Ас Третьего рейха

Место, куда привел нас Бюргер, имело прекрасный пологий берег. Склон был сплошь покрыт ракитником, другие деревья и растения здесь тоже были, но я их названий не знал. В одном месте кусты расступались и освобождали широкий подход к речной стремнине, что-то вроде пляжа. Только колонна ступила на этот песок, как Бюргер остановил ее и жестом дал понять, что мы прибыли на место и что можем расходиться и приниматься за рыбную ловлю. Мне с первого взгляда понравилось это местечко, где было много солнца, свежего воздуха и воды, а если судить по раздавшимся крикам и воплям ребят, им тоже понравилось это место. Сначала мы бесцельно бродили по песку, подходили к реке и прямо в обуви и одежде заходили по пояс в воду, при этом лица у парней были счастливые и восторженные. Нашлись умники, которые начали сбрасывать с себя обувь и одежду, чтобы зайти в реку и на середине окунуться с головой и даже немного поплавать. Хорошие пловцы купались настолько соблазнительно, что вскоре весь состав первой эскадрильи, сверкая незагорелыми спинами и голыми задницами, находился в воде и с громким гомоном, свистом и воплями гонялся друг за дружкой. Наверное, впервые этот берег видел такое непосредственное веселье и радость от сиюминутного удовольствия.

Я был капитаном Люфтваффе и командиром этих веселящихся в воде оболтусов и, разумеется, не мог ничего подобного себе позволить. Принадлежность к высшему офицерскому составу не позволяла опускаться до младшего офицерского состава, поэтому я остался на берегу и, сцепив руки за спиной, прохаживался взад и вперед по песочку.

Несколько раз во время этих проходов я натыкался на спину или живот Бюргера, пока не обратил внимания на то, что наш гигант чем-то очень сильно обеспокоен. Нет, он не метался по берегу и не пытался тащить из реки разбушевавшихся в воде парней, Бюргер озадаченно смотрел на меня, но чаще поглядывал на ребят, так и не желающих выходить на берег. Я сначала подумал, что мужик боится, что кто-нибудь из парней поскользнется в воде и утонет в этом лягушатнике, но присмотревшись внимательно к тому, как Бюргер почесывал затылок, понял, что гостеприимный хозяин переживает за то, что время проходит, скоро полдень, а рыбалка еще не начиналась. Я остановился, вложил два пальца в рот и резко выдохнул воздух: громкая разбойничья трель прорезала воздух. Веселье и игрища в воде мгновенно прекратились, и вся голозадая банда в мгновение ока выкатилась на берег, построившись передо мной в две ровные шеренги по ранжиру.

Проходя вдоль строя и всматриваясь в лица хорошо знакомых парней, я чуть засмущался, одновременно едва сдерживаясь от смеха: впервые в жизни передо мной по стойке смирно тянулась дюжина молодых парней, на которых не было ни клочка одежды. Я понимал, что годы службы в армии, когда еще в учебных подразделениях опытные сержанты и старшины выбивали из голов гражданских лиц все лишнее и ненужное для армии, именно тогда и были выбиты все понятия о скромности, целомудрии и невинности. Поэтому сейчас, когда молодые офицеры, проведшие в армии не один год, услышали призыв своего командира, они моментально забыли обо всем на свете, кроме своих служебных обязанностей, и бросились из воды, чтобы встать в строй и выслушать новый приказ командира. Разумеется, в данный момент этих парней совершенно не заботил их внешний вид или наличие одежды на теле, так как их головы были заняты только тем, как наилучшим образом исполнить приказ командира. Кивком головы я подтвердил свое удовлетворение быстротой выполнения приказа и в нескольких словах напомнил молодежи об истинной цели нашего пребывания в указанном месте. Затем попросил Бюргера приступить к инструктажу по вопросу организации и проведения ловли рыбы в данном водоеме, а в заключение общения с молодежью тихо приказал парням прикрыть излишнюю наготу.

Приказ был услышан, правильно понят и выполнен с ошеломляющей быстротой, парни прямо из строя бросились к своей одежде, в куче которой быстро отыскали трусы и тут же натянули их на свои чресла. Трусы оказались из породы так называемых «семейных», они были длиной до колен и изготовлены из материала с симпатичными белыми ягодками — то ли вишенками, то ли черешенками. От чужого глаза эти трусы надежно прикрывали то, чем так любят гордиться мужчины, но главное — сзади на поясе этих трусов имелась огромная наклейка с надписью большими черными буквами «Собственность Люфтваффе рейха». Именно поэтому мне нравится служить в армии — в ней никогда не бывает двусмысленности, если она и претендует на что-то, то всегда стремится обладать всем, как и в данном случае — армия положила глаз и на предмет нижнего белья, и на самого офицера.

Когда Бюргер начал инструктаж по рыбной ловле, все собрались вокруг него, включая и головную боль — обер-лейтенанта Динго. В глубине души успокоенный этим обстоятельством, я скинул верхнюю одежду и, оставшись в семейных трусах с белыми ягодками на черном фоне, блаженно растянулся на речном песочке. С утра песок хорошо прогрелся на солнышке, поэтому, вбирая всем телом его тепло, я чувствовал себя на седьмом небе и от удовольствия прикрыл глаза.

После инструктажа Бюргера половина рыбаков-практиков, следуя моему примеру, спокойно дремала на речном песке под лучами умеренно теплого солнца, а другая половина — романтики — со спиннингами и удочками в руках стремительно атаковала речные глубины. Романтики расселись рядком на песчаном берегу, забросили лески с крючками в воду и теперь сидели, стараясь особо не двигаться и не отрывать глаз от поплавков. В нашей общей компании обнаружилось и трое рыбаков-профессионалов, которые тихо пошептались между собой, а затем полезли в самую гущу ракитника, где они общались только жестами, а другим парням запрещали даже подавать голос вблизи своих рыбных позиций. На крючок без червя они поймали одну дурную плотвичку, долго обсуждали ее половую принадлежность, а затем также долго спорили о том, достаточно ли они наловили рыбы, чтобы ее хватило на ужин. Потом и в ракитнике все затихло. По всей очевидности, и неугомонные профессионалы заснули, как и рыбаки-практики и романтики на песчаном берегу. Переходя из дремоты в глубокий сон, я продолжал размышлять над тем, удобно ли спать, сидя на берегу, положив голову на согнутые колени, держа удочки в руках и с поднятыми веками наблюдая за поплавком?

Сон на открытом и свежем воздухе получился в цвете и с большим количеством оригинальных деталей. А приснилось мне большое авиационное конструкторское бюро. Сначала снились крупные планы: здание бюро — многоэтажное строение со множеством однотипных широких окон по фасаду, затем интерьер здания — большие и светлые залы со множеством чертежных кульманов, и лишь потом детали — множество людей в белых халатах работали у кульманов. Люди в халатах сосредоточенно работали, вычерчивая какие-то узлы и агрегаты, выводя на ватмане сложные схемы и проекции, а я в это время беседовал с одним среднего возраста мужчиной, который своим внешним видом очень походил на начальника отдела или генерального директора КБ. Мужчина был одет в приличный костюм и белую рубашку с галстуком, он походил на настоящего интеллигента и говорил со мной тихим и весьма убедительным голосом. Сначала изображение шло без звукового сопровождения, но когда внезапно появился звук, то мужчина говорил о необходимости выделения дополнительного финансирования для завершения работы, ведущейся КБ по моему заказу. Мужчина говорил и говорил, показывал мне различные сметы расходов и демонстрировал непонятные детали. Один раз он озвучил такие слова, как «преобразователь импульсов головного мозга», но я не понимал сути всего ведущегося между нами разговора и очень удивился, когда этот симпатичный мужчина упомянул о «преобразователе». Ведь даже во сне моя память отлично работала. При упоминании слова «преобразователь» она подготовила и выдала следующую справку: «Преобразователь импульсов головного мозга человека в электрические сигналы был разработан Зигфридом Ругге в 1943 году, собран, а затем установлен на истребители, которые пилотировали Ругге и Динго, обер-ефрейтором Шульце». Таким образом, никакого КБ я к этой работе не подключал и никаких денег за якобы проделанную работу никому не был должен платить. Как только эта мысль сформировалась и закрепилась в моей голове, лицо моего визави начало меняться — на моих глазах его нос и рот с губами начали удлиняться и выдвигаться вперед, лоб сплющился, а на голове стали расти такие симпатичные витые рожки. При виде всего этого безобразия, творящегося с моим собеседником, я перекрестился тремя перстами, плюнул через левое плечо, чтобы избавиться от нечистой силы. Цветовая насыщенность сна тут же поблекла, пропала четкость и контрастность изображения, появились сильные эфирные помехи, и в конце концов изображение исчезло. Я еще не проснулся, но в мое сердце холодной змеёй стала заползать сильная тревога: к чему это, когда снится всякая нечисть?

Окончательно ото сна меня пробудил сильный пинок в бок и поднявшийся вокруг громкий крик. С трудом разлепив глаза, я поднял голову и мутным, заспанным взглядом осмотрелся кругом, пытаясь разобраться в том, кто и за что бил меня сапогом и кто это кричит. А кругом творилось нечто непонятное, совершенный бедлам: по пляжу метались странные люди, которые своей верхней одеждой мало чем отличались от нас. Но, что особенно поразило меня, в руках они держали реальные армейские карабины и современные пистолеты-пулеметы, которые наставляли на моих заспанных парней, угрожая применить оружие, если они окажут сопротивление. Этих сумасшедших с оружием было человек десять-двенадцать, часть их разбежалась по пляжу и ракитнику, сгоняя моих парней на пляж, где и держали их под прицелом.

Я не знаю, когда и откуда эти безумцы появились на берегу реки и чего им надо было от нас, но их безответственное поведение, проявленное неуважение ко мне и моим коллегам и товарищам, а также прямые угрозы оружием мне совершенно не нравились. Я приподнялся на локтях и еще раз, прищурив глаза, осмотрелся вокруг, чтобы получше оценить обстановку. В этот момент из общей группы незнакомых оборванцев выбрался молодой человек и направился ко мне. К губам парня приклеилась ужасно пошлая улыбка голливудского актера-неудачника, а в руках он тащил тяжелый пистолет-пулемет «Суоми» финского происхождения. Один такой пистолет-пулемет мне однажды попался на Восточном фронте, он был таким тяжелым, что я с трудом его поднимал. Подойдя ко мне, этот актер-неудачник произнес длинную и непонятную тираду на совершенно непонятном языке, направил на меня ствол пистолета-пулемета и, не говоря больше ни слова, нажал на курок.

Я не успел испугаться или среагировать на выстрелы, два сгустка пламени вылетели из дула пистолета-пулемета и взрыли песок между моими голыми волосатыми широко расставленными ногами. Неприятное это дело, признаюсь вам, смотреть в дуло направленного на вас пистолета-пулемета. Адреналин так и забурлил в моем сердце, но я ничем не продемонстрировал своего возмущения подобным поведением и остался сидеть на песке. А мне так хотелось вскочить на ноги и двумя апперкотами свернуть набок рожу этому уроду из Голливуда, чтобы он почем зря не наставлял свое оружие на живого и нормального человека и не нажимал на курок, но я не пошел на поводу у своих эмоций. Вместо этого согнул ноги в коленях и поджал их, чтобы затем резко распрямить их и по ходу дела, зачерпнув босыми ногами песку и швырнуть пару горстей в глаза этому идиоту. Получив порцию песка в глаза, урод из Голливуда от неожиданности выронил пистолет-пулемет из рук, а ладонями начал тереть глаза. На некоторое время неудачник вышел из строя, чем я не преминул воспользоваться. Перекатом спиной по песку добрался до «Суоми» и схватил его в руки, вскочил на ноги и быстро огляделся. В центр пляжа мерзавцы с оружием согнали практически всех моих парней, окружили их плотным кольцом и о чем-то расспрашивали, время от времени угрожая карабинами и пистолетами-пулеметами, на меня они пока не обращали внимания. А мне нужно было как можно скорее освободиться от этого голливудского клоуна, чтобы затем заняться остальной группой. Сосновым прикладом «Суоми» я крепко долбанул неудачника по затылку, у него подогнулись колени, и он безвольным мокрым мешком свалился на землю. Теперь у меня было тридцать минут его бессознательного состояния, чтобы за это время решить вопрос с его друзьями и освободить своих парней.

Передернув затвор пистолета-пулемета, я прицелился в главаря банды и выпустил две очереди по три патрона каждая, три пули послал ему в левую и три в правую ногу. Выстрелы для бандитов оказались неожиданными, они замерли от изумления, повернув только головы в моем направлении. А главарь из-за страшной боли от ранений впал в шоковое состояние и грузно оседал на землю, теряя сознание.

Таким образом, группа нападающих оказалась на время обезглавленной, в армии никто кроме командующего офицера не имеет права отдавать распоряжения, а в этой группе, по всей очевидности, заместителей у главаря не было. Громким командным голосом я приказал бандитам бросить оружие и сдаваться. Некоторое время оборванцы мешкали с выполнением приказания офицера, может быть, это происходило потому, что язык, на котором я сформулировал и отдал приказ, оказался им незнаком, а может быть, и потому, что эти люди были настоящими бандитскими отморозками. В любом случае сейчас эти отщепенцы медлили с исполнением моего приказа, и я уже собирался открыть огонь на поражение, но в этот момент в песок упал первый карабин, за ним второй… и вскоре все отморозки стояли плотной гурьбой с поднятыми руками в окружении моих парней.

Молодцы мои парни!

Когда отморозки подняли руки вверх, парни моментально сообразили, что к чему, похватали с песка брошенное оружие и тут же направили его на сдавшихся бандитов.

3

Пока мы рыбачили, дремали на песке, а потом возились с этими клоунами из Голливуда, стало вечереть. Бюргера поблизости нигде не было видно, он не отреагировал на выстрелы, но, следуя предварительной договоренности с ним о времени ужина, мы поднялись с песка, натянули на себя цивильное рванье и отправились обратно на мельницу, таща за собой группу непонятных отморозков, их главаря с перебинтованными ногами на носилках и их оружие.

Дорога обратно на мельницу заняла гораздо меньше времени, чем утренний путь на пляж, к месту рыбалки. Но настроение у ребят было на высоте, ведь мы хорошо погуляли, повеселились, порыбачили и повоевали. К тому же трем рыбакам-профессионалам здорово повезло в самую последнюю минуту рыбалки — на простую удочку с червяком им удалось поймать настоящего сома. Если уж честно признаваться, то этого сома поймал обер-лейтенант Динго, мой ведомый, который посоветовал рыбакам-профессионалам насадить на рыболовный крючок простого червя, которого самолично откопал в ракитнике. Первый же раз и оказался удачным: удочку с червем забросили, и рыбное чудо-юдо не выдержало и клюнуло на червя. Сейчас двое молодцов на своих плечах тащили эту чудище.

Мельница Бюргера встретила нас безлюдьем и ароматнейшими запахами, раздававшимися из помещения, где мы завтракали поутру. Мы с парнями из моей эскадрильи были воспитанными и интеллигентными людьми, каждый помимо средней школы, аэроклуба и курсов обучения одиночного бойца, закончил летную школу. Поэтому мы не ринулись сломя голову ужинать, а вернули удочки и спиннинги в запасник Бюргера, отправились в туалет, помыли руки, дали перекусить пойманным партизанам и только после этого отправились ужинать сами. В течение тридцати минут мы молча насыщали наши желудки свежайшими крестьянскими продуктами, которые Бюргер выставил на стол — блюда из телятины, баранины и свинины в различных вариациях, сыр и картофель.

Я был очень голоден, но ел мало, так как меня все время отвлекала мысль о том, куда же пропали обер-лейтенант Динго и Бюргер. Последние два часа никто из нас их не видел. Динго исчез после того, как профессионалы поймали сома, а Бюргера не видели после инструктажа. Они не могли не услышать моих выстрелов, прозвучавших на пляже. Я еще допускал возможность, что Бюргер, как гражданское лицо, мог испугаться выстрелов и убежать подальше, чтобы спрятаться. Но что касается Динго, то он, как боевой офицер, не раз смотревший в глаза смерти, должен был вернуться на пляж и помочь нам в пленении врага. Но мой ведомый этого не сделал, что в свою очередь могло означать только одно: что Динго попал в тяжелое положение и, возможно, нуждается в нашей помощи. Чтобы прояснить исчезновение этих двух человек, мне ничего не оставалось делать, как прибегнуть к помощи искусства Императрицы, моей незабвенной тещи в прошлой жизни.

Очень тихо, чтобы на меня не обратили внимания парни, я поднялся из-за стола и отправился к затону у мельницы. Вечерняя темнота практически захватила уже весь небосклон, но у земли было еще пока достаточно светло, чтобы во дворе мельницы заметить сбившихся в общую кучку французов маки, находившихся под охраной двух наших вооруженных парней. Малоразличимой тенью я проскользнул мимо них и вскоре, стоя на берегу затона, я стал сосредоточенно вглядываться в черноту воды. Меньше чем через минуту в голове появился шум от повышающегося давления, а зрение полностью расфокусировалось. Незримой и бестелесной тенью мое сознание выскользнуло из тела Зигфрида Ругге, которое боком легло на землю, и стало набирать высоту. Витая над землей на высоте двадцати метров, я устремился к месту нашей рыбалки, одновременно стараясь перепрыгнуть в недалекое прошлое. Когда мое сознание замерло над пляжем, я понял, что немного переборщил с прыжком во времени — Бюргер на пляже инструктировал моих парней по правилам ловли рыбы. Я хотел было произвести новую настройку прыжка во времени, но тут же передумал, так как перемещаться следовало всего на пару минут вперед и можно было бы опять ошибиться. Поэтому замер над пляжем, решив дождаться реальных действий моих поднадзорных, Динго и Бюргера.

Завершив инструктаж, Бюргер подобрал с песка свои удочки и по берегу реки отправился вниз по течению, то есть он практически возвращался к своей мельнице. Отойдя на довольно далекое расстояние от нашего пляжа, этот хитрый крестьянин бросил на берег свои удочки, залез в прибрежный ракитник и вытащил оттуда превосходный спиннинг. Мне все стало ясно, и я сразу же потерял интерес к этому человеку: к рыбачившему Бюргеру всегда можно было бы вернуться и посмотреть, что он делал позже. Я постарался как можно быстрее вернуться на пляж и заняться наблюдением за обер-лейтенантом Динго.

* * *

А Динго, раздевшись до семейных трусов, кайфовал: много плавал и бесконечно нырял в реке, брызгал водой на товарищей, от избытка сил и переполнявшей его радости орал и бил ладонями по воде. Выбравшись синющим из воды, когда она уже слегка подостыла для купания, обер-лейтенант погрелся немного на песке и тут же поспешил на помощь рыбакам-профессионалам. Он подходил к ним то с одной, то с другой стороны, давал советы, а иногда нагло лез под самые руки рыбакам, торопясь помочь им перехватить удилища или забросить в воду леску с рыболовным крючком. Рыбаки-профессионалы не нуждались в его помощи, они его отпихивали, больно толкали в спину, а иногда острым словцом посылали очень далеко, но Динго не обижался, ему было слишком хорошо, чтобы пускать в дело свои кулаки. Именно он подсказал профессионалам о необходимости насаживать червей на рыболовный крючок и одолжил им своего единственного червя, которого тут же приговорили. Когда сом купился на червя и заглотил крючок, Динго нырнул в омут, чтобы проверить, надежно ли заглочен этот несчастный рыболовный крючок, и принял самое непосредственное участие в подъеме этой большой рыбы на поверхность и извлечении ее из воды. Когда сом оказался на берегу, мой ведомый тут же потерял интерес к рыбе и к рыбакам, ее поймавшим.

В поисках новых приключений и развлечений Динго отправился вверх по течению реки, но в тех местах рос один только ракитник и ничего интересного не было. Неохотно парень развернулся и отправился в обратный путь, но, сделав пару шагов, почувствовал себя усталым. Он на секундочку присел, спиной опершись на деревце и, незаметно для себя, заснул.

Через пару часов парня разбудил чужой взгляд, устремленный на него, и глухо прозвучавшие вдалеке выстрелы. Открыв глаза, он увидел перед собой лишь спокойную гладь воды и, навострив уши, прислушался. Над рекой повисла тишина, но за спиной Динго, в кустах, в этот момент послышался треск сломанной веточки. Чтобы проверить, есть ли у него кто-нибудь за спиной, Динго медленно принялся разворачиваться, как вдруг на голову ему обрушился приклад карабина.

С двадцатиметровой высоты я хорошо видел, что прикладом карабина моего ведомого ударил оборванец из той же самой группы, с которой в данную минуту мы сражались на пляже и которую уже практически одолели. Этому отморозку было трудно промахнуться, так как он стоял прямо за спиной Динго, правда, для нанесения удара несколько мешало деревце, на которое опирался ведомый, но приклад все же угодил парню по затылку. Глухо застонав, Динго откатился в сторону от деревца, переваливаясь со спины на живот, и потерял сознание. Оборванец осмотрелся, осторожно обошел деревце и, подойдя к парню, лежавшему без сознания, носком грязного ботинка повернул залитую кровью голову Динго лицом к себе. Увидев его лицо, оборванец радостно поцокал языком и, взяв моего ведомого за ноги, потащил вниз по склону, к реке.

У самой кромки воды отморозок остановился, проверил биение пульса на шее у Динго и, отложив карабин в сторону, начал стаскивать с него семейные трусы. Оголив задницу моего ведомого, он ладошкой ласково похлопал по ней и, выпрямившись, бандюга начал расстегивать ширинку своих штанов, радостно улыбаясь при этом. А я на своей высоте практически сходил с ума: этот грязный отщепенец собирался изнасиловать моего друга, которому я не способен был помочь. Бестелесные существа лишены физических характеристик, поэтому не в состоянии вмешиваться в жизнь реально существующего мира. Спикировав с высоты, я несколько раз пронзал тело бандитского отморозка в районе сердца, но он даже не заметил этого, так же как не видел моего бесполезного трепыхания перед его лицом. Страшная минута неумолимо приближалась, бандит-насильник достаточно обнажился, сделал шаг вперед и начал сгибать колени, чтобы встать между широко раскинутых ног моего друга. Его колени еще не коснулись земли, когда Динго стремительно извернулся и правой ногой нанес удар в самое уязвимое для насильника место, в его пах.

Удар в пах получился таким неожиданным и таким сильным, что тело бандита подбросило высоко вверх и швырнуло в воду реки. Динго мгновенно оказался на ногах и, словно разъяренный тигр, последовал вслед за отморозком в воду. Борьба в реке продолжалась недолго и, разумеется, закончилась поражением бандита, очень скоро мой ведомый вышел на берег реки, волоча за собой труп отморозка. Оставив труп на берегу наполовину притопленным в воде, Динго первым делом разыскал свои семейные трусы и тут же надел их. Потом нагнулся и взял в руки валявшийся на земле карабин бандита, внимательно его осмотрел, поднял дулом вверх и, прицелившись в меня, нажал курок. Послышался резкий и сухой щелчок, осечка.

В этот момент со стороны берега послышался скрип тормозов и гулкий удар. Обер-лейтенант прислушался и с карабином в руках бросился вверх по берегу. Через короткий промежуток времени, преодолев заросли ракитника, он выскочил на грунтовую дорогу, проходившую вдоль реки. Некоторое время парень стоял на дороге и, решая, в какую сторону бежать, посматривал то в одну, то в другую сторону дороги, пытаясь вспомнить, с какой стороны послышались скрип тормозов и удар. В какой-то момент ему показалось, что справа что-то желтеет, и он решительно побежал в эту сторону. За поворотом дорога шла под сильный уклон и поворачивала влево. В самой низкой части уклона виднелся желтый автобус, которым обычно по утрам и вечерам перевозили школьников и который сейчас съехал с дороги и стоял сильно наклонившись, уткнувшись носом в большое дерево.

Картина дорожного происшествия производила печальное впечатление, и у Динго мелькнула мысль, что там, возможно, пострадали дети, и он помчался к автобусу. Подбежав ближе, он первым делом попытался проникнуть в салон, чтобы помочь детям. Но двери автобуса были плотно закрыты, а за стеклами ничего не было видно и слышно. Тишина стояла такая, что обер-лейтенант слышал только свое дыхание. Динго медленно обошел кругом автобус, надолго задержался у места его столкновения с деревом, осмотрел помятости и через переднюю решетку руками ощупал радиатор охлаждения двигателя. Если внешняя обшивка автобуса и пострадала, то мотор остался в неприкосновенности. И тут в Динго родилась уверенность, что повреждения не очень серьезные и что автобус остался на ходу. Кабина водителя была настежь распахнута, а ключ торчал из-под панели приборов. Парень по ступенькам залез в кабину, немного поерзал на сиденье, устраиваясь поудобнее, и повернул ключ в гнезде зажигания. Мотор автобуса схватился мгновенно и вскоре уверенно порыкивал, словно застоялся на месте и сейчас подгонял водителя с выездом на проезжую дорогу.

* * *

Я успел вовремя вернуться в тело Зигфрида Ругге, так как ребята уже хотели разыскивать меня, чтобы узнать, когда и каким образом мы вернемся в полк. Бюргер объявился всего пару минут назад, но вел себя так, словно все время находился рядом с нами и ни секунды не отсутствовал черт знает где. Его почему-то очень интересовали плененные нами оборванцы, он не отходил от них, всматривался в их лица и все время неоднократно повторял: «Маки, маки».[1] В какой-то момент он ринулся к телефонному аппарату, который был установлен в его спальне на мельнице, но вскоре вновь появился во дворе и на мой вопрос, что с телефоном, безнадежно махнул рукой и сказал, что с телефоном все в порядке, а вот телефонная линия с городом оборвана и будет восстановлена только завтра утром.

А меня крутило, выворачивало и постоянно тошнило из-за долгого пребывания вне тела Зигфрида Ругге. Долгое отсутствие сказалось на качестве симбиоза двух сознаний, ухудшилось взаимодействие базисного сознания Зигфрида с моим собственным сознанием. Нет, мое сознание не отторгалось базисным сознанием Зигфрида и не воспринималось им враждебно, так как базисное сознание Зигфрида не могло существовать самостоятельно. Если такое и происходило, то человек с таким сознанием превращался в растение, становился старой развалиной без единой мысли в голове. Когда сознания пребывали в отрыве друг от друга, то в каждом из них происходили качественные изменения, которые не согласовывались между собой. Результат несогласованности выражался в сильной головной боли, в дискоординации движений тела.

С большим трудом я поднялся с земли, распрямил плечи, потер виски и долго откашливался. Ночная прохлада — а тело Зигфрида, пока я витал в облаках, разыскивая Бюргера и Динго, долго лежало на земле скрюченным, без движения, и результат был налицо — я оказался немного простуженным. Сделав пару физических упражнений, чтобы согреться, я отправился во двор мельницы успокаивать своих ребят и пообещал им, что скоро отправимся в полк. На улице уже стемнело, и на небе появились первые звезды. Бюргер, словно никогда и никуда не пропадал, крутился во дворе, силой вкладывая в руки парней завернутые в лощеную бумагу сэндвичи. Он, видимо, помешался на еде и за один только день сумел запихать в парней столько пищи, сколько они не съедали за неделю. Убедившись, что с ребятами все в порядке, я продолжал пристально смотреть на полотно проселка, уходящего в темноту наступающей ночи. Чтобы успеть до двенадцати ночи вернуться в полк (в это время кончалась наша увольнительная), нам нужно было уже сейчас отправляться в путь.

Но обер-лейтенант Динго не подвел меня и в этот раз: вскоре на проселке мелькнул отблеск света от автомобильных фар, а затем эти фары стали быстро приближаться к мельнице.

4

Как только обер-лейтенант Динго остановил автобус в раскрытых воротах мельницы, ребята принялись рассаживаться на места. Я попросил Бюргера накормить голодного обер-лейтенанта, а сам стал заниматься вопросами загрузки автобуса. Первым делом на задние ряды салона автобуса отправил наших пленников, которые волокли с собой и носилки с главарем банды, которому я прострелил ноги. Главарь был совсем плох и метался между жизнью и смертью, он то впадал в беспамятство, то с с болезненным криком выходил из него. У больного был жар, в горле совсем пересохло, но ни один из его товарищей или подчиненных не шевельнул рукой, чтобы его помочь ему. На долю секунды во мне проснулась жалость к этому человеку, который страдал от боли, поэтому я подошел к носилкам, и пока его отморозки заходили в салон автобуса, приложил ладонь правой руки к его шее. Виртуальный кибер-доктор моментально впрыснул лошадиную дозу обезболивающего, обеззараживающего и снотворного лекарств, главарь дернулся телом и тут же заснул. Чьи-то руки подхватили носилки с этим раненым мужиком и потащили на задние сиденья салона автобуса.

Скоро мы прощались с Бюргером, который вошел в автобус и всем стал пожимать руку. Когда подошла моя очередь, он ударил себя ладонью по лбу и, словно вспомнив что-то, спрыгнул с автобусной ступеньки и скрылся во тьме ночи. Я собрался было закрывать двери автобуса и отправляться в дорогу, как из темноты вновь появился наш друг и главный рыбак Бюргер, тащивший на плечах огромную бутыль с белой жидкостью. С помощью ребят, вышедших к нему на помощь, он затащил бутыль в автобус и поставил ее у моих ног. В этот момент меня распирала благодарность к Бюргеру, который догадался, что по дороге обратно в полк ребятам будет нечего пить и они с удовольствием попьют его крестьянского молочка.

Пришел обер-лейтенант Динго, который лаконично доложил, что перекусил, отдохнул и готов приступить к исполнению обязанностей водителя автобуса.

Вернуться в полк мы были обязаны до двенадцати ночи, когда кончались наши увольнительные, поэтому каждая минута была на счету. Любая задержка в пути могла фатально сказаться на времени возвращения. Поэтому я решил обойти кругом наш автобус и посмотреть, как он выглядит со стороны. В принципе, автобус, как обычно все школьные автобусы, был окрашен в яркий желтый цвет. Спереди были видны следы небольших повреждений из-за столкновения с деревом. В голове у меня мелькнули две мысли. Первая: дорожная полиция обязательно заметит повреждения, и второе: она наверняка заинтересуется тем, что это делает школьный автобус на дороге в столь позднее время. Эти два обстоятельства требовали немедленного своего устранения, а иначе мы никогда не доберемся до авиабазы и постоянно будем объясняться с дорожной полицией. Поэтому я еще раз внимательно осмотрел повреждения и несколько раз щелкнул пальцами рук. Металл обшивки и поврежденных деталей ожил, зашевелился, начал оплывать, расширяться. Повреждения на глазах исправлялись, дыры и прорехи в металле заделывались, и вскоре передняя часть автобуса выглядела как новенькая, даже желтая краска восстановилась. Я снова щелкнул пальцами и закрыл глаза, пытаясь вообразить, в какой цвет выкрасить наше только что отремонтированное транспортное средство. Когда открыл глаза, то передо мной стоял туристический автобус, окрашенный в серый цвет с перламутром. Удовлетворенно кивнув головой самому себе, я на всякий случай затемнил стекла автобуса, так чтобы снаружи никто не мог разглядеть, что творится внутри салона и что за люди в нем располагаются.

Таким образом, все было готово для отправки в обратный путь! Крепко пожав Бюргеру его крестьянскую пятерню, я по ступенькам поднялся в салон автобуса. Динго, еще раз осмотрев салон, где разливался приятный полусумрак, мягко подсвечивали лампы, а в удобных креслах уже дремали некоторые парни, занял водительское место, запустил двигатель и закрыл двери автобуса. Автобус мягко тронулся с места.

Первый час дороги мы проспали, а второй болтали. Затем кто-то из парней проголодался и решил перекусить. Вслед за ним разворачивать бутерброды начал второй, третий… и вскоре весь автобус жевал бутерброды, выданные нам в дорогу Бюргером. Но тут выяснилось, что бутерброды без жидкости плохо пережевываются и с трудом заглатываются. Тогда я вспомнил о молоке Бюргера, нагнулся и поднял бутылку с пола, удивляясь тому, насколько эта бутыль была тяжела, наполнил молоком стакан первого парня, который тут же залил молоко в свое горло. Сначала лицо парня дико искривилось, а глаза полезли на лоб, но взгляд лучезарно заискрился, он хотел было рукавом рубашки вытереть губы, но вовремя одумался и несколько нерешительно снова протянул руку со стаканом ко мне. Автобус был полон людей, которые еще не пробовали крестьянского молочка Бюргера, поэтому я решительно отказал этому парню и налил молока другому. Кончилось тем, что молоко Бюргера внезапно захотели попробовать все пассажиры автобуса. Я с детства не любил молока, поэтому даже и не думал пить молоко Бюргера. Да и водитель нашего автобуса Динго из-за сплошной темноты (из-за угрозы бомбардировок были отключены осветительные уличные фонари) не мог отвлечься от дороги, поэтому ему тоже не удалось попробовать этого молока. А парни в салоне ожили и внезапно почувствовали настоящую страсть к молочку Бюргера, они сидели на местах и держали в руках стаканы с молоком. Некоторые выпивали молоко одним махом или глотком, другие смаковали, делая маленькие глоточки и беседуя с соседом. К моему великому удивлению, эта, казалось бы, необъятная бутыль опустела: молока в ней осталось на самом донышке. Я решил прекратить бесплатную раздачу, оставив немного молока для Динго, которому так и не удалось попробовать этого удивительного напитка Бюргера.

А с ребятами за моей спиной начали твориться странные вещи. Они начали громко разговаривать, почти кричать друг на друга, грубо перебивали разговор соседей или лезли к ним с беспардонными предложениями. Обычно спокойные парни на моих глазах и по неизвестной причине превращались в буйных, нервных, раздражительных и невоспитанных персон, которые требовали к себе особого внимания или уважения. Некоторые парни, развалившись на парных сидениях, выталкивали с соседних мест товарищей и приятелей, а другие лезли к ним с поцелуями и заверениями в вечной любви и дружбе. Всего за каких-то полчаса до распития молока пассажиры автобуса мирно жевали бутерброды и пили молоко Бюргера, а сейчас салон автобуса медленно, но верно сходил с ума и превращался в вертеп. Двое парней вылезли в проход между сиденьями, стали помахивать кулаками, выясняя отношения друг с другом.

В этой изменившейся атмосфере только седоки задних рядов кресел автобуса вели себя спокойно и не привлекали к себе внимания. Эти бандиты не трепали языками, не вели пустых разговоров, не навязывались в друзья, а с безучастными лицами наблюдали за событиями на передних сиденьях.

А мои парни разошлись не на шутку и буянили уже так, что мне пришлось подняться на ноги и хорошо поставленным командирским голосом напомнить им, что они офицеры и летчики-истребители, которым не пристало опускаться до свинского состояния и которые на людях обязаны вести себя прилично. Моя речь достигла умов, парни взяли себя в руки, вернулись на свои места и остаток пути до авиабазы провели тихо, не нарушая общественного порядка.

* * *

Когда автобус медленно вполз во двор базы и остановился, сквозь затемненное стекло салона я увидел, что нас пришло встречать все командование полка — от подполковника Арнольда Цигевартена до обер-ефрейтора секретной части Смугляночки. Небольшая справка: Смугляночка — это не кличка и не псевдоним обер-ефрейтора, а самая настоящая фамилия девушки, но в переводе на русский язык. Командование полка и остальные офицеры выстроились в одну шеренгу, ожидая нашего выхода из автобуса.

Подполковник Цигевартен встал немного в стороне от остальных офицеров и, сцепив руки за спиной, со зверским выражением на лице размеренно раскачивался с пяток на носки и обратно, из-за чего я понял, что эта встреча ничего хорошего нам не принесет. Но и ругать нас было особо не из-за чего, поэтому мы с Динго обменялись понимающими взглядами, я решительно махнул рукой, и двери автобуса распахнулись. Я первым ступил на землю и строевым шагом направился к подполковнику Цигевартену. Приблизившись к нему на положенные три шага, я небрежно бросил правую руку к гражданской кепке на голове и громко, внятно отрапортовал, что первая эскадрилья задание выполнила и вовремя вернулась в полк, рыбалка состоялась и сом пойман, захвачены в плен диверсанты и что эскадрилья без потерь вернулась для продолжения дальнейшей службы. А тем временем из автобуса стали выходить парни, и за моей спиной начали твориться странные вещи: послышались вскрики, звуки падения тел, стоны, проклятия и немецкая военно-полевая брань. Мне пришлось проявить силу воли истинного арийца, чтобы не оглянуться и не посмотреть за спину, что там такое творилось. Арнольд Цигевартен был настоящим полковником и командиром полка, он смотрел только в мои глаза и ничего не видел, что творилось прямо перед его глазами, его это не интересовало.

Продолжая поедать глазами, как этого требовал устав, своего командира, я неожиданно почувствовал, что Цигевартен изменил свою точку зрения на рыбалку и наше поведение, в ходе моего рапорта я заметил, что он стал положительно реагировать на все это. Вдруг двое моих парней, еще держащихся на ногах и находящихся под строгим оком трезвого обер-лейтенанта Динго, подтащили к нам пойманного сома и сунули эту противную рыбу под нос подполковника Цигевартена. Арнольд вынужденно понюхал эту вонючую рыбу, как-то странно фыркнул и, словно довольный кот, отвел подальше нос от рыбы и стеком показал, чтобы ее унесли и сдали на кухню в офицерскую столовую, ни слова не молвив об этом безобразии.

Такой жест со стороны полковника послужил косвенным доказательством того, что командирская гроза прошла стороной, и я поэтому, естественно, решил наглеть до конца. Тихим голосом я стал докладывать Цигевартену о том, что во время рыбалки мы встретились и пленили неизвестного противника, и вкратце рассказал, как мы боролись, разоружили и пленили непонятно откуда взявшихся на пляже оборванцев с оружием. Видели бы вы, как по мере рассказа менялось выражение лица подполковника, было хорошо заметно, что рассказ его заинтересовал и он страдал, переживал за нас! Когда я завершал свое черное дело доносительства, подполковник Цигевартен многозначительно посмотрел в сторону затемненных окон автобуса и взмахом руки подозвал к себе «серую мышку», заместителя командира полка по вопросам безопасности. «Серая мышка» внимательно выслушал указания подполковника и тут же обратился к обер-ефрейтору Смугляночке, что-то рявкнув ей очень грозное. Смугляночка вытянула вдоль бедер руки, выдвинула как можно дальше вперед свою немалую грудь, крепко подтянула живот и оттопырила свой несколько утяжеленный зад, создавая великолепную тригонометрическую проекцию, которая могла свести с ума любого мужика.

Пока я любовался тригонометрической проекцией, в руке обер-ефрейтора появился обычный полицейский свисток, который она поднесла ко рту, и над всей авиабазой пронеслась мощнейшая трель соловья-разбойника. В темноте послышался дробный топот ног, и вскоре в свет уличного фонаря вбежал десяток бойцов с нейлоновыми чулками на лицах. Размахивая резиновыми дубинками, эта группа бойцов пронеслась в салон автобуса, откуда начали выпадать один за другим наши диверсанты. Вскоре незнакомцы-диверсанты стояли в центре светового пятна на коленях и с руками, заложенными за голову, а за их спинами группировались люди в черных комбинезонах с нейлоновыми масками на лицах. Картина масок-шоу получилась такой зловещей, что у меня на душе заскребли кошки и я подумал, что зря не расстрелял этих людей на месте, а привез их в службу безопасности полка, где им тяжело придется на допросах и пытках. И перед моим воображаемым взглядом появилось лицо «Серой мышки», который с садистским удовлетворением потирал руки, посматривая на пленников.

Когда все бандиты оказались в круге света от фонаря, то обер-ефрейтор Смугляночка приказным голосом подняла их на ноги и, свистком выводя маршевую мелодию, направилась в глубь двора. Бойцы в нейлоновых масках следовали за ней, резиновыми дубинками подгоняя оборванцев пленников. Вскоре эта колонна навсегда исчезла из поля зрения и нашей жизни в темноте ночи. Вместо одних тут же нарисовались другие бойцы, но уже без масок, которые собрали оружие диверсантов, без разрешения забрали мой трофейный пистолет-пулемет «Суоми» и унесли оружие в неизвестном направлении. Эти бойцы снова вернулись, чтобы на этот раз забрать с собой и носилки с раненым главарем банды, все еще продолжающим спать.

Подполковник Арнольд Цигевартен глубоко вдохнул свежего воздуха. По всей очевидности, он устал от подобной демонстрации службой безопасности своей обученности и необходимости. Арнольд помассировал кончиками пальцев область сердца и, доверительно положив мне руку на плечо, высокопарно произнес для окружающих нас офицеров полка, что настоящий характер истинного немецкого офицера проявляется и не только в боевых ситуациях. Я не совсем разобрался в смысле этого высказывания командира, лихорадочно размышляя над тем, что же он имел в виду: моих пьяных парней или пойманных диверсантов, которыми могли оказаться и заблудившиеся в лесу скауты?! Но так как ни тех, ни других поблизости уже не было, решил промолчать, не задавать лишних вопросов. Да и чувствовалось, что Арнольду хотелось отдохнуть, он еще раз положил руку мне на плечо, кивнул головой и медленно побрел к штабному зданию, где у него имелась небольшая квартирка для отдыха во внеурочное время.

Очень скоро я остался один в центре светового пятна от фонаря: только я и невдалеке школьный автобус серого цвета с распахнутыми дверьми салона. Посмотрев на него, я горестно вздохнул и безнадежно махнул обеими руками, автобус начал складываться и складываться, пока совсем не растворился в темноте ночи. С трудом переставляя ноги, я побрел в офицерское общежитие, чтобы поспать до утра. Но на линии терминатора, линии разделения тьмы и света, нос к носу столкнулся с обер-ефрейтором службы безопасности полка. Она была одна, остановилась и выразительно посмотрела мне в глаза. В ее же глазах я прочитал, что девушка оказалась случайной свидетельницей того, что я сотворил со школьным автобусом, но она никогда и никому об этом не расскажет, даже если ее будут пытать в службе безопасности. И я безоговорочно поверил этим глазам обер-ефрейтора, взгляд которых был чист и невинен. Этот взгляд также подсказал мне, что девушка одинока, ей не хочется возвращаться в свою солдатскую келью и ночь проводить в холодной, никем не согретой постели. Тогда у меня родилась мысль, а почему бы Смугляночке не проводить меня до общежития и не разделить со мной одиночество, тем более что Лиза оставила после себя такую шикарную постель, в которой одному делать было совершенно нечего.

Уже к середине ночи я понял, что в своей жизни допустил еще одну крупную ошибку — поверил глазам женщины, в которых она обещала беспроблемную и спокойную ночь. А сама, как только мы оказались в постели, не слезала с меня и объезжала меня, словно я был диким мустангом в североамериканских прериях. Одним словом, поспать нам этой ночью не удалось, мы поочередно ласкали и нежили друг друга, и, когда уставал один, за дело принимался другой партнер.

5

Расплата за рыбалку и ночное бдение последовала ранним утром следующего дня. По приказу командира полка подполковника Цигевартена меня с Динго назначили на боевое дежурство. Еще не рассвело, когда вестовой из штаба начал вытаскивать меня из-под великолепного тела Смугляночки. Девчонка под утро возомнила себя наездницей диких мустангов, но, проскакав по прериям всего сотню миль, заснула и спящей свалилась мне на грудь. Даже не приласкав девчонку, я тут же закрыл глаза, надеясь хотя бы немного подремать перед подъемом. Но через пару минут присланный из штаба полка вестовой прошел в комнату, он еще не знал о наших отношениях со Смуглянкой и начал теребить меня за плечо и нашептывать, что пора вставать и бежать на дежурство.

Вестовой оказался вполне нормальным парнем, помог рассортировать и разложить по стульям в беспорядке валявшуюся на полу мужскую и женскую одежду. Когда порядок был наведен, я первым делом натянул на себя галифе и отправил парня восвояси, сказав ему, что через десять минут буду у истребителя. Я уже натягивал китель, когда вспомнил, что для полетов необходим летный комбинезон. Пришлось долго его разыскивать, я уж было собрался бежать на дежурство в галифе и кителе, когда комбинезон обнаружился на вешалке в прихожей. Ровно в назначенное время я был у истребителя, обер-ефрейтор Шульце осмотрел меня критически, но ничего не сказал, только пожал плечами.

Следом за мной на стоянке появился обер-лейтенант Динго, который выглядел как хорошо выспавшийся ребенок: с опухшими веками и синяками под глазами. При виде этого лица друга я застонал и крепко сжал кулаки: какой же я идиот — собственными руками передал ему вчера бутыль с остатками молока Бюргера, и результат налицо! К тому же на дежурство обер-лейтенант явился без летного шлемофона, пробормотав себе под нос, что не мог его найти. Пришлось дать ему свой запасной шлемофон, который я случайно прихватил из дома, а свой рабочий шлемофон я всегда держал в кабине истребителя. Потом мы с другом немного поговорили о погоде на сегодня и полезли в кабины своих BF109E, где я чувствовал себя как дома.

Я привычно пощелкал тумблерами приборной доски истребителя, проверяя показатели топлива и масла в двигателе, зарядку электробатарей и наличие боезапаса в пулеметах и пушке. Приборы выдали показания: все в норме. Через открытый фонарь я крикнул обер-ефрейтору Шульце, что он отлично поработал и что на таком истребителе можно и полетать. Шульце, вместо того чтобы вытянуться по струнке и громко поблагодарить капитана Ругге, то есть меня, за высказанную благодарность, заулыбался, залез на крыло машины и, наклонившись к ушку, поинтересовался, как я теперь буду относиться к обер-ефрейторам?! Я удивленно посмотрел на Шульце, хотел было пожать плечами, словно не понял, что этот пройдоха имел в виду, но меня предало собственное лицо, которое стремительно начало краснеть. Шульце, довольный полученным эффектом, грохнулся на задницу и на ней скатился по крылу машины к земле, где продолжал громко ржать.

Полк для летчика — это настоящая семья, в которой каждый хорошо знает или, по крайней мере, всегда слышит, что в полку происходит, чем дышит и занимается каждый. Обмен информацией в такой семье мало чем отличался от обмена информацией в большой деревне, где всегда и все обо всем знают. Шила в мешке не утаишь, вот и сейчас, не успел я вчера переспать со Смугляночкой, а сегодня весь полк уже гудит и обсуждает детали нашей совместной ночи. Я осознаю, что в данный момент — от замухрышки рядового до командира полка — все ожидают новой информации относительно того, случайная ли это встреча или серьезные отношения? Но сейчас я и сам не знал ответа на этот вопрос, к тому же, невыспавшийся, я не способен был даже думать на эту тему — меня клонило в сон. Поудобнее устроившись в кресле пилота, прислонив голову к бронеспинке, я забылся тяжелым и вязким сном. Спал ли я в этот момент или не спал, сказать не могу, помню только, что все это продолжалось секунду, только я прикрыл глаза, как сквозь опущенные веки увидел красную ракету, взлетающую над зданием штаба.

В любые времена красный цвет означал тревогу и опасность, вот и пущенная в небо красная ракета означала срочный вылет на боевое задание! Я действовал на автомате, выработанном за многие годы службы в армии: с закрытыми глазами протянул руку и повернул ключ зажигания в гнезде-замке, табло передней панели истребителя вспыхнуло угрожающим красным цветом ламп и индикаторов, который постепенно начал меняться на успокаивающий зеленый. Двигатель заурчал, набирая обороты, а затем мощно, но тихо заревел. Инженеры-техники уже несколько раз прогоняли двигатель, и сейчас он был полностью готов отдать всю тысячелошадную мощь своих шестнадцати клапанов.

Ожидая команды штаба на взлет, а также приказа, разъясняющего цели и задачи боевого задания, я на тормозах придерживал истребитель. В наушниках шлемофона послышался голос обер-лейтенанта Динго, подтвердившего свою готовность к взлету. Его тут же сменил голос майора Киммеля, который не говорил, а дико орал в микрофон, чтобы мы срочно взлетали, встречали британских бомбардировщиков, приближающихся… а дальше я не стал его слушать, отпустил тормоза и, действуя по наитию, пересек взлетно-посадочную полосу и рванул истребитель на взлет, резко потянув на себя рычаг увеличения мощности двигателя.

В какой-то момент мне показалось, что истребитель, обиженный моей грубостью, дико взрыкнул двигателем и на такой скорости рванул в разбег, что при этом чуть ли не перевернулся на спину от своего усердия. Таким мощным и стремительным получился этот рывок, что в сотую долю секунды мы пересекли ВПП, по которой в этот момент хлестанули пулеметные очереди двух «Спитфайеров», промелькнувших над нашими головами. Чтобы не попасть под обстрел неизвестно откуда появившихся британцев, Динго вслед за мной повторил маневр с разбегом поперек ВПП. Кстати, если мы разбегались бы по ВПП, то одна из наших машин, и весьма вероятно, что именно моя машина, а может быть, и оба истребителя уже пылали бы буйным пламенем на этой полосе. Британские истребители били из пулеметов и пушек по всему, что шевелилось на ВПП.

Британских бомбардировщиков еще не было видно, они находились на дальних подступах к авиабазе, а над нами уже крутились их проклятые истребители. Четыре пары «Тайфунов» и «Спитфайеров» носились над аэродромом, и это были, как подсказала мне память, так называемые «чистильщики». Эти истребители прилетели пораньше, чтобы до подхода своих бомбардировщиков блокировать взлетно-посадочную полосу, не позволить истребителям, базирующимся на этом аэродроме, подняться в воздух, чтобы создать такие условия для бомберов, чтобы те смогли чисто и спокойно отработать по целям на земле. Одним словом, эти хитрые британцы воспользовались и применили на практике наш недавний опыт, когда мы громили их бомбардировщики на одном аэродроме и блокировали истребители сопровождения на другом аэродроме.

Я еще размышлял над тем, как нам с Динго побыстрее разобраться с этой четверкой «чистильщиков», одновременно краем глаза наблюдая за тем, как пилоты других эскадрилий бегут к своим машинам. Парни спешили подняться в воздух, чтобы помочь нам. А я в этот момент продолжал искать возможность без особого риска оторваться от земли и уйти на высоту. Память подсказала, что метров через триста начнется глубокий и широкий овраг. Вот мы с Динго и нырнули в этот овраг, едва шасси истребителей оторвалось от земли, чтобы уйти от преследования двух вражеских «Тайфунов», которые пришли на смену промахнувшимся «Спитфайерам». По рации связался со штабом и попросил, именно попросил, чтобы во избежание излишних потерь они временно не поднимали бы в воздух другие истребители, так как с «чистильщиками» мы постараемся справиться своими силами. Майор Киммель начал было возражать, что это не мое дело — руководить боевыми операциями полка, но его грубо перебил обер-лейтенант Динго, который проорал, что полку не нужны самоубийцы в воздухе и чтобы майор помолчал и делал то, что ему говорит капитан Ругге.

Дальше нам уже было некогда общаться со штабом, овраг кончился, и теперь нам предстояло лезть на высоту, которую стерегли вражеские «чистильщики». Подъем на высоту был чрезвычайно опасным делом, так как на ней британцы имели значительное преимущество: они видели все, что творилось внизу, могли атаковать и легко сбить любой истребитель. В очередной раз оглянувшись, я увидел, что оба наших преследователя допустили грубую ошибку, они увлеклись и слишком близко подошли к нам, оказавшись в зоне, в которой могли быть подвержены нашей атаке. Британские парни, видимо, не хотели потерять нас из виду, когда мы спрятались и летели в глубине оврага, поэтому и снизились на опасную высоту.

Коротко буркнув Динго, что будем атаковать преследующую нас пару, я взял штурвал на себя и выжал ногой педаль. Мы, словно черти из табакерки, выскочили из оврага и стали резко уходить влево, чтобы затем перейти в боевой разворот, атакуя зазевавшихся «Тайфунов». Британцы промедлили, и в судьбе их была поставлена точка двумя пулеметными очередями. Я, словно в тире, стрелял по ведущему британской пары, а обер-лейтенант Динго подстрелил его ведомого. Оба британских «Тайфуна» без единой искорки пламени грохнулись на вниз, где они, словно на лыжах, скользнули по земле и через минуту навсегда замерли друг напротив друга. Сверху последовала всполошная пушечная очередь одного из «Спитфайеров», которой он пытался преградить нам путь на высоту, но нас уже было нельзя остановить, наши оба BF109E набрали скорость и перли напролом на высоту. По дороге обер-лейтенант Динго злобно отмахнулся еще от одного «Тайфуна», бесцельно метавшегося неподалеку, выпустив по нему пушечную очередь. Мне показалось, что в этот раз он стрелял наудачу, но метко попал в топливные баки. Британский «Тайфун» лопнул, словно мыльный пузырь, а на его месте возник большой огненный шар, который быстро угас, но британского истребителя уже нельзя было обнаружить.

«Спитфайеры» окончательно вызверились, они начали клевать нас со всех сторон, и, куда ни бросишь взгляд, повсюду были эти засранцы. В такой ситуации нам ничего не оставалось делать, как отбиваться от их назойливости, посылая то пушечную, то пулеметную очередь в разные стороны.

В какой-то момент вражеские «чистильщики» настолько увлеклись поединком с нами, что забыли о своей главной задаче — блокировании аэродрома. А мы с Динго дрались так лихо, что у британцев не оставалось времени разобраться в том, что происходит вокруг. Поэтому «боевые соратники» прозевали момент, когда мы оттянули бой несколько в сторону от аэродрома, позволив подняться в воздух новым истребителям нашего полка, которые бросились на перехват бомбардировщиков. Но этот прогресс нам дорого стоил, мы с Динго сильно устали и находились на грани полного физического и психического истощения. Но не это было главным — подходил к концу боезапас, у меня оставалось шесть выстрелов к пушке и десяток патронов к пулеметам. Аналогичная картина наблюдалась и у обер-лейтенанта Динго, он уже больше не пользовался пулеметами, а делал одиночные выстрелы из пушки.

Первыми беспокойство по поводу того, что бой отодвинулся от центра аэродрома и ушел за его пределы, выказали пилоты «Спитфайеров», наиболее обученные и профессионально подготовленные британские летчики. Каждый бой с такими пилотами велся на пределе нервных и физических сил, их можно было победить только в том случае, если тебе удавалось найти и применить в бою с ними нестандартное решение или маневр. Вот и сейчас я всей своей шкурой почувствовал, что пилоты «Спитфайеров» пойдут на прорыв нашей линии обороны, чтобы вернуться и продолжить блокаду аэродрома нашего полка. Я мгновенно просчитал имевшиеся варианты направлений их прорыва и шесть снарядов из пушки залепил в пустоту непосредственно перед собой. Обер-лейтенант Динго следовал впритык за мной и все мои маневры повторял с задержкой секунд на пятнадцать. Мое сердце сжималось от предчувствия, что наши последние снаряды ушли в молоко, но расчеты оказались правильными — за малую долю секунды до того, как снаряды должны были пронзить пустоту пространства, в нем нарисовалась кабина пилота британского «Спитфайера», а вслед за ней кабина второго британского истребителя. Серия взрывов — и «Спитфайер» ведущего, а вслед за ним «Спитфайер» ведомого встали на крыло и повалились к земле, с каждой секундой ускоряя свое падение. Мы наблюдали два сполоха взрывов на пустоши вблизи аэродрома, королевские военно-воздушные силы сократились на двух британских пилотов.

После гибели этих двух британцев поблекли краски восприятия действительности, а бой потерял свое былое напряжение. Оставшиеся в живых британцы уже тянули время, не ходили в атаку, а при малейшем намеке на нее с нашей стороны прятались друг за другом. Спасало их только одно: у нас кончился боезапас, и стрелять было не из чего. Последние атаки мы с Динго имитировали, но британцы вскоре догадались об этом, и вторая пара «Спитфайеров» даже попыталась атаковать нас.

К тому времени подполковник Арнольд Цигевартен поднял в воздух все исправные истребители полка, и те с разных направлений стали долбать появившиеся бомбардировщики. В результате три «Ланкастера», семь «Галифаксов» и пара истребителей сопровождения были сбиты нашими парнями. Если к общему счету сбитых машин полка приписать и наши пять сбитых истребителей и три поврежденные машины врага, то получались запредельная цифры — семнадцать сбитых истребителей и бомбардировщиков и восемь поврежденных машин противника.

Вражеские бомбардировщики после такой встречи стали избавляться от бомбовой нагрузки, сбрасывая бомбы на крестьянские поля, расположенные вблизи нашего аэродрома. А когда небо расцвело куполами парашютов пилотов и членов экипажей сбитых британских самолетов, то крестьянские ребятишки устроили настоящую охоту за ними. Выловленных британцев сдавали в полицейские участки, а за пойманных пилотов получали сотню немецких рейхсмарок.

Но меня это уже не интересовало, со слипающимися от сна глазами я вывел свой истребитель на глиссаду посадки и полностью отдался на волю своих рук и ног, которые автоматически выполняли необходимые движения по управлению машиной. Когда ее шасси коснулось асфальтобетона ВПП и истребитель бежал по взлетно-посадочной полосе, то я уже практически спал.

Глава 4

1

В последние дни наш северо-запад превратился в одно из наиболее активных направлений действия вражеской авиации. Казалось, что все самолеты противника шли на прорыв в рейх через зону ответственности нашего полка, и поэтому участились наши вылеты на боевые задания. Шасси истребителя только касалось асфальтобетона ВПП, а нас уже ожидал новый приказ и новый вылет на боевое задание. Инженеры-техники едва успевали обслужить истребитель, залить топливо, добавить масло и пополнить боезапас, как ты лез в пилотскую кабину и взлетно-посадочная полоса вновь стремительно неслась тебе навстречу. В иные дни напряжение, казалось, росло не по дням, а по часам, и я молил Бога, чтобы он дал сил не только мне, но и другим летчикам полка, которые сначала переставали улыбаться, затем смеяться, а потом наглухо замыкались в себе и уже на мир смотрели опустошенными глазами. Я понимал, что эта ситуация — временное явление и рано или поздно это пройдет и вернутся времена, когда парни оживут, интерес к жизни воскреснет и мы снова начнем шутить и улыбаться девушкам.

Наш полк начал терять летчиков-истребителей в этих боях, но отличная система подготовки летчиков, существующая в рейхе, в немалой степени способствовала тому, что эти потери сохранялись на очень низком уровне. Подполковник Арнольд Цигевартен всем сердцем переживал за каждого потерянного летчика и предпринимал всевозможные меры, чтобы эту тяжкую нагрузку боевых вылетов между летчиками полка перераспределить таким образом, чтобы они не сломались и не согнулись под этим бременем. Он стал громадное внимание уделять планированию боевых вылетов и особо не полагался на информацию, поступающую из вышестоящих инстанций, на организацию и осуществление разведывательных полетов.

К этому времени Арнольд редко когда садился в кабину своего истребителя и летал на боевые задания, как это делал ранее на Восточном фронте. Сегодня подполковник Цигевартен все время проводил в штабе, планируя операции и координируя боевые вылеты, а также решая вопросы технического обеспечения. Но его авторитет боевого пилота оставался по-прежнему весьма высоким и непоколебимым, офицеры и рядовые полка продолжали любить своего командира и доверять ему.

Двадцатипятилетним парнем Арнольд Цигевартен принял участие в гражданской войне в Испании и воевал в составе эскадры Кондор, где в боях сбил более десятка истребителей и бомбардировщиков республиканцев. В те времена он был молод, подвижен и, как говорили люди, знающие его, больше времени находился в небе, чем на земле. В то же время этот парень не хватал с неба звезд, здраво и рационально подходил к решению многих вопросов, но его сердце всецело принадлежало этим маленьким, быстрым и юрким самолетикам — истребителям.

В Оснаабрюкке подполковник Цигевартен очень редко бывал на свежем воздухе, он постоянно был занят штабной работой. При случайных встречах мы дружески кивали друг другу, и он как-то жалобно посматривал на меня. И в эти минуты я его хорошо понимал: при виде меня Цигевартен вспоминал небо и свой истребитель, который большую часть времени простаивал на стоянке. Несмотря на свою занятость, Арнольд продолжал всем сердцем рваться в небо и снова хотел сесть за штурвал истребителя, чтобы в бою с противником познать радость новой победы. Неоднократно он поговаривал, когда я в штабе из его рук получал приказ на новое боевое задание, что свою страсть к небу и полетам на истребителе он, как эстафетную палочку, передал мне. Поэтому мне приходилось не вылезать из кабины истребителя, постоянно участвовать в воздушных боях, водить в бой Динго и других летчиков своей и других эскадрилий.

Однажды, в один из обычных фронтовых дней, подполковник Цигевартен не выдержал напряжения штабной работы в закрытом помещении и попросил меня в качестве его ведомого слетать с ним на разведку, пройтись вдоль побережья Северного моря и посмотреть, что там происходит. Чтобы этим вылетом не сбить напряженный график других своих вылетов, я предложил подполковнику Цигевартену осуществить этот вылет очень рано утром до момента официальной побудки пилотов полка.

* * *

Солнце только проснулось, и край его диска едва показался из-за горизонта, когда пара наших истребителей, сделав короткий разбег по ВПП, начала набирать высоту, направляясь в сторону Северного моря. Перед вылетом Арнольд Цигевартен сильно нервничал, много курил, часто посматривал на часы, но, когда он сел в кабину своего BF109E, то магические флюиды донесли мне, что командир успокоился и пальцами рук прошелся по тумблерам и выключателям приборов, расположенных на передней панели истребителя. Двигатель истребителя негромко чихнул, из патрубков повалил черный дым, пару раз провернулся вал с тянущим винтом, и вскоре он равномерно загудел, набирая обороты. Черный дым из патрубков напомнил мне, что этот двигатель не проходил соответствующей обработки и модернизации нанотехнологией Норта. Что ж, мне опять пришлось прибегнуть к тещиному искусству вязать магические заклинания. Слава богу, что в этот ответственный момент никто не видел, как я дергаюсь телом и головой и руками делаю пассы. Через минуту магическая нанотехнология обработала основные узлы двигателя, сразу снизился шум от его работы, а его мощность, а значит, и скорость истребителя возросла на десять процентов.

Обер-ефрейтор Шульце, с которым мы недавно работали над созданием новых авиационных пушек, которые я после назвал «мотор-пушками», продолжал возиться со своим техническим барахлом в стороне и ни на что не обращал внимания. Двигатель же истребителя Арнольда Цигевартена набрал обороты и теперь тихо шелестел. Можно было идти на разбег и взлетать, но меня в эту минуту корежила эта мысль о мотор-пушках. Почему бы их не испытать в этом вылете на боевое задание, ведь по предварительным расчетам нам предстоял разведывательный полет, не обремененный встречами с врагом?!

Сказано — сделано: когда наши машины еще бежали по ВПП и готовились оторвать шасси от асфальтобетона, на них произошла смена оружия: мотор-пушки заменили обычные авиационные пушки.

Арнольд Цигевартен уверенно набрал высоту в четыре тысячи метров и направился к побережью Северного моря, а я по пятам следовал за ним. Когда вдали показалась синева моря, на нас свалилась пара североамериканских дальних истребителей Р-47 «Тандерболт». Эта атака североамериканцев не оказалась сюрпризом, мы ожидали ее с того момента, когда отметки двух истребителей появились на экранах наших бортовых радаров. А когда они появились в поле нашего зрения, мы опознали в них Р-47 «Тандерболт». Североамериканцы совершили красивый вираж и с шести тысяч метров начали неторопливо заходить на нас в атаку с задней полусферы. Причем парни пилотировали свои машины уверенно, выполняли сложные маневры, но пилотировали истребители так, словно работали на ринге с привычными спарринг партнерами. За одну только эту наглость североамериканцы заслуживали наказания поркой или парой очередей из мотор-пушки, но подполковник Цигевартен не захотел осложнять и так непростую международную обстановку. Он сделал вид, что не заметил этих выкаблучивающихся перед нами идиотов, и продолжал наш полет к побережью Северного моря, а я летел за ним в левом пеленге и чуть выше.

Несколько раз в этот момент я пытался связаться с Арнольдом по рации, поделиться мнением о североамериканцах и их наглом поведении, но в наушниках шлемофона можно было услышать только одни эфирные помехи. Но в какой-то момент эти помехи исчезли, и в наушниках послышались два голоса, переговаривающихся между собой на знакомом, но не родном для меня языке. Один из голосов предлагал другому не обращать внимания на эти два «мессера», так как они ничем не могут угрожать британцам, а им пора возвращаться домой на ланч. Второй голос отвечал, что с эти двумя ублюдками надо как следует разобраться, когда начнется война. Таким образом, получалось, что эти североамериканские пилоты не горели особым желанием лезть в драку с нами и посмотреть, кто из нас окажется более сильным и умелым. Драке они предпочитали возвращение домой, где их ждал завтрак. Затем сквозь эфирные помехи прорезался голос подполковника Цигевартена, который говорил:

— Зигфрид, эти двое североамериканцев подозрительны мне, они не просто так крутятся в этом районе. Похоже на то, что их сюда послали, затем чтобы из этой зоны были перекрыты подступы к Северному морю. Затеять с ними драку — это, по-моему, зря потерять время и потратить боеприпасы. Поэтому предлагаю не обращать на них внимания и не лететь вдоль морского побережья, а немного углубиться в него и посмотреть, что там происходит. Мое сердце чует беду, ведь не зря эти североамериканские братки в такую рань и без особого дела решили покрутиться в этом районе.

Чтобы наверняка оторваться от североамериканских олухов, истребитель Цигевартена пересек линию побережья и начал быстро снижаться, чтобы скрыться в пелене прибрежного тумана, который по утрам всегда покрывал побережье Северного моря. Я следовал за истребителем Цигевартена, но, когда мы вошли в туман, немного оттянулся назад, чтобы между нами увеличить дистанцию и случайно не столкнуться с истребителем ведущего. А североамериканцы не полезли в прибрежный туман, сохраняя высоту они все дальше и дальше углублялись в Северное море, короткими импульсами своих бортовых радаров прощупывая воздушное пространство.

Когда мы на пару километров углубились в Северное море, то находились в сплошной пелене тумана, за которой ничего не было видно, и, честно говоря, я чувствовал себя не очень уютно в этой белой пелене, где даже не было видно винта своего истребителя. Подполковник Цигевартен, по всей очевидности, в этом проклятом тумане чувствовал себя аналогично, поэтому начал понемногу набирать высоту, чтобы с птичьего полета осмотреться кругом. Удивительное дело, но на высоте в пятьсот метров оканчивалась верхняя кромка тумана и, прорезав эту кромку, мы вырвались под лучи сверкающего солнца.

На этой высоте стояла чудесная солнечная погода, видимость во все четыре стороны света была прекрасная, за исключением пелены тумана, расстилавшегося под крыльями наших истребителей. Я нутром почувствовал, что и командиру понравилась эта чудесная погода, хотел было поделиться с ним своими впечатлениями по этому поводу, но радиосвязи с его истребителем не было, в наушниках слышались одни только завывания космических монстров и звук, похожий на шум работающего трактора. Поэтому приходилось поддерживать с ним один только зрительный контакт. Продолжая лететь вслед за истребителем командира, я немного расслабился и отдался чувству внутренней неги и истомы. Правда, голова продолжала работать, поворачиваться то в одну сторону, то в другую, чтобы вовремя засечь появление в небе истребителей противника.

Наступало время возвращения домой, но из-за отсутствия радиосвязи мне ничего не оставалось делать, как только ожидать, когда подполковник Цигевартен примет решение о развороте на сто восемьдесят градусов. Но командир не спешил возвращаться, он чуть повернул свой истребитель вправо, и теперь мы летели на высоте пятьсот метров вдоль морского побережья. Повернув голову влево, я вдруг мельком уловил какую-то странную игру света у горизонта: на поверхности моря то появлялись, то исчезали яркие пятна.

Никогда прежде мне не доводилось видеть подобной картины, да и над морем я летал только последние два месяца. Но в этот момент память Зигфрида Ругге выдала один небольшой фрагмент из его воспоминаний. Лет семь назад в Балтийском море проводились учения флота с участием крупных надводных кораблей и авиации, во время одной из летных разведок он случайно стал свидетелем учебных стрельб надводных кораблей. Когда эти корабли стреляли из орудий главного калибра, то те, кто находился вдали от зоны стрельб и наблюдал за ними невооруженным глазом, видели аналогичные вспышки света над поверхностью моря, правда, окаймленные черным муаром.

Мне нужно было срочно донести эту информацию до сведения подполковника Цигевартена, но радиопомехи по-прежнему заполняли эфир и прорваться сквозь них не было никакой возможности. К тому же мне очень не хотелось демонстрировать подполковнику и свои магические способности, мысленно передавая ему эту информацию. Подполковник Цигевартен — это вам не обер-лейтенант Динго, этот офицер обязательно обратит внимание на такой неординарный способ обмена информацией, обязательно задумается над этой проблемой и когда-нибудь позже обязательно поинтересуется, что я за человек, способный передавать мысли на расстоянии. Поэтому мне не оставалось ничего другого, как зрительно привлечь внимание командира: я покачал крыльями истребителя и решительно выдвинулся вперед, всеми этими действиями предлагая ему следовать за собой. Подполковник спокойно уступил мне место ведущего, а сам оттянулся в правый пеленг и занял место ведомого.

Особо не высовываясь из пелены тумана и лавируя между белыми облачными горами и возвышенностями, мы полетели в сторону странных световых вспышек. Когда мы приблизились к этому месту, то увидели, как несколько крейсеров пытались окружить и зажать в клещи один большой корабль, на палубе которого были видны четыре четырехорудийные башни главного калибра. Корабль, вернее сказать, линкор пытался оторваться от своих преследователей, он ловко маневрировал на воде, уходя от вражеского обстрела. На наших глазах орудия двух его башен главного калибра выплюнули по четыре снаряда в сторону своих преследователей, два из которых взорвались на палубе одного из крейсеров, а остальные шесть упали в море, подняв высокие водяные столбы по бортам остальных крейсеров. На крейсере, в который попали два снаряда, занялся и очень медленно начал разгораться пожар, но, к чести его капитана, крейсер не выкатился из строя и не покинул ордер преследования. С нашей высоты хорошо было видно, что преследователи после этого залпа линкора стали более осторожно выбирать позиции для его обстрела и старались держаться подальше от него. По всей очевидности, орудия главного калибра линкора стреляли на большую дистанцию, чем могла себе это позволить артиллерия крейсеров.

Моя нога до этого момента ни разу не ступала на палубу боевого корабля, мне никогда не приходилось участвовать в морских сражениях, но сейчас мне, как полному дилетанту в этом вопросе, становилось ясно, что, несмотря на это преимущество в артиллерии, часы линкора сочтены, в одиночку он долго не сможет сопротивляться такому количеству крейсеров. Наступит момент, когда крейсера сумеют лишить его свободы маневра, дорвутся до его тела и быстрыми наскоками начнут рвать на части, пока он не пойдет ко дну. К тому же по поведению крейсеров можно было прийти к выводу, что они не спешат покончить с линкором, а это означало лишь одно: они ждали появления поддержки.

Снова заговорили орудия главного калибра линкора, залпами которых он снова отгонял от себя крейсера, которые пытались приблизиться или остановить его, на флагштоках эти крейсера несли флаги «Юнион Джека». Снаряды одной из серий накрыли второй крейсер, они пронзили его верхнюю палубу и разорвались в двигательном отсеке. Крейсер потерял ход, накренился на правый борт и сильно запарил, а затем последовал мощный взрыв котлов, который разорвал крейсер надвое. Носовая часть быстро затонула, а корма некоторое время покачалась на морской волне, а затем ее затянуло в гигантскую воронку водоворота, и она навсегда исчезла с поверхности моря. На долю секунды я прибегнул к магическому зрению, чтобы прочитать название преследуемого линкора, сражавшегося с британской флотилией не на жизнь, а на смерть, им оказался линкор «Бисмарк».[2]