Перелом

- Не могу подыскать себе замену.

- Ты сказал, что это займет не больше недели.

- Ну… сказал. Нет никого подходящего. Я не могу ехать и давать советы Грею и Коксу, когда в Роули-Лодж нет руководителя. Здесь крутится шесть миллионов. Хочешь - не хочешь, а я должен остаться.

- Черт побери, Нейл…

- Мне действительно жаль.

- Грей и Кокс обозлятся. - Арлетти и сам был в крайнем раздражении.

- А почему бы вам к ним не съездить? Ничего сложного нет. Неправильное ценообразование. Занижение цены, не покрывающей себестоимости их продукта при планировании дальнейшего развития. Производство обходится дороже, и образуется денежный дефицит. На этом они теряют девяносто процентов своих финансов. Он вздохнул:

- Я не обладаю таким талантом. У меня, обрати внимание, есть другие. Но такого нет. - Он замолчал, задумавшись. - Придется послать Джеймса, когда вернется из Шорхэма. У тебя ничего не изменится?

- Лучше забыть обо мне на три месяца, по меньшей мере.

- Нейл!

- А еще лучше, если говорить честно, пока не закончится сезон.

- Почему так долго? Ноги заживают быстрее, - запротестовал он.

- Это жуть что такое. Кости прорвали кожу, врачи собирались уже ампутировать.

- О, ч-черт!

- Я позвоню, - пообещал я. - Как только станет ясно, когда я освобожусь.

Он отключился, а я так и сидел, уставившись в пространство, с трубкой в руке. Медленно опустил ее на рычаг.

Маргарет и пальцем не шевельнула, глазки потуплены, губки поджаты. Никакой реакции на ту ложь, что я тут нагородил.

«Это только первая ложь, сколько ее еще впереди», - подумал я.

Глава 3

Целый день ничего хорошего.

Я выехал верхом со второй партией на Пустошь и обнаружил, что тело страшно ноет в самых неожиданных местах, о чем я даже не подозревал. Этти спросила, не болят ли у меня зубы. Такое у меня выражение лица, пояснила она.

Я сказал, что моими зубами можно камни грызть и не лучше ли приступить к легкому галопированию. Мы наблюдали за пробежкой, оценивали достоинства и недостатки каждой лошади, обсуждая их перспективы. Архангел, сказала Этти, будет готов к скачкам на Большой приз.

Когда я сообщил Этти, что намерен сам временно работать тренером, она пришла в ужас.

- Но вы же не в состоянии…

- Вы не слишком добры ко мне, Этти.

- Я хочу сказать… Вы не знаете лошадей. - Она запнулась и повторила попытку: - Вы почти никогда не ходите на скачки. Вас это никогда не интересовало, даже в детстве. Вы просто не разбираетесь в этом.

- Справлюсь, - возразил я. - С вашей помощью.

Но это ее мало успокоило, потому что она не страдала самомнением и не переоценивала своих возможностей. Она знала, что была хорошим руководителем, но и понимала, что нужно иметь еще кучу разнообразных познаний и способностей, чтобы тренировать лошадей, а раз ей не удастся сделать это на высоком уровне, то и вообще не стоит. Осознание границ своих возможностей в королевском спорте встречается очень редко, а уж признаться в этом не может почти никто. На трибунах всегда тысячи людей, знающих все гораздо лучше.

- Кто будет составлять заявки на участие в соревнованиях? - спросила она сурово, а тон ее голоса недвусмысленно разъяснил, что мне с этим не справиться.

- Отец сможет составить их сам, когда ему станет немного лучше. У него будет уйма времени.

Это ей понравилось больше. Составить заявки на участие лошадей в скачках, наиболее подходящих для них, - искусство высшего пилотажа в тренинге. Все успехи и престиж конюшни заложены в заявке на участие, где для каждой отдельной лошади нужно определить цель не слишком высокую, не слишком низкую, но абсолютно правильную. Значительная часть успехов отца объяснялась правильностью его суждений, куда подавать заявки и в каких скачках какой лошади участвовать.

Вокруг нас гарцевали двухлетки. Один взбрыкнул и ударил копытом в колено другого. Конюхи прореагировали недостаточно быстро, не успели развести их, и второй жеребчик захромал. Этти холодно выругалась и велела поставить его в стойло.

Я наблюдал, как он шел в конце всей цепочки, голова лошади опускалась вниз при каждом осторожном шаге. Колено распухнет, заполнится жидкостью и будет жар, но чуть-чуть везения - и оно само придет в норму через несколько дней. А если нет, кому-то придется сообщить владельцу. Этим кем-то буду я.

За одно это утро одну лошадь умертвили, еще две получили повреждения. Если и дальше так пойдет, то толстяку не о чем будет беспокоиться..

Когда мы вернулись, на подъездной дорожке стоял маленький полицейский автомобиль, а в конторе сидел громадный полицейский. Он устроился в моем кресле и коротал время, разглядывая свои башмаки, но с готовностью вскочил, как только я появился в дверях.

- Мистер Гриффон?

- Да.

Он перешел к делу без предварительной подготовки.

- К нам поступила жалоба, сэр, что ваша лошадь сбила велосипедиста на Мултон-роуд сегодня утром. А молодая женщина пожаловалась нам, что эта же самая лошадь угрожала ее жизни и жизни ее детей.

Он был в форме сержанта, на вид около тридцати лет, крепкого телосложения, судя по всему, с ним будет трудно договориться. Он разговаривал с агрессивной вежливостью, которая у некоторых полицейских граничит с хамством, и я сообразил, что его симпатии на стороне тех, кто пришел с жалобой.

- Велосипедист получил повреждения, сержант?

- Насколько я понимаю, он поцарапался, сэр.

- А его велосипед?

- Не могу сказать, сэр.

- Вы считаете, что… э… соглашение без судебного разбирательства, так сказать, не будет противоречить установленному порядку?

- Не могу сказать, сэр, - повторил он бесстрастно. Но его лицо явно говорило «нет и нет» всем попыткам установить контакт или взаимопонимание. У меня в голове всплыла аксиома Рассела Арлетти: при решении деловых вопросов с профсоюзами, прессой или полицией никогда не пытайся навязать им своего мнения. Это только увеличивает антагонизм. И никогда не шути: они не переносят чужих шуток.

Я вернул сержанту столь же отстраненный взгляд и лениво спросил, есть ли у него фамилия и адрес велосипедиста. Поколебавшись, он перелистал пару страниц блокнота и прочитал мне его координаты. Маргарет записала.

- А молодой женщины?

Он сообщил и эти данные. Потом он спросил, может ли он получить объяснение от мисс Крейг, и я сказал: «Конечно, сержант», - и отвел его в манеж. Этти сама сначала проинспектировала его взглядом, а уж потом бесстрастно ответила на его вопросы. Я оставил их и вернулся в контору, чтобы закончить бумажные дела с Маргарет, которая предпочитала работать без перерыва на ленч и уходить в три часа, чтобы забирать детей из школы.

- Не хватает некоторых бухгалтерских книг, - заметила она.

- Я просматривал их вчера вечером, - ответил я. - Они в дубовой комнате… Сейчас принесу.

В кабинете, обшитом дубовыми панелями, было спокойно и тихо. Я задумался над тем, какова бы была реакция сержанта, если бы я привел его сюда и сказал, что ночью два человека в масках напали на меня, оглушили, связали и силой вывезли из дома. Также они угрожали убить меня и накачали наркотиками, прежде чем вернуть братно.

- Вот как, сэр? И вы хотите подать заявление по всей форме?

Я даже усмехнулся. У сержанта будет в высшей степени недоверчивый вид, и едва ли стоило упрекать его. Только мое подавленное состояние да разбитый телефон на столе вообще что-то говорили о ночных событиях.

Толстяк мог бы и не предупреждать, чтобы я держался подальше от полиции. Сержант сам это за него сделал.

Разгневанная Этти ворвалась в контору, когда я возвращался с бухгалтерскими книгами к Маргарет.

- Всех бы этих напыщенных болванов…

- А что, разве это часто случается? - спросил я.

- Конечно нет, - ответила решительно Этти. - Лошади, да, бывает, сбрасывают наездников, но обычно все обходится без шума. И я же сказала тому старику, что вы все ему возместите. Просто не понимаю, зачем ему понадобилось ябедничать в полицию.

- Я зайду к нему сегодня вечером, - пообещал я.

- Так вот, наш прежний сержант, Чабб, он всегда улаживал сам. Он не стал бы приезжать, чтобы снять показания. Но этот… он у нас новичок. Его перевели сюда из Ипсвича и повысили, наверное. Прямо готов лопнуть от собственной важности.

- Нашивки совсем новые, - пробормотала Маргарет, соглашаясь с ней.

- У нас всегда были хорошие отношения со здешней полицией, - мрачно заявила Этти. - Уму непостижимо, чем они там думают, посылая в этот город человека, который ничего не смыслит в лошадях.

Поток иссяк. Этти резко выдохнула через нос, пожала плечами и покорно улыбнулась:

- Ну что ж… на море случаются шторма и посильнее.

У нее были ярко-голубые глаза и светло-каштановые волосы, они немного курчавились в сырую погоду. С возрастом кожа ее стала грубее, но морщин не приобрела, и, как у большинства женщин, равнодушных к сексу, в ее лице появилось что-то мужское. У нее были тонкие губы и кустистые неухоженные брови, а красота ее юности осталась только в моих воспоминаниях. Знакомые сокрушались по поводу ее печальной одинокой судьбы, но сама она считала, что живет полной жизнью, и любила свое дело.

Этти протопала по коридору, как обычно в бриджах для верховой езды и в сапогах, и мы услышали, как она, повысив голос, отчитывает очередного бедолагу, уличенного в нарушении ее инструкций.

Роули-Лодж нуждался в Этти Крейг. Но вот Алессандро Ривера здесь был нужен, как дырка в голове.

Он приехал к концу дня.

Я был во дворе, обычный вечерний обход конюшен. Вместе с Этти я дошел до пятой конюшни, оставался еще малый манеж, а потом можно вернуться в дом.

Один из учеников, пятнадцатилетний паренек, неуверенно переминался у дверей, когда мы переходили из одного денника в соседний.

- Там один просит вас, сэр.

- Кто?

- Не знаю, сэр.

- Владелец?

- Не знаю, сэр.

- Где он?

- Вон, подъехал и стоит, сэр.

Я посмотрел, куда он махнул. За манежем, на гравиевой дорожке, был припаркован большой белый «мерседес», шофер в униформе стоял опершись о капот.

- Закончите обход, Этти, хорошо? - сказал я. Я пересек манеж и вышел к машине. Шофер скрестил руки и сжал губы, точно с ним собирались брататься, а он не хотел. Я остановился в нескольких шагах от него и заглянул в машину.

Задняя дверца с моей стороны открылась. Высунулась маленькая нога, обутая в черный ботинок, потом темные брюки и затем, медленно выпрямляясь, появился весь человек.

Сразу было ясно, кто это, хотя сходство его с отцом начиналось и заканчивалось высокомерно вздернутым носом и твердокаменным взглядом черных глаз. Сын был пониже ростом и худой, а не круглый. Болезненно-землистой коже явно не помешало бы загореть. Густые, жесткие черные волосы завивались пружинками вокруг ушей. Еще что? Похоже, он легко терял самообладание, а решительно сжатый рот наводил на мысль о стальном капкане. Ему могло быть лет восемнадцать, но давно прошли те времена, когда он был мальчиком.

Я предположил, что говорить он будет, как отец: решительно, четко и без какого-либо акцента. Так и оказалось.

- Я - Ривера, - объявил он. - Алессандро.

- Добрый вечер, - ответил я, постаравшись, чтобы это прозвучало вежливо, холодно и невыразительно.

Он сморгнул.

- Ривера, - повторил он. - Я - Ривера.

- Да, - согласился я. - Добрый вечер.

Он начал сверлить меня взглядом. Если он ожидал, что я паду перед ним ниц, то напрасно. Что-то он понял, это его задело и несколько удивило, отчего он еще больше задрал нос.

- Насколько я понимаю, вы хотите стать жокеем, - заметил я.

- Намерен.

Я неопределенно кивнул.

- Нельзя стать хорошим жокеем без особой старательности, - сказал я, придав голосу оттенок покровительственного поучения.

Он тут же уловил, и такой тон ему не понравился. Славно. Но, в сущности, только такое вот слабое, как булавочный укол, сопротивление я и мог ему оказать и на его месте воспринял бы это как свидетельство полной капитуляции.

- Я привык добиваться успеха, - сказал он.

- Как мило, - ответил я сухо.

Итак, полное взаимное неприятие. Я почувствовал, что его мотор заработал на максимальных оборотах, похоже, он мысленно готовится вступить в схватку, которую, как он считал, уже выиграл за него отец.