Сегодня - позавчера. Послесловие

Миша запустил запись:

— Здравствуй, Мышонок. Как ты понял — «Мрак». Я посмотрела запись отца. Как и любой, кто имеет доступ к Сети. Это — яд. Не быстрый, но сильный. Новый. Противоядия — нет. Яд — наш, советский, гэбешный. Совсем новый. Книга была пропитана ядом. Они знали, что Сталин слюнявит пальцы, листая страницы. Это — контрреволюционный переворот. Но, Медведь — объявил не «Рассвет», а «Мрак». Очень прошу, Мишенька — не лезь! Витя этим занялся. Не лезь! Раздавят — не заметят. Мокрого места не останется. Сделай то, что должен. Как мы все. Мы возвращаемся Домой. Люблю тебя, сынок!

— Поняла? — спросил Миша, удаляя файлы. Сообщение матери — вообще личное, никого не касается, запись Баси — из Сети. Значит, есть в Сети.

— Это — Медведица?

— Это — Мама.

— А ты — Мышонок.

— Мышонок, — вздохнул Миша, — для них — всегда буду Мышонок. Даже Герой Союза.

— Ты — Герой Союза? — удивилась Маша.

— Есть такое.

— А за что дали Героя?

— Почти даром. Авансом. За умение быстро бегать по пересечённой местности.

— Это как? Ты так шутишь?

— Есть такое дело.

— А что теперь будет?

— А ты не слышала? Не отсвечивать. Плывём по течению, как говно, — Миша разозлился, пнул разбитый терминал.

— А я? Мне — теперь что делать? — спросила Маша, заворачиваясь в одеяло, будто ей вдруг стало зябко.

— Исполнять свой долг. Иди, доложи командирам, что задание выполнено.

— Что? Ты что такое говоришь? Ты меня вот так вот отпустишь? После всего? Выгоняешь, фактически! А если я не вернусь? Если я всё, как было — расскажу?

— Ты именно так и сделаешь. Всё расскажешь, как было. И вернёшься.

— А — не вернусь? Ты не боишься, что предам тебя?

Миша натянул всё ещё влажные штаны, встал перед Машей, раскачиваясь с пятки на носок, провёл руками по волосам, резко бросил руки вниз, говоря рублено, как отдавая приказы в бою, голосом полным стали и… боли:

— Вчера мой мир рухнул. Потом — появилась ты. Мне стала, вновь, интересна жизнь. Если ты окажешься сукой — зачем такая жизнь?

Миша развернулся и ушёл в туалет. Когда он вышел, Маша всё так же сидела, обняв ноги, закутанная в одеяло. Услышав его, подняла заплаканные глаза:

— Я никуда не пойду. Я — увольняюсь! Слышите, Вы! Мне всё равно, что хотите, делайте — я уволилась!

— Нет, ты — пойдёшь. Ты — доложишь. Твоим кураторам интересно, что тут происходило. И не кричи. Все их жучки — погорели. Ещё вчера вечером, когда я первый раз вошёл в квартиру.

— И ты молчал? Почему не сказал?

— И лишить себя удовольствия наблюдать твои актёрские таланты?

— Ах ты, козёл!

Одеяло полетело в сторону, девушка, обернувшаяся дикой рысью, кинулась на Мишу. Ха, напугала Маугли рысью! Мы тигров ломали! Их борьба закончилась очередным утверждением, что они — одно целое. Очередным слиянием двух половинок в один сплетённый клубок.

— Время, — сказал Миша, с сожалением в голосе, когда всё закончилось, — скоро обслуга придёт.

— Надо прибраться, — подскочила Маша, — неудобно.

— Головы не забивай. И улики не трогай. Горничная — старший сержант госбезопасности. Не мешай её работе.

Маша села подавленная.

— Что, все — служат?

— Это особый дом. Тут живут не простые люди. Поэтому ваша легенда с подружкой — халтура. Чужие — тут не ходят, милая моя. Только свои.

— Как так жить? Когда всё — на виду.

— Привыкай. Привыкнешь. Я же тебе говорил — твоя жизнь изменилась навсегда. Милая, очнись, вставай, поищи себе что-нибудь одеться. Не важно, что. Нужное — купим.

— А деньги? У меня — не на что покупать. Всё отдала за платье. Вот это платье!

— А что — деньги? Забудь. Для тебя теперь деньги — не будут ничего значить. Должна привыкнуть, что деньги — ничего не значат, или они тебя — сожрут.

— Кто?

— Деньги. Когда их столько, сколько будет в твоём ведении — они могут погубить. Надо привыкнуть, к ним относиться — равнодушно. Деньги — ничто. Есть вещи более ценные, более значимые. Когда денег будет столько, что тебе их — не потратить, начинаешь ценить то, что невозможно купить. И что — не продаётся.

— И что это?

— Банальности: Любовь, Семья, Родители, Дружба, Родина, Земля, Долг, Совесть, Честь. Давай помогу. Примеряй эти штаны. Вот. А эту майку?

— Как? Прямо так?

— Такую грудь — можно и так. Позже купим. Да, хрен, мы что нормального купим тут! Ладно, в Гвардейске — купим. Или закажем. Прямо по тебе сошьют. Вот эту ветровочку — прикинь.

— Броская.

— А ты — какая? Блин, никаких туфель нет. Ладно, меряй бегунки. Ах, Ленка, немытые швырнула в шкаф! Матери — вломлю! А она — ей вломит! Неряха! Носки, носки! Да, годиться. Велико — не мало. А штаны теперь — не идут. На, вот эти вот штаны. Наши заклятые друзья их называют — джинсы. Мерзкое слово какое-то. Вот, годиться! Иди, сообрази что пожевать, типа бутербродов, я на вахту звякну. Смотри, малыш, полный бардак, а мундир мой — как пальцем не тронутый!

— Ух, ты! Золотая Звезда! Настоящая?

— Нет, конечно. Муляж. Копия. Тоже — золотая, но — копия. Настоящая — в музее Гвардейска.

— За Сталинград? Как? Тебе сколько лет?

— Скоро кино выйдет. Вместе сходим, увидишь — как. Михалыч? Здравствуй, дорогой! — Миша уже кричал в трубку, Михалыч оглох на одно ухо после ранения, потом Маугли накрыл микрофон рукой, обратился к девушке, — Маша, пожевать бы!

— Солдафон! Держиморда! Всё, закончилась романтика? Женщина, на кухню, к плите! Знай своё место?

— Ага, прошла любовь, завяли помидоры, Маш, отстань! Михалыч, как тебе новый протез? Этот — не трёт? Отлично! А вот это — не твоё дело! И им передай — сама она всё доложит. Да-да, в письменной форме. В трёх экземплярах. А как там моя Ласточка? Не конфисковали? Или мне мотор в ведомстве заказывать? На месте — это хорошо. Не, не надо. Сам ещё не разучился ходить. Сам и прогрею. Да вашим механикам такую тонкую технику разве можно доверять? Им бы всё мотор Тарана на морозе перебирать. А это — не танк! Это — песня! Влюбишься — тоже разговоришься! Сочувствую! Бывает так, что не судьба. А у меня вот — судьба! Ща-аз! Я её теперь никому не отдам! Моя она! Сами виноваты! Я, гля, Маугли. мне палей в рот не клади — по локоть отхерачу! Давай, Михалыч, не кашляй!

После написанного-2

Валькирия

Девушка стояла на кухне, не дыша. Слёзы катились по её щекам. Она не могла поверить своему счастью. Война, голод, холод, детский дом, спецшкола, где с ними обращались, как с собаками, дрессируя, спецкурсы, где дрессура вышла на новый виток. Первое же задание — и вот весь мир — с ног на голову. Герой Союза, сын легендарного Медведя и не менее легендарной Медведицы, тайны и загадки с грифом «Гостайна», предметы из сказки, или со страниц фантастики с лапой медведя на переплёте, огромная квартира, шикарная мебель и вещи, просто разбросанные по полу, продукты, которые надо нюхать, чтобы понять — что это? Холодильник выше человека, терминал Сети, куда доступ есть только избранным — валяется на полу разбитый. С потолка свешивается экран кинотеатра — кино — прямо дома?

И она — в центре всего этого?! Это про неё этот сказочный герой, мужчина мечты и девичьих грёз, говорит — «судьба», «никому не отдам, моя она»?! Про неё? Он, красивый, стройный, весь мускулистый, правда, весь в шрамах, но он же — Егерь! Умный, образованный, воспитанный и тактичный. Солдафон. А ещё он — галантный. Настоящий рыцарь. Раздел её, беспомощную, вымыл, в постель уложил. И не покусился на её девичью честь. Потому что сам — Честь. Она сама, фактически, изнасиловала его, боясь упустить, боясь, что он встанет и уйдёт. И она больше никогда его не увидит. Никогда! «Хоть пять минут, но мой!» — думала она. Потому — провоцировала, видела его глаза. А оказалось — он играл с ней, как кот с мышкой. Пусть! Зато у неё есть чувство, которого не было никогда — каменной стены за спиной. Надёжной опоры, заботы.

Бутерброды? Сей же миг, любимый! Не то, что бутерброды! Ноги буду мыть и воду эту пить, как говорила её бабушка. Только теперь она поняла, что значат слова эти. И нет никакой брезгливости! Какая брезгливость! Какой он милый, такой мягкий с ней, такой нежный, будто она — ваза венского хрусталя, а не закалённый кинжал дамасской стали. И это — очень приятно. Она опять захотела его. Ощутить его в себе! «Мама, он свёл меня с ума!»

— Малыш, время! — стальная рука бережно охватила талию Маши, — жевнём и едем! Тебе понравиться Ласточка.

— Кто это — Ласточка?

— Ревнуешь? — спросил Миша набитым ртом.

Маша кивнула, но ощущала, что будь даже Ласточка — женой Миши — она смериться. Лишь бы он, хоть иногда, был с ней. Был её. Хоть иногда чувствовать себя его женщиной. Теперь Маша поняла, как живут женщины Востока в гаремах.

— Ласточка — не «кто», а «что». Это — машина. Автомобиль. Закину тебя, куда тебе надо, съезжу по делам. А когда освободишься — заберу. Да, документы вечером захвати. Билеты брать. Батиного самолёта мы теперь не увидим, как своих ушей, так что поездом поедем.

— Куда? Куда поедем поездом?

— Ты меня не слушаешь? Домой. В Гвардейск. С Мамой тебя познакомлю. Свадьбу сыграем. Всем городом.

— В Гвардейск?

— Ага. Надо успеть, пока отпуск не кончился. Куда зашлют — не знаю. Ни минуты без тебя не хочу, — Миша впился в Машу поцелуем, потащил её из квартиры. Маша потерянно улыбалась.

Миша был одет в том же стиле, что и Маша — эти мягкие лёгкие ботинки, прямые штаны с накладными карманами, усиленными медными клёпками и прошитые усиленными швами, как спецовка, этот тянущийся трикотажный тонкий свитер без ворота и без рукавов, без пуговиц, с бестолковой надписью: «Здесь вам не тут!», и ветровка со множеством карманов, тоже пробитых клёпками и так же крепко простроченная. На голову Миша ничего не одел.

Лифт ехал где-то наверху. Они не стали ждать — легко бежалось ведь по лестнице! Маше казалось, что она сейчас — взлетит. Как в пьесе Островского.

— Это — машина? — удивилась Маша.

— Нет, малыш. Это — трактор. Машина. Ничего, скоро все машины мира перейдут на подобный вид кузовов. Садись, — Миша открыл перед ней толстенную дверь.

— Какое сидение необычное. Как непривычно. Обволакивает. Так и ездить — полулёжа?

— Привыкнешь. На этих лавках, что сейчас — уже не сможешь, — улыбался Миша, запустил двигатель, что заурчал мощно, но тихо.

Потом Миша что-то нажал, что-то подкрутил. Вокруг появилась музыка. Маша закрутила головой. Музыка лилась из круглых решёток в дверях. Миша улыбался, с хитрецой смотря на неё.

— Хорошая музыка, — сказала ему девушка.

— Энио Мариконе. Мне нравиться. А ещё больше нравиться вот это. Энигма.

Миша что-то нажал, хрустнуло, щелкнуло, из радиолы выскочила прямоугольная коробочка с зубчатыми отверстиями. Миша вставил в отверстие радиолы другую коробочку. Полилась другая музыка. Очень непривычная, очень насыщенная, но мелодичная. Пели не по-русски. Латынь? Это кто поёт на латыни? Английский. Только несколько слов на латыни.

— Поехали!

Машина тронулась тихо и плавно. Быстро набирая скорость. Миша решил поразить девушку ещё сильнее, закладывал резкие виражи на поворотах, входя в них на чрезмерной скорости, по прямой летал с невероятными скоростями, самолётными — 100 км/ч. Маша сдерживалась, как могла, чтобы не показать — как ей страшно. Особенно — видеть всё это в больших изогнутых стёклах, так разительно отличающихся от маленьких плоских стёкол других автомобилей. Такая обзорность — так страшно! Вот тогда она и поняла, почему кресло в машине так обволакивало — поддерживало Машу при безумных выкрутасах Миши. Наконец, Маша сдалась:

— Миша, милый, не могу больше, не гони!

— Ой, извини, малыш. Забыл, что к скорости — привыкнуть надо.

— А почему ты меня называешь «малыш»? Я не на много тебя не ниже ростом! Я — самая высокая была в классе! 175 см!

— Малыш, — улыбнулся Миша, — ты всегда будешь для меня — малыш. Девочка моя милая. Но, если не нравиться — не буду.

— Да нет. Пусть будет. Чувствую себя маленькой только. Но — защищённой.

Неожиданно, её слова погасили улыбку Миши. Взгляд его стал жёстким, звериным. Потом он посмотрел на неё, взгляд его на секунду смягчился. Но, как только он поворачивался к дороге — глаза опять становились холодными. Лицо — каменело. Маша тоже посмотрела.

— Флаги снимают. Траур, — сказала Маша.

— Они — ответят!

— Миша, ты обещал! Я — тоже тебя прошу — не лезь. Прошу, пожалуйста. Всё что угодно сделаю! Уволюсь, побегу за тобой, как дурочка, на край света! Всё, что угодно! Только не оставляй меня! Я понимаю, что моя просьба — ничто, но я — очень прошу!

Миша внимательно посмотрел на неё.

— Два, — резко бросил он, как боевой приказ. Тем же тоном, командным.

— Что? — не поняла Маша.

— Батя мне поставил условие — два сына. Поможешь?

— Хоть десять. От тебя — хоть десять. А на что условились?

— Пока не будет двух наследников — не видать мне дальнейшего, как своих ушей. Пока не будет двух Михалычей — Батю я не увижу.

— А на свадьбе он не будет? — расстроилась Маша.

— Надеюсь — нет. Иначе это будет не свадьба, а Сталинград. Отец патологически не умеет отступать. А что?

— Ты подумал, что я по службе интересуюсь? Нет, любимый. Я — не дурочка. Хотела познакомиться с великим и ужасным…

— Гудвином, — перебил Миша.

— Каким Гудвином? — удивилась Маша.

— Есть такой сказочный персонаж, — усмехнулся Миша. Со злорадством понимая, что это он у Бати заразился привычкой сбить пафос момента нелепой, неуместной шуточкой.

— Невоспитанный солдафон, — вздохнула Маша, гладя торпеду приборной панели ладонью, проведя пальцами по большому, сильно наклонённому, выпуклому сразу во многих направлениях стеклу, — перебил девушку. А я хотела познакомиться с твоим отцом. И — боялась.