыше дома, а сам он делал приборку в голубятне: вычистил помещение, переменил птицам воду, насыпал в кормушку гороху и задумался... Господин Рау обещал про голубей в Турнцейтунг напечатать - а тут: "Выгоню!" Эх, жизнь, и кто тебя, сиротскую, выдумал...

Загрустил мальчуган, но ненадолго. Во дворе появился еще один иностранец, - это был Иосиф Блюменфельд. У Макса пугливо сердце екнуло: почуял - тайна близится к развязке... Но в чем она? Только бы не прозевать!..

Новый человек пришел в типографию, наклонился над наборной кассой, поковырялся в литерах и заворчал, чем-то недовольный.

Макса такое пренебрежение к типографии задело.

- Gutes din! - сказал он с вызовом.

Пришедший повернулся к нему - а на лице беспомощная улыбка. Не понял иностранец немецких слов. Потом ткнул себя пальцем в грудь:

- Вернер... Ихь бин Вернер!

На том и разошлись.

Однажды Максу не спалось. Вертелся под периной, вертелся, - но холодно, декабрь, не согреться. Встал, оделся. Еще рано, типография закрыта - и все-таки его потянуло к типографии... Глядит - а Вернер со двора зашагал. Макс крадучись устремился за ним.

* * *

На одной из центральных улиц Лейпцига появился старьевщик. Он катил перед собой тележку с мусором. Под брезентом была груда костей, какие выбрасывают из кухонь на помойку, и рваная, выношенная обувь, тоже сваленная в кучу. Шагал старьевщик с трудом. В этом сгорбленном старике трудно было бы узнать щеголеватого Иосифа Блюменфельда.

Вместе с ним, помогая толкать тележку, столь же понуро брел мальчуган-оборвыш, ясно кто - Макс Пуршвиц. На этот раз он измазал лицо в свое удовольствие. За спиной на лямках у него был мешок, из которого торчала такая же выброшенная обувь.

Туманное декабрьское утро прояснилось. На улице появились прохожие и заспешили по своим делам. Некоторые брезгливо косились на тележку с отбросами. Но куда деваться старьевщику? Уже катят экипажи, того и гляди попадешь под копыта лошадей. И человек невольно жался к тротуару... Вдруг полицейский. С бранью преградил дорогу старьевщику.

- Щуцман... - обомлев, простонал мальчуган и кинулся в сторону - ведь в заплечном мешке у него не просто рваная обувь: в негодных ботинках по узелку русского шрифта. Охваченный ужасом, он мог бы наделать глупостей и лишиться драгоценной ноши... Но тут над головой прогремело: "Прочь с дороги!" - и парня полоснули кнутом. Ахнув от боли, Макс схватился за окровавленную щеку и пришел в себя.

Видит: шуцман требует поднять тряпичное покрывало на тележке и Вернер делать нечего - подчиняется. А сам мычит, прикинувшись немым (опасается обнаружить плохой немецкий), мычит и машет Пуршвицу - зовет на помощь. А мальчишка словно и не слышит. Затаясь, глядит на руку шуцмана. В ней жезл. Вот тычет жезлом в груду костей. Это не страшно - кости насыпаны для виду. Разворошил кости... А рядом рваные ботинки. Только бы не тронул - они тяжелые, заподозрит неладное. А в каждом шрифт...

Макс почувствовал - нечем дышать. Жадно втянул воздух... Так и есть жезл приближается к ботинкам...

- Господин шуцман! - в отчаянии закричал мальчуган. - Они вонючие, из помойки!

Полицейский от внезапного крика вздрогнул. Отдернул руку с жезлом и принялся ругать мальчугана.

Макс - в слезы... Конечно, Вернеру не следовало останавливаться. А если уж задержан - тут же сказать условленное: мол, извините, заблудились, нам на клееварочный завод! И никакому шуцману не пришло бы в голову ковыряться в отбросах - прогнал бы мусорщиков с центральных улиц, и только... Но оба оплошали: Вернер некстати прикинулся немым, а Макс словно онемел от потрясения. Вот и дождались обыска...

Казалось, провал операции по доставке шрифта неминуем. И вдруг спасение... Спасли драгоценный груз, сами того не подозревая, прохожие. Отбросы на тележке, расковыренные полицейским, так засмердили, что из толпы прохожих посыпались протесты и ретивому стражу порядка пригрозили, что на него пожалуются в магистрат. Шуцман сразу сник. Вылупил устрашающе глаза на старьевщиков и процедил:

- Weg! Fort! (Пошли прочь!)

* * *

Типография Германа Рау небольшая, теснится в двух комнатах. Печатная машина за перегородкой. Сквозь стеклянную дверь видно чугунное колесо с рукоятью. К рукояти становится человек, вращает колесо, и машина, постукивая, приходит в движение. Печатник пускает под крутящийся вал листы бумаги, на них оттискивается текст, и по другую сторону вала приспособление, похожее на грабли, укладывает в стопку отпечатанное.

Однако торжественный момент печатания "Искры" еще не наступил. Идет подготовка.

Владимир Ильич принес статью, которой дал название: "Насущные задачи нашего движения". Ее будут изучать и изучать рабочие России, таясь от полиции, жандармов, агентов охранки. Это - главный материал в газете. Рядом встанет рассказ о Вильгельме Либкнехте. "Старейший вождь германской социал-демократии", - сказано о нем. Он незадолго перед тем умер, этот замечательный революционер, и рабочие многих стран со скорбью опустили его в могилу.

Владимир Ильич подготовил материал и для обратной стороны газетного листа. Все написанное вручил Блюменфельду. Они улыбнулись друг другу. Иосиф помедлил, переживая торжественную минуту, и принялся старательно, не торопясь, делать набор. Будто выклевывал щипчиками из гнезд нужные литеры.

Полученный шрифт поместили на чугунной плите - талере. Выровняли и скрепили металлической рамкой. Каждая литера стояла очком вверх. Смазали набор типографской краской и наложили на него лист бумаги. Оставалось, чтобы получить пробный оттиск, двинуть поверху тяжелый цилиндр-каток. И тут к тискальному станку прорвался Макс Пуршвиц...

Можно было понять возбуждение мальчугана, который и мучившую его тайну раскрыл (секретный заказ на русскую газету!), и в старьевщики превращался, и едва в лапы грозного шуцмана не попал, - словом, на протяжении одного дня пережил столько несчастий и радостей, сколько за жизнь свою не знал... Так как же ему, человеку рабочему, не присоединиться к тем, кто готовил газету для рабочих России!

Горячность мальчишки встревожила Германа Рау.

- Forsicht! - вслед ему сказал он. - Осторожно!

И хорошо, что сумел перехватить каток из рук Макса. Иначе чугунный цилиндр, не удержанный руками мальчишки, грохнулся бы на пол, а может быть, и треснул, став непригодным для работы.

Сконфуженный, жалкий, несчастный, Пуршвиц с опаской поднял глаза на русского редактора. Но Ленин тотчас сделал вид, что ему понравилась старательность юного рабочего, и дружески похлопал его по плечу.

Мальчишка в бурном ликовании умчался к своим голубям. Только там ему удавалось успокоиться.

А работа по выпуску газеты продолжалась. Оттиски и первой, и второй газетных полос взял Владимир Ильич и перешел в переднюю комнату, чтобы, как говорят полиграфисты, "держать корректуру". Он сел за большой стол, разложил перед собой листы, обмакнул перо в чернильницу и углубился в чтение.

В сторонке тихо, на кончик стула, присел Блюменфельд. Он не сводил глаз с Владимира Ильича. Волнение наборщика понятно. Отчеркнет строго перо Ленина одну опечатку, отчеркнет другую, - тут и со стыда сгоришь... Вспомнилось Блюменфельду его пожелание, которое, к сожалению, не удалось выполнить. Владимир Ильич рассчитывал печатать "Искру" мелким шрифтом - петитом. Хотелось ему, чтобы газета, при небольшом формате, вмещала бы много материала. Но немецкие товарищи сумели раздобыть только боргес - шрифт более крупный. А Владимир Ильич сказал: "Спасибо и на этом". Умеет ободрить товарищей. И тут же предложил, насколько только возможно технически, сузить поля газетного листа; сразу стало просторнее для текста, сгодился и боргес.

Декабрьский день короткий, начинало вечереть. Герман Рау зажег над столом керосиновую лампу и плотно завесил окна. Проверил, заперта ли дверь наружу.

Тишина... Ленин работает.

Вдруг в типографию постучались. Владимир Ильич вопросительно взглянул на Германа. Тот шагнул к двери... Оказалось, что Макс. Мальчишка мышью проскользнул в соседнюю комнату.

* * *

Наконец печатная машина, заново смазанная, пущена в ход. У рукояти колеса Макс Пуршвиц. Взглянуть на мальчишку - ну, разумеется, он держится здесь главным: не закрути он колесо - и машина ни с места. Второй человек у машины - печатник. Это сам хозяин Рау. Пошла машина. И вот первый отпечатанный лист. Это еще не газета - только лицевая ее полоса, но Владимир Ильич схватывает лист. Он любуется его видом, делясь впечатлениями с Блюменфельдом. Наборщик обрадован, все идет без замечаний.

Печатание газеты продолжается. Блюменфельд в помощь Максу встает к колесу машины. Они уже друзья - сдружил их поход за шрифтом.

Под "граблями" растет стопа листов. Но вот заготовленная для "Искры" бумага кончилась. Надо еще раз пропустить листы под вращающийся вал, но уже обратной стороной. Рау и Блюменфельд меняют в машине шрифт...

Вскоре печатание первого номера "Искры" закончено. Все устали, и все счастливы. Произошло это 24 декабря 1900 года, в канун нового столетия.

Владимир Ильич и Блюменфельд сразу же, упаковав тираж "Искры", уехали из Лейпцига.

* * *

Ленин был искусным конспиратором. После сибирской ссылки выехал за границу, имея законный паспорт за подписью полицейского чиновника, скрепленный казенной печатью. Владимир Ильич знал, что за ним увязались шпики: так пусть, решил он, видят, что перед ними добропорядочный путешественник. В таможне при досмотре багажа чиновник с особым усердием обследовал чемодан бывшего политического ссыльного - но ничего предосудительного не обнаружил. В смущении даже откозырял Ленину: "Извините, господин Ульянов, служба!" - И пожелал счастливого путешествия.

Оказавшись по ту сторону границы, Ленин, казалось бы, освободился от преследовавших его шпиков. Но предусмотрительности он не терял. Прописался в Праге и тут же вместо Ульянова стал "доктором Иорданским". Переехал в Мюнхен. Но и "доктора Иорданского" шпики не нашли бы в этом городе: Владимир Ильич перешел на нелегальное положение. Вновь он стал "доктором Иорданским", когда через некоторое время встречал выбравшуюся из России Надежду Константиновну Крупскую. Было это на вокзале в Вене. В паспорте "доктора" появилась официальная запись: "При муже - жена Марица".

Владимир Ильич, вернувшись с Надеждой Константиновной в Мюнхен, принялся подготовлять издание нелегальной газеты. Сформировалась редколлегия - в нее вошли видные борцы против самодержавия: Георгий Валентинович Плеханов, Вера Засулич и еще трое или четверо.

Увлеченный делом, Ленин и не подозревал, какая опасность нависает над ним. Сыскная служба в царской России была поставлена высоко: обширная тайная агентура действовала и за границей. И совпадение: когда в Лейпциге был отпечатан первый номер "Искры", в Москве забеспокоился начальник охранного отделения полковник Зубатов. Этот жандарм был умен и проницателен. Приводим высказывание Зубатова (по документам из архивов охранки): "Ведь крупнее Ульянова сейчас в революции нет никого". И Зубатов предложил "срезать эту голову с революционного тела"... "без формальных улик". Этот свой разбойничий замысел Зубатов назвал "смелым шагом". Однако полиция указание своего шефа выполнить не смогла.

А "Искра", номер за номером, продолжала выходить. Но где редакция газеты, где Ленин - для сыщиков оставалось загадкой. Слежкой за революционерами за границей руководил некий Рачковский. "В настоящее время, - доносил он в департамент полиции, - мною принимаются соответствующие меры к выяснению наличного состава редакции и точного ее местопребывания. Я найду средство, действуя наверняка, ликвидировать эту крайне опасную организацию..." А на деле матерый сыщик оказался не больше чем болтуном.

Примечательно, что даже в России никто не ведал, где расположена редакция "Искры". Газету на заводах и фабриках, в солдатских казармах и на флоте тайно распространяли единомышленники Ленина. Среди них - Глеб Максимилианович Кржижановский, инженер, ближайший друг Ленина; Зинаида Павловна Невзорова, учительница, жена Кржижановского; Виктор Павлович Ногин - впоследствии нарком торговли в промышленности молодого Советского государства; Леонид Борисович Красин, инженер, впоследствии крупный нарком иностранных дел... Работать агентом "Искры" было честью для революционера.

Но где редакция газеты? Куда посылать материалы для печати и прежде всего заметки самих рабочих, которые Владимир Ильич очень ценил? Знали, что редакция в Германии. Но точный ее адрес был скрыт даже от агентов "Искры". Действовал закон ленинской конспирации... Искровец для своей почты в газету знал только один-единственный адрес в России. Оттуда в конверте с новым адресом материал переправляли до следующего промежуточного пункта. И так далее. Эту цепь следования письма к границе трудно было порвать жандармам: ведь каждый участник этой почты знал только свой передаточный пункт - и не больше. И в Германии письмо не сразу попадало в руки Ленина: только через цепь передаточных пунктов. Здесь на "Искру" работали немецкие товарищи.

Редакция первое время помещалась в Мюнхене. Здесь Владимир Ильич подготовлял материалы к печати в номер и отправлял в Лейпциг к Герману Рау. Много ли мог вместить номер газеты! Статьи и заметки умещались в обыкновенном почтовом конверте. Владимир Ильич надписывал: "Заказная бандероль". Сдавали письмо на почту, разумеется, не в Мюнхене - оно достигало Лейпцига кружным путем. В конспиративной практике Ленин не допускал ни малейшей слабины. Заметим кстати: редакция и типография "Искры" всегда помещались раздельно - в разных городах и даже, случалось, в разных странах. Так, с апреля по июнь 1902 года Ленин вынужден был от охранки скрываться в Лондоне, а печаталась газета в Мюнхене у преданного Ленину (как и Г. Рау) владельца типографии Максиминуса Эрнста...

Но это уже события, выходящие за рамки нашего рассказа. Каждый, кто углубляется в историю ленинской "Искры", не может не поразиться сверхчеловеческим силам, которые отдавал Владимир Ильич любимой газете. Талант, энтузиазм и вместе с тем осмотрительность и умение проникнуть в замысел врага (сильнейшей в Европе охранной службы) позволили Владимиру Ильичу поднять огромное дело общерусской рабочей революционной газеты. И думается, возьмись ставить "Искру" человек не столь крупный, "Искра" угасла бы, не возгоревшись в пламя...

Величаво звучат слова Ленина:

"Искра" создала Российскую социал-демократическую рабочую партию".

* * *

Шли годы... Минуло полвека, когда в Пробстхайде появилась экспедиция историков. Приехали сюда немецкие ученые, граждане новой страны на политической карте Европы - Германской Демократической Республики. Долог для них был путь в Пробстхайду - исчислялся годами...

Сперва историки обратились в Советский Союз. Сказали:

- Существует легенда, будто бы первый номер русской революционной газеты "Искра" был отпечатан в Лейпциге. Так ли это?

- Это не легенда, - ответили им. - Действительно Владимир Ильич Ленин, будучи в эмиграции, организовал в тысяча девятисотом году печатание "Искры" в Лейпциге.

Естественно, немецкие историки заинтересовались подробностями и прежде всего захотели узнать, в какой типографии печаталась газета. Ведь в Лейпциге уже и тогда их было множество.

Однако о типографии, которой воспользовался Владимир Ильич, не знали и в Советском Союзе. Ленин никому не раскрыл ее адреса.

Оставалось расспросить жителей Лейпцига. Начали с того, что разыскали, одного за другим, рабочих всех существовавших в 1900 году типографий. Немногие остались в живых. Это были глубокие старики. Но они, горячо одобряя предпринятые поиски места печатания "Искры", силились помочь искателям. И один за другим умолкали, сами удивленные своему неведению: "Не знаем... Не слыхали... Не помним такой типографии..."

Неудача не обескуражила историков. Принялись расспрашивать жителей города вразброд, надеясь на счастливый случай. Ушло на это несколько лет, но счастливый случай не представился...

Наконец обратились к помощи печати. Казалось бы, с этого следовало и начать, но... Из опыта научных работ в различных областях знания известно, что простое решение не всегда приходит сразу. Итак, уже только в 1952 году по поручению товарищей научный сотрудник исторического музея Лейпцига Фридрих Донат опубликовал в газете "Leipziger Volkszeitung" статью с призывом к горожанам сообщить в редакцию любые сведения о разыскиваемой типографии.

* * *

В этом седом и больном человеке едва ли можно было узнать бывшего проворного мальчугана и озорника из типографии в Пробстхайде... Прочел Макс Пуршвиц в местной газете статью Доната и задумался... Сколько времени утекло - и вдруг вспомнили! Как же быть? Не с кем и посоветоваться. Все трое - и Герман Рау и Вернер (Блюменфельд), и он, тогда подмастерье, - дали Ленину слово о печатании "Искры" в Пробстхайде нигде, никогда и никому не проговориться. Но Германа уже нет в живых; Вернер, с которым он, Пуршвиц, подружился, как уехал с Лениным, так и весточки о себе не подал... Где его искать, да и жив ли он?..

Получается, что тяжесть клятвенного слова теперь только на его совести. Задумался, оттягивая решение, - и вспомнилось ему детство, голубятня, мохноногий турман с султанчиком на голове. Бывало, взовьется турман ввысь, и уже едва приметен в небе, мерцает там, как белая звездочка. А мальчишка верил, что звезды знают будущее каждого человека. Но разве ночью сонными глазами разглядишь в глубине неба свою звезду - вон их какая россыпь!.. И он, бывало, нашептывал турману, чтобы тот поднялся еще выше, к звездам, - и сам, будто звездочка, выпытал бы там, у золотых подруг, что предназначено ему, подмастерью Максу, в жизни... Хотелось счастья. Но что такое счастье? Тут мысли мальчугана расплывались, и на лице застывала мечтательная улыбка...

Старик встрепенулся. Перечитал статью в газете, сказал себе: "Надо решать". Недолго ведь и ему, уже больному, беспомощному, осталось жить. Что же, унести тайну типографии с собой в могилу?

"Нет, - сказал себе старик, - совесть моя снимает с меня клятвенное слово. О том, где впервые напечатана "Искра", должны знать люди".

И редакция газеты получила письмо. Оно было подписано: "Макс Пуршвиц, ветеран рабочего движения в Германии".

* * *

К Пуршвицу нагрянули историки - сразу несколько человек. Старик их встретил, рассадил, и началась беседа. Выслушали историки бывшего подмастерья загадочной типографии, заполнили записями свои блокноты, и старик даже устал от жарких рукопожатий.

Поехали на место.

"Руссенштрассе... Руссенштрассе, сорок восемь! - нетерпеливо повторяли вслед за провожатым историки, радуясь удаче.

Вот и Пробстхайда. Вышли из машин - Пуршвиц перед каменным сараем. Здание показалось ему иным, чем было. И пониже, и поплоше. Но номер - 48, сомнений нет: это типография Германа Рау.

Между тем экспедиция историков разделилась - одни остались с Пуршвицем, другие поспешили во двор и внутрь здания.

Вдруг со двора закричали:

- Да ведь это столярная мастерская! Геноссе Пуршвиц, вы ошиблись!

Старик вздрогнул, схватился рукой за грудь, где сердце... Вновь смотрит на номер. Твердит протестующе: "Нет, не ошибся! Посмотрите сами: сорок восемь, Руссенштрассе, сорок восемь..."

Но лица историков уже замкнулись в недоверии к нему. Экспедиция не удалась. Люди сели в машины, чтобы ехать обратно. Холодно указали и старику место в машине. Но, опозоренный, он на приглашение не ответил. Машины уехали.

Пуршвиц побрел во двор. С опаской огляделся - тот ли?.. За полвека многое изменилось, но что-то осталось - знакомое... Старик взбодрился и вошел в каменный сарай. Взвизгивание пил, стук молотков, скипидарный запах стружки... Да, от типографии ничего не осталось, и две комнаты превращены в одну обширную. Заговорил с рабочими, его отправили к мастеру.

- Вы пожилой человек, - волнуясь, заговорил Пуршвиц, - и, быть может, слышали, что здесь была типография?

Тот недоверчиво усмехнулся:

- Не слыхал. Это когда же?

- Назад тому пятьдесят лет. В девятисотом...

Мастер выпроводил старика как сумасшедшего.