Меч Скелоса

Камбур, иранистанец на службе Самарры, кивнул. Арсиль был прав, и его мысли были мудрыми, — хотя Камбур побился бы об заклад на свои сапоги, что этот громадный парень с прямым носом и глазами цвета неба обдурил их всех. Камбур не собирался так уж сильно скучать по Сариду… хотя ему было жаль, что Испараны больше с ними не было. Он со спокойной душой оставлял ее на попечение Сарида, зная, что у того дома есть девушка и что их помолвка была оглашена и зарегистрирована. Камбур сам лелеял кое-какие идеи и надежды по поводу замбулийской чаровницы, которую они нашли рядом с Конаном в хорезмийском невольничьем караване.

«Так, значит, Арсиль боится за Сарида?» Камбур встряхнул покрытой шлемом головой. К черту Сарида! Пусть этот верзила-варвар остерегается! Испарана в достаточной степени женщина, в достаточной степени искусительница, чтобы даже его поставить на колени! А уж как она ненавидит этого киммерийца!

* * *

Предметы, загромождающие просторную комнату, были самыми разнообразными: от обычных, повседневных до странных, от экзотических до зловеще-таинственных и поистине ужасающих. Молодой маг, находившийся в этой комнате, был странен только тем, что был молод. Он разглядывал что-то в глубине хрустального шара и улыбался при этом. Его коричневый головной убор был странно высоким; кроме этого, на нем была простая длинная белая туника, надетая поверх коричневых штанов. На его груди висел медальон, покачивающийся в такт его движениям. Этот медальон представлял собой большое кольцо, усыпанное по краю жемчужинами; в центре сверкал многогранный рубин, окруженный двенадцатью солнечными топазами, образующими шестиконечную звезду. Медальон был подарком хана, так же, как и одно из двух колец, которые носил маг.

С улыбкой, которая не открывала зубов и не смягчала выражения лица, он отвернулся от своего волшебного шара; потом, мягко ступая ногами, обутыми в красный фетр, пересек комнату и подошел к высокой, обшитой панелями двери. Он дважды постучал в нее костяшкой одного пальца и, насвистывая, вернулся к шару.

Через несколько минут дверь отворилась и появился еще один человек. Он был отчасти лыс, и хотя волосы сбегали с двух сторон вниз по его щекам, к линии челюсти, в середине они были сбриты и открывали подбородок с ямочкой. Рисунок из переплетенных лоз, вышитых алыми стежками, украшал его темно-коричневую мантию на подоле, манжетах и у шеи. На груди у него шуршала серебряная цепь, и он тоже был обут в красный фетр. Запястье вошедшего охватывал медный браслет.

Ни он, ни маг не произнесли ни слова. Он придержал дверь, и маг прошел мимо, даже не бросив на него взгляда своих холодных и жестких, словно камень, карих глаз.

Молодой волшебник вошел в широко раскинувшийся, высокий зал под потолком, на котором было изображено небо и который поддерживали резные колонны, имитирующие деревья акации. В зале прежде всего бросалось в глаза возвышение у задней стены, а на этом возвышении — большое сиденье из фруктового дерева с гравировкой из серебра. Человек, сидящий на нем, не был ни красив, ни уродлив, ни толст, ни тонок, хотя у него и было брюшко. Поверх его длинной желтой мантии была надета еще одна, из травчатого синего шелка, совершенно очевидно привезенная с большими издержками из далекого Кхитая. Она была интересно скроена и прорезана так, чтобы выставить напоказ нижнюю одежду цвета шафрана.

Приблизившись к трону, молодой маг сделал скупое, едва заметное движение.

Человек на троне мгновенно отреагировал на знак:

— Оставь нас, Хафар.

Тот из вошедших, что был постарше, оставил открытой дверь в комнату мага и, шурша коричневыми одеждами, пересек просторный тронный зал. Он вышел через небольшую дверь в противоположной стене и закрыл ее за собой.

Человек на троне не отрывал от мага взгляда темных-темных глаз.

— Господин Хан, Глаз Эрлика снова движется из Аренджуна на юг.

— Что? Хорошо!

— Я увидел в хрустальном шаре, что он находится в руках одного иранистанца и того самого человека, который отобрал его у Хисарр Зула… и у Испараны.

Лицо Актер-хана частично утратило румянец.

— Иранистанец! Да сохранит нас Эрлик! Зафра — у кого из них Глаз?

Волшебник стоял теперь перед троном, у подножия платформы, на которую вели ступеньки, покрытые ковром того же синего цвета, что и верхний халат, или платье хана. Взгляд мага перенесся на стену сзади и слева от трона. Там висел меч в ножнах; кроме него, на стене ничего не было. На его рукояти сверкали самоцветы. Ножны опирались на две скобы, которые были золотыми — или позолоченными. Холодные змеиные глаза мага встретились со взглядом его хана.

— Увы, мой господин, мои возможности не беспредельны. Эти двое путешествуют вместе, и я могу быть уверен только в том, что амулет путешествует с ними. Только если они разделятся, я узнаю, у кого из них Глаз.

— Тебя здесь хорошо содержат, Зафра, — сказал Актер-хан. — Твоя комната примыкает к самому тронному залу. По твоему сигналу я выслал отсюда всех и по твоему знаку отпустил своего визиря! Ты здесь ни в чем не испытываешь недостатка. Мне нужно больше сведений.

Зафра почувствовал, что ему следует поклониться, — пусть коротко и не очень низко.

— Ни один человек в мире не мог бы сказать тебе столько, сколько я уже сказал, господин Хан Замбулы. В этом я клянусь своей бородой и своей властью! Глаз Эрлика распространяет вокруг себя некую ауру, потому что это предмет, созданный с помощью колдовских чар. Однако, если бы он находился среди трех человек, или даже десяти, то даже наиболее сведущий из этих прославленных волшебников покрытой сенью демонов Стигии не смог бы сказать, в чьих руках он находится, до тех пор, пока этот человек не отделился бы от других. Я определил местоположение амулета, господин Хан. Я могу следить за ним по мере его приближения. Я это сделаю. Сейчас он далеко от нас. Кто бы из этих двоих ни владел им, мы сможем легко отобрать его, как только они подъедут на достаточно близкое расстояние. А пока что, Актер-хан, — они приближаются к нам, и нам не нужно ничего предпринимать. Я буду наблюдать.

— Если только они не свернут к востоку, чтобы обойти Замбулу стороной по пути в Иранистан!

— Я буду поддерживать наблюдение, мой господин. Я считаю, что сейчас они находятся к югу от Дороги Королей. Однако, если они повернут на восток, к морю, наши люди все равно никаким образом не доберутся туда раньше них.

Пальцы Актер-хана забарабанили по покрытому серебряной резьбой подлокотнику трона; его ногти стучали по дереву.

— Наблюдай за этими двоими, Зафра, и докладывай мне три раза в день, не реже. Даже чаще, если они изменят направление или если ты установишь, кто из них везет Глаз.

— Да, Хан Замбулы. Конечно. По крайней мере, теперь мы знаем, что амулет снова держит путь в нашу сторону.

— Или в сторону Иранистана. Этого не должно случиться!

— Они в неделях пути от нас, господин Актер. Мы узнаем. Моему господину не нужно волноваться. Я буду держать тебя в курсе.

— М-м-м. И до сих пор не знаем ничего о Карамеке и Испаране. Чума забери… Хафар! Хафар!! Лучше, если я сделаю еще одно подношение храмам Эрлика и Йога, потому что, без сомнения, какой-то бог сердит на меня, и я не могу поверить, что это Хануман! Хафар!

Когда Хафар вошел, маг Зафра уже покидал зал, а Хан Замбулы извернулся на троне, чтобы посмотреть на висящий на стене меч. Он делал это по нескольку раз в день, и Хафар постоянно гадал, что означал меч для его господина и каким был источник влияния Зафры.

Зафра тем временем закрыл за собой дверь и прислонился спиной к панелям, пристально глядя на ожидающую его женщину. В тот момент, когда он запер дверь на засов, женщина улыбнулась и позволила своему единственному одеянию упасть аметистовой горкой у ее ног.

— Чиа, — выдохнул он. — Тебе не следовало приходить сюда. Я что, должен начать запирать дверь в коридор?

Она лениво улыбнулась и повела бедром, на котором лежала тонкая золотая цепочка, опоясывающая снизу изгиб живота с голубой ямкой пупка. Это было все, что на ней было надето, если не считать колец, которые, как и медальон Зафры, были подарком ее господина — хана.

— Но кто может держаться в стороне? — мягко спросила она. — Иди сюда и заставь свою Тигрицу мурлыкать.

Человек, которому оказывал предпочтение Хан Замбулы, подошел к женщине, которой оказывал предпочтение тот же самый хан.

7. Испарана из Замбулы

— Спокойно, Железноголовый; мы уже снаружи, ребятки. Как ты и сказал, Конан. Мы прошли через весь этот населенный призраками перевал и не увидели даже следов духа или песчаного чудовища. Я прошу прощения за то, что сомневался в тебе. Да что там, ты герой! Это сократит путь от Замбулы до Заморы на целый день, а то и больше.

Конан кивнул, покачиваясь в такт движениям своей лошади. Он чувствовал себя героем, очень кстати забывая о том, что два месяца назад его погнало через этот перевал смерти чистое безрассудство и не поддающееся никакой логике упрямство. Выбросил он из головы и тот факт, что только везение или какой-то другой своенравный бог не дал ему стать просто очередной жертвой духа, который так долго рыскал в ущелье, прорезающем Драконовы Холмы.

— Сначала, — сказал он, — нужно будет убедить путников в том, что этот перевал безопасен. Я считаю, что нам лучше пока держать при себе то, что мы знаем, Хассек. Замбулийцы могут задать слишком много вопросов.

Иранистанец, едущий чуть впереди и слева от него, согласно кивнул.

— Я понимаю. Амулет. Я чувствовал бы себя гораздо спокойнее, если бы ты показал мне его, Конан.

Из горла киммерийца вылетел короткий смешок, напомнивший его попутчику покашливание льва.

— А я бы чувствовал себя более спокойно, если бы мог поверить, что тебя устроит, чтобы мы оба привезли его твоему… нанимателю, Хасс! Ты же видел, как я уходил в пески, чтобы откопать амулет. Он у нас.

— Конан, ты мне нравищься. Ты боец, и ты довольно благоразумен, и я думаю, что ты честный юноша. В…

— Если бы у меня было больше благоразумия, я, вне всякого сомнения, был бы менее честным, — сказал Конан, лицо которого потемнело при слове «юноша».

— Я не верю в это. В любом случае, я знаю своего господина. Я знаю, что он вознаградит нас обоих. У меня нет причин желать тебе зла или пытаться отобрать у тебя амулет. Даже если бы мы были врагами, я препочел бы лучше пересечь пустыню с тобой, чем в обиночку!

Конан резко рассмеялся.

— Я могу назвать человека, который желает мне зла и у которого к тому же есть причины попытаться отобрать у меня амулет… предпочтительно сняв его с моего трупа!

— Та замбулийка.

— Да!

— Ты считаешь, что амулет был на ней, когда Хисарр Зул расплавил его, превратив в каплю желтого металла.

— С утопленными в ней тремя самоцветами. Я не думаю, что она сняла бы его. Бедная Испарана! Хорошая воровка, и так умна — и на нее так приятно смотреть, Хасс.

— Хорошая награда за ее воровство, я так считаю, — сказал Хассек, игнорируя тот факт, что он сам, посланный для того, чтобы украсть амулет для человека, который не был его владельцем, ехал теперь в компании вора. — И она не была твоей.

— Нет.

— Ц-ц. А теперь эта ее красивая грудь может быть покрыта шрамами от ожогов.

— Может.

— Ты, похоже, э-э… не слишком огорчен, мой друг.

Лошади шли на юг, оставляя позади Ущелье Песчаного Чудовища и Драконовы Холмы. Две вючные лошади шагали позади, несомненно, оскорбленные тем, что их каждый второй день превращают из верховых скакунов в рабочий скот. Только прекрасное животное под Конаном, казалось, узнавало свое прозичное имя; Хассек называл «Железноголовым» любую лошадь, на которой он ехал в данный момент. По крайней мере, как сказал он Конану, именно таким было значение иранистанского слова, с которым он обращался к животному.

— Она пыталась убить меня, Хасс. А вообще-то потом еще раз: три раза! И оставила меня умирать или быть убитым этими хорезмийскими работорговцами. И учти, это после того, как я спас ее от них! Только потому что она свалила меня таким предательским ударом, мы оба провели годы в этой их веренице невольников.

— Годы!

— Так мне казалось, — прорычал Конан. — День без свободы — год для киммерийца.

— Конан… насчет Глаза. Раз Хисарр сделал так, чтобы компоненты копии, соединившись, уничтожили ее, — значит, он должен был видеть оригинал, — Хассек поправил ширинку своих мешковатых шаровар. — Я имею в виду, в то время.

— Это было поручение, которое я должен был выполнить для него, — сказал Конан. — Он ограничил меня во времени; мне пришлось отнести ему Глаз. Конечно, он его видел. Он просто его не получил.

— Мне больно за него. Но в таком случае… Конан… мне кажется странным, что после того, как ты вернулся с амулетом в Аренджун, и показал его Хисарру, и убил Хисарра… кажется странным, что ты потом снова оставил Аренджун и поехал в пустыню, чтобы закопать там Глаз.

— Сомневаешься в моем слове, а, Хасс?

Хассек слегка потянул левый повод и оглянулся через плечо на своего попутчика, который поправлял повязку на лбу. Хассек был не так уж далеко впереди; правый бок Железноголового практически терся о нос лошади Конана. Киммериец дал этому гнедому животному имя Гнедыш. Оно вполне выполняло свое назначение. Другую лошадь он называл Лошадь.

— С большой осторожностью отношусь к этому, ты, сын киммерийца, потому что ты едешь у меня за свиной!

Конан улыбнулся, потом засмеялся.

— Ну ладно. Если бы мой рассказ был ведром, то в нем было бы столько дыр, что там не задержались бы и две капли воды. Я не закапывал Глаз Эрлика в пустыне.

— Ты спрятал его в Аренджуне? — Хассек хлопнул себя по лбу. — Вместе с лошадьми!

Конан покачал головой.

— Он все это время был при мне, Хассек.

Хассек выругался — на двух языках и упоминая четырех разных богов. Конан ухмыльнулся и кивнул со знанием дела. Человеку полезно ругаться, а способность разнообразить языки может здорово помочь.

— Но почему…

— Мне показалось неплохой идеей позаботиться о том, чтобы мы оба оставались беглецами и выбрались из Шадизара — и проехали мимо Аренджуна, — прежде чем я сообщу тебе, что эта штуковина у меня, Хасс. Когда мы с тобой наедине, я думаю, я могу с тобой справиться.

— Хитрый варвар с холмов! — иранистанец усмехался.

— Коварный похититель с гор! — Конан тоже усмехнулся и покачал головой. А лошади размеренно шли вперед, все время на юг. За крупами вьючных животных линия острого хребта холмов, называемых Драконовыми, словно съеживалась, сжималась, уменьшалась в размерах.

— Эй! Подержи мою лошадь!

Хассек перебросил поводья вперед через голову лошади так, что они волочились по земле, и, махнув ногой вверх и назад, соскочил с седла. Он побежал, и в его руке сверкнул кинжал; Конан наблюдал за тем, как он метнул его. Покинутая лошадь стояла и глядела в пустоту. Кинжал полетел точно в цель, и Конан кивнул и поджал губы. Ему лучше не забывать о том, что Хассек умеет бросать нож!

Иранистанец вернулся, ухмыляясь и скрипя сапогами по песку. В руке он нес добычу: маленькую уродливую ящерицу.

— Свежее мясо на обед, — объявил он.

— Уф, — отозвался Конан.

— Ну тогда объедайся этой проклятой солониной, — сказал Хассек и просунул ящерицу в петлю на голенище сапога, прежде чем вскочить в седло с высокой задней лукой и удобно в нем устроиться.

Конан ничего не сказал; он знал, что когда они поджарят эту ящерицу над парой верблюжьих «лепешек», подобранных по дороге, она будет пахнуть так же хорошо, как самая лучшая говядина, и он съест ее с превеликим удовольствием. Они ехали дальше. Солнце глядело на них сверху вниз огромным пылающим глазом. Нос Конана облупился уже несколько дней назад. А вчера облупился еще раз.

— Конан, — насчет этой Испараны. После всего, что, как ты сказал мне, она сделала — вероломная дрянь! — ты все-таки освободил ее из рабства и передал своим… самаррским друзьям.

— Я не желаю рабства никому, Хасс. Она служила своему господину, а я был ее соперником, ее врагом. Я имею в виду, что я и сейчас ее враг! Она пыталась служить ему хорошо. В моей власти было освободить ее или обречь на рабство. Я вовсе не настолько ее ненавижу, поэтому я сделал то, что должен был сделать.

— Что ты считал, что должен был сделать.

Конан стянул с головы повязку и выжал из нее пот.

— Для киммерийца это одно и то же.

Он, моргая, вернул повязку на место.

— Я бы не освободил ее, — задумчиво признался Хассек. — Для иранистанца это не одно и то же.

— Я буду помнить об этом, Хассек из Иранистана.

— Конан! — голос Хассека звучал обвиняюще, с притворным упреком.

— Просто держись чуть впереди, где я могу видеть тебя, Хассек, друг мой.

* * *

Много дней, сверкающих, раскаленных солнцем дней спустя Конан все еще не ответил на расспросы Хассека о местонахождении амулета; Хассеку казалось, что он догадался; и он все еще скакал чуть впереди, когда они выехали из длинной «ложбины», образованной двумя барханами. Запасы воды были на исходе, и оба путника наконец признались в своей озабоченности.

Иранистанец первым встретился с парой, едущей навстречу. Все трое — и две лошади — были очень удивлены и сбиты с толку. Руки напряглись и дернули поводья, послышалось звяканье сбруи и скрип кожи.

Конан, выглядывая из-за спины иранистанца, увидел солдата с раздвоенной бородой, в остроконечном шлеме, и рядом с ним и чуть сзади — всадника поменьше ростом, закутанного в джеллабу, капюшон которой прикрывал его лицо. Первые слова донеслись со стороны этого невидимого лица.