Я к ней вошел в полночный час…
Я к ней вошел в полночный час. Она спала, — луна сияла В ее окно, — и одеяла Светился спущенный атлас. Она лежала на спине, Нагие раздвоивши груди, — И тихо, как вода в сосуде, Стояла жизнь ее во сне. 1898 Снова сон, пленительный и сладкий…
Снова сон, пленительный и сладкий, Снится мне и радостью пьянит, — Милый взор зовет меня украдкой, Ласковой улыбкою манит. Знаю я — опять меня обманет Этот сон при первом блеске дня, Но пока печальный день настанет, Улыбнись мне — обмани меня! 1898 Беру твою руку…
Беру твою руку и долго смотрю на нее, Ты в сладкой истоме глаза поднимаешь несмело: Вот в этой руке — все твое бытие, Я всю тебя чувствую — душу и тело. Что надо еще? Возможно ль блаженнее быть? Но ангел мятежный, весь буря и пламя, Летящий над миром, чтоб смертною страстью губить, Уж мчится над нами! 1898 НА ДАЛЬНЕМ СЕВЕРЕ
Как небо скучно и уныло, Так сумрачно вдали, Как будто время здесь застыло, Как будто край земли. Как будто край земли. Густое чахлое полесье Стоит среди болот, А там — угрюмо в поднебесье Уходит сумрак вод. Уж ночь настала, но свинцовый Дневной не меркнет свет. Немая тишь в глуши сосновой, Ни звука в море нет. И звезды тускло, недвижимо Горят над головой, Как будто их зажег незримо Сам ангел гробовой. 1898 И вот опять уж по зарям…
И вот опять уж по зарям В выси, пустынной и привольной, Станицы птиц летат к морям, Чернея цепью треугольной. Ясна заря, безмолвна степь, Закат алеет, разгораясь… И тихо в небе эта цепь Плывет, размеренно качаясь. Какая даль и вышина! Глядишь — и бездной голубою Небес осенних глубина Как будто тает над тобою. И обнимает эта даль,— Душа отдаться ей готова, И новых, светлых дум печаль Освобождает от земного. 1898 Звезды ночью весенней нежнее…
Звезды ночью весенней нежнее, Соловьи осторожней поют… Я люблю эти темные ночи, Эти звезды, и клены, и пруд. Ты, как звезды, чиста и прекрасна… Радость жизни во всем я ловлю — В звездном небе, в цветах, в ароматах… Но тебя я нежнее люблю. Лишь с тобою одною я счастлив, И тебя не заменит никто: Ты одна меня знаешь и любишь, И одна понимаешь — за что! 1898 Все лес и лес. А день темнеет…
Все лес и лес. А день темнеет; Низы синеют, и трава Седой росой в лугах белеет… Проснулась серая сова. На запад сосны вереницей Идут, как рать сторожевых, И солнце мутное Жар-Птицей Горит в их дебрях вековых. 1899 Нынче ночью кто-то долго пел…
Нынче ночью кто-то долго пел. Далеко скитаясь в темном поле, Голос грустной удалью звенел, Пел о прошлом счастье и о воле. Я открыл окно и сел на нем. Ты спала… Я долго слушал жадно… С поля пахло рожью и дождем, Ночь была душиста и прохладна. Что в душе тот голос пробудил, Я не знаю… Но душа грустила, И тебя так нежно я любил, Как меня когда-то ты любила. 1899 Как светла, как нарядна весна!..
Как светла, как нарядна весна! Погляди мне в глаза, как бывало, И скажи: отчего ты грустна? Отчего ты так ласкова стала? Но молчишь ты, слаба, как цветок… О молчи! Мне не надо признанья: Я узнал эту ласку прощанья, — Я опять одинок! 1899 Печаль ресниц, сияющих и черных
Печаль ресниц, сияющих и черных, Алмазы слез, обильных, непокорных, И вновь огонь небесных глаз, Счастливых, радостных, смиренных, — Все помню я… Но нет уж в мире нас, Когда-то юных и блаженных! Откуда же являешься ты мне? Зачем же воскресаешь ты во сне, Несрочной прелестью сияя, И дивно повторяется восторг, Та встреча, краткая, земная, Что Бог нам дал и тотчас вновь расторг? Еще утро не скоро, не скоро…
Еще утро не скоро, не скоро, ночь из тихих лесов не ушла. Под навесами сонного бора — предрассветная теплая мгла. Еще ранние птицы не пели, чуть сереют вверху небеса, влажно-зелены темные ели, пахнет летнею хвоей роса. И пускай не светает подольше. Этот медленный путь по лесам, эта ночь — не воротится больше, но легко пред разлукою нам… Колокольчик в молчании бора то замрет, то опять запоет… Тихо ночь по долинам идет… Еще утро, не скоро, не скоро. 1900 ДЯДЬКА
За окнами — снега, степная гладь и ширь, На переплетах рам — следы ночной пурги… Как тих и скучен дом! Как съежился снегирь От стужи за окном. — Но вот слуга. Шаги. По комнатам идет седой костлявый дед, Несет вечерний чай: «Опять глядишь в углы? Небось все писем ждешь, депеш да эстафет? Не жди. Ей не до нас. Теперь в Москве — балы». Смутясь, глядит барчук на строгие очки, На седину бровей, на розовую плешь… — Да нет, старик, я так… Сыграем в дурачки, Пораньше ляжем спать… Каких уж там депеш! Как дым, седая мгла мороза…
Как дым, седая мгла мороза застыла в сумраке ночном. Как привидение береза стоит, серея за окном. Таинственно в углах стемнело, чуть светит печь, и чья-то тень над всем простерлася несмело, — грусть, провожающая день. Грусть, разлитая на закате в полупомеркнувшей золе, и в тонком теплом аромате сгоревших дров, и в полумгле. И в тишине — такой угрюмой, как будто бледный призрак дня с какою-то глубокой думой глядит сквозь сумрак на меня. Качка слабых мучит и пьянит…
Качка слабых мучит и пьянит. Круглое окошко поминутно гасит, заливает хлябью мутной — и трепещет, мечется магнит. Но откуда б, в ветре и тумане, ни швыряло пеной через борт, верю — он опять поймает Nord, крепко сплю, мотаясь на диване. Не собьет меня с пути никто. Некий Nord моей душою правит, он меня в скитаньях не оставит, он мне скажет, если что: не то! Ветви кедра — вышивки зеленым…
Ветви кедра — вышивки зеленым темным плюшем, свежим и густым, а за плюшем кедра, за балконом — сад прозрачный, легкий, точно дым: Яблони и сизые дорожки, изумрудно-яркая трава, на березах — серые середки и ветвей плакучих кружева. А на кленах — дымчато-сквозная с золотыми мушками вуаль, а за ней — долинная, лесная, голубая, тающая даль. Рассыпался чертог из янтаря…
Рассыпался чертог из янтаря, — из края в край сквозит аллея к дому. Холодное дыханье сентября разносит ветер по саду пустому. Он заметает листьями фонтан, взвевает их, внезапно налетая, и, точно птиц испуганная стая, кружат они среди сухих полян. Порой к фонтану девушка приходит, влача по листьям спущенную шаль, и подолгу очей с него не сводит. В ее лице — застывшая печаль, по целым дням она, как призрак, бродит, а дни летят. Им никого не жаль. Осень. Чащи леса…
Осень. Чащи леса. Мох сухих болот. Озеро белесо. Бледен небосвод. Отцвели кувшинки, и шафран отцвел. Выбиты тропинки, лес и пуст, и гол. Только ты красива, хоть давно суха, в кочках у залива старая ольха. Женственно глядишься в воду в полусне — и засеребришься прежде всех к весне. С темной башни колокол уныло…
С темной башни колокол уныло возвещает, что закат угас. Вот и снова город ночь сокрыла в мягкий сумрак от усталых глаз. И нисходит кроткий час покоя на дела людские. В вышине грустно светят звезды. Все земное смерть, как страж, обходит в тишине. Улицей бредет она пустынной, смотри в окна, где чернеет тьма Всюду глухо. С важностью старинной в переулках высятся дома. Там в садах платаны зацветают, нежно веет раннею весной, а на окнах девушки мечтают, упиваясь свежестью ночной. И в молчанье только им не страшен близкой смерти медленный дозор, сонный город, думы черных башен и часов задумчивый укор. Нет солнца, но светлы пруды…
Нет солнца, но светлы пруды, стоят зеркалами литыми, и чаши недвижной воды совсем бы казались пустыми, но в них отразились сады. Вот капля, как шляпка гвоздя, упала — и, сотнями игол затоны пруда бороздя, сверкающий ливень запрыгал — и сад зашумел от дождя. И ветер, играя листвой, смешал молодые березки, и солнечный луч, как живой, зажег задрожавшие блестки, а лужи налил синевой Вон радуга. Весело жить и весело думать о небе, о солнце, о зреющем хлебе и счастьем простым дорожить; С открытой бродить головой, глядеть, как рассыпали дети в беседке песок золотой Иного нет счастья на свете. На распутье в диком древнем поле…
На распутье в диком древнем поле черный ворон на кресте сидит. Заросла бурьяном степь на воле, и в траве заржавел старый щит. На распутье люди начертали роковую надпись: «Путь прямой много бед готовит, и едва ли ты по нем воротишься домой. Путь направо без коня оставит — побредешь один и сир, и наг, — а того, кто влево путь направит, встретит смерть в незнаемых полях…» Жутко мне! Вдали стоят могилы В них былое дремлет вечным сном «Отзовися, ворон чернокрылый! Укажи мне путь в краю глухом» Дремлет полдень. На тропах звериных тлеют кости в травах. Три пути вижу я в желтеющих равнинах Но куда и как по ним идти! Где равнина дикая граничит? Кто, пугая чуткого коня, в тишине из синей дали кличет человечьим голосом меня? И один я в поле, и отважно жизнь зовет, а смерть в глаза глядит Черный ворон сумрачно и важно, полусонный, на кресте сидит. Все темней и кудрявей березовый лес зеленеет…
Все темней и кудрявей березовый лес зеленеет; Колокольчики ландышей в чаще зеленой цветут; На рассвете в долинах теплом и черемухой веет, Соловьи до рассвета поют. Скоро Троицын день, скоро песни, венки и покосы… Все цветет и поет, молодые надежды тая… О весенние зори и теплые майские росы! О далекая юность моя! 1900 Осень листья темной краской метит…
Осень листья темной краской метит: не уйти им от своей судьбы! Но светло и нежно небо светит сквозь нагие черные дубы, что-то неземное обещает, к тишине уводит от забот — и опять, опять душа прощает промелькнувший, обманувший год! Ненастный день…
Ненастный день. Дорога прихотливо уходит вдаль. Кругом все степь да степь. Шумит трава дремотно и лениво, немых могил сторожевая цепь среди хлебов загадочно синеет, кричат орлы, пустынный ветер веет в задумчивых, тоскующих полях, да тень от туч кочующих темнеет. А путь бежит Не тот ли это шлях, где Игоря обозы проходили на синий Дон? Не в этих ли местах, в глухую ночь, в яругах волки выли, а днем орлы на медленных крылах его в степи безбрежной провожали и клектом псов на кости созывали, грозя ему великою бедой? — Гей, отзовись, степной орел седой! Ответь мне, ветер буйный и тоскливый! Безмолвна степь. Один ковыль сонливый шуршит, склоняясь ровной чередой. СУМЕРКИ
Всё — словно в полусне. Над серою водою Сползает с гор туман, холодный и густой, Под ним гудит прибой, зловеще расстилаясь, А темных голых скал прибрежная стена, В дымящийся туман погружена, Лениво курится, во мгле небес теряясь. Суров и дик ее могучий вид! Под шум и гул морской она в дыму стоит, Как неугасший жертвенник титанов, И Ночь, спускаясь с гор, вступает точно в храм, Где мрачный хор поет в седых клубах туманов Торжественный хорал неведомым богам. 1900 Ночь печальна, как мечты мои…
Ночь печальна, как мечты мои. Далеко в глухой степи широкой Огонек мерцает одинокий… В сердце много грусти и любви. Но кому и как расскажешь ты, Что зовет тебя, чем сердце полно! — Путь далек, глухая степь безмолвна, Ночь печальна, как мои мечты. 1900 НОЧЬ
Ищу я в этом мире сочетанья Прекрасного и вечного. Вдали Я вижу ночь: пески среди молчанья И звездный свет над сумраком земли. Как письмена, мерцают в тверди синей Плеяды, Вега, Марс и Орион. Люблю я их теченье над пустыней И тайный смысл их царственных имен! Как ныне я, мирьяды глаз следили Их древний путь. И в глубине веков Все, для кого они во тьме светили, Исчезли в ней, как след среди песков: Их было много, нежных и любивших, И девушек, и юношей, и жен, Ночей и звезд, прозрачно-серебривших Евфрат и Нил, Мемфис и Вавилон! Вот снова ночь. Над бледной сталью Понта Юпитер озаряет небеса, И в зеркале воды, до горизонта, Столпом стеклянным светит полоса. Прибрежья, где бродили тавро-скифы, Уже не те, — лишь море в летний штиль Все также сыплет ласково на рифы Лазурно-фосфорическую пыль. Но есть одно, что вечной красотою Связует нас с отжившими. Была Такая ж ночь — и к тихому прибою Со мной на берег девушка пришла. И не забыть мне этой ночи звездной, Когда весь мир любил я для одной! Пусть я живу мечтою бесполезной, Туманной и обманчивой мечтой, — Ищу я в этом мире сочетанья Прекрасного и тайного, как сон. Люблю ее за счастие слиянья В одной любви с любовью всех времен! 1901 Гроза прошла над лесом стороною…
Гроза прошла над лесом стороною. Был теплый дождь, в траве стоит вода… Иду один тропинкою лесною, И в синеве вечерней надо мною Слезою светлой искриться звезда. Иду — и вспоминается мерцанье Мне звезд иных… глубокий мрак ресниц, И ночь, и тучи жаркое дыханье, И молодой грозы благоуханье, И трепет замирающих зарниц… Все пронеслось, как бурный вихрь весною, И все в душе я сохраню, любя… Слезою светлой блещет надо мною Звезда весны за чащей кружевною… Как я любил тебя! 1901 Спокойный взор, подобный взору лани…
Спокойный взор, подобный взору лани, И все, что в нем так нежно я любил, Я до сих пор в печали не забыл, Но образ твой теперь уже в тумане. А будут дни — угаснет и печаль, И засинеет сон воспоминанья, Где нет уже ни счастья, ни страданья, А только всепрощающая даль. 1901 Ночного неба свод далекий…
Ночного неба свод далекий Весь в крупных звездах. Все молчит. Лишь моря слышен шум глубокий Да сердце трепетно стучит. Стою, в тревоге ожиданья, Исполнен радостных надежд… И вот — шаги среди молчанья, Шаги и легкий шум одежд! И верю, и не верю счастью, Гляжу с надеждою во тьму… Ужель опять с блаженной страстью Твои колени обниму? Как ты, покорно и не споря, Отдашься мне! Еще хранят Твои одежды свежесть моря, И в темноте сияет взгляд. Нет, никогда уже не буду С другой я счастлив! Эти дни За мною следуют повсюду И в сердце не умрут они. Ты первого меня любила… Никто, наперекор судьбе, Не возвратит того, что было, Не заменит меня тебе! Люблю, исполнен тайной муки, Люблю тебя, как светлый сон, И каждый горький миг разлуки Собою озаряет он. И пусть в нем было все случайно, — Благословляю день и час, Когда навеки сладкой тайной Судьба соединила нас! 1901 Что впереди? Счастливый долгий путь…
Что впереди? Счастливый долгий путь. Куда-то вдаль спокойно устремляет Она глаза, а молодая грудь Легко и мерно и дышит и чуть-чуть Воротничок от шеи отделяет — И чувствую я слабый аромат Ее волос, дыхания — и чую Былых восторгов сладостный возврат… Что там вдали? Но я гляжу, тоскуя, Уж не вперед, нет, я гляжу назад. Это было глухое, тяжелое время…
Это было глухое, тяжелое время. Дни в разлуке текли, я как мертвый блуждал; Я коня на закате седлал И в безлюдном дворе ставил ногу на стремя. На горе меня темное поле встречало. В темноту, на восток, направлял я коня — И пустынная ночь окружала меня И, склонивши колосья, молчала. И, молчанью внимая, я тихо склонялся Головой на луку. Я без мысли глядел Но дорожную пыль, и душой холодел, И в холодной тоске забывался. 1901 ИЗ АПОКАЛИПСИСА
И я узрел: отверста дверь на небе, И прежний глас, который слышал я, И звук трубы, гремевшей надо мною, Мне повелел: войди и зри, что будет. И дух меня мгновенно осенил. И се — на небесах перед очами Стоял престол, на нем же был Сидящий. И сей Сидящий, славою сияя, Был точно камень яспис и сардис, И радуга, подобная смарагду, Его престол широко обняла. И вкруг престола двадесять четыре Других престола было, и на каждом Я видел старца в ризе белоснежной И в золотом венце на голове. И от престола исходили гласы, И молнии, и громы, а пред ним — Семь огненных светильников горели, Из коих каждый был Господний Дух. И пред лицом престола было море, Стеклянное, подобное кристаллу, А посреди престола и окрест — Животные, число же их четыре. И первое подобно было льву, Тельцу — второе, третье — человеку, Четвертое — летящему орлу. И каждое из четырех животных Три пары крыл имело, а внутри Они очей исполнены без счета И никогда не ведают покоя, Взывая к Славе: Свят, Свят, Свят, Господь, Бог Вседержитель, Коий пребывает И был во веки века и грядет! Когда же так взывают, воздавая Честь и хвалу Живущему вовеки, Сидящему во славе на престоле, Тогда все двадесять четыре старца Ниц у престола падают в смиренье И, поклоняясь Сущему вовеки, Кладут венцы к престолу и рекут: «Воистину достоин восприяти Ты, Господи, хвалу, и честь, и силу Затем, что все Тобой сотворено И существует волею Твоею!» 1901 Облака, как призраки развалин…
Облака, как призраки развалин, Встали на заре из-за долин. Теплый вечер темен и печален, В темном доме я совсем один. Слабым звоном люстра отвечает На шаги по комнате пустой… А вдали заря зарю встречает, Ночь зовет бессмертной красотой. 1901 В поздний час мы были с нею в поле
В поздний час мы были с нею в поле. Я дрожа касался нежных губ… «Я хочу объятия до боли, Будь со мной безжалостен и груб!» Утомясь, она просила нежно: «Убаюкай, дай мне отдохнуть, Не целуй так крепко и мятежно, Положи мне голову на грудь». Звезды тихо искрились над нами, Тонко пахло свежестью росы. Ласково касался я устами До горячих щек и до косы. И она забылась. Раз проснулась, Как дитя, вздохнула в полусне, Но, взглянувши, слабо улыбнулась И опять прижалася ко мне. Ночь царила долго в темном поле, Долго милый сон я охранял… А потом на золотом престоле, На востоке тихо засиял Новый день, — в полях прохладно стало… Я ее тихонько разбудил И в степи, сверкающей и алой, По росе до дому проводил. 1901 КУСТАРНИК
Жесткой, черной листвой шелестит и трепещет кустарник, Точно в снежную даль убегает в испуге. В белом поле стога, косогор и забытый овчарник Тонут в белом дыму разгулявшейся вьюги. Дымный ветер кружит и несет в небе ворона боком, Конский след на бегу порошит-заметает… Вон прохожий вдали. Истомлен на пути одиноком, Мертвым шагом он мерно и тупо шагает. «Добрый путь, человек! Далеко ль до села, до ночлега? Он не слышит, идет, только голову клонит… А куда и спешить против холода, ветра и снега? Родились мы в снегу, — вьюга нас и схоронит. Занесет равнодушно, как стог, как забытый овчарник… Хорошо ей у нас, на просторе великом! Бесприютная жизнь, одинокий над бурей кустарник, Не тебе одолеть в поле темном и диком! 1901 Морозное дыхание метели…
Морозное дыхание метели Еще свежо, но улеглась метель. Белеет снега мшистая постель, В сугробах стынут траурные ели. Ночное небо низко и черно,— Лишь в глубине, где Млечный Путь белеет, Сквозит его таинственное дно И холодом созвездий пламенеет. Обрывки туч порой темнеют в нем… Но стынет ночь. И низко над землею Усталый вихрь шипящею змеею Скользит и жжет своим сухим огнем. 1901 Светло, как днем, и тень за нами бродит…
Светло, как днем, и тень за нами бродит В нагих кустах. На серебре травы Луна с небес таинственно обводит Сияние вкруг темной головы. Остановясь, ловлю твой взор прощальный, Но в сердце холод мертвенный таю — И бледный лик, загадочно-печальный, Под бледною луной не узнаю. 1901 ОТРЫВОК
В окно я вижу груды облаков, Холодных, белоснежных, как зимою, И яркость неба влажно-голубого. Осенний полдень светел, и на север Уходят тучи. Клены золотые И белые березки у балкона Сквозят на небе редкою листвой, И хрусталем на них сверкают льдинки. Они, качаясь, тают, а за домом Бушует ветер… Двери на балконе Уже давно заклеены к зиме, Двойные рамы, топленные печи — Все охраняет ветхий дом от стужи, А по саду пустому кружит ветер И, листья подметая по аллеям, Гудит в березах старых… Светел день, Но холодно, — до снега недалеко. Я часто вспоминаю осень юга… Теперь на Черном море непрерывно Бушуют бури: тусклый блеск от солнца, Скалистый берег, бешеный прибой И по волнам сверкающая пена… Ты помнишь этот берег, окаймленный Ее широкой снежною грядой? Бывало, мы сбежим к воде с обрыва И жадно ловим ветер. Вольно веет Он бодростью и свежестью морской; Срывая брызги с бурного прибоя, Он влажной пылью воздух наполняет И снежных чаек носит над волнами. Мы в шуме волн кричим ему навстречу, Он валит с ног и заглушает голос, А нам легко и весело, как птицам… Все это сном мне кажется теперь. 1901 НА ОСТРОВЕ
Люблю я наш обрыв, где дикою грядою Белеют стены скал, смотря на дальний юг. Где моря синего раскинут полукруг, Где кажется, что мир кончается водою, И дышится легко среди безбрежных вод. В веселый летний день, когда на солнце блещет Скалистый известняк и в каждый звонкий грот Зеленая вода хрустальной влагой плещет, Люблю я зной и ширь, и вольный небосвод, И острова пустынные высоты. Ласкают их ветры, и волны лижут их, А чайки зоркие заглядывают в гроты,— Косятся в чуткий мрак пещер береговых И вдруг, над белыми утесами взмывая, Сверкают крыльями в просторах голубых, Кого-то жалобно и звонко призывая. 1901 Шумели листья, облетая…
Шумели листья, облетая, Лес заводил осенний вой… Каких-то серых птичек стая Кружилась по ветру с листвой. А я был мал, — беспечной шуткой Смятенье их казалось мне: Под гул и шорох пляски жуткой Мне было весело вдвойне. Хотелось вместе с вихрем шумным Кружиться по лесу, кричать — И каждый медный лист встречать Восторгом радостно-безумным! 1901 НОЧЬ И ДЕНЬ
Старую книгу читаю я в долгие ночи При одиноком и тихо дрожащем огне: «Всё мимолетно — и скорби, и радость, и песни, Вечен лишь Бог. Он в ночной неземной тишине». Ясное небо я вижу в окно на рассвете. Солнце восходит, и горы в лазури зовут: «Старую книгу оставь на столе до заката. Птицы о радости вечного Бога поют». 1901 За всё тебя, Господь, благодарю!..
За всё тебя, Господь, благодарю! Ты, после дня тревоги и печали, Даруешь мне вечернюю зарю, Простор полей и кротость синей дали. Я одинок и ныне — как всегда. Но вот закат разлил свой пышный пламень, И тает в нем Вечерняя Звезда, Дрожа насквозь, как драгоценный камень. И счастлив я печальною судьбой, И есть отрада сладкая в сознанье, Что я один в безмолвном созерцанье, Что я все чужд и говорю — с Тобой. 1901 Чашу с темным вином подала мне богиня печали…
Чашу с темным вином подала мне богиня печали. Тихо выпив вино, я в смертельной истоме поник. И сказала бесстрастно, с холодной улыбкой богиня: «Сладок яд мой хмельной. Это лозы с могилы любви». 1902 ОДИНОЧЕСТВО
И ветер, и дождик, и мгла Над холодной пустыней воды. Здесь жизнь до весны умерла, До весны опустели сады. Я на даче один. Мне темно За мольбертом, и дует в окно. Вчера ты была у меня, Но тебе уж тоскливо со мной. Под вечер ненастного дня Ты мне стала казаться женой… Что ж, прощай! Как-нибудь до весны Проживу и один — без жены… Сегодня идут без конца Те же тучи — гряда за грядой. Твой след под дождем у крыльця Расплылся, налился водой. И мне больно глядеть одному В предвечернюю серую тьму. Мне крикнуть хотелось вослед: «Воротись, я сроднился с тобой!» Но для женщины прошлого нет: Разлюбила — и стал ей чужой. Что ж! Камин затоплю, буду пить… Хорошо бы собаку купить. 1903 КАНУН КУПАЛЫ
Не туман белеет в темной роще, Ходит в темной роще богоматерь, По зеленым взгорьям, по долинам Собирает к ночи божьи травы. Только вечер им остался сроку, Да и то уж солнце на исходе: Застят ели черной хвоей запад, Золотой иконостас заката… Уж в долинах сыро, пали тени, Уж луга синеют, пали росы, Пахнет под росою медуница, Золотой венец по роще светит. Как туман, бела ее одежда, Голубые очи точно звезды, Соберет она цветы и травы И снесет их к божьему престолу. Скоро ночь — им только ночь осталась, А наутро срежут их косами, А не срежут — солнце сгубит зноем. Так и скажет сыну богоматерь: «Погляди, возлюбленное чадо, Как земля цвела и красовалась! Да недолог век земным утехам: В мире Смерть, она и Жизнью правит». Но Христос ей молвит: «Мать! не солнце, Только землю тьма ночная кроет: Смерть не семя губит, а срезает Лишь цветы от семени земного. И земное семя не иссякнет. Скосит Смерть — Любовь опять посеет. Радуйся, Любимая! Ты будешь Утешаться до скончанья века!» 1903 Звезды горят над безлюдной землею
Звезды горят над безлюдной землею, Царственно блещет святое созвездие Пса: Вдруг потемнело — и огненно-красной змеею Кто-то прорезал над темной землей небеса. Путник, не бойся! В пустыне чудесного много. Это не вихри, а джинны тревожат ее, Это архангел, слуга милосердного Бога, В демонов ночи метнул золотое копье. 1903 ДЕНЬ ГНЕВА: АПОКАЛИПСИС, IV
…И Агнец снял четвертую печать. И услыхал я голос. Говоривший: «Восстань, смотри!» И я взглянул: конь бледен, На нем же мощный всадник — Смерть. И Ад За нею шел, и власть у ней была Над четвертью земли, да умервщляет Мечом и гладом, мором и зверями. И пятую он снял печать. И видел Я под престолом души убиенных, Вопившие: «Доколе, о Владыко, Не судишь Ты живущих на земле За нашу кровь?» И были им даны Одежды белоснежные, и было Им сказано: да почиют, покуда Сотрудники и братья их умрут, Как и они, за словеса Господни. Когда же снял шестую он печать, Взглянул я вновь, и вот — до оснований Потрясся мир, и лик луны — как кровь; И звезды устремились вниз, как в бурю Незрелый плод смоковницы, и небо Свилось, как свиток хартии, и горы Колеблясь, с места сдвинулись; и все Цари земли, вельможи и владыки, Богатые и сильные, рабы И вольные — все скрылися в пещеры, В ущелья гор, и оворят горам И камням их: «Падите и сокройте Нас от лица Сидящего во славе И гнева Агнца: ибо настает Великий день Его всесильной кары!» 1903—1905 ГРОБНИЦА САФИИ
Горный ключ по скатам и оврагам, Полусонный, убегает вниз. Как чернец, над белым саркофагом В синем небе замер кипарис. Нежные, как девушки, мимозы Льют над ним узор своих ветвей, И цветут, благоухают розы На кустах, где плачет соловей. Ниже — дикий берег и туманный, Еле уловимый горизонт: Там простор воздушный и безгранный, Голубая бездна — Геллеспонт. Мир тебе, о юная! Смиренно Я целую белое тюрбэ: Пять веков бессмертна и нетленна На Востоке память о тебе. Счастлив тот, кто жизнью мир пленяет. Но стократ счастливей тот, чей прах Веру в жизнь бессмертную вселяет И цветёт легендами в веках! 1903—1905 ПРИЗРАКИ
Нет, мертвые не умерли для нас! Есть старое шотландское преданье, Что тени их, незримые для глаз, В полночный час к нам ходят на свиданье, Что пыльных арф, висящих на стенах, Таинственно касаются их руки И пробуждают в дремлющих струнах Печальные и сладостные звуки. Мы сказками предания зовем, Мы глухи днем, мы дня не понимаем; Но в сумраке мы сказками живем И тишине доверчиво внимаем. Мы в призраки не верим; но и нас Томит любовь, томит тоска разлуки… Я им внимал, я слышал их не раз, Те грустные и сладостные звуки! 1905 Мы встретились случайно…
Мы встретились случайно, на углу. Я быстро шел — и вдруг как свет зарницы Вечернюю прорезал полумглу Сквозь черные лучистые ресницы. На ней был креп, — прозрачный легкий газ Весенний ветер взвеял на мгновенье, Но на лице и в ярком свете глаз Я уловил былое оживленье. И ласково кивнула мне она, Слегка лицо от ветра наклонила И скрылась за углом… Была весна… Она меня простила — и забыла. 1905
