Сегодня - позавчера. Послесловие

И не состоял в КПСС. Потому что — был в плену. Он — искупил штрафной ротой, и его бы приняли в Партию, но он — не подавал заявления. Демонстративно. Являясь образцом истинного коммуниста, не являясь им юридически. В пику тем, кто в Партию вступили для своего возвеличивания. И этим — он тоже давал на мозоли многим.

И после этого Маша должна поверить, что Медведь решил узурпировать власть? И убил Сталина? Медведь, который ушёл из Армии с первой волной демобилизации? Вместе с Рокоссовским? Медведь, который не занимал вообще никакой должности, демонстрируя этим презрение к карьерному продвижению? Это такой нелогичный хитрый ход? Отказаться от высоких военных должностей, от рычага управления, довольствуясь лишь влиянием на Армию своим авторитетом, отказаться от всех, предлагаемых ему должностей в Совете Министров, что предлагал ему его, ещё со времён Войны, друг — Устинов? Отказаться от карьеры в Партии? Являясь генералом Егерей, не состоять в должностях при МГБ? И после этого — захватить Верховную Власть? Очень уж вывернутый ход!

На той сцене, что показал Миша на экране артефакта, Медведь — тоже поступил не логично. Если тебя застали над телом — убери свидетелей! Медведь — смог бы. Он убивал много. И врагов, и — своих. С одинаковой лёгкостью. Он мог бы вообще уничтожить всю дачу. Нет! Он их — прогнал. И сбежал сам. Узурпатор!

Так что, Маша верила своему возлюбленному и его приемному отцу, не только потакая своим эмоциям. Это было — единственное логически достоверное построение — Медведя подставили заговорщики. Осуществлён был контрреволюционный заговор.

Переворот. Как? Как такое возможно в их Великой стране? Не в Парагвае каком панамском, а в их СССР? Как?

Надо чего-нибудь поесть. Маша спустилась в столовую. За столиком к ней подсела Люда, с которой они вместе пришли в бюро. Вместе были «молодыми стажёрами».

— Где пропадала, подруга? — спросила Люда, ставя поднос.

— На задании, — вяло ответила Маша.

— Уже? Здорово! И как прошло? — живо заинтересовалась Люда.

— Плохо, Люд. Надо было проследить за парнем, а он меня сбил с ног, новое платье — порвалось, вся ободралась, потом ещё дверь на крышу захлопнулась. Сутки сидела взаперти на крыше высотки. Жара несусветная, а потом — ливень всю ночь! Думала — не переживу.

— Досталось тебе! А как выбралась?

— Тоже — случайно. Парень один на крышу поднялся — а я уже без сознания, замёрзла насмерть. Спас меня.

— Ух, ты! А что за парень? Что дальше?

— Хороший парень. Майор. Пограничник. На Парад приезжал посмотреть. В отпуске. Предложение мне сделал.

Люда завизжала, кинулась на шею, обниматься. Все обернулись, смотрят.

— Машка, а ты что такая смурная?

— Нездоровиться.

— А ты что? Что думаешь? А что тут думать? Соглашайся! Майор! Молодой? — засыпала вопросами Людка, проигнорировав слова про самочувствие Маши.

— Молодой.

— Даже не думай! Генеральшей станешь! Я слышала, что говорят — такая маленькая армия — ошибка. Будет твой майор через год — полковником. Если командовал батальоном, будет командовать полком, а если командовал полком — станет комдивом! А ты — командовать дивизией через него!

Маша криво улыбнулась:

— Мёртвым полковником.

— Чёй-то? — удивилась Людка.

— А с чего это армию решили раздуть? А? На нас и с маленькой армией — никто не нападал. Зачем раздувать армию?

— Что-то ты не то говоришь, подруга, — зашипела Людка, осматриваясь, — Ты это брось! Услышит кто — проблем не оберёшься. Раньше — нас боялись. У нас был Сталин. И Стальной Медведь. А сейчас — ни того, ни другого.

— В том-то и беда. Ни того, ни другого.

— Ничё, подруга! Прорвёмся! Как Сталин сказал, теперь страна — в наших руках.

— Хорошо ли это?

— Слушай, подруга! Ты, видно, правда на Солнце перегрелась! Шла бы ты домой.

— Рабочий день.

— Отпросись.

— А что, можно?

— А ты не видишь, как мало народу? Хватит, война — давно закончилась! А мы всё пашем, как рабы!

Маша посмотрела на подругу новым взглядом. Что случилось с ней, с Людой? Когда она так изменилась? Или — это Маша, за эти сутки, так изменилась, что она перестала понимать Люду. Метка? След Медведя? На ней и в ней.

Маша вернулась к отчёту. Злая. Дело пошло. Слова складывались в предложения, предложения в абзацы, абзацы образовали листы. Сдав отчёт, Маша узнала время. Ещё полчаса. Полчаса без него. Но, сидеть на стуле и слушать бредни вдруг обуржуазившихся, шкурных, коллег — не было сил. На каждое их предположение Маша хотела ответить едким комментарием, но сдерживалась. «Мышонок — не лезь!»

Окончательно убило её известие, что генерал Вишнин — отставлен. Маша взяла чистый лист, заполнила его в виде рапорта об отставке. И понесла регистрировать секретарю.

Секретарь, старуха времён взятия Исмаила, равнодушно прочитала рапорт, вдруг, как шарпей, встряхнулась, прочитала ещё раз и… порвала лист рапорта:

— Чтобы я этого больше не видела, поняла, девочка?

Из глаз Маши — опять слёзы:

— Я не хочу служить этим…

— Заткнись сейчас же! Тебе доверено ответственейшее поручение, ты завалить всё хочешь? Подвести таких людей? Убрала сопли! Сейчас же!

Слёзы высохли, как не бывало. Старуха встала, сняла очки, поманила Машу пальцем. Маша наклонилась. Старуха прошептала ей в ухо:

— У меня этот — семнадцатый! — палец её ткнул на дверь кабинета, — но, помню я только одного! Служим мы не «этим». Служим мы — Родине. «Эти» — как пришли, так и уйдут.

— Такие люди уходят!

— Уходят — только в могилу! Русский офицер в отставке не бывает!

Маша отшатнулась. Старуха торжествующе улыбалась:

— Поняла, сопливая? Есть такие задания… И всем ИМ надо обеспечить тыл!

Старуха сунула Маше её отчёт:

— Переписывай! Ты о чем, вообще, думаешь? Тут тебе что, детский сад? Тут — террариум. Красным зачеркнула, что совсем ни в какие ворота не лезет!

Видя, как Маша смотрит на часы, старуха сказала:

— Завтра сдашь. Другой, сопливой. Меня найдёшь в архиве. Заходи на чай, посплетничаем.

Маша смотрела на секретаря удивлённо, не понимая, чем обязана такой чести. Видимо, Маша была для старухи, как открытая книга:

— Реакция правильная, но в данном случае — ошибочная, — кривой палец старухи упёрся в порванный рапорт.

— Уезжаю я, — грустно ответила Маша.

— Знаю. Я же и готовила приказ о твоём переводе в Гвардейск.

— Переводе? — Маша была поражена.

— Поняла, сопливая? Служи! У его матери поучись, как лямку тянуть! — теперь палец упёрся в раскрашенный отчёт, — Думаешь, только их служба опасна и трудна? Мужик — голова. А ты — шея. Куда повернёшь — туда и смотрит. Иди! Опаздываешь!

В состоянии недоумения, Маша выскочила из здания. И сразу увидела Ласточку. И Мишу, что разговаривал с двумя милиционерами. Все трое — улыбались. Миша помахал Маше рукой, раскланялся с милицией, открыл перед девушкой дверь.

— Поехали!

Миша взял из рук Маши доклад, бросил мимолётный взгляд, усмехнулся, видя красные пометки, бросил на заднее сидение.

— Ты что такая?

— Устала удивляться.

— А-а! Это — только начало.

— Вишнина «ушли».

— Да? Значит, теперь и его — «ищи, свищи». Ротозеи.

— Это — нормально?

— Не знаю, малыш. Я же — только боец. Моё дело — исполнительское. Выйти на цель, исполнить, свалить со скоростью визга в туман. От всех этих политических заворотов меня — тошнит. Делай, что должен, а там, глядишь, и выйдет — что выйдет.

— Куда мы едем? За город?

— Да. Хотел тебя с друзьями познакомить, но, блин, никого — не найти! Все — абонент — не абонент. Мрак! Поедем на дачу одного хорошего человечка, кино посмотрим.

— А, может, лучше домой? Я — устала.

— Домой — это долго. Та квартира амбарная — не дом больше. А так — отдохнём. Шашлык сделаю, кино посмотрим, вина грузинского выпьем. Кинзмараули. Один хороший человек советовал именно это вино. Вот его и помянем. Уроним скупую мужскую слезу. Хотел сходить, проститься, как все нормальные люди, но мне настойчиво не рекомендовали.

— Почему?

— Убивать не хочу.

Маша посмотрела на своего мужчину. Сейчас он был похож на того хищника, чьи следы носит на теле.

— А про что кино будет?

— Про немцев. «Точка» называется.

— Не слышала. Новый?

— Новый. А теперь даже не знаю, выйдет ли на «широкий экран». А если кино — пойдёт, то что-нибудь ещё поставим.

Дорога стелилась под колёса Ласточки, поглощаемая машиной. Мельтешили стволы деревьев. Сзади пылила машина их «хвоста». Маша откинулась на сидение, глаза закрывались. Маша чувствовала, как Миша бросает на неё быстрые взгляды, улыбается.

— Ты любишь баню? — спросил он вдруг.

— Баню?

— Русскую баню, с каменкой?

— Нет. Я — не знаю.

— Вот и попробуешь. Сегодня у тебя будет очень тяжёлый вечер! Сегодня я тебя буду жарить! Сначала я тебя буду пытать жаром, жарить и парить, потом ты будешь избита берёзовыми и дубовыми ветками, чтобы мягкая стала, как взбитые сливки, потом тебя, как утку с яблоками, нафарширую мясом и вымочу в вине, ну и как завершающий этап — ты будешь жестоко изнасилована.

Маша улыбалась.

— А можно — с последнего пункта начать? Я не доживу до конца программы. Так и умру, неотлюбленная.

Они смеялись. Счастливые, радостные. Маше так хотелось, чтобы этот вечер никогда не заканчивался. Но, остался один очень важный вопрос невыясненным:

— Миша, а, правда, что все Медвежата погибают, когда у них рождаются два ребёнка?

Миша удивлённо посмотрел на Машу:

— Откуда… А-а, обработали уже! Что тут сказать? Бывает. Бывает, что гибнут. Бывает, гибнут, не оставляя детей.

— Почему?

— Работа такая — Родину защищать. При этом иногда можно и — не выжить. Бывает.

— Это понятно. Но, после двух детей — все гибнут?

— Маша, тебя обманули. Нет, не так. Они не всё знают. Такая — официальная версия. Ты потом поймёшь. Да, бывает, что и в самом деле — гибнут. Но, в основном — это инсценировка гибели. Был человек — и нет его. Личное дело — в архив. А в другом месте появляется другой человек, имеющий лишь случайное внешнее сходство с погибшим. Понимаешь? Сумрак. Так это называется.

— Так дети — условие твоего участия в этом?

— Да, Маша. Нашего участия. Ты, теперь — я. Навсегда. Судьба теперь у нас — общая. Ну?

— Согласна. А зачем такие сложности?

— Высокая смертность среди Сумраков.

— Миша, а может не надо?

— Милая моя, тебе не кажется, что лучше три года питаться кровью и жить жизнью Сумрака, чем 30 лет прозябать в райотделе? Да, надо тебе мультик показать. Ха, мультик имени меня — Маугли. Он — классный!