Партизан

– Есть, товарищ нарком.

– Подготовьте бумаги и найдите, кто будет выпускать эти самобеглые коляски. От моего имени поздравьте капитана Соколова и пожелайте успехов его бригаде. Свободны, товарищ майор.

Довольно потирая руки на ходу, майор направился в свой кабинет: составлять радиограмму для Соколова. Он хорошо понимал, что наркому нечем было порадовать Ставку, поэтому он ухватился за это дело. В других условиях проверка заняла бы кучу времени. А так, раз-два и в дамках!

Наша активность на аэродроме в Голейцах не осталась незамеченной, но кроме полуроты войск охраны тыла немцы быстро направить в этот район не могли. Не имея артиллерийской поддержки, немцы смогли продвинуться на 100–150 метров, после этого по ним и их автотранспорту был нанесен удар минометами и гаубицами, и семью пулеметами в отряде стало больше. Но встал вопрос о создании аэродрома в более глухом и спокойном месте. Его перенесли в район деревни Замостяны, на место старых торфяных разработок, поросших густым кустарником. Широкие канавы по краям и наличие тракторов позволили быстро привести полосу в нормальное состояние и прикатать ее. Воду из этого болота отвели много лет назад, а слой торфа сняли. Сверху на полосу набросали скошенные прутья, для маскировки. Перед приемом самолета их приходилось растаскивать за проволоку, которыми эти «веники» связали. Затем летчики опробовали взлет и посадку прямо на них, с закрепленной проволокой, попросили чуть забросать это дело землей, и сочли, что все это вполне годится для взлета и посадки. Я же сгородил для радиостанции «Пионэр Гродна» узконаправленную антенну, с экраном на обратном лепестке. Тот самый передатчик, который мы прихватили в пионерском лагере, после некоторых улучшений, превратился в дальний привод, с заходом с одного направления. Если Центр сообщал о полете к нам, то мы, строго по расписанию, включали его, облегчая штурманам ориентирование. А перед посадкой антенну разворачивали вдоль полосы, в направлении на Вильно, часть экипажей пользовалась приводом для того, чтобы сесть. Не все, некоторые не умели им пользоваться нормально и садились по визуальным ориентирам.

Понятно, что городить все это я начал после того, как неожиданно быстро получил радиограмму, в которой меня поздравляли с новым званием, причем очень высоким. Капитан госбезопасности носит петлицы подполковника, три шпалы. Перевод бригады в прямое подчинение Особой группе при НКВД – это постановка на регулярное снабжение по этой линии, в первую очередь боеприпасами. Дело было в том, что мы вооружались с двух баз-закладок, трофейного оружия у нас было не так много, и его использовали очень ограниченно во вспомогательных подразделениях. А патронного заводика, как в Луганске, у нас не было. Так что каждый бой наносил непоправимый ущерб нашим складам. В первой же радиограмме Судоплатов передал месторасположение еще шести закладок в ближайшей округе и обещал наладить снабжение боеприпасами и толом по воздуху. А так как дело катилось к осени и погода уже стала мокрой и облачной, то первое, что пришло в голову, стала именно узконаправленная антенна. Передатчик был довольно слабенький, его сигнал затухал уже 20–25 километрах. Направленная антенна даст гораздо большую дальность. А чтобы ей не воспользовались гитлеровцы, позади нее я расположил заземленный экран. Антенна получилась «капитальных размеров» – 26 метров, передатчик-то средневолновый, но с неплохим усилением и направленностью. Первоначальная задумка: совместить саму антенну и экран в «одном флаконе», благополучно провалилась, поэтому экран сделали отдельно и стационарно, а антенну отдельно, поднимаемую на телескопической мачте немецкого производства. Ради этой мачты пришлось целую операцию проворачивать в Щучине. Там был немецкий транспортный аэродром, в трех километрах от него немцы установили антенны какого-то передатчика, скорее всего, FuG-6 или FuG-10, приводные глиссадные радиостанции. Ночью ребята Мешки ликвидировали и радиостанцию, и обслугу, и утащили мачту и лебедку, вместе с автомашиной, на которой она была установлена. Но это было уже в конце сентября, когда у немцев в Белоруссии практически войск не осталось. Все было брошено вперед, до последнего солдата, чтобы, как обещал фюрер, до наступления зимы закончить русскую кампанию.

С конца сентября до середины декабря всю постовую службу на дорогах в Гродненской области несла только местная полиция. Немецкие посты существовали только в городах и в местах квартирования немецких гарнизонов тыловых служб и складов. До этого антенна поднималась вручную, с помощью ворота и нескольких блок-шкивов. Тем не менее работу нового аэродрома мы обеспечили. Поступили минометы, мы укомплектовали полностью минометный полк, в конце сентября нам перебросили РОФС-132. Бригада, точнее, боевые части бригады совершили 56-километровый марш к слободке Остров-ля под Лидой, вкруговую, по лесам. И 3 октября 1941 года, предварительно взорвав мост на реке Лидейке, создали затор и скопление воинских эшелонов на станции Лида. Пока немцы его ремонтировали и прочесывали лес между Кривцами и Обманичами, мы дождались вечера и накрыли станцию и казармы бывшего лидского пехотного полка, где располагался гарнизон Лиды, жандармерия и охранные части, из самопальных РСЗО и минометов. Сам город сильно бомбили немцы, он практически весь выгорел, жители жили в землянках, поэтому пострадать не должны были. Но это был приказ Ставки: парализовать перевозки на этом участке, поэтому на станцию мы вкатили с четырех сторон шесть наших ракетных дрезин, нагруженных почти тонной бомб каждая. Плюс у немцев на путях были эшелоны с боеприпасами, которые начали подрываться практически сразу. Ну и разлет РОФС достаточно велик.

На отходе было несколько мелких боестолкновений, но больших потерь у нас не было, чего не скажешь о немцах. Но взять Лиду мы не могли: на восточной окраине города у немцев был аэродром с большим количеством зенитных средств, а в рейд мы артиллерию не брали. Тем не менее за удар по Лиде бригаде было присвоено гвардейское звание, а Судоплатов и я были повышены в званиях и награждены. Но на следующий день немцы расстреляли лидское гетто. Его, правда, и в той истории постигла та же участь, но произошло это на полгода позже. Вернувшись из рейда, совершили налет на Езеры. Но там из гетто ушло только 17 человек, остальные остались в городе, их вновь согнали туда, а потом – ликвидировали. Люди еще продолжали верить в человечность противника.

В целом осень 1941-го прошла при полном нашем доминировании на северо-западе республики, в связи резкой нехваткой у противника сил и средств, но с середины декабря за нас взялись эсэсовцы из кавалерийской бригады СС, переброшенные из Баварии. Все правильно! Мы в основном были кавалерийской частью, хотя лихих атак и виртуозного владения шашкой у нас практически не наблюдалось. Кони у нас были спокойные, крестьянские, а не казачьи. Выполняли они самую простую работу: переносили в поводу тяжелое оружие и боеприпасы, придавая бригаде дополнительную маневренность. Еще кавалерийский взвод существовал у разведчиков, хотя сама разведка была пешей.

У немцев, после наших успехов, появился новый начальник: генерал полиции и обергруппенфюрер СС фон дем Бах. Если что, то он кашуб, славянин, а не немец. Чуть позднее этот гад был одним из главных «свидетелей обвинения» в Нюрнберге. Он дал показания на многих из СС и на высшее руководство рейха. Именно он напрямую обвинил вермахт в совершении массовых убийств на территории СССР: «Утверждаю, что антипартизанские операции на оккупированной территории СССР проводились в основном войсками вермахта, поскольку подразделения СД и полиции были малочисленны». Но и этими «малочисленными» подразделениями этот «славянин» отправил на тот свет несколько миллионов наших соотечественников. Проживал он в Минске, дотянуться до него у нас возможности не было.

И вот в середине декабря, уже после начала наступления под Москвой, нам стало известно, что в Гродно выгружается крупное соединение кавалеристов из СС. К тому времени у нас наладилась связь с подпольем на станции Гродно, так как мы планировали там провести такую же операцию, как в Лиде, но без тех косяков, которые пришлось допустить там. То есть требовалось вывести из-под удара железнодорожников и мирных жителей. По Лиде нам такие сведения тоже предоставляли, но наша встреча с представителями подполья не состоялась. Что произошло – я не в курсе, но их представитель на место встречи так и не прибыл. Так как бригада уже находилась на подходах к основной позиции, то отменять налет на станцию Москва не стала. С ребятами из Гродно мы уже провели одну совместную операцию. Это было еще в сентябре. На улице Саперной, сейчас улице Дзержинского, существовал довольно большой кирпичный завод, который производил знаменитый желтый гродненский кирпич. К нему вела железная дорога. Неподалеку от него, ближе к городу, располагался хлебозавод, а между ними находился лагерь для военнопленных и казармы бывшего саперного полка. Сейчас, в наше время, это практически центр города, а тогда, в сорок первом, это были его окраины. Завод вообще располагался за городом. Железную дорогу пересекала проселочная, которая, другим своим концом, начиналась на «нашей» стороне от железки на Вильно. Там, куда немцы и сунуться не могли. Так как войска они отсюда выгребли, то переезд у Богушовки начали охранять «наши полицаи», а вот этот переезд еще охраняли немцы из гарнизона Гродно. «Тележку» и боеприпасы для нее погрузили на немецкую автомашину, и бойцы разведроты, в немецком и литовском обмундировании, заняли в ней место. Давмонт, как я уже писал, свободно говорил по-немецки. Да, акцент у него был, но прибалтийский, не русский. В соседней Литве многие говорили именно так на этом языке. Номера на машине были «литовские». Они отличались от тех, которые немцы использовали здесь. Захват поста проведен ими быстро и бесшумно. После это сгрузили дрезину, погрузили 250 килограммов бомб и в установленное время запустили тележку в сторону моста через Неман. А железнодорожник-подпольщик в это время перевел ручную стрелку, давая возможность дрезине выскочить на главный путь. Она пронеслась через станцию, и разведчики подорвали ее на мосту, выведя его из строя на полмесяца. Так что контакт с подпольем был достаточно крепким и надежным.

Крайний случай нашей активности под Гродно был в Езерах, куда в течение двух суток переместилась кавбригада, тем более что у немцев там имелась возможность ее снабжать по железной дороге. В Езери шла еще и узкоколейка из села Дубинка. По ней поставлялись торф и лес. Но междуречье, между озером и рекой Белой и второй рекой Груд, было неотъемлемой частью нашей территории! То есть баварцы покусились на святое, да еще и дебоширить начали! В частности, они расстреляли гетто в Езерах. Два кавалерийских и один гаубичный полк – вполне серьезная сила! Каждый полк имел: 39 офицеров, 2 администратора, 204 унтер-офицера, 1195 рядовых, на вооружении которых стояло: 42 легких пулемета MG34, 16 тяжелых пулеметов MG34, шесть 81-мм минометов, четыре 75-мм пушки, три 37-мм противотанковых пушки. Если считать только боевые подразделения, то мы уступали немцам по численности вдвое, но превосходили их в тяжелом вооружении многократно. Беда была лишь в том, что ракет к РСЗО у нас было только 40 штук. С началом наступления на Москву наш канал снабжения зачах, самолеты больше не прилетали. Крайний борт прилетал в начале октября. Плюс немецкая бригада не разгружалась в Езерах, а прибыла походным порядком. И так же быстро, используя узкоколейку, один из полков выдвинулся к Дубинкам. В опасной близости от противника оказалось сразу шесть деревень, находившихся под нашим контролем и защитой. Бросить их население на произвол судьбы мы не могли. Зима внесла свои коррективы: в системе обороны появились довольно большие бреши. В это время года болота становятся проходимыми. Но не для лошадей. Что мы и решили использовать! Было совершенно очевидно, что немцы начнут нас атаковать вдоль двух имеющихся дорог. И основные силы своих саперов мы бросили туда, особо не маскируя их перемещение. Лишь бы успеть!

Я подтянул две артиллерийско-пулеметные роты, с тремя минометными батареями, к деревне Новая Руда, так как немцы могли попытаться оттуда нанести фланговый удар. За это время немцы успели сжечь, без жителей, польское селение Паршукевичи, с жителями которой у нас дружественных отношений не было, но приказ на эвакуацию села отдал я, а не ZWZ. Первые потери немцы понесли в 600 метрах севернее от этого наспункта, в том месте, где дорогу с обеих сторон поджимало два болота, и там практически не было леса. Им было невдомек, что за ними наблюдают из-за болота, и это не простое минное поле, а управляемое. Они отошли назад, их командование остановилось точно у ориентира и начало что-то обсуждать, тогда как кавалеристы в пешем строю залегли и готовились к бою. МОН-50 вынесла кучу офицеров, человек двадцать, считай половину офицерского состава полка. Они отошли сначала к деревне, которую сожгли, а вечереть начало, и Дедушка Мороз нагрянул, а на них чахлые шинелишки на рыбьем меху. Повернули назад к Дубинкам, а дорога здесь идет по абсолютно прямой просеке. Идут без опаски, ведь только что здесь прошли, и вдруг грохнули «большие» МОНки, да с двух сторон. «Старого» еще образца, с керамическим корпусом. Они у нас самыми мощными были. И четыре «50» подчистили работу «сестричек». Как минимум три из четырех эскадронов остались в этом лесу, если не сами немцы, то их лошади понесли невосполнимые потери. Полк рассыпался, и поодиночке добирался до железной дороги.

Наука пошла немцам впрок, второй полк в наши леса не сунулся, остатки первого полка эвакуировали в ту же ночь, немцы оставили Дубинки. Они перешли на ту сторону Белого озера по существовавшему тогда мосту и двинулись на север по шоссе, идущему через Стриевку. Но и там шоссе прямое, идущее вдоль двух широких канав, которые воду с болот отводят, и тот же лес. И тоже наш! Мы им дали туда втянуться, а затем начали вести подрывы. Залегших в канаву кавалеристов поджидали обыкновенные мины, и те, которые летят с небес. Две просеки, которых не было на карте, дали возможность сосредоточить там 12 батарей минометов. А вот тут мы немцам отойти и не дали. У них сзади-слева наша первая база была, где к тому времени находился целый стрелковый лыжный батальон. Наши трофеи были не столь велики, не считая большого количества пулеметов, но мы разжились таким количеством мяса, что нам, наверное, завидовала большая часть Белоруссии, тем более что конину здесь поляки очень даже уважают, особенно как добавку к своим колбасам. В общем, первая крупная карательная экспедиция против нашей бригады выявила слабую подготовку к подобным операциям у немецких войсковых соединений. Они пренебрегли разведкой, не обеспечили себе поддержку авиацией, повели себя так, как будто приехали здесь вооруженных крестьян усмирять, а не гвардейскую отдельную стрелковую бригаду особого назначения. Наши главные силы: артиллерия, не сделали ни одного выстрела. До наших баз они так и не дошли. Плохо другое, этот самый фон дем Бах на этом не успокоится, и в следующий раз исправит свои ошибки. Тем более что сразу после разгрома немцев на юге нашего района, мы заблокировали вновь работу гродненского железнодорожного узла и двух веток, по которым немцы могли перебросить подкрепления эсэсовцам.

Первое время все в бригаде только и говорили о том, «как мы немцев отделали». Сравнивали это даже с победой под Москвой. На самом деле в тот день, когда разведка донесла, что против нас СС, и они заняли Езери и Дубинку, среди вспомогательных частей и у части бывших военнослужащих РККА, побывавших в плену, чуть ли не паника возникла, которая не замедлила отразиться на совещании в штабе. Предлагались самые фантастические планы: как нам немцев сдержать, основной мыслью которых было: все бросить и уходить. Отвыкли люди от серьезных боестолкновений, да и сидела в подкорке мысль о том, что в этих лесах удастся безопасно отсидеться, после тех ужасов, которые удалось пережить. Да и Юрий Иванович полагался только на свою артиллерию, армейский опыт его превалировал над партизанским. А мы большую часть 150-мм в доты засунули на двух танкоопасных направлениях. Вытащить их можно было, но времени на это ушло бы много, а противник действовал быстро и напористо. Не обратил внимания Юрий Иванович на то обстоятельство, что немцы разведку не ведут, а действуют по предварительно составленному, скорее всего, не ими, плану. А планы хороши только тогда, когда подтверждены соответствующими разведданными. К тому же бригада к тому времени находилась сразу в четырех лагерях, и собрать ее в кулак возможности не было.

Когда возбужденные командиры собрались в штабной землянке и немного выговорились, я заменил карту, созданную в штабе без меня, я выходил на разведку и выводил людей из Паршукевичей. Плюс лично осмотрел дорогу, на которой бывал только летом, и наметил план действий, к исполнению которого саперный батальон приступил еще до совещания. Командовал саперами майор Сабуров, один из осназовцев. Опытный подрывник, хорошо проявивший себя при проведении диверсий на железной дороге и шоссе.

– К плану, подготовленному штабом бригады, мы вернемся тогда, когда немцы подойдут на расстояние семь-восемь километров от основного рубежа обороны. Пока противника там нет, и говорить об этом не приходится. С вашего позволения, Юрий Иванович, мы эту карту отложим. Не возражаете?

– Да что вы, Сергей Петрович! Я просто опасаюсь…

– Опасаются девицы, решившие попробовать запретный плод до алтаря или загса, а у начальника штаба должен быть расчет и нормативы. Насколько я помню, мы такой расчет делали. По нормативам успеваем снять орудия?

– Уж больно быстро они выдвинулись!

– Так ведь сами говорили, что Езери с колес снабжаются из Ду́бинки. Туда лес и торф, оттуда – кавалерию. Все верно. Вот только дальнобойной артиллерии в Дубинке нет, лично убедился. И не будет, так как на проселке уже выставлена мной засада. Если утром противник выступит в направлении Новой Руды, то мы приведем в действие план активной обороны базы. Смотрите сюда, товарищи.

И я показал на плане от руки начерченный план блокирования дорог в междуречье.

– Основная идея такова: минные постановки производятся по всей длине дороги, но! Мы не будем препятствовать проходу по ней, пока весь полк не втянется на нее. Атакуем их здесь. Причина выбора места: резко изменившийся ландшафт. Необходимо вбить противнику мысль о том, что в лесу – безопаснее, чем на открытой местности. Но удар произведем одиночный, самой мощной у нас миной МОН-200К. Противник попробует рассыпаться, а кони в болото не пойдут. Человек пройти по снегу может, а конь проваливается под тонкий ледок и ранит ноги. «Двухсотка» мина мощная, а впереди у них будет только дорога. Ни вправо, ни влево не свернуть. Любой командир тут же соберет совет: что делать? Прорываться с большими потерями или возвращаться в безопасный лес, тем более что противник в соприкосновение не вступил.

– А верно! И тут мы их из снайперок!

– Никаких снайперок! Ни одного выстрела. Нас нет! А вот эти мины предназначены для комсостава. Бить только по нему, соберутся они, скорее всего, вот в этом месте: и болота видны, и мы там площадочку соорудили, чтобы сани могли разъехаться, а в составе полка есть несколько вездеходов, на которых начальство и ездит. Ну, а при возвращении, вот на этом 600-метровом участке будет нанесен основной удар. Так как противника они не обнаружат, то второй раз соваться в эти места они не станут, а перенесут свои действия либо восточнее, что дает нам возможность накрыть их РСЗО на открытой местности, либо попытаются пройти к Новой Руде кратчайшим путем по широкому шоссе. Для которого у меня готов примерно такой же план активной обороны. Действовать предстоит быстро, задача командиров полков и батальонов обеспечить работу саперного батальона в полном объеме, как транспортом, так и людьми на вспомогательных работах. Остальному личному составу находиться на основных позициях, соблюдать радиомолчание, исключить использование печей в дневное время, обеспечить жесточайший контроль на всех дорогах и тропах. Без письменного приказа начальника штаба передвижение по ним запрещено для всех. Ну, и не паниковать, а готовиться собирать трофеи. Считайте так: в Езери и Дубинку поступило 4300 голов скота, большая часть которого должна перепасть нам в виде свежезамороженного мяса. А это – 2150 тонн мяса, товарищи. Взять их в свои руки – наша задача, – закончил я это выступление совсем по-советски.

Напряженные лица товарищей по оружию разгладились, и они заржали, как те лошади, которые прибыли по нашу душу.

И тут над Минском, рядом с коричневым знаменем со свастикой, заколебался на ветру бело-красно-белый флаг «незалежнай Бэларуси». Я-то это помню по 1991 году, а для многих здесь это было внове, необычно. Прозападная часть гнилой «интеллигенции» просто взвыла от восторга! Их еще и печатать начали в местных газетенках, пайки выдавать, а в городах в это время голод подступал со страшной силой. Вот они и рады были стараться, благо что «беларускую мову» на территории БССР изучали во всех школах, в отличие от Западной, где ее польские власти запрещали, там обучение велось только на польском языке. И ничего, что главными редакторами в этих газетах были представители министерства пропаганды Рейха, а вовсе не представители незалежнаго народа. А окончательную визу на публикации ставили представители гестапо. Еще один гауляйтер, уже непосредственно советской части Белоруссии, Вильгельм Кубе, назначенный в середине июля Гитлером, вначале вспомнил, а после проведения нами и другими подразделениями IV Управления НКВД массовых диверсий на коммуникациях, продавил в Берлине решение о том, что необходимо «освежить в памяти народной» то обстоятельство, что именно немцы принесли на своих штыках свободу белорусскому народу от российской оккупации в 1918 году. Так как скушать слона целиком Германская империя не могла, она решила немножко отрезать от России несколько кусочков. На временно оккупированной территории Польского царства и в белорусских губерниях немцы создали условия для созыва «народных рад» и провозгласили целых две «народные республики», закрепив за собой обеспечение их мирового признания и защиту всеми силами Германской империи. «Алексиевичи» и тогда присутствовали на этой части территории России, они сразу подхватили полосатую тряпку, да вот беда! Германский орел капитулировал перед французским петухом, британским львом и американским орланом. Шчасце зайшло, а с востока, несколькими волнами, пришло освобождение, но республика оказалась разделенной на две части. Свои права на эту землю предъявили поляки, чье королевство несколько веков назад почило в бозе и было разделено между Россией, Австрией и Германией. Правители Англии и Франции, несмотря на то, что Россия воевала на их стороне в Первую мировую, вместе с Германией разделили и Россию, отрезав от нее Прибалтику, часть Белоруссии, Украины и Бессарабии. Финнам независимость предоставила сама молодая Советская республика, причем тогда, когда власть в Финляндии принадлежала Красной Гвардии. Но двух немецких дивизий вполне хватило, чтобы потопить в крови финскую революцию. На остальных территориях находились австро-венгерские и немецкие войска, проигравшие Антанте. Созданная в спешном порядке Лига Наций закрепила за собой право признавать суверенной любую территорию, отделившуюся от России. Но, несмотря на значительные сложности и разруху в результате двух кровопролитных войн, плюс нескольких пограничных конфликтов с вновь образованными странами, вначале был создан Советский Союз, а затем он вернулся на ту самую «линию Керзона», международно-признанную свою западную границу. Его, правда, за это исключили из Лиги Наций, по инициативе Аргентины, но Сталин прибрал к рукам только те государства, в Конституциях которых был записан союз с Германией.

Флаг именно этого государства и разрешил использовать Кубе. Тонкий такой намек на толстые обстоятельства. Зашевелились эти «господа» повсюду, в том числе и в Гродненской области. А весть о том, что бригада числится за НКВД и командует ею майор госбезопасности СССР, это ж как серпом по одному месту для мэстных еуропэйцев. Плюс у нас под защитой находилось еврейское население области. В бригаде их было довольно много, а антисемитизм поддерживался и немецкой администрацией, и был близок «душе польского народа», и не только польского. На соседних территориях, в Литве и на Украине, с особым рвением полицаи занимались решением еврейского вопроса. Кубе и фон дем Бах обратились к Коху, и «проверенные в деле» полицейские подразделения из Литвы, Латвии и Украины начали прибывать на территорию республики и заменять «нестойкие» подразделения местной полиции. Для нас это был чувствительный удар. Немцы объявили о замене аусвайсов, выданных в период с сентября по январь, что вызвало несколько арестов наших разведчиков, и прервалась связь с подпольем. А с вновь прибывшим пополнением полиции началась настоящая война. Руки у этих гадов были по локоть в крови еще на своих территориях. Они были лучше вооружены и больше опасались нас, чем их местные собратья, которых они тоже начали пачкать в крови невинных жертв. Плюс полицаи обладали большей маневренностью, чем наши отряды, они свободно передвигались на автотранспорте, а мы были вынуждены двигаться пешком днем и на лошадях ночью. Но основным нашим занятием по-прежнему была защита населения, поэтому пришлось выставлять дополнительные посты наблюдения и выслеживать эти группы, объединенные зондеркоманды. Ну, а если уж попадались… После нескольких таких засад во всех гитлеровских газетенках меня самого изображали евреем с большим носом, с эмблемой со щитом и мечом на рукаве, большим окровавленным ножом и залитыми кровью руками. Насчет носа и еврейства – это они загнули, а нож и руки можно и не пачкать, при правильном ударе на них и следа не остается.

Так что, вольно-невольно, а пришлось усилить в бригаде и округе и агитацию, и печатать свою газету, и даже пару раз писать в ней. Благо что ротапринт ручной и все для подобной деятельности, действительно, быстро доставили еще в сентябре 41-го. Но больше на нас сыграл тот факт, что не только волки и прочие хищники побаловались мясцом в наших лесах. Мы собрали почти всех убитых лошадей, переработали их, соорудили большой ледник, во все деревни завезли это мясо, а в январе, когда открылись «витебские ворота», направили туда большой обоз, с просьбой к партизанам доставить его в Ленинград. До этого мы только брали у населения продовольствие. Кто-то давал его добровольно, а кто-то только потому, что вся округа сдавала, с большим удовольствием он бы эти «излишки» сам бы съел или продал через рынок. Поэтому долг – платежом красен. Как только удавалось захватить что-то у противника и у нас образовывался излишек, так сразу мы направляли помощь в самые неблагополучные деревни, особенно в те, которые пострадали от действий немецкой администрации и полиции. Этот способ пропаганды я считал самым эффективным и действенным.

Фон дем Бах, хотя его здорово сдерживало положение на фронте, где наступала Красная армия, а у гитлеровцев не хватало резервов, постепенно, и на значительном удалении от наших баз, начал накапливать войска для нашей блокады. Появилась и авиация. Из Лиды начали регулярные вылеты FW-189 «Рама», когда одиночные, а когда и парой. Причем в варианте непосредственной поддержки войск, то есть с четырьмя 50-килограммовками под крыльями. Дважды бомбили наши заводики, где мы выжигали древесный уголь и один раз накрыли мастерскую по производству мин. Большого урона не нанесли, но теперь мы вынуждены были оглядываться на погоду и вести наблюдение за воздухом. Одну «раму» удалось подбить из «эрликонов», несколькими установками мы разжились на железных дорогах. Зная, что они ищут дымы над лесом, в местах, которые они не контролируют, наши зенитчики приманили «раму» дымом торфа, мы его использовали для изготовления угля, и огнем из четырех четырехствольных установок они сбили самолет и поймали всех трех членов экипажа. По их картам мы установили, что таких районов в Белоруссии уже четыре. К этому времени, с началом наступления РККА, восстановилась работа воздушного моста, пленных и сведения мы переправили в Москву. Благодаря их полетной карте мы определили и уничтожили два лагеря зондеркоманд, которые подготовил для нас фон дем Бах. Личный состав команд был русско-украинским в обоих случаях. Там мы впервые познакомились с эмблемой РОНА. По документам, которые удалось захватить, и по допросам пленных, большая часть РОНА сформирована из жителей Прибалтики и Польши, попавших в плен там или проживавших до войны. У них несколько лагерей, где идет подготовка будущих карателей. Один лагерь расположен под Оршей, второй у Даугавы. Оба далековато от нас, так что ничего не сделать. Машина немцами запущена, и элемент гражданской войны внедрен в Отечественную. Дрались эти зондеркоманды отчаянно, пятнадцать человек у нас получили ранения, шестеро убито, пленных мы осудили и повесили, так как щадить там было некого. Насильно в зондеркоманды немцы никого не сгоняли. Люди там оказались по убеждениям или затем, чтобы пограбить население.

Практически сразу после этого из Москвы передали приказ перебросить в Беловежскую пущу один стрелковый батальон. При кажущейся простоте приказа, за ним скрывалась очень сложная работа, в первую очередь штаба бригады. Квартирьеры туда убыли с комфортом, на самолете. Правда, беспосадочным способом. Перед этим нас озадачили добыть авиабензин. Аэродром рядом только один: Щучин. Бензин поступает на станцию Рожанка, в шести километрах от аэродрома. Требовалось перехватить автомашину с бензином и не прошуметь. Прикидывали и так, и так, ну не провернуть эту операцию, хоть убейся. В итоге бензин мы просто купили за картошку и самогон. Цистерны приходили на саму станцию, но на аэродром бензин везли бочками. Переливали его нефтебазе на станции, там веточка на нее есть. Там работали три немца и 18 человек местных. Немцы любили выпить, с нашими всегда можно договориться. Шестнадцать человек, из тех, что нам Судоплатов оставил, имели прыжки с парашютом, они и были выброшены у Жарковщины. А две роты лыжного батальона отправились вкруговую по Гродзеньской пуще в Августовскую, оттуда Буднинскую, затем под Белосток, а уж оттуда прибыли на место новой базы. Две другие роты повзводно пошли через Мосты и Рось на Полозово, и оттуда подошли к новым местам.

По докладам квартирьеров и командира батальона младшего сержанта Ефимова, местность более сухая, чем заболоченные леса Гродзенской пущи, грунт мягкий – суглинок, с большим содержанием песка. Землянки получились сухими и удобными. Лес густой, возможностей для маневра много. Но с местными жителями там тускло: деревень мало, так что на «подножном корме» там не продержаться, требуется добывать пропитание или получать его из других мест. Собственных запасов продовольствия батальону хватит на полтора месяца. Готовят площадку для приема самолетов из Центра, но на бога надейся, да сам не плошай. Чтобы пополниться и получить продовольствие, батальон атаковал станцию Беловежа. На левом берегу Наревки находилось четыре платформы под немецкую колею, на правом – еще одна. Церковь стояла полуразрушенной, в нее две бомбы попали еще в 1939-м. Это в Сточках, где находилась бывшая царская резиденция, построенная еще 1860 году, Беловежская пуща указом Александра Третьего стала относиться к «землям дворцового ведомства», то есть принадлежала семейству Романовых. До этого относились вначале к Виленской, а затем к Гродненской губерниям. Поляки пришли сюда в 1919 году, причем на пустые места: в 1915-м местное население было эвакуировано в центральную часть России, в связи с немецким наступлением и оккупацией этих мест Германией. К сожалению, на складах, кроме леса, ничего не оказалось, немцы и здесь не слишком заботились о желудках населения. Они все запасы вывезли еще в декабре. Но наше появление в этих местах вызвало бурный протест «местных». Торговлей и поставками ценных пород древесины здесь занимались именно местные, а их покупателями были немцы. Они пообещали пожаловаться «маёру Зыгмунту Шандаляжу, «Лупашке»» из ZWZ, а если тот не поможет, то, бери выше, самому Гансу Франку! Контракт на поставку леса принадлежал самому рейхслейтеру Франку, хотя эта часть бывшей советской территории относилась к Пруссии, а не к генерал-губернаторству. Шандаляж, «Лупашка»[3], тоже получал свою мзду с этих поставок и гарантировал, что «бизнес от действий партизан не пострадает». Но это обещание он дал до того, как в Пуще начал действовать наш батальон. Трудности со снабжением батальона и его пополнением были решены только в марте месяце, когда батальон был передан бригаде Комарова из Пинска, вначале на снабжение, а затем их перевели туда полностью. Командовал бригадой Василий Корж.

К нам, через Себежские ворота, был направлен литовский партизанский отряд особого назначения. В приказе старшего майора Судоплатова подчеркивалась необходимость расширения действий на территориях «Эйшишкен», «Вилна», «Ашмена» и «Свирень». Что в переводе на русский означало Высокодворский, Виленский, Ошмянский и Свиренский районы Западной Белоруссии, кстати, переданные немцами в гау Литва. Требовалось наладить связь и поддержать действия специальной группы «170-б» IV (II Отдел) Управления НКВД. Обеспечить создание активных партизанских отрядов севернее железной дороги Гродно – Вильно, с распространением нашей активности в лесах Рудницкой пущи, так как немцы перенесли снабжение групп армий «Центр» и «Север» на железные дороги, проходящие по этим территориям.

Короче, предстояло действовать в тех местах, даже посещать которые в 1941 году я совершенно не рвался. Сроки указаны не были, но понятно было, что «скорее, как можно скорее».

В переданном мне письме, через командира корабля, привезшего большую партию РС-132, Павел Анатольевич раскрыл еще одну сторону этой операции. В феврале 1942 года ZWZ была преобразована в Армию Крайову, АК. Находясь в основном на легальном положении и обладая необходимыми для перемещения бумагами, АК значительно нарастила свое присутствие на территории Виленской гмины. Сделано это для того, чтобы столкнуть пока немногочисленные партизанские отряды Литовской ССР, поддерживающие СССР, с отрядами литовских националистов, немцами и коллаборационистами, пользуясь тем обстоятельством, что литовцы в этих местах находились в меньшинстве, разгромить руками немцев как коммунистическое подполье, так и литовских националистов, и готовить почву для «общенационального восстания, когда СССР и Германия окончательно ослабеют в этой войне. АК провозгласило лозунг «двух врагов». То есть открыто перешла на сторону наших противников. Смещено руководство, с которым я заключил негласный мирный договор. Теперь поляки будут открыто вредить нам. До этого они надеялись, что СССР будет разбит Германией, и мы сами уйдем из этих мест. После победы под Москвой польское правительство в изгнании изменило свою стратегию. Так что пришла пора менять нашу тактику и стратегию. Из временного союзника АК само провозгласило себя нашим врагом.

Неприятный поворот, хотя я и знал о том, что это произойдет рано или поздно. В первую очередь я приказал Беловежскому батальону найти и уничтожить отряд «Лупашки». Это, кстати, название политической тюрьмы в Вильно, где этот «маёр» служил надзирателем. К сожалению, в отряде его не оказалось. По заданию Лондона убыл в Виленскую гмину с целью выявить и передать гестапо командира группы «170-б», который сидел в этой тюрьме. Один из выживших свидетелей опознал в командире спецгруппы бывшего комсомольца-подпольщика, который ликвидировал тех людей, которые выдали его дефендзиве несколько лет назад, включая князя Друцкого-Любецкого. Теперь АК его ищет, чтобы либо ликвидировать, либо передать в гестапо.

Проблема заключалась еще и в том, что в Западной Белоруссии после 1919 года появились «осадники»: уволенные в запас бывшие военнослужащие Войска Польского, которые по льготной цене получали здесь земельные наделы, а если военнослужащий имел медаль или ранение, по надел доставался ему бесплатно. Многие из «поляков» и по-польски не говорили или со страшным акцентом. Служба в Войске Польском, добровольная, давала возможность улучшить материальное положение, в обмен на отказ от национальности и от вероисповедания. Второй момент: членство в АК означало только то, что человек давал присягу на верность Лондонскому правительству, получал подпольную кличку и вносился в список «действующих партизан». Его задачей было приобрести или найти оружие, спрятать его неподалеку и ждать приказа начать действовать. То есть вести обычную жизнь, как и до этого. Поэтому по спискам Армия Крайова была гигантской организацией, но в реальных боевых действиях принимало участие около одного процента от списочного состава. Остальные только числились партизанами. А что, удобно! Солдат спит, а служба идет! Говорить о высокой степени боеготовности такой армии просто не приходилось. Но вот с точки зрения сбора информации, то есть стукачества, этот вопрос у них был поставлен хорошо! Кто-то обходил своих знакомых, собирал различные слухи и передавал их офицеру АК для анализа. У офицера под рукой был тот самый один процент активных и находящихся в подполье боевиков. В случае необходимости офицер направлял группу террора в то место, которое вычислил по доносам псевдочленов АК. Так малыми силами создавалась видимость борьбы с оккупантами и коммуняками. Поэтому работа в местах, которые мы не контролировали, была связана сразу с двумя опасностями: чтобы тебя не выследило гестапо и немецкая полиция, и не попасться в сети АК. В прошлом году мы свободно проходили через вторую сеть в трех районах области, но жизнь внесла свою корректуру в это положение. К тому же сформирован ЦШПД (Центральный Штаб Партизанского Движения) при Ставке Верховного Главнокомандующего, почти на полгода раньше, чем в том времени, его начальником штаба был назначен первый секретарь Компартии Белоруссии Пантелеймон Пономаренко. Но мы относились к «другому ведомству»: к теперь уже Второму отделу НКГБ. Говорят, Берия тогда хотел назначить на пост начштаба другого человека и сохранить в руках НКВД руководство партизанским движением, но предложенный Пономаренко план «народного партизанского движения» показался Сталину более реалистичным. Когда решался этот вопрос, меня вызвали в Москву. Я, по мнению Берии, должен был доказать Сталину ошибочность предложений Пономаренко. Подготовленный Судоплатовым доклад о деятельности отрядов IV Управления и II отдела НКВД и НКГБ достаточно ясно указывал, что профессионально подготовленные для действий в тылу врага отряды и бригады более активны и эффективны, чем те партизанские соединения, где прослойка профессионалов отсутствует или мала. Это – правда. Я так и ответил на этом совещании, но на любые наши действия на оккупированных территориях следует немедленный карательный ответ противника, в ходе которого потери несет мирное население. Если мы планируем сохранить там людей, то должен быть принят план Пономаренко, который предусматривает отвод значительной части сельского населения в относительно безопасные районы, создание партизанских районов и даже областей, а боевые действия поручать специально подготовленным частям и соединениям. Так, как это делается в нашей бригаде, самом западном партизанском соединении на территории СССР. Активные действия у нас ведет небольшая и очень мобильная группа, примерно в 1200 человек, действуя в основном малыми группами от взвода до роты, изредка сосредотачивая на отдельных направлениях до батальона. Большая часть бригады занимается охраной района базирования и хозяйственным обеспечением деятельности бригады. В районе действуют все институты советской власти, одной небольшой поправкой к Конституции БССР: в районе объявлено военное положение, и вся исполнительная власть принадлежит майору госбезопасности Соколову, чьи распоряжения обязательны для всех и обсуждению не подлежат. Он же вправе отменить любое распоряжение сельского Совета, сменить избранных председателей Советов и тому подобное, вплоть до привлечения к суду военного трибунала.

– И что? Такие дела вами рассматривались? – заинтересованно спросил Сталин, сидевший до этого со скучным выражением на лице. Было видно, что решение он уже принял, но следовал процедуре коллективного обсуждения важного, для оккупированной части страны, решения.

– Да, рассматривались, товарищ Сталин, и неоднократно. Несмотря на то, что все кандидатуры проходят предварительный отбор в бригаде, всегда имеется вероятность того, что на местах большее влияние имеют представители другого «лагеря». В администрацию активно пытаются пробраться националисты всех мастей и деятели ZWZ, АК, как теперь она называется. В области полным-полно «осадников», бывших военнослужащих Войска Польского, которые получили свои наделы от Пилсудского и иже с ним. И которые приняли присягу на верность правительству Польши в изгнании. Они достаточно многочисленны, хотя большая часть белорусского населения их и не поддерживает. Но фактически, благодаря своей «легальности», они свободно перемещаются и концентрируются в тех районах, где есть существенная прослойка польского населения. Таких мест у нас в районе двенадцать. Там приходилось действовать как главе военной администрации. В трех случаях военным трибуналом был вынесен смертный приговор. В остальных случаях таких жестких мер не понадобилось. Люди брали самоотвод и оставались в селе.

– То есть на «вашей территории» продолжают действовать ячейки АК? – переспросил Пономаренко.

– Да, товарищ бригадный комиссар, действуют. Пока у нас нет возможности прекратить их деятельность. Готовимся сделать это, но для этого требуется отвлечь значительные силы, а непосредственной опасности они не представляют. Только гипотетически.

– Как-как вы сказали?

– В виде гипотезы. Основное население области их не поддерживает. Возврата к старым границам они не допустят. Это требуется учесть во время переговоров с «союзниками» и панской Польшей.

– Насколько реально ваше заявление, товарищ Соколов? – переспросил Сталин.

– Я думаю, и товарищ Пономаренко не даст мне соврать: более 70 процентов населения Гродненской области не видят своего будущего без СССР. За время, прошедшее после установления советской власти, сделано очень много, чтобы приблизить уровень жизни на западной границе в общесоюзному. И товарища Пономаренко в республике помнят. Поэтому, несмотря на вероятное ослабление результативности действий партизанских соединений на территории республики, я поддерживаю предложение бригадного комиссара Пономаренко, что дальнейшее развитие партизанского движения должно больше обезопасить население республики. А мы, боевики, обеспечим рост потерь личного состава вермахта и его тыловых соединений в интересах всей Красной армии. Мы – постараемся не допустить снижения уровня потерь немцев на нашей территории.

– Нам кажется, что это – правильное решение, товарищ Соколов, – удовлетворенно заключил товарищ Сталин.

Берия был недоволен. Но высказываться против мнения Верховного он не стал. Других забот хватало.

Высказанное на совещании мнение подразумевало то обстоятельство, что отныне нас начнут снабжать боеприпасами в полном объеме, хотя особых надежд на «чудесное улучшение» условий поставок попросту не было. Я заикнулся о том, что немцы ударят на юге, по моему мнению, но на меня зашикали, и пришлось повторить это уже на встрече со Сталиным после совещания. Сталин охотно общался с командирами шести партизанских соединений Ленинградской области, Брянской, Витебской, Пинской (со стороны УССР), Могилевской и Гродненской областей. Остальные прилететь в Москву на это совещание не успели, и встречались с наркомом обороны чуть позже. Полет в Москву был достаточно серьезным испытанием, как для экипажа транспортника, так и для командования бригад. В воздухе доминировало люфтваффе, а не «сталинские соколы». А в районе фронта свирепствовала немецкая зенитная артиллерия. Я поднял вопрос о том, что снабжение могло быть и лучше организовано, тем более что мы, партизаны Белоруссии, подготовили и передали в Центр много своих собственных разработок, включая новые вооружения и минно-взрывные устройства, но до сих пор ответа наших промышленников нет.

– Наша промышленность только разворачивается в местах новой дислокации. Мы держим это на контроле, товарищ Соколов, и обещаем вам, что в течение этого года партизаны начнут получать боеприпасы и снаряжение в полном объеме.

– С одним маленьким замечанием, товарищ Сталин: если не пропустим удар на юге.

– Откуда у вас такое убеждение, что удар будет там, а не на Москву, товарищ Соколов?

– Мы наблюдаем за железными дорогами, товарищ Сталин. По докладам наших наблюдателей, большое количество штурмовых орудий 75 мм прошло Варшаву, но не появилось ни в Минске, не в Вильно. Соответственно, немцы не усиливают соединения на Центральном, Западном, Северо-Западном и Ленинградском фронтах. Остается только юг, сведений о котором наша бригада не имеет. Но немецкие пехотные подразделения, которых генерал фон дем Бах привлек к противопартизанской борьбе, сняты с мест дислокаций и отправлены на юг к Курску и Харькову. Да и конфигурация фронта там позволяет быстро провести ликвидацию Изюм-Барвенковского выступа, нарастить силы и двинуться вглубь нашей страны к нефти Кавказа и к Волге. Это – мое мнение, основанное на анализе ситуации и разведданных.

– Вы можете это доказать?

– Соответствующие шифровки в адрес II отдела НКВД нами были отосланы, но ответов мы пока не получили.

– Мне докладывали об этом, но руководство Генерального штаба считает это дезинформацией немцев.

– Если бы мои разведчики работали на противника, товарищ Сталин, я бы по Кремлю не ходил. За мою голову дают сто тысяч рейхсмарок, земельный надел, большое количество скота, и не в генерал-губернаторстве и восточных гау, а в Германии.

– Не слишком убедительно, товарищ Соколов, ваши наблюдатели могут работать на противника, даже не подозревая об этом. Чем еще можете подтвердить свои выводы?

– Мои наблюдатели в Варшаве доложили, что немцы усилили бронирование за счет навесной брони танков Т-3 и Т-4, причем у Т-3 снята башня и установлено 75-мм орудие с длиной ствола в 40 калибров. У Т-4 заменено орудие на аналогичное, видели машины и с более длинным стволом. Ну и самое главное: на корме всех машин установлены два воздушных фильтра, довольно больших, что говорит о том, что их планируется применять там, где много пыли. А вот прошлогодняя их новинка: более широкие гусеницы, более не применяются, что однозначно указывает, что все новые поставки техники пойдут на юг, где нет болот и слабых грунтов, но много пыли.

– Об этом мы с вами поговорим подробнее после совещания, товарищ Соколов, – ответил Сталин и переключился на разговор с другими участниками встречи.

Мне передали записку от Пономаренко, в которой говорилось о том, чтобы я подготовил «доказательства». Но, кроме некоторых дат, когда об этом было отправлено сообщение в IV отдел, у меня с собой ничего не было. Такие бумаги просто так в карманах не лежат. Пономаренко, чуть позже, помог мне связаться с Павлом Анатольевичем и вызвал его в Кремль. Встреча проходила в Ореховом зале дворца, пока мы переходили оттуда к кабинету Сталина, Пономаренко успел переброситься несколькими словами с Иосифом Виссарионовичем, и тот разрешил дождаться Судоплатова. Павел Анатольевич передал Верховному папку с моими донесениями.

– Фамилия и должность вашего наблюдателя? И как он оказался в Варшаве?

– Капитан Мазур, помпотех первого разведывательного батальона 59-го танкового полка 29-й танковой дивизии. Взаимодействовал с 86-м погранотрядом в районе Августовского канала. Попал в плен, бежал под Варшавой, поляк, в настоящее время работает путевым обходчиком на станции Прага.

– И как же вы с ним связываетесь?

– Он из Гродно, там у него семья. Его жена – наша связная. 59-й полк базировался в Гродно до войны.

– А в обходчики как попал?

– Родственники жены помогли, плюс «Кузьмич» кое-какие связи там имеет по партийной линии.

– А вы, товарищ Соколов, член партии?

Я было собрался сказать о том, что не знаю, где находится мой партбилет, но за меня ответил Судоплатов, который воспользовался тем, что я на несколько секунд задумался: как ответить на вопрос Сталина.

– Коммунист Соколов, товарищ Сталин, с конца 40-го года до начала войны находился на задании по линии III отдела, контрразведка, по легенде числился беспартийным. Так было легче завязать необходимые знакомства в среде белополяков. Его партбилет в Москве на хранении, перевезен из Минска в июне 1941 года.

Сталин недовольно посмотрел на Судоплатова, видимо, хотел, чтобы я сам ответил на этот вопрос. Оно и понятно, речь шла о том, что могло повлиять на всю кампанию 1942 года. Наверняка, пока ждал нас в кабинете, поинтересовался: кто-есть-кто товарищ Соколов, и не ведется ли тут особая игра. Есть в чем засомневаться! Но оправдываться я не стал.

– Вы считаете, что этим донесениям можно верить? – переспросил меня Сталин.

– Я стараюсь направлять в Центр только проверенную информацию. Капитан Мазур рассчитал, что наши основные противотанковые пушки 19-К, 21-К и 53-К пробить даже бортовую броню новых танков и штурмовых орудий не смогут. Просил напомнить, что в Подлипках в 1940 году проходило испытания зенитное орудие с длиной ствола 3000 мм/66,5 калибра. Орудие имело индекс 80-К. Его дульной энергии хватит, чтобы бороться с новыми танками. Казенная часть там не менялась, то есть переход на новое орудие можно осуществить без остановки производства.

Сталин усмехнулся, он по-прежнему считал, что мы, обжегшись на молоке, дуем на воду.

– Эти «новые» танки в ходе зимней кампании нигде не применялись, товарищ Соколов. Это похоже на дезинформацию.

– Товарищ Сталин, полностью достоверных данных у меня нет, но недооценка противника слишком дорого обошлась нам в прошлом году. Проще перестраховаться и удлинить стволы у противотанковой артиллерии, чем вновь оказаться в ситуации прошлого года, когда пехоте было нечем остановить танки, и когда против 600 танков 3-й танковой группы действовал один 292-й артиллерийский полк с одной противотанковой батареей на 50-километровом участке фронта.

Сталин в упор уставился на меня.

– Откуда у вас такие сведения?

– У меня в отряде, с самого его основания, служат красноармейцы 128-й стрелковой дивизии и пограничники 107-го погранотряда, которые оборонялись напротив Сувалковского выступа.

– Понятно, товарищ Соколов, еще Суворов говорил, что за одного битого двух небитых дают. Хорошо воюют?

– Не жалуюсь, товарищ Сталин.

– Мы учтем ваше мнение по поводу вероятного направления немецкого удара. Проведем дополнительный анализ ситуации. – Выражение лица у него было недовольным, о чем не преминул мне сказать Судоплатов, которого выпроводили из кабинета вместе со мной. Пономаренко Сталин оставил в кабинете.

– Говорил же я тебе, что лучше бы ты там сидел, чем…

– Сам же вызвал!

– А ты что, догадаться не мог, что не стоит тебе сюда летать! Я-то начальству отказать не могу! А теперь всех против себя восстановил: и Берия бурчит, что ты его не поддержал, а теперь и Сам на тебя зуб поимел.

– А он-то чего? Он, что ли, дивизии в одну линию вытягивал? Гениев у нас в Генштабе и без него хватает.

– Он уже отвечал на этот вопрос: «Других у нас нет! Используем тех, кого имеем». Давай-ка на аэродром, и перелетай ближе к линии фронта. Держи записку.

Но на аэродроме меня уже ждал новый комиссар отряда: товарищ Федоренко, по всей видимости, имеющий неограниченные полномочия от ЦШПД. На мой роток решили накинуть платок.

Перелетели в район Торопца, в Дашково. Дмитрий Иванович, вновь назначенный комиссар, все стремится меня разговорить, а настроения никакого нет, отвечать на его вопросы совсем не хочется. И менять что-либо в отряде я не рвусь, ни к чему все это! Через несколько месяцев все эти распоряжения и указы отменят, не выйдет из этого ничего хорошего, Крым это покажет. Но пока линию фронта не пересекли, я, естественно, ему ничего не говорил. О том, как устроена бригада, он узнает на месте.

По прилету ознакомил его со своими приказами.

– Дмитрий Иванович, должности «комиссар бригады» в штатном расписании не существует. В тылу противника без единоначалия делать нечего. Обязанности заместителя командира бригады по политической части исполняет Шостка Адам, по партийной кличке «Кузьмич», местный лесник, и старый член КП(б)ЗБ, подпольщик с огромным стажем. У меня к нему никаких претензий нет. Поэтому предлагаю занять должность его заместителя. Вы в бригаде никого не знаете, вас – тоже никто не знает. Вам предстоит делом и с оружием в руках доказать личному составу, что вы – партизан-политработник, достойный войти в штаб бригады. Вас хотя бы пользоваться оружием обучили? Вы же абсолютно гражданский человек, а хотите вместе со мной планировать и проводить операции. Подпись под приказами ставить. А это – совсем не простое занятие! Согласны, значит остаетесь в бригаде, не согласны, следующим бортом вылетаете обратно в распоряжение ЦШПД.

– Я буду жаловаться!

– Кому и как?

– У меня есть приказ Центрального Штаба партизанского движения!

– Мы ему не подчиняемся, это гвардейская отдельная стрелковая бригада особого назначения НКВД. Мое руководство вас не назначало. У вас есть подпись Судоплатова под приказом? Нет! А мы входим в состав войск Особой группы при НКВД. Штатное расписание утверждалось наркомом. Вы видите в нем «свою должность»?