Михаил Михеев

Адмирал (сборник)

Адмирал

Вы безумно элегантныНа паркетах и коврах.И к лицу вам аксельбанты,И к лицу вам черный фрак.Вы – везучий, ох, везучий! —Словно нет на вас пальбы…И все решат, на всякий случай,Что вы – Баловень Судьбы!И все решат, и все решат…А, может – правда?(Алькор «Баловень судьбы»)

Соленые брызги на лице… Откуда они? Рефлекторный жест, стирающий их со лба, – и удивление. Рукав из жесткой материи. Какой рукав? Пижаму он не надевал, не любил их с детства, и даже сейчас отказался, лежал в майке. Впрочем, сейчас он стоит. Почему стоит? И почему так холодно? И откуда, черт побери, брызги? Лишь после этого вопроса он открыл глаза.

Перед ним было море. Огромное, холодное, без малейших признаков голубизны. Серые и тяжелые, как свинец, волны перекатывались отчего-то бесшумно. Нет, не бесшумно, просто их шелест заглушал глубокий, ровный гул, идущий почему-то из-под ног. В этот момент его качнуло, и он еле устоял на ногах.

– Герр адмирал, вам нехорошо?

Он на несколько секунд замер, вслушиваясь в себя, и не понимая, что здесь еще не так. И лишь секундой позже осознал – вопрос был задан не по-русски. Немецкий, да – он его никогда не учил, но, было дело, сталкивался с бошами и отличить их язык от английского или французского мог вполне. Но главное, он не только смог узнать его, но и понял, что ему сказали, причем так, словно немецкий язык был ему родной…

Медленно обернувшись, он обвел глазами стоящих позади него людей. Их оказалось неожиданно много, одетых в незнакомую черную форму с витыми погонами. Погоны он узнал – в фильмах о войне видел. Такие погоны носили… немцы? Да, немцы. Фашисты. А еще он понял вдруг, что перед ним не только море, а еще и палуба корабля, утыканные орудиями пирамиды надстроек и, как апофеоз, жуткие в своем бронированном совершенстве орудийные башни. И в этот момент он вспомнил все!

Рак. Последняя стадия. Этот диагноз Иван Павлович Колесников воспринял почему-то спокойно. В конце концов, если тебе далеко за восемьдесят, к вопросу жизни и смерти начинаешь относиться философски. Тем более если пережил не только жену, но и детей, внуки где-то далеко и разве что звонят по праздникам, а сама жизнь не только не легкая, но и совсем небогатая. Скорее даже, наоборот. Впрочем, чего еще ждать математику и кандидату наук, всю жизнь преподававшему в провинциальном вузе и не дотянувшему к пенсии даже до профессора? Да ничего. Оставалось только привести в порядок дела (завещание написать да за коммуналку заплатить) и спокойно ждать конца.

В больницу не клали долго, да он и не настаивал. Только когда боль стала такая, что не получалось уже терпеть, он обосновался в небольшой палате, рассчитанной на четверых, но вмещающей почему-то шесть кроватей. И там, под храп соседа и шлепанье засаленными картами двух других, он и стал ожидать конца. В конце концов, оставались считанные дни, врачи это даже не скрывали.

В тот день он понял, что – все. Как? Да просто ничего не болело. Ремиссия – он читал про это. Уставший организм в последние часы отдает все резервы, некоторым это даже кажется признаком выздоровления, но на самом деле так ощущается первое дыхание смерти. Сколько осталось? Да несколько часов, вряд ли больше, но пока что его это не волновало. Пользуясь моментом, он отдыхал.

В этот момент и пришел Рабинович. Классический такой Рабинович, с круглой, окаймленной венчиком кучерявых волос, лысиной, пейсами, массивным висячим шнобелем и прочими атрибутами истинного еврея. Впрочем, Ивана Павловича и раньше это не волновало, а сейчас тем более. Да и знакомы они с Рабиновичем были, кажется, целую вечность. В институт пришли одновременно, были ровесниками и коллегами, хотя работали на разных кафедрах. Вдобавок, жили по соседству, через подъезд, и, хотя друзьями их никто не считал, хорошими знакомыми, которые не только здороваются при встрече, но и имеют общие интересы и вполне могут запросто зайти друг к другу в гости, чтобы посидеть за бутылочкой чего-то крепкого, они были. Так что Колесников даже обрадовался – в конце концов, хоть попрощаются. Да и вообще, это был первый человек, который навестил его за полуторанедельное пребывание в больнице.

– Ну что, Иван, как здоровье? – Рабинович выглядел бодро. Он вообще, в отличие от многих евреев, никогда и никому не демонстрировал вселенскую скорбь и не считал, что весь мир ему должен на том основании, что он ведет свой род от какого-то Моисея.

– Нормально, завтра умру. Или, может, сегодня, ближе к вечеру.

– Ну, ты давай не спеши. И вообще, такими вещами не шутят.

– Да я и не шучу, – пожал плечами Колесников. – Просто знаю.

– Еще пожить хочешь?

– Если так, как сейчас, то боже упаси.

– А здоровым, бодрым и наглым?

– Шутник ты, Соломоныч.

– Не шутник. Ладно, ходить можешь?

– Сегодня могу.

– Вот и хорошо, пойдем тогда, покурим. Тебе уже, наверное, все можно.

Они стояли в выстуженной морозом, заплеванной курилке, где нормальным людям не хотелось задерживаться даже на минуту, и Рабинович излагал ему свой план. Фантастика, смешанная с идиотизмом, еще год, да что там, пару месяцев назад иного эпитета от Колесникова эта затея и не удостоилась бы. Но сейчас – дело иное. В конце концов, Рабинович предлагал ШАНС! Зыбкий, убегающе малый, но все же шанс. От такого грешно отказываться. Не баре, чтоб харчами перебирать. Всего-то и надо, что из больницы уйти. Врачам наплевать, а триста метров до дому он как-нибудь пройдет. И Колесников согласился, логично рассудив, что хуже уже не будет.

Стакан крепкого чая. Последний – в жизни или здесь, уже не важно. Неспешный разговор. Тоже последний. А потом жесткая койка, к которой Рабинович его буквально прикрутил. На всякий случай – вдруг задергается, оборвет провода… Оно надо? Последний взгляд на старомодный, перечеркнутый длинной трещиной, белый потолок. А теперь закрыть глаза. Процесс еще не начался, можно просто полежать, отдохнуть – усталость навалились, словно тяжелое бревно. Он знал, что это такое – в железнодорожных войсках когда-то служил, и при прокладке новых дорог приходилось, в том числе, и лес пилить. Сейчас ощущения были очень схожие, но, как ни странно, ничуть не мешающие думать.

То, что предложил ему Цезарь Соломонович, и впрямь походило то ли на безумие, то ли на ненаучную фантастику. Тем не менее, в изложении старого еврея звучало все чертовски убедительно. Да чего уж там, умел Рабинович убеждать, именно поэтому, когда требовалось что-то продавить, к ректору всегда посылали именно его. И он шел, смиренно сидел в приемной, потом выдерживал начальственный ор – и получал, что требовалось. При этом никогда не забывая про собственный гешефт. Однако гешефт этот, как правило, заключался в чем-нибудь вроде тортика или коньяка, которые потом всеми вместе дружно и употреблялись. За это Рабиновичу прощали и выразительную внешность, и картавость, и даже полное нежелание ставить нужные оценки детям нужных людей. А самое интересное, он всегда и со всеми ухитрялся оставаться в хороших отношениях. Как? Про то знал только он сам и навыками делиться не спешил.

И кто бы мог подумать, что у насквозь рационального Рабиновича имеется некая страстишка. Причем не тайная – он просто ее не афишировал, а потому никто не обращал на нее внимания. Колесников, к примеру, точно не подозревал. Да и знал бы – так что с того? Кто-то интересуется чужими женами, кто-то рыбалкой… Рабинович любил фантастику.

Какой уж выверт сознания заставил его увлечься идеей о переселении сознания, не вспомнил бы теперь, наверное, даже он сам. Какая книга подтолкнула к этому, «Звездные короли» Гамильтона, «Дом скитальцев» Мирера или еще какая, тоже. И уж никто бы не подумал, что преподаватель задрипанного вуза из глубинки не только займется изысканиями (как раз такое вполне могло быть, люди, бывает, зацикливаются на всякой ерунде и тратят массу сил на ее воплощение в жизнь), но и добьется успеха. Во всяком случае, теоретически. Но, тем не менее, эксперименты на животных прошли успешно, и тут весьма удачно подвернулась двуногая мышка, которой нечего терять.

Правда, когда Цезарь Соломонович поделился с ним определенными нюансами процесса, Колесников решил, что тот окончательно поехал с катушек. Как оказалось, старому еврею пришлось, для начала, решить вопрос, мучающий всех фантастов и кучу восторженных юношей – о путешествии во времени. И ведь решил! Кто бы мог подумать, что Рабинович – гений? А все почему? Да потому, что переселение сознания, согласно его расчетам, оказалось возможным только в прошлое. И, кстати, не абы в какое, а в строго определенные точки. Правда, какая будет конкретная точка, вычислить можно было только весьма приблизительно. На вопрос, чем именно эти точки отличаются от других, Рабинович лишь спросил: «Тебе это надо?» И впрямь, не надо, так что вопросов Колесников больше не задавал, придя к выводу, что изобретатель и сам не все до конца понимает. Главное – они есть, эти точки, и наиболее подходящая (точнее, та, на перемещение до которой гарантированно хватало энергии) находилась в конце тридцатых годов двадцатого века. Не самое приятное время – но все же лучше, чем ничего. Главное, войну пережить, а там уж как-нибудь образуется.

Во-вторых, перемещенного можно было отслеживать. Как? Об этом Рабинович тоже не распространялся. Можно – и все тут. И этим отслеживанием он намерен был заняться, экспериментатор хренов. И вовсе не из любви к науке, а чтобы впоследствии самому перебраться туда и начать новую жизнь. Впрочем, почему бы и нет?

В-третьих, и едва ли не главных, сознание не просто перемещалось. Ему требовался новый носитель. А вот подсадить его абы в кого не получалось, требовался человек, генетически схожий по определенным критериям. Проще говоря, родственник, можно дальний. Это, конечно, накладывало определенные моральные ограничения, но, с другой стороны, семиюродный дядя пятнадцатиюродной тети родственник только формальный. Так что Колесникову оставалось лишь согласиться. Вот и лежал он теперь с проводами на висках, думал… А потом яркий свет, короткая страшная боль – и вот уже он летит по радужному тоннелю…

Он сидел в роскошной адмиральской каюте, пил крепкий кофе и размышлял. Тот факт, что адмирал затребовал кофе в неурочное время, наверняка кое-кого удивил – но не насторожил. В конце концов, адмиралы отличаются от простых смертных тем, что имеют право не обращать внимания на подобные мелочи. Даже самые пунктуальные из них. Вот и оставалось сидеть да размышлять, благо никто не мешал.

Итак, вот ведь угораздило попасть не куда-нибудь, а в тело адмирала Лютьенса, и не когда-нибудь, а во время боевого похода. Счастье еще, что исчезло только сознание немца. Навыками и памятью прежнего владельца этого тела он мог пользоваться так же легко, как и своими, а то бы живо попал в ласковые руки докторов. Хотя, конечно, интересно, как он, чистокровный сибиряк, очутился в теле немецкого офицера? Ну да это, честно говоря, дело не десятое – сотое. Мало ли с каким бравым казаком могла согрешить прабабка адмирала во время наполеоновских войн, к примеру? Да и вообще, русские гуляли по Европе не так уж и редко. Случалось, торговали, случалось, воевали, так что пути генетики неисповедимы.

Хуже другое. Адмиралу уже за пятьдесят. Не так уж много времени он, выходит, себе прибавил. Хотя, с другой стороны, все равно лучше, чем ничего. К тому же тело в хорошем состоянии, лет тридцать протянет, если за ним следить. Только вот незадача, на дворе-то война!

Колесников не считал себя знатоком истории, но Пикуля почитывал. Можно сказать, на его книгах интерес к военно-морской истории и возник, и Лютьенс самым краешком в этот интерес вписывался. Не сильно, однако же кое-что в памяти отложилось. В том числе и тот факт, что долго адмиралу не протянуть. Весной сорок первого года он выйдет в рейд на линкоре «Бисмарк» и отправится с ним вместе на свидание с акулами. Перспектива не самая завлекающая. И прежде, чем думать о долгой и счастливой жизни, да и вообще строить хоть какие-то планы, требовалось решить этот вопрос, причем, желательно, радикально.

А вообще, Рабинович, конечно, гений, но морду ему стоило бы набить. Хотя бы за то, что перед самой войной подсадил в тело врага. Пускай и не со зла, пусть даже случайно. Впрочем, может статься, такая возможность еще представится.

Колесников откинулся на спинку дивана, потер ноющие виски и, уже проваливаясь в дремоту, подумал, что пора одеваться – надо было идти на мостик, оценить, кто есть кто, не только с позиций знаний адмирала, но и своих собственных. И заодно осмотреть корабль, освоиться на нем – в конце концов, линейный крейсер «Шарнхорст» и его систершип «Гнейзенау» в боевом походе, и что будет дальше – предсказать довольно сложно.

Волны представляли для крейсера едва ли не большую опасность, чем гипотетические вражеские корабли. Как только ветер крепчал, носовую часть «Шарнхорста» буквально заливало, и уже не раз случались проблемы с электрооборудованием, которое со страшной силой закорачивало. Однако укрыться от шторма не имелось никакой возможности – согласно диспозиции, наиболее мощные боевые корабли недавно возрожденного буквально из небытия германского флота должны были располагаться именно здесь, обеспечивая прикрытие войск от возможного появления британского флота. Шла операция «Учения на Везере», и сейчас немецкие солдаты брали под свой контроль Норвегию и Данию. Бои шли не то чтобы очень яростные, но, теоретически, все висело на волоске. И лишь Колесников знал точно, что сейчас, в этом маленьком эпизоде большой войны, немцы победят.

Откровенно говоря, захват этих стран выглядел по всем статьям логичным. Хотя бы потому, что они уже давно де-факто находились под британским управлением. Во всяком случае, в области внешней торговли уж точно. И терпеть запрет ввоза через Норвегию той же шведской руды Германия не могла себе позволить. Да и англо-французские войска на территории этих стран могли появиться в любой момент, поэтому формальный повод для удара, пускай с натяжкой, присутствовал. Учитывая же сильнейшие пронацистские настроения в Норвегии, был неплохой шанс не просто оккупировать эту территорию, но и, в перспективе, получить лояльное население, а значит, промышленность и новых солдат. В общем, игра стоила свеч.

План, разработанный германским командованием, был хорош. Вот только страдал он тем, что и большинство планов немецкого генштаба, – в нем все было продумано настолько четко, что практически не оставалось места для импровизации. Соответственно, как только что-либо начинало идти не так, сразу же возникали серьезные проблемы, а с оперативным реагированием на них у немцев получалось так себе. Спасали же, как правило, действия командиров низшего звена – от комвзвода до командира батальона. Эта молодежь, выкормыши нацизма, обладала немаловажным достоинством – была не столь зажата старонемецкими, имперских еще времен, догмами. Соответственно и действовать они могли не только дисциплинированно, но и куда инициативнее, чем офицеры старой школы, хотя, может, и не столь умело. Не все, конечно, но таких тоже хватало, а вкупе с традиционно хорошей подготовкой солдат это давало убойный результат, который ощущали на себе по очереди все армии Европы.

Тем не менее, пока что импровизации сводились к неизбежному минимуму. Потомки викингов оказывали на удивление слабый отпор захватчикам. Точнее, какие-то их подразделения сражались и храбро, и умело, но большинство предпочитало ограничиться формальными действиями. К тому же отменно сработали десантники, сумевшие захватить аэродромы и нейтрализовать норвежскую авиацию. В общем, победа была у немцев в кармане, но крутилось в голове у Колесникова воспоминание о том, что еще ничего не закончено и потери у немецкого флота здесь будут бешеные. От кого – ясно, британцы расстараются. Не норвежский же флот отметится, частью уничтоженный в море, а частью захваченный прямо в портах. Англичане. Но вот как это произойдет, Иван Павлович не помнил. Не сохранила память когда-то мельком читаные нюансы, да и голова болела знатно. Все же перенос для него бесследно не прошел.

– Адмирала просят прибыть на мостик!

Колесников несколько секунд недоуменно смотрел на адъютанта и только потом сообразил, что адмиральские уши привычно отбросили все приличествующие истинным немцам формальности. Затем кивнул, чуть замедленными движениями (не освоился еще с моторикой нового тела) оделся. Ну что же, назвался груздем – держи пальцы веером, а то съедят и не подавятся. Придется командовать – именно этого от него сейчас ждут. Ну а легкую неадекватность поведения спишут на недомогание, он об этом уже всех предупредил. Никто и не удивился, кстати, все же в зимнем штормовом море торчать на открытом всем ветрам мостике для здоровья чревато. Доктор выдал даже какую-то дрянь от простуды. И, кстати, это наводит на интересные мысли, ведь чтобы посреди ночи выдернуть из постели больного адмирала, требуются веские основания. Неужели началось?

Убедиться в том, что мысли ему в голову сегодня приходят исключительно правильные, Колесников смог уже через несколько минут. Доклад командира «Шарнхорста», капитана первого ранга (мозг автоматически перевел кэпитэн цур зее в привычную систему единиц) Курта Цезаря Хоффмана был по-немецки четок и лаконичен. Бравый и достаточно молодой для своей должности офицер (а что поделать, военный флот Германии от гигантских размеров времен кайзера ужался до нынешних, относительно несерьезных, и потому конкуренция между офицерами подчас была дикая) вполне профессионально обрисовал ситуацию. На радарах крупный объект, движется в их сторону. К германскому флоту отношения, естественно, не имеющий – уж они бы знали. Судя по всему, средних размеров торговое судно или военный корабль, но скорость невелика. Их эскадру, разумеется, еще не заметил.

Вот с последним утверждением Колесников готов был аргументированно поспорить. Используемые британцами радары, основанные на честно свистнутых советских разработках, значительно превосходили все, что имели немцы, это новоиспеченный адмирал помнил точно. Для немцев данное обстоятельство долго оставалось неизвестным, не в последнюю очередь благодаря их гонору и убеждению, что в области высоких технологий они лучшие в мире. Даже тот факт, что радар «Шарнхорста» чужой корабль не видел, отслеживал его только «Гнейзенау», ничего не поменял в голове офицера старой выучки. Сказано, что они лучшие – значит, они лучшие, и другого быть не может. Придурки…Так что если перед ними военный корабль (а скорее всего, так оно и есть), то его командир уже давным-давно знает о немецкой эскадре, а главное, не боится ее. И если это и впрямь не заблудившийся от великого ума транспорт, то им предстоит иметь дело либо с быстроходным крейсером, командир которого намерен зачем-то посчитать немецкие вымпелы на расстоянии прямой видимости, либо, что более вероятно, с чем-нибудь линейным. И эта перспектива не радовала.

Колесников хорошо понимал, какие проблемы на них могут свалиться. «Шарнхорст» и «Гнейзенау», разумеется, великолепные корабли, но оба они – наследие кораблестроительной школы, развившейся в Германии после Великой войны. Не самой лучшей школы, стоит признать.

Тогда немцам запретили строить крупные военные корабли. Что поделаешь, проигравшие не спорят, они подчиняются. Вот и пришлось извращаться. Строить океанские рейдеры на дизельном ходу, к примеру, обзывая тяжелые крейсера броненосцами, ограничивая их водоизмещение. В результате получилась интересная ситуация – корабли как бы подвешивались между классами, что было дорого, требовало массу усилий (германские инженеры тут, надо признать, оказались на высоте) и, вдобавок, не обеспечивало требуемую эффективность. «Шарнхорст» оказался наследником такой методики. В результате отлично защищенный, быстроходный корабль получился не только недостаточно мореходным, но и банально недовооруженным. Создатели его, похоже, и сами не представляли себе, что хотят получить на выходе, и в тот момент, когда британские аналоги несли пятнадцатидюймовую артиллерию, немецкие корабли вынуждены были довольствоваться жалкими одиннадцатью дюймами. В условиях современной морской войны, право слово, не смешно.

Эх, посмотреть бы за горизонт, но погода не даст выпустить самолеты. Стало быть, придется думать, а там и своя память, может, проснется. Читал же что-то, читал, аж в затылке свербит.

Итак, что там есть у британцев? Не здесь, они перебросили сюда, по данным разведки, то ли три, то ли четыре линейных корабля, но слишком часто германские разведчики ошибались. Итак, линкоры типа «Нельсон», две штуки. Старье, машины которых предельно изношены. Даже если такой корабль с какого-то перепугу оказался здесь, уйти от него не сложно. Огневая мощь, конечно, приличная, девять орудий калибром шестнадцать дюймов, не считая всякой мелочи, но малая скорость и неудачное расположение башен фактически ополовинивают его возможности. Что там еще? Еще более древние, типа «Куин Элизабет»? Они вроде в Средиземном море сейчас, хотя британское адмиралтейство немцам о своих планах не докладывает. Но даже если и здесь, что с того? Восемь пятнадцатидюймовок, конечно, сила, но, опять же, общий износ плюс ходовые качества, изначально соответствующие прошлой войне, делают его малоперспективным для охоты. Через шторм, конечно, такие корабли пробьются легко, что в определенной степени нивелирует этот недостаток, но все равно со временем не поспоришь.

Линкоры типа «Принц Уэльский». Сильные корабли. Недостроенные. Нет их пока. Физически. И это радует. Линейный крейсер «Худ». Он тоже вроде далеко. А может, и нет – с проклятыми островитянами никогда точно не знаешь. С этим кораблем не хотелось бы столкнуться нос к носу – он не только огромен и красив, но и быстроходен и хорошо вооружен. Орудия, кстати, у него едва ли не лучшие в британском флоте. К тому же флагманский корабль Великобритании содержат в состоянии, близком к идеальному, а значит, в такую погоду, если захочет, догонит. И, если потребуется, утопит. Единственный недостаток «Худа» довольно слабое бронирование палубы, но сейчас это непринципиально – снаряды немецких кораблей для него все равно слабоваты.

– Герр адмирал, – прервал его рассуждения Хоффман. – С «Гнейзенау» передают – отмечены многочисленные малые корабли противника.

Колесников медленно кивнул. Все верно. Крупный военный корабль с эскортом из миноносцев или даже легких крейсеров. Неважно, в такую погоду эффективность что тех, что других невелика. Все равно, главное – их флагман.

Какие у противника еще могут быть козыри? Кажется, в этих водах могут оперировать их линейные крейсера. «Ринаун» и…

В голове словно щелкнуло что-то. «Ринаун». И ход боя разом вспомнился. Отступление. Точнее, обмен несколькими залпами – и бегство. В результате тяжелейшие повреждения почти без ущерба для врага и разгром, который английский линейный крейсер учинил потом эсминцам и транспортам.

На секунду он задумался. Как-никак, немцы через год нападут на СССР, будет Великая Отечественная война… Но это будет потом. Если вообще будет – он-то здесь и, возможно, удастся что-то изменить. И не погибнет дядя, и не останется без ноги отец. Но это все – потом, а сейчас перед ним такой же враг России, неважно, что говорящий на другом языке. И к тем, кто идет в этом десанте, у него никакой ненависти пока не наблюдается. Скорее, наоборот – командиров эсминцев прежний хозяин тела знал лично и, как следовало из его памяти, хорошо к ним относился. А еще, если он хочет здесь что-то поменять, надо «зарабатывать очки» в глазах руководства Германии. И это обстоятельство оказалось для принятия решения основным.

– Господа, спешу вас обрадовать – на нас идет «Ринаун».

Только потом он сообразил, что сказать так мог, скорее, русский офицер, а не немец, но, по счастью, никто не обратил внимания на непривычный речевой оборот. Собравшиеся были настолько ошарашены известием, что даже переглядываться начали только через пару секунд. А потом Хоффман, очевидно, как старший по должности и званию, что, в общем-то, обязывало принимать возможное недовольство командования на себя, осторожно спросил:

– Герр адмирал, вы уверены?

– Абсолютно. И нечего на меня так смотреть, Хоффман, не изображайте мне тут обиженного теленка. У командования имеются источники информации, о которых вам знать по должности не положено.

Вот так, сразу показать, что нечего спорить с командованием. Командир «Шарнхорста», похоже, сразу вспомнил, кто есть кто и чьи погоны красивше. Во всяком случае, резко принял стойку «смирно», да и остальные подтянулись. И, словно бы в доказательство слов адмирала, довольно далеко от немецких кораблей встали два высоченных столба воды – с дистанции свыше одиннадцати миль британский корабль начал пристрелку.

Когда он отдал приказ разворачиваться навстречу британцам, подчинились ему беспрекословно. Орднунг, чтоб его. Но лица у немцев были нерадостные – похоже, героями они не были и хорошо помнили: у «Ринауна» шесть орудий калибром пятнадцать дюймов, и удары их снарядов броня линейных крейсеров не выдержит. Видя это, Колесников усмехнулся одними губами и, повинуясь неистребимой преподавательской привычке, сухо пояснил:

– Это английское корыто лучше держит волну. И снаряды его на дальней дистанции пропорют нам палубы. А вблизи мы имеем шанс сыграть на большем количестве орудий и суммарном весе залпа, да и броневой пояс у нас куда толще. Если повезет и сделаем кроссинг, то у него будет четыре орудия против наших восемнадцати.

– Но мы можем попробовать оторваться, – робко заметил кто-то.

– Во-первых, – педантично начал перечислять Колесников, – он нас догонит. Или вы забыли, как наше бронированное чудо справляется со штормом? Никак. Во-вторых, отходя, мы сможем работать только кормовыми башнями и потеряем все преимущество в артиллерии. И, в-третьих, даже если линкорам удастся уйти, он устроит нашим транспортам и эсминцам резню не хуже лисы в курятнике. Мы прикрываем десант, а не бултыхаемся в море потому, что нам это нравится. Даже если мы погибнем, то остановим англичан и спасем жизни немецких солдат. Люди ценнее техники. И, кстати, герр Хоффман. Начинайте пристрелку. Вряд ли попадем, но кто его знает.

Насчет людей и техники он ввернул специально. Здесь находились не только офицеры, но и матросы – рулевые, сигнальщики… Офицеры промолчат, конечно, но солдатский телеграф работает в любой армии, и если удастся пережить этот бой, легенда об адмирале, жертвующем собой, чтобы спасти простых солдат, завтра же пойдет гулять по кубрикам, а там и по другим кораблям. И до пехоты рано или поздно дойдет. Что это даст? Может, и ничего, а может, очень многое. Как повезет. И наверняка доложат на самый верх. Чтобы при штабе да без стукача – да не бывает такого, адмирал точно знал про двоих, но наверняка есть и те, про кого он не слышал. Опять же, это может не привести ни к чему – а может понравиться дорвавшемуся до власти ефрейтору, просидевшему в окопах всю Первую мировую. Понравится – сострижем бонус. Нет – ну и пес с ним. В любом случае, репутацию ему это не испортит.

– Герр адмирал. Осмелюсь напомнить. Носовые башни кораблей в такой шторм заливаются. Может произойти замыкание и…

– Хоффман, – нытье отнюдь не жаждавшего лезть под вражеские снаряды командира «Шарнхорста» вызвало у Колесникова жуткое раздражение. Судя по всему, у настоящего адмирала было бы такое же чувство, поскольку он не почувствовал уже ставшей привычной паузы между мыслью и словами. – Пускай ваши матросы хоть бушлатами щели затыкают, но за результат вы мне отвечаете головой. И если башня выйдет из строя не от вражеского снаряда, а по любой другой причине, я отдам вас под трибунал! Ясно?

Начальственный рык возымел ожидаемое действие. Во всяком случае, все принялись заниматься своим делом, и не пытались лезть с личным мнением. И артиллеристы очнулись наконец от спячки – во всяком случае, башня «Антон» начала пристрелку. То же делали и артиллеристы «Гнейзенау». Даже если не попадут, нервы британцам попортят, цинично подумал Колесников, возвращаясь к руководству первым в жизни морским боем.

Как ни странно, он не испытывал даже намека на мандраж. Лишь несколько позже до него дошло – реакция тела, не раз слышавшего рев снарядов, позволяет сохранять спокойствие и сознанию. Биохимия, не более того. Сейчас это, а также еще не до конца освоенные знания адмирала Лютьенса пришлись более чем кстати.

Корабли шли на сближение с противником неторопливо – шторм и неудачная конструкция носовой оконечности весьма мешали. Из-за качки эффективность стрельбы тоже была первоначально околонулевой. Но дистанция, с первых минут боя не слишком большая, все равно достаточно быстро сокращалась, и результаты не замедлили сказаться. Причем, надо сказать, вполне ожидаемо.

Первыми накрытия добились англичане. Ничего удивительного, больший калибр – большая точность. По корпусу будто молотом ударили. Через секунду удар повторился. Это было еще не попадание, просто разорвавшиеся на небольшой дистанции снаряды контузили «Шарнхорст» взрывами. Что случится, если такие «чемоданы» угодят в слабобронированную палубу, не хотелось и думать. Впрочем, и в близких разрывах приятного мало, но на этот раз корпус выдержал, хотя лопнувшие от сотрясения лампы засыпали пол мелким стеклянным крошевом. Эту неприятность вполне можно было перетерпеть, хотя, конечно, от такой близости смерти разом стало неуютно.

Однако накрытие – это, конечно, хорошо, вот только достать до врага первыми удалось немцам. Не потому, что их артиллеристы оказались лучше, скорее, наоборот – Колесников помнил, что в той, прежней истории и те, и другие показали себя не на высоте, то ли из-за шторма, то ли еще почему. Но если у британцев процент попаданий выглядел удручающе низким, то у немцев он получился и вовсе безобразным. Однако сейчас, очевидно, сработала статистика – все же в сторону «Ринаун» вели огонь двенадцать тяжелых орудий, а в такой ситуации количество выпущенных «в сторону цели» снарядов значит не меньше, чем мастерство артиллеристов. А главное, результаты попадания увидели многие.

Одиннадцатидюймовый снаряд, выпущенный с «Гнейзенау», угодил в британский корабль позади второй башни и с грохотом разорвался среди пирамиды надстроек. Особого вреда он не причинил – вместо прямого удара произошла цепь рикошетов, и обошлось без пробития брони. «Ринаун», по сути, только хорошенько тряхнуло. Три с лишним сотни килограммов стали и взрывчатки превратились в огненный смерч и ливень осколков, но вред от него ограничился парой раненых. Однако вспышка от взрыва была замечена на германских кораблях, и известие, что «влепили», моментально прошло по отсекам. Естественно, реакция немцев была куда сдержаннее, чем у оказавшихся в подобной ситуации русских, но настрой сразу же заметно поменялся. Люди стали действовать и веселее, и злее, а это в бою немаловажно.

Для британцев это было звоночком, и, возможно, сделай они правильные выводы, все могло бы пойти и по-другому, но тут им повезло, причем дважды. Во-первых, залило-таки носовую башню «Шарнхорста». Замыкание в электропроводке – и громада массой в сотни тонн и огневой мощью с хороший, полностью автономный форт моментально превратилась в груду мертвого железа. Во-вторых, один из британских снарядов угодил в немецкого флагмана. По счастью, он ограничился тем, что сковырнул за борт грот-мачту, хотя на самом деле последствия от попадания оказались куда серьезнее. Сотрясение привело к выходу из строя кормового радара, что пока что не влияло на боевую эффективность корабля, но грозило серьезными проблемами в будущем.

Из вспышки взрыва и резкого снижения интенсивности обстрела британцы сделали не вполне корректные по причинно-следственным связям, но абсолютно логичные и правильные выводы. Германский флагман поврежден, и надо его поскорее добить, а учитывая шторм, для этого требовалось сблизиться. При всей своей чопорности англичане и азартный, куда более азартный, чем считающиеся импульсивными французы и итальянцы, и храбрый народ, поэтому даже мысли о том, что стоит отвернуть, уклоняясь от боя с двумя немецкими кораблями, моментально выветрилась из их голов. Напротив, они еще решительнее устремились вперед и даже увеличили скорость, что оказалось роковой ошибкой.

Колесников с каменным лицом стоял, не обращая внимания на взгляды подчиненных. Те в свете открывшихся обстоятельств совсем не против были бы отвернуть, но адмирал одним лишь холодным взглядом заставил их отшатнуться. Что творилось у него на душе, можно было понять лишь по тому, как хрустнули сжатые в кулаки пальцы. Продержаться, любой ценой продержаться, пусть и с уменьшившейся на треть огневой мощью и под жестоким обстрелом. Сократить дистанцию – и раздавить британца сосредоточенным огнем двух кораблей, а иначе никак. Всего несколько минут… И его линейные крейсера с немецкой дисциплинированностью шли вперед.

Дистанция сокращалась, точность огня возрастала. «Шарнхорст» практически не выходил из-под накрытий, то справа, то слева от него вставали огромные водяные столбы, некоторые даже окатывали палубу, словно того, что забрасывал на нее шторм, оказалось мало. От гидравлических ударов постепенно сдавала обшивка, по стыкам начала где понемногу, а где все интенсивнее просачиваться вода. Дважды пятнадцатидюймовые «чемоданы» попадали в корабль, разворотив палубу, а третий проделал огромную сквозную дыру в надстройках и благополучно разорвался над морем. Артиллеристы «Шарнхорста» смогли ответить на это всего одним снарядом, и тоже в надстройку, где он натворил дел, но воинственного пыла англичан охладить не смог.

Однако, принимая на себя всю ярость английских орудий и фактически жертвуя собой, «Шарнхорст» отвлекал их внимание от «Гнейзенау». Артиллеристы последнего вполне отдавали себе отчет, что долго так продолжаться не может, и на всю катушку использовали преимущества необстреливаемого корабля. За время сближения они добились целых пяти попаданий, которые не нанесли серьезного урона огневой мощи «Ринауна» (выбитая батарея из трех четырехдюймовых орудий не в счет), но продемонстрировали англичанам, что броня их корабля попаданий немецких бронебойных снарядов не выдерживает и дальнейшее сближение может оказаться вредным для здоровья.

Убедившись, что проклятые боши и не думают отворачивать, командир «Ринауна» отдал приказ о смене курса. Откровенно говоря, Колесникова он опередил буквально на минуту – тот, убедившись, что дистанция сократилась, и летящие по настильной траектории вражеские снаряды теперь смогут поразить только прикрытый мощным, соответствующим кораблю классом выше, броневым поясом борт, сам готовился отдать аналогичный приказ. Он планировал поставить британцев под продольный огонь, но тем самым давал им шанс отвернуть и разойтись на контркурсах. Однако получилось то, что получилось, англичане начали первыми, и оставалось лишь лечь на параллельный курс и, медленно сближаясь, надеяться на прочность брони и мастерство артиллеристов.

С ничтожной по меркам середины двадцатого века дистанции попадания начали следовать одно за другим. И вот здесь выяснилось, что пятнадцать орудий главного калибра против шести – это здорово! Даже без учета большего количества снарядов, сосредоточенный вес бортового залпа двух немецких кораблей превосходил возможности английского корабля. К тому же теперь в дело включились пятнадцатисантиметровые и стопятимиллиметровые орудия немецких линкоров, намного превосходящие и числом, и весом снаряда артиллерию среднего калибра британцев. Ну, и в качестве вишенки на торте у последних возникла еще одна проблема. Артиллеристам «Ринауна» приходилось распределять огонь между двумя немецкими кораблями, что тоже не улучшало его эффективность. А немецкие артиллеристы, хорошо понимая расклады, в этот момент развили максимальную, почти технически предельную скорострельность, и результат не замедлил сказаться.

Не прошло и получаса, как результат боя стал ясен. Несмотря на шторм, превратившийся в медленно ковыляющую по волнам груду развалин «Ринаун» пылал от носа до кормы. Возле разбитых орудий среднего калибра рвались снаряды, из шести пятнадцатидюймовок уцелело две, но и они могли угрожать наседающим немцам, скорее, номинально. Удары четырех шестидюймовых снарядов практически в упор, с интервалом в несколько секунд, башня пережила. Броня, детище английских сталеваров, оказалась на высоте, но теперь проворачивать стальную махину можно было только вручную, а дальномеры показывали дистанцию от Земли до Марса. Система же централизованного управления огнем отказала еще раньше, когда немецкие снаряды главного калибра вдребезги разнесли дальномерный пост, радар, да и вообще половину надстроек. Скорость корабля упала до жалких шести узлов, борта зияли огромными дырами, а дифферент на корму медленно, но неуклонно нарастал. Словом, имелся закономерный результат неравного боя, и огромный, водоизмещением свыше тридцати тысяч тонн, корабль представлял собой классическую иллюстрацию ужасов войны.

Однако, несмотря на повреждения, тонуть «Ринаун» пока не торопился, и у английских моряков оставался еще неплохой шанс довести его до базы. Ну, или хотя бы приткнуть к берегу, что в условиях шторма выглядело куда предпочтительнее шлюпок. Сейчас, несмотря на серьезные потери в личном составе, аварийные партии все еще боролись – и небезуспешно – с пожарами, ухитрялись локализовать затопления, а механики и вовсе делали чудо. Невзирая на то, что из четырех десятков котлов уцелело не более половины и из пробоин в бортах валил даже не дым – пар – машины все еще работали, и винты, неторопливо вращаясь, толкали крейсер вперед. В общем, шанс был, вот только немцы не желали отпускать свою добычу.

Бой дался эскадре Лютьенса нелегко. «Шарнхорст» с трудом ковылял по волнам, сохранив не более десяти узлов хода, и лишился всех орудий главного калибра. В носовую башню, и без того молчавшую, влетел снаряд, пробивший броню и уничтоживший артиллерийские расчеты до последнего человека. В башне «Цезарь» снаряд угодил в ствол орудия перед самым выстрелом, вызвав детонацию уже находящегося в нем снаряда и приведший к полному уничтожению башни. Теперь ее руины гнилым зубом торчали посреди палубы. Третью башню попросту заклинило. Досталось и всему остальному, но, как ни удивительно, несмотря на ураганный огонь и преимущество в калибре орудий, нанести «Шарнхорсту» повреждения, угрожающие его живучести, британцы не смогли. Броневой пояс толщиной в триста пятьдесят миллиметров выдержал обстрел, и ни разу за весь бой крен корабля не превысил трех градусов, а машины исправно работали. Больше проблем доставлял поврежденный руль, перо которого с трудом установили в нейтральное положение. В принципе, из-за необходимости в шторм управляться машинами и снизился ход. Так что ситуация выглядела тяжелой, но далеко не безнадежной, и за способность корабля вернуться на базу можно было не волноваться.

По сравнению с ним, «Гнейзенау» отделался очень легко. До момента, когда удачным залпом удалось подавить кормовую башню «Ринауна», он получил всего два снаряда главным калибром. Один из них, правда, сделал в носовой оконечности немецкого корабля дыру размером с добрые ворота, и пришлось снизить ход – несмотря на то, что пробоина была заметно выше ватерлинии, волнами ее заливало изрядно. Помпы справлялись, но усугублять положение не хотелось, а общая потеря скорости другими участниками боя позволяла «Гнейзенау» без ущерба предотвратить ускорение затопления. Второй снаряд повредил офицерские каюты – неприятно, но на боевых возможностях корабля это сказалось меньше, чем гибель от того же взрыва десятка матросов. Правда, стодвухмиллиметровых снарядов линейный крейсер успел нахвататься изрядно, однако повреждения надстроек можно было перетерпеть, а борта ими попросту не пробивались. Получить же снаряд в слабо защищенную палубу «Гнейзенау» уже не грозило, на последнем этапе боя траектория их была не просто настильной – противники били друг по другу практически в упор.

По всему выходило, что именно «Гнейзенау» светила полезная, но малопочетная роль палача. Оставшийся практически безоружным «Шарнхорст» мог долбить британцев остатками среднего калибра хоть до посинения без серьезных шансов на успех. Сдаваться английские моряки не собирались, а отпускать их не хотелось от слова «вообще». Не для того дрались, не для того умирали. И потому обстрел линейного крейсера не прекращался ни на минуту. Впрочем, у немецких артиллеристов появились и новые цели.

Британские эсминцы, лидером которых, собственно, и выступал «Ринаун», наконец подоспели к месту боя. Обычно стремительные и смертельно опасные, в шторм эти корабли разом теряли свои преимущества. Их валяло на волне, не давая толком организовать огонь и без того достаточно маломощной артиллерии, а скорость падала настолько, что угнаться за идущим в атаку линейным крейсером они попросту не могли. Главное же, основное оружие эсминцев – торпеды – в такой ситуации теряло свою эффективность. То есть выпустить-то их можно было, а вот попасть – уже вряд ли, волны делали курс торпед абсолютно непредсказуемым. Единственный плюс – облегчался корабль и избавлялись от взрывоопасного груза, но – не более. Словом, атаковать пусть и поврежденных, но далеко не беззащитных гигантов им сейчас категорически не рекомендовалось.

Однако не из того теста слеплены британские моряки, чтобы бросить своих и с позором ретироваться, даже не попробовав склонить часу весов на свою сторону. Девять эсминцев начали атаку, несмотря на плотный заградительный огонь. Обстрел с них был, скорее, средством занять артиллеристов и слегка давить на нервы немцам – за все время атаки в цель попал только один снаряд, что уже можно считать везением. Непонятно даже, на что они рассчитывали, ведь чтобы в шторм иметь шансы дотянуться до немецких кораблей торпедами, им пришлось бы выходить на минимальную дистанцию под огнем «Гнейзенау». И отрезвление наступило достаточно быстро.

Уже после третьего залпа «Гнейзенау» среди идущей в первой волне четверки эсминцев начали подниматься в небо фонтаны накрытий. Еще через минуту на одном из британских кораблей плеснуло яркое пламя, почти сразу же скрытое высоченными всплесками от падения других снарядов. Когда они опали, стало видно плачевное положение корабля. Одиннадцатидюймовый снаряд буквально оторвал ему носовую оконечность, и теперь быстро теряющий ход эсминец на глазах погружался в волны. С палубы его горохом сыпались за борт фигурки людей – очевидно, спасать корабль было уже бесполезно.

Почти сразу под накрытие попал второй эсминец. Попаданий удалось избежать, но близкие взрывы контузили корабль, и он, замедляясь, начал отворачивать. Остальные в безнадежный бой не полезли, ограничившись выпущенными торпедами. В другое время залп семи эсминцев не оставил бы немецким кораблям и тени шанса, но сейчас наблюдатели «Шарнхорста» смогли заметить лишь одну торпеду, прошедшую далеко за кормой, остальные же бесследно канули в штормовом море.

После отступления эсминцев эскорта наступил момент истины и для «Ринауна». Под градом тяжелых снарядов упорно огрызающийся остатками противоминной артиллерии корабль окончательно потерял ход, а затем начал быстро ложиться на борт. Наблюдающий за этим Колесников вздохнул и только сейчас почувствовал, что китель его насквозь промок от пота. Снял фуражку, провел рукой по волосам, и ничуть не удивился, почувствовав себя будто из бани.

– Господа, я поздравляю вас с победой германского флота. «Адмирал граф Шпее» отмщен.

Слова получались будто сами собой. Собравшиеся вокруг офицеры внимали адмиралу с немым восхищением. Колесников усмехнулся:

– Начинаем спасательную операцию. Наши враги были храбрыми людьми и хорошими моряками, не стоит бросать их здесь. И рассчитайте курс, сразу после того, как подберем англичан, возвращаемся на базу.

– А может, «Гнейзенау» лучше продолжить патруль? – робко поинтересовался кто-то.

Колесников вздохнул:

– С расстрелянным боезапасом? Думайте, о чем говорите, молодой человек. В этих водах у Великобритании еще как минимум три линкора, и оставить «Гнейзенау» значит подписать ему приговор. Если он встретится с любым из них, то жизнь корабля будет исчисляться минутами. И, кстати, для нас задерживаться в этих водах сейчас тоже противопоказано, поэтому постарайтесь справиться в кратчайшие сроки. И – домой.

Спасательную операцию можно было описать всего одной фразой: «скоро сказка сказывается – нескоро дело делается». В этом плане русские народные сказки оказались пророческими – вылавливание британских моряков заняло почти два часа, и Колесников с трудом удержался от того, чтобы не сгрызть себе ногти до локтей. Радары «Шарнхорста» были уничтожены, а те, что стояли на «Гнейзенау», после многочисленных сотрясений в бою не вызывали доверия. Колесников читал в свое время, что от сотрясений навернулся звонким медным тазом радар на куда более мощном «Бисмарке», и закономерно полагал, что здесь и сейчас может случиться то же самое. А значит, в любой момент, прячась за пелену дождя, может скользнуть хищная тень британского крейсера, обнаружить их и навести на поврежденные линейные крейсера главные силы вражеского флота. Однако показывать волнение было нельзя, и оставалось лишь изображать нордически спокойного, уверенного в себе адмирала, которому все нипочем, и даже попадание вражеского снаряда неспособно заставить его изменить выражение лица. В принципе, опыт имелся – только что весь бой так себя вел, но Колесников чувствовал, что нервы придется всерьез поправлять, и, желательно, коньяком.

В том, что операция затянулась, не было вины его подчиненных. Просто огромные корабли, тем более в шторм и поврежденные, малопригодны для вылавливания из воды плавающих то здесь, то там, людей. Шлюпки были частью разбиты, а в шторм спускать уцелевшие выглядело не самой удачной идеей. Людей вылавливали погрузочными сетями, бросали им концы, за некоторыми, ослабевшими и неспособными самостоятельно удержаться за веревку, спускались, привязав себя тросами, немецкие матросы. Война еще не дошла до той стадии ожесточения, когда вид тонущего противника вызывает чувство удовлетворения или радости. Пока что все здесь были в первую очередь моряками, а потом уже врагами, но скоро это должно было закончиться…

Спасенных оказалось чуть более трехсот человек. Кого-то наверняка не заметили в волнах, кто-то ушел на дно вместе с кораблями или погиб во время боя. На «Ринауне» экипаж был свыше тысячи человек, сколько-то на эсминце, выходило, что погибло от двух третей до трех четвертей тех британцев, что шли в этот бой. Война…

Возвращение получилось воистину триумфальным. Германия слишком отвыкла от побед на море и теперь восторженно встречала героев. Ведомство доктора Геббельса тоже внесло свою лепту в процесс, раструбив на весь мир о великом успехе кригсмарине. На взгляд уже вполне освоившегося в новом теле Колесникова, мелкие странности которого окружающие списывали на легкую контузию (мнение, имеющее право быть, поскольку пару раз снаряды взрывались совсем рядом, и сотрясало боевую рубку «Шарнхорста» изрядно), не такой уж и большой оказался успех. Все же один потопленный корабль, причем не самый мощный и порядком устаревший, никак не тянул на разгром британского флота, как о том вещали на всех радиостанциях. С другой стороны, это все же было победой, к тому же обеспечившей успех, в том числе и других подразделений армии и флота. Как-никак «Ринаун» в этот раз, в отличие от прошлой истории, не смог порезвиться на германских коммуникациях, и эсминцы, которые тогда отправились на дно, здесь уцелели. Причем их командиры наверняка хорошо понимали, что могло случиться, не останови силы Лютьенса британскую эскадру. Да и не только они. Это знание добавляло Колесникову очков как среди командиров кораблей, так и в глазах гросс-адмирала Редера, хотя наверняка в штабах найдутся и те, кто посмотрит на свежеиспеченного героя косо.

Кстати, наверняка косо будут смотреть и рабочие верфей Киля, им-то работы изрядно добавится. Как ни крути, восстанавливать поврежденные корабли требуется в кратчайшие сроки, а повреждения огромны. Впрочем, им не привыкать, справятся. Не зря же получают свои деньги, цинично подумал Колесников.

Встречать корабли заявилась целая толпа официальных, полуофициальных и неофициальных лиц. Последние – это в основном партийные функционеры, любители поорать «Хайль!». Колесников с трудом удержался от того, чтобы поморщиться – все же нацистские приветствия его, воспитанного и большую часть жизни прожившего в СССР, раздражали страшно. С удивлением он понял, что прежний носитель этого тела был с ним солидарен. Не было, конечно, оставшейся наследием той войны ненависти, но все равно служака до мозга костей и монархист по убеждениям, Лютьенс считал большинство наци дорвавшимся до власти быдлом. И, кстати, был противником репрессий против евреев. Не иначе, русская кровь, пусть и до жути разбавленная, сказывалась, хотя, возможно, это был некий снобизм человека, сделавшего себя благодаря личным качествам и таланту, а не поднимавшегося по служебной лестнице благодаря древности рода и протекции.

Как бы то ни было, приходилось играть по здешним правилам, отвечать на приветствия, жать руки и демонстрировать лояльность. Еще требовалось улыбаться огромной толпе совершенно искренне ликующего народа. Боги, как же легко управлять немцами, отдай им приказ – и они станут его выполнять, причем совершенно искренне радуясь успеху и некритично относясь к своим действиям. Хоть дома строй, хоть пленных расстреливай. Орднунг, чтоб его. И осознание этого еще более усиливало раздражение.

Между тем, опытный взгляд политика (а попробуй добиться высот, не владея этим искусством, хотя бы даже на уровне своей профессии) вычленил тех, кто был здесь по-настоящему важен. Гитлер, разумеется, не прилетел, ограничился телеграммой, но и без него… хватало. Во-первых, это, разумеется, собственное начальство. Гросс-адмирал Редер собственной персоной. Умнейший человек, но фанат больших кораблей. И тот факт, что они имеют свойство заслонять горизонт, периодически забывающий. Впрочем, с Лютьенсом у них достаточно хорошие отношения, хотя бы потому, что последний всегда поддерживал шефа и, вдобавок, готов был выполнить любой приказ.

Появление Редера здесь, конечно, обоснованно. А вот его соперник Дённиц не приехал, небось, опять занимается своими подводными игрушками, холит их и лелеет. У этого другая крайность, он крупные корабли воспринимает лишь как средство поддержки субмарин. Но, стоит признать, тоже не дурак, и для подводников отец родной. Хотя, будучи убежденным нацистом и ярым поклонником Гитлера, он вызывал у Лютьенса некоторое отторжение.

Во-вторых, заявился Геринг. Толстяк и сибарит. Будучи чуть более продвинут в вопросах медицины, чем его предшественник, Колесников моментально сообразил, что виной ожирения командующего люфтваффе является сильнейшее нарушение обмена веществ, которое здесь и сейчас лечить толком еще не умели. И даже сложно представить его молодым и стройным, легко взбирающимся в маленькую кабинку хрупкой этажерки, чтобы творить чудеса в боевом небе. Впрочем, Лютьенс видел его молодым… Флот Геринг недолюбливал, считая корабли лишь пожирателями топлива, так необходимого его любимой авиации, но удержаться от поздравлений не мог – положение обязывало. Впрочем, поздравлял он Лютьенса совершенно искренне, как солдат солдата, признавая и храбрость, и удачу моряков. А может, просто доволен был ходом норвежской операции – как-никак, его ребята сработали там отменно, в числе прочего, сумев угнать из-под носа у норвежцев кучу самолетов. А раз так, то был он благодушен, доволен жизнью и, наверное, в честь этого даже предложил адмиралу поохотиться вместе. Пришлось неопределенно покивать и поблагодарить – мол, когда-нибудь, как только позволят дела, обязательно и с превеликим удовольствием.

Третьей особо важной персоной оказался Борман. Откуда он здесь взялся, было непонятно, никаких серьезных должностей этот классический партноменклатурщик вроде бы не занимал, но при этом слово его весило очень много, немногим меньше, чем у самого Гитлера, и вполне сопоставимо с Герингом. Знаком с ним старательно не лезущий в большую политику адмирал был лишь шапочно.

Впрочем, эта сладкая парочка, благожелательно покивав, занялась своими представительскими обязанностями. В смысле, толкала речуги на огромном и вроде бы стихийно, но при этом с истинно немецкой четкостью организованном митинге. Пришлось и самому, на правах героя дня, сказать пару слов. Получилось не очень, но это было тоже воспринято, как должное. «Я старый солдат и не знаю слов любви», хотя это, конечно, совсем из другой оперы. В общем, ему простили солдафонскую неотесанность, зато эти двое разливались соловьями. И ведь пришлось, дико скучая, присутствовать, никуда не денешься.

Больше всего это напоминало Колесникову выступления каких-нибудь деятелей уездного масштаба времен позднего СССР, разве что бумажками не пользовались. Рапорт о том, как все хорошо, чествование героев-космонавтов, точнее, применительно к местным условиям, героев-моряков, и прочие красивые слова. Упор на героизм, естественно – искалеченный борт «Шарнхорста», с которого, собственно, и шло вещание, смотрелся шикарной и очень уместной декорацией. Единственная разница, что в восьмидесятых годах в СССР народ уже привык делить сказанное кто на два, а кто и на десять, а здесь этому искренне верили. Ну и пес с ними, главное, не зевнуть…

Разговор с гросс-адмиралом Редером состоялся вечером. В смысле, не поздравления, а нормальный, серьезный разговор. По счастью, адмиральский салон на «Шарнхорсте» уцелел, Редер не хотел разговаривать в штабе. По его словам, там развелось слишком много лишних ушей, а на линкоре, большая часть экипажа которого отдыхает на берегу, подслушивать попросту некому. Не то чтобы командующий кригсмарине собирался говорить какие-то крамольные вещи, но все же чтобы о разговоре знало слишком много народу, он не желал. И Лютьенс его в этом поддерживал. Неприятно, как-то так.

– Ну что, Гюнтер, натворил ты дел…

– Что я опять сделал неправильно, Эрих? Объясни уж. Вроде бы победил.

– И покалечил два корабля.

– Иначе потери были бы куда серьезнее.

– Да знаю я, – гросс-адмирал досадливо махнул рукой и, пригубив коньяк, поудобнее развалился в кресле. В отличие от сухощавого Лютьенса, который в нем буквально тонул, Редер был плотно сбит и места ему, соответственно, требовалось больше. – Только мне теперь месяц отписываться и доказывать Самому, – тут он многозначительно указал пальцем вверх, – что твои действия были единственно верными. Хотя нет, это сам доказывать будешь, тебя завтра вызывают в Берлин на доклад.

Колесников безразлично пожал плечами. На доклад – значит, на доклад, тем более, не в первый раз. Редер заметил этот жест, поморщился:

– Ты, кажется, не понимаешь, Гюнтер. От флота ждут действий.

– Они получили действия, да еще какие! Пожалуй, «Ринаун» был единственным серьезным кораблем, который мы могли уничтожить, и шанс, что мы встретим именно его, да еще в выигрышном для нас составе, да еще сумеем победить, да еще… В общем, мы ухватили за хвост удачу.

Колесников даже немного забылся и говорил невероятно эмоционально. Едва удержался от того, чтобы прямо здесь же не подсчитать, каковы они были, эти шансы, но поймал удивленный взгляд Редера и опомнился, стух, вновь превращаясь в немецкого адмирала. Который, пусть и обладал, несмотря на похожую на вампира внешность, беззлобным и легким характером, почему и становился периодически душой компании, на такие вспышки вряд ли был способен. Впрочем, он же теперь «контуженый», ему можно.

– Они… получили действия, – медленно сказал Редер. – И будут ждать новых. Сначала – ждать, потом – требовать. А у нас всего два корабля, и оба придется ставить в док.

Колесников попытался вставить слово, но гросс-адмирал остановил его резким жестом. Похоже, разговор пошел не вполне так, как планировалось, и теперь он обдумывал расклады на ходу. Пришлось замолчать и внимательно слушать, в конце концов, Редер куда лучше него владел ситуацией в высших эшелонах власти.

– Понимаешь, Гюнтер, там, наверху, собрались люди, большей частью далекие от понимания того, как живет флот, что он может и чего не может. Фюрер, при всем моем уважении, профан. Да, он честно отвоевал в ту войну, как и мы с тобой, но его кругозор остался кругозором солдата, который видит лишь то, что можно разглядеть из окопа. Да ты и сам это понимаешь. Сейчас он политик, искусный, талантливый, но понимания многих нюансов это ему не добавило. Он авантюрист до мозга костей, и пока что все авантюры не просто сходят ему с рук – они приносят успех, и чем дальше, тем больше он теряет связь с реальностью. К тому же, как и любой художник, он мыслит образами, а не цифрами, а война – наука точная, в ней такой подход чреват ошибками. Пусть даже мелкими, тактическими, но которые, тем не менее, имеют свойство накапливаться и давать потом совершенно неожиданный эффект.

Да ты сам подумай. Мне было сказано, что Германия имеет еще не менее шести лет на подготовку. Шесть лет, ты понимаешь, Гюнтер? Вся кораблестроительная программа строилась, исходя из этих сроков. И в результате мы оказались к ней не готовы! И приходится выходить против английского флота с голой ж…!

Редер почти кричал, чего Лютьенс никогда не замечал за ним ранее. Не долго думая, он встал, щедрой рукой налил коньяку, приложил лимон, кофе… Подумал еще, что это будет слишком по-русски, но ничего менять не стал, просто сунул получившуюся композицию в руки гросс адмиралу. Тот недоуменно посмотрел на него, потом кивнул, залпом выпил, зажевал, невидящими глазами глядя в пространство, и вздохнул.

– Спасибо… Так вот, Гюнтер, у нас имелось всего два корабля, способных хоть как-то противостоять английским. Я молчу про наши броненосцы, они хороши в качестве рейдеров, но при встрече с сильным противником… В общем, сам понимаешь.

Колесников и в самом деле понимал, даже не прибегая к памяти адмирала. Совсем недавно карманный линкор «Адмирал граф Шпее» был настигнут в Атлантике тремя британскими крейсерами. Теоретически он должен был их раздавить, шесть одиннадцатидюймовых орудий, почти таких же, как и на «Шарнхорсте», давали ему огромное преимущество. А у британцев самый мощный из кораблей нес лишь восьмидюймовки, два других и вовсе были легкими крейсерами, слабо вооруженными и почти незащищенными. Тем не менее, рейдер проиграл бой и, получив серьезные повреждения, был подорван экипажем в нейтральном порту. Командир «Шпее», капитан первого ранга Ганс Лангсдорф, застрелился.

– Корабли у нас и сейчас имеются. «Гнейзенау» можно привести в порядок относительно быстро.

– И гнать его в море в одиночку?

Совсем недавно он говорил почти те же самые слова, даже с похожей интонацией, собственным подчиненным. Колесников раздраженно дернул плечом:

– «Шарнхорст» рано списывать. Это хороший, крепкий корабль. Повреждения велики, но не фатальны. Запасные орудия на складах есть, я уже выяснял. А здесь, в Киле, хорошая ремонтная база и отличные специалисты.

– Я даже не сомневаюсь, что так и есть, – Редер чуть заметно расслабился, плечи его опустились. Сейчас это был уже не бравый моряк, а немолодой, смертельно усталый человек. Таким он мог позволить себе быть лишь в присутствии очень немногих людей, и до сегодняшнего дня Лютьенс в их число не входил. – Более того, я и сам все это знаю. Читал доклад о повреждениях, запрашивал информацию об орудиях… Только вот сколько продлится ремонт? Месяц? Два? Три? Я не знаю, и ты не знаешь. Никто пока не знает.

– Я думаю…

– Думать можно что угодно, вот только действий от нас потребуют сейчас, немедленно. Понимаешь? И нам не получится объяснить, что корабль долго строить и еще дольше чинить. Они знают, что танк чинится в короткие сроки. Все. На это и будут ориентироваться. А что между жестянкой в десять тонн и линейным кораблем пропасть… В общем, если ты не сможешь убедить фюрера в том, что на какое-то время об активных действиях в Атлантике придется забыть, нас будут заставлять их предпринимать. И, скорее всего, сделают крайними, независимо от того, будем мы держать корабли в портах или выйдем в море и потерпим поражение.

Колесников задумался, надолго задумался. Потом налил себе и Редеру еще коньяка, медленно, сквозь стиснутые зубы, выцедил, и сказал:

– Хорошо, Эрих. Я тебя понял.

В Берлин он вылетел утром. Огромный четырехмоторный «Кондор» глухо ревел двигателями, продираясь сквозь холодный северный воздух. Два истребителя сопровождения, тонкие, словно осы, сто девятые «мессершмитты», лениво покачивая угловатыми, словно обрезанными крыльями, шли справа и чуть выше. Не то чтобы приходилось всерьез опасаться вражеской авиации, но фронт все-таки не так уж и далеко, и, теоретически, кто-нибудь мог сюда дотянуться. Вот и шел штабной самолет под защитой истребителей, так, на всякий случай.

Расположившись в кресле, Колесников с тоской рассматривал салон «Кондора». Мало того, что самолет полз, по мнению привыкшего к совсем другим скоростям пассажира, с прямо-таки черепашьей скоростью, так еще и внутри было не слишком просторно. По меркам будущего, прямо скажем, откровенно убого. К тому же самолет немилосердно раскачивало, все воздушные ямы были его, а учитывая, что шторм закончился совсем недавно, завихрений в воздухе хватало. В общем, не полет, а сплошная мука.

Впрочем, остальные, два незнакомых генерала и моложавый эсэсовский штандартенфюрер, очевидно, думали иначе. Во всяком случае, для них, не избалованных высокими технологиями, этот самолет казался верхом технической мысли. А с другой стороны, и Колесникову-Лютьенсу нечего было жаловаться. Это не на поезде пиликать, это относительно короткий и быстрый перелет. И ему, привыкшему к качке, не грозили приступы воздушной болезни, как остальным. А еще здесь коньяк недурственный давали…

К моменту, когда самолет удивительно мягко коснулся обутыми в резину колесами посадочной полосы, Колесников уже слегка захмелел и находился в устало-благодушном настроении. Правда, очень уж быстро сработало спиртное. То ли упало на старые дрожжи – они с Редером вчера изрядно перебрали, как оказалось, немецкие адмиралы могут квасить не хуже русских интеллигентов, то ли сказались высота, падение давления и негерметичный салон. Тем не менее, адмирал отметил мастерство пилотов. В его времени самолеты были куда совершеннее, под завязку напичканы электроникой, но козлили при посадке иной раз со страшной силой. Здесь же все прошло мягко, и пилоты ухитрились опустить их, как пушинки. Хотя, с другой стороны, тут могли сыграть роль относительно малые размеры самолета и исключительное качество покрытия полосы. Размышляя над этим, Колесников и сам не заметил, как оказался снаружи, и с удивлением обнаружил, что его встречают. Аккуратный черный «хорьх» с молодым унтер-офицером за баранкой и лейтенант в черной форме. Опять СС… Впрочем, перед адмиралом он вытянулся в струнку.

– Герр адмирал…

– Спокойнее, молодой человек, спокойнее. Не на параде. Вас как зовут?

– Лейтенант Вальман, герр…

– А имя у вас есть?

– Петер, – окончательно стушевался сбитый с толку парень. Колесников присмотрелся – ну да, лет двадцать от силы.

– Вот что, Петер, берите мой багаж – и поехали. Заодно объясните мне, куда, а то я, признаться, только вчера из похода, да и вообще в Берлине не частый гость.

Лейтенант Вальман, когда с него немного скатилось смущение, оказался достаточно приятным в общении молодым человеком. Во всяком случае, не дуболомом «от сохи», а, как путем несложных вопросов сумел выяснить Колесников, из студентов. Последнего обстоятельства парень почему-то стеснялся, но выяснять причины такой не вполне адекватной реакции адмирал не стал. Мало ли, какие у них там, в СС, внутренние терки. Так-то, на вид, истинный ариец, но мало ли, вдруг у них к интеллигенции предубеждение. Зато лейтенант оказался еще и вполне информированным. В пределах своей компетенции, разумеется.

Как оказалось, аудиенция у Гитлера была назначена на завтра. Во второй половине дня – фюрер любил поспать. Вернее, планировалось на сегодня, но что-то там не срослось. А сегодня с ним изъявил желание встретиться Гиммлер. Зачем? Трудно сказать. Но если главный палач рейха изъявил такое желание, отнестись к нему требовалось со всей серьезностью.

Положительными во всем этом были всего два момента. Во-первых, адмиралу забронировали место в хорошей гостинице, причем с рестораном, а то желудок уже начал требовательно напоминать о необходимости кинуть в него что-то потверже коньяка. Во-вторых, в городе не было бича последующих десятилетий – пробок. Вообще не было – мало того, что автомобилей в Берлине было относительно немного, так еще и управляли ими с немецкой аккуратностью. В сумме это давало просто замечательный эффект. Но главное, обещало возможность не торопиться, выезжая заранее и потом, если пробок не было, мариноваться в приемной. Здесь все было проще, и лейтенант подтвердил, что да, заедет за герром адмиралом ровно за полчаса до назначенного времени. Успеют.

Гостиница оказалась на удивление небольшой. Он-то думал, что повезут в какой-нибудь отель с холлом размером в два футбольных поля, хрустальными люстрами и отблесками хрома изо всех углов. Здесь же было спокойно, уютно и по-домашнему. Приятный полумрак, ровно такой, когда глаза еще не напрягаются, а эффект уюта уже создается, деревянные перила лестницы, странно и совсем не по-немецки изогнутые, мило улыбающаяся пожилая женщина за стойкой… В ней даже при огромном напряжении фантазии невозможно заподозрить осведомителя, работающего на полицию, контрразведку или на всех сразу. А ведь работает, к бабке не ходи, но даже это знание почему-то не напрягало. Так и тянуло расслабиться. Тот, кто выбирал гостиницу, явно преследовал именно эту цель. Последнее обстоятельство даже настораживало – вряд ли все делалось для того, чтобы обеспечить приезжему адмиралу, птице, по столичным меркам, не самого высокого полета, возможность максимально эффективно отдохнуть от трудов тяжких. Однако, немного подумав, Колесников решил не забивать себе голову раньше времени, а, разложив вещи, спустился в ресторан.

Здесь тоже все было уютным и небольшим. В том же домашне-деревенском стиле. Десяток столиков, полумрак, маленькая сценка с роялем и без какого-либо намека на микрофон – в таком помещении и без того все будет слышно. И меню, не слишком изысканное, зато ассоциирующееся со вкусами «доброго немца». Впрочем, почему бы и нет?

В машину он садился окончательно довольным жизнью. Накормили быстро, вкусно… Еще бы капельку вина сверху, но он, подумав, решил воздержаться. Все же пил уже, и вечером, и в самолете, причем не наперстками, а смешивать – последнее дело. Но все равно, пока ехали до места, едва не задремал – в старинной (хотя здесь это едва ли не новинка) машине тоже оказалось уютно. И мягко…

В приемной их почти не держали. Пять минут – как раз то время, которое у них стало запасом. А потом Колесников вошел в кабинет, небольшой и отнюдь не роскошный, и увидел перед собой Гиммлера, спокойного, чуть вальяжного и совершенно не страшного на вид. Во всяком случае, с тем образом, который тиражировался в советском кино (не особенно, правда, но все же), этот человек имел весьма мало общего. Ну а лично ни Лютьенс, ни тем более Колесников, с ним знакомы не были.

Ничего демонического… Внешне – ну точно покойный Кравчук с кафедры химии… И лишь глаза под тонкими стеклами очков холодные и спокойные. Глаза умного хищника, способного при нужде сожрать безо всяких эмоций. Впрочем, кто с линкором борт о борт становился, того гляделками не напугать. И Колесников уставился в глаза своему визави, сделав взгляд безразлично-пустым. Так он смотрел на излишне гонористых студентов, если хотел их малость осадить. Срабатывало с ними – сработало и сейчас. Гиммлер отвел глаза первым, а потом вдруг усмехнулся:

– Знаете, адмирал, мне говорили, что вы бесстрашный человек. Я, признаться, не верил… Присаживайтесь, будем разговаривать.

Ну, разговаривать – значит, разговаривать. Колесников подвинул стул, прочный, монументальный и на удивление удобный. И настолько же тяжелый. Хозяин кабинета развел руками:

– Это не парадная приемная, малая, здесь не столь удобно, зато от прослушивания кабинет защищен надежно.

Колесников медленно кивнул, а про себя подумал, что паранойя в Третьем рейхе стремительно набирает обороты. Во всяком случае, прослушки боятся поголовно, даже на самых верхах. Особенно на самых верхах, это таким, как он, бояться особо нечего, они и так каждый раз, выводя корабли в море, под смертью ходят. А вслух сказал:

– Весьма рад знакомству, герр рейхсфюрер.

Этакий тонкий намек на то, что стоило бы поздороваться. Или хотя бы ответить на приветствие. В другое время он бы, может, и поосторожничал, но сейчас Колесникова несло. Коньяк два дня подряд, да еще и в самолете, штука коварная.

– А вы наглец… – Гиммлер внезапно улыбнулся. – Это хорошо, потому что разговор нам предстоит серьезный.

Он был не дурак. Мерзавец, возможно, садист, но не дурак, и вопросы задавал дельные. А вот политическими пристрастиями, отношением к еврейскому вопросу и прочими мелочами не интересовался вовсе – наверняка и так знал.

Больше всего Гиммлера интересовало, что может сделать флот, степень его боеготовности, сроки ремонта кораблей. Колесников, подумав, отвечал честно, как на духу, особо акцентировав момент неизбежных случайностей, куда чаще, чем на суше, способных поставить любую ситуацию с ног на голову. Да вот хотя бы в этой операции. «Блюхера» потеряли? Потеряли. А всего-то одна замаскированная береговая торпедная батарея и не потерявший головы расчет. Так что флот может показать свою эффективность, а может и нет, именно это он пытался донести до собеседника, и похоже, Гиммлер прислушался к его доводам. Так и сказал, что если человек, доказавший свою храбрость и профессионализм, не боится испортить настроение вышестоящим, то к его словам имеет смысл прислушаться. В общем, отпустил с миром и даже пообещал всемерное содействие в ремонте кораблей и, это было, пожалуй, главное, в скорейшем вводе в строй авианосца «Граф Цеппелин». Этому противился Геринг, не желающий выпускать из рук часть пилотов, которые подчинялись бы морякам. К авианосцу прохладно относился командующий флотом. Но Колесников-то знал, что именно такие корабли в будущем станут основной ударной силой флота, и сумел убедить Гиммлера, что корабль им необходим. А поддержка второго человека в государстве, пусть и не завязанного на флот напрямую, дорогого стоит. Еще удалось ввернуть, правда, как личное мнение, что у британцев радары стали совершеннее немецких. Гиммлер только головой покрутил, но пообещал напрячь заграничную агентуру. В общем, насквозь полезная встреча, хотя после одного приглашения на такую, с испугу можно запросто потерять сон или заработать энурез. А можно и то, и другое.

В гостиницу Колесников вернулся, когда уже смеркалось, а живот вновь требовательно заурчал. Хорошо еще, тихонечко, не привлекая внимания сопровождающих. Впрочем, может, и привлек, но Вальман оказался достаточно умен, чтобы сделать вид, будто ничего не заметил. Ну а мнение водителя вообще никого не волновало. Его дело баранку крутить, хотя, в этом стремительно заражающийся паранойей Колесников практически не сомневался, слушал он наверняка внимательно и потом с точностью до слова передаст услышанное начальству. Ну да пускай его, на работе человек, а ничего крамольного в машине не говорили. Более того, вообще ничего не говорили, кроме пары дежурных фраз. Но молчание молчанием, а желудок во избежание конфуза требовалось срочно удовлетворить.

В ресторане было тихо и спокойно. Играла негромкая музыка. Пианист, наряженный в самый настоящий фрак, был мастером ухитрялся вести мелодию ненавязчиво, никому не мешая, но в то же время заполняя ею все пространство. На взгляд Колесникова, ни разу не меломана, старомодно, однако здесь и сейчас мелодия звучала крайне органично. И акустика была неплоха, в результате чего музыка словно накрывала столики непроницаемым куполом, не давая гулу голосов просачиваться наружу. Приятное ощущение.

Адмирал прошел к единственному свободному столику. Его замечали, но, несмотря на то, что Лютьенс тут оказался старшим по званию, вставать и приветствовать никто не спешил. То ли из-за неформальной обстановки, то ли из вечного соперничества между армией и флотом. Ему, впрочем, было все равно. Усевшись и сделав заказ, он начал ожидать, когда ему принесут знаменитые баварские сосиски, традиционно главное блюдо немецкой кухни.

Ожидание затянулось вроде бы совсем ненадолго, но то ли музыка сыграла роль, то ли, что вероятнее, усталость, и Колесников начал отключаться от реальности. Не засыпать, а именно отключаться. И потому голос, прозвучавший буквально над ухом, оказался для него полной неожиданностью.

– Вы позволите?

Колесников несколько секунд смотрел на терпеливо ожидающего ответа худощавого генерал-майора и лишь потом сообразил, что в зале его столик самый свободный, за остальными по трое-четверо. Ну а здесь – никого, наверное, из-за его морской формы и высокого звания. Оставалось только кивнуть:

– Разумеется.

Генерал аккуратно сел напротив него, виновато улыбнулся, и пришлось сказать, что не стоит… и так дальше, и так дальше, и разговор завязался, и Колесников, в общем-то, не жалел об этом, потому что собеседником генерал оказался интересным. И ничего удивительного в том не было.

Генерала звали Эрвин Роммель. Да-да, тот самый Роммель, которому совсем скоро предстояло малыми силами гонять по пустыне до зубов вооруженных англичан. Уж про него-то Колесников был наслышан, редко в какой передаче о войне с упоминанием союзников не вспоминали этого бравого генерала. Самое страшное африканское пугало, лис пустыни… Впрочем, все это будет, а пока перед Иваном Павловичем сидел еще относительно молодой – ему не было и пятидесяти – генерал и увлеченно рассказывал о своих людях, своей дивизии и своем взгляде на войну.

Чем дальше, тем больше Колесников убеждался, что в отношении этого генерала историки не врали. Действительно, «отец солдатам». Вот насчет «слуга царю» – это, памятуя, как он кончит, совсем не факт, зато насчет своих людей он знал столько, что оставалось поражаться его памяти. А еще страшно не любил начальство и был даже чрезмерно инициативен, что в будущем приведет и к стремительному взлету, и к падению. Но в целом интересный собеседник и, возможно, полезное знакомство на будущее. К тому же только сегодня прибывший из действующей армии в штаб.

Зачем его вызвали, Роммель не знал и страшно костерил разномастных военных теоретиков, которым сначала зачем-то потребовалось проводить очередное совещание, а потом внезапно его переносить, из-за чего он, вместо того чтобы разбираться с делами в своей дивизии, торчал в этом отеле уже третий день. Судя по всему, армейский бардак интернационален… Хотя, с другой стороны, при нынешнем темпе ведения войны можно было и отдохнуть без ущерба для дела. И вообще, то, что происходило во Франции, напоминало нечто среднее между великим стоянием под Троей и верчением ежика в поисках места, где нет иголок. На это сравнение Роммель отреагировал здоровым смехом и цинично указал место, где их точно не будет. Посмеялись…

Надо сказать, генерал живо заинтересовался распиаренным на всю Германию морским сражением, так что пришлось не только слушать, но и рассказывать. И внимание и уважительный тон сухопутчика, как ни странно, весьма польстили, хотя Колесников и понимал, что это дают о себе знать остатки памяти Лютьенса.

А еще, было интересно мнение Роммеля, воюющего уже вторую войну, о противнике. Французов он не то чтобы презирал, но относился к ним, скорее, с пренебрежением. Британцев не любил, но как о солдатах отзывался о них уважительно. Русские… С ними войны пока не было, но что она не за горами для понимающего человека секретом не являлось. Так вот, о них Роммель говорил с опаской. Здравомыслящий человек, однако.

Что в зале что-то изменилось, Колесников сообразил с запозданием. Недоуменно покрутил головой – и вдруг понял: к музыке добавилась песня. На сцене появилась девушка, лет, наверное, двадцати, или чуть старше. Классика истинной арийки – высокая, спортивная, светловолосая, но это было неважно, главное, пела она замечательно. Вот только поразила не чистота ее голоса, а то, что пела она не только по-немецки, свободно переходя от песни к песне то на английский, то на французский, а пару раз даже на русский язык, причем акцента почти не ощущалось. И как это, спрашивается, понимать?

– О, – улыбнулся Роммель, видя неподдельный интерес собеседника. – Это местное чудо, племянница нашей хозяйки. По слухам, ее родители из России, выехали оттуда после их революции. Родилась она уже здесь, но владеет, в числе прочего, еще и этим варварским языком. Экзотика, правда?

– О да…

– Такое впечатление, вы понимаете, о чем она поет.

– С пятого на десятое, – следовало срочно уходить от темы, а то хоть Эрвин и хороший мужик, но мало ли. – Я все же моряк. Говорю на трех языках и ругаюсь еще на тридцати.

Успевший малость захмелеть Роммель вновь рассмеялся. Смеялся он хорошо, не цинично, не зло, а просто весело. Так смеются уверенные в себе люди, которым нечего доказывать, они и без того знают, чего стоят. Колесников даже позавидовал немного, у него так смеяться пока не получалось, во всяком случае, в этом теле.

История получила внезапное продолжение ближе к ночи, когда они с Роммелем, не прекращая уже вполне приятельский треп, вышли на улицу. Концерт уже закончился, но народ все еще сидел, и в зале стало не продохнуть от табачного дыма. Вот и выбрались они на улицу… покурить. Неисповедимы пути логики слегка подвыпивших мужчин.

Безобразная сцена, происходящая тут же, буквально в двух шагах от входа, сразу же привлекла их внимание. Классика жанра, мужчина добивается благосклонности женщины… Только вот не надо женщину хватать за руку, если она того не хочет. И уж тем более не стоит делать это, если ты в форме. Честь мундира и все такое. Даже если это мундир СС. Тем более если это мундир СС. Хотя бы потому, что военное крыло правящей партии, выполняющее, вдобавок, функцию службы безопасности, должно если не отвечать за законность, то хотя бы демонстрировать, что люди в этих мундирах ее поддерживают. Ну а если ты этого не понимаешь, то не обижайся. И погоны оберштурмбанфюрера не помогут. Тебя все равно будут считать тем, кто ты есть на самом деле – жирной и безграмотной свиньей.

Именно эти мысли Колесников озвучил, причем максимально громко и доходчиво. Как оказалось, дебошир нажрался до потери адекватности, но понимать, что ему говорят, был еще вполне способен. И, обернувшись, отреагировал совсем не так, как положено доброму немцу. В смысле, не встал по стойке «смирно», увидев перед собой двух военных в немалых чинах, а выпустил свою жертву, сжал кулаки и молча двинулся на них. Ну неадекват, право слово, или просто совсем одурел от безнаказанности.

Адмирал подпустил его поближе, легко уклонился от богатырского, но не слишком умелого и чрезмерно размашистого удара, и с наслаждением пробил ему в печень. Это были уже рефлексы не Лютьенса, пусть и не дурака подраться в молодости, а собственно Колесникова. Все же когда-то в СССР спорт являлся неотъемлемой частью жизни, и полученный еще в студенчестве первый разряд по боксу сейчас весьма пригодился. Годы прошли, тело сменилось, но что-то с тех времен явно осталось.

Эсэсовец забавно хрюкнул, скособочился, и как-то весьма неловко опустился на колени. Ну да, в печень – это больно, даже алкогольная анестезия не спасает. А вот если после этого еще и сапогом по враз растерявшей наглость роже, то еще и обидно. Во всяком случае, этот конкретный фриц явно обиделся и принялся шарить непослушными пальцами по кобуре. Колесников стоял рядом и с интересом смотрел за его манипуляциями, будучи вполне уверен, что если противник все же сумеет извлечь свой вальтер или парабеллум, что там у него, он вполне успеет размазать его по асфальту. Однако крайних мер не потребовалось.

Откуда появился Вальман, Колесников так и не увидел. Поразительно, с какой скоростью лейтенант подскочил, и… нет, он не пытался обезоружить коллегу по мундиру, он просто шепнул ему что-то на ухо. Совсем немногое, судя по продолжительности фразы, но тому хватило. Даже при неярком свете уличного фонаря было видно, как он побледнел и, бросив попытки извлечь застрявшее в кобуре оружие, машинально зашарил рукой по вороту. Попытки его застегнуть оказались, правда, ничуть не более успешными, но, особенно с учетом того, что немец по-прежнему сидел на земле, выглядели забавно.

– Простите, герр адмирал… Простите…

Звучало невнятно – похоже, только разбитыми и сейчас напоминающими мясные оладьи губами пострадавший не отделался. Наверняка еще и зубы пострадали. Тем не менее, Колесников понял, кивнул небрежно:

– Пшел вон.

Эсэсовца как ветром сдуло. Вот он был, а вот его и нет. Адмирал прищурился и сказал, обращаясь к лейтенанту:

– Похоже, вас приставили ко мне ангелом-хранителем?

Вальман улыбнулся:

– Наверное, можно и так сказать, герр адмирал.

– Тогда благодарю, что избавили от необходимости марать руки об этого хама. Вот что, Петер, езжайте-ка вы отдыхать. Обещаю, что покурю сейчас и больше из гостиницы до утра не выйду. И… отвезите фройляйн домой. Боюсь, красивым девушкам гулять по улицам Берлина ночью стало небезопасно.

Лейтенант щелкнул каблуками, как заправский гренадер. Непрост мальчик, ой, непрост, куда интереснее, чем показалось вначале. С таким надо держать ухо востро. Впрочем, Гиммлер явно покровительствует Лютьенсу, иначе не приставил бы к нему охрану как раз на такие случаи. Поэтому бояться нет смысла, а вот поостеречься стоит.

– Спасибо вам…

Голос девушки не дрожал, похоже, успела прийти в себя. Крепкие нервы, хорошие, дурной экологией не измученные. Только сейчас Колесников сообразил, что перед ним та певичка из ресторана. Да уж, незадачливого ухажера понять можно, деваха красивая и, вдобавок, представительница профессии, которая считается легкодоступной. Так что пал мужик жертвой стереотипов. Оставалось лишь галантно поклониться:

– Не волнуйтесь, фройляйн. Мы должны защищать свой народ… в том числе и от недостойных его представителей.

Когда девушка села в машину и та, глухо ворча двигателем, скрылась в темноте, Роммель, внимательно наблюдавший за происходящим, только головой покрутил:

– Однако же вас уважают.

– О да, есть за что, – усмехнулся Колесников, доставая сигареты и мельком подумав, что пора бросать. А то снова рак заработать можно.

– А девушка красивая.

– Я женатый человек, да и вы, Эрвин, тоже.

Роммель лишь усмехнулся, но ничего не сказал. Так и закончился этот не в меру насыщенный событиями день.

На следующий день была церемония награждения. Рыцарский крест – награда при таких раскладах вполне ожидаемая и заслуженная, и, получая ее, Колесников ощутил настоящую гордость, хотя вроде бы должно было оказаться наоборот. Германия, фашисты, враги… Но ведь награда-то заслуженная! А главное, за таких же врагов. Будучи человеком, воспитанным на советском интернационализме, позже насмотревшимся на то, как начали относиться к русским те, кого эти самые русские вытащили из грязи, и пережившим и лихие девяностые, и хамство «цивилизованного мира», Иван Павлович имел вполне конкретные взгляды на международные отношения. Описывались они всего двумя фразами: «У России нет друзей, только враги и временные союзники, которые могут завтра стать врагами» и «Да хоть сдохните все, нам от этого не тепло и не холодно». Так что никаких угрызений совести в отношении уничтоженных британцев он не испытывал.

Там же он впервые увидел Гитлера. Точнее, Лютьенс-то его видел и раньше, воспоминания остались, вот только искаженные восприятием адмирала. Колесников же имел возможность лицезреть фигуру главного злодея двадцатого века впервые в жизни, и, надо сказать, впечатления оказались неоднозначными.

На растиражированный советскими фильмами образ Гитлер походил только мордально. Правда, здесь сходство было почти фотографическим, но на том оно и заканчивалось. Гитлер не выглядел психом или неадекватом, напротив, это был весьма обаятельный человек с буквально прущей во все стороны харизмой. Пожалуй, неудивительно даже, что он сумел не только захватить власть в Германии, но и до последнего момента, до самой смерти пользовался непроходящей поддержкой населения. А еще он умел и любил быть ведущим шоу – именно участником такого действа чувствовал себя Колесников.

С другой стороны, почему бы и нет? Процесс у режиссера получился весьма занимательным. Само-то награждение ладно, но экспрессивная речуга, фото на память, потом выступление лично доктора Геббельса… На местных, зрелищами неизбалованных, такое должно действовать убойно. Можно не сомневаться, что с завтрашнего дня еще и в кинотеатрах крутить начнут – вон, оператор над камерой склонился. Единственно, концовку подзатянули, а может, просто Колесников начал терять интерес к происходящему.

Беседа с фюрером тоже не принесла чего-либо неожиданного. Как и предсказывал Редер, от флота требовали закрепить успех. Правда, Гитлер оказался неожиданно вменяемым и осторожным, но все равно пришлось пообещать ему, что флот, пусть и ослабленный, максимально активизирует свои действия. Скорее всего, первое лицо государства уже имело разговор с Гиммлером, и слова адмирала падали на хорошо унавоженную почву. В результате карт-бланш на задействование любых необходимых сил и средств для скорейшего ремонта «Шарнхорста» и достройки авианосца был получен. А активизация действий… Ну, это уж как получится.

Вечером он ужинал в гордом одиночестве. Просто из-за церемоний с последующими разговорами пропустил обед, а на полагающемся к церемонии банкете все было как-то несерьезно. Это вам не Россия, где если уж праздник – так чтобы наесться от пуза. Здесь все по-немецки, в смысле, по чуть-чуть. Поэтому непривычный к такому подходу мозг Колесникова солидаризировался с привыкшим к сытным флотским харчам желудком адмирала Лютьенса.

Выход был прост – вернувшись в гостиницу, он направился в ресторан, и, хотя до момента, когда все начнут подтягиваться сюда, чтобы вкусно поесть, было еще далеко, накормили его без проблем. Ну и на финал – классические немецкие копченая рулька и пиво – у-у-у! Такого вкусного пива Колесников в жизни не пил, в его времени, похоже, производить по-настоящему хорошие напитки давно разучились. И, хотя Лютьенс был к пиву достаточно равнодушен, новый хозяин его тела оценил качество.

– Здравствуйте.

Он поднял глаза, чтобы посмотреть, кто осмелился нарушить его медитацию. Ну надо же, вчерашняя… гм… фройляйн. Хотя, учитывая ее происхождение, стоило бы называть сударыней.

– Здравствуйте, – ответил адмирал, вставая. – Чем обязан?

– Я хотела вас поблагодарить…

Ну вот, понеслось. Интересно, ее в ведомстве Гиммлера успели завербовать, или как? Но, тем не менее, надо было продолжать играть роль истинного, как говорят англичане, офицера и джентльмена. Поэтому адмирал вышел из-за стола и галантно отодвинул стул, предлагая даме садиться. Она и села, абсолютно не чинясь.

– Что будете заказывать?

– Э-э-э…

Вопрос, похоже, сбил гостью с толку. Колесников усмехнулся мысленно, а вслух сказал:

– Я сомневаюсь, что здесь вам много платят. Поэтому экономите вы на всем. Полагаю, и на еде тоже. А раз так, сейчас вы не то чтобы голодны, иначе выступать не сможете, но и не слишком сыты. Имеется ли ошибка в моих рассуждениях?

– Э-э-э… нет, – ответила девушка и покраснела. Как и многие блондинки, изменять цвет лица она могла легко и абсолютно независимо от собственного желания.

– Ну вот видите. Поэтому, раз уж вы здесь, то, полагаю, вам следует поужинать. И не скупитесь при заказе, мой бумажник выдержит небольшое кровопускание, – и рассмеялся собственной немудреной шутке.

М-дя… А казалось, сильнее она покраснеть уже не может. На самом деле еще как могла. Но, очевидно, исходя из принципа «терять все равно нечего, а кушать хочется», заказ сделала вполне серьезный. Ну и ладно, все равно не так часто в пятьдесят лет оказываешься за одним столиком с красивой девушкой. Так что не жалко.

– Я и в самом деле хотела вас поблагодарить. Не люблю оставаться в должниках, – сказала она, закончив есть.

– Не любите? Хорошо. Вы вчера замечательно пели. Споете еще раз, для меня?

– Вы считаете…

– Я не люблю считать. Простите, как вас зовут? А то мы друг другу даже не представились. Вы меня, скорее всего, уже знаете, или лейтенант проболтался, или просто журнал учета постояльцев посмотрели. И мы оказываемся в неравном положении. Вы меня знаете, а я вас нет.

– Хелен.

Лена, значит. Скорее всего, вначале и была Елена, позже адаптировали под местные стандарты.

– А фамилия?

– Орлова.

– Русская фамилия. Ваши родители эмигрировали сюда?

– Да, после революции. Сначала во Францию. Потом мама осталась, а отец, он был офицером, отправился к генералу Деникину. Потом вернулся, и они переехали сюда. У нас здесь родственники. Я родилась уже здесь.

– Понятно… Так вот, Хелен, возвращаясь к нашему разговору. Я не люблю считать. Предпочитаю знать. И сейчас я точно знаю, что вы мне ничего не должны, я просто исполнил свой долг. Но если вы споете, я буду вам весьма признателен.

И она пела, и весь вечер он знал, что поют для него. И утром, уже улетая, Колесников все еще слышал этот голос и слова «Я буду помнить вас, адмирал». Оказывается, он и забыл уже, каково это, когда о тебе кто-то помнит, пускай даже и сопля на тридцать лет тебя моложе.

Немецкие корабелы в очередной раз подтвердили свою квалификацию, уже через три недели введя в строй «Гнейзенау», причем не только отремонтировав повреждения, нанесенные вражескими снарядами, но и проведя профилактику капризной силовой установки, очистку днища и еще кучу незаметных взгляду, но важных работ. «Шархорсту», правда, до момента, когда он сможет выйти в море, предстояло находиться в доке еще минимум два месяца, и то при условии, что все необходимое будет доставляться в срок, но от этого было никуда не деться. Но все равно, вместе с «карманным линкором» «Адмирал Шеер», модернизация которого была закончена в рекордно короткие сроки, и отремонтированным после полученных в операции «Учения на Везере» повреждений тяжелым крейсером «Адмирал Хиппер» получалась солидная эскадра. «Хиппера» протаранил британский эсминец, но свои тяжелые крейсера немцы строили крепко. Корабль пережил столкновение без фатальных последствий и не только не встал в доки до конца войны, но и вообще отправился туда лишь после успешно проведенного обстрела норвежских батарей.

Колесников предполагал, что работы, во всяком случае, по «Шееру», в разы ускорились благодаря оставшейся незаметной постороннему взгляду накрутке хвостов, проведенной кем-то на букву Г. Впрочем, это его устраивало. Куда хуже было, что однотипный «Хипперу» «Блюхер» отправился во время той операции на дно, а «Принц Ойген» еще не был достроен. Систершип «Шеера» «Лютцов», еще недавно гордо именовавшийся «Дойчландом», тоже застрял в ремонте надолго, словив торпеду с шального британского самолета. В результате сейчас под командованием Колесникова оказались три разнотипных и не слишком подходящих для совместных действий корабля. Увы, выбирать не приходилось, а пилюлю слегка подслащал тот факт, что скорость самого медленного, «Адмирала Шеера», составляла двадцать восемь узлов, что позволяло надеяться на отрыв от британских тяжелых кораблей в случае, если дела пойдут совсем плохо и придется быстро-быстро делать ноги. С другой стороны, восемь орудий калибром двести три миллиметра и пятнадцать одиннадцатидюймовок, не считая среднекалиберной мелочи, давали реальные шансы навалять даже серьезному противнику. В бою с «Ринауном» обошлись меньшим.

Выходить в море ночью, в шторм – удовольствие ниже среднего, требующее недюжинной подготовки экипажей и мастерства командиров. Однако что поделать, шторм давал хоть какой-то шанс незамеченными проскочить мимо вражеских кораблей и вырваться на просторы Атлантики. В мастерстве британской разведки можно было не сомневаться, но если удастся проскочить, то ловить эскадру на океанских просторах даже с помощью новейших радаров будет занятием неблагодарным. Главное, не нарваться на мину – чем дальше, тем больше эти воды напоминали суп с клецками. И, хотя ставили их пока что достаточно аккуратно, частенько мины, особенно старого образца, срывало штормом с якорей, после чего они отправлялись в дальнее плавание, угрожая любому, с кем доведется пересечься. Однако на сей раз обошлось без происшествий, и вскоре все три корабля уже резали океанскую волну. Британцы еще не привыкли посылать свои корабли в составе конвоев – что же, тем хуже для них.

В течение суток им удалось перехватить аж четыре транспортных корабля. Правда, к сожалению, не с войсками. Три шли с грузом руды, возвращались из Норвегии, а четвертый, под французским флагом, который непонятно как занесло так далеко на север, и вовсе направлялся в Британию с грузом продовольствия. Рудовозы, как оказалось, перебрасывали туда солдат, а обратно – сырье, вполне логичные действия. Британцы торопились вывезти со складов еще контролируемых ими скандинавских портов все мало-мальски ценное до того, как трофеи достанутся немцам.

С этими кораблями разобрались просто. Снять команду, по паре снарядов ниже ватерлинии – и все, только пузыри пустили. С четвертым провозились дольше – продовольствие топить оказалось банально жалко. Поэтому, недолго думая, воспользовались опытом «Эмдена». Кое-что перегрузили на корабли. В самом деле, почему бы матросам не порадовать желудки элитными сырами и колбасами, каких они в жизни не пробовали и уже, скорее всего, не попробуют, а господам офицерам не продегустировать новые сорта вин? Остальное, посадив на судно призовую команду и, заодно, всех пленных, отправили кружным путем в Германию. Как выяснилось позже, ценный приз добрался до цели, хотя и с трудом проскочил британские дозоры.

Настоящее веселье началось на следующее утро, когда локаторы засекли среднеразмерную быстроходную цель, идущую встречным курсом. По всему выходило, что это британский или французский военный корабль, скорее всего, крейсер, хотя, возможно, и эсминец, с местной аппаратурой точнее не скажешь. Возможно, еще и польский, у пшеков оставалось несколько вполне приличных эсминцев, которые после разгрома их псевдостраны ушли в Англию и довольно активно воевали, но это вряд ли. Слишком уж малая вероятность, привычно сформулировал Колесников.

Впрочем, это как раз неважно, чьим бы ни был корабль, ему надо понять, с кем он встретился. А вот немцам понимать ничего не требовалось, друзей в этих водах у них быть не могло. Правда, теоретически здесь можно было столкнуться еще и со шведским кораблем. Эти нейтралы, де-факто поддерживающие Германию, тем не менее, предусмотрительно делали ставку и на наших, и на ваших, так что поделиться с Британией информацией могли запросто. Однако шведский флот маленький и далеко от своих берегов старается не отходить, поэтому такую вероятность также можно оставить за скобками. В общем, надо топить, а кого – потом разберемся.

Германские корабли не увеличивали ход практически до момента, когда стало возможно визуальное обнаружение цели, после чего дали полный ход. Колесников не без основания полагал, что чужому кораблю для бегства (а другого варианта у противника и не было, бой с тремя тяжелыми кораблями – самоубийство) потребуется время на разворот. Развернуть же эсминец, а тем более крейсер, хотя они и считаются маневренными, дело не такое уж и простое. Стало быть, есть шанс накрыть его артиллерией, сбить ход и, сблизившись, утопить. Именно сблизившись – бить с дальней дистанции с нынешним уровнем точности артиллерийского огня занятие неблагодарное. Стало быть, догнать и утопить, а потом быстро сваливать и, желательно, в родной порт – чужой корабль наверняка успеет сообщить о бое, и в океане сразу же станет неуютно.

Колесников почувствовал легкий озноб. Он словно бы воочию увидел, как разворачиваются британские линкоры, чьи снаряды в три раза тяжелее, чем у его флагмана. Как они стягиваются, охватывая его корабли, и как палуба «Гнейзенау» вспучивается от чудовищных внутренних взрывов, когда бронебойные снаряды британцев, проткнув палубу, взрываются, разнося нежное корабельное нутро. Нет уж, нет уж. Активность продемонстрировали, британцам плюх накидали, пора и честь знать. А тонуть из-за чьих-то запредельных ожиданий он не нанимался. Жаль, сейчас не отвернуть – не поймут-с… А ему, если он хочет и впрямь влиять на ход событий, надо лезть на самый верх, делая себя незаменимым. То есть – побеждать!

Пары к моменту начала атаки были подняты до максимума, но все равно, он физически ощущал, как медленно, с усилием набирает ход бронированная громада «Гнейзенау». «Адмирал Хиппер» разгонялся немногим быстрее, а вот «Шеер» вырвался вперед. Его дизеля хотя и не обеспечивали такой же максимальной скорости хода, как у более новых кораблей, зато позволяли почти моментально выдавать полную мощность и, соответственно, выходить на максимальные обороты намного быстрее. Сейчас это обстоятельство оказалось весьма кстати.

Британцы замешкались совсем чуть-чуть, ровно настолько, чтобы носовая башня «Адмирала Шеера» начала пристрелку. Сейчас было не до экономии снарядов, главное – зацепить, потому что опознать британца удалось, и полученная информация хоть и внушала оптимизм, но какой-то очень уж осторожный.

Легкий крейсер типа «Линдер». Какой именно? Да пес его знает. Британцы успели только для себя наклепать пять штук, да еще и своим доминионам что-то подобное поставили. Два таких корабля, правда, при активной поддержке тяжелого крейсера, не так давно разделались со «Шпее». Неплохие корабли, не новые и не старые, постройки начала тридцатых годов. Восемь шестидюймовок в четырех орудийных башнях плюс от четырех до восьми орудий стандартного для британцев калибра сто два миллиметра. Водоизмещение чуть менее десяти тысяч тонн, броня… Да какая там броня, от силы три с половиной дюйма, да и то лишь на погребах, ну и три дюйма палубы. Все остальное вообще бумага, пальцем проткнуть можно, а значит, пара хороших попаданий – и все.

Слабая защита – это, несомненно, плюс. А вот скорость – это уже минус. Даже самого быстроходного в эскадре Лютьенса «Адмирала Хиппера» «Линдеры» превосходили на пол-узла. Немного, конечно, но когда речь идет о жизни, каждая соломинка может оказаться решающей. Даже такая вроде бы тоненькая.

Тем не менее, тридцать два с половиной узла – это парадный ход на испытаниях. Машины корабля наверняка изношены, и днище хоть немного, да обросло. Немецкие корабли тоже не вчера со стапеля – зато неделю как из дока, а значит, шанс догнать имеется. Хотя бы у «Хиппера», но для британца хватит и его одного. Ну и плюс, сейчас не шторм, но балла четыре еще есть. Для тяжелых кораблей меньше, чем ничего, для более легкого британца – уже хуже. Нет, есть шансы, есть, думал Колесников, стоя на мостике и не обращая внимания на пронизывающий до костей ветер.

Время шло. Орудия медленно отстающего «Адмирала Шеера» тяжело бухали, своей пунктуальностью напоминая метроном. Пока безрезультатно, если даже и были попадания, то их с немецких кораблей не заметили, и скорость британцу сбить пока не удавалось. На самом деле одно попадание все же было, но бронебойный снаряд попал в небронированную надстройку, пробил ее насквозь и бессильно зарылся в волны. Неприятно, однако на боевых качествах корабля аккуратная круглая дырка не сказалась совершенно. В ответ британцы вели огонь из четырех кормовых орудий, однако на такой дистанции попасть в цель из шестидюймовки можно разве что случайно. Да и вряд ли даже в случае успеха такому снаряду удалось бы проломить броню «карманного линкора». А раз так, оставалось лишь подгонять механиков, требуя от них выжать еще хоть немного, и ждать результата.

Наконец «Адмирал Шеер» окончательно отстал, не только от британского крейсера, но и от своих более совершенных товарищей. «Гнейзенау» пока что вроде бы удавалось держаться, а вот «Хиппер»… Колесников присмотрелся – ну да, точно, тяжелый крейсер медленно, но верно догонял британский корабль. Ну, в принципе, и все. Если в ближайшее время не случится ничего экстраординарного, вроде британского линкора, подоспевшего на помощь орущему на всех волнах эфира незадачливому товарищу, или аварии в машине, то очень скоро все будет кончено.

Все получилось так, как и планировалось. Рано или поздно баллистика превращается в статистику, и британский крейсер получил наконец первый восьмидюймовый снаряд с «Хиппера». Фугас – кэпитэн цур зее Гельмут Хейе оказался предусмотрительнее своего коллеги с «Адмирала Шеера» – разорвался на палубе британского корабля, сделав относительно небольшую пробоину, зато разнеся вокруг все, до чего дотянулся. В течение следующих десяти минут артиллеристы немецкого крейсера добились еще трех попаданий, выведя из строя одну башню главного калибра, броня которой оказалась совершенно неспособной противостоять германским снарядам. Но главное, скорость британского корабля то ли из-за полученных повреждений, то ли из-за проблем с машинами, начала наконец падать.

Дальше не происходило ничего интересного. Скорее, на взгляд Колесникова, шел объективно необходимый, но неприятный процесс уничтожения практически неспособного защищаться корабля. Вначале «Хиппер», сблизившись с жертвой, без особых усилий выбил ему вторую кормовую башню главного калибра и, похоже, вывел из строя рулевое управление. Потом, легко парировав неуклюжую попытку британского корабля развернуться с помощью машин и ввести в дело носовые башни, окончательно сбил ему ход. Ну, а затем подоспел «Гнейзенау» и, сблизившись с британским крейсером, двумя залпами носовых башен окончательно обездвижил противника и привел к молчанию его артиллерию. Последней точкой стала торпеда с «Хиппера». К тому моменту британский крейсер уже пылал от носа до кормы и был обречен, но немцы ускорили процесс. Колесникову не хотелось рисковать, слишком долго находясь на одном месте, и он приказал поторопиться.

Ну, поторопиться, не поторопиться, а людей спасать пришлось. К счастью, крейсер – не линкор, экипаж заметно меньше, не дотягивает и до шестисот человек, а после обстрела с немецких кораблей он и вовсе поубавился. И все равно из волн подняли около четырех сотен моряков, многие из которых были ранены. Немцы в этом бою получили два попадания шестидюймовыми снарядами в «Гнейзенау», оба без пробития брони.

После окончания спасательной операции Колесников отдал приказ возвращаться на базу. Откровенно говоря, можно было бы и еще попиратствовать, но не хотелось слишком долго испытывать судьбу. Конечно, тяжелые корабли противника на горизонте пока не появились, но мало ли. В спокойную погоду подняли бы в небо самолет и провели разведку, но сейчас такой возможности не было, а значит, можно было и нарваться, особенно учитывая преимущество британских радаров. К тому же Колесников всерьез опасался, что известная своей капризностью силовая установка «Гнейзенау» после нескольких часов гонки может и отказать, причем в самый неподходящий момент, поэтому, отдавая приказ, он не раздумывал. Все, отвоевались.

Однако, как выяснилось, поход был еще не завершен. Утром следующего дня их посетили с визитом британские самолеты, и результат неприятно удивил адмирала. А ведь как хорошо все начиналось!

Утро радовало глаз солнцем и слабой волной и навевало мрачные мысли о том, что сейчас британцы смогут реализовать свое преимущество в авиации. Подумав, Колесников решил поднять в воздух самолет-разведчик, но его приказание запоздало – британцы обнаружили их первыми. Вначале раздался слабый, на грани слышимости, стрекот мотора, а потом сигнальщик доложил об обнаружении самолета.

Маленький темный крестик на фоне неба, казалось, не летел, а еле-еле полз. И, зараза, не собирался улетать, а целенаправленно следовал за эскадрой. Наверняка успел и определить ее курс, и сосчитать вымпелы, и, возможно, идентифицировать участников веселья. При этом он аккуратно держался вне зоны досягаемости зенитных орудий, тем самым заставив Колесникова остро пожалеть об отсутствии в его распоряжении хотя бы плохоньких зенитных ракет.

Впрочем, «спитфайер» висел над ними в гордом одиночестве совсем недолго. Очень скоро он убрался, зато ему на смену пришла дюжина торпедоносцев типа «суордфиш». Откровенно говоря, меч-рыбы, а именно так переводилось название этих самолетов, особого впечатления не производили. С первого взгляда было заметно, что они морально устарели еще десятилетие назад, и ни одна развитая страна, даже Россия, к которой немцы и без нацистов традиционно относились с чувством некоторого превосходства, таких боевых самолетов уже давно не строила. Тихоходные бипланы с неубирающимся шасси, единственным преимуществом которых был короткий разбег, а значит, способность без проблем взлетать с палубы авианосца. Словом, этажерка этажеркой…

Все так, но вот только под брюхом каждой такой этажерки фаллическим символом летчика морской авиации висела торпеда, а Колесников хорошо помнил, что в той, сейчас растворяющейся в небытие истории именно такие самолеты ухитрились остановить «Бисмарк». И повторять судьбу легендарного линкора ему совершенно не хотелось. Под звуки боевой тревоги разбегались по местам орудийные расчеты, и три корабля приготовились к тому, чтобы накрыться от внезапной угрозы куполом из огня и стали. Ну, или попытаться накрыться.

Между тем британские летчики продемонстрировали, что они не только смельчаки (ну да трусы не летают на торпедоносцах), но смельчаки хорошо обученные. Самолеты разделились, неспешно заняли позиции, а затем синхронно атаковали с разных направлений, заставляя немцев распылять свое внимание. Действовали они четко, наверняка подобный маневр не раз отрабатывался и, в конечном счете, принес некоторые плоды.

Как оказалось, зенитных орудий на кораблях стояло совершенно недостаточно, а стреляли немецкие артиллеристы-зенитчики неожиданно паршиво. Снаряды упорно проходили перед атакующими самолетами, бессильно разрываясь в стороне от цели, а «суордфиши» словно заговоренные шли сквозь заполняющие все пространство белые облачка дыма и осколков. А потом эффективность зенитного огня и вовсе упала – корабли принялись отчаянно маневрировать, уклоняясь от сброшенных торпед.

По счастью, единственная торпеда, достигшая цели, не привела к гибели корабля. Хотя выглядело это, конечно, очень эффектно. У борта «Гнейзенау» вдруг поднялся колоссальный пенно-красный сноп воды и пламени – и рухнул, хорошенько облив палубу. Одновременно корабль тряхнуло, да так, что в рубке никто не устоял на ногах. Оглушенный Колесников, наверное, с минуту мог лишь трясти головой, не слыша почти ничего. В общем, спецэффектов море, а результата практически ноль. Пробоина оказалась очень маленькой и к обширным затоплениям не привела, возникший крен не превышал четырех градусов, но все равно неприятно.

Отработав по немецким кораблям, торпедоносцы развернулись и легли на обратный курс. Вслед им до последнего били зенитки, и один из самолетов все же удалось зацепить. Он вывалился из строя и начал постепенно снижаться, оставляя за собой все более четкий дымный след. Потом от него отделились две темные фигурки, над которыми тут же вспухли белые купола парашютов. Самолет же продолжал держаться в воздухе еще некоторое время, после чего вдруг резко пошел вниз и почти вертикально воткнулся в волны.

– Передайте на «Адмирала Шеера», пускай они подберут летчиков. И пускай обращаются с ними по-человечески – они храбрые люди и заслужили этого.

Голос звучал хрипло, в горле пересохло. Наверное, это был неправильный приказ, все же опять потеря времени. Тем не менее, его команду помчались выполнять бегом, все же авторитет Лютьенса на флоте с недавнего времени был непререкаем. Как же, почти легенда, лучший адмирал германского флота. И, надо признать, ему снова повезло – через пару часов погода вновь начала быстро портиться, и новых атак британских самолетов не последовало. То ли они не могли взлететь, то ли просто не нашли германскую эскадру, резко сменившую курс, но главное, кораблям удалось оторваться, и вскоре они вновь заходили в Кильскую бухту.

– …Честно говоря, ущерб от твоих действий для англичан небольшой, хотя пропагандистский эффект, несомненно, имеется.

– А что поделать? – Колесников пожал плечами. – Что получилось – то получилось. Нас заставляли обеспечить активность – мы обеспечили. Как смогли, естественно. Большего от нас сейчас требовать не стоит, все же у островитян подавляющий перевес в кораблях.

– Да бога ради, никто же тебя ни в чем не обвиняет, – Редер устало потер виски. – Вышел в море, победил, еще и пленных целую ораву притащил… Говорю же, пропагандистский эффект неплохой. Но в целом поход малоудачен.

– А вот это еще с какой стороны посмотреть, – усмехнулся Колесников. – Я тут у нашей разведки кое-чем поинтересовался, они поломались, как девочки, но дали.

– И что именно?

– А вот это, – на стол лег девственно белый лист бумаги со всего несколькими цифрами.

– И что это?

– Ничего особенного, всего лишь стоимость страховки морских грузоперевозок. До нашего похода и сейчас. Выросла резко.

– И что?

– Стоимость страховки, – терпеливо, как маленькому, начал объяснять Колесников, – приводит к росту цен на товары. В свою очередь повышается стоимость промышленной продукции и падают доходы населения. Проще говоря, мы увеличиваем инфляцию в Великобритании, одновременно вгоняя их экономику в кризис. А она и так сейчас на ладан дышит. Война. Помнишь, как говорил Наполеон? Для войны нужны три вещи: деньги, деньги и еще раз деньги. И, если мы разорим Британию, она сама упадет к нашим ногам.

– А ты прямо делец, – с непонятной интонацией протянул Редер.

– Просто умею думать и считать. И вообще, вспомни, из какой я семьи. Мне простительно.

Ну, а что поделать, Лютьенс по происхождению ни разу не аристократ, а буржуа, сын торговца. Это на флоте не афишировалось, но и секретом не являлось, в особенности между своими. Редер подумал и кивнул:

– Возможно, ты и прав. Хорошо, будем считать, что твой поход удался. Когда планируешь выйти в море в следующий раз?

– Когда у меня под командованием будут оба линкора, – жестко ответил Колесников. – И ни минутой раньше.

– А если прикажут?

– То пускай ищут другого исполнителя, – в тон ему отозвался Колесников. – Распылять силы ради крайне сомнительных успехов – дело гиблое, да ты и сам это знаешь. Нет уж, с двумя полноценными кораблями мы имеем шанс отбиться даже от линкора, а то и сами его раздраконить. Сам помнишь, что было в прошлый раз. А так, как сейчас, чтобы постоянно бояться – нет уж.

– М-да, у тебя за последнее время очень изменились взгляды на жизнь, – протянул Редер. Колесников разом прикусил язык. Вот так-то, сам того не замечая, переносишь свою манеру общения, а другим, тем, с кем бывший хозяин тела общался постоянно, это бросается в глаза. Мысли возникнуть могут… всякие, и не факт, что удастся списать вопрос на контузию. Вслух же он поинтересовался:

– Это плохо?

– Пока ты побеждаешь – хорошо. Но если проиграешь и выйдешь из фавора, тебе все припомнят.

Редер, опытный придворный политик, говорил дельные вещи. Только не в возрасте Колесникова переучиваются, затраты сил не окупаются. Стало быть, остается побеждать.

– Я постараюсь побеждать и дальше, – усмехнулся он. – Если, конечно, мне развяжут руки.

– Ну-ну, – неопределенно отозвался Редер. – Кстати, как тебе удалось столько добиться в Берлине?

– Все та же пропаганда, – Колесников пожал плечами. – Там ведь сидят не дураки и понимают значение наших скромных в масштабе войны побед. Но звучит красиво, и делу дали ход, а заодно продемонстрировали заботу о флоте. Да, кстати, у меня появилась одна мысль.

– Ну-ка? – с интересом поинтересовался Редер.

– Все же наши корабли типа «Дойчланд», на мой взгляд, недостаточно быстроходны. Нужна модернизация. Сейчас вроде бы затишье, в море их выпускать не планируется, так почему бы и не попробовать?

– Вряд ли это получится сделать быстро, да и дорого выйдет. Бюджет флота не резиновый.

– А ты, Эрих, погоди, не обгоняй крейсер. Я прекрасно понимаю эту проблему, но, повторюсь, есть у меня одна бредовая мысль, как попробовать сделать это и быстро, и дешево.

– Излагай, – секунду подумав, разрешил гросс-адмирал.

– Слышал я в свое время то ли байку, то ли легенду, очень похожую, тем не менее, на правду. Есть в России такой кораблестроитель, Крылов. Слышал?

– Слышал, – кивнул Редер. Немудрено, что он так ответил, все же флот, особенно в странах, которые не числят себя великими морскими державами, очень тесный мир, где все так или иначе друг друга знают или хотя бы имеют представление о существовании того или иного персонажа. – Бывший адмирал Российской империи, пошедший на сотрудничество с большевиками.

– И не прогадавший, – в тон ему ответил Колесников. – Те, кто пошли против, или в Париже таксистами работают, или в земле червей кормят, а он, по слухам, ничего не потерял. Стало быть, умный человек, умеющий заглядывать далеко вперед.

– Ты, я вижу, собирал о нем информацию?

– Специально – нет, но у русских есть хорошая поговорка: слухами земля полнится. Если держать уши открытыми, узнать можно многое, а этот персонаж меня заинтересовал. И есть про него легенда, что однажды, то ли на французских, то ли еще на чьих-то верфях его спросили, почему новый корабль не выдает проектной скорости. Он взял мел, провел на лопастях винта линии и сказал, чтобы укоротили по его отметкам. Это было сделано, и корабль выдал ход даже больше расчетного. Ты понимаешь, к чему я клоню?

– Понимаю, не дурак, – Редер на миг задумался. – Ты хочешь сказать, что этот человек может быстро, одним-двумя решениями и практически без затрат выдать необходимый нам результат?

– Не уверен, но… кто сказал, что нет? Попробовать, во всяком случае, можно. Да и потом, он ведь не один такой. У русских не слишком много рабочих с достаточной квалификацией и не самый лучший станочный парк, но школа у них весьма недурна.

– Можно, – с сомнением в голосе отозвался гросс-адмирал после недолгой паузы. – Вот только как к подобному отнесутся на самом верху? К русским у них отношение весьма предвзятое.

– Наверху, несмотря ни на что, хватает циничных прагматиков. А русских официально в качестве врага никто не рассматривает. Да и потом, разве может человек, выдающий такие решения, быть русским? Он может быть только немцем… или, хотя бы, иметь в предках немцев.

– Интересно, – Редера, похоже, его последний пассаж развеселил. – Ну что же, я не против, попробуй. В конце концов, в рейхе есть специалисты, которые докажут что угодно. Тем более про Россию, где немцев всегда хватало, а вот архивов – нет. Но пробивать будешь сам, твоя идея – тебе и отдуваться.

Ну что же, ход мыслей, вполне приличествующий любому бюрократу. Получится – он поимеет с этого свою долю, как вовремя заметивший перспективу и оказавший всемерную поддержку. Ну а не получится – стало быть, он и слыхом не слыхивал об этой авантюре. Что же, таковы правила игры, не мы их изобрели – не нам их и ломать, тем более что полвека спустя все будет точно так же. Колесников медленно кивнул и сказал:

– Мне нужна будет командировка в Берлин.

На этот раз он ехал на поезде. Можно было, конечно, и самолетом, но, во-первых, ехал Колесников не по вызову, а просто в командировку. Соответственно о месте в самолете пришлось бы просить, а быть кому-то должным лишний раз не хотелось. Во-вторых, ему хотелось посмотреть на Германию не через призму памяти Лютьенса, а своими глазами. Ну и, в-третьих, можно было не торопиться, все равно сейчас проблемы флота отходили на второй план. Во Франции началась заваруха. «Странная война», когда немцы и французы сидели в окопах друг напротив друга с категорическим приказом не стрелять, периодически устраивая совместные офицерские посиделки и даже футбольные матчи, наконец закончилась. Закончилась резко, да так, что никто, ни с той, ни с другой стороны линии фронта, этого не ожидал. Соответственно, все пребывали сейчас в обалдении, кто радостном, а кто не очень.

Колесникова, откровенно говоря, проблемы французов не волновали вовсе. Будучи самую малость националистом, он не любил «галльских петухов», считая их хамами семитской наружности. Может быть, в этом времени они и отличались, но он очень сомневался, и то, как немцы их громили, подтверждало его мнение. А вот самим немцам можно было только поаплодировать.

Насколько он мог судить, опираясь на свои неполные и частично забытые знания, процесс развивался так же, как и в его времени. Немцы, вместо того, чтобы тупо ломиться через линию Мажино, теряя людей, время и силы, нанесли удар по странам Бенилюкса, одновременно одним лихим наскоком выводя из войны и оккупируя Голландию. Танковые дивизии прорвались через считающиеся непроходимыми для тяжелой бронетехники Арденны и сейчас стремительно развивали наступление. А французская армия вместе с британским экспедиционным корпусом быстро теряла боеспособность и в панике отступала, бросая технику и вооружение. Фронт, и без того не имеющий сплошной линии, разваливался на глазах. Вот-вот произойдет чудо под Дюнкерком, и сейчас Колесников думал, стоит ли как-то сыграть на этом послезнании, и если стоит – то как?

Ну а пока он наслаждался неспешной ездой, хотя раньше терпеть не мог поезда. Все перевесили удобный вагон, совершенно не похожий на детище родных РЖД, и пасторальные пейзажи за окном. По этим полям еще не прошли танки, и самолеты не высыпали на них тысячи тонн бомб. Все еще впереди, хотя – кто знает?

А еще в поезде был вагон-ресторан, где повара, не избалованные благами цивилизации вроде микроволновок, тем не менее, ухитрялись кормить и вкусно, и сытно. И шел поезд с невероятной пунктуальностью, прибывая на станции и отходя от них даже, кажется, не минута в минуту – секунда в секунду. И вышколенный персонал… Словом, поездка оказалась недолгой, но ему понравилась.

Как оказалось, в Берлине о нем помнили. Иначе как объяснить тот факт, что знакомый «хорьх» и знакомый лейтенант оказались именно там, где нужно? И вот они уже едут в ту же самую гостиницу, уютное гнездышко для военных чинов в неплохих званиях, но не в первом ряду. И даже тот факт, что Гиммлер уже назначил ему аудиенцию на вечер следующего дня, особого удивления не вызвал. В конце концов, о его командировке было известно, и догадаться, что самый знаменитый на сегодняшний день адмирал Германии едет в Берлин не только с целью инспекции столичных борделей, труда не составляло. А Гиммлер – не дурак и наверняка оценил, что адмирал сдержал данное слово и сумел-таки провернуть пусть небольшую, но успешную военную операцию. Ну что же, это радует.

В гостинице ничего не изменилось, его даже поселили в тот же номер, что и в прошлый раз. Единственно, народу почти не было – все правильно, нечего им в тылу прохлаждаться, все на фронте. Однако на чистоте простыней это не сказалось и на обслуживании в ресторане тоже. И певичка та же самая. Как ее? Елена? Хелен. Именно так. И она адмирала тоже узнала. И от приглашения прогуляться вечером, благо погода была великолепной, тоже не отказалась.

Честно говоря, Колесникова слегка мучили угрызения совести. Все же Лютьенс был женат, имел детей… С другой стороны, жена адмирала далеко, не в Берлине и не там, где мужу приходится геройствовать. Он как попал сюда – так еще ни разу ее не видел. Да и потом, он же ничего противозаконного не делает – так, гуляет и разговаривает. Имеет, в конце концов, адмирал право не только жизнью рисковать, а в промежутках кучей бумаг заниматься? Поэтому, успокоив совесть и плюнув на то, что по местным, без малого пуританским меркам такая прогулка с трудом вписывается в рамки приличий, он посвятил вечер отдыху и восстановлению нервной системы.

Хелен, кстати, в качестве собеседника оказалась куда интереснее, чем ему показалось в прошлый раз. Во всяком случае, не дура, как многие женщины, встречавшиеся в жизни и Колесникова, и Лютьенса. И ее ресторанная подработка – это так, чтобы было, что на зуб положить. Кушать-то хочется, и, желательно, каждый день, да еще и не по разу. А так – студентка, как раз заканчивающая университет, будущая журналистка, гордая тем, что ее статьи даже иногда печатали в какой-то небольшой газете. Платили за них, правда, сущие гроши, но все же какой-никакой повод для самоуважения это давало.

Вот тут Колесников и сделал ошибку. Не то чтобы серьезную, но все же ставящую и без того короткий отдых под вопрос. Шутки ради предложил девушке сделать про него репортаж. В конце концов, маленькой заштатной газетке эксклюзивное интервью с человеком, чье имя недавно прогремело на всю страну и еще не успело забыться, – это о-го-го! И ухитрившаяся провернуть это молодая журналистка однозначно будет в шоколаде. Думал, засмущается и откажется. Вот только Хелен шутки не поняла, руками и ногами ухватившись за эту идею. Пришлось отдуваться, хотя, с другой стороны, это в будущем могло оказаться полезным. Адмирал хорошо помнил опыт и лорда Фишера, и генерала Кастора. Оба они смогли обеспечить свой взлет еще и благодаря тесным связям с прессой, так что стоило это учесть, и небольшой пиар в будущем мог вполне пригодиться. Ну а что перед ним не светило журналистики, а всего лишь девчонка, слегка напуганная ответственностью и ободренная перспективами, – так ведь надо с чего-то начинать. В конце концов, если у тебя нет пиар-менеджера, то стоит его воспитать.

В маленьком ресторанчике на берегу реки Шпрее они сидели до полуночи. Остальные посетители давно разошлись, и ресторатор уже несколько раз намекал им, что пора бы и честь знать. Вот только Колесников на его намеки внимания не обращал, а в открытую хоть что-то высказать человеку в столь высоком звании хозяин заведения не рискнул, все же чинопочитание у немцев на высоте. Нехорошо, конечно, но открытых заведений поблизости не наблюдалось, а альтернативой было отправиться в номер к самому адмиралу или, как вариант, к Хелен, которая мало того, что жила далеко, так еще и снимала квартиру вместе с подругой. В общем, оба расклада выглядели для девушки максимально компрометирующими, а Колесников все же был джентльменом.

Составлять вопросы для интервью им пришлось совместно. Хелен все-таки была пока еще студенткой, и имеющийся в ее очаровательной головке довольно приличный багаж теоретических знаний практикой не подкреплялся. С другой стороны, Колесников, даже будучи человеком, в жизни не бравшим и не дававшим интервью, попал сюда из века с крайне насыщенным информационным пространством. Соответственно поневоле читал и слушал таких интервью немало, да и что делать на пенсии? И составляли там вопросы-ответы люди, на порядок подготовленнее местных газетчиков. В голове что-то да отложилось, так что в результате их вечерних бдений родилось вполне пристойное интервью, которое девушка завтра же с утра собиралась отнести редактору. Ну, вот и ладушки, только пускай она придумает душещипательную историю о том, на какие жертвы пришлось пойти и чего ей это стоило. Колесников, не откладывая дела в долгий ящик, озвучил Хелен эту мысль, но помогать не стал, с ехидной улыбкой посоветовав заняться самой. В общем, вечер прошел интересно.

Встреча с Гиммлером прошла в очень будничной атмосфере. Рейхсфюреру и впрямь было сейчас не до проблем флота, пускай и ставшего вдруг победоносным. Все же, хотя он и не был связан с армией напрямую, на Гиммлере все равно держалось немало. Единственно, мысль насчет русских специалистов и вариант с ее оправданием через расовую теорию вызвала у него определенный интерес. Обещал подумать – ну что ж, тоже хлеб. И, уже когда короткая аудиенция подходила к концу, адмирал выдал:

– Я тут провел некоторые расчеты. По моему мнению, в ближайшее время британцы попытаются эвакуировать остатки своих войск, скорее всего, через Дюнкерк. Наш флот и без понесенных потерь не смог бы их остановить, и организовать полноценную завесу из подводных лодок тоже вряд ли получится. Их у нас слишком мало…

– Наша разведка говорит о другом маршруте.

– Возможно, – пожал плечами Колесников. – И все же, я думаю, стоит привести люфтваффе в повышенную боеготовность. У меня нет выходов на Геринга, он нас не слишком жалует.

Гиммлер фыркнул. Тощий Герман был в вечном соперничестве с флотом из-за топлива, поэтому он мог бы выслушать Лютьенса-человека, как и он сам, храброго бойца, но не стал бы прислушиваться к советам Лютьенса-адмирала. Однако по тому, как свернулся разговор, Колесников понял – из-за предчувствий какого-то адмирала никто напрягаться не станет. Ну что же, может, оно и к лучшему.

Двадцать шестого мая одна тысяча девятьсот сорокового года началась Дюнкерская операция, в которой британский флот и авиация проявили героизм и отменную выучку, несмотря на тяжелейшие потери вывезя с территории Франции свыше трехсот тысяч британских и французских солдат.

Пятого июня адмирал Лютьенс был вызван в Берлин. Шестого июня он уже стоял навытяжку перед Гитлером и, как и положено, ел глазами начальство. Сейчас должно было стать понятно, ждет его карьера или проблемы. Верить хотелось в первое, но готовиться приходилось ко второму.

Фюрер всея Германии выглядел раздраженным. Настолько, что воздух вокруг него буквально искрил. С Лютьенсом он поздоровался ровным голосом, но движения его при этом были резкими, дергаными. В общем, классическая картинка на тему «шеф не в духе», а стало быть, попасть под раздачу можно запросто.

В огромном кабинете, заставляющем вспомнить Фрейда и его комплексы, находились еще трое – Гудериан, с которым Лютьенс был шапочно знаком, Гиммлер, вроде бы холодно-бесстрастный, но при этом чем-то неуловимо похожий на довольного кота, и Геринг. Последний больше всего напоминал собаку, которой отвесили хорошего пинка, и даже, кажется, похудел. Правда, это, скорее всего, был обман зрения – все же нарушение обмена веществ, являющееся последствием тяжелого ранения, не позволяло сбросить вес в короткие сроки. Тем не менее, на фоне Гиммлера и плохо скрывающего раздражение под маской бесстрастия Гудериана командующий люфтваффе смотрелся откровенно жалко.

– Итак, Генрих, это и есть ваш провидец? – поинтересовался Гитлер. Дурацкая манера, как будто и без дополнительных вопросов не знает, кто перед ним и зачем вызван.

– Именно так, мой фюрер. Адмирал Лютьенс точно предсказал место проведения операции противника и выдал рекомендацию, которая руководством нашей авиации не была принята во внимание. Последнее привело к провалу наших усилий во Франции и позволило британскому флоту провести эвакуацию своих войск из Дюнкерка.

Во как на бюрократическом языке-то чешет, аж завидно. Однако стоит учесть, что угодили вы, милейший адмирал, в самый центр большой интриги и межведомственной разборки. Похоже, Гиммлер все же не пропустил тогда его слова мимо ушей, довел их до соперника за место возле шефа… И наверняка сделал это самым небрежным тоном, еще и со смешком, показывающим отношение к мнению недалекого моремана, полезшего в чужие дела. Профана, который разбирается в армейских, а тем более воздушных делах куда хуже, чем свинья в апельсинах. А сейчас, когда предсказания сбылись, разводит руками и говорит «ну я же предупреждал». И выходит, что Геринг, отхватив свою порцию неприятностей, на всю жизнь запомнит, кому ими обязан. И наверняка это будет не Гиммлер. Ой, как плохо-то…

– Хорошо. Адмирал, как вы объясните свои выводы? – Гитлер смотрел на него с интересом. Он, по слухам, вообще с нездоровым пристрастием любил всякую мистику. Что же, чуточку разочаруем его, но – совсем немного.

– Мой фюрер, там все изначально было ясно. Зная характер того, кто командовал наступлением, – вежливый кивок в сторону Гудериана, – его мастерство, приблизительные характеристики германской техники и возможности наших противников как солдат, вычислить место, где французов прижмут к морю, несложно. Достаточно взглянуть на карту – а у нас хорошие карты.

– Откуда же вы так хорошо разбираетесь в сухопутной технике? – интерес Гитлера не угас, а, напротив, разгорелся.

– Случайность. Буквально накануне я имел разговор с очень грамотным специалистом, который неплохо растолковал мне, что могут и чего не могут танки. Как и любой моряк, я по роду службы вынужден разбираться в технике, поэтому мне не составило труда его понять.

Гитлер повернулся к Гиммлеру, шевельнул бровью. Тот быстро кивнул:

– У адмирала состоялся разговор с генерал-майором Роммелем.

– Очень хорошо. Продолжайте, адмирал.

– Да, в общем-то, и все. Зная место и понимая, что удержаться там ни британцы, ни, тем более, французы не смогут, я рассматривал два варианта. Что наши войска уничтожат их и что окружат и заставят сдаться. Первый вариант выглядел слишком рискованным, поскольку танки, входя в зону действий корабельной артиллерии, абсолютно беззащитны. Даже в случае успеха действия в таких условиях чреваты большими потерями. А я знаю, что наше командование бережет людей.

Насчет последнего он, конечно, загнул, но Гитлеру понравилось. Он кивнул, рефлекторным движением коснулся единственной награды на своем кителе, солдатского железного креста, и, обращаясь ко всем сразу и ни к кому конкретно, выдал:

– Вот именно. Я провоевал в прошлую войну от первого до последнего дня простым солдатом и знаю, каково это. В отличие от многих наших генералов, так и просидевших в уютных штабах. И я знаю, что вы разделяете мое мнение. Продолжайте, адмирал.

Вот оно как. Значит, информация о том, что было сказано тогда в боевой рубке, уже дошла даже сюда. Хорошо осведомители работают. А еще хорошо, что его слова понравились Гитлеру.

– Исходя из вышесказанного, я пришел к выводу, что противника будут стараться вынудить сдаться. Также я знаю, что британцы вряд ли на это пойдут. Сама по себе потеря такого количества солдат оставляет их метрополию практически беззащитной в случае высадки нами даже незначительных сил десанта. Поэтому я просто поставил себя на место их адмиралов и пришел к выводу, что при очевидной слабости германского флота можно обеспечить вывоз хотя бы части войск. Что и было ими проделано. Очень рискованный вариант, но у них просто не оставалось выбора.

– Именно так, – задумчиво кивнул Гитлер. – Именно так. Может быть, в таком случае, вы объясните нам, почему наши доблестные люфтваффе, – резкий кивок в сторону дернувшегося, как от удара, Геринга, – не смогли этому ничего противопоставить, хотя обещали нам, что смогут обеспечить безусловное господство в воздухе и пресечь любое хамство британского флота в зоне досягаемости нашей авиации?

– Могу только предположить, – вежливо наклонил голову Колесников.

– Предполагайте. Нам интересно выслушать ваше мнение.

– Я считаю, что дело здесь не в каких-либо ошибках командования, – Колесников уловил на себе удивленно-недоверчивые взгляды собравшихся. Просто удивленные – Гитлера и Гудериана, с толикой надежды – Геринга, и слегка раздосадованный – Гиммлера. Похоже, отступать было уже поздно, надо гнуть свою линию. – Все дело в том, что наша авиация воюет. Очень хорошо воюет, оказывая, в первую очередь, достаточно эффективную поддержку наземным частям, – Гудериан согласно кивнул, – да и мы к летчикам каких-либо серьезных претензий не имеем.

Здесь он, конечно, покривил душой – о грызне между флотом и авиацией за ресурсы в Германии не знал только ленивый. Однако же это вполне вписывалось в рамки обычного соперничества, а потому было принято Гитлером достаточно благосклонно.

– Наша авиация воюет, – продолжал Колесников. – Обеспечивает нам победу. А самолетов у нас не то чтобы очень много. Хотелось бы больше… И в результате наши пилоты совершают по нескольку боевых вылетов в день. Перегрузки же в воздушном бою, как я слышал, серьезные. День можно выдержать, два, но несколько недель? Я поражаюсь выносливости и боевому духу наших летчиков. Однако всему есть предел. Люди устают, техника изнашивается. И данное обстоятельство не было учтено в полной мере. Только вот вина в том не командования, а наших врачей, которые все еще не смогли толком определиться, сколько могут выдержать летчики без потери боевой эффективности, а сколько нет.

Геринг кивнул благодарно. Гитлер, внимательно слушавший, усмехнулся:

– У британцев должны быть схожие проблемы.

– Отнюдь. Насколько мне известно, островитяне и здесь схитрили и предали. Вместо того чтобы бросить все силы на прикрытие войск, своих и французских, они придержали авиацию, предпочли сохранить силы ценой гибели французских солдат. И в нужный момент просто выложили этот козырь. Обороняться же легче, чем нападать. Вместе с корабельными зенитками они смогли отбиться, вот, собственно, и все.

– Весьма… исчерпывающий анализ, адмирал. Что же, благодарю, вы можете идти. Хотя… Что вы скажете насчет того, чтобы принять командование кригсмарине?

А вот этого не надо. Здесь могут сожрать просто так, из любви к искусству. Да и Редер обидится, что плохо. А Дённиц, который не без основания будет считать, что его обошли, с его поддержкой запросто сковырнет новоявленного командующего. С учетом нынешних реалий это может и концлагерем обернуться. Так что на фиг, на фиг.

– Простите, мой фюрер, но я не считаю это хорошей идеей. Административная деятельность и долгосрочное планирование у меня получаются не очень хорошо. Мое место в бою.

Получилось чуточку напыщенно, но Гитлеру, самому не чуждому театральных эффектов, понравилось. Повернувшись к остальным, он указал рукой на Колесникова и выдал:

– Вот он, истинный ариец. Рожден для битв и побед. Благодарю вас, адмирал, вы оправдали мои ожидания…

Уже на улице Вальман передал, что Гиммлер просит его задержаться. И когда успел узнать? Вроде бы не выходил из машины. Тем не менее, пришлось подождать. Впрочем, не так уж и долго, через какие-то полчаса рейхсфюрер вышел на улицу, сделал адмиралу недвусмысленный знак и направился к своей машине – шикарному черному «мерседесу». Пришлось следовать за ним. Через несколько минут они уже неспешно катились по улицам Берлина. Машина Колесникова дисциплинированно держалась позади.

– Однако же, вы дипломат, – заговорил наконец Гиммлер после недолгого молчания. – Даже не ожидал. И вы понравились фюреру, адмирал.

«Ми-илай, – с трудом сдержав усмешку, подумал Колесников. – Да поработал бы ты в нашем институте, поучаствовал бы в подковерных войнах. Тебя бы там походя сожрали, как котенка. Если интриги мелкие, это еще не значит, что их крутить не умеют. Станешь тут дипломатом…»

Вслух же он сказал только:

– Благодарю.

– Признаться, у вас хорошо получилось. Случайно оказаться в центре большой интриги и выйти из нее не только не испортив ни с кем отношений, но и заставив кого-то считать себя обязанным… Геринг долгов не забывает.

Вообще-то, да. Колесникову приходилось об этом слышать. Действительно, добро командующий люфтваффе помнил хорошо. Вплоть до того, что спасал евреев, которым считал себя всерьез обязанным. В нынешней Германии это иногда тянуло на эпический подвиг. Тем не менее, он не стал комментировать, просто кивнул.

– Только хочу вас предупредить. Вы удачно выстрелили, причем не раз, но любой стрелок может промахнуться. К вашим словам фюрер, вполне вероятно, будет теперь прислушиваться. Не хотелось бы, чтобы какая-то ваша ошибка пошла во вред Германии.

– Не волнуйтесь, – криво усмехнулся адмирал. – Я не идиот и вряд ли буду иметь желание совершать какой-либо ответственный поступок, не посоветовавшись предварительно с человеком, который, несомненно, лучше меня владеет ситуацией. И повторять ошибки Рема я не хочу.

Вот такой тонкий намек на толстые обстоятельства. Гиммлер понял все как надо и кивнул:

– Я рад, что мы нашли общий язык, адмирал. Теперь скажите мне, чего вы хотели бы.

Угу. Думает, что в качестве закрепления сделки Лютьенс себе какую-нибудь виллу потребует. А вот обломись.

– Выжить.

– Поясните мысль.

– Я хочу остаться живым в этой войне. А чтобы остаться в живых, надо победить, иначе враги нам припомнят все свои поражения и перевешают на фонарях. А чтобы победить, нужны соответствующие инструменты. Танкисту нужен танк, летчикам – самолет. Мне нужны корабли.

Кажется, ему все же удалось удивить главного эсэсовца. С минуту он раздумывал над его словами, потом неуверенно произнес:

– Мы, кажется, уже говорили насчет авианосца… И потом, насколько я знаю, скоро в строй будут введены два новых линкора. Гораздо мощнее английских.

– Этого мало, – наглеть, так по-крупному, решил Колесников и принялся развивать успех. – Один авианосец погоды не сделает. Он хорош, если потребуется прикрывать эскадру, идущую в рейд. Без этого каждый выход в море будет подобен русской рулетке. В последний раз британский самолет угодил мне в борт торпедой. Ощущения… малоприятные. Но обороной войну не выиграть, а для наступательных операций одного авианосца мало. И двух линкоров тоже недостаточно, тем более, у меня большие сомнения в том, что они реально окажутся сильнее британских. Все же островитяне умеют придержать в рукаве парочку тузов, а разведка наша далеко не вездесуща. И, откровенно говоря, мне кажется, что ведомство Канариса слишком часто допускает ошибки.

– Возможно, так и есть, – задумчиво ответил Гиммлер. – Возможно. Однако я не могу понять, как можно исправить ситуацию. Насколько мне известно, новые корабли строятся долго.

– Скажите, вы верите моим прогнозам?

– После того, что вы мне сказали в прошлый раз? Скорее да, чем нет.

– Тогда давайте подумаем вместе. Дни Франции сочтены. Так?

– Так.

– Что будет дальше? Подозреваю, вряд ли наши войска будут захватывать всю ее территорию. Это просто не нужно. Скорее всего, будет взята лишь территория, необходимая Германии. Удобные для нас морские порты, промышленные районы, несомненно – Париж. Остальная часть получит формальную независимость, во главе будет человек, полностью лояльный Берлину. Я… сильно ошибаюсь?

– Пока что ваши выкладки, адмирал, совпадают с планами генштаба, – глаза Гиммлера за стеклами очков нехорошо блеснули. – Вы слишком хорошо умеете анализировать.

– Иначе не смог бы воевать. Просто скажите мне, что будет с французским флотом?

На сей раз Гиммлер думал долго. Потом вздохнул:

– Не знаю. Такие решения принимает лично фюрер.

– Предположу, что у нас несколько вариантов. Или их флот оказывается в наших руках, и тогда мы получаем то, что нам нужно. Или они разбегаются, кто в нейтральные порты, кто к нашим врагам. Или они остаются у французов. Два последних варианта крайне нежелательны.

– Второй – понятно. А почему нежелателен третий?

– Да потому, что в этом случае британцы попытаются их уничтожить. Им будет плевать, что еще вчера они сражались с французами плечом к плечу. Они просто испугаются, что французские корабли рано или поздно окажутся у нас. А потому они заблокируют их флот в какой-нибудь бухте и расстреляют. Опыт у них имеется, они так поступают со времен Нельсона. А мы лишимся хороших кораблей, потому что даже если их просто выведут из строя, то восстановить до конца войны уже не получится. Даже к нашим докам перегнать не сможем – утопят по дороге. Так что будут они стоять и ржаветь до самого конца войны. И мы лишимся эффективного инструмента воздействия на британцев… да и на всех остальных.

– Понятно, – Гиммлер медленно кивнул. Сейчас он выглядел невероятно усталым, заметно старше своих лет. – Вы очень логично рассуждаете. Я доложу ваше мнение фюреру.

– Благодарю.

– Каковы ваши планы? Я к тому, что вам совсем необязательно возвращаться к своим кораблям завтра же, насколько мне известно, какое-то время они еще постоят в ремонте. Можете перевести дух, отдохнуть. Тем более, фюрер, возможно, захочет встретиться с вами еще раз, так что я бы вам порекомендовал задержаться на пару дней.

– Возможно, вы и правы. Но я так далеко не заглядывал. Подумаю. Скорее всего, наконец отосплюсь. Может, схожу в театр…

– Это правильно. И, кстати, я слышал, что вы оказываете знаки внимания некой особе. Не волнуйтесь, это дело житейское, и ничего противоестественного в происходящем нет, хотя ее происхождение и вызывает некоторые сомнения. Но рекомендую, если появится необходимость, не тащить ее в гостиницу. Вот, – в руке Гиммлера как по волшебству материализовалась связка ключей. – Это от квартиры в Берлине, вам ее покажут. Там в определенных случаях удобнее, чем в отеле.

И наверняка микрофон даже в унитазе, причем не один, подумал Колесников. Впрочем, кто сказал, что в гостинице их нет?

– Благодарю вас.

– Пустяки, – махнул рукой Гиммлер и довольно улыбнулся.

– Тогда разрешите вопрос?

– Разрешаю.

– Скажите, почему вы приставили ко мне Вальмана? Спору нет, мальчишка хорош, но для ответственного дела кажется молодым, а для чего-то мелкого звание великовато.

– Лейтенант – сын моего хорошего знакомого, – просто ответил Гиммлер. – Он… погиб. Давно. Я оказал Петеру небольшую протекцию. Задание ответственное, но спокойное, как раз набраться опыта, а дальше уж как себя покажет. Тем более, подготовлен неплохо, служил в десантных частях.

Колесников понимающе кивнул. Все правильно, кому еще помогать, как не своим? А раз так, пусть его, вреда пока что нет, окромя пользы. Гиммлер внезапно рассмеялся:

– Вы представляете, недавно он был оскорблен в лучших чувствах.

– Это как? – удивился Колесников.

– Он пытался поухаживать за вашей… дамой. И был жестоко послан с использованием русских слов. Каких – я не знаю, но, подозреваю, тех, которые все еще иногда использует Быстрый Гейнц. А он их нахватался как раз в России. Так что не говорите, что у вас с ней ничего нет…

На том они и распрощались.

В этот вечер Хелен не пела. Это почему-то неприятно задело, хотя, с другой стороны, оно и к лучшему. Все же день выдался даже излишне насыщенный, и нервы стоило лечить. Да хотя бы даже коньяком. Впрочем, уже после второго бокала Колесников почувствовал, что его «повело». Мысли стали легкими и в то же время какими-то вялыми, появилось легкое головокружение. Не-ет, батенька, устали вы, пора и честь знать. Примерно такие мысли витали в его голове, когда он поднимался к себе в номер. И вырубился он мгновенно, провалившись в сон, будто в глубокий омут. Так, что на краткий миг, когда грань между явью и сном становится неощутима, почувствовал даже мимолетный страх, но осознать его не успел – выключился.

Зато утром, едва Колесников успел надеть китель, как в дверь забарабанили, и уже через секунду в нее буквально влетела Хелен. Очень красивая, радостная, слегка растрепанная, в легком, по случаю теплой погоды, платье. Колесникову пришло на ум, что вот она, разница между чопорными до оскомины немками и русской, пускай и рожденной здесь. Впрочем, может статься, это накладывала отпечаток выбранная профессия.

Что ее поведение выпадает за рамки приличия, девушка сообразила, только оказавшись в его номере. Или изобразила, что только здесь… Хотя нет, чтоб так играть, надо быть гениальной актрисой. Уж ставший вдруг отчаянно-красным цвет лица точно не изобразишь. Вон, кончики ушей горят – хоть сигарету прикуривай. Очевидно, сообразив, что он отлично видит ее смущение, она покраснела еще сильнее и попыталась сделать книксен. Запуталась в собственных ногах и чуть не упала. Это выглядело настолько естественным и комичным, что адмирал не смог сдержать улыбку:

– Хелен, пожалуйста, не делайте больше так. А не то я умру или от смеха, или от смущения. Германия не простит вам такого жестокого убийства героя.

Получилось. Во всяком случае, прогнать ее смущение и заменить его на здоровый смех, он точно смог. День начинался отлично.

Эти лишние трое суток в конечном итоге превратились в полноценную неделю и пролетели, как небольшой отпуск. Он гулял с красивой девушкой по улицам старинного, еще не превращенного бомбами в руины города, сидел в маленьком уютном кафе, выезжал на природу… В театр, опять же, сходили. Разумеется, билетов достать было невозможно, однако лейтенант Вальман тут же все устроил. Словом, просто замечательно. Колесников не отдыхал так со времен собственного студенчества. Правда, было две разницы. Тогда он смотрел в рот случайно попавшим в их компанию знаменитостям вроде приезжавших с лекциями полярников, а сейчас, когда Хелен затащила его в свой университет, сам оказался в роли такой знаменитости. Ну и все же его молодость пришлась на период бунтарства и новых веяний, здесь же народ выглядел куда более зажатым и накачанным пропагандой иногда до полной невменяемости. И все равно было здорово! А главное, мимоходом удалось решить кое-какие дела.

С Гитлером он все же один раз встречался. Фюрера заинтересовали его мысли по поводу французских кораблей. Пришлось пространно объяснять свои выкладки, благо про операцию «Катапульта» Колесников в свое время кое-что читал. Не слишком много, но достаточно для того, чтобы то, что он плел, выглядело убедительно. Так что Гитлер остался разговором удовлетворен и отпустил новоявленного фаворита с миром, хотя, когда они закончили, пот с адмирала лил градом.

Куда более содержательный разговор получился на следующий день, у Геринга. Тот вновь пригласил Колесникова к себе, поохотиться. Отказываться не стоило, тем более, это был хороший повод для разговора. И вот здесь с ним напросилась Хелен. Как-никак, в прошлый раз ее интервью произвело фуррор в редакции, принеся ей хороший, по меркам газеты, гонорар и место постоянного корреспондента. Сейчас, почувствовав себя акулой пера, она решила не упускать шанс и вцепилась в адмирала мертвой хваткой. А он, честно говоря, не очень-то и сопротивлялся. В конце концов, пускай девушка от знакомства с ним хоть что-то поимеет. К примеру, взамен подмоченной репутации. Пускай ничего и не было, но болтать будут такое… И все грязные рты не заткнешь. Во всяком случае, пока.

Добираться до виллы Геринга, куда он на всякий случай убрался подальше от все еще не отошедшего от гнева фюрера, было далеко. Однако командующий немецкими ВВС беспардонно использовал свое служебное положение, и на аэродроме их ждал «шторьх». Этот немецкий разъездной самолетик, функционально подобный родному «кукурузнику», разве что реализованный на чуть более высоком техническом уровне, чем родной У-2, оказался на удивление удобным. Это Колесников оценил. На Хелен же, до того никогда не летавшую, и самолет, и полет на нем произвели неизгладимое впечатление. После приземления она вылезала с широко открытыми от восторга глазами и бледным лицом. Уточнять, от восторга аристократическая бледность, или от воздушной болезни, адмирал деликатно не стал.

Жилище официального преемника (или его назначат на эту должность позже? А, плевать) Гитлера производило впечатление. Как уже заметил Колесников, партийные бонзы Германии не любили себе в чем-то отказывать. Тем более, происходивший из известной и весьма богатой семьи Геринг. Что его, спрашивается, понесло в политику, да еще в такое дерьмо? Чего не хватало? Скорее всего, неприятие поражения в войне начало выливаться в такие вот извращенные формы. Хотя, может, все решили деньги, потому, что потерял он тогда все и едва сводил концы с концами. Сложно сказать, да и не столь уж важно, честно говоря.

Однако же хозяин этих хором имел и вкус, и образование. Несмотря на размеры, не оставалось чего-либо, напоминающего давящее впечатление, строение получилось не только комфортным, но и не по-немецки легким. Хотя, не исключено, тут мог приложить руку и сам Гитлер – он, по слухам, увлекался архитектурой. И, спрашивается, что понесло в политику талантливого художника? Образованного, владеющего как минимум двумя языками, неплохого писателя? Чего их всех сюда понесло, черт возьми?

Видимо, что-то отразилось на его лице, потому что Хелен осторожно тронула его за локоть и спросила:

– С тобой все в порядке?

– Нормально. Кольнуло в боку, иногда бывает.

Девушка понимающе кивнула и замолчала. Интересно, поверила или просто решила, что с ней сейчас не хотят общаться? А, плевать, сейчас на горизонте маячил серьезный разговор, и красивые девушки подождут. Первым делом, первым делом самолеты… Будем надеяться, что девушка поймет.

Хозяин дома встретил их добродушной улыбкой. Он, если верить слухам, и в самом деле был человек незлой. И, в отличие от товарищей по партии, не сильно увлекающимся экстремистскими идеями вроде охоты на евреев. Фразу «я сам решаю, кто у меня еврей, а кто нет» Колесников помнил еще с прошлой жизни. Хотя, с другой стороны, с евреями здесь вообще дела обстояли интересно. К примеру, только среди экипажа «Шарнхорста» минимум два офицера имели близкие, на уровне дедушек-бабушек, еврейские корни, и ничего, служили. И никто их не зажимал, хотя гестапо наверняка знало о них. Так что, может, каких-нибудь польских евреев и пускали под нож, но со «своими» все было далеко не столь однозначно.

– Рад вас видеть, Гюнтер.

Надо же, по имени обращается. Видимо, намекает на свое к нему расположение. Что же, неплохо.

– Весьма польщен приглашением, герр рейхсмаршал.

Обмен любезностями, комплименты, вполне заслуженные, красоте спутницы, обязательные разговоры о погоде… Жалко терять время, но – этикет, здесь ему придают значение. Легкие закуски, потом обещанная охота. По сравнению с той, на которой Колесникову доводилось бывать в прошлой жизни, неинтересная, однако положено восторгаться и таскать дурацкую зеленую шляпу с пером. Интервью для спутницы, о котором пришлось просить отдельно, а вчера вечером опять допоздна сидеть и составлять вместе с ней вопросы… Правда, отношение к интервью у Геринга оказалось благосклонным, он вообще не был чужд некоторой театральности, а может, просто уже привык за свою политическую карьеру являться публичной фигурой. Такую положение обязывает давать интервью. Хелен от счастья разве что не светилась, ну да это нормально – карьеру делает. Ну а у них серьезный разговор состоялся чуть позже, когда, сплавив девушку посмотреть цветы (предлог надуманный, но Хелен поняла и не обиделась, поскольку хорошо осознавала, что получила максимум возможного, и есть секреты, в которые не стоит совать нос), мужчины засели в маленькой, уютной гостиной.

И рейхсмаршал преобразился. Радушный хозяин исчез, вместо него появился офицер, сбивший в прошлой войне больше двадцати самолетов противника, за что был объявлен французами военным преступником. Жесткий, умный, умеющий быстро принимать решения человек. Такого стоило опасаться, к нему просто необходимо было относиться серьезно. И еще, такого Геринга поневоле следовало уважать.

И все же договориться им удалось быстро. Геринг, как и Гиммлер несколькими днями ранее, был удивлен тем, что адмирал ничего не хотел для себя лично. Однако с аргументацией «хочешь выжить – победи» он был абсолютно согласен, придерживаясь схожих взглядов. И скорейшую разработку самолетов для авианосца, равно как и подготовку пилотов для него, удалось согласовать. Больше всего споров было насчет порядка подчинения, но сошлись на том, что пока корабль в порту, его авиагруппа организационно подчиняется люфтваффе, но когда он выходит в море, командуют моряки, и никто более. И отвлекать пилотов для иных задач, равно как и отзывать их без согласования с командующим флотом никто не имеет права.

Кстати, тут он смог удивить Геринга еще раз, когда попросил его назначать в авиагруппу не самых лучших, но самых дисциплинированных пилотов. Не тех, кто будет гоняться за пополнением счета, а в точности согласно приказу будет защищать корабли от атак противника и понимать, что погибнут они – упадет в море и его машина. Геринг только головой покрутил, удивляясь знаниям Лютьенса весьма специфических проблем германской авиации, и согласился. В общем, разошлись они весьма довольные друг другом.

Русские приехали на следующий день после его возвращения. Целая делегация, человек десять, во главе с самим Крыловым. Бывший царский генерал от флота (такой вот казус) оказался мощным бородатым стариканом с весьма острым языком. В его возрасте обычно дома сидят, по делам подчиненных гоняют, но академик не мог упустить случая ознакомиться с техникой будущего противника. Умные люди отлично понимали, что Германия и СССР рано или поздно схлестнутся, и упустить такой шанс… Да и вообще, все эти консультации и возможные разработки – штука платная, наверняка в СССР за помощь что-нибудь вытребовали и, скорее всего, не золотом, а чем-то более нужным. Ну и бог с ним. Все равно на море серьезных боевых действий не произойдет, это Колесников помнил абсолютно точно. А вот если СССР вытребует, скажем, лицензию на новый двигатель для истребителя, и машины, с которыми люфтваффе столкнутся в русском небе, окажутся хоть немного лучше, чем в той истории, то все, можно считать, жизнь прожита не зря. И авиамоторы – не единственный вариант.

Впрочем, осмотр кораблей вряд ли что-то дал Крылову. Из-за условий Версальского мира Германия длительное время не могла вести нормальных военно-технических разработок, и обводы корпусов, частично заимствованные с кораблей прошедшей войны, выглядели архаично. В СССР наверняка ушли заметно дальше. Так что идея о том, что русские могут что-то посоветовать, глупой не выглядела. Правда, стоило бы поднапрячь и итальянцев, но хитрые макаронники так виляли хвостом, что связываться с ними в Германии не больно-то хотели.

Честно говоря, Колесникова так и подмывало попытаться через того же Крылова выйти на связь с советским командованием, однако идею эту он, по долгому размышлению, отбросил. Пока он один, его позиция малоуязвима. Просто не заподозрят. А вот стоит увеличиться кругу посвященных – и все, вляпались. Так что лучше уж подождать, деликатно и осторожно, своего часа, а пока терпеть ехидство старого кораблестроителя, благо немецкий тот знал.

Откровенно говоря, в глубине души адмирал не слишком верил, что из визита советских инженеров все же родится какой-то результат. Однако, к его удивлению, буквально через неделю после их отъезда из СССР пришло положительное заключение. Добавить скорости, не устраивая глобальных переделок в машинном отделении, можно было, проведя относительно небольшие изменения носовой части корабля и оптимизировав форму винтов. В первом у немцев имелся неплохой опыт – как-никак и «Шарнхорст», и «Гнейзенау» переделкам носовой части уже подвергались. Сделать новые винты – и вовсе не проблема. Затратно, конечно, но в целом операция рутинная. И если к скорости «Лютцова», все еще стоящего в ремонте, удастся добавить обещанные Крыловым три узла, то это позволит безбоязненно включать корабль в состав ударной эскадры. Естественно, предложение было принято, но сделали это уже без участия Колесникова. Адмирала Лютьенса снова вызвали в Берлин, где он пробыл всего несколько часов, после чего срочно вылетел во Францию. Близилась не оставшаяся секретом для немецкой разведки операция «Катапульта», и от лучшего флотоводца Германии верховное командование требовало чуда.

Винты самолета отчаянно рубили холодный воздух, но все равно самый большой серийный лайнер Германии продирался сквозь встречный ветер крайне медленно. Все же поршневые двигатели – это совсем не то, что турбины в различных модификациях, так хорошо прижившиеся на пассажирских самолетах в последующие десятилетия. Четыре истребителя прикрытия с трудом держали такую скорость, то и дело уходя вперед, делая круг и возвращаясь на свое место. Все же их проектировали под совсем другой полет, и вечное подстраивание под тихохода грозило им сваливанием в штопор. На аэродроме заинтересовавшемуся недовольными лицами асов Геринга адмиралу это объяснили в подробностях, да еще и с использованием весьма специфических выражений. Послушав, как выражаются пилоты, Колесников даже проникся к ним некоторым уважением – положительно, они тоже общались с разными людьми, и в части знания языков для выражения недовольства мало чем уступали морякам. Особенно умилил один, уже пожилой гауптман, сказавший несколько слов на исковерканном, но вполне понятном русском языке. Из пяти слов приличным было только одно, да и то – предлог.

И все же кое-какие плюсы в такой неспешности полета имелись, во всяком случае, сейчас. Во-первых, благодаря хорошей видимости, можно было насладиться красотами окружающего пейзажа с высоты птичьего полета. Впрочем, Колесникову, никогда не причислявшему себя к когорте ценителей прекрасного, готовых умиляться над чем угодно, от неимоверно мрачных картин Рембрандта до эстетики расколотого унитаза, рассматривать пейзажи быстро надоело. Но имелось еще и во-вторых. Под гул моторов неплохо думалось, а малая скорость давала хороший запас времени для размышлений.

По всему выходило, что из-за его вмешательства история начала меняться – пусть и локально, но весьма заметно. Потопленный линейный крейсер британцев и уцелевшие германские моряки и солдаты – это один вектор. А на другом конце цепочки британский же авианосец «Глориес», два эсминца и полторы тысячи человек. Это должно было случиться в начале лета, Лютьенс хорошо помнил сей эпизод, но вице-адмирал Маршаль не вывел в море линкоры, все еще находящиеся в ремонте, и авианосец спокойно ушел на базу. Впрочем, это, возможно, не так уж и плохо. С одной стороны, не даст Маршалю перехватить у Лютьенса лавры самого успешного флотоводца, а с другой – британцы не получили негативный опыт и есть шанс, что они и дальше будут гонять авианосцы без прикрытия тяжелыми кораблями. А он, Колесников, хорошо помнит, что отсутствие артиллерийских кораблей, обеспечивающих устойчивость авианосного соединения, превращает плавучие аэродромы в стадион, набитый смертниками. В общем, надо поглядеть, как там будет дальше, но то, что изменения пошли – факт.

В ровный гул двигателей вплелись незнакомые нотки. Колесникова это не слишком насторожило – ровно до того момента, как самолет вдруг начал резко, с сильным креном забирать влево. Бросив взгляд в иллюминатор, адмирал успел увидеть далеко справа трассу выстрелов, а еще через несколько секунд и самого нарушителя спокойствия, закончившего атаку и сейчас, выйдя из пике, упорно лезущего вверх.

Картина, в принципе, была понятна даже неспециалисту. Пара «спитфайеров» зашла со стороны солнца и, пользуясь преимуществом в высоте, атаковала «мессершмитты» прикрытия. Атака получилась не то чтобы совсем удачная, но и не безрезультатная. Один из немецких истребителей, сильно дымя, разворачивался со снижением и явно намерен был тянуть к аэродрому. Судя по тому, что открытого огня видно не было, и управления он не потерял, шансы у пилота имелись. Остальные три машины развернулись и тоже набирали высоту, явно не желая оставлять англичан безнаказанными.

Английские пилоты, очевидно, боя принимать не жаждали. Хотя их самолеты и были вполне сравнимы с немецкими, но все же против восьми английских пулеметов «спитфайера» на немецких «эмилях» стояло по два пулемета и две пушки калибром двадцать миллиметров. Одно хорошее попадание – и хана. А главное, немцев было трое против двоих англичан, что сводило преимущество последних в количестве стволов к несерьезному минимуму. Поведение британцев было логичным.

А вот поведение немецких пилотов – нет. Колесников с неодобрением наблюдал, как «мессершмитты», вместо того, чтобы выполнять задачу по охране пассажирского самолета, азартно гнались за улепетывающими британцами. Вряд ли догонят, кстати. Самолеты одного класса, разработанные в одно и то же время, обладали и вполне сходными скоростными характеристиками. При этом у британцев уже имелась фора по высоте и дальности. Нет, не догонят.

– Уроды крылатые, – зло буркнул себе под нос молчаливый полковник, впервые с момента взлета открывший рот. Этого седого мужика, габаритами походившего на Геринга, с круглым, словно луна, лицом, во время посадки на дозаправку запихнули в самолет в нагрузку, как, впрочем, и еще четверых. В принципе, борт был предоставлен лично Колесникову, но отказывать на просьбу обратившегося к нему генерал-майора люфтваффе он не стал. В конце концов, можно понять мужика – зашивается, с трудом затыкая все дыры. Самолетов изначально недостаточно, а тут еще то потери, то незапланированные рейсы. Так что пусть их, тем более, если что, поболтать будет с кем, решил тогда адмирал и согласился.

– Это вы про кого? – отозвался подполковник-танкист, невысокий, но крепкий, жилистый.

– Про наших, не про британцев же. Они воюют, им положено нападать, никаких обид. А эти взяли – и свалили. Если сейчас кто-нибудь…

Что кто-нибудь, где-нибудь и как-нибудь уже началось, стало ясно буквально через секунду, когда пилот буквально швырнул самолет вправо. И почто сразу же его затрясло, вроде и несильно, но как-то… зло, иначе и не скажешь. Выглянув в иллюминатор, Колесников обнаружил в крыле две цепочки аккуратных дырок и понял, что британцы провели их, как котят. Пока два самолета отвлекали внимание эскорта, остальные атаковали охраняемую им штабную машину. А еще он понял, что это, похоже, все, конец его приключению.

Страха почему-то не было, а вот интерес к происходящему неожиданно присутствовал. Пока остальные бледнели, потели и вообще вели себя, как и положено нормальным людям, оказавшимся в центре мясорубки и неспособным предпринять что-либо осмысленное, Колесников, устроившись поудобнее, принялся наблюдать воздушный цирк. А посмотреть, кстати, было на что.

Пилоты «Кондора» отчаянно крутились, заставляя тяжелую машину выделывать совсем не положенные ей по статусу кульбиты. Британские летчики, в свою очередь, раз за разом заходили на цель, поливая ее огнем пулеметов. Однако самолет продолжал держаться, и крылья, на некоторых участках напоминающие изодранную кошкой скатерть, отваливаться пока не спешили. Сзади отчаянно огрызался из пулемета бортстрелок, не столько чтобы попасть, сколько пытаясь заставить истребители не приближаться и стрелять издали, а значит, менее точно. Надо сказать, у него получалось, хотя повреждения нарастали, а один раз пули, хлестнув по фюзеляжу, зацепили и тех, кто паниковал в салоне. Остро запахло кровью. Но главное, мечущийся и закладывающий глубокие виражи самолет медленно, но неуклонно терял высоту.

Потом кто-то из англичан сумел зацепить правый крайний двигатель «Кондора». Тот, к счастью, не загорелся, но моментально заглох, и Колесников, хоть и не пилотировал самолет, сразу почувствовал, что управлять им стало тяжелее. Британцы это тоже почувствовали, их атаки стали яростнее, и закономерно, что через пару минут им удалось поразить второй двигатель на этом же крыле. Тот сразу же вспыхнул, брызги кипящего масла окатили крыло, а некоторые долетели и до фюзеляжа, забрызгав иллюминатор. Колесников на миг даже отшатнулся, но быстро сообразил, что пожара не будет. Летчики успели перекрыть подачу топлива, а начавшее было разгораться пламя тут же сбило встречным напором воздуха, однако ситуация продолжала оставаться аховой.

Лишившись половины двигателей, самолет уже неспособен был маневрировать. Более того, он и в воздухе нормально держаться тоже не мог, все быстрее теряя высоту. Двигатели бешено выли, однако мощности все равно не хватало. Сейчас недавно могучая и красивая машина превратилась не более чем в легкую мишень, и британские пулеметы тут же прошлись по ней еще раз. В фюзеляже сразу же появилось множество дырок, кто-то заорал, а одна из пуль больно клюнула Колесникова в предплечье, однако эта атака внезапно оказалась последней. Колесников понял из-за чего почти сразу – вернулись немецкие истребители, и теперь в воздухе творилось черт-те что. А «Кондор» продолжал снижаться, и в воздухе все отчетливее пахло дымом.

Окончательно потеряв способность держаться в воздухе после отказа третьего двигателя, не выдержавшего перегрузки, самолет встретился с землей минут через пять. Пилоты боролись за жизнь до конца и, в конечном итоге, сделали многое. Они направили самолет прямо в мелководную речушку, и, воспользовавшись тем, что перед ними оказалось почти четверть километра прямого участка, смогли приводниться. Самолет опустившимся против всех правил хвостом распорол зеркальную гладь, и это смягчило удар. В результате, когда он с шумом плюхнулся, скорость была уже невелика. Промчавшись по реке, Кондор вылетел на песчаную косу, да там и замер. Языки пламени пока еще лениво, но все более уверенно лизали обшивку.

Из всех, кто находился в салоне, адмирал оказался единственным, кто остался в состоянии двигаться. Болела рука, но, судя по тому, что двигать он ею мог, ранение оказалось несерьезным. При посадке его сильно приложило, но это, опять же, было не смертельно. Остальные лежали кто где – последние атаки истребителя оказались крайне результативными. Только упитанный полковник хрипло стонал, ухитряясь все же зажимать дыру в груди, да ворочался в углу, пытаясь встать, какой-то хмырь в гражданском. Колесников не помнил, как его зовут.

Дверь заклинило, однако от двух мощных ударов ногой замок вылетел, и вся конструкция, на миг замерев, словно в раздумье, с отвратительным скрежетом вывалилась наружу. Колесников повернулся, чтобы вытащить раненого, но тут его едва не сбил с ног тот, гражданский. Видать, оклемался, а теперь в панике искал выход. Получив локтем и без того в отбитую грудь, адмирал едва не задохнулся от боли, но сумел не только устоять, но и не заорать вслед выпрыгнувшему из самолета придурку все, что думает по его поводу. Не хватало еще сейчас сбиться на русский матерный.

Полковника, мертвой хваткой зажимающего рану и упорно не теряющего сознание, он не только вытянул из самолета, но и, увязая в песке, оттащил от него метров на двадцать, после чего, шатаясь, вернулся. Наверное, зря, самолет мог вспыхнуть в любой момент, но бросать остальных казалось ему как-то не по-человечески. Проверил в салоне, но пассажиры были мертвы, английские пули буквально порубили их в фарш. Метнулся в хвост и обнаружил там висящего на ремнях стрелка. Живого и даже без видимых повреждений, но без сознания. И сразу же стало ясно, почему в последние минуты боя он не стрелял – ни одного патрона, истратил все, что было. Кое-как отцепил, поволок неожиданно тяжелого летуна через салон, оступаясь и пачкаясь в чужой крови, и буквально вытолкнул его наружу.

Холодная вода, в которую тот плюхнулся, моментально привела бортстрелка в чувство. Правда, шевелился он, как травленый страус, но это сейчас было неважно. Дверь в кабину пилотов оказалась не заперта, и адмирал уже волок оттуда командира экипажа. Тот был жив, отделавшись лишь переломанными ногами, и яростно ругался – похоже, от шока не чувствовал боли. Бортстрелок хоть и с трудом, но сумел принять его и поволок к полковнику, а Колесников уже за шиворот тащил второго пилота. Тот хрипел, на губах пузырилась кровь, похоже, были сломаны ребра и повреждены легкие, но если доживет до госпиталя, есть шанс, что выживет. А больше в самолете никто не уцелел.

Успели они вовремя. «Кондор» до последнего сопротивлялся огню, но потом вспыхнул весь и сразу. Пыхнуло жаром, но они были уже достаточно далеко и перевязывали раненых. О собственной руке Колесников вспомнил уже под конец и, распоров рукав, понял, что ему повезло – пуля всего лишь рассекла кожу и слегка повредила мышцу. Сейчас, когда адреналиновый задор начал уходить, болело все это зверски, но реального вреда было немного. Шрам останется, и только. Неприятно – но совсем не смертельно.

Их нашли через полтора часа. Вылетел на высокий берег грузовик, набитый солдатами, и уже через минуту спасшихся окружили. Правда, кто перед ними, разобрались почти сразу, так что не обошлось без инцидентов. И все остались живы, даже полковник…

Вице-адмирал Марсель-Брюно Жансуль Колесникову не нравился. Бывает такое, когда тебя раздражает в человеке буквально все, от двойного имени до манеры держаться, причем такое отношение иррационально. Вроде бы ничего этот человек тебе лично не сделал. Ну, участвовал в охоте на «Адмирала Шпее», но там многие отметились. Да и вообще, война – она на то и война, и каждый делает в ней свою работу. Так что обижаться на врага глупо, его надо просто побеждать. Однако вот не нравился он Колесникову – хоть тресни. Может, дело было в том, что ему вообще не нравились французы?

И ведь никуда не денешься, надо вести себя максимально корректно. Да, Франция побеждена, однако Германии и лично ему, Колесникову, нужен ее флот. Целый, а не на дне какой-нибудь занюханной бухты, и от того, как сложится разговор, фактически зависит исход кампании на море. А под командованием Жансуля оказалась наиболее мощная и боеспособная часть французского флота, это приходилось учитывать.

Сейчас здесь, в гавани базы Мерс-эль-Кебир, что во французском Алжире, собралась внушительная сила. Два новейших линейных крейсера, два устаревших, но все еще мощных линкора-дредноута, построенных для той, прошлой войны, эсминцы, подводные лодки и даже гидроавиатранспорт. Боевая ценность последнего в реалиях новой войны выглядела сомнительно, однако у немцев с авианесущими кораблями дела обстояли пока что и вовсе плачевно. В подобной ситуации не следовало отказываться даже от столь сомнительного приобретения. Вот только удастся ли наложить на все это богатство лапу, оставалось под большим вопросом.

Как он сюда добирался – это отдельная история. В штаб-то его доставили без проблем, завезя предварительно в госпиталь, где мрачный врач обработал рану, зашил ее и заявил о необходимости госпитализации. Непреклонно так заявил. Сопровождающий его штабной офицер в чине подполковника горячо поддержал эту идею, которая разом снимала с него ответственность и, кроме того, избавляла от хлопот, связанных с незапланированным высоким гостем. Хорошо еще, удалось связаться с Берлином, причем выйти непосредственно на Гиммлера. Тот выслушал, затребовал к телефону штабного и даже не орал, но, судя по тому, как с каждой секундой все больше и больше покрывался каплями пота лоб обнаглевшего не по чину подпола, тот всерьез опасался за целостность своего организма. И на врача он орал, как потерпевший, Колесникову даже стало немного стыдно за него. Хотя, с другой стороны, тот тоже должен понимать, что не всегда его мнение – истина в последней инстанции, не ребенок, чай.

После образцово-показательной порки все задвигалось с утроенной скоростью. Всего два часа – и они уже были на аэродроме, а перед этим навели шороху в штабе. Там не знали, чем отправить дорогого гостя поскорее и подальше. Самолетов вроде «Кондора» у них просто не имелось.

Пришлось импровизировать. Здесь базировалось несколько двухместных сто десятых «мессершмиттов». Правда, местное командование люфтваффе страшно не хотело отдавать один из них, но звонок Герингу, который уже был в курсе их приключений, решил вопрос. В два счета договорившись о том, что адмирал не станет во всеуслышание поднимать вопрос о позорно прошляпившем врага истребительном прикрытии, а Геринг, соответственно, жестоко их накажет своей властью, Колесников поднял вопрос о транспорте. Начальство, которому совсем не хотелось получать по шапке за срыв ответственной миссии по вине своих людей, грозно рыкнуло в телефон – и вопрос моментально решился.

И вот он здесь, сидит напротив французского адмирала. А тот пытается сохранить лицо – для побежденного, хорошо это осознающего, держится, надо признать, неплохо. И надо его убедить, иначе все кончится, как и в прошлый раз.

– …Итак, вы предлагаете мне передать корабли Германии. Вам не кажется, что это несколько… самонадеянно и идет вразрез с честью французского офицера?

– Вы не правы по всем пунктам, – усмехнулся Колесников. Времени оставалось совсем немного, и необходимость тратить его на разговоры страшно раздражала.

– Вот как? И в чем же это заключается?

– А во всем, – Колесников откинулся в кресле и посмотрел на собеседника, стараясь, чтобы взгляд его выглядел максимально безмятежным. – Для начала, я не предлагаю вам передавать корабли. Нас вполне устроит, если они просто сохранятся. В конце концов, сегодня мы враги, а завтра, может статься, будем союзниками.

– Вот как? – Жансуль (Колесникова так и подмывало назвать его Жульеном) удивленно приподнял бровь. Лицо его приобрело несколько комичное выражение. – После того, как вы на нас напали…

– Мы на вас не нападали, – жестко ответил Колесников-Лютьенс. – Это ваша страна объявила войну Германии.

– Вы нас вынудили.

– Не мы, а британцы, – меланхолично отозвался Колесников, рассматривая ноготь большого пальца. Обычно он старался держать их безупречно ухоженными, но приключения последних суток этому не способствовали. – Им, видите ли, не нравилось, что мы объявили войну Польше. Ну а ваше правительство отреагировало, как щенок, радостно повизгивая. И кто вам теперь доктор?

Идиома была из будущего, но француз понял и надулся как мышь на крупу.

– Вам не следовало трогать поляков.

– И почему? Вообще-то хамство терпеть – это не в правилах великой державы.

– Вы считаете Германию великой державой?

– Ну, Франции мы это уже доказали, – с улыбкой ответил Колесников. Тоньше надо быть, тоньше, но не мог удержаться от укола. – И потом, это британцы переманили нашего союзника, получившего, кстати, от наших и ваших щедрот кусок Чехословакии. И что нам оставалось делать? Ждать, когда пшеки нападут? Что они будут творить, мы видели. Своих граждан немецкого происхождения они просто вырезали.

– Это пропаганда.

– Это правда. Впрочем, можете не верить, данный факт ничего не меняет. Есть у русских поговорка: две собаки дерутся, третья – не мешай. Вы решили вмешаться, и вот результат. Островитяне снова отсиживаются за проливами, а убивают в результате французов. Вас предали, адмирал.

– А Эльзас и Лотарингия?

– А что Эльзас и Лотарингия? Это земли, которые Германия считала своими, ну а вы – своими. Бывает. Открою вам страшную тайну, адмирал. Если бы вы попытались их защитить, Германия бы немедленно отступила. Мы тогда вас просто боялись. Но ваши политики испугались сильнее, и вот результат. За их ошибки гибнут простые солдаты, и ваши, и наши. И я хочу как можно скорее прекратить эту бойню. Причем я не одинок, так думают многие, включая фюрера. Обратите внимание, вам предложили мир, когда проще было добить. Так что Франция в будущем вполне может оказаться союзником Германии. Кто знает, может, и Париж удастся вернуть.

– Сладко поете.

– Как умею. И в продолжение темы. Самонадеянностью здесь не пахнет. Просто потому, что в противном случае через несколько дней ваш флот перестанет существовать.

– Это еще почему? – вскинулся француз.

– По данным нашей разведки, адмирал, британский флот приступил к операции «Катапульта». Сюда идет эскадра. Два линкора, линейный крейсер «Худ», один или два авианосца, крейсера и эсминцы. Возможно, подводные лодки, но в последнем я не уверен. Их задача захватить или уничтожить ваши корабли прежде, чем до них доберемся мы. Вот такие у вас союзники.

– Я вам не верю, – голос Жансуля звучал ровно, однако в глаза собеседнику он не смотрел. «Во все-то ты веришь и ни разу по поводу моральных качеств британцев не обманываешься», – цинично подумал Колесников. Все, теперь надо дожимать, но – не пережать.

– Не верьте, – пожал он плечами. – Хотите, расскажу, как все будет дальше? Они придут, засыплют минами фарватер и потребуют сдаться. Вы постараетесь тянуть время, просто чтобы не брать на себя ответственность, а ваше командование будет молчать – им тоже не хочется оказаться виноватыми. Потом, когда выйдет срок ультиматума, а возможно, и раньше, британские корабли откроют огонь. У них меньше вымпелов, но больше калибры, и ваши неподвижные линкоры в гавани они расстреляют, как мишени. А может, и этого делать не станут. Просто поднимут в воздух самолеты и разбомбят вас. Нормальной системы ПВО на вашей базе еще нет, так что для самолетов с авианосцев это будет так, тренировочный вылет.

– Замолчите, – голос француза звучал хрипло. Понимает, что немец прав, и сам на месте англичан поступил бы примерно так же.

– Я-то замолчу, а вот те, кто погибнут здесь, окажутся на вашей совести. А если сдадитесь, вас объявят предателем. И помочь вам мы не сможем, даже если очень захотим. Мои корабли далеко на севере, а итальянцы… Между нами, они паршивые моряки и еще худшие солдаты.

Жансуль сидел, сгорбившись. Он как-то сразу устал, а ведь это был достаточно храбрый и грамотный офицер, ходивший и на надводных кораблях, и на подводных лодках, отвоевавший прошлую войну на миноносцах, а туда не берут трусов. Ну что же, теперь аккуратно предложить ему выход, который не нанесет урона его чести и при этом даст шанс.

– Вот что, месье Жансуль, у меня, кажется, есть идея. Здесь у вас не единственная база и, давайте будем смотреть на вещи реально, не самая лучшая. Если верить нашей разведке, у вас есть корабли в Алжире, Касабланке, Тулоне, Дакаре и на Мартинике. Последняя, конечно, далековато… Так вот, я предлагаю вам идти на любую из этих баз. Не желаю даже знать, на какую. Если сумеете проскочить мимо британцев, то, как минимум, станете сильнее на несколько вымпелов. И, главное, выйдете из-под удара. Связь у вас наверняка имеется. И если окажется, что я прав, и британцы явятся сюда, вам это станет известно. Тогда, убедившись, что я не вру, мы сможем продолжить разговор более… предметно. Или не продолжить, тут вы будете в своем праве.

Или же не проскочите, но тогда сможете вступить в бой в открытом море, где не будете скованы узостями и мелями. Глядишь – и отобьетесь. Ну а не отобьетесь – хоть нанесете британцам урон, который их пусть немного, да ослабит. Какая соломинка переломит хребет верблюду – это еще посмотреть надо, однако ни одна не окажется лишней. Все это Колесников, естественно, не сказал, но француз и без того понимал его нехитрую логику.

– Я… обдумаю вашу мысль.

– Это хорошо, – ответил Колесников, вставая. – И еще одно. Если окажется, что деваться уже некуда, можете попробовать прорваться в итальянские порты. Там вас сможет прикрыть авиация. Муссолини мы предупредим. Впрочем, здесь выбор за вами. А лично я на вашем месте попытался бы собрать все силы в один кулак – тогда вас не так просто будет сожрать.

Ночевал он в гостинице. Все же формально Колесников пока что считался частным лицом, и на территорию базы его никто не допустил. Весело, на флагманском корабле французской эскадры побывать, значит, можно, а на их базе, недостроенной еще даже, нет. Впрочем, логика этого времени ставила порой Колесникова в тупик, и он даже перестал удивляться.

В комнате было жарко и душно, простыни моментально вымокли – адмирал исходил потом и проклинал Африку во всех ее проявлениях. О такой банальщине, как кондиционеры в номерах, здесь, похоже, и помыслить не могли. Оставалось терпеть, и лишь после полуночи, когда прохладный ветер с моря немного разогнал удушающую жару, он наконец задремал, чтобы вскоре проснуться уставшим и невыспавшимся. Местную пищу, как еще вечером убедился Колесников, его вроде бы здоровый желудок принимать решительно отказывался, и пришлось ограничиться хлебом и кофе. Последний, надо сказать, оказался хорош, но не способен был примирить адмирала с мрачной действительностью.

К его удивлению, народ с утра выглядел оживлённее некуда. Вчера вечером Колесникова поразил контраст между бойкими и неунывающими арабами, которым, похоже, было наплевать, что творится в большом мире, и французами. Последние упорно пребывали в каком-то трансе. Очевидно, молниеносный разгром их страны и фактическая потеря родины оказались шоком, из которого не так просто выйти. Однако сейчас гвалт стоял такой, что вычленить из него отдельные слова было сложно.

И все же Колесников понял, что случилось. Оказывается, под покровом ночи Жансуль все же увел свои корабли. Позже, побывав возле гавани, Колесников увидел в ней только буксиры – французы оказались лучшими моряками, чем он ожидал. Увести в темноте даже один корабль – задача непростая, а тут вся эскадра. Тем не менее, они справились, чтобы раствориться во мраке. Дело было сделано, теперь оставалось ждать результата. И торчать в этой всеми богами забытой дыре смысла никакого он больше не видел.

Истребитель был уже заправлен и подготовлен к вылету, хотя пилот выглядел не менее помятым, чем сам Колесников. Французский персонал смотрел волками, однако делал все, как положено. Откровенно говоря, адмирал опасался, что какой-нибудь не в меру ретивый лягушатник сыпанет им сахару в бензобак или сделает еще какую-нибудь пакость, но пилот заверил его, что бдел. К тому же маршрут он проложил таким образом, чтобы возможно дольше держаться над сушей – в случае, если начнутся неприятности, так больше шансов выжить. Оставалось лишь мысленно перекреститься, понаблюдать, как винты раскрутятся в прозрачные диски, и взлетать.

До Италии они добрались без происшествий. Пару раз видели в воздухе чьи-то самолеты, но издали не смогли их идентифицировать. Тяжелый истребитель без усилий держался на высоте восьми тысяч метров, намного большей, чем поднималось большинство самолетов противника. Это позволило избегнуть проблем, и через несколько часов, после дозаправки на Сицилии, их самолет приземлился на военном аэродроме возле Рима.

То, что увидел в этой стране Колесников, можно было охарактеризовать одним словом – несерьезно. Галдящая толпа, древние здания, которые никто не торопился ремонтировать, какие-то надутые священники… Последних на душу населения наблюдался явный перебор.

А еще всюду плакаты. Плакаты, плакаты… Выступающий дуче, улыбающийся дуче, дуче, поднимающий гири… Елки-палки, да Сталин с его культом личности по сравнению с итальянским лидером щенок! Отношение к Муссолини здесь, пожалуй, можно было сравнить с языческим культом, поклонением какому-нибудь богу. И Колесникову подумалось, что в странах, где пришел к власти фашизм, народ морально готов к такому повороту событий и что Гитлер, что Муссолини, что многие другие европейские лидеры не просто удачливые авантюристы, а закономерный этап развития общества. Паршивый – но закономерный.

Кстати, с Муссолини он тоже встретился. Огромные полномочия, которые предоставили Колесникову в Берлине, оказались весьма кстати. Все же следовало договориться о возможной координации действий флотов, и проще всего казалось сделать это, напрямую пообщавшись с человеком, обладающим всей полнотой реальной власти.

Вблизи дуче производил странное впечатление. Безусловно, незаурядный человек. Не каждому дано из рядового члена Компартии (да-да, лично знакомый с Лениным и уважаемый им, это Колесников помнил) и журналиста превратиться в создателя собственной партии и главу не самого завалящего европейского государства. Оратор – блестящий, голос поставленный, и поведение такое, словно бы непрерывно говорит с трибуны. Это уже рефлексы, явно. И вместе с тем, производил он впечатление человека смертельно усталого, с огромными мешками под глазами. А еще он был чудовищно некомпетентен во многих вопросах, и вдобавок плохо контролировал своих военных, это Колесников почувствовал сразу. Если Гитлер, случись нужда, лихо строил своих генералов, то Муссолини не отдал приказ своим адмиралам, а перепасовал им Колесникова. Решайте, мол, напрямую. Ну что же, придется так.

И он не любил немцев, хотя и старался не показывать виду. Однако же это чувствовалось и совсем не радовало. Не то чтобы Колесникова такое положение вещей задевало, скорее, наоборот, но в будущем это сулило лично ему и в этом теле целый набор проблем. Ладно, если не получается ничего изменить, придется играть с тем, что есть, подумал адмирал и выбросил лишние мысли из головы. В конце концов, не такая уж и важная фигура, этот дуче, и прошлая история хорошо показала, насколько быстро его можно скинуть с чаши весов.

К счастью, общение с итальянскими адмиралами оказалось весьма продуктивным. Гениями стратегии и тактики их было, конечно, не назвать, да и к немцам тоже относились не лучшим образом, но хотя бы в предмете разговора эти кадры в опереточных мундирах разбирались неплохо. И прекрасно понимали выгоды, которые сулит им возможность заполучить в свои руки хотя бы часть французских кораблей. Колесников даже загрустил – если французские корабли все же окажутся в итальянских портах, то выцарапать их Германии будет сложно. Зачем им эти корабли, если они и свои-то не могут полноценно обеспечить топливом, сказать сложно. Наверное, просто «шоб було», и ручки у потомков римлян загребущие. Впрочем, до этого еще надо было дожить.

Зато, как оказалось, у итальянцев имелась великолепная служба радиоэлектронной разведки. Радиограммы тех же британцев они перехватывали с завидным мастерством и расшифровывали буквально влет. Колесников, в первый раз увидев это, лишь головой покрутил уважительно. Немецкие специалисты, что называется, близко не стояли. И уже через три дня адмирал владел полной картиной того, как развивались отношения между французским и британским флотами.

Вице-адмирал Жансуль оказался на проверку весьма компетентным флотоводцем. Ну, это стало ясно уже после того, как он в кратчайшие сроки подготовил и вывел в море свою эскадру – и это при упавшем ниже плинтуса боевом духе французских моряков, охватившей их апатии и все более частых случаях дезертирства. Однако, как оказалось, он еще и сделал неплохой финт ушами. Как в условиях жесткого цейтнота французский адмирал ухитрился скоординировать свои действия с остальными силами французского флота, оставалось лишь гадать, однако результат был налицо. Похоже, даже если он и не поверил Колесникову, то слова о том, что французским кораблям надо сбиваться в кучу, чтобы не быть уничтоженными поодиночке, воспринял близко к сердцу. И, вдобавок, сумел этот процесс обеспечить.

Его эскадра рванула в Тулон, держа ход не выше восемнадцати узлов. Хотелось бы, конечно, больше, но «старички», «Бретань» и «Прованс», и в лучшие-то годы больше двадцати не выдавали. Тот факт, что они смогли выдать, а главное, продолжительное время идти восемнадцатиузловым ходом, уже можно провести по разряду чуда. Чуда, сотворенного механиками этих кораблей, которым открытым текстом было сказано, что их вот-вот начнут топить и, если придется отрываться от вражеских кораблей, ждать отстающих никто не будет.

Выбор Тулона казался вполне оправданным – и относительно недалеко, и, вдобавок, там находились четыре тяжелых крейсера французов, что позволяло заметно усилить эскадру. Однако это было еще не все.

Практически одновременно из Алжира вышли четыре легких крейсера. Командиры остальных предпочли отсидеться – остатки французских вооруженных сил разлагались на глазах, но большинство еще сохраняло верность присяге. Из Дакара вышел новейший и, как утверждали французы, сильнейший в мире (с этим, правда, спорили и англичане, и немцы, и даже американцы, а Япония молчала, улыбалась и достраивала «Ямато») линкор «Ришелье». Из Касабланки вышел «Жан Бар», готовый пока на девяносто пять процентов. Словом, под рукой у Жансуля собирались все, кто мог, а главное, хотел драться. Остальные или затаились или, если на момент начала операции «Катапульта» находились в портах, контролируемых англичанами, были ими частью захвачены, а частью интернированы.

Надо сказать, французам повезло. Адмирал Сомервилл вначале опоздал, затем потратил непозволительно много времени в бесплодных попытках выяснить, куда же делись французские корабли, и, под конец, ошибся с выбором курса. С какого перепугу он решил, что Жансуль рванул в Касабланку, так и осталось тайной, но в результате на пути ему попался лишь недостроенный «Жан Бар».

Встреча не оказалась для обеих сторон внезапной. И британцы, и французы были готовы к любому раскладу, и, обнаружив противника, французский линкор тут же изменил курс и дернул прочь от надвигающихся неприятностей. Ну, а Сомервилл, что естественно, устремился в погоню.

Откровенно говоря, у французов имелись неплохие шансы уйти. Британские корабли линии были практически единообразно вооружены, по восемь пятнадцатидюймовых орудий на линкор, однако по скорости эскадра оказалась не слишком сбалансированной. Два из трех входящих в ее состав линкоров, «Вэлиент» и «Резолюшн», могли выдать двадцать четыре и двадцать три узла соответственно. Это в лучшие годы. Сейчас оба наследия прошлой войны могли держать узлов двадцать, вряд ли более – за четверть века износ механизмов оказывался весьма солидным. Третий корабль их лихой тройки, линейный крейсер «Худ», будучи немногим моложе их, выдавал уже почти тридцать два узла. Построенный по концепции «быстроходного линкора», этот корабль не только обладал запредельными для своего времени и все еще впечатляющими размерами, но и поддерживался в состоянии, близком к идеальному. Флагман британского флота, надо соответствовать. Последний же крупный корабль эскадры, авианосец «Арк Ройял», вполне мог держать ход в тридцать один узел, но как раз от него сейчас этого не требовалось.

У французов в этом плане дела обстояли несколько лучше. Линкоры типа «Ришелье», к которым принадлежал «Жан Бар», могли поддерживать ход в тридцать два и шесть десятых узла. По паспорту, разумеется. В любом случае, корабль оказался пускай ненамного, но быстроходней даже «Худа». Стало быть, оторваться от преследователей он мог. Будь линкор полностью готов к бою и прояви его командир решительность, можно было бы и посоревноваться с англичанами в бою. Рискни «Худ» оторваться от остальных кораблей и сойтись с французским линкором один на один, то неизвестно еще, чьи шансы оказались бы предпочтительнее. Все же спорное расположение орудий главного калибра «француза» уверенно компенсировалось его лучшим, чем у «Худа», бронированием.

Увы, «Жан Бар» еще не был достроен. Из двух нелепых, но от того не менее грозных четырехорудийных башен главного калибра на линкоре была установлена всего одна. Вторую, вместе с предназначенными для нее орудиями, утопила в свое время при перевозке немецкая субмарина. Имея всего четыре орудия и, вдобавок, неполный экипаж, соваться в драку выглядело самоубийством, и командир корабля принял вполне логичное решение отступить. Все же скорость у него была повыше. К тому же недостроенный означает новейший. Соответственно его машины не изношены. Вдобавок неустановленная башня – это сэкономленная масса, а стало быть, корабль может развивать скорость пускай немного, но более высокую. Словом, шансы у французов имелись неплохие.

Однако британцы обыграли их в два хода. На палубе «Арк Ройяла» уже раскручивали винты самолеты, и вскоре их бипланы, здорово попортившие крови немцам, оказались в воздухе. А следом за ними начали взлетать истребители.

Четыре десятка самолетов, взлетевших с авианосца, не тратя даром времени, погнались за отчаянно улепетывающими французами. Легко настигнув «Жан Бар», они перестроились в атакующий порядок и решительно атаковали спасающийся линкор. Торпедоносцы низко, едва не задевая крыльями волн, заходили с обоих бортов, а тем временем истребители, завывая, как голодные коты, пикировали на французский корабль, поливая его огнем двадцатимиллиметровых пушек.

Французы вовсе не собирались тонуть за здорово живешь и сопротивлялись отчаянно. Зенитки линкора вели огонь на пределе скорострельности, однако серьезного эффекта их огонь не возымел. Близким разрывом иссекло фюзеляж одного истребителя, от прямого попадания в клочья разлетелся другой… Все, на этом успех артиллеристов закончились. К тому же расчеты зенитной артиллерии несли жуткие и все более возрастающие потери. Заградительный огонь все более слабел и, когда торпедоносцы вышли на дистанцию атаки, их экипажи могли работать практически в полигонных условиях.

Из восьми торпед в цель попало две – французский корабль отчаянно маневрировал. Тем не менее, ему хватило. Два взрыва, один в центре корпуса, другой ближе к носовой оконечности, разом поставили жирный крест на попытке бегства. Первую торпеду, правда, корабль пережил без особого вреда для себя. Все же строили его на совесть, и защиту от такого рода атак предусмотрели. Разрушения оказались невелики, легкий крен даже не было смысла компенсировать. А вот вторая торпеда натворила дел.

Носовая часть корабля традиционно считается менее уязвимой, чем кормовая, однако сейчас это линкор не спасло. Взрыв проделал в подводной части дыру, через которую хлынула вода, и могучий напор, рожденный тридцатиузловой скоростью, буквально продавил и без того поврежденную взрывом переборку. «Жан Бар» начал зарываться носом, его скорость резко снизилась. Вынужденное решение командира, пытающегося остановить затопление, обернулось для корабля катастрофой.

В шахматах есть такое понятие – цугцванг. Ситуация, когда любой следующий ход приводит к ухудшению позиции. Сейчас произошло именно это. Не сбрасывать ход – и вода, которую впрессовывает в пробоину, грозит затопить корабль. Сбросить ход – позволить себя догнать. Возможно, командиру «Жан Бара» стоило попытаться рискнуть, понадеявшись на прочность переборок. В конце концов, через пару-тройку часов должна была наступить темнота, и даже с учетом британских радаров появлялся шанс оторваться, однако он принял решение снизить ход. К тому времени «Вэлиент» и «Резолюшн» уже серьезно отстали, но «Худ» вполне успевал к месту событий. И вскоре загрохотали пушки…

Вначале казалось, что есть еще шансы отбиться. Хотя французские артиллеристы и не блистали подготовкой, что неудивительно для еще не введенного в строй корабля, но они все-таки старались. На пятнадцатой минуте боя эти старания принесли успех, и им удалось влепить снаряд в надстройку «Худа», превратив в металлолом дальномерный пост. В ответ они получили сразу два снаряда, а перед этим еще четыре. Ну а еще через полчаса британцам удалось вывести из строя единственную орудийную башню «Жан Бара», оставив корабль практически беззащитным. Сразу же после этого французский флаг медленно пополз вниз – на «Жан Баре» служили моряки, а не самоубийцы. И легендарный дюнкеркский корсар, в честь которого был назван линкор, мог сколько угодно ворочаться в гробу – это уже ничего бы не изменило. «Жан Бар» сдался.

Нельзя сказать, что британцам этот бой обошелся совсем уж легко. Помимо попадания в «Худ» французы удачно накрыли один из британских крейсеров. Взрыв пятнадцатидюймового снаряда разом вывел из строя половину его артиллерии, а два шестидюймовых проделали дыры в бортах. Словом, дрался линкор неплохо, но результат вышел не в его пользу. Призовая команда британцев быстро взяла линкор под контроль, после чего он взял курс на Александрию.

Однако, несмотря на победу в этом бою, можно было с уверенностью сказать, что операция «Катапульта» с треском провалилась. Британцам не удалось окончательно уничтожить французский флот, и теперь он, сконцентрировавшись в Тулоне, вновь представлял грозную силу, с которой приходилось считаться.

«Мессершмитт» Колесникова неловко запрыгал по взлетно-посадочной полосе аэродрома. Здесь, под Тулоном, она мало чем напоминала берлинскую. Тем не менее, взлет-посадку она обеспечивала исправно. Несколько «девуатинов», стоящих тут же, подтверждали это.

Не успел адмирал вылезти, как к самолету подкатил запыленный «ситроен», и французский лейтенант, на взгляд Колесникова слишком пожилой для такого незначительного звания, буквально выскочил из машины, вытянувшись в струнку.

– Адмирал Лютьенс?

– Есть такой, – буркнул Колесников, снимая неудобный парашют. В полете, конечно, вещь необходимая, но процесс избавления от него каждый раз вызывал у адмирала острый приступ раздражения. Не меньше портил настроение тот факт, что за время пребывания в Италии он не смог посмотреть Рим. Времени не было от слова вообще. А жаль, пускай Ватикан и является, по слухам, бледной тенью питерских (сейчас ленинградских, но это дела не меняет) соборов, но все же хотелось посмотреть, хотя бы для общего развития.

– Лейтенант Лагранж. У меня приказ немедленно доставить вас к адмиралу Жансулю.

– Ну, так доставляйте, – Колесников избавился наконец от проклятого парашюта и, бросив его пилоту, чтобы прибрал, вновь повернулся к лейтенанту. – Что встали-то? Едем, едем.

Глухо зарычал слабосильный мотор, и детище французского автопрома запрыгало по местным ухабам. Никакого сравнения с машинами, к которым адмирал привык в своем времени, да и со здешними немецкими машинами рядом лучше не ставить. Чтобы, значит, не расстраивать ни водителя, ни пассажиров. Однако сумасшедшая скорость в тридцать километров в час, периодически снижающаяся до совсем уж несерьезных двадцати, надоела Колесникову очень быстро. Буквально через пять минут он попросил остановить машину и, выйдя, приказал водителю пересесть. Француз попытался было возражать, но не в том он был звании, чтобы путаться под ногами у адмирала. Оставалось только освоиться с архаичным управлением – и показать класс!

Когда машина затормозила в порту, лейтенант выглядел бледно. Интересно, от восхищения манерой Лютьенса водить машину или от страха? Подумав и решив считать, что все же от восхищения, адмирал щелкнул пальцами перед его носом, выводя сопровождающего из ступора, и поинтересовался, его доставят к командующему, или как? Француз мелко-мелко закивал, кое-как выбрался из машины и предложил следовать за ним. Ну, хвала богам, последний этап прошел быстро и без сюрпризов, катер, доставивший их к исполняющему роль флагмана линкору «Ришелье» – это вам не автомобиль. Тут техника привычная, экипаж опытный, словом, ездить можно.

Жансуль на этот раз выглядел куда бодрее и увереннее в себе. То ли морские прогулки благотворно сказались на его здоровье, то ли осознание того, что его эскадра стала значительно сильнее, и ее теперь и впрямь без соли не съешь. В общем, это был уже не тот вяло пытающийся изобразить гордость человек с поникшими плечами и затравленным взглядом, а спокойный, уверенный в себе профессионал. Вот с таким Жансулем можно было иметь дело.

После взаимных приветствий и предложения подкрепиться (отказываться Колесников не стал – проголодался во время полета) разговор быстро перешел в деловой формат. Убедившись, что британцы и впрямь готовы устроить его флоту локальный армагеддец, французский адмирал стал намного более склонен к продуктивному диалогу. Особенно когда Колесников сообщил ему о захвате британцами «Жан Бара». Узнав об этом, Жансуль скрипнул зубами, и дальнейший разговор шел, как любили говорить в двадцать первом веке, в конструктивном ключе.

Больше всего француза интересовало, на какие преференции он и его люди могут рассчитывать при различных поворотах событий. Как понял Колесников, вопрос о согласовании действий с командованием на повестке дня у Жансуля уже не стоял. Адмирал слишком хорошо знал его нерешительность, а выходить непосредственно на Петена тем более не собирался. Ибо – не уважал. На взгляд Колесникова такой подход выглядел уже явно перебором. Как-никак, не от хорошей жизни старый маршал взялся за грязную работу. Просто остальные разбежались, бросив страну, и кому-то пришлось заняться грязной работой для того, чтобы не потерять все. Но тут уж пускай сами разбираются, для него сейчас было важно получить в свое распоряжение этот флот.

Перспективы, которые он озвучил, выглядели не то чтобы радужно, но вполне приемлемо. Главное, чтобы французы не разбежались, бросив корабли. Помнится, в той истории они частенько так и поступали, но сейчас это значило лишь, что флот достанется англичанам или будет ими уничтожен. Такого количества обученных моряков, которое требовалось для формирования экипажей всех этих кораблей, у Германии просто не было. А и были бы – как их сюда доставить? Но даже если это каким-то чудом произойдет, быстро освоить чужую технику все равно не получится. Колесников понимал, что на данном этапе без французов не обойтись, и вынужден был с этим смириться. Главное же, что француз тоже понимал расклады и явно был настроен поторговаться.

Рамки данных в Берлине полномочий были широки, но отнюдь не беспредельны. Однако предложенный Колесниковым вариант выглядел достаточно щедро. Французским морякам предлагалось на время войны с Британией поступить на немецкую службу, с сохранением званий и жалованьем, аналогичным тому, которое получали немцы. По окончании войны они могли продолжить службу либо отправиться по своим делам. Корабли при этом возвращались Франции.

Конечно, анекдот «такой большой, а в сказки веришь» вряд ли был здесь в ходу, но Жансуль логично усомнился в словах своего немецкого коллеги. Во всяком случае, касательно возвращения кораблей – так уж точно. Против того, чтобы расквитаться с британцами в очередной раз предавшими их, он ничего не имел, зато полагал, что разбрасываться кораблями глупо. Однако на аргумент, что после окончания войны содержать изношенные корабли, которые будут уже не слишком нужны, для Германии окажется слишком накладно, возразить ничего не сумел. Ну а потом Колесников зашел с козырей.

Маршал Петен стар, ему уже за восемьдесят. Конечно, старик еще крепок, но все равно в таком возрасте сложно всерьез заниматься делами. Несколько лет он еще протянет, но дальше просто не сможет поддерживать необходимую для такой должности планку. И когда настанет время уходить, неизвестно, кто придет ему на смену. Профессиональные политиканы уже ввергли Европу в большую войну, и не хотелось бы, чтоб история повторилась. Поэтому будет лучше, если место маршала займет человек, успевший повоевать и знающий цену собственной крови. Если же это будет герой, сохранивший для страны флот, это и вовсе замечательно. И в этом случае Франция, пускай урезанная, сохранится. Насколько она окажется урезанной – ну, тут уж сами разбирайтесь, но, по мнению Лютьенса, мелочиться никто не будет.

Сложно сказать, насколько поверил его словам Жансуль. Однако морковка перед носом выглядела уж больно сладкой. И даже понимание, что, в любом случае, реальная власть останется у Берлина, не слишком портила общей картины. И в результате после нескольких часов ожесточенного торга два адмирала смогли договориться.

Александрия спала. Большой город, основанный еще Александром Македонским, видел многое. Через него проходили, чеканя шаг, грозные римские легионы, по улицам скакала арабская конница. Непобедимый тогда еще Наполеон отметился… Про более мелких вояк и говорить нечего, много их сюда приходило. И где они все теперь? Кости тех, кто прошел дальше, замело песками, потомки оставшихся выродились в совершеннейшее убожество. Город пережил и переварил не одно поколение завоевателей. Сейчас в нем считали себя хозяевами британцы, но их империя уже катилась к закату. Островитяне были такие же временщики, как и все остальные, а город стоял – и намеревался стоять дальше.

В просторном александрийском порту, уверенные в своей безопасности, вольготно расположились десятки кораблей. Торговые – их сейчас, по случаю неспокойного времени, оказалось меньшинство – и военные. Последних собралось неожиданно много.

Здесь расположилась эскадра адмирала Эндрю Каннингема, состоящая из двух линкоров и кораблей поддержки. Сюда же пришли три линкора и авианосец адмирала Сомервилла. Ну, с ним пришли еще пара крейсеров и целая свора эсминцев, однако кто считает эту мелочь в присутствии гигантов? Еще Сомервилл притащил с собой трофейный французский линкор «Жан Бар». Выглядел тот ужасно – изрубленные снарядами, обгоревшие надстройки, полузатопленный, с сильнейшим дифферентом на нос. В общем, наглядная иллюстрация того, что бывает с наглецами, рискнувшими перечить королевскому флоту. И, разумеется, теперь это был законный трофей британцев, который, правда, требовал немалых затрат для введения корабля в строй.

Еще в Александрии стояли французские корабли. Старый, тихоходный, хотя и неплохо вооруженный линкор «Лоррэн», четыре крейсера и эсминцы. Все эти корабли оказались в порту на момент капитуляции Франции, и британцы добились их разоружения. Фактически корабли были в плену, однако захватывать их не стали – не стоили они того. А вот кровь британцам пустить, начнись в порту бой, могли вполне. Так что французы интернировались на относительно почетных условиях и намерены были торчать здесь до тех пор, пока не кончится война.

Город спал. А чего бы и не спать тихому захолустью, отделенному от бушующей в Европе войны пусть небольшим, но все же морем, а от иных неприятностей надежно прикрытому пустыней? Стальная кавалерия Роммеля пока не продемонстрировала британцам, что для хорошего солдата нет иных преград, чем еще лучшие солдаты. Те, кто квартировал здесь, пребывали в счастливом неведении об этом, и в еще большем заблуждении относительно превосходства британских солдат над всеми остальными. Их очередь на разочарование и прозрение была еще впереди. Город спал…

Командиру британского крейсера с редкой фамилией Смит, патрулирующего подходы к порту, сообщили о появлении множественных неопознанных целей за час до рассвета. Откровенно говоря, он намеревался еще поспать, но доклад вырвал его из постели, как пробку. Ничего удивительного – он просто слишком хорошо знал, что его корабль, один из первых «вашингтонских» крейсеров, не блещет ни скоростью, ни защитой, ни вооружением. Построенный в рамках жестких ограничений по всем основным характеристикам, он оказался типичнейшей попыткой скрестить ежа и ужа. Результат тоже оказался соответствующим – и длины маловато, и колется так себе. А главное, устаревший радар (а кто будет запихивать новый на старое корыто, если их и для линкоров-то не всегда хватает) имел крайне посредственные характеристики. Чужие корабли оказались обнаружены, когда до них оставалось не более двенадцати миль.

К тому моменту, как британский корабль начал делать осмысленные эволюции, было уже поздно. Идущая тридцатиузловым ходом французская эскадра вышла практически на дистанцию прямого выстрела и обрушила на крейсер град пятнадцати– и тринадцатидюймовых снарядов. В течение нескольких минут все было кончено. Крейсер буквально разорвало на куски, и французы, выделив один эсминец для спасения экипажа быстро погружающихся в воду раскаленных обломков, устремились дальше.

Гибель крейсера оказалась напрасной. Да, он успел сообщить о появлении чужих кораблей, да и гром орудий над ночным морем разносится далеко, но у британцев просто не осталось времени отреагировать. Слишком долго они пребывали в убеждении, что являются единственной силой в этих водах. Слишком презирали итальянцев. Слишком уверились в пассивности только что сбежавших куда подальше французов. Словом, они привыкли свысока смотреть на остальных – и оказались не готовы к тому, что кто-то сумеет перехватить у британского флота инициативу.

В боевой рубке «Ришелье» Колесников, глядя на уже ясно видимый в тающих предрассветных сумерках берег, в очередной раз повторил:

– Главное, авианосец не утопите.

– Дался он вам… Как вы его в океан-то выведете?

– Это будет уже мой вопрос.

Жансуль безразлично пожал плечами, но комментировать не стал. У него и без разговоров дел было по горло. Поначалу кажущуюся ему безумной идею Колесникова он принял в штыки, но когда ему напомнили, что он не вольный пират, а адмирал, причем теперь уже германского флота, скрипнул зубами и подчинился. А сунув голову в капкан, отступать уже поздно. Теперь или победить – или на дно.

Вообще, Колесников эту мысль крутил в голове все то время, пока летел в Тулон. Благо, как раз времени-то хватало. Та же операция «Катапульта», роли только поменять. Взять быстроходные корабли – и зажать англичан в их собственном порту, благо, куда они направились, итальянцы смогли установить точно. Конечно, жаль, что не получится взять с собой два старых дредноута – их орудия оказались бы не лишними, но тащить с собой эту тихоходную рухлядь означало упустить время и утратить эффект внезапности. А на внезапности, собственно, и строились все планы Колесникова. В открытом бою противопоставить британцам ему было попросту нечего, все же ни «Дюнкерк», ни «Страсбург» на полноценные линкоры не тянули. Да и не дойдет до нормального сражения – британцы поднимут самолеты, разбомбят, забросают торпедами, а затем корабельная артиллерия добьет уцелевших. Нет, атаковать первыми в то время, когда тебя не ждут, единственный шанс. Дохленький, конечно, и риск запредельный – но Колесников за свое недолгое пребывание здесь уже привык рисковать.

Эх, будь у него под рукой проверенные делом немецкие моряки… Или русские. Увы, приходилось работать с теми, кто есть. Как говорится, за отсутствием гербовой можно писать и на клозетной.

Впрочем, и так получилось на удивление неплохо. Французские моряки были насколько можно подстегнуты желанием отплатить британцам, осознанием того, что проигрыш равносилен смерти, и хоть какой-то перспективой. Пускай и немецкой, но все же. Колесников не скупился на обещания и под конец даже начал опасаться, что в Берлине его не так поймут. Однако же, когда простому матросу обещают, что если он будет храбр, то поместье на завоеванной территории ему обеспечено, это неплохо поднимает воинский дух. Помнится, начиная завоевания, Гитлер именно так стимулировал немцев. Так почему бы и не повторить удачный ход? Теперь оставалось посмотреть на результат.

И никаких извращений с ультиматумами. В порту еще только-только начиналось шевеление, а французские корабли уже заняли позиции и открыли плотный огонь. Линкор, два линейных и четыре тяжелых крейсера сотрясались, их орудия развили максимальную скорострельность. В такой ситуации сложно целиться, но это компенсировалось малой дистанцией боя, а снаряды, ушедшие с перелетом, закономерно попадали в город. Чужой город, который не было пока резону щадить.

Британцы не были трусами и отвечать начали не сразу, но очень быстро. Тем не менее, первые минуты артиллеристы французской эскадры работали, словно на полигоне, и результат оказался закономерен. Вначале под раздачу попал очень удобно расположившийся линкор «Куин Элизабет». Старый корабль, построенный еще к той войне и считавшийся тогда вершиной корабельной архитектуры, к началу боевых действий всерьез устарел, и никакие модернизации уже не могли исправить положение. Откровенно говоря, на слом он должен был отправиться еще пять лет назад, и только резко обострившаяся международная обстановка и нехватка у Британии денег на постройку новых кораблей взамен устаревших позволили ему остаться в строю, а не пойти на иголки.

Результат оказался вполне закономерным. Броня корабля, изначально не самая толстая, не предназначалась для противодействия современным снарядам, выпущенным из современных же орудий. В течение пятнадцати минут корабль получил не менее двух десятков попаданий только главным калибром «Ришелье». Потом над третьей башней уже вовсю горящего линкора взлетело вверх ослепительно белое пламя, практически мгновенно сменившееся клубами черного дыма. Удачный снаряд достал до порохового погреба, и детонация боезапаса буквально вырвала старому кораблю днище, заодно подбросив вверх бронированную крышу башни, которая, бешено вращаясь, взлетела выше мачт. Остальные орудия моментально прекратили огонь, а спустя пару минут линкор, сильно накренившись, лег на грунт.

Линкору «Рэмиллис» повезло чуть больше. Просто потому, что по нему работал «Страсбург», орудия которого имели меньший калибр. Тем не менее, к тому моменту, когда «Ришелье» закончил расправу над «Куин Элизабет», второй по мощи корабль Каннингема уже перестал отвечать на огонь французов. Обе носовые башни были выведены из строя прямыми попаданиями, а кормовые не могли вести стрельбу из-за перекрывающего им сектор обстрела «Резолюшна». Тот, вначале активно и достаточно результативно отвечавший на вражеский обстрел, после того, как «Ришелье» обратил на него внимание, моментально загорелся. Точность и интенсивность стрельбы корабля резко снизились, а когда нарушилось энергоснабжение башен, и вовсе практически прекратилась. Линкор осел на нос и коснулся форштевнем грунта, что сделало бесполезными попытки дать ход и ему, и «Рэмиллису», который не мог протиснуться мимо собрата.

Тем временем «Дюнкерк» обстрелял британский авианосец, быстро добившись попаданий в летную палубу и сделав невозможным взлет самолетов. После этого линейный крейсер, поддерживаемый парой тяжелых крейсеров, наглухо увяз в перестрелке с «Вэлиентом», артиллеристы которого не только не ударились в панику, но и успели организовать стрельбу. Более того, корабль смог дать ход, и остановить его удалось бы, наверное, только объединенными усилиями эскадры. К тому моменту «Дюнкерку» вести бой оказалось практически нечем – снаряды британцев вздыбили палубу перед носовой башней, наглухо ее заклинив. Во вторую башню угодил снаряд, уничтоживший два орудия вместе с расчетами. Два других орудия уцелели только благодаря спорному новаторству французских корабелов – башни корабля были разделены на две «полубашни». В результате взрыв в одной половине не причинял вреда второй. Теоретически. На самом деле, все находившиеся во второй половине башни получили жесточайшие контузии, и вести огонь, пока не прибежали на помощь оставшиеся не у дел артиллеристы первой башни, было просто некому. Но, в любом случае, выходить с двумя орудиями против сохранившего половину артиллерии британского корабля выглядело извращенной формой самоубийства.

В общем, «Вэлиент» прорвался, а следом за ним ушел в море и практически не обстреливавшийся «Худ». Откровенно говоря, эти линкоры еще могли бы попытаться переломить ход боя, но британцы предпочли ретироваться. Возможно, они так и не смогли определить точные силы тех, кто так нагло атаковал их флот, а может быть, их впечатлила атака эсминцев, под шумок приблизившихся к порту и начавших разряжать по нему свои торпедные аппараты. Точно сказать сложно, однако оба корабля, а также сумевшие вырваться следом за ними из огненного кольца четыре эскадренных миноносца и два легких крейсера бежали. Александрийское сражение было выиграно.

Для французских кораблей бой тоже дался нелегко. «Дюнкерк» оказался практически небоеспособен – но он хотя бы не собирался тонуть. А вот «Страсбург», потерявший одну из башен, еле держался на воде, и спасти его удалось, только войдя в гавань и приткнув корабль к берегу. «Ришелье» принял две тысячи тонн воды и сильно осел носом, но сохранил ход и артиллерию. Из четырех тяжелых крейсеров, участвовавших в обстреле, уцелело два. Третий затонул, получив с дюжину снарядов и перевернувшись так быстро, что спасти удалось не более двух десятков моряков, находившихся на верхней палубе. Четвертый приткнулся к берегу, где через какое-то время и взорвался – команда до последнего боролась с огнем, и почему не были затоплены погреба, так и осталось тайной.

Однако дело еще не закончилось. Колесников, считавший наиболее эффективными комплексные решения, уходя из Тулона посадил на эсминцы и легкие крейсера всех, кого смог собрать под свою руку Жансуль. Вышло около трех тысяч человек. Немного – но этого хватило. Пока тяжелые корабли с треском играли в большие игры, пехота сделала свое дело куда незаметнее, однако не менее эффективно. Высаженные прямо на мелководье (хорошо помнивший про русские десанты из той истории, Колесников в ответ на робкое сопротивление французских офицеров цинично заявил «не сахарные, не растаете») и весьма разозленные этим обстоятельством пехотинцы смогли захватить береговые батареи, после чего атаковали собственно город.

В иных обстоятельствах, особенно учитывая откровенную слабость нынешних французских солдат, имеющихся сил было бы категорически недостаточно. Но когда город бомбардируют корабли, а британцы, вытряхнутые из коек, все еще не могут организовать сопротивление, даже этой пародии на десант хватило. К тому же в качестве той самой последней соломинки для британского верблюда, как только закончился артиллерийский бой, Колесников приказал высаживать на помощь десанту всех моряков, без которых можно обойтись. Эсминцам же передали приказ высаживать абордажные группы на обездвиженные корабли англичан. Возможно, помогло именно это. А может, французов простимулировали слова Колесникова «три дня на разграбление», кто знает. Главное, результат, а он выглядел впечатляющим. Александрия была взята, остатки британских войск выбиты в пустыню и остались без техники и практически без оружия и боеприпасов. Город и порт перешли в руки победителей.

Список трофеев впечатлял. Одних только кораблей было захвачено двенадцать – авианосец, два линкора, крейсер, эсминец, две подводные лодки и целых пять тральщиков. Все тяжелые корабли, разумеется, достались победителям в изрядно побитом состоянии. Но сейчас в бухте оказалось много затопленных кораблей, которые вполне могли послужить источником запчастей, так что Колесников не унывал. Как минимум, подлатать трофеи, чтобы иметь возможность дотащить их до нормально функционирующих доков, фантастикой не выглядело. К тому же у него имелся еще один туз в рукаве, который, правда, требовалось ухитриться достать.

Кроме британских трофеев, французы смогли отбить и собственные, ранее захваченные англичанами корабли. «Жан Бар», невезучий корабль, во время боя опять получил свою долю плюх, и сейчас возможность вывести его из гавани обсуждали французские офицеры. Хорошо обсуждали, с французским темпераментом, размахивая руками и ругаясь так, что мачты тряслись. А вот «Лоррэн» и его собратья по интернированию практически не пострадали, что внушало осторожный оптимизм. Восстановить их боеспособность можно было в кратчайшие сроки, и это радовало, поскольку хоть чем-то прикрыть Александрию с моря нужно было кровь из носу. Словом победа – это здорово, но мороки она сулила еще больше. Хорошо еще, имелось на кого теперь это все спихнуть.

В Берлине его встречали, как триумфатора. Наверное, заслужил. Во всяком случае, отнесся к такому приему Колесников вполне позитивно. Да и шоу оказалось хорошо срежиссировано – на службе у Третьего рейха имелись грамотные профессионалы.

Опять пришлось толкать речь. Хорошо еще, ведомство доктора Геббельса подсуетилось и подготовило текст аж на десятке страниц. Колесников прочитал, пришел в ужас от пафоса и категорически отказался читать «этот бред». Проявив завидную оперативность, к нему тут же прислали шустрого парнишку в очках и с университетским дипломом, вместе с которым за два часа они пришли к устраивающему обоих результату. Правда, размеры сократились, но никто ничего против не имел, хотя бы потому, что на фоне рубленых фраз истинного арийца, солдата и прочее и прочее таланты выступающего следом Гитлера как оратора смотрелись еще лучше обычного.

Кстати, Геббельс Колесникову не понравился совершенно. Остальные руководители Третьего Рейха, с которыми ему приходилось иметь дело, как к ним ни относись, выглядели личностями. Геббельс же вызывал отвращение не только крысиным личиком, но и повадками истинной шестерки. Противный человечишка, в общем, и дурак. Почему дурак? Да потому, что только дурак мог назвать главный информационный орган страны Министерством пропаганды. Само по себе слово «пропаганда» вызывает недоверие, а тут, в результате, даже истинная правда рассматривалась через такую призму. Соответственно и эффективность работы снижается резко. В общем, талантливый оратор, этого не отнимешь, но в остальном существо абсолютно недалекое. Колесникову стоило огромного труда не показать своего отношения к нему. Конечно, особого вреда от такого не ждешь, но если поймет, что адмирал разглядел в нем ничтожество, напакостить постарается. Все же министр, определенные возможности имеются. Оно, спрашивается, надо?

Хорошо еще, парадом и «стихийно» возникшим митингом на сегодня и ограничилось. Аудиенцию у фюрера, ради встречи героя прервавшего отдых и самолетом прибывшего в Берлин из Чайного Домика, своей альпийской резиденции, назначили на завтра, на десять утра. Радовало это обстоятельство до безобразия. Все же адмирал был на ногах уже больше суток, плюс выматывающий перелет… В общем, держался он исключительно на крепчайшем кофе, чувствуя, как от него периодически начинает трепыхаться сердце. Хотелось одного – лечь, и чтобы никто не кантовал.

Увы, мечты остались мечтами. Не успел Колесников вылезти из ванны (после изматывающей южной жары и не менее трудной дороги, плюс незапланированный парад – тело казалось липким от пота, и брезгливость перевесила даже усталость), как раздался осторожный стук в дверь. И кто, спрашивается, решил потревожить? Ну, безусловно, Хелен.

Девчонка, похоже, и впрямь была к нему неравнодушна, иначе вряд ли примчалась бы вот так, чуть ли не посреди ночи. И гнать ее не было ни сил, ни желания. Да просто рука не поднималась. Пришлось опять прогуляться по ночному Берлину, где редкие полицейские, увидев адмиральский мундир, вытягивались в струнку, а потом опять записать с ней интервью, правда, коротенькое. На что-то серьезное у Колесникова сейчас просто не осталось сил.

Кстати, девушка неплохо приподнялась за последнее время. Колесников оказался абсолютно прав, решив, что пара-тройка эксклюзивных интервью ей не повредят. Во-первых, Хелен оказалась в штате газеты, причем в ранге специального корреспондента. Неплохо звучит, да и жалованье твердое. Не особенно большое, но при этом дающее возможность жить, не подрабатывая в ресторанах. Ну и, во-вторых, сама газета резко увеличила тиражи. Ее хозяин оказался человеком хватким и сумел раскрутить подвернувшуюся удачу. Что же, не стоило его разочаровывать.

Немного подумав, Колесников подкинул Хелен идею о цикле репортажей. Из тех, что печатают кусочками, добавляя «продолжение следует». Так одного интервью на два-три номера точно хватит. Но – завтра. Следовало спокойно все обдумать и решить, что можно говорить, а что не стоит. Как и ожидалось, девушка ухватилась за эту мысль руками и ногами, аж засветившись от восторга. Ну и ладушки. А сейчас подозвать Вальмана, приказать ему отвезти Хелен домой – и возвращаться в гостиницу. Спать, спать…

– …И как вы решились пойти на такой риск, адмирал? Да еще без согласования с командованием?

Гитлер был доволен, как обожравшийся сметаны кот, но тщательно старался этого не показывать. Высокое начальство, значит, изображал, да… Все присутствующие, включая и самого Колесникова, старательно ему в этом подыгрывали.

– Потому что не видел в этом никакого риска, – с выражением полного безразличия на лице соврал адмирал. – В худшем случае, погиб бы только я.

– А…

– А французов я во внимание не принимал. В конце концов, они не немцы.

Вот так. Сейчас он их всех немного удивил. Не ожидали присутствующие такого националистического пассажа. Ну и ладно, пускай теперь гадают, с чего так эволюционировали взгляды Лютьенса. Чем больше туману – тем лучше. Впрочем, за рамки отношения победителя к побежденным его слова вряд ли выходят.

– Но потеряй вы корабли, то плоды вашего первоначального успеха были бы потеряны.

– Во-первых, не все. Как минимум два линкора Германия все же получила бы. Пускай и старых, но в умелых руках, – вежливый кивок в сторону Редера, – это крайне серьезный аргумент. А во-вторых, если бы мы этого не сделали, то флот все равно остался бы запертым в Тулоне, поскольку обеспечить реальный контроль над морем в тех условиях мы были неспособны. Что есть корабли, что нет кораблей… Тем более, команды с них на тот момент попросту разбегались.

– А сейчас? – прищурился Гиммлер.

– А сейчас там все, от юнги до адмирала, объявлены британцами военными преступниками. Им придется драться, или, случись нам проиграть, их всех ждет виселица.

– Германия не может проиграть!

Боги, как это пафосно. А главное, Гитлер уверен в том, что говорит. Это очень плохо. Вера в собственную непогрешимость делает его мало восприимчивым к аргументам остальных.

– Разумеется, – вежливо наклонил голову Колесников. – Но они-то этого пока не знали.

Присутствующие дружно рассмеялись. Геринг, хлопнув себя руками по толстым ляжкам, объявил, что теперь уже наверняка все знают. И поинтересовался, как чувствует себя в роли военного преступника сам Лютьенс.

– Военных преступников назначает победитель, – кажется, безразлично-самоуверенная манера речи начинала входить в привычку. Во всяком случае, не приходилось уже контролировать ни тембр, ни мимику. – Побеждает Германия – значит, и кого вешать – назначаем мы.

Все пару секунд обдумывали сказанное, затем Гитлер заявил, что манеру речи истинного немца ни с чем не перепутаешь. Остальные покивали.

– И все же, адмирал, – сейчас голос Гитлера звучал по-деловому сухо. – Почему вы ни с кем не согласовали свои действия?

– Потому что на тот момент это ставило под угрозу всю операцию. Согласование заняло бы много времени, многократно возрос бы риск утечки информации. Я потому и с Муссолини предпочел не связываться – там такой бардак, что британцам стало бы обо всем известно уже через пять минут.

– Это точно, – недовольно буркнул Геринг. Остальные поддержали его согласными кивками.

– А как вы его потом уговорили сотрудничать? – Гитлер смотрел заинтересованно. – Этого упрямого барана очень сложно хоть в чем-то убедить. А за три дня заставить итальянцев организовать переброску двух дивизий – это достижение!

– Я всего лишь намекнул, что если он опоздает к разделу пирога, то ему крайне сложно будет доказать тезис о внутреннем море империи. Правда, внутренним морем чьей империи будет Средиземное, я уточнять не стал.

Все снова рассмеялись.

– Однако же, адмирал, положительно, вы умеете мастерски играть словами, – Гитлер сейчас даже перестал скрывать свое хорошее настроение. – И этого… Жансуля вы тоже убедили так же?

– Ну, разумеется.

«А то ты не знаешь, о чем мы разговаривали, – с легким раздражением подумал Колесников. – Я вроде бы все подробно расписал, кучу бумаги извел. Знал бы ты, как неудобно писать в кабине истребителя».

– Вам не кажется, что вы… перешли границы полномочий?

Ну да, это уже Гиммлер. Играет, причем крайне аккуратно. Все же Лютьенс ему пока нужен. Однако и не сказать не может, а то не так поймут.

– Нет, герр рейхсфюрер. Во-первых, мои слова – это мои слова. Формально я там присутствовал как частное лицо, а Германия не может отвечать за фантазии каждого туриста. Во-вторых, Петена все равно придется менять, а боевой адмирал, популярный и в то же время управляемый, неплохой вариант. Ну и, в-третьих, не будет справляться – поменять не сложно. Не все ли равно, как зовут гаулейтера.

– А будет ли он управляем?

– Да куда он денется, – цинично усмехнулся Колесников. – Военный преступник, во всяком случае, по мнению англичан. Соответственно от нас он зависит полностью.

– Да, вы, я вижу, все продумали…

– Адмирал, – перебил рейхсфюрера Гитлер. – Изложите ваши соображения по дальнейшему ведению кампании. Вы у нас умеете грамотно планировать, и я не поверю, чтобы не продумали варианты.

Вот оно. Гитлер начинает советоваться с ним напрямую. Это и хорошо, и плохо. Хорошо потому, что растет его влияние на фюрера и соответственно на Германию. Плохо потому, что остальные могут почувствовать угрозу своему положению. Вон как напряглись присутствующие, причем все и сразу. Даже Гудериан, которого пригласили как бы за компанию, поскольку он присутствовал при разборе полетов в прошлый раз. Хотя как раз ему вроде бы нечего опасаться. Но военные крайне нервно реагируют, когда кто-то лезет в их дела.

– Я считаю, – адмирал подошел к большой, во всю стену, карте, внимательно посмотрел на нее и усмехнулся, – у Британии сейчас две ключевые точки. Первая – это собственно Британские острова. Им нечем их защищать. Людей-то они из Дюнкерка вывезли, но потерянное вооружение пока не восстановили. Раньше десант выглядел невозможным из-за господства на море их флота, но сейчас…

Все понимающе закивали. Действительно, потери британцев были самыми тяжелыми, наверное, за всю историю их флота. В Александрии, когда они не смогли даже организовать сопротивление, миф о Владычице морей рухнул, грозя похоронить под обломками всю империю. В такой ситуации организовать эффективную оборону метрополии становилось весьма сложной задачей.

– Вторая, – методично, как привык когда-то на лекциях, продолжал Колесников, – это Суэцкий канал. Перережь его – и протяженность морских путей вырастет для британцев в разы. Фактически мы разрежем их империю пополам, причем сейчас у нас имеется прекрасный плацдарм для наступления. И они наверняка эту угрозу понимают. Сейчас я Черчиллю не позавидую. Он как тот Буриданов осел между двумя морковками… Только вместо двух морковок два кнута.

– И куда вы предлагаете нанести удар?

– А никуда, – безмятежно ответил Колесников.

– То есть? – кто это сказал, он так и не понял. Ну и ладно – судя по выражению лиц присутствующих, он выражал общее удивление.

– У нас недостаточно сил для решительной победы, – вздохнул адмирал. – Британский флот все еще очень силен, а главное, у островитян имеются колоссальные судостроительные и судоремонтные мощности. Мы же, пока восстановим трофейные корабли, в любом случае потеряем время. Это если еще не учитывать сложности с проходом Гибралтарским проливом. Собственного же флота Германии для такой операции абсолютно недостаточно.

Его слова встретили молчанием, но возражать никто не пытался. Здесь все же собрались не прекраснодушные идеалисты, а жесткие и циничные прагматики. И все помнили, как только что мимо Гибралтара в Британию ушли поврежденные корабли, а сунувшемуся было их преследовать итальянскому флоту пришлось утереться. А Колесников, выдержав короткую паузу, продолжил:

– С другой стороны, для наступления на Ближнем Востоке требуются значительные сухопутные силы. Оперативно перебросить туда достаточное количество войск, а главное, наладить их снабжение, крайне сложно. Особенно учитывая, что британцы тоже не будут сидеть сложа руки. Итальянские же дивизии я бы не стал учитывать. Они еще могут кое-как обороняться, если их не атакуют, но открытого столкновения даже с меньшими силами британцев им не выдержать.

– И что же вы предлагаете? Сидеть и ничего не делать?

Ну да, это порывистый и не привыкший молчать Гудериан. Остальные просто ждут, что он скажет.

– Разве я это говорил? Нет, я просто предлагаю действовать комплексно. И тут решающее слово окажется за адмиралом Дёницем.

Интересно было видеть, как взлетели вверх брови Редера. Он-то думал, что Лютьенс и Дёниц не испытывают взаимной симпатии. И, кстати, был прав. И у фюрера Дёниц вообще пока что не был в фаворе, его сюда даже не пригласили. Однако Колесников не собирался останавливаться, только подпустил в голос жестких ноток.

– Британию надо брать в блокаду. Их метрополия зависит от внешних поставок так, как ни одна другая страна Европы. Я думаю, это все и без меня понимают. Надводный флот не сможет это сделать – значит, пора задействовать для этой цели наши субмарины. Тем более, в Средиземном море они сейчас не слишком нужны, и их надо выводить на новые позиции. Правда, Гибралтар… Ладно, это технический вопрос. Как вариант, можно обратиться к рейхсмаршалу и попросить стереть эту скалу в пыль. Надеюсь, он нам не откажет в такой малости.

Все поняли, что это шутка, пробежала череда коротких смешков. Пожалуй, здесь были непривычны к такому стилю совещаний, но и против ничего не имели.

– Одновременно стоило бы продолжить подготовку операции «Морской лев» и проводить непрерывные бомбардировки Британии. Основная цель – подавить их авиацию, парализовать промышленность. Необходимость одновременно парировать удары и вести переоснащение армии в условиях дефицита всего, что только можно – а именно созданием такого дефицита и должны заняться подводники – как минимум, не даст Британии перехватить инициативу. Как максимум, обрушит их экономику, а это уже поражение.

– А вы прямо стратег, – усмехнулся Гитлер. – Пожалуй, адмирал, вы переросли свои погоны.

– Вам виднее, мой фюрер. Разрешите продолжить? – и, дождавшись одобрительного кивка, Колесников вновь заговорил: – При нанесении ударов по Британии необходимо подавить их радарную сеть, что резко снизит возможности островитян к активному противостоянию нашей авиации, и по возможности постараться оставить нетронутым или хотя бы подлежащим восстановлению флот. Рано или поздно придется схлестнуться с САСШ, и британские корабли нам очень пригодятся. И ни в коем случае не бить по городам. Их инфраструктура пригодится нам самим, а если ее разрушить, то придется вкладываться в восстановление. Полагаю, во время войны это непозволительная роскошь, да и позже деньгам можно найти лучшее применение.

Гитлер задумчиво кивал, зато Геринг внезапно поинтересовался:

– Радарная сеть? Наша разведка ничего не сообщала о ее наличии. Вы уверены?

– Уверен, – мысленно проклиная некстати вылезшее послезнание, ответил Колесников. – Ее просто не может не быть. У британцев очень хорошие радары и достаточно ограниченная территория, которую они должны прикрывать. Дураки были бы они, не создай такую защиту. А они кто угодно – только не дураки.

– Продолжайте, адмирал. Пускай вашу идею проверит разведка, – Гитлер брал упущенные бразды правления совещанием в свои руки.

– Благодарю, мой фюрер. Одновременно с операцией по блокаде островов необходимо продемонстрировать активность на Ближнем Востоке. Достаточные силы, как я уже говорил, нам в том регионе обеспечить не удастся. Однако даже сама возможность удара по каналу заставит британцев понервничать и распылить силы. Войну на два фронта, да еще и с растянутыми коммуникациями, британцы вряд ли выдержат.

Ага, в прошлый раз выдержали, ехидно вякнул внутренний голос. Ничего, можно надеяться, что в этот раз Германия не полезет на восток, ответил ему Колесников и продолжил:

– Таким образом, на средиземноморском театре военных действий нужна небольшая, но максимально боеспособная и мобильная группировка. Корпус, насыщенный техникой, прошедшей адаптацию для действий в пустыне, имеющий непрерывную поддержку авиации. И, естественно, командующий, который сможет действовать активно, агрессивно, в отрыве от своих баз и принимая решения на месте.

– И кого же вы предложите? – вновь влез Гиммлер. – Зная вас, предположу, что кандидатура уже имеется.

– Я бы предпочел, чтобы кадровыми вопросами занималась армия. Наверняка, к примеру, генерал-полковник Гудериан (только что произведенный в это звание танкист удивленно посмотрел на Колесникова) лучше меня знает, кто и на что способен. Лично я в последние месяцы активно общался только с генерал-майором Роммелем. Возможно, он бы подошел – человека с таким складом характера и уровнем профессиональной подготовки я, не задумываясь, поставил бы командиром рейдера. Однако решать не мне, и окончательное слово должно быть за армейским командованием.

Гитлер, кивнув, в очередной раз что-то черкнул в блокноте. Ну что же, можно надеяться, что и на этот раз Роммель заработает свое прозвище.

– Что-нибудь еще?

– Да. В свете нынешних раскладов считаю целесообразным продолжать строительство уже заложенных кораблей, но при этом не закладывать новых, сконцентрировавшись на ремонте трофеев. Основные ресурсы перебросить на усиление подводного флота, а также авиации. Полагаю, так можно добиться большего, затрачивая меньше средств. Единственно, перед восстановлением трофеев необходима тщательная оценка их состояния и соответствующий экономический расчет. В этом случае мы сможем обеспечить десант в Англию – в конце концов, проливы не намного шире рек.

Гитлер довольно усмехнулся, но в целом уже потерял интерес к разговору. Художники мыслят образами, а когда процесс начинает идти к детализации и вот-вот превратится в оперирование цифрами, им становится скучно. Так что, в принципе, на этом разговор и закончился. Доклад Лютьенса собравшимся понравился, о чем ему и было публично сказано. После этого адмирала, а вместе с ним и Гудериана, отпустили на все четыре стороны.

К машинам они спустились одновременно, и для Колесникова было неожиданностью, когда Гудериан предложил проехаться с ним. Ну что же, отказываться не стоило, наверняка человек хочет поговорить, а чьи люди возят адмирала, понятно было без объяснений. Пожалуй, так можно было заработать привычку разъезжать на чужих автомобилях и в них же разговаривать. Колесников ничего не имел против, хотя подобная ситуация его смешила.

Так и получилось. За рулем «Опель-адмирала» сидел обычный армейский водитель. Даже если и работает на кого-нибудь еще, в любом случае это не профессионал, умеющий грамотно вычленять из чужих разговоров основное. Солидно заурчал мотор – и автомобиль бодро покатился по улицам.

– Вы меня удивляете, – сказал Гудериан после недолгого молчания. – Скажите, зачем вам это надо?

– В смысле?

– Оставьте, адмирал. Я собирал про вас информацию. Вы обычный, ничем особенным не выделяющийся моряк. До недавнего времени за вами не было громких побед на море, и вы мало разбирались в сухопутной войне. А сейчас вы раз за разом побеждаете, что еще можно объяснить, и уверенно даете сбывающиеся прогнозы в том, о чем еще недавно представления не имели. И зачем вам лезть в чужие дела, мне совершенно непонятно. Да, ваш план выглядит красиво, и его, скорее всего, примут, но какого черта вы решили нами командовать?

О-па! Еще один умник выискался. Нет, конечно, в немецкой армии дураков немного, но этот уж слишком проницательный попался. Надо выкручиваться, а то и спалиться можно. Он, конечно, герой, вон, только сегодня опять наградили. Если так пойдет дальше, можно догнать советских маршалов, у которых орденов столько, что кольчуги не нужно. И все равно, лишние проблемы – они совсем уж лишние. Придется импровизировать.

– Видите ли, Гейнц, – это звучало несколько фамильярно, но Гудериан не обиделся. – По поводу морской войны я могу ответить вам просто. Я не побеждал, потому что мы не воевали. В ту войну командовать эскадрой мне еще было не по чину. А сейчас появилась возможность реализовать старые задумки – и результат оказался вполне удовлетворительный. А вот по суше все сложнее. Скажите, вы в математике разбираетесь?

– Ну…

– Понятно. А вот я разбираюсь. Дело в том, что когда с ней сталкиваешься каждый день и по многу раз – а на флоте математические расчеты присутствуют на каждом шагу – поневоле начинаешь рассматривать с точки зрения этой науки все остальное. Я просто сумел приложить кое-какие математические принципы к современной войне. Главное, учесть как можно больше факторов, от количества снарядов в боекомплекте и подготовки механиков в ремонтных мастерских до расхода топлива и качества дорог, по которому его везут. Результат вы имели возможность наблюдать.

Гудериан недоверчиво покрутил головой, но ничего не сказал. Только кивнул – продолжайте, мол. Колесников мысленно усмехнулся и перешел на тему залезания в чужие огороды.

Как ни странно, байка о желании выжить сработала и на этот раз. Вполне удовлетворил Гудериана и ответ на вопрос, почему адмирал порекомендовал Роммеля. Пришлось наплести, что, помимо личных качеств генерала, сработало и просто хорошее отношение. В конце концов, почему бы и не помочь нормальному человеку. Может статься, в будущем он поможет тебе. «А этот человек далеко пойдет, вот увидите…» Словом, две высокие договаривающиеся расстались удовлетворенными разговором, но выводы о необходимости быть осторожным Колесников сделал.

Весь следующий день Колесников отдыхал. Даже из номера не выходил. А куда деваться? Организм-то не железный. И пускай он куда моложе того, который пришлось оставить в своем времени, да и физическое состояние Лютьенса было весьма приличное, все равно пятьдесят лет – это серьезно. И когда на утро после того совещания к адмиралу пришло то, что он привык называть емким словом «отходняк», Колесников не только не удивился, но даже и не расстроился. Лежал себе, отдыхал, пил чай и аккуратно спускал в унитаз порошки, выданные доктором. Последнего, кстати, вызвала хозяйка гостиницы, когда от горничной узнала, что постоялец занедужил. Врач приехал с такой оперативностью, что родная «скорая» вспомнилась исключительно нехорошими словами. Посмотрел, послушал, выписал лекарства… Ну а Колесников, решив лечиться проверенными методами, послал Вальмана за коньяком, после чего отпустил его на все четыре стороны. Все равно планировал как минимум сутки проваляться в постели, и в такой ситуации не видел нужды ни в машине, ни в помощнике.

А начиная с обеда пошли визитеры. Вначале приехали от Геринга. С приглашением о встрече в удобное для адмирала время. Следом опять появился Вальман, сообщил, что его шеф приглашает Лютьенса, как только адмирал придет в себя. Потом заехал какой-то умник из ведомства Геббельса. Интервью, значит, брал. Примитивное-е… Не успел он уйти, примчалась Хелен. Тут уж пришлось вставать и изображать радушного хозяина. Правда, шатнуло Колесникова так, что не подоспей девушка, он точно бы грохнулся. Но – успела, подперла неожиданно сильным плечом и помогла аккуратно переместиться в кресло. Потом улетучилась, чтобы вернуться с огромным подносом еды, чаем и прочими радостями жизни. Ну и последним, в разгар стихийно организовавшейся вечеринки, пришел Роммель. Его, оказывается, только что срочно выдернули в Берлин, где с ходу, будто кувалдой по голове ошарашили новым назначением и погонами генерал-лейтенанта. А так как Гудериан любезно объяснил ему, кто составил протекцию, то он пришел благодарить. И подготовился серьезно – плотно сбитый унтер-офицер с легкостью, будто пушинку, тащил следом за генералом ящик трофейного французского коньяка, рядом с которым початая бутылка на столе Колесникова смотрелась откровенно жалко.

В результате всего этого утром адмирал проснулся с жуткого похмелья, зато здоровый. Ну, почти – болела голова и слегка ныла шея. Ныла потому, что заснул в кресле, а слегка – потому что оно оказалось невероятно удобным. На кровати же храпел Роммель, не снявший даже сапог. Посидели, в общем, славно.

– Господа, вы уже проснулись?

Хелен вышла из соседней комнаты. Свежая, бодрая – ну да, она вчера и не пила практически, больше пригубляла, чтобы компанию поддержать. Неудивительно, что выглядела она даже лучше, чем вчера. Колесников совершенно не помнил, когда она удалилась. Зато помнил, что в той комнате имелся диван, а значит, ночь девушка провела в относительном комфорте. Хотя, конечно, теперь ее репутации точно хана. А еще ее появление означало, что пора вставать.

Час спустя они разъехались. Роммель – по своим делам, ему сейчас предстояло начать формировать корпус, Хелен – к себе, в редакцию. Правда, взяла с генерала слово, что тот сегодня же даст ей интервью. Это, в свою очередь, означало, что придется вначале помочь ей с составлением вопросов. Ну и ладно. Сам же адмирал, выпив две таблетки аспирина и приняв ледяной душ, что немного примирило его с окружающей действительностью, отправился к Гиммлеру – такими приглашениями не стоило пренебрегать.

Тот встретил адмирала весьма радушно, хотя разговор получился скомканный. Просто Колесников приехал в не самое удачное время. Тем не менее, информация, которую он получил, того стоила. Что план, озвученный на совещании, принят, Колесников и сам уже знал, а вот о том, что летчики, атаковавшие его «Кондор», охотились, скорее всего, лично на него, было куда важнее. Оказывается, одного из британцев немецкие истребители в последней фазе боя все-таки сбили. Пилот выбросился с парашютом и попал в плен. К сожалению, он получил тяжелое ранение, и вскоре умер, но кое-что успел рассказать. Оказывается, их эскадрилья получила приказ атаковать и сбить именно этот самолет, известны были и время вылета, и маршрут. И по всему выходило, что охота на лучшего адмирала Германии началась, причем те, кто ее вел, обладали немалыми возможностями. Достаточными, чтобы узнать все о самолете, вылет которого сам по себе являлся государственной тайной.

Нельзя сказать, чтобы эта информация обрадовала Колесникова, но и плакать он смысла не видел. В конце концов, то, что охота на него рано или поздно начнется, он понимал – британцы мастера на подобные действия, и Джеймсов Бондов у них всегда хватало. Ну, началось рано – так что, стреляться из-за этого? Нет уж, тут куда проще и перспективнее ликвидировать источник неприятностей, сиречь Британию. Ну и, конечно, их столь высокопоставленного «крота», но тут уж дело было явно вне адмиральской компетенции.

Кстати, там же Колесников познакомился с Мюллером, правда, общался с ним всего пару минут. Реальный шеф гестапо мало походил внешне на образ, созданный Броневым в популярном фильме, но внутреннюю его суть киношники ухватили точно. Умнейший человек – и в то же время поворачиваться к нему спиной было по меньшей мере рискованно.

Следующим по плану был визит к Герингу. Как и в прошлый раз за город, но на этот раз хоть летать не пришлось. Командующий люфтваффе любил жить красиво, и под Берлином у него тоже имелось поместье. Размерами, конечно, до той виллы, на которой он принимал гостя в прошлый раз, оно не дотягивало, да и роскоши было куда меньше. В лихие девяностые Колесникову пришлось как-то побывать в доме одного нового русского. Тот когда-то заканчивал их институт и, в отличие от многих, не забыл альма-матер. Вот и помогал периодически, а как-то решил устроить праздник своим бывшим преподавателям. Так вот, этот «хозяин жизни» мог, посмотрев на жилище Геринга, с полным на то основанием сказать: скромно, но чистенько. Зато, опять же, со вкусом…

– Здравствуйте, Гюнтер! – рейхсмаршал лично встретил его в просторном холле. Улыбался он совершенно искренне, и Колесникову в очередной раз подумалось, что Геринг не притворяется радушным хозяином – ему и в самом деле нравится принимать гостей. – Рад вас видеть.

– Взаимно, герр рейхсмаршал.

– Давайте по именам, – ухмыльнулся Геринг.

Ну, по именам – значит, по именам. Это не такой уж и плохой знак, если разобраться, подумал Колесников, проходя следом за хозяином в гостиную. При виде накрытого стола и обилия бутылок на нем печень протестующе взвыла, но Колесников поступил как тиран, волевым решением загнав ее протесты куда подальше. В конце концов, есть и пить с высоким начальством, даже если трезвенник-язвенник, его сейчас положение обязывало. И пришла в голову крамольная мысль, что в этом плане ничего не меняется – в его времени все было точно так же.

– Вы сегодня один, без… прекрасной спутницы? – весело поинтересовался хозяин, плюхаясь за стол, и жестом предлагая адмиралу последовать его примеру.

– А что делать? – отозвался Колесников, аккуратно пристраивая костлявую немецкую задницу на удобный, хотя и выглядящий донельзя хрупким стул.

– Пригласить ее с собой, разумеется, – и Геринг вновь рассмеялся.

Пришлось объяснить, что Хелен, в общем-то, просто хорошая знакомая. Даже не любовница, если это так важно. И что он, адмирал Лютьенс, банально желает оставить потомкам о себе ту память, которую не стыдно сохранить. А для этого намерен воспитать себе персонального хрониста. Геринг хмыкнул, но понять, поверил он или нет, было сложно. Да и не так важно, откровенно говоря – все же адмирал малость проголодался, а потому последовал хорошему примеру, вслед за хозяином налегая на закуски – повар у рейхсмаршала был отменный.

А потом Геринг вручил Колесникову именной кортик в серебряных ножнах и с серебряным же эфесом. Как оказалось, история о том, что адмирал, будучи раненым (про то, что ранение оказалось не более чем царапиной, как-то забылось), вытаскивал раненых летчиков из горящего самолета, уже стала легендой. Пожалуй, Лютьенс был сейчас едва ли не самым известным и уважаемым среди летунов моряком. И тот факт, что вышло это все случайно и сработали у Колесникова наглухо вбитые инстинкты советского человека, уже неважно. Тем более, огласке эти сведения все равно не подлежали.

Неожиданно приятный сюрприз получился. А вот после него разговор пошел уже совсем иным. Геринг, приняв близко к сердцу, что легендарный адмирал относится к авиации с огромным уважением, решил ковать железо, пока горячо. В результате они просидели до ночи, пытаясь выстроить схему взаимодействия флота и авиации. Уезжая поздно вечером, в кромешной темноте (и как местные водители с их слабыми фарами ухитряются ездить, и довольно быстро) и с трудом удерживаясь от того, чтобы не задремать прямо в салоне, Колесников подумал, что спайка силовиков начинает вырисовываться интересная и многообещающая. Особенно если удастся наладить хорошие отношения не только с Роммелем, но и с Гудерианом, который, похоже, к адмиралу принюхивался, но резких телодвижений не делал. Ну и ладно, подождем, время терпит.

И, кстати, намекнул ему Геринг, что с Гиммлером надо быть крайне осторожным. Будто бы сам Колесников об этом не догадывался… А вот о Мюллере он отзывался с нескрываемым уважением. Считал его хорошим летчиком, смелым человеком, а что в полиции служил, а теперь контрразведку возглавляет – так грязную работу кто-то все равно делать должен.

Вот про что Колесников забыл, так это про интервью. Хелен его не дождалась, оставила записку в номере, на столе. Кстати, как ее в номер-то без него впустили? Непорядок! Хотя, откровенно говоря, адмирал был совсем не против. Хорошо еще, что, судя по манере, не обиделась – все же понимала, что военный человек не всегда властен над временем.

Перед дамой Колесников реабилитировался на следующий день, вместо собственного интервью организовав ей встречу в Гудерианом. Поразительно, как много в руководстве Третьего рейха фамилий на букву «Г»… Быстрый Гейнц не отказал, хотя и удивился. Впрочем, он, видимо, пришел к тому же выводу, что и все остальные, и на протеже Колесникова смотрел с легкой снисходительностью. Та, надо отдать ей должное, старательно не обращала на это внимания. И словам о деловых отношениях и личном хронисте Гудериан вряд ли поверил – знаем, мол, седина в бороду, бес в ребро… Ну и пес с тобой, подумал Колесников, можешь не верить. Тем более, он и сам себе уже не очень верил.

Кстати, а в профессиональном плане девочка росла, и довольно быстро. Сейчас она составляла вопросы к интервью практически самостоятельно, Колесников лишь слегка ей помог. Ну и ладно, это могло только радовать, тем более, скоро адмиралу предстояло вновь отправиться к своим кораблям – войну пока что никто не отменял.

Последняя важная встреча состоялась у него, как ни странно, с собственным начальством. Вообще, она должна была стать первой, но – не срослось. Гросс-адмирал выглядел невероятно усталым – работы на него сейчас навалилось столько, что Колесников удивлялся даже, как он все это тянет. Да одна интеграция трофеев, французских и английских, в структуру кригсмарине сама по себе работа адова. Да еще итальянцы решили выпендриться, предъявив вдруг права на часть трофеев. И на кой они им сдались, интересно? Для своих-то топлива банально нет. Почему, спрашивается, итальянские моряки плохо обучены? Да потому, что корабли в море вывести толком не могут. Не на чем. По самым оптимистичным подсчетам, запасов у дуче имелось на два месяца активных боевых действий, а потом все, ставьте корабли на прикол. А еще хотят себе кусок урвать, умники, который все равно переварить не смогут. И сгниют трофейные линкоры у причалов…

Ну, насчет политического решения о разделе трофеев Колесников не волновался. Во-первых, ничего серьезного итальянцам все равно не отдадут, а во-вторых, не в его компетенции это было. А вот насчет топлива стоило подумать, и Колесников аккуратно подкинул Редеру информацию о нефти в Персидском заливе. Мол, слышал краем уха, что есть там что-то, причем неглубоко и много. А вот где точно – это уже не в курсе, что, кстати, соответствовало действительности. Не интересовался Колесников в своем времени такими деталями.

Редер, кстати, все еще был раздражен словами Колесникова насчет подводных лодок. Точнее, даже не ими самими, а тем, что с ним это не было согласовано. А когда, спрашивается, согласовать-то успели бы? Впрочем, гросс-адмирал и сам это понимал, а потому достаточно быстро позволил себя убедить, что в случае успеха это будет заслугой, в том числе и его, как командующего военно-морскими силами рейха, а при неудаче – проблемами Дёница, который не сумел обеспечить выполнение поставленной задачи. Так что расстались вполне мирно, обсудив еще перспективы дальнейших действий на море – верховное командование, моментально привыкнув к успехам флота, требовало все новых и новых результатов, не слишком представляя, каких.

Вечером перед отлетом они сидели в ресторане. Не в том, который в гостинице, а на три класса выше, предоставляющем состоятельным клиентам все, что угодно, а прочих отпугивая швейцаром при входе и запредельными ценами. У Колесникова, когда он ознакомился с меню, едва глаза на лоб не полезли. Нет, он, разумеется, был весьма состоятельным человеком – все же Германия неплохо платила своим адмиралам, да и от щедрот фюрера в честь побед ему перепала кругленькая сумма, так что адмиральский кошелек ресторан не напряг, хоть каждый день тут питайся. Просто он не мог понять, за что здесь требуют такие суммы.

Надо сказать, что, попробовав шедевры местного шеф-повара, адмирал вынужден был согласиться – платить есть за что. Отличалось это, как… как… В общем, сравнение подобрать не получалось. И все равно, совесть рестораторы явно потеряли.

Как ни странно, на Хелен ресторан особого впечатления не произвел, хотя в заведении подобного класса она еще не бывала. Откровенно говоря, Колесников вообще ее сюда с трудом затащил. Однако же справился. И вообще, этот день он провел не так, как надо, а как хотелось. Точнее, вначале-то пришлось подогнать девушке еще одно интервью, на сей раз с Роммелем. Ну, это было просто, хотя бы потому, что отправке Африканского корпуса соответствовала внушительная пиар-кампания. Тоже его идея, кстати. Англичане-то, кому положено, о его формировании и так знают, а простым людям – не положено. Так пускай услышат и понервничают, причем все – может, еще пригодится. Ну а нет – так хоть дух немцев в очередной раз поднимет. Гитлер идею оценил, и теперь генерал-лейтенант Роммель стал героем дня, едва успевая уклоняться от атак журналистов.

Вот тогда начальство Хелены девушку и озадачило – решили, небось, что ей теперь все-все по зубам. Ну, не ей – так хахалю. Некоторое время адмирал всерьез раздумывал, не устроить ли редакции неприятности. Ну, попросить о маленьком одолжении того же Гиммлера, и газетчиков банально замучают проверками, но потом решил, что не стоит. Тем более, договориться с Роммелем труда не составило – они теперь, можно сказать, приятельствовали, да и с Хелен тот был уже знаком. Так что с утра она занималась работой, а Колесников прошелся напоследок по Берлину, заглянул в несколько магазинов, еле удержавшись от того, чтобы купить в букинистическом старую, еще дореволюционного издания «Войну и мир» на русском языке, и посидел на скамейке в тихом и по-немецки уютном Трептов-парке. Ну и вечером повел девушку в этот ресторан, предварительно затащив ее в модное и дорогое ателье – все же публика в такое заведение ходила далеко не бедная, и адмирал решил, что Хелен без соответствующего облачения будет чувствовать себя не в своей тарелке.

А она и в вечернем платье явно была чем-то озабочена. Ковырялась в тарелке и не замечала вкус еды. И лишь когда он, совершенно бестактно по меркам этикета спросил, что не так, Хелен подняла на него глаза и спросила:

– Ты завтра улетаешь?

Впервые она назвала Колесникова «на ты». Адмирал вздохнул:

– Да. Утром.

– Скажи, ты пойдешь в море?

– Обязательно. Я не могу послать своих людей, а сам остаться на берегу.

– Но… ты бы мог остаться в Берлине.

– Нет, не могу. Я моряк и офицер.

– Знаю. И знаю, что не смогу тебя удержать. Просто обещай, мой адмирал, что вернешься живым.

– Обещаю…

Все-таки хорошо, когда у тебя персональный самолет. Геринг оказался человеком с юмором и передал в распоряжение адмирала Лютьенса тот самый истребитель, на котором тот уже облетел половину Европы. Колесников его даже не просил – эта идея родилась в голове самого рейхсмаршала. Ну что же, действительно удобно, тем более, с пилотом уже сработались. В результате до Киля удалось добраться практически моментально, куда быстрее, чем при любом другом раскладе. Единственно, пришлось сделать лишний круг над аэродромом – там уже заходила на посадку четверка «юнкерсов». Мелочь, достаточно вспомнить толчею и очередь в аэропортах двадцать первого века, чтобы понять – в этом времени имелась своеобразная прелесть.

А дальше было много работы и, как ни обидно, в первую очередь бумажной. Немецкая бюрократия – это что-то с чем-то, разобраться в ее хитросплетениях Колесников так и не смог, как ни старался, и даже память Лютьенса не помогла. Почему? Да потому, что родившийся и выросший здесь человек, кровь от крови и плоть от плоти этой страны, тоже в ней не разбирался, банально махнув рукой на то, что не касалось его напрямую.

И все же, немного разобравшись с неизбежным злом и мысленно пожалев, что нельзя поставить всех штабных под ружье и отправить в Африку, к Роммелю (хотя мысль выглядела перспективной, и стоило ее внимательно обдумать), адмирал поспешил на верфи. Там, в огромном доке, расположилась внушительная туша «Лютцова», и работы по его модернизации шли полным ходом.

Как раз во время прибытия адмирала на корабле заканчивали менять левый винт. Правый оставался на месте – изготовить ему замену пока не успели, хотя и обещали обеспечить в ближайшее время. Внешне новый винт ничем не отличался от старого, и специалисты подтвердили, что да, заметить изменение размеров лопастей и углов наклона можно только с помощью измерительных инструментов.

М-дя… Пришлось поверить им на слово. Колесников лишь головой покрутил в сомнении и направился к носовой части карманного линкора, где работа кипела намного активнее. Фактически ее разобрали и теперь собирали заново. Корабль становился на пять метров длиннее, обзаводился клиперными формами и, вдобавок, массивным бульбом. Немецкие мастера глядели на это с сомнением, но работали качественно – орднунг. Для Колесникова же сия новомодная форма, только-только появившаяся в кораблестроении, открытием не являлась. Насмотрелся в своем времени, там она по телевизору время от времени мелькала. Ну что же, пускай стараются, поглядим на результат.

Но больше всего адмирала удивили присланные русскими предложения по аналогичной модернизации еще только строящихся линкоров «Бисмарк» и «Тирпиц». Это откуда они узнали, что у германских новинок корпуса тоже скроены по старым лекалам? Колесников принялся срочно выяснять этот факт и уже к вечеру открыл рот в полном обалдении. Как оказалось, все чертежи этих кораблей немцами были давным-давно переданы в Москву для ознакомления. Это что же получается? Военно-техническое сотрудничество двух империй доходило уже и до такого уровня, когда новейшие технологии передаются просто так, безо всяких оглядок? Если расклады таковы, значит, противоречия между странами отнюдь не выглядели непреодолимыми, а следовательно, шансы предотвратить войну между ними резко повышались. Однако мысли эти он оставил на потом, сейчас же отписался Редеру, что предложение интересное, но принимать решение следует по результатам испытания «Лютцова», и занялся своими прямыми обязанностями – войной.

Этот выход в море был уже куда серьезнее, чем предыдущий. Все же четыре корабля, причем отнюдь не самых слабых. Колесников держал свой флаг на «Шарнхорсте», в рекордно короткие сроки восстановленном и перебранном чуть ли не по косточкам. И с новым командиром. Хоффмана адмирал под трибунал, как пообещал сгоряча, все же не отдал, но с корабля списал. Формально даже с повышением, но – на берег. Для того чтобы командовать рейдером, нужны чуточку другие качества, и просто быть хорошим моряком для этого недостаточно. Увы, второго Карла фон Мюллера, на весь мир прославившегося в прошлую войну вместе со своим «Эмденом», под рукой не оказалось, пришлось работать с тем, что есть.

Новый командир, капитан первого ранга Фредерик Хоффмайер, произвел на Колесникова неплохое впечатление. Хотя бы тем уже, что все время, пока «Шарнхорст» стоял в доке, на берег съезжал только поспать и облазил линейный крейсер от киля до клотика. Кроме того, к ремонту и всему, что с ним связано, требователен он был до занудства. Стало быть, можно рассчитывать на то, что корабль и без того аккуратные немецкие рабочие буквально вылижут. Ну и инициативу проявил опять же – добился пусть небольшой, но модернизации носовой части. Это позволяло осторожно надеяться, что в следующий шторм корабль будет в состоянии вести огонь из всех орудий. Как оно там получится на самом деле, могла показать только практика, но пока что Хоффмайер действовал, как и положено грамотному, компетентному и в меру инициативному офицеру.

Идущий следом «Гнейзенау» также прошел ремонт и, заодно уж, ревизию капризной силовой установки. Все же тяга немцев к сложным, высокотехнологичным и не всегда оправданным техническим решениям то и дело приводила к серьезным проблемам с надежностью. А раз так, приходилось обеспечивать проверку агрегатов при каждом удобном случае. Пока что серьезных последствий это не имело, но рисковать не хотелось.

Два других корабля – испытанные товарищи по походу «Адмирал Шеер» и «Адмирал Хиппер —» шли второй колонной. У этих кораблей имелась своя задача, несколько отличная от линейных крейсеров, но на первом этапе им всем предстояло действовать вместе.

Пройдя мимо британских дозоров (попавшийся на пути эсминец был расстрелян раньше, чем смог поднять тревогу), стальные хищники вырвались в океан, и принялись прочесывать его частым бреднем. За три дня рейдерства удалось перехватить и отправить на дно семь транспортных кораблей, после чего эскадра разделилась. «Шеер» отправился на юго-запад, чтобы навести ужас на торговые пути близ Латинской Америки. Там, в портах сочувствующей Германии Аргентины (не только ее, но – тс-с!) можно было какое-то время пополнять запасы топлива и продовольствия. Остальные корабли свернули на север и устроили налет на Исландию – так, чтобы знали потомки викингов, чем может обернуться сотрудничество с Британией.

Формально Исландия была нейтральной страной, фактически же еще в мае британцы взяли ее под свой контроль. Жители острова и не сопротивлялись, более того, поддерживали захватчиков. В настоящее время там располагалось около пяти тысяч британских военнослужащих, мощная станция ПВО и небольшая эскадра. Порт Рейкьявик, неплохо оснащенный, стал местом, откуда британцы могли контролировать Северную Атлантику, и Колесникову, да и не только ему, такое положение дел решительно не нравилось.

Британцы, разумеется, знали, что успевший попортить им крови адмирал Лютьенс вышел в море, но прелесть ситуации заключалась в том, что действия свои он согласовывать ни с кем не собирался. Вытребовал себе такое право и не намерен был от него отходить, доверяя свои планы исключительно собственной голове, да еще и имея несколько вариантов действий, выбирая, какой реализовать, в самый последний момент. Такая предосторожность, с учетом попытки британской авиации устроить ему несчастный случай, казалась совсем не лишней. Имелись у британцев агенты в высшем эшелоне германского командования, он об этом даже читал когда-то. Увы, читал давно, память имен не сохранила, а потому единственным вариантом сохранить инициативу оставалось заставить противника ловить его на возможно большем пространстве. Заткнуть все дыры никакого флота не хватит, а подводные лодки, активно пиратствующие сейчас вокруг Британских островов, как надеялся Колесников, навели на британских аналитиков немало туману. Поди, угадай, линкоры перехватили транспорт, или он поймал удар из-под воды. Скоро, конечно, британцы перейдут к тактике конвоирования грузовых кораблей, и лафа резко закончится, но пока что стоило пользоваться моментом и наносить им максимальный урон.

Появления его в этих водах британцы не ждали. Да, они уже сталкивались с особенностями мышления Лютьенса в отношении портов, но это случилось далеко на юге. Здесь же единственный успешный рейд адмирала был вполне стандартным действием, причем не отличающимся какой-то запредельной дерзостью или даже просто храбростью. Вышел, покрутился, навел шороху – и смылся при первом намеке на опасность. Обычная пиратская тактика. Вот почему атака на исландский порт стала для джентльменов из британского Адмиралтейства неприятным сюрпризом.

Как и в случае с Александрией, атаковать Колесников решил на рассвете. И, как и в первом случае, его план строился на двух допущениях – что атака будет внезапной и что минных полей вокруг порта не выставлено. В первый раз сработало, а вот что будет сейчас – оставалось только гадать. Хорошо еще, близилась осень, и белые ночи заканчивались, так что темного времени вроде бы природа им давала достаточно. А еще Колесникова беспокоило, что он не знал, базируются ли в Исландии британские самолеты, и если все же они здесь имеются, то какие и сколько. Увы, приходилось рисковать, иначе его рейд, даже с учетом перехваченных британских кораблей, превращался в обычное сжигание горючего.

Все прошло… терпимо. Британская эскадра в составе двух крейсеров и двух старых эсминцев (последних англичанам не хватало настолько, что они сейчас вели переговоры по всему миру, пытаясь закупить даже откровенное барахло, лишь бы плавало) для линкоров не противник. Хотя, надо сказать, рыпнуться они все же попытались, что в очередной раз укрепило Колесникова во мнении о храбрости вражеских моряков.

Впрочем, это ничего не изменило. Англичане вовремя засекли приближение эскадры Лютьенса, вовремя сыграли тревогу, но вывести корабли в море уже не успели. Не такое уж это простое дело. К тому же они изначально допустили ошибку, попытавшись первыми вывести из порта медлительные и, по сравнению с эсминцами, неповоротливые крейсера. За этим занятием их немцы, собственно, и поймали, после чего спокойно расстреляли из крупнокалиберных орудий. Береговых батарей здесь не имелось, да и вообще оборона была организована из рук вон плохо. Несколько месяцев назад британцам хватило пяти сотен морских пехотинцев, чтобы установить контроль над островом. Сейчас, конечно, противник выглядел серьезнее, чем мирные (и не собирающиеся менять своего поведения даже в честь войны) рыбаки. Эти умники, те, что сейчас бултыхались в море, даже выбирать сети не прекратили. Такое впечатление, им на все было плевать. Но серьезнее, не серьезнее, а Колесников пожалел, что на борту его кораблей нет десантников – захватить остров выглядело вполне реальной задачей.

В общем, британскую эскадру уничтожили, получив в ответ лишь несколько всплесков, самый опасный из которых испугал рыбу в сотне метров от борта «Гнейзенау». Британцы не успели даже организовать огонь, как им пришлось позаботиться о собственной шкуре. Из четырех кораблей на дно не отправился только один, и то потому, что командир эсминца, грамотно оценив ситуацию, успел направить его к берегу до того, как немецкий снаряд разнес в клочья машинное отделение. Корабль, успев разогнаться, выскочил на камни, что позволило англичанам без лишних проблем снять экипаж – как только эсминец перестал вести огонь, задробили стрельбу и немцы. Три других корабля к тому моменту уже затонули, и оставалось лишь посочувствовать оказавшимся в ледяной воде морякам.

«Адмирал Хиппер», нагло зайдя в гавань, быстро превратил в руины инфраструктуру порта и расстрелял радарную станцию. Бить по городу его артиллеристам запретили категорически – незачем менять безразличие местных обывателей на ненависть к немцам. Лучше уж пускай просто боятся, чем идут добровольцами в британский флот. Конечно, очень хотелось, но – незачем, тем более, надо было срочно делать ноги. С паникой, возникшей при обстреле побережья, британцы все же справились, и едва немцы успели отойти от Рейкьявика, в небе появились самолеты.

Десять машин против трех кораблей – это несерьезно. Особенно учитывая, что при модернизации зенитную артиллерию обоих линейных крейсеров заметно усилили. Последнее обстоятельство явно пришлось британцам не по вкусу, и, когда два самолета, оставляя за собой огненно-дымные хвосты горящего бензина, рухнули в море, головы остальных это остудило. Глядя на развернувшиеся к берегу «харрикейны», Колесников мысленно порадовался, что тренировки расчетов зенитной артиллерии по его настоянию проводились в режиме максимальной интенсивности. Сейчас это дало свои плоды. Впрочем, даже прорвись самолеты через огонь зениток, вооружения, способного нанести серьезный ущерб германским кораблям, они не несли. Вообще, вся эта атака выглядела, скорее, жестом отчаяния, желанием хоть как-то поквитаться и, скорее всего, попыткой высокого начальства прикрыть свою задницу имитацией активных действий. Ну а в результате гибнут реально храбрые и преданные своей стране люди. Колесников скрипнул зубами – вот так, с выбивания в междоусобице наиболее храбрых, и начинается падение европейской цивилизации. Так же произойдет и с Россией, точнее, Советским Союзом, но от названия сущность не меняется. И времени на то, чтобы предотвратить грозящий стать необратимым процесс, у него оставалось все меньше.

Из двух сбитых пилотов один погиб, второго подобрали с осколочными ранениями обеих ног, но жить, как сказали, будет. На «Хиппере», который он атаковал, погиб в полном составе расчет зенитного орудия, по которому хлестнули пушки уже пылающего самолета. Больше потерь у немцев не было.

Однако спокойно и мирно возвратиться на базу, как планировал Колесников, не получилось. Судьба – дама хитрая, и на сей раз она преподнесла очередной сюрприз. Буквально через пару часов на горизонте обнаружились многочисленные дымы, а радары отметили множественные цели. То, что стоит проверить, с кем на этот раз их свело морское счастье, Колесников решил сразу. В самом деле, ни один современный военный корабль так демаскировать себя просто не будет. Конечно, оставался шанс, что там что-то очень уж старое, но, во-первых, он был невелик, а во-вторых, от барахла времен прошлой войны всегда можно уйти. С другой стороны, если им встретились грузовые суда, то это может оказаться ценным призом, который и в Германию утащить не грех.

Действительность превзошла самые смелые ожидания. На сей раз эскадре Колесникова встретилась целая китобойная флотилия, возвращающаяся с промысла домой, в Исландию. Героев среди китобоев оказалось ничтожно мало, и попытка разбежаться закончилась с первым же предупредительным выстрелом. Адмирал приказал не мелочиться, и всплеск от одиннадцатидюймового снаряда разом охладил горячие головы. После этого единственная попытка сопротивления вызвала у немцев только смех – какой-то умник все же решил поиграть в несгибаемого викинга и пальнул по немцам из гарпунной пушки. Результат – вмятина на броне «Хиппера» и пара ударов по заросшей густой неопрятной бородой морде, которые словил незадачливый стрелок. Ну а после этого начался осмотр трюмов китобойной базы, и он превзошел самые смелые ожидания.

Промысел, судя по всему, у китобоев вышел неплохим. Во всяком случае, трюмы они набили под завязку и, по самым скромным подсчетам, их содержимое покрывало потребность Германии в жирах как минимум на полгода. В условиях войны куш ценнейший. Вот только его требовалось еще доставить до дому.

И началась гонка с игрой на нервах. Китобойные корабли – не рейдеры, их не заставишь сутками выжимать тридцать узлов, для таких кораблей и двадцати многовато. Плюс моряки, которые не горели желанием сотрудничать с немцами. Пришлось в бешеном темпе сформировать экипажи, способные довести корабли, при этом самим оставаясь с урезанными вахтами. В общем, потели и от того, что навалилась работа, и от страха, что в любой момент на горизонте может появиться британский флот. Уйти, конечно, уйдут, но вот удастся ли снять с трофейных кораблей своих людей – вопрос открытый.

Колесников не спал практически до того момента, когда эскадра вошла в порт, литрами глотая кофе с коньяком – незаменимый в такой ситуации допинг. А потом адмирал даже не стал сходить на берег – просто ушел в свою каюту и выбрался наружу лишь через сутки. И то потому, что Берлин затребовал доклад и пришлось вставать, иначе с удовольствием провалялся бы на диване еще минут пятьсот-шестьсот.

На этот раз все проходило без ажиотажа. В Берлине уже привыкли, что адмирал Лютьенс периодически выходит в море, совершает там что-нибудь невозможное и невредимый возвращается домой. Хотя, конечно, бомбардировка Рейкьявика – это не александрийское сражение, которому теперь грозило войти в учебники по истории. Не тот масштаб, да и выхлоп поменьше.

Тем не менее, Гитлер ходил гоголем, считая успех, в том числе, и своей личной заслугой. В чем-то так и было, конечно – тот, кто отвечает за все, имеет право претендовать на самые крупные плюшки. Колесников не обиделся и не расстроился, а просто воспользовался моментом и вытряс для своих людей – тех, кто ходил в рейд, и тех, кто его обеспечивал, – солидную награду, выраженную не только в орденах, но и в рейхсмарках. Тем, кто ходил в море, побольше, тем, кто не ходил, поменьше, но постарался никого не обделить. Гитлер подписал заготовленные документы без проволочек – в конце концов, по сравнению с тем, что получила Германия, сумма выглядела ничтожной. Ну а слух о том, что он попытается ее выбить, адмирал аккуратно запустил накануне отлета. Подчиненные должны знать, кто и что ради них делает. Пригодится на будущее.

Заодно, раз уж пошла масть, Колесников предложил устроить десант в Исландию. Британцы вряд ли ждут их возвращения, а захватить остров с таким пассивным населением вполне реально. Идею обещали обдумать, но конкретного ответа не дали. Да адмирал и сам понимал, что такие вопросы с ходу не решаются. Хотя бы просто потому, что захватить просто, а вот удержать куда сложнее. Вот и прикидывают, что лучше. Колесников и сам не знал, даст ли этот захват хоть какой-то эффект, но выглядело красиво – взять десантников на борт своих линкоров, пройти мимо британских заслонов и устроить показательную операцию…

Зато вторую идею в узком кругу обсуждали долго и с интересом. Присутствовали Гитлер, Гиммлер, Геринг и примкнувший к ним Лютьенс… Формулируя расклад в духе развитого социализма, адмирал едва удержался от смеха. А идея была важной, нужной и требовала четкого взаимодействия флота и люфтваффе. Откровенно говоря, никогда еще двум извечным соперникам не удавалось достичь столь полного взаимопонимания. В той истории – так уж точно. И результатом стало полное одобрение ее со стороны верховного командования. Вот только значило это, помимо прочего, еще и то, что теперь Колесникову придется тащить на своем горбу еще один груз…

Единственно, с Хелен он так и не повидался. Ее газета как-то вдруг разрослась, стремительно набирая популярность, а вместе с ней и тиражи. Как мало для этого оказалось нужно… Теперь специальный корреспондент Хелен Орлова была нарасхват и как раз сейчас уехала в длительную командировку. Что же, дело есть дело, хотя и немного обидно… А так как больше адмирала ничего в Берлине не держало, он отбыл к своему флоту, чтобы через две недели снова выйти в море.

Говорят, Наполеон, когда ему предлагали для повышения какого-то офицера и долго расписывали, насколько он хорош, спрашивал только, удачлив он или нет. Если подходить к вопросу в подобном ключе, следовало вначале решить, удачей или неудачей считать встречу, которой по всем канонам просто не могло быть. Именно эта мысль крутилась в голове Колесникова, когда он наблюдал за британскими кораблями. А еще требовалось решить, что же делать. Атаковать – риск. Бежать – тоже риск, хоть и меньший. Да и не поймут…

Британцы, похоже, испытывали те же чувства. Во всяком случае, хотя эскадры разделяло не более двенадцати миль, ни одна сторона не предпринимала решительных действий. Просто шли параллельными курсами. И кто ж мешал этим умникам проскочить хотя бы на час раньше, в сердцах подумал адмирал. Нет, он сильнее, конечно, но второй раз так испытывать судьбу… Кто не слышал рев вражеских снарядов и сотрясание палубы от их ударов, тот не поймет, но Колесников почувствовал, как похолодели пальцы, и совершенно этого не стыдился.

И все же пора было решать. Колесников еще несколько секунд раздумывал, а потом отдал приказ:

– Поднять корректировщиков.

И с этого момента всем присутствующим стало ясно: вот оно, началось.

А ведь вначале все было просто здорово! Они вышли в море, имея в составе эскадры четыре корабля. Почти как в прошлый раз, только вместо «Адмирала Шеера», довольно успешно промышляющего в южных морях и пока, несмотря на все усилия англичан, так и не пойманного, с ними шел только что выпущенный из дока «Лютцов». После модернизации корабль показал невиданную для кораблей этого проекта скорость в тридцать три узла и значительную экономию топлива, и теперь не было опасности, что он гирей повиснет на ногах остальных участников забега. И почти сразу им поступила информация о крупном военном корабле, торпедированном немецкой субмариной.

Мальчики Дённица, несмотря на серьезные потери активно пускающие на дно британские корабли, оказались народом совершенно безбашенным и в то же время умеющим полагаться не только на удаль, но и на точный расчет. И возвращающаяся с позиции подводная лодка, обнаружив в тумане британский корабль, весьма ловко всадила ему в борт две торпеды, после чего смогла уйти от охраняющих подранка эсминцев. Увы, добить британский корабль им было просто нечем – эта пара торпед оставалась последней, все остальные подводники уже расстреляли. Однако, несмотря на склонность приписывать себе победы, причем не меньшую, чем у асов Геринга, на этот раз командир субмарины доложил истинную правду. Он клялся и божился, что британец только поврежден и пытается уйти, но скорость у него вряд ли более десятка узлов. И что за корабль, он сказать не мог – не опознал. Атаковал вслепую, зная, что своих здесь нет. Вот только если бы этот корабль был чем-то маловажным, вряд ли его стали бы так охранять. Следовательно, надо было попытаться его перехватить – мало ли…

И немецкая эскадра настигла поврежденный корабль. Авианосец «Глориес», которому, видать, на роду было написано встретиться с «Шарнхорстом» и «Гнейзенау». Только на сей раз он хоть и шел с огромным креном, не дающим поднять в воздух самолеты, но беззащитным отнюдь не казался. Рядом с ним, помимо трех эсминцев, тяжело пластал волну «Рипалс», брат-близнец потопленного не так давно «Ринауна». То ли подводники не заметили его, то ли линейный крейсер подоспел позже – неважно. Главное, его пятнадцатидюймовые аргументы весьма и весьма снижали шансы немцев в предстоящем споре.

Основным преимуществом Колесникова оказалось то, что впервые, наверное, с начала войны в морском бою немцы имели превосходство в воздухе. Правда, скорее, формальное, но, тем не менее, два самолета-корректировщика уже вились над британской эскадрой. Зенитки «Рипалса» и эсминцев грохотали, но особого вреда самолетам причинить не могли – те не пытались атаковать и, расположившись на относительно безопасной высоте, спокойно вели наблюдение. А вот у британцев не имелось и того. С авианосца хоть кому-то взлететь получится не раньше, чем он выйдет из дока, а старый линейный крейсер катапультами для запуска самолетов оснащен не был. Так что куда будут падать британские снаряды, его артиллеристам, в отличие от немецких, рассмотреть будет сложно.

И все же первыми добились попаданий именно британцы. Скорее, просто волей случая, или, может, сказал веское слово продвинутый артиллерийский радар – им не потребовалась даже пристрелка. Первый же залп лег накрытием, столбы воды окатили палубу «Шарнхорста», а один из снарядов с грохотом врезался в броню.

Взрыва, как ни странно, не последовало. Корабль только вздрогнул, и его корпус на миг загудел, подобно колоколу. Уже позже, когда неразорвавшийся снаряд извлекли, выяснилось, что имел место курьезный случай. Британцы выстрелили по «Шарнхорсту» по ошибке поданным к орудию практическим снарядом[1]. Взорвись он – и какие повреждения были бы нанесены немецкому флагману, остается только гадать, а так снаряд лишь пробил броню и, оставив за собой аккуратное круглое отверстие, завяз в изуродованных металлических конструкциях. Можно сказать, повезло…

Колесников отреагировал мгновенно, и его эскадра резко взяла влево, идя на сближение с британцами и одновременно сбивая им прицел. Можно было предпринять активные маневры и попытаться мешать пристрелке – но это не давало бы толком стрелять и собственным артиллеристам, так что лучше потерпеть. В конце концов, даже не считая восьмидюймовок «Хиппера», сейчас в распоряжении немцев было вчетверо больше орудий, чем у англичан. Благодаря корректировщикам, да и просто по теории вероятности, британцы просто обязаны были словить хорошую порцию стали и взрывчатки. Ну а если не получится, то можно было попытаться повторить маневр, который принес удачу в бою с «Ринауном». В конце концов, не связанные задачей прикрывать тяжело поврежденный авианосец и благодаря этому имеющие преимущество в скорости, немецкие корабли могли выбирать, как действовать.

Британцы тоже отреагировали оперативно. Возможно, приняв маневр немецкой эскадры за попытку охвата их группы и кроссинга, они, в свою очередь, положили рули влево, сохраняя дистанцию. Радиус разворота у них получался меньше, чем у вынужденных идти по большей окружности немецких кораблей, и это с лихвой компенсировало нехватку скорости. Бой продолжился на параллельных курсах.

В следующие полчаса британский корабль получил дюжину попаданий одиннадцатидюймовыми снарядами, серьезно покалечившими его надстройки. Тем не менее, урон оказался не так уж и силен – да, разрушения, несколько очагов пожаров, стремящихся слиться в один большой, но пока уверенно сдерживаемых, и, в принципе, все. Ни один жизненно важный узел корабля немцам поразить не удалось. Разумеется, рано или поздно количество просто обязано было перейти в качество, но такими темпами процесс грозил затянуться надолго.

Как ни странно, более результативным оказался «Адмирал Хиппер», который мало того, что был хуже вооружен, так и огонь по «Рипалсу» мог вести только носовыми башнями. Его позиция в хвосте колонны выглядела наименее выгодной, зато артиллеристы крейсера оказались то ли самыми обученными, то ли просто более удачливыми, чем остальные. И это притом, что кораблю в ходе боя пришлось дважды переносить огонь на британские эсминцы, попытавшиеся устроить торпедные атаки. Впрочем, оба раза англичане отвернули. Все же они были моряки, а не самоубийцы, и хорошо понимали, что для пуска торпед им придется сблизиться на дистанцию, которая позволит немецким артиллеристам бить прямой наводкой. Для относительно небольших кораблей это – верная смерть, и потому они ограничились постановкой дымовой завесы. Густые, похожие на чернильную мглу клубы на некоторое время скрыли британские корабли от глаз немецких моряков – но не от корректировщиков, упорно жужжащих в небе, так что эффективность обстрела снизилась ненамного.

А «Хиппер», между тем, неплохо пристрелялся и всадил в «Рипалс» шесть снарядов, больше, чем любой другой корабль на первом этапе боя. Правда, их эффективность была куда меньше, чем у «старших братьев», и один не смог даже пробить английскую броню, а три последующих лишь добавили разрушений, зато последние два стоили их всех, вместе взятых.

Вообще, это был удачный залп носовой башни, так что попадания пришлись с интервалом примерно в четверть секунды. Один снаряд вскользь ударил по орудийному стволу единственной кормовой башни «Рипалса». Взрыватель его сработал с опозданием, и снаряд хлопнул уже над морем, но свое черное дело он сотворить успел. От удара, пускай даже скользящего, орудие моментально вышло из строя. Просто ствол изогнуло, и теперь вести огонь из него было уже невозможно.

Второй снаряд угодил в ту же самую башню, заставив ее содрогнуться. Девять дюймов стали выдержали удар, но людям, находящимся под ее защитой, все равно пришлось несладко. Четверо, оказавшихся рядом с местом взрыва, погибли сразу, просто от жесточайшего удара, остальные отделались контузией разной степени тяжести. Но главное, вышли из строя все приборы управления стрельбой и привод башни. Теперь стрелять можно было только «куда-нибудь в сторону цели», и то при условии, что башню смогут вручную развернуть. И вручную же подать из погребов снаряды – элеватор тоже заклинило.

Таким образом, не самый мощный крейсер, построенный по весьма посредственному проекту, имея хорошо подготовленный и хладнокровный экипаж, да вдобавок находясь в положении необстреливаемого корабля, нанес противнику урон больший, чем три «старших брата» вместе взятые. И это еще не считая двух снарядов, попавших в удачно подставившийся «Глориес» (приказ адмирала по возможности не обстреливать авианосец был дисциплинированными немцами в горячке боя проигнорирован), и заградительный огонь по эсминцам. В общем, свои ордена экипаж «Адмирала Хиппера» честно заработал.

Однако, даже лишившись в какой-то момент трети огневой мощи, «Рипалс» сумел отомстить. В «Шарнхорст» за то же время угодило три снаряда, и результат вышел впечатляющий. Первый, ударив в палубу линейного крейсера под острым углом, все же не срикошетировал, а проломил ее, иглой прошел через подпалубное пространство и ударил изнутри в броню правого борта. Рассчитанные противостоять ударам извне, броневые плиты не выдержали подлого тычка в спину и попросту вылетели в море, оставив дыру размером с добрые ворота. Полыхнуло так, что казалось, сейчас корабль развалится. Однако, несмотря на внушительные размеры, серьезной угрозы эта пробоина не несла. Все же необстреливаемый борт, намного выше уровня ватерлинии, а волнения на море практически нет. Словом, как почти сразу доложили Колесникову, повреждение оказалось масштабным, но не опасным.

Со вторым попаданием тоже особых проблем не вышло. Ударив в район мощного броневого пояса «Шарнхорста», снаряд смог его пробить, но взрыв проделал лишь относительно небольшую пробоину. Оба попадания дороже обошлись экипажу – полтора десятка человек только погибшими – чем самому кораблю. Но последний снаряд поставил в споре броненосных гигантов шикарную точку, и фейерверк вышел впечатляющим.

Это был поистине «золотой» снаряд. Он не канул, подобно десяткам своих собратьев, в море, оставив на память о себе лишь фонтан брызг. Он не проделал дыру в броне, опасную, но терпимую. И он даже не пронзил нежные потроха корабля, дотягиваясь до уязвимых механизмов. Этот снаряд ударил в крышу башни «Цезарь», новенькой, только что установленной на место разрушенной в прошлом бою. И взрыватель его сработал как положено, в фарш разнеся артиллеристов и уничтожив механизмы. Но это было только начало.

В момент попадания в башне находилось шесть снарядов с пороховыми зарядами к ним. И все это добро, рассчитанное на деликатное обращение, отнеслось к британской грубости крайне отрицательно. Проще говоря, взорвалось, да так, что чертям стало жарко.

Башню подбросило, срывая с погона, из всех щелей рванулось ослепительно белое, трещащее пламя – и опало. Крыша, треснувшая от удара снаряда, раскрылась, подобно цветку. Вокруг башни вспыхнуло все, что могло гореть, огонь и клубы едкого дыма мгновенно охватили надстройки. Огромный корабль качнулся, словно пьяный.

Однако это было лишь внешними эффектами. То, что творилось внутри «Шарнхорста», можно было описать лишь одним словом: ад. Вначале огненный клубок устремился по шахте вниз, к погребам боезапаса, заполненным на две трети. Невероятно, но за оставшиеся у них секунды матросы, находящиеся в них, успели не только сообразить, что происходит, но и принять единственно верное в подобной ситуации решение. Погреба были затоплены, и хотя все же что-то в них рвануло, результат оказался бледной тенью фейерверка, который мог произойти. Из тех моряков, что спасли корабль от гибели, уцелел только один – его, оглушенного и обожженного, вышвырнуло потоком воды.

Тем временем жуткое веселье продолжалось. Хотя взрыва погребов и удалось избежать, пожар развился нешуточный. Огонь пополз во все стороны, одно за другим охватывая трюмные помещения «Шарнхорста». Начали взрываться снаряды орудий среднего калибра, заполыхал один из топливных танков. Казалось, внутри корабля проснулся вулкан.

Аварийные партии действовали быстро и слаженно, с выучкой у немцев дело всегда было поставлено хорошо. Задраив переборки, моряки принялись задавливать пламя потоками воды и пены, стараясь не допустить его в носовую часть, отсечь от горючего и машинного отделения. То, что центральная часть линейного крейсера в любом случае выгорит, было ясно, оставалось спасать, что возможно.

И люди справились. Задыхаясь от дыма, получая жуткие ожоги, они смогли отстоять свой корабль. Огонь медленно отступил, задохнулся, намертво зажатый переборками и пожравший все, что там было. И все это время «Шарнхорст» напоминал филиал преисподней не только внутри, но и снаружи. Палубы раскалились, языки огня поднимались на двадцатиметровую высоту, а столб дыма был такой, что ему мог позавидовать средних размеров вулкан. Но и это было еще не все.

Кто-то там, на небесах, решил сегодня поразвлечься. А как иначе объяснить, что в результате сотрясения рулевая машина сработала безо всякого вмешательства человека и прежде, чем удалось отключить ее и вручную восстановить нейтральное положение руля, «Шарнхорст» уже лег на новый курс. Его неудержимо несло влево, и он должен был теперь пройти позади английской эскадры. А пока он будет идти, орудия британцев разотрут его в порошок.

Как ни удивительно, головы Колесников не потерял. И вообще, мозг работал четко, без каких-либо признаков эмоций. Еще неясно было, удастся ли отстоять корабль, а адмирал уже отдавал приказ, благо радиостанция еще действовала. Прежде чем от жара разрушились антенны, он успел передать остальным кораблям эскадры приказ следовать прежним курсом, и те, дисциплинированно сунувшиеся было вначале следом за потерявшим управление флагманом, смогли продолжить бой. Вторым приказом было артиллеристам уцелевших башен прекратить огонь. В этом адмиралу виделся шанс – возможно, британцы решат, что горящий и неуправляемый корабль полностью потерял боеспособность и не может даже вести стрельбу. Такому впечатлению должны были поспособствовать и дымовые шашки, которые матросы шустро растащили по палубе и подожгли. Едкий дым полностью скрыл от врага силуэт корабля, превратив его в рыскающее на курсе темное облако, оставляющее позади жирный след хлещущего из распоротого топливного танка мазута. После этого оставалось только ждать – изменить чего-либо Колесников уже не мог.

Это страшно – ждать и терпеть. Орудия «Рипалса» не прекращали обстрела, и еще четыре снаряда ударили в броню немецкого флагмана. К счастью, дистанция стремительно сокращалась, и траектория их полета становилась все более настильной. Попади они в палубу, и после этого «Шарнхорст» мог бы отправиться лишь по одному курсу – вертикально вниз. В борт – тоже не сахар, тем более, один ударил ниже уровня ватерлинии, но все равно броневой пояс сократил размеры повреждений до терпимых. Подводная же пробоина оказалась не столь велика, и возникший было крен удачно парировали контрзатоплением отсека левого борта. Сейчас правый борт «Шарнхорста» напоминал декорацию к постапокалиптическому фильму, возникли новые очаги возгорания, а избиваемый корабль не мог даже полноценно ответить. Лишь отчаянно и зло лупили куда-то в сторону противника его уцелевшие пятнадцатисантиметровые орудия числом аж две единицы, но для вражеского корабля это было мелочью. Да и стрельба велась скорее с целью убедить командира «Рипалса» в том, что ничего более серьезного у немцев не осталось.

И британцы купились. Человек охотно верит в то, во что хочет верить, и изувеченный «Шарнхорст» в такой ситуации был оставлен ими в покое. Вместо него настала очередь терпеть обстрел «Гнейзенау», который не без основания казался британцам намного более опасным противником. Его артиллеристы, пристрелявшись, упорно не выпускали британский корабль из-под накрытий, их коллеги с «Лютцова» старались не отставать, и англичанам это почему-то не нравилось. На волне успеха они тут же влепили в немецкий корабль два снаряда, заставив его загореться и рыскнуть на курсе. Немцы тоже не остались в долгу. Словом, внимание «Рипалса» перенеслось на иную цель, а «Шарнхорст»… Да что там «Шарнхорст»? Тяжело поврежденный и практически неуправляемый корабль вынужден будет пройти мимо эсминцев. А судя по тому, что он не стреляет, обороняться немецкому линкору просто нечем. Добьют торпедами, и все. Именно так решили британские офицеры – и ошиблись.

В тот момент, когда медленно замедляющий ход «Шарнхорст» оказался за кормой «Рипалса», в мертвой зоне для его носовых башен, их разделяло не более трех миль. Для современных морских орудий дистанция, позволяющая работать почти прямой наводкой. Ну что же, пора, тем более, скорость британского корабля, вынужденного подстраиваться под «Глориес», не превышала восемнадцати узлов, а немецкий флагман, как клятвенно заверяли механики, все еще способен был идти на двадцати. Аккуратно изменить курс – с помощью одних только машин операция не самая простая… А вот теперь – огонь!

Все шесть оставшихся у «Шарнхорста» орудий главного калибра обрушили на не ожидавший такой подлости «Рипалс» свою чудовищную, тщательно скрываемую до этого мощь. Английский корабль скрылся вначале среди столбов воды, а затем за стеной пламени и дыма – процент попаданий был для современной морской войны невероятным. И оставалось лишь молиться, чтобы британец не успел повернуть и ответить…

То ли молитвы возымели свое действие, то ли количество выпущенных снарядов, но все получилось так, как надо. Уже через полминуты очередной снаряд, ударив точно в корму, оторвал руль британского корабля, лишив его возможности нормально маневрировать. Впрочем, британцы даже не успели толком огорчиться этому обстоятельству, поскольку следующий залп лишил их и возможности двигаться. Три снаряда в кормовую часть – и все четыре винта «Рипалса» комками искореженного металла отправляются на дно. Еще несколько попаданий…

Огромный корабль окутался вдруг клубами пара. Впечатление было такое, словно он превратился в кипящий гейзер. Колесникову приходилось давно, еще в советское время, бывать на Камчатке, и он такие видел. Именно с ними и возникла ассоциация – молочно-белые струи били во все стороны. Это один за другим взрывались поврежденные в бою котлы, и цепь детонаций прошла по всему кораблю, после чего к веселью подключился боезапас разрушенной кормовой башни. Борта словно бы раздулись, в некоторых местах оторвало и выбросило далеко в море броневые плиты. Белое облако пара пронзило изнутри огненно-красными всполохами, а затем все это великолепие начало вдруг быстро опадать.

Когда вновь стало возможно различить, что происходит с «Рипалсом», то зрелище наблюдателям открылось феерическое. Содрогающийся от внутренних взрывов линейный крейсер осел на корму и продолжал быстро погружаться в пылающее море. Пылающее – это не фигура речи, разлившееся топливо занялось от пожара на корабле жирным, чадящим пламенем. Поджечь его не так просто, как принято считать, но сейчас это получилось, и, казалось, недалек был тот миг, когда огонь и дым вновь скроют гибнущий корабль непроницаемой завесой. Однако все произошло намного быстрее. После очередного взрыва «Рипалс» вдруг словно бы охнул и, неспособный более нести свою ношу, прилег на борт. Затем корма его резко ушла вниз, а нос, наоборот, задрался вверх, демонстрируя окрашенное в ярко-красный цвет днище. Корабль на несколько секунд встал вертикально, а потом вдруг нырнул, словно поплавок при поклевке, и в считанные секунды ушел под воду.

Зрелище было столь впечатляющим, что бой на несколько секунд прекратился сам собой. Вот только британцы оказались то ли безумцами, то ли просто взбесились от зрелища гибели флагмана. Оба их эсминца, до того момента держащиеся в стороне, рванулись к «Шарнхорсту». В бинокль хорошо было видно, как на их палубах разворачиваются кажущиеся с такого расстояния игрушечными торпедные аппараты. И попасть под раздачу сейчас, когда все уже вроде бы было решено, немцам совершенно не хотелось.

Одиннадцатидюймовые орудия развернулись в сторону новой цели и открыли огонь с максимальной скорострельностью. В боевых условиях технически возможная частота стрельбы обычно считается недостижимой, но сейчас на кону стояли жизни всех, кто находился на борту корабля, включая артиллеристов. Ну а они соответственно расстарались – очень уж им не хотелось отправляться на дно. И результата кое-какого добились.

Несколько снарядов, разорвавшихся перед носом идущего первым эсминца, не смогли точно поразить цель. Тем не менее, успех им сопутствовал. Близкие взрывы контузили практически небронированный корабль, вминая гидравлическим ударом тонкие листы обшивки. Вода пошла внутрь, вначале тонкими струйками через дырки от сорванных заклепок, потом раздвинула стыки… И вот уже внутрь корабля хлынул бурлящий океан, и впрессовываемый на тридцатиузловой скорости поток с восторгом ринулся внутрь, сметая все на своем пути и разбегаясь по отсекам.

Эсминец зарыскал на курсе и, медленно оседая носом, отвернул. Героев здесь не было, и идти на верную смерть при таких раскладах никто не хотел. Но командир второго эсминца оказался покрепче. Его кораблю досталось не меньше, а даже больше, чем головному. Один снаряд калибром двести восемьдесят три миллиметра он получил, и от разрушения его спасло лишь то, что удар пришелся в надстройки. Разорвав в клочья тонкую сталь, снаряд прошел навылет и взорвался, лишь зарывшись в волны. Контузии от близких взрывов и сопутствующих ей затоплений эсминец тоже не избежал. И все же этот корабль не отвернул и, выйдя на дистанцию залпа, успел выпустить три торпеды, после чего очередной снаряд все же достал его, угодив прямехонько в торпедные аппараты.

Рвануло так, что пылающие обломки эсминца раскидало на сотни метров. Когда опал столб пены, поднявшийся выше мачт «Шарнхорста», на воде обнаружились лишь немногочисленные обломки. И все же свое черное дело британский эсминец сделал. Три торпеды, расталкивая воду, округлыми носами, веером шли к цели.

Немцы успели отреагировать, сделав все, что возможно, и даже чуть больше того. Виртуозно отработав машинами, они успели начать разворот, и одна торпеда проскочила за кормой, а вторая перед самым носом. Оставался еще шанс, что и третья проскочит мимо резко уменьшившейся цели, но, видимо, Бог сегодня решил, что успехов немцам довольно. Мощный взрыв под бортом корабля поставил жирную точку в этом сражении.

Удар был такой силы, что гору плавающей стали подбросило, да так, что никто из находящихся в рубке не устоял на ногах. Колесникова приложило о переборку с такой силой, что в глазах помутилось, и он начал что-то соображать, лишь когда обнаружил, что двое офицеров помогают ему встать. Резким движением плеч стряхнув чужие руки, он замер, всем телом чувствуя, как нарастает крен… Еще немного, еще… Нет, все, корабль удержался, и он понял это раньше других. Хороший, крепкий корабль…

Линкоры – вершина эволюции морских артиллерийских платформ. Их конструкция вобрала в себя опыт тысячелетий, от первых боевых галер древних греков до тех чудовищ, которые в начале века сходились в Ютландском сражении. И этот опыт воплотился, в числе прочего, в системы защиты, позволяющие кораблю выкарабкаться даже когда, на взгляд дилетанта, все потеряно. Пусть этот линкор уже избит до безобразия, все равно шансы есть, и одной торпедой его утопить сложно. Хотя, конечно, и возможно, но сейчас был явно не тот случай.

Взрыв проломил борт, и дыра вышла впечатляющей, но противоторпедная защита оказалась на высоте, поглотив и перераспределив энергию взрыва. Вода уперлась в металл переборок и, хотя не все они пережили бой, обширных затоплений удалось избежать. Конечно, «Шарнхорст» заметно накренился, но все же не перевернулся. Дальше же дело было за его командой, от слаженности и правильности действий которой зависело, что с ними будет.

Несмотря на тяжелейшие повреждения от вражеских снарядов и огня, серьезно попортившие нутро линейного крейсера, удалось частично выполнить контрзатопление отсеков. Полностью выправить крен не получилось, однако хотя бы частично остойчивость была восстановлена, и теперь не было опасности, что корабль немедленно перевернется. Правда любое, даже незначительное волнение могло довершить начатое – в бортах осевшего почти на полтора метра ниже положенного «Шарнхорста» зияли огромные дыры, и если их начнет заливать… Об этом даже думать не хотелось, притом что с пожарами окончательно справиться все еще не получалось. Только кажется, что все, огонь погашен – а он вдруг опять вырывается чуть в стороне, и приходится все начинать сначала. И чтобы заткнуть все дыры, банально не хватало людей. В этом бою «Шарнхорст» лишился убитыми, ранеными и обожженными почти трети экипажа, больше, чем за все предыдущие походы вместе взятые, причем часть погибла вместе с корабельным госпиталем во время большого пожара. Паленым мясом воняло на весь корабль даже сквозь дым от мазута.

Однако морякам, в отличие от тех, кто сражается на суше, как правило, просто некуда бежать, и потому они привыкли бороться до конца. Точнее, до того момента, как с подошедших «Лютцова» и «Гнейзенау» на борт флагмана высадили аварийные партии, перебросили шланги взамен иссеченных осколками во время боя и организовали полноценную спасательную операцию. Общими усилиями удалось кое-как сбить пламя и заделать временными щитами наиболее угрожающие жизни корабля пробоины. Провозились долго, закончив уже ночью, но все же справились, и теперь предстояло дотащить корабль до своей базы – задача, перед которой все подвиги Геракла бледнели от осознания собственной мелочности.

А пока шла борьба за «Шарнхорст», единственному незадействованному в ней кораблю следовало довершить начатое. «Адмирал Хиппер», по широкой дуге обогнув линкоры, решительно направился наперехват авианосцу, который, пользуясь заминкой, пытался уйти, выжимая аж шестнадцать узлов – все, на что он был сейчас способен. «Хиппер» настиг его за считанные минуты.

Пожалуй, самым простым было бы расстрелять «Глориес». Конечно, артиллерия тяжелого крейсера не шла ни в какое сравнение с мощью любого из остальных кораблей, но неторопливо и со вкусом расковырять не имеющую возможности ответить лоханку, какой бы здоровой она ни была, дело всего лишь времени. Да и торпедные аппараты с «Хиппера» никто не снимал, так что пожелай немцы быстрее закончить дело, они попросту обрушили бы на противника всю свою огневую мощь. Однако капитан первого ранга Хельмут Хейе, офицер храбрый и решительный, помнил приказ адмирала по возможности не добивать авианосец и сделал абсолютно правильные выводы. Решив, что Лютьенс планирует попытку захвата британского корабля, он немедленно приступил к реализации этого плана и, подойдя к авианосцу на несчастные четверть мили и развернув в его сторону все, что могло стрелять, потребовал от англичан сдаться. Откровенно говоря, в успехе он сомневался, поскольку только что видел, как дрались их товарищи, и проникся к ним вполне заслуженным уважением, но на сей раз все вышло по-иному.

Психология у моряков разных кораблей тоже разная. Те, кто ходит в бой на эсминцах или легких крейсерах, заранее приучает себя к мысли, что между ним и врагом ничего нет. И правда, ведь не считать защитой тонкую корабельную обшивку. Все зависит от того, кто первый попадет, а стало быть, надо сохранять хладнокровие в любой ситуации, ибо паникер – не боец. И к тому, что они, в принципе, смертники, эти люди привыкли.

Несколько иная ситуация на больших кораблях. Там вокруг тебя толстый слой отличной стали, а под рукой невероятная мощь корабельных орудий. И все равно, эти люди тоже знают, что противник им под стать и что с ним придется рано или поздно схватиться грудь в грудь. И, опять же, кто поплывет домой, а кто вертикально вниз, еще неизвестно. Эти люди знают, что придется рисковать, и привыкли к этой мысли.

Иное дело авианосцы. Корабли, которые могут полноценно воевать, ни разу не увидев врага, даже не приблизившись к нему. Их оружие, самолеты, найдет цель, порой отстоящую от плавучих аэродромов на сотни миль, без участия моряков, которые играют больше роль перевозчиков, чем бойцов. И это тоже накладывает на их мировосприятие определенный отпечаток. Они не трусы, нет, и когда надо могут драться не хуже остальных. Вот только помирать они не привыкли. Тем более умирать без шансов нанести врагу хоть какой-то урон. Пройдет не так уж много времени – и авианосцы станут желанной целью для всего, что может до них дотянуться, превзойдя по популярности в качестве мишеней все остальные корабли. И люди тоже изменятся. Но сейчас это была всего лишь дорогая экзотика, значение которой только начали осознавать…

«Хипперу» потребовалось всего два снаряда, чтобы убедить британцев в абсолютной бесполезности сопротивления. А предупреждение, что в случае, если авианосец затопят, подбирать немцы никого не будут, расставило точки над i. Юнион Джек неохотно, рывками пошел вниз, подведя тем самым итог жаркого во всех отношениях дня и нанеся страшный урон и без того пошатнувшемуся престижу британского флота.

Возвращение на базу запомнилось Колесникову тем, что он завидовал эстонцам. Такая вот ассоциация из прошлой жизни – уж эти-то со своей хрестоматийной неторопливостью чувствовали бы себя комфортно. Эскадра ползла к базе на семи-восьми узлах, снижая иногда ход еще ниже – до двух-трех. Один раз и вовсе пришлось на несколько часов лечь в дрейф – машины «Шарнхорста» окончательно сдали, и механики проявили чудеса изобретательности, чтобы заставить их работать. Наверное, между немцами и русскими пропасть не так велика, как принято считать, решил Колесников после того, как линкор смог дать ход. Во всяком случае, совершать невозможное с помощью кувалды и чьей-то матери у немецких механиков получилось не хуже. Повезло еще, что случилась эта неприятность уже в зоне действия немецкой авиации, и орлы Геринга смогли организовать прикрытие. Хотя, впрочем, британские самолеты в небе так и не появились.

Эскадре вообще повезло. Уже на следующий день после сражения погода начала портиться – вначале лег туман, который сдуло только вечером, но сразу же ветер посвежел, не давая работать самолетам, но, в то же время не настолько, чтобы добить поврежденные корабли. Возможно, британский флот и искал их, но без воздушной разведки его возможности оказались весьма ограниченными, и даже британские радары не смогли засечь немецкую эскадру. Позже выяснилось, что линкоры, каждый из которых был сильнее всей германской эскадры, искали обидчиков совсем в другой стороне, далеко от курса, выбранного адмиралом, и это обстоятельство быстро вошло в немецкий военно-морской фольклор. Словом, на Лютьенса теперь смотрели как на талисман, везунчика, который сумеет вытащить людей хоть у черта из зубов.

А еще этот поход обогатил кригсмарине как минимум одной легендой и одним фактом вопиющего нарушения дисциплины. Легенда – это снова про Лютьенса. Ну, отказался адмирал переходить на борт «Гнейзенау», заявив, что не бросит ни свой корабль, ни своих людей. Заявляя так, Колесников здорово рисковал, поскольку вопрос, удастся ли дотащить «Шарнхорст» до базы, оставался открытым до последней минуты.

Ну, а нарушение дисциплины… В общем, когда Колесников отдал приказ кораблям возвращаться на базу, оставив для прикрытия тормозящего всю эскадру «Шарнхорста» только наименее ценный «Хиппер», ему отказались подчиниться. Корабли окружили поврежденного флагмана и вели его до самой базы. Немыслимо для дисциплинированных немцев, и еще несколько месяцев назад о таком не могли и помыслить. Похоже, в германском флоте что-то начало меняться, и непонятно пока, в худшую или в лучшую сторону.

Город встречал их полным молчанием. Гробовым, так будет вернее. Люди, гражданские и военные вперемешку, столпились на берегу, глядя на грузно осевший в воду, закопченный до черноты корабль. В первый раз «Шарнхорст» был поврежден не меньше, но тогда он не производил столь жуткого впечатления – обычные повреждения после тяжелого боя. Сейчас же вид у корабля был таков, словно он побывал в аду – и вырвался оттуда, разнеся в клочья половину преисподней. И чего он внушал сейчас больше, страха или гордости, не взялся бы сказать никто.

Как оказалось, пока Колесников был в море, события неслись семимильными шагами не только у него. Военные действия в Европе практически закончились, но зато на Средиземноморском театре обнаружилась вдруг лютая активность. И одновременно началось действо, которое адмирал помнил как «Битву за Британию». Скучать было некогда.

Бомбардировки побережья Британских островов шли неторопливо, но внушительно. Колесников не помнил, как они проходили в той истории, но сейчас Геринг действовал планомерно. Удары шли по береговым укреплениям, аэродромам и, главное, радарным станциям, которых островитяне настроили неожиданно много. Похоже, сыграла роль идея, подброшенная на Большом Сходняке, как адмирал про себя называл то совещание у Гитлера. Да и разведка начала давать какие-то результаты, пускай и довольно скудные. Перехода количества в качество в такой ситуации ждать предстояло долго. Тем не менее, немцы не торопились, благо ситуация складывалась в их пользу. Британцы едва успевали парировать их налеты, в то время как экономика их страны медленно, но верно сползала вниз. Все же последние успехи немецких моряков серьезно подточили веру в могущество Королевского флота, а главное, в способность его защитить транспортные маршруты. Как следствие, резко сократились объемы завоза всего, от предметов роскоши до стратегического сырья, а цены, напротив, быстро поползли вверх. Действия германских подводных лодок тоже внесли свою лепту, и теперь Британии грозил транспортный, производственный и экономический коллапс.

Вдобавок Германия официально объявила неограниченную подводную войну, для чего имела все основания. И с точки зрения международного права придраться никто бы не смог – и с юридической, и с моральной точки зрения виновной оказывалась противоположная сторона. А дело было так…

Немецкая подводная лодка в Средиземном море провела удачную атаку на крупный транспорт под военно-морским флагом, идущий под прикрытием эсминца. Последний оказался старой калошей и оснащен был соответственно, а потому вовремя засечь субмарину британцы не смогли. Учитывая, что вода в Средиземном море достаточно прозрачная, а погода в тот момент стояла тихая, остается только удивиться безалаберности английских моряков. Тех, кто воевал в Атлантике, немцы давным-давно отучили от такой наглости, а здесь, несмотря на понесенное совсем недавно жестокое поражение, царили пока что настроения, близкие к идиллическим. А может, британцы просто считали, что раз уж легендарный немецкий пират отбыл наводить шороху на север, то французы без него рыпаться не станет. Итальянцев же они традиционно не боялись.

В принципе, такие рассуждения оказались недалеки от истины. Французы сидели в своих портах, и максимум, что могли сделать, это обеспечить конвоирование транспортов с немецкими солдатами, идущими в Александрию и обратно. Дело было не только в самих французах, среди которых, несмотря на победу и вполне неплохое вроде бы обозримое будущее, царили разброд и шатание. Все же чересчур резко поменялись расклады, враги стали… ну, не друзьями, но вроде как ближайшими союзниками и нанимателями, а недавние друзья превратились в подлых врагов. Боевого духа все это не добавляло, а человека, равного авторитетом Лютьенсу, рядом не оказалось. Присланный из Берлина для обеспечения взаимодействия, а фактически для присмотра за французами, адмирал Руге был грамотным, но ничем особо не примечательным офицером. И там, где Лютьенс с его мефистофельским профилем и грозной славой добивался повиновения, даже не повышая голоса, Руге приходилось вертеться ужом, причем далеко не всегда успешно.

К тому же практически все современные корабли французов, равно как и доставшиеся им трофеи, нуждались в серьезном ремонте, скорее даже – восстановлении, и потому боеспособность сохраняли лишь несколько старых дредноутов, слабо защищенных и тихоходных. Вести наступательные операции в такой ситуации было можно, но сложно, а потому французы предпочли не рисковать. «Галльские петушки» при всей своей задиристости, имея реальную перспективу словить по носу, живо превращались в баранов, и чтобы повести их за собой, нужен был лев. Льва же как раз сейчас и не наблюдалось.

С итальянцами все было еще проще. Неважные вояки, они, вдобавок, испытывали сейчас жуткую нехватку топлива и, даже захоти что-то предпринять, все равно вряд ли смогли бы реализовать свои планы. К тому же не так давно британская авиация учинила рейд на базу их флота, и летчики смогли провести атаку до того, как зенитчики очухались и открыли огонь. Торпедоносцы при этом ухитрились подорвать два линкора прямо в гавани, а какой-то лихой пилот из крутого пике положил бомбу аккурат в центр башни тяжелого крейсера. Корабль вывернуло наизнанку, после чего британцы ушли без потерь, что добавило им славы, а итальянцам – головной боли. Севшие на грунт корабли теперь надо было как-то поднять, залатать и перегнать в доки, что в условиях активного противодействия британского флота выглядело трудноосуществимым.

Ничего удивительного, что английские моряки чувствовали себя здесь если и не королями, то, во всяком случае, достаточно уверенно. Вот только прорыв через Гибралтар нескольких германских субмарин они позорно прошляпили. Кроме того, французы передали немцам часть своих подводных лодок – все равно из-за дезертирства на все не хватало экипажей. В результате силы германского подплава оказались неожиданно серьезными, и это стало для британцев неприятной неожиданностью. И на одну такую субмарину нарвались транспорт «Бонавентура» с кораблем сопровождения. И, закономерно, оба получили по торпеде.

Надо сказать, транспорт в борт ударили сразу две стальные рыбины, но одна не взорвалась. Несмотря на то, что их непрерывно совершенствовали, торпеды оставались довольно капризным оружием. С эсминца все-таки успели заметить идущую на них смерть и, развернувшись, уклонились от первой, но вторая торпеда угодила кораблю аккурат под винты, практически оторвав кормовую часть. Из двух пораженных кораблей он затонул первым.

С транспортом все вышло куда сложнее. Повреждения, которые он получил, оказались смертельными, но тонул большой корабль долго. Возможно, если бы его экипаж состоял из военных моряков, удалось бы даже удержать его на плаву, но обычные мореманы тренируются куда меньше, да и корабль, откровенно говоря, по сравнению с боевыми оказался хлипковат. В результате, живо убедившись, что начался обратный отсчет, люди начали покидать обреченное судно.

Если бы немцы, убедившись в успехе атаки, просто отправились восвояси, на том бы дело и кончилось, но командир субмарины посчитал необходимым соблюсти хотя бы видимость приличий и убедиться, что британские моряки смогут добраться до берега, от которого их отделяло около пятидесяти миль. И вот тут-то обнаружилось, что людей в воде бултыхается неожиданно много.

Транспортный корабль «Бонавентура», как оказалось, эвакуировал из Египта гражданских, в основном британцев, которые из-за угрозы немецкой экспансии стремились поскорее убраться куда подальше. Кроме того, на борту корабля находилось около двухсот пленных итальянцев, запертых в трюме, в наскоро оборудованных тюремных помещениях, больше похожих на клетки. Охраной пленных занималось три десятка поляков из тех, что успели бежать под крылышко британцев, когда стало ясно, что война проиграна. Как солдаты они, в основной массе, были не очень, но для полицейских функций годились вполне. Неудивительно, что охрану итальянцев поручили именно им – более надежные солдаты дрались сейчас на берегу, пытаясь остановить взявшего неплохой старт Роммеля.

Когда торпеда проломила борт корабля и он начал медленно, но неумолимо крениться, большинство поляков рванули вверх, на палубу. Итальянцы же моментально сообразили, что если не выберутся, то пойдут на корм рыбам, и принялись ломать клетки. Учитывая, что сварены они были тяп-ляп, а итальянцы хотя и посредственные солдаты, но все же крепкие, да еще и подстегнутые страхом мужчины, вопрос стоял только как долго металлические прутья смогут их удерживать.

Тем из поляков, которые все же оказались чуть похрабрее товарищей и не покинули сразу пост, такое поведение итальянцев, естественно, не понравилось. Сделав по ним несколько выстрелов и убедившись, что остановить их не хватит никаких патронов, они принялись колоть и рубить пленных штыками. Однако крен нарастал, и остатки поляков живо сообразили, что могут и не успеть покинуть корабль. Ну а после того, как они покинули трюм, смогли выломать двери клеток и выбраться наружу и часть итальянцев. Те, кого не убили.

Обнаружив, что столкнулся с нестандартной ситуацией, командир субмарины принял решение, вполне соответствующее образу мыслей нормального моряка. Возможно, такое поведение изначально казалось ему правильным, а может быть, сыграл роль пример все того же знаменитого адмирала, всегда старающегося спасать тех, кто оказался за бортом, вне зависимости от их происхождения. Так или иначе, вместо того, чтобы спокойно погрузиться и следовать своим курсом либо вначале подобрать итальянцев, какие-никакие, а все же союзники, а потом все равно уходить, он развернул спасательную операцию, благо ничего невыполнимого в ней не было. Шлюпки на «Бонавентуре» имелись, времени, чтобы спустить их, хватало, да и плоты соорудить люди тоже успевали – тонуло судно больше часа. Сильнее пострадали малодушные, те, кто в панике сиганул за борт. Акулы здесь водились и на запах крови подоспели быстро. Большинство же вполне нормально перебрались на спасательные средства, еще и спасшихся с эсминца подобрали, после чего подводная лодка взяла их на буксир и потащила в сторону берега. Ну а чтобы ее не вздумали атаковать, командир передал в эфир о проведении спасательной операции и растянул позади рубки белое полотнище из наскоро скрепленных простыней с намалеванным суриком красным крестом. В общем, формальности были соблюдены, но тут вмешалось неприятное обстоятельство.

Вскоре после того, как подводная лодка, изображающая буксир, тронулась в путь, над ней появился самолет. Чей – так и осталось тайной, опознавательных знаков рассмотреть не смогли. Около часа он кружил над морем, а потом удалился, сбросив предварительно несколько бомб. Плетущаяся на трех узлах подводная лодка – хорошая мишень, и неудивительно, что одна из бомб попала рядом с рубкой, нанеся субмарине тяжелые повреждения, а еще одна разметала идущий следом плот. Людей погибло немного, но ситуация все равно сложилась паршивая. К чести своей, немцы операцию не прекратили и дотащили-таки людей до французского побережья, после чего отправились на ремонт. Но дело было уже сделано. В ярость пришел не только Гитлер, но и большинство немецких моряков, от матроса до адмирала. И даже Колесников, когда узнал, что объявлена неограниченная подводная война, не нашелся, что возразить. В конце концов, он поступил бы точно так же[2].

Итак, на море взбешенные подводники топили всех подряд. С воздуха бомбили самолеты. А вот на суше… На суше-то и началось все самое интересное.

Генерал-лейтенант Роммель, человек, безусловно, не только талантливый и решительный, но и честолюбивый, отлично понимал, что ему поручили задание, способное или поднять человека на гребень успеха, или сбросить в забвение, сделав одним из многих заурядных генералов, которых хватает в любой армии. А еще он понимал, что надо греметь, иначе лавры достанутся совсем другим людям. Такое уже случалось, когда планировали вторжение во Францию, да и сейчас, можно сказать, на его глазах, нечто подобное произошло. В конце концов, автором плана адмирала Лютьенса официально считался лично фюрер. Совсем уж замолчать участие знаменитого флотоводца, правда, оказалось сложно, слишком гремело его имя, но дело было преподнесено таким образом, что адмирал был вроде как на вторых ролях. Так, стоял рядом и советы подавал, не более. Тем более, звучало логично – что моряк понимает в сухопутных делах? Лютьенс отнесся к подобной трактовке событий с редкостным безразличием, однако всем, кто знал правду, расклады не слишком нравились. Другое дело, они предпочитали благоразумно держать языки за зубами и вслух не возмущаться, но некий осадок все же остался.

Итак, чтобы не затерли, надо греметь и побеждать. Роммель, понимая расклады, принялся действовать исходя из обстановки со свойственной ему быстротой. Прибыв в Александрию, он обнаружил, что дела там идут ни шатко, ни валко. Итальянцы, кое-как окопавшись, в основном предпочитали грабить местных, благо в большом (ну, относительно большом) городе всегда есть чем поживиться. Дисциплина, изначально невысокая, сейчас таяла на глазах. Пожалуй, если бы англичане сообразили, что к чему, они могли бы выбить это отребье даже теми небольшими силами, которые у них имелись. И корабли в гавани вряд ли спасли бы ситуацию, в городском бою не все и не всегда решают калибры.

Естественно, что при таком раскладе даже нормально организовать высадку немецкого корпуса оказалось сложно. Повезло, что помогли французские моряки. Они-то прекрасно видели, какое «могучее» сухопутное прикрытие им досталось, и понимали, что случись нужда, уйти они могут не успеть, а уж трофейные корабли потеряют точно. Что с ними сделают разъяренные потерями британцы, французам не хотелось даже представлять, и потому едва ли не впервые в жизни прибывшим бошам они обрадовались, как родным.

Выгрузку людей, а главное, техники произвести удалось в рекордно короткий срок. Все это время Роммель провел, осматривая позиции британцев, после чего решил, что все же стоит рискнуть, благо никто от него пока активных действий не ждет. В конце концов, пока что в Александрию прибыла едва четверть личного состава корпуса при двух десятках танков. Не те силы, которыми можно проводить масштабные наступательные операции. Однако на сей раз британцев ждал сюрприз.

На рассвете, когда засыпают даже самые ответственные часовые, немецкие солдаты, многие из которых еще не отошли от морской болезни, пошли в атаку. Роммель творчески реализовал подкинутую ему Лютьенсом идею танкового десанта – все же Колесников хорошо помнил, что и в Отечественную войну, и в первые десятилетия после нее такой прием использовался, причем достаточно успешно. В результате, прибывшие в Африку немецкие танки имели кустарно приваренные к бортам и башням металлические скобы, за которые держались облепившие танки автоматчики. Автоматы, кстати, Роммель вытребовал в немалом количестве – винтовки обладали возможностями явно недостаточными, и немецкий генерал решил, что раз не может обеспечить превосходство численное, то придется сделать ставку на тактику и вооружение.

Решение его оказалось правильным. Танки успели подойти к позициям англичан, прежде чем те очухались, и в результате практически вся их артиллерия была успешно нейтрализована, да и немногочисленную технику частью раздавили или расстреляли, а частью захватили. Ну а потом к месту боя подоспела пехота – так и не успевшие толком организовать оборону англичане были выбиты с позиций.

Однако на этом дело не кончилось. Хорошо помня, что недорубленный лес вырастает, Роммель организовал преследование, и в результате практически все уцелевшие в ночном бою британцы оказались взяты в плен. Вырваться из кольца и уйти удалось немногим.

Дальнейшие действия Роммеля отличались стремительностью. Едва дав время танкистам заправить свои машины, а солдатам немного отдохнуть после боя, он на глазах наблюдавших за ним с открытыми ртами итальянцев посадил людей в трофейные или нагло реквизированные у союзников автомобили и провел быстрый рейд, в котором сумел поймать на марше британскую колонну, идущую к Александрии, и наголову ее разгромить. Британское подкрепление до цели так и не добралось, хотя, даже застигнутые врасплох, солдаты Владычицы морей дрались отчаянно. Тем не менее, их участь была решена, и, потеряв два танка и около полусотни человек убитыми и ранеными, Роммель сумел захватить инициативу, которая, учитывая малочисленность задействованных на этом театре сил, могла сойти и за стратегическую. Сейчас он, дождавшись подкреплений, уверенно развивал наступление.

Даже итальянцы при виде такого приободрились и частично отправились следом за ним. Роммель их тут же взял под крыло – не бог весть какая помощь, но все же лучше, чем ничего. Да и вообще, в подобных случаях рискуют самые храбрые и инициативные, итальянцы тут не исключение, так что с ним отправились лучшие солдаты из тех, что дуче послал в эти места.

Итак, сборная солянка немецкого генерала уверенно двигалась вперед. Узнав об этом, Колесников только головой покрутил. Так, глядишь, и впрямь сумеют перерезать Суэцкий канал, и тогда дни Британской империи будут сочтены. Если, конечно, Гитлер сдуру не полезет на восток.

Берлин встретил его низкой облачностью и нудным, моросящим дождем. Садиться пришлось уже в сумерках, но Курт, пилот сто десятого, не зря считался пилотом недисциплинированным (потому его и спихнули в свое время Лютьенсу, что отцам-командирам с ним сработаться никак не получалось), но притом очень грамотным и опытным. Что-то вроде Чкалова или других воздушных хулиганов, которыми гордился СССР, только с поправкой на немецкое происхождение. Ну и класс пониже, конечно, но все равно пилотом Курт был классным. И в условиях паршивой видимости он с первой попытки сумел посадить истребитель точно в начало полосы и лихо вырулил на стоянку, до смерти напугав каких-то олухов, явно не ожидавших, что к ним сейчас прилетит высокий чин. Да и ладно бы просто не ожидали, но эти субчики уютно расположились и потребляли шнапс. Будучи застуканными за сим недостойным немцев при исполнении занятием, они шарахнулись, будто вспугнутые куры. Колесникова аж смех пробрал – такое он легко мог представить в окружении родных осин, но, как оказалось, человеческая природа везде одинакова.

Окинув разгильдяев мрачным взором и сделав вид, что не заметил ни бутылку, ни селедочный хвост, абсолютно ничем не отличающиеся от тех, что приходилось видеть (а по молодости, бывало, и самому потреблять) в своем прошлом-будущем, адмирал прошествовал мимо, чтобы уже через пару минут уютно расположиться на широком заднем диване персонального «хорьха». Вальман плюхнулся за баранку – сегодня он прибыл сам, без водителя. Тот, как оказалось, в последний момент свалился с острым приступом аппендицита, а другого шофера, столь же проверенного и в то же время свободного, под рукой не оказалось. Лейтенант же и сам не прочь был порулить, поэтому со свойственным молодости пренебрежением к мелочам вроде «положено – не положено» прикатил и без посторонней помощи.

На переднее кресло, рядом с водителем, уселся Курт. Это было вроде бы против германских норм, но Лютьенс уже заработал репутацию оригинала, плюющего на условности, и удивления такое пренебрежение уставом не вызвало. Ну, в самом деле, пилот – коренной берлинец, здесь у него родители, и заставлять его незнамо сколько ждать на аэродроме транспорта, выглядело примитивным свинством.

Веселье началось на полпути к городу, когда они проезжали мимо островка леса. Местные «почти чащи», старательно вычищенные от валежника, сухостоя и прочего мусора и потому кажущиеся искусственными, Колесников уже видел. Зрелище на взгляд человека, привыкшего к сибирским просторам, донельзя скучное, но смотреть все равно было больше не на что. Тем более, Вальман в присутствии летчика отмалчивался, а тот, в свою очередь, предвкушал, что вот-вот окажется дома, и все его мысли крутились вокруг этого. Да и не слишком Курт был разговорчив, так что в салоне машины сейчас шумел только двигатель. И Колесников от скуки рассматривал не раз уже виденные окрестности, которые в быстро сгущающемся сумраке, да еще сквозь пелену быстро усиливающегося дождя, выглядели необычно и гротескно.

Неудивительно, что адмирал первым заметил на фоне темных деревьев серию коротких вспышек, а через секунду их автомобиль тряхнуло и повело влево. Вальман, ругаясь не хуже обозного солдата, выкрутил руль, и в следующее мгновение машину затрясло, словно в лихорадке. Взвыл басом Курт, тряхнуло так, что Колесников достал макушкой до обшитого мягкой тканью потолка салона, а затем машина съехала в кювет и замерла.

– Наружу! Живо!

Пожалуй, лейтенанта и впрямь неплохо натаскали в десанте. Во всяком случае, голову он не потерял, ситуацию оценил трезво и командовал четко. Оставалось только подчиниться, в такой момент не до чинопочитания. Колесников распахнул дверь, вываливаясь под дождь, и с неэстетичным шлепком распластался в грязной луже. Рывком поднялся на ноги и кинулся к передней двери, из которой неловко выбирался зажимающий бок Курт.

– Живой?

– Пока да, – растянул губы в кривой ухмылке пилот. – Вскользь вроде бы задело…

Сухая автоматная очередь прервала их содержательный разговор. Вальман, лежа у края дороги, скупыми очередями стрелял по кому-то там, у леса. В ответ донеслись приглушенные расстоянием звуки выстрелов, и сверху характерно свистнули пули.

На ходу доставая парабеллум, который с первого дня своего пребывания здесь постоянно таскал с собой, Колесников бросился к лейтенанту:

– Что там? – хрипло выдохнул он, плюхаясь рядом. Было жестко и сыро, но сейчас это не казалось особым неудобством.

– Четверо, – удивительно ровным голосом ответил Вальман. – Три автомата и пулемет. Уходите, адмирал, я их задержу.

– Что, хочешь всю славу себе забрать? – ухмыльнулся Колесников. – Не выйдет.

Лейтенант не ответил, Только снова принялся стрелять, ловко отсекая очереди по два-три патрона. Колесников высунулся, засек вспышку метрах в пятидесяти и дважды выстрелил, целясь чуть правее. Вряд ли попал, конечно, но нервы чуток попортил, и то хлеб. Слева хлопнул вальтер Курта. Три ствола, пускай даже не самых мощных, это все же лучше, чем один.

Пулеметная очередь взломала асфальт перед ними, бросив в лицо мелкую крошку. С той стороны патронов не жалели, ну да оно и понятно. Время работало на обороняющихся – любая проезжающая машина способна поменять расклады. Вот и стараются покончить скорее, а задача Колесникова со товарищи – продержаться. У сидящих же в окопах или, как сейчас, в кювете, всегда есть преимущество.

Пулемет снова застучал, будто у него там патронов как минимум ящик. Пули злобно зацвиркали над головой, не столько реально угрожая, сколько заставляя вжиматься в землю. Понятно, хотят не дать поднять головы, а сами в это время подобраться, скажем, на бросок гранаты. Примитивно, но действенно.

Мысли текли в голове неспешно, но очень четко, с удивительным спокойствием, как, впрочем, и во время любого боя. Колесников, не особенно и торопясь, переместился на несколько метров вправо, осторожно высунулся, сумел рассмотреть две осторожно, но быстро приближающиеся пригнувшиеся фигуры. Аккуратно поймав ближайшую в прицел, адмирал успокоил дыхание и с сократившегося до пары десятков метров расстояния вогнал в нее три пули. Сколько раз попал, сказать трудно, однако противник рухнул, нелепо взмахнув руками. Зато второй с заячьей прытью скакнул в сторону и метнул гранату.

Вращаясь в воздухе, немецкая «колотушка» полетела точнехонько в сторону удачливого стрелка. Бросок был отличный, вот только Колесников помнил читанное когда-то – запал у этой гранаты горит долго, а придержать ее в руке противник вряд ли успел. Значит… А значило это лишь то, что он успел схватить плюхнувшуюся рядом смерть и отправить ее обратно. Не очень удачно, пальцы скользнули по измазавшейся в грязи ручке, и граната полетела куда-то в сторону, но главное, он остался жив. А вот метатель – нет. Приподнялся после взрыва – и со стороны, где засели товарищи, тут же затрещали автомат и пистолет. Кто попал – уже неважно, главное, противник ткнулся носом в землю и больше не шевелился.

Тяжелый, смачный шлепок сзади выбивался из обычного звукового фона настолько, что Колесников развернулся, не раздумывая. Как раз вовремя, чтобы успеть рассмотреть силуэт на фоне деревьев, темное на темном. Пожалуй, не оскользнись этот человек, то подобраться ему удалось бы неслышно, а так… В общем, выстрелили они одновременно.

Если нападавший был темным силуэтом на темном фоне, то адмирал в своем кителе и вовсе черной кляксой на черной земле. Это его и спасло. Это – а еще собственная реакция. Автоматная очередь подняла столбики грязи в каких-то сантиметрах от него, зато ответный выстрел заставил противника сложиться пополам и рухнуть на колени, через секунду свалиться на бок и отчаянно завыть. Колесникова это, впрочем, сейчас волновало в последнюю очередь.

Бросок к упавшему, рывком вырвать из скрюченных, окровавленных пальцев автомат… Проклятие! Колесников никогда не только не пользовался МП-38, он его и в руках-то не держал. Оставалось надеяться, что раз из него только что стреляли, то и сейчас остается только на курок нажимать. Оглянулся вокруг – нет, с тылу больше никто вроде бы не лезет. Броском вернувшись к дороге, адмирал упер неудобный приклад в плечо и вдавил спусковой крючок. Автомат забился в руках, как живой, и ствол его почти сразу ощутимо повело вверх. С другой стороны застрочил пулемет – и заткнулся. Вряд ли от того, что его хозяина зацепило пулями. Скорее уж, он сообразил, что расклады поменялись и надо делать ноги. А может, и нет…

Пригибаясь, Колесников вернулся к остальным и обнаружил Курта, склонившегося над нелепо скорчившимся Вальманом. На боку лейтенанта расплывалось пятно, темное даже на фоне заляпавшей его грязи, но он был в сознании, руки по-прежнему держали автомат. При приближении Колесникова он даже шевельнулся было, но как раз в этот момент пилот кортиком распорол ему одежду. Лейтенант посмотрел на открывшееся зрелище, дернулся и зашипел от боли.

– Пакет есть?

– В машине, аптечка…

Очевидно, на эти слова ушли последние силы, потому что Вальман закрыл глаза и обмяк. Колесников зло рыкнул и бросился к «хорьху» – теперь оставалось надеяться, что аптечка и впрямь имеется. А заодно на то, что их избитый пулями пепелац заведется и они смогут доползти на нем до города.

Мюллер выглядел абсолютно спокойным, но от Колесникова не укрылось, как раздуваются крылья носа главного гестаповца. Группенфюрер владел собой, как немногие, но все равно он был взбешен, и от наблюдательного человека это состояние скрыть не получалось. Мало того, что его в двенадцатом часу ночи выдернули с какого-то важного мероприятия, так еще и прокол тайной полиции, что называется, налицо. А главное, адмиралу его было ни капельки не жалко.

Разумеется, на взгляд Колесникова, сдергивать ради случившегося Самого Главного Полицейского – это уже перебор. Достаточно простого следователя, способного организовать необходимые мероприятия, а уж с утра можно и босса побеспокоить. Однако подчиненные Мюллера предпочли доложиться по команде, по цепочке перекладывая ответственность на плечи вышестоящих, пока не добрались до самого верха. Ну, а Мюллеру деваться уже некуда, положение обязывает.

С другой стороны, дело получалось громкое. В самом сердце рейха, в пяти минутах езды от Берлина, совершено нападение на человека, в этом самом рейхе отнюдь не последнего. И интересно, кстати, было бы узнать, откуда нападавшие получили сведения о его прилете. Ведь специально не в городской аэропорт прибыл, а, ради сохранения секретности, на один из многочисленных военных аэродромов на отшибе. В общем, есть о чем подумать и кому голову открутить.

Самой большой проблемой оказалась невозможность провести следствие по горячим следам. Пленных не было – двоих на дороге положили насмерть, а третий, которому пуля адмиральского парабеллума разнесла пах, умер от потери крови. Пулеметчик же ретировался и даже оружие свое унес. Словом, никаких зацепок, кроме следов от стандартных армейских сапог, груды стреляных гильз и трупов, опять же, европейской внешности, в обычной солдатской форме без знаков различия. Кроме того, Колесников очень долго добирался до города – «хорьх» на спущенных колесах тащился как беременная улитка. Хорошо еще, его вообще смогли выкатить из кювета. Ну а потом вместо того, чтобы сообщить о происшествии, Колесников рванул в ближайшую больницу, где, совсем по-русски сунув под нос дежурному врачу парабеллум, доходчиво объяснил ему важность поставленной задачи. В результате Вальмана, которого, как оказалось, ранили еще за рулем, удалось спасти, но расследование началось на два часа позже, чем могло бы.

– Ничего больше не вспомните, адмирал? – устало спросил Мюллер. Колесников вздохнул. Мало того, что их с Куртом два часа трясли обычные следователи, так еще пришлось все повторить лично для группенфюрера. Ну да что ж поделаешь…

– Нет, вроде бы ничего больше не вспомню.

– Я так и думал. Ладно, езжайте, отдохните. У вас, я знаю, на завтра назначена аудиенция у фюрера…

– Именно так.

– Надеюсь, все пройдет хорошо. Но будьте осторожны, адмирал. Кто бы ни охотился за вами, он обладает немалыми возможностями.

– И повадками дворового хулигана, – пробормотал Колесников себе под нос, но Мюллер все же услышал.

– Поясните свою мысль.

– Такое впечатление, что это любитель. В больших чинах, но любитель. Засады, истребители… Если он и впрямь такой серьезный деятель, то я бы на его месте просто обвинил человека в измене. Как минимум, на какое-то время нейтрализовал бы, а уж там… В камере может произойти всякое. Сердечный приступ, к примеру.

– Это не так просто, как вам кажется, – задумчиво ответил Мюллер. – Однако ход ваших мыслей мне понятен. Не лишено… логики, я и сам думал о чем-то подобном. Тем не менее, вас дважды чуть не убили, и оба раза выжить удалось благодаря случайности. То самолет оказался чуть прочнее, чем думали британцы, то пулеметчик не совсем верно оценил расстояние… В сумерках в дождь, конечно, немудрено, однако вечно так везти не может. Будьте осторожны, адмирал.

– Я куда больше опасаюсь за родных, – поморщился Колесников. – Сам-то я почти всегда на базе, в окружении своих подчиненных, а им я верю. В конце концов, буду проводить больше времени на линкоре. Из броневой коробки меня так просто не выцарапать.

– За родных не беспокойтесь, охрану им мы обеспечим. И вашей… гм… знакомой, если считаете нужным, тоже. Хотя и сомневаюсь, что на вас решатся напасть в ближайшее время, да еще и в центре Берлина. Думаю, предпочтут затаиться.

– Благодарю, – серьезно ответил Колесников. – Меня доставят в гостиницу?

– Да. У нас в гараже есть дежурная машина.

– А…

– Вашего пилота тоже, – кивнул Мюллер, вставая и давая понять, что разговор окончен. Оставалось только поблагодарить и откланяться.

В гостиницу Колесников приехал далеко за полночь. Насыщенный получился денек, да еще и в темпе, от которого он за последние месяцы порядком отвык. Скорость жизни, больше подходящая началу двадцать первого века, будоражила кровь, но и выматывала страшно. И оставалось одно-единственное желание – подняться в номер и лечь спать.

Консьержки не наблюдалось, однако приставленный Мюллером в качестве охраны здоровенный детина с внешностью отошедшего от дел маньяка решил вопрос моментально, и уже через пять минут заспанная хозяйка вручила адмиралу ключи от номера. От того же самого номера – похоже, он был за Лютьенсом уже закреплен. Ну что же, неплохо, хотя бы привыкать к новому помещению не требовалось.

Мягко повернулась на хорошо смазанных петлях массивная, по-немецки надежная дверь. Эту дубовую махину было куда тяжелее даже просто сдвинуть с места, чем вошедшие в моду спустя полвека филенчатые конструкции, но Колесникову нравилось ощущение солидности, возникающее, когда он к ней прикасался. Будущее много потеряло, и не только глобального, но и таких вот приятных мелочей.

Щелчок выключателя, неяркий, приятный для глаз свет, заливающий комнату – и ощущение того, что здесь кто-то есть. Откуда? Это Колесников понял лишь минуту спустя.

Он уже привык к немецкой педантичности. Привык, что в его номере убираются. Так убираются, что пылинка на полу – это уже ЧП, что ковер лежит с математической выверенностью, а по кровати можно кататься на коньках, настолько гладким выглядит покрывало. Сейчас же всю эту симметрию и торжество аккуратизма кто-то беспардонно нарушил. Не то чтоб глобально, но в глаза бросалось. Особенно в глаза человека, которого только что пытались убить.

Пистолет словно бы сам собой прыгнул в руку. Пожалуй, еще немного, и можно будет ехать в Голливуд, чтоб сниматься в вестернах в роли Джека Самого Быстрого Пистолета… Эта мысль вызвала одновременно и смех, и раздражение. А еще пришло в голову, что если бы его захотели убить, то успели бы сделать это уже раз десять. Так что Колесников сунул оружие в кобуру и решительно пошел вперед.

Нарушительница спокойствия обнаружилась в соседней комнате. Хелен спала на том же диване, что и в прошлый раз, когда они с Роммелем нажрались до скотского состояния. Бессовестно дрыхла, свернувшись в клубочек и поджав босые ноги, и даже не проснулась, когда хозяин аккуратно прикрыл ее пледом. Вот ведь… Теперь уж точно никто не поверит, что у них чисто платонические отношения. А, плевать. Адмирал с трудом заставил себя вылезти из грязной и мокрой, пропахшей потом одежды, наскоро сполоснулся под душем и рухнул в постель. Спа-ать…

Пробуждение вышло тяжелым. Очевидно, крепкий организм Лютьенса, до сих пор уверенно выдерживающий нагрузки, противопоказанные даже молодым, на сей раз призадумался над последствиями и решил, что новый хозяин эксплуатирует его совсем неправильно. И если коньяк хлестать можно и нужно, а терпеть сотрясения от близкого разрыва снарядов положено по долгу службы, то купание в грязных лужах и беготня с пистолетом – это уже перебор.

Протест выразился во вполне конкретных действиях. Голова болела, как с перепою, в горле першило. Хорошо еще, сопли бахромой не висели. И все это на глазах у хлопочущей вокруг девушки, перед которой было просто стыдно чувствовать себя старой развалиной. А главное, все равно пришлось встать, прием у Гитлера – это не хухры-мухры, опаздывать нельзя. Так что через силу запихать в себя яичницу, влить кофе, две таблетки аспирина в рот – и разжевать, морщась от отвращения, чтоб быстрее подействовало. Короче говоря, к тому моменту, как у гостиницы затормозил шикарный «Опель-Адмирал», Колесников был уже в сносном состоянии. Оставалось только потрепать Хелен по роскошным волосам (та дернулась и надулась – не любила, когда к ней вот так, будто к маленькой) и решительно направиться на встречу с серьезными людьми.

Гитлер выглядел раздраженным. В отличие от хорошо владеющего собой Гиммлера и явно занятого больше своими мыслями Геринга, фюрер всея Германии скрывать настроение не старался. Какая уж муха его укусила… Как бы то ни было, про вчерашние игры со стрельбой не было сказано ни слова. Поздравления с победой тоже звучали достаточно сухо. Тем не менее, недовольство Гитлера было направлено не на адмирала, а вроде как бы на всех подряд. И очередной орден, порхнувший на грудь, Колесников воспринял уже как нечто само собой разумеющееся.

– Итак, адмирал, – закончив с церемонией, Гитлер внимательно посмотрел в глаза Колесникову. Взгляд у него был тяжелый, давящий… – Догадываетесь, ради чего вас вызвали?

Вопрос не слишком сложный. Наградить могли бы и в другой обстановке, а это похоже больше на военный совет, где адмирал Лютьенс играет роль генератора идей. В конце концов, до сего момента у него вполне получалось генерировать дельные предложения, так почему бы не напрячь еще раз? Везет лошадка – ну так пускай продолжает. Примерно это, только аккуратно сгладив острые углы, Колесников и сказал. Гитлер кивнул:

– Все верно. До сих пор вы не ошибались, а значит, к такому стратегу стоит прислушаться.

– Никак нет!

– Не понял… – Гитлер смотрел с таким удивлением, что Колесников с трудом подавил желание взять его двумя пальцами за подбородок и потянуть вверх, чтобы, значит, рот закрыл. Впрочем, остальные выглядели не лучше.

– Никак нет, мой фюрер. Я не стратег. Максимум, что я могу сделать, это решать тактические задачи, причем на море. Стратегией должны заниматься те, кто стоит во главе рейха. У вас это получается намного лучше. После чего флот будет готов выполнить любой приказ.

Взгляд Гитлера потеплел, да и Гиммлер выглядел довольным. Вот так, прогиб засчитан. Только Геринг по-прежнему не реагировал на происходящее.

– Если бы так думали все, адмирал, Германия была бы избавлена от многих проблем. Тем не менее, ваш совет нам необходим. Как вы считаете, каковы наши перспективы в войне?

– Очень хорошие, мой фюрер. В настоящее время наш флот уступает британскому, но с учетом понесенных ими потерь, скорого введения в строй линейных кораблей типа «Бисмарк», массового строительства новых подводных лодок, а также восстановления французских трофеев мы сможем выставить сравнимые с британцами силы. Если к тому же удастся заставить итальянцев не сидеть в портах, а реально действовать, хотя бы связывая вражеские силы в Средиземном море, то превосходство будет на нашей стороне. В этих условиях возможно как обеспечить бесперебойную доставку подкреплений корпусу Роммеля, который уже сейчас создает реальную угрозу функционированию Суэцкого канала, так и провести операцию «Морской лев». Насколько мне известно, люфтваффе весьма успешно работает по объектам на территории Великобритании. Оккупировав Британские острова или просто вынудив англичан сдаться, мы получим в свои руки достаточную промышленную и ресурсную базу для обеспечения броска через Атлантику. При этом, нанеся удар по району Панамского канала и перерезав сообщение между атлантическим и тихоокеанским побережьями США, мы разрежем их флот пополам. Таким образом, мы имеем все шансы на обеспечение…

– Довольно, – прервал его Гитлер. – Ход ваших мыслей понятен. Ударить по американцам до того, как они успеют подготовиться и развернуть строительство новых кораблей и боевой техники.

– Так точно, мой фюрер, – вытянулся в струнку Колесников. Разговор ему откровенно не нравился, однако показывать это было нельзя ни в коем случае. Приходилось изображать из себя преданного Германии вояку, даже если хочется всех послать на родном языке.

– Что вы скажете насчет этого?

Карта Евразии, жирно обведенные границы СССР, с немецкой аккуратностью указанные линии строящихся и уже существующих укреплений, места дислокации войск… Мамочки! Да откуда эти сволочи столько знают? И стрелки, жирные стрелки, указывающие направления ударов. Пачка листов – план «Барбаросса», тезисно. И страшное понимание того, что все уже решено, и предотвратить войну при сохранении текущих раскладов не удастся.

– С точки зрения сухопутных операций выглядит внушительно. Но давать какие-то иные комментарии не могу – не обладаю достаточной компетенцией в этих вопросах. Не сомневаюсь, что те, кто разрабатывал этот план, обладают значительно лучшим пониманием ситуации.

– А с точки зрения моряка? – прищурился Гитлер. На несколько секунд в кабинете воцарилась полная тишина, слышно было, как звенит в углу неведомо какими путями залетевший сюда комар. Колесников вздохнул:

– Флот в войне с русскими будет малополезен. Технически ничего сложного в том, чтобы блокировать русские силы, нет. Помимо того, что они имеют несравнимо меньший флот, который в открытом бою не выстоит и часа, он у них разделен на четыре части. Силы, дислоцированные на Балтике, легко запираются на базах путем установки минных заграждений, после чего уничтожаются массированными ударами с воздуха. Наличие двух авианосцев позволит нам маневрировать авиагруппами и обеспечивать поддержку летчиков, работающих с береговых аэродромов. Флот на Черном море там и останется, пройти через проливы ему никто не даст. Уничтожим, когда захотим. То, что имеется у русских в Мурманске, недостаточно даже для прикрытия побережья. Словом, блокировать возможность морских сообщений несложно, однако, на мой взгляд, это мало что даст. Эта страна обладает богатейшими ресурсами и способна произвести без посторонней помощи все, что необходимо для ведения войны любой длительности. Кроме того, на Тихом океане они будут вне зоны досягаемости наших кораблей, следовательно…

– Там ими займутся наши японские союзники, – перебил его Гитлер.

– Мой фюрер, я им не верю. В ту войну они нас предали.

Гитлер поморщился. О том, как в Великую войну японцы долго играли словами, убедив кайзера в том, что готовы вступить в войну на стороне Германии, а затем ударили немцам в спину, помнили все. И потерю территорий в Тихоокеанском регионе им тоже не простили. Тем не менее, Гитлер коротко бросил:

– На сей раз все будет по-другому.

– Не сомневаюсь, мой фюрер. Но, в любом случае, действия флота будут иметь вспомогательный характер. Ни до каких стратегических центров русских нам просто не дотянуться. На Тихом океане же нам придется во всем полагаться на Японию, а их русские в последнее время били с завидной регулярностью.

– А Ленинград и Мурманск? – название северной столицы Гитлер словно бы выплюнул.

– Мурманск хорош в качестве грузового порта, но в отсутствии перевозок его значение невелико. До Ленинграда нам не дойти – корабли рейха мало приспособлены для балтийской акватории, слишком там мелко. К тому же нельзя недооценивать минную опасность. Русские понимают толк в этом оружии и завалят минами хоть все море. Да и береговые батареи у них хорошие. При любых обстоятельствах это будет война сухопутных сил.

– Благодарю вас, адмирал, мне понятна ваша точка зрения. Откровенно говоря, если бы я не знал о вашем полном бесстрашии, в котором мы вчера лишний раз убедились, я бы подумал, что вы боитесь.

Ага, выходит, знает. Ну что же, примем к сведению.

– Не боюсь, но – опасаюсь. Русские могут стать весьма опасным противником.

– Чушь! – Гитлер рубанул воздух ладонью, переходя на риторику, больше подходящую митингу, чем серьезному совещанию. Остальным оставалось лишь внимать. – В прошлую войну их один раз толкнули – и этот колосс упал. Сейчас будет то же самое. Унтерменши побегут под натиском германского оружия.

– Так точно, мой фюрер! – рявкнул Колесников, верноподданически выпучив глаза.

– Вот так-то лучше, – буркнул Гитлер, медленно остывая.

Совет после этого постепенно свернулся, будто сам собой, и через полчаса, чувствуя себя выжатым лимоном, Колесников спустился к своей машине и зло закурил. Еще через минуту появился Геринг:

– Адмирал, предлагаю поехать ко мне. Мой повар обещал превзойти самого себя, да и взаимодействие флота и люфтваффе обсудить стоит.

Глядя на улыбающуюся рожу главного пилота Германии, хотелось выругаться по-русски. Колесников сдержался, разумеется, только кивнул – все же Геринг стоял в иерархии неизмеримо выше его, рядового, в общем-то, несмотря на головокружительные успехи, адмирала. От таких предложений не отказываются, тем более, толстяк неплохо к нему относится. И, скорее всего, просто хочет поговорить вдали от чужих ушей.

Так и получилось, хотя и повар расстарался. Наверное… Нос не чувствовал запахов, а язык почти не различал вкуса. Ерунда, главное, что голова работала. А Геринг обедом явно наслаждался. И лишь закончив и аккуратно промокнув салфеткой губы, он посмотрел в окно, на усилившийся и теперь струями бьющий в стекло дождь, и спросил:

– Скажите, Гюнтер… Я правильно понимаю, что вы против войны с русскими, или мне это показалось?

– Правильно, Герман, вы очень точно сформулировали.

– И почему же?

Геринг смотрел вроде бы и с улыбкой, но взгляд стал другим. Острым – вот, пожалуй, самое точное определение. Колесников вздохнул:

– Видите ли, я все же не из аристократической семьи. Но понятия о чести и служении своей стране для меня никогда не были пустым звуком.

– Тот, кто думает иначе, может постоять с вами на мостике во время боя. Если ему не потребуется менять штаны, то это будет удивительно, – и, довольный своей тяжеловесной шуткой, Геринг рассмеялся. Колесников не стал его поправлять, что сам он на мостик во время боя старается не выходить, предпочитая командовать из хорошо защищенной боевой рубки. Вместо этого он задумчиво сказал:

– Так вот, хотя это для меня и важно, но все же отец с детства приучил меня считать. Время, риски, деньги… Война с Россией – это плохое вложение средств, Герман. Очень плохое.

– А точнее?

– Как уж точнее. Русские – это очень серьезные противники. Я хорошо помню: это их предки брали Берлин, а не наши – Москву. И война с ними будет невероятно тяжелой.

– В прошлую войну…

– В прошлую войну, – Колесников невежливо перебил Геринга, но тот даже не обратил на это внимания, – были другие русские. Вспомните, Герман, они в разы уступали нам по насыщенности артиллерией, да и всем остальным. Да что там, у них патронов не хватало, а их парламент всерьез обсуждал вопрос о возможном вооружении новобранцев алебардами. И при этом они смогли продержаться три года и рухнули только после того, как мы, параллельно, кстати, с их союзничками, провели внедрение своих агентов влияния и фактически разложили всю верхушку русских. И даже тогда их солдаты держались, а иногда даже наступали. Вспомните, австрийцев они били с завидной регулярностью, а про турок я вообще молчу. И это притом, что у них в армии был «сухой закон», а нет ничего страшнее для русского солдата. Стресс надо снимать, а они не додумались ни до литра вина на рыло, как французы, ни до походно-полевых борделей. И все равно держались.

– И что? – Геринг, похоже, не совсем понимал оппонента.

– Да все просто, – Колесников устало откинулся в кресле. От возбуждения неприятные ощущения и ломота в суставах отступили, но осталась предательская вялость, да и горло, казалось, горело огнем. – Я интересовался. Может, поверхностно, все же я моряк, но картина безрадостная. Русские насытили войска техникой так, как нам и не снилось. Это не очень хорошая техника, но ее много. А главное, они производят ее сами, а не покупают. Стало быть, любые потери будут восполнимы. Их генералы… Я не знаю, каковы они в деле, но идеологическое воспитание русские поставили серьезно, так что солдаты останутся хорошими. И организовать переворот, как в семнадцатом, не удастся. Там сейчас сидят люди, которые его делали, хорошо знают методы и последствия для себя лично. Судя по тому, как они чистят свои ряды от неблагонадежных элементов, нашей разведке, и без того не блестящей, вряд ли удастся добиться успеха. Мелкие диверсии – вот их предел в нынешней ситуации.

– Согласно плану, все это преодолимо в кратчайшие сроки.

– План хорош, не спорю, но, судя по тому, что я увидел, в нем нет одного – запаса прочности. Как только хоть что-то всерьез пойдет не так, мы завязнем. Россия – не Франция. Другие пространства, другая протяженность коммуникаций, а стало быть, и вероятность ошибок велика. И заплатит Германия за победу дорогой ценой. А те… унтерменши за океаном будут в это время наживаться на нашей войне. И получим мы в конце предельно обескровленную страну, вынужденную конкурировать с заокеанским соперником. Экономика которого, и без того серьезная, окажется усилена за наши деньги. Помните? Чтобы победить в войне, нужны деньги, деньги и деньги. У американцев их окажется намного больше. Поэтому я и против войны с Россией. Во всяком случае, в нынешней ситуации. По мне, лучше иметь рядом пускай опасного, но связанного договором соседа, чем в долгосрочной перспективе потерять страну.

Геринг некоторое время молчал, обдумывая услышанное. Тишина установилась прямо-таки давящая. Потом он с видимой неохотой кивнул.

– В ваших словах, Гюнтер, есть смысл. Безусловно, есть. Но я ума не приложу, как убедить фюрера. Он зациклен на войне с Россией. Это у него в последнее время настоящая идея фикс.

– Ну, если не получится… Тогда остается одно. Герр рейхсмаршал, – невероятно официальным тоном сказал Колесников. – В случае необходимости флот готов выполнить ЛЮБОЙ приказ командования.

Вот так, слово прозвучало, намек дан. Понимай, как хочешь, официальный преемник Гитлера, тем более, придраться к сказанному невозможно. А ты ведь понял, все понял, вон как киваешь. Медленно, задумчиво…

– Я понял вас, адмирал… Гюнтер, вам самому-то не страшно?

– Страшно. Еще как страшно. Но приходится выбирать между тем, что страшно, и тем, что еще страшнее.

– А вы смелый человек, – Геринг усмехнулся. – Кто другой костьми бы лег, но в страхе не признался. Хорошо. И все же я попробую переубедить фюрера.

– Благодарю. Кстати, с чего он сегодня был такой недовольный?

– Он хотел предложить Британии мир. Послал Гесса. Тайно, естественно. А они его арестовали и бросили в тюрьму.

– Понятно, – Колесников принялся лихорадочно вспоминать. Вроде бы слышал в своем времени про такое, но случился перелет вроде бы перед самой войной с СССР. Ну, хронология здесь уже нарушена полностью, так что ничего удивительного. – Я всегда знал, что островитянам нельзя доверять. И раз уж зашел разговор, то второй вопрос: почему советуются в таких серьезных вопросах со мной, без гросс-адмирала?

– Фюрер не верит Редеру, – усмехнулся Геринг. – Все же у него мать – еврейка. Только об этом мало кто знает. Поэтому, пока он справляется с административной работой, его не трогают, но и не во все посвящают.

Колесников едва удержался от того, чтобы присвистнуть. Сам Гитлер, Гиммлер вроде бы каким-то боком, теперь еще Редер… Весело живем, в руководстве антисемитского государства куча евреев. Куда катится мир…

– Вот бы не подумал.

– Ну да. Это я решаю, кто у меня в люфтваффе еврей, а кто нет, а остальным приходится отдуваться самостоятельно. Ладно, раз уж собрались, то обсудим операцию, о которой говорили в прошлую встречу. А то времени остается все меньше.

В гостиницу Колесников вернулся уже ближе к ночи. Состояние лучше всего описывалось одним словом: «убитое». В смысле, лучше застрелите – хоть полежу. Разболелся он, похоже, окончательно. С трудом поднялся по лестнице, буквально ввалился в дверь – и тут же попал в ловкие женские руки. Мигнуть не успел, как оказался без формы, зато в теплом свитере, сидящим в глубоком мягком кресле и пьющим чай с малиной. Боги, он ведь и забыл уже, что это такое. И уют, пускай даже в гостиничном номере, и вкус этого чая…

– Прелесть, – совершенно искренне выдохнул он, ставя на низенький столик показавшую дно чашку. – Откуда это?

– От мамы. Она все еще варит. Как привыкла в России, так и продолжает.

– Россия… Скажи мне, что ты о ней думаешь?

– Не знаю, – Хелен откинулась в своем кресле, задумчиво посмотрела в потолок. Адмирал непроизвольно отметил, что одежда на ней явно домашняя, во всяком случае, не из тех шмоток, в которых ходят на приемы или на работу. – Честное слово, не знаю. Я очень хотела бы побывать там, родители много рассказывали… И до сих пор часто о ней говорят. А что?

– Нет, ничего. Ты извини, Хелен, я тебе задам сейчас один нехороший вопрос. Скажи, зачем тебе все это нужно?

– Что – все? – девушка улыбнулась. – Весь мир?

– Как раз для чего женщине может понадобиться весь мир, понятно, – усмехнулся Колесников. Горло, согревшись, начало проходить, да и общее состояние немного улучшилось. – Я про себя. Зачем тебе нужен старый, больной, да еще и женатый адмирал? В жизни не поверю, что ради интервью или денег. Во всяком случае, их ты у меня ни разу не просила. Да и не стала бы возиться со мной сегодня. Так зачем?

На миг ему показалось, что Хелен сейчас встанет и уйдет, хлопнув дверью. Однако, как оказалось, женщин он знал плохо. Звезда немецкой журналистики (а как еще назвать, если именно благодаря ее репортажам газета из заштатного бульварного листка поднялась на пятое место по тиражам в Берлине) совершенно по-бабьи подперла голову ладонью и вздохнула:

– Потому что рядом с тобой хорошо. Ты надежный, сильный, умный… Не волнуйся, я не собираюсь создавать тебе проблемы. И требовать ничего не собираюсь. Скажешь – уйду.

– Не скажу, – мотнул головой Колесников. – Просто…

– И уводить из семьи не собираюсь.

– Это я уже понял. Я про другое. Рядом же и другие есть. Помоложе, поперспективнее. Да вон, хотя бы Вальман. Он вроде бы к тебе неровно дышал.

– А кто перспективнее? Сокурсники, которые стараются выглядеть, как истинные арийцы, говорят о превосходстве германской нации, смотрят на русскую свысока… притом что все мысли у них, как бы мне под юбку залезть? Или лейтенант, который в ту нашу встречу из машины не вылез, чтобы мне помочь?

– Работа у него такая, – вздохнул Колесников. – А так… Он мне вчера жизнь спас, а я, скотина такая, даже не поблагодарил.

– Работа у него такая, – усмехнулась Хелен. – Так что… А насчет возраста – так не такой уж ты и старый. Все зависит от точки зрения. Ну что, удовлетворила я твое любопытство?

Будем считать, что да, подумал Колесников, а вслух сказал:

– Хорошо. Тогда отдыхаем до завтра, а там… Там видно будет.

Следующее утро началось с визита к Гиммлеру. Хорошо еще, за ночь организм, взбодренный лекарствами и отдыхом, немного пришел в себя. Так что одеться по парадному, целомудренно поцеловать в щечку Хелен – и вперед!

Рейхсфюрер был не один. Помимо него в кабинете присутствовал Мюллер, который и сообщил интересную новость. Как оказалось, одного из убитых в перестрелке смогли опознать – числился он в полицейской картотеке, а берлинская криминальная полиция умела работать оперативно. А вот дальше начинались странности.

Во-первых, с криминальным прошлым (да какое-там особое прошлое, несколько драк и сопутствующие исправительные работы) этот парнишка давно завязал. Лет десять назад, примерно. Во-вторых, вступил в партию. В какую именно, Колесников даже не спрашивал, и так ясно, что не в Коммунистическую. Ну и, в-третьих, был он сейчас в армии. Если конкретно, то в люфтваффе, в каком-то наземном подразделении. Ну а когда начали рыть по этому направлению, то опознали и двух других кадров. Из того же подразделения орелики. Очень интересно.

– Грешите на Геринга? – мрачно поинтересовался Колесников, дочитав переданную ему пачку бумаг. Все же немцы в отношении документооборота – это что-то с чем-то. Все изложенное можно было разместить на одном листе. Ну, на двух или трех, но на дюжине – это уже чересчур. – Не слишком мне в это верится.

– Почему? – с интересом спросил Мюллер. Гиммлер сидел за столом, что-то черкал карандашом и в разговор, похоже, вмешиваться не собирался.

– А ему невыгодно это. У нас нормальные рабочие отношения, а придет кто-то другой – и как оно еще повернется, сказать сложно. На его влияние и власть я не покушаюсь, да и не смог бы, даже если бы захотел, слишком разные у нас возможности.

– Мы рассуждали примерно так же, – кивнул Мюллер. – Очень похоже, кто-то специально организовал покушение таким образом, чтобы бросить тень на Геринга. Иначе вас расстреляли бы еще на дороге, вместе с машиной. Откровенно говоря, мне с самого начала показалась странной ошибка пулеметчика. Но слишком уж демонстративно организаторы изображали из себя дураков. И перестарались.

– И… кто?

– Пока не знаю. Но докопаюсь обязательно.

Колесников вздохнул. Этот да, этот докопается. Почему-то Мюллеру он верил.

Разговор с Гиммлером начался после того, как Мюллер покинул кабинет. Вначале рейхсфюрер вставил адмиралу здоровенную дыню. Причем сделал это в крайне интеллигентной манере, Колесников в жизни так не умел. Вроде бы и вежливо, вроде бы даже похвалил, а уши покраснели так, словно он не пятидесятилетний адмирал и не глубокий старик-математик, а нашкодивший мальчишка. А все из-за неправильно построенного разговора с Гитлером. Правда, углы позже удалось немного смягчить, но все равно, лишние проблемы никому не нужны. Гиммлер, как оказалось, тоже не особенно жаждал воевать. Пока, во всяком случае. В отличие от фюрера, он не сидел в окопах, но теоретическую подготовку имел лучшую и расклады представлял более реально. Однако и идти против Гитлера в подобных вопросах не собирался, так что невовремя выразивший сомнение адмирал свою порцию люлей получил.

Зато потом Гиммлер начал интересоваться разговором с Герингом. Очень серьезно интересоваться. Пришлось ответить, честно сказав, что, во-первых, обсуждали перспективы войны против Советов и вопросы взаимодействия армии и флота, а во-вторых намечающуюся операцию против Великобритании. Даже кое-какие выкладки пояснил, максимально упрощая, чтобы не особенно сведущий в морских делах рейхсфюрер понял. Тот, надо сказать, будучи человеком, умом не обделенным, выразил полный одобрям. На этой позитивной ноте они и расстались.

Дальше у Колесникова выдался невероятно насыщенный день. Вначале он вытребовал у командования три дня отпуска. Командование, правда, и не возражало – все же положение героя и человека, лично докладывающегося фюреру, имело свои прелести. Затем – в банк. А потом – снять телефонную трубку и договориться о встрече с бывшим одноклассником.

Все же Лютьенс, в отличие от многих коллег, вышедших из старой аристократии, умел пользоваться кое-какими преимуществами неблагородного происхождения. К примеру, он не стал законченным снобом и поддерживал связи со старыми приятелями, что иной раз могло весьма пригодиться. Вот как сейчас, например.

Клаусс Майер, человек во всех отношениях серый и скучный, вел спокойную жизнь добропорядочного мелкого буржуа. Недвижимостью торговал – этакий риелтор, каких адмирал насмотрелся в прошлой жизни, с поправкой на германский менталитет. Лютьенс не то чтобы общался с ним, но и связь не терял. К взаимной, надо сказать, выгоде. Например, два года назад Клауссу потребовалась помощь – сын сестры жены, от великого ума вышедшей замуж за еврея, попал в трудное положение из-за своего происхождения. Проще всего было бы ему не афишировать отцовских предков, а податься, к примеру, в армию. Брали туда всех подряд, и если человек утверждал, что он немец, ему верили на слово. Но – лопухнулся… Адмирал помог. Озадачил кое-чем обязанного ему штабного умника, тот нашел лазейку в правилах, мальчишку приняли на службу. Затем рапорт непосредственного начальника о незаменимости конкретно этого еврейчика – и вот он уже вполне полноценный гражданин Германии. Кое-какие ограничения, правда, есть, но именно что кое-какие. Во всяком случае, жизни и здоровью, пока нет войны, ничего не угрожает, и до фельдфебеля, к примеру, дорасти можно вполне. Пришлось для этого, правда, немного повоевать во время французского похода, ну да это уже мелочи.

А теперь пришло время Майеру помогать старому знакомому. Не без пользы для себя, кстати. Порылся в картотеке, нашел хороший вариант – и занялся делами адмирала, обещав устроить все максимум за сутки. Ну, а сам Колесников, быстро решив еще несколько мелких вопросов, сделал то, чего никто не ждал от немецкого адмирала, пускай даже эксцентричного, – отправился в больницу, навестить раненого.

Появление адмирала в обычной палате наделало переполоху. Вальман попытался изобразить нечто строевое, причем лежа – вставать ему врачи пока запрещали. Правда, как сказал врач, ничего страшного не произошло. Пулю извлекли, рану зашили, заражение крови от набившейся в нее грязи предотвратить удалось. Крови, правда, потерял много, но в больнице имелся неплохой запас, переливание сделали вовремя. Так что полежит недельку – и встанет на ноги, никуда не денется.

Шофер, прикомандированный ведомством Гиммлера, с неохотой тащивший коробку с фруктами и всякими вкусностями, которых ни в одной больнице не найдешь, аккуратно поставил подарки на стол и быстро покинул палату. Колесников поздравил лейтенанта с присвоением очередного чина (сам вытребовал у Гиммлера) и тоже ушел, чтобы не трепать нервы окружающим. Все, формальности выполнены, теперь можно было и отдохнуть.

Хелен в гостинице не оказалось, но Колесников и не удивился – в конце концов, она предупредила, что поедет к родителям. Да и, честно говоря, ему самому хотелось отлежаться. Зато на следующий день он подрулил прямо к редакции ее газеты и, произведя небольшой фурор, похитил смущенную девушку прямо из-за стола. Возражать, естественно, никто не осмелился.

– Машину водить умеешь? – весело спросил он уже на улице.

– Ну… да. Только своей пока нет, не заработала еще.

– Это-то я знаю. Такой, к примеру, нравится?

Вишневый «Мерседес» выглядел шикарно даже по меркам двадцатого века. Здесь же этот кабриолет с откинутой по случаю теплого дня крышей всю дорогу заставлял редких прохожих оборачиваться и с завистью провожать его взглядами. Девушка вздохнула:

– Замечательная машина.

– Ну так садись. Да не сзади – за руль. И не вздумай отказываться – от чистого сердца подарок.

Интересно, обратила ли она внимание на русский оборот про сердце? Пожалуй, что и нет, настолько была ошарашена. И отнекиваться начала только оказавшись за рулем. Видать, прикосновение к лакированному красному ободу привело ее в чувство. Пришлось скорчить зверскую рожу, пояснить, что от его подарков отказываться не стоит, а то он вот прямо сейчас возьмет, да разобьет всю эту красоту о ближайший фонарный столб. Подействовало. Однако главный шок для девушки был еще впереди.

Четверть часа (хвала Всевышнему, в эти годы об автомобильных пробках никто еще и слыхом не слыхивал), и вот они уже в Бабельсберге. Именно здесь, если верить советскому кинематографу, жил незабвенный Штирлиц. Интересно, может, по соседству и впрямь обитается какой-нибудь советский разведчик? Впрочем, неважно. Главное, доехали. В последнем за время поездки Колесников начал изрядно сомневаться. Водила машину Хелен, откровенно говоря, паршиво, что и неудивительно для человека, не имеющего практики. Ну да ладно, научится.

– Останови вот здесь. Замечательно. Ну а теперь пошли.

Дом, невысокий, двухэтажный, встретил их вначале шуршанием листвы старого сада, а потом сухим теплом. Внутри было чисто, но все равно заметно, что здесь уже давно не живут. Мебели почти не было, так, накрытый чехлами гарнитур в зале, и все. Девушка удивленно посмотрела вокруг и обернулась к Колесникову:

– Где это мы?

– Дома, – адмирал стянул перчатки, провел пальцем по столу, посмотрел на оставленную в пыли темную полоску. Поглядел на камин, сейчас холодный и пустой. – Принимай командование, хозяйка.

– То есть…

– Я часто бываю в Берлине, – терпеливо, как маленькой, объяснил Колесников. – И мне надоела гостиница. Поэтому я буду приезжать сюда, а ты соответственно жить здесь. Вот, – он аккуратно положил на стол пачку новеньких, в банковской упаковке, денег. – Это на то, чтобы закупить все необходимое, нанять прислугу, навести порядок. Дом записан на тебя. Мало ли что может со мной случиться. Война идет, а так моя совесть будет спокойна. И еще, если ты сейчас откажешься, я встану и уйду. И никогда с тобой больше не увижусь. Да, это шантаж. А разве с вами, женщинами, можно иначе?

В общем, убедил…

Средиземное море встретило Колесникова штормовым ветром. Хорошо еще, Курт сумел пробиться и посадить самолет на знакомом аэродроме под Тулоном. Даже мысль о том, чтобы приземлиться где-нибудь на запасном аэродроме и километров двести мотыляться по убогим французским дорогам, повергала адмирала в священный ужас. Но пилот справился, и «мессершмитт», едва не дав «козла», уверенно закатился на стоянку.

Кстати, по сравнению с прошлым разом здесь стало куда оживленнее. Самолетами было заставлено буквально все. В основном французскими, но попадались и немецкие машины. Сама полоса носила следы ремонта, а параллельно с ней строилась еще одна, длиннее и шире. Похоже, адмирал Жансуль обустраивался в этих местах всерьез и надолго. И, кстати, машину предупредительно выслал – не забыл еще, с кем имеет дело и кому обязан и нынешним положением, и, возможно, жизнью.

Надо сказать, с момента их последней встречи французский адмирал очень изменился. Если вначале это был потерянный человек, не знающий, куда себя приткнуть, а позже – лихорадочно-возбужденный авантюрист, с головой нырнувший в чужую игру с неясными перспективами, то сейчас перед Колесниковым сидел уверенный в себе адмирал. Даже некоторая французская спесь, которую просто обязан испытывать любой лягушатник в разговоре с бошем, опять начала вылезать. Пускай и непроизвольно, но все же начала, и это стоило учесть. Такое необходимо осаживать сразу и жестко, а то в будущем возникнут проблемы. Оно надо? Колесников усмехнулся про себя и откинулся в кресле. Обед, предложенный французом, оказался неплох, и сейчас живот ощутимо давил на ремень.

– С чем пожаловали, адмирал? – Жансуль смотрел вроде бы доброжелательно, однако чувствовалось, что появлением Лютьенса он недоволен. И Руге не было. Интересно, почему? Впрочем, оно и к лучшему.

– И как вы пьете эту кислятину? – Колесников покрутил в руке бокал с рубиново-красной жидкостью. Большим ценителем вин он не был ни в той жизни, ни в этой. Может, данный конкретный напиток и впрямь считался чем-то особо элитным, но это сейчас было неважно. А важно то, что собеседник на миг потерял нить разговора. – Доложите, в каком состоянии флот.

Вот так, сразу показать, кто здесь главный. И любую самодеятельность ломать на корню. А то вон, фрондируют. Нацепили новые знаки различия на французского образца мундиры и считают, что подчеркивают этим свою исключительность. Ага, щ-щас-с. Если уж шагнули в болото, не пытайтесь говорить, что сели в шоколад.

– Что вас интересует?

– Все. В настоящее время планируется серьезная операция, и мне надо знать, какими силами я буду располагать. Не по штабным рапортам, а на самом деле. И не кривитесь так, командовать поручено мне, соответствующие полномочия получены лично от фюрера.

На самом деле полномочия эти звучали довольно расплывчато, да и командовать Лютьенсу поручалось лишь своей частью операции. Впрочем, расплывчатость несложно было трактовать в свою пользу, а насчет кто и чем командует… Формально руководство операцией возложил на себя лично Гитлер. Похоже, он уверился в том, что там, где работает Лютьенс, будет успех, и потому не боялся уронить свой престиж, что было неминуемо в случае неудачи. Приятно, когда в тебя так верят, пускай и враги. Ну а заместителями его оказались, вполне закономерно, Гиммлер и Геринг. Первый по той же причине, что и шеф, а второму деваться было некуда. Должен же среди политиков присутствовать хоть один военный профессионал.

Хорошо еще, реально они не мешали. Гитлер ограничился парой общих фраз, и его роль должна будет проступить позже, когда придет время: или провозгласить победу, или деликатно замолчать поражение. В общем, впарить лохам… простите, немецкому народу то, что окажется наиболее соответствующим военно-политическому раскладу. Гиммлер вообще, по своему обыкновению, держался в тени, ни во что не лез, но руку с пульса не убирал, дабы не упустить, если повезет, возможность половить рыбку в мутной воде. Блюл свои интересы, в общем. Ну а Геринг, успевший сработаться с Лютьенсом и при этом не сильно разбирающийся в специфике морских, да, честно говоря, и наземных операций, занимался исключительно административными делами. В общем, молодым и наглым профессионалам не мешали, и они в кои-то веки резвились, как считали нужным.

Собственно армии, точнее, корпусу Роммеля, отводилась в предстоящем действе вспомогательная роль. Отвлекающий удар – давно ожидаемый противником бросок к Суэцкому каналу. Получится – значит, получится, нет – значит, нет. Роммель о своей задаче и о том, что имеет право невозбранно отступить, когда сочтет нужным, знал прекрасно. Зря, что ли, вчера весь день сидели с ним и обсуждали нюансы. Так долго, что вылетал обратно генерал уже ночью.

Авиацией командовать поручили подполковнику Коллеру. Этого бывшего полицейского и опытного летчика назначили и за профессионализм, и по протекции Мюллера, который неплохо относился к дважды коллеге. К тому же Геринг, похоже, натаскивал его и к чему-то готовил. Учитывая сложность операции и задействованные в ней силы, она могла стать сорокадвухлетнему офицеру неплохим трамплином. Тем не менее, Коллер в их триумвирате оказался младшим по званию, и в приватной беседе Геринг рекомендовал ему не пытаться играть самостоятельно, а оперативно подчиняться флоту. Неслыханное еще недавно дело, но в свете нынешних событий вполне оправданное. Коллер, судя по всему, понял, что рекомендация в данном случае равносильна приказу, и только каблуками щелкнул. Впрочем, обеспечивать его действия все равно частично приходилось Лютьенсу.

Основную же роль в планируемых событиях предстояло сыграть флоту. И не только кораблям, но и вновь создаваемому роду войск – морской пехоте. О формировании экспериментального подразделения по британскому образцу Лютьенс имел разговор с руководством рейха в лице Гиммлера еще весной. Откровенно говоря, о своей мимолетно проскочившей в разговоре идее он потом и думать забыл. А вот Гиммлер, как оказалось, нет. Все же мужик он был весьма башковитый и сообразил, что лишнее подразделение, ему, пусть и опосредственно, через Лютьенса, подчиняющееся, не помешает. Адмирал, который буквально три недели назад с удивлением узнал, что руководство свежеиспеченными вояками возлагается на него, долго ругался, но сдавать назад было уже поздно. Хотя подарочек, конечно, был тот еще.

Для эксперимента не отбирали солдат из элитных частей, да и из обычных, честно говоря, тоже. Единственно, придали инструкторов из десантных подразделений и горных стрелков. И десантники, и егеря хорошо знали свое дело, но с морем не были связаны никак. От слова «ващще», как говаривали в прошлом/будущем Колесникова. А вот их новые подчиненные…

Все же немцы всегда славились умением приспосабливать к делу что угодно. Сейчас, к примеру, они нашли применение уголовникам с тяжелыми статьями и длинными-длинными сроками, которым было предложено искупить вину… ну, или гнить в камерах дальше. И вот этот сброд в количестве двух тысяч человек, подвергнутый интенсивной дрессуре, Колесникову и передали. Хорошо еще, инструкторов не отняли. Оставили, правда, только добровольцев, но зато пообещали им офицерские погоны. Кое-кто согласился, а для усиления Лютьенсу передали из пехоты офицеров кадровых, но тоже проштрафившихся. Последних адмирал перебрал сам, оставив тех, кто попал в немилость за пьянку, вольнодумство или небрежение уставом, но инициативных и храбрых, начисто отсеяв проворовавшихся интендантов и просто никем не востребованных лентяев. И тех, и других в вермахте, как, впрочем, и в любой армии, тоже хватало, и от них многие пытались избавиться всеми силами.

И вот, три недели, практически забросив остальные дела, пришлось заниматься этими мокрозадыми орлами. Учить грести, плавать (не все, как оказалось, умели), высаживать десант… В общем, как вернулся из Берлина, так и впрягся. Хорошо еще, примерно представлял, что от морпехов будет требоваться. И наглухо вбил им в головы: обратной дороги нет. Или они победят, или умрут. Зато победители получат амнистию, повышенное денежное довольствие и вполне реальные воинские чины.

Все это он вынужден был лично продавливать – изначально морскую пехоту рассматривали как некий штрафбат. Только, в отличие от советских аналогов времен Отечественной войны, служить в качестве бесправного пушечного мяса предстояло до смерти. Однако же убедить в том, что солдат, имеющий сзади плетку, а перед глазами морковку, будет драться куда лучше, чем просто из-под палки, хоть и с трудом, но удалось. Кое-кто из новоиспеченных морпехов, правда, все же смалодушничал и предпочел вернуться в уютные камеры, но таких набралось чуть более десятка – народ собрался все же рисковый. И вот сейчас эту орду предстояло испытать в деле. Оставалось лишь надеяться, что Средиземное море, пускай и зимнее, окажется чуть потеплее Балтики.

Однако морская пехота – это, конечно, здорово, но без кораблей она значила немного. А корабли под рукой имелись только французские. Ну и итальянские, но макаронники воевать не жаждали, а вот французам, официально входящим в состав германского флота, можно было приказать. И оспорить прямой приказ командования Жансуль, как ни хотелось бы ему этого, не мог. Правда, он все же попытался намекнуть, что его корабли не совсем немецкие. Стоило бы определиться, имеет ли право Лютьенс командовать, и… Что «и», Колесников не стал даже слушать, просто сказал:

– Если вы не можете меня загрызть, то не стоит даже гавкать в мою сторону. Погоны оборву.

Нехитрая сентенция родом из двадцать первого века оказалась весьма к месту. Жансуль перед авторитетом любимчика фюрера скис, моментально поумерив амбиции, и дальше разговор протекал исключительно в позитивном ключе. Чего Колесников, собственно, и добивался.

Как оказалось, все было не то чтобы радужно, но и совсем неплохо. В полной боевой готовности находились «Бретань», «Прованс» и «Лоррэн». Последний, конечно, получил незначительные повреждения в Александрийском сражении, но их ликвидировали почти сразу, так что эти три старых и, к сожалению, тихоходных дредноута были в порядке и готовы к действию.

«Ришелье», которому в том сражении изрядно досталось, тоже успели привести в относительно приличное состояние. Правда, больше всего Лютьенсу хотелось расстрелять французских рабочих, занимавшихся ремонтом поврежденных кораблей. Еле шевелились, гады, так что по закону военного времени бы их, да в назидание другим… Увы, этих расстреляешь – где лучших возьмешь? Приходилось работать с тем, что есть. Да и потом, справились же как-то. В общем, «Ришелье» уже можно было считать полноценной боевой единицей. Увы, на этом успехи заканчивались.

«Жан Бар», к восстановлению которого так и не приступили, ржавел в порту Тулона, фактически покинутый командой. Впрочем, решение не загружать и без того невеликие мощности ремонтом этого корабля в чем-то можно было считать даже оправданным. Как ни крути, а ему было необходимо восемь пятнадцатидюймовых орудий, из которых в наличии имелось лишь одно, чудом уцелевшее в последнем бою. Одной башни не было вовсе, вторую серьезно повредили англичане, так что быстро восстановить линкор в любом случае не получалось. Не тонет – и ладно.

«Страсбург» все еще стоял в доке – повреждения он все же получил тяжелейшие. А в соседнем доке расположился «Дюнкерк», который в бою пострадал меньше, зато позже нарвался на мину, лишился хода и вообще чудом не затонул. Сейчас оба линейных крейсера неспешно латали, но вообще дело шло туго, не хватало запчастей и орудий, так что периодически возникала (и тут же торопливо хоронилась) идея о том, чтобы собрать из двух кораблей один, второй же… ну, как получится. В любом случае, в море они смогут выйти еще нескоро.

Британские трофеи тоже не представляли пока особой ценности. Сидящий на грунте «Куин Элизабет», кое-как подлатав, смогли превратить в стационарную батарею. И вряд ли этому кораблю светило еще когда-нибудь выйти в море – ремонтировать такие повреждения, да еще у физически и морально устаревшего корабля, было просто нерационально. Хорошо еще, он заметно усилил возможности береговой обороны Александрии. Теперь главное, чтобы французские артиллеристы, сидящие в этом новоявленном бронированном форте, не разбежались в случае реальной опасности. «Рэммилс» и «Резолюшн» ждали своей очереди на ремонт. Правда, эти корабли сразу укомплектовали немецкими моряками, чтобы, значит, осваивали технику, но ситуации это помогало мало. Все же «Рэммилс» с половиной артиллерии признать боеспособным никак не получалось, а кое-как залатанные подводные пробоины «Резолюшна» создавали опасность затопления этого корабля даже в небольшой шторм.

Фактически единственным крупным трофейным кораблем, восстановленным за это время (хотя там и восстанавливать-то было – тьфу), оказался «Арк Ройял», переименованный в «Манфред фон Рихтгофен». Люфтваффе в лице Геринга захотело увековечить память знаменитого Красного Барона, и Гитлер не стал им возражать в такой мелочи. Сейчас авианосец, укомплектованный авиагруппой, состоящей из немецких летчиков, успевших освоить трофейные самолеты, был полностью готов к походу, и впервые немецкие корабли имели возможность проводить операцию, надеясь иметь над головой хоть какой-то воздушный «зонтик».

Итак, четыре линкора, из которых только один современный, авианосец, ну и крейсера-эсминцы, разумеется. Меньше, чем хотелось бы, но лучше, чем могло быть. Пожалуй, британцам, несмотря на поражения, все еще чувствующим себя в Средиземном море хозяевами, стоило бы поменьше наглеть. И если задуманное Колесниковым удастся реализовать, то они скоро это поймут. Так что, озадачив Жансуля подготовкой к походу (узнав сроки, французский адмирал схватился за голову), Колесников снова отправился на аэродром – обеспечивать действия авиации. Надо было полностью использовать данный руководством Германии карт-бланш, чтобы потом не было мучительно больно за поражение. А значит, флотоводец обязан был уступить место дипломату, тем более, что из соображений секретности никого из профессиональных специалистов по плетению словесных кружев решили не задействовать.

«Над всей Испанией безоблачное небо», вертелась в голове с детства знакомая фраза. Надо сказать, действительности она сейчас соответствовала не очень – не лето все же, и туч хватало. Правда, не у самой земли, а на высоте километра три, но все равно. И тучи эти им весьма и весьма помогли, когда два истребителя с испанскими кругами на крыльях вдруг целеустремленно развернулись навстречу «мессершмитту».

Теоретически Испания рассматривалась Германией если не как союзное, то уж точно как дружественное государство. В конце концов, немцы сыграли не последнюю роль в местной гражданской войне и фактически позволили Франко прийти к власти. Но при этом сам испанский каудильо виртуозно лавировал между интересами крупных держав, избегая открытого союза либо конфронтации с кем-либо из них. Насколько помнил Колесников, эта тактика позволила ему усидеть на своем посту аж до начала семидесятых годов и избежать ужасов Второй мировой войны. Словом, человек незаурядный, опытный офицер – но очень скользкий тип, с которым стоило держать ухо востро. И потому, хотя о прибытии адмирала Лютьенса Франко оповестили заранее, от его самолетов следовало держаться подальше. Мало ли…

Курт тоже не хотел испытывать судьбу. В конце концов, он воевал в этой стране, заработал пулю в ногу, встретившись с русским И-16, и близко общаться с испанскими летчиками не жаждал. Поэтому он, не долго думая, начал забирать вверх. Испанцы последовали следом, но тяжелый, двухмоторный «мессершмитт» заметно превосходил их старье в скороподъемности. Набрав высоту, Курт бросил свою машину вниз, в пологом пикировании разогнавшись и разорвав дистанцию, после чего нырнул в облака. Все, теперь их можно было искать хоть до второго пришествия и безо всяких шансов на успех.

В Мадриде оказалось неожиданно прохладно. Колесников почему-то, наверное, по ассоциациям со стереотипами из прошлой жизни, ожидал жару, совершенно не подумав, что сейчас уже поздняя осень. Так что здесь была комфортная погода, а автомобиль прикатил сразу же. Точно так же моментально гостя повезли на загородную виллу диктатора, из чего Колесников заключил: Франко хочет как можно скорее отделаться от его общества.

В жизни, а не на фотографиях, невысокий, полноватый каудильо производил впечатление человека серого и неприметного. Такой легко растворится в любой толпе. К тому же его семитские корни видны были невооруженным глазом. То ли арабские, то ли и вовсе еврейские. И куда это Гитлер смотрел, пожимая ему руку, цинично подумал адмирал. Впрочем, когда того требовали интересы дела, вожди Третьего рейха могли быть небрезгливыми и космополитичными. Однако внешность внешностью, а дела делами, с таким следовало держать ухо востро, и Колесников внутренне напрягся. Последнее обстоятельство не укрылось от Франко.

– Адмирал, вы, я вижу, чем-то озабочены? – с таким искренним участием в голосе спросил он, что Колесников ему даже на секунду поверил. Ровно до того момента, как поймал цепкий, оценивающий взгляд диктатора.

– Устал, долго лететь пришлось, – брякнул он первое, что пришло на ум, и тут же, не давая разговору уйти в сторону, добавил: – Но это неважно, дело прежде всего.

– Да, дело, – каудильо задумчиво покивал. – В этом вы, немцы, похожи на американцев. Те тоже из-за лишней монеты готовы не есть и не спать.

Вот как… Похоже, с американцами-то якшается и даже не скрывает этого. Впрочем, не первый день живет, и пересечься с ними мог где угодно.

– У меня дело чуть более важное, чем пачка мятых банкнот, – сухо отозвался Колесников.

– Ничуть не сомневаюсь, ничуть. На Гибралтар нацелились, а?

– У вас хорошая разведка, – теперь в голосе адмирала лязгнула сталь.

– О, тут дело не в разведке, – каудильо лишь небрежно махнул рукой. Игры собеседника с интонациями, похоже, не произвели на него ни малейшего впечатления. – Просто ваш… фюрер не так давно озвучивал эту идею. Я ответил отказом.

– Вот как?

– Именно так, дорогой мой Гюнтер. Вы ведь позволите так себя называть? Скажу вам, как солдат солдату – не хочу, чтобы моя страна оказалась втянута в эту войну. Мы еще от собственного конфликта в себя прийти не можем. Поэтому мой ответ – нет.

– Окончательный? – Колесников прищурился.

– Ну разумеется. Более того, я весьма удивлен, что вы прилетели. Нет, ход мыслей моего… коллеги вполне понятен. Если не получилось договориться дипломатам, то, возможно, это получится у боевого генерала. Ну или, в вашем случае, адмирала. И я понимаю, что вы сейчас знамениты и облечены доверием, однако на сей раз он промахнулся.

– Нет, он попал в точку, – усмехнулся Колесников, всего пару дней назад имевший разговор с Гитлером как раз по этому поводу. Все же Гитлер был умен и адекватен, это через три года, после пары инсультов, у него поедет крыша, ну да русские иногда способны довести кого угодно. Но сейчас мозги у него пока что были на месте, и ситуацию с Испанией он прописал четко, равно как и предугадал кое-какие нюансы реакции Франко.

На лице диктатора не дрогнул ни один мускул.

– Поясните свою мысль, адмирал.

– Дорогой мой Франсиско… Вы ведь позволите себя так называть? – нарочито пародируя собеседника, протянул Колесников. – Говорите, как солдат солдату? Тогда уж как моряк – несостоявшемуся моряку, но не в этом суть. Хотите открытым текстом? Извольте. Вы слышали старый анекдот? Полюбил слон мартышку – тут-то она и лопнула…

– Не слышал, – ледяным тоном отозвался Франко.

– Это хорошо. Значит, сегодня вы узнали что-то новое. И, надеюсь, поняли, что ваша страна находится в положении той самой обезьяны. А вокруг слоны, слоны, слоны…

– Это угроза?

– Да нет, что вы. Всего лишь предупреждение. Пока предупреждение. Идет большая война. Неужели вы думаете, что сможете отсидеться в стороне? И у вас сейчас выбор: или продолжать балансировать между центрами сил, или встать на чью-либо сторону. В первом случае я вам не завидую. Хотя бы потому, что если вы не согласитесь на наши предложения, то я имею карт-бланш на любые действия, и мне в оперативное подчинение приданы четыре танковые дивизии. Как вы считаете, сколько времени продержится ваша кукольная армия? В прошлую войну она показала себя, откровенно говоря, не очень.

Колесников отчаянно блефовал – никто ему ничего не придавал, естественно. Однако проверить это у Франко не было возможности, а грозная репутация адмирала Лютьенса, наглого и непредсказуемого авантюриста, сама по себе значила много. Но держать удар испанец умел.

– А что вы предлагаете в качестве альтернативы? – спросил он небрежно. Колесников даже не почувствовал в его голосе фальши, без сомнения, во Франко умер талантливый актер.

– О, сущие пустяки. От вас не потребуется даже вступать в войну, и вы останетесь нейтральны… насколько это возможно в наше циничное время.

– А конкретнее?

– Конкретнее? Нам нужен Гибралтар, тут вы правы. И привлекать вашу армию мы не собираемся. Как говорят русские, – тут Колесников не смог удержаться от шпильки, – без сопливых обойдемся. Больше того, после войны мы передадим эту скалу вам, в качестве компенсации за потраченные нервы. А требуются нам от вас всего две вещи – свободный коридор для наших самолетов и, – тут адмирал подошел к очень кстати висящей на стене подробной карте Испании, – аэродромы. Вот здесь, здесь и здесь. В аренду, скажем, на месяц, с полной инфраструктурой и заранее завезенными топливом, бомбами, ну и прочим. Вот список.

– Я могу отказаться? – мрачно вздохнул каудильо. Адмирал посмотрел на него с некоторым удивлением, как на туповатого ученика, и пожал плечами:

– Нет.

Улетали они из Мадрида утром. Хотелось бы раньше, но пришлось согласиться на высказанное сквозь зубы предложение заночевать. Не потому, что так уж важно было его принять, а всего-то из нежелания лететь ночью. Все же сто десятый – это не аэробус на три сотни мест со спутниковой навигацией и миллионом систем безопасности. Ночной полет – риск, совершенно в данной ситуации не нужный, а Колесников, хотя его сейчас и считали самым рисковым адмиралом германского флота со времен Тирпица, отлично умел взвешивать шансы. Полет в чернильной темноте испанской ночи отнюдь не казался ему дорогой в светлое будущее. И вообще, не следовало забывать, что себе он не принадлежал, ему потом еще войну отменять.

Операция по захвату Гибралтара и установлению контроля над стратегически важным проливом началась с действа, совершенно вроде бы к ней не относящегося. Точнее, к проводке конвоя с подкреплением для корпуса Роммеля. Конвоя большого, а значит, требующего надежного прикрытия, для чего были задействованы линкоры «Ришелье», «Бретань» и «Прованс», авианосец и практически все имеющиеся под рукой эсминцы. Весьма солидное прикрытие – британцы в нынешней ситуации вряд ли рискнули бы с ним связываться. Даже в случае гипотетической победы (а французы недавно доказали, что драться умеют) потери оказались бы запредельными и на нынешнем этапе войны недопустимыми. Так что дойдут они до места, а «Лоррэн», базирующийся на Александрию, уже ждал их там. Несколько позже в море вышел крейсерский отряд численностью в четыре единицы с официальной задачей посетить Италию с дружественным визитом. Предлог насквозь надуманный и вроде бы абсолютно во время войны неуместный, но при этом вполне реальный.

Сам Колесников вышел в море на одном из крейсеров, и это обстоятельство, благо разведка островитян наверняка уже знала и о его прибытии в Тулон, и о том, что он уже как-то вел переговоры с дуче, просто обязано было натолкнуть противника на простую мысль: немцы опять собираются давить на союзников, чтобы заставить тех активизировать свои действия. Учитывая, сколько раз такие попытки заканчивались провалом, такие переговоры не должны были заставить Черчилля даже лишний раз почесаться. Если ему, конечно, вообще доложат о столь малозначимом эпизоде. Хотя нет, доложат. Колесников точно знал, что с недавнего времени обо всех случаях его выхода в море британская разведка докладывает на самый верх – слишком уж много нашумел германский адмирал за неполный год. Приятно, хотя, в свете гадких привычек британцев, довольно опасно.

Крейсера и впрямь прибыли в Геную, чтобы спустя двое суток, пополнив запасы топлива (Муссолини, скотина, своего не упустил, продав его втридорога), снова выйти в море. Ну а там уже состоялось рандеву с остальными силами. Те, проведя конвой до места назначения, после разгрузки вместе с «Лоррэном» вышли в обратный путь, но в полутора сутках пути от Тулона отделились от транспортов, чтобы соединиться с крейсерскими силами. Транспортные корабли в сопровождении эсминцев без происшествий добрались до базы, а армада из двух десятков вымпелов направилась к Гибралтару.

К тому моменту, когда стратегически важная скала появилась в окулярах биноклей, в Африке уже вовсю полыхали бои. Роммель, получив два свежих полка, а главное, почти четыре десятка танков, рвался к Суэцкому каналу, буквально сметая отчаянно сопротивляющихся британцев. Как только началась маневренная война, он оказался в своей стихии, и теперь, пользуясь хорошей подготовкой своих солдат, вел стремительное наступление, сбивая слабые заслоны и обходя сильные. Оборона британцев, наскоро выстроенная по очаговому принципу, в условиях, когда немцы не боялись в случае нужды прорываться непосредственно через пустыню, трещала по швам. Навстречу Роммелю срочно перебрасывались все имеющиеся в резерве сухопутные войска и авиация. Словом, даже если британцам удастся остановить лихого генерала, свою задачу тот уже выполнил, намертво связав их боями. А ведь Роммель, судя по всему, останавливаться не собирался, и шансы на то, что он все-таки сумеет перерезать канал, выглядели неплохими.

Первыми нанесли удар поднятые с авианосца самолеты. Торпедоносцы прорвались в спящий порт и сбросили груз прежде, чем англичане сумели проснуться. Зенитные орудия, правда, открыли огонь, частый и неприцельный, однако толку от него оказалось немного. Прямых попаданий им добиться не удалось, а многочисленные осколочные повреждения погоды не сделали. «Суордфиши», торпедоносцы по всем статьям устаревшие, обладали, тем не менее, одним серьезным преимуществом перед более современными машинами. Бипланы, не отличаясь значительными скоростями, имели довольно низкую нагрузку на крыло и в результате оставались в воздухе в ситуации, когда их более шустрые собратья буквально разваливались на куски. Многие из тех самолетов, что подобно беременным пингвинам тяжело плюхались на палубу «Рихтгофена», напоминали решето, а их крылья превратились в лохмотья, но до авианосца дотянули все, и потерь убитыми в этом налете не было.

Впрочем, и особыми успехами немецкие летчики похвастаться не смогли, хотя их вины в том не было. Они честно утопили все, что находилось в порту, просто кораблей там оказалось немного. Два крупных транспорта, три эсминца, судя по архаичным обводам, древность времен Первой мировой, и один такой же старый крейсер. Тем не менее, несмотря на мизерность результатов, Колесников во всеуслышание заявил: летчики герои, и каждый из них достоин награды. Зная характер адмирала и его привычку выбивать «для своих» что можно и что нельзя, его слова летуны восприняли с энтузиазмом.

А Гибралтар, меж тем, подвергался жесточайшей бомбардировке. Появление франко-немецкой эскадры застало англичан врасплох, и град фугасов, обрушившихся на их позиции, здорово портил им нервы. Приказ «Снарядов не жалеть» оказался как нельзя более кстати, и с вьющихся над головами британцев самолетов корректировщиков докладывали о значительном ущербе, который наносила бомбардировка, хотя настильная траектория выпущенных из морских орудий снарядов значительно снижала ее эффективность.

Англичане тоже не остались в долгу, активно отвечая, и преимущества береговой артиллерии были заметны. «Лоррэн», угодивший под шквальный огонь, на глазах терял боеспособность. Несколько тяжелых снарядов, попавших в него, нанесли жуткий ущерб, выбив все дальномерные посты, разворотив трубы, и, в качестве вишенки на торте, прямым попаданием как орех расколов боевую рубку. Несмотря на то, что артиллерия линкора практически не пострадала, огонь фактически лишившегося управления затянутого жирным дымом корабля ослабел настолько, что больше не приносил результата. В общем, тяжко, но он хотя бы не собирался тонуть.

Куда серьезнее в этом отношении пострадал «Прованс», наскочив на мину, однако даже старый линкор одним ударом не уничтожишь. Эсминцы спешно поставили дымовую завесу, и поврежденный корабль оттянулся за линию своих собратьев. На этом его участие в бою можно было считать законченным. Следом уполз один из крейсеров, тоже получивший гостинец из-под воды. Потом взорвался эсминец, то ли от снаряда большого калибра, то ли нарвавшись на мину, точно сказать не получалось. Взрыв произошел в момент, когда корабль проходил через дымное облако, а на дно вместе со всем экипажем он ушел в считанные секунды. В общем, британские артиллеристы показали, что не зря получают свое жалованье, и уверенно вели «по очкам». Участвуй в сражении только флот, он бы проиграл. Однако Колесников, помня историю, смог предвидеть это заранее, и потому операция, которой он фактически руководил, носила комплексный характер.

Практически одновременно с началом обстрела в небе появились немецкие самолеты. Колесников не зря вытребовал у Франко аэродромы – они начали принимать самолеты всего за несколько часов до начала операции, чтобы не демаскировать возможные намерения немцев и не дать противнику подготовиться. Сейчас две сотни бомбардировщиков, прикрытые плотным истребительным зонтиком, наносили непрерывные удары по укреплениям Гибралтара.

Вынимающие душу протяжным воем «юнкерсы» затеяли воздушную карусель, один за другим входя в крутое пике и точечно укладывая бомбы. По слухам, мастера бомбометания ухитрялись точно поражать цель размером с пфенниг, но сейчас этого даже не требовалось. Качество с лихвой компенсировалось количеством, и вначале заполыхали позиции зенитчиков, а потом настал черед всего остального. Близость аэродромов позволяла пикировщикам, сбросив груз, тут же идти за следующей порцией бомб, и уже через какие-то полчаса возвращаться. К тому моменту как раз успевали отбомбиться вышедшие на цель последними, и в результате плюющаяся огнем и сыплющая бомбами свора висела над скалой непрерывно. Малочисленные британские истребители честно попытались им помешать, но «мессершмитты» ссадили их с небес в считанные минуты. Господство в воздухе осталось за немцами.

А на большой высоте к Гибралтару между тем подтягивались самолеты с десантниками, и вскоре небо заполнили белоснежные купола парашютов. И почти сразу же от эскадры к берегу устремилась целая орда быстроходных катеров с морской пехотой. Именно за этими хрупкими судами и заходил Колесников в Италию, и сейчас они пришлись как раз кстати.

Комбинированного удара оборона Гибралтара, не прикрытая с моря кораблями, выдержать не смогла. Десантникам удалось быстро захватить взлетно-посадочную полосу, на которую один за другим начали плюхаться тяжелые планеры, набитые солдатами. Морская пехота в то же время окончательно нейтрализовала береговые батареи, после чего прямо в порту с эсминцев начали высаживать обычные пехотные части. В результате после ожесточенного трехчасового боя твердыня британцев оказалась захвачена. Сроки можно было назвать рекордными, да и потери относительно небольшими. Всего около трехсот человек, включая погибших на кораблях, в масштабах войны меньше, чем ничто.

Избитому гарнизону досталось намного сильнее. Фактически только убитыми британцы потеряли больше половины личного состава. Хотя сражались они, надо признать, яростно. Когда адмирал прибыл на берег, он вообще удивился, как можно было выжить в этом аду. Многие позиции буквально перепахало снарядами и бомбами, и крови на земле была разлита не одна сотня литров. Тем не менее, британцы держались крепко, и даже когда командование гарнизона подписало капитуляцию, кое-где нет-нет, да и щелкали выстрелы. Не все солдаты сложили оружие, может, просто не знали еще, что все – их отцы-командиры выбрали плен. Однако это была уже агония, раскладов совершенно не меняющая. Гибралтар был взят, и теперь оставалось самое сложное – удержать его.

Возможно, отреагируй британцы достаточно оперативно, им и удалось бы отбить крепость. Даже несмотря на то, что часть батарей, те, что захватили атакой с суши, достались немцам неповрежденными или понесшими минимальный урон, быстро освоить незнакомые артиллерийские системы задача непростая. Конечно, два практически неповрежденных линкора («Лоррэн» и «Прованс» уползли в Тулон на ремонт) – это немалая сила, но удара британского флота двумя кораблями не остановить. Но британцы провозились, а потом стало уже поздно.

Вначале подошел итальянский флот. Хитрые макаронники не спешили лезть в драку, когда проводился штурм Гибралтара. Да и, честно говоря, их об этом не предупреждали. Зато теперь им поставили четкое и жесткое условие: или помогаете, да не спустя рукава, а изо всех сил, и распоряжаемся этой проклятой скалой вместе, либо проливы, может статься, после войны будут закрыты и для вас. Муссолини скрипнул зубами, но обострять не стал. Вместо этого он послал четыре линкора и транспорт с орудиями и расчетами к ним. Этого добра на складах удалось наскрести в достатке. Старых систем в основном, но и то хлеб. Конечно, вооружение предстояло еще смонтировать, однако работяг Италия тоже прислала – Германия платила, причем на удивление щедро. Не по-немецки, можно сказать, щедро, но сейчас это казалось оправданным.

Британские корабли на горизонте появились только на пятый день. Обменялись с новыми хозяевами Гибралтара несколькими залпами, убедились, что ковыряться придется долго, поскучнели и ушли. Может, они бы и рискнули, но пара бомб в палубу только что отремонтированного «Худа» живо убедили их, что устраивать штурм крепости, которую поддерживает эскадра, не уступающая их собственной, да еще и при господстве противника в воздухе, занятие неблагодарное. А потом случилось еще одно событие, полностью изменившее расклад сил.

Роммель добился-таки своего. Прорвав оборону британцев, он вырвался на оперативный простор и одним броском достиг канала. Дальше все оказалось просто до нереальности. Канал вовсю действовал, похоже, британцы и в мыслях не допускали, что немцы все же смогут сюда добраться. И первый же сухогруз, важно идущий по фарватеру, оказался отличной мишенью для танковых орудий.

Будь у корпуса Роммеля на вооружения те монстры, которые уже серийно выпускались в СССР, дело бы кончилось быстро и просто. В конце концов, КВ-2 нес шестидюймовую гаубицу, способную с такой дистанции разнести в клочья даже крейсер. Не в одиночку, понятное дело, но все же… Однако самый мощный немецкий танк, Pz-4, вооружался всего лишь короткоствольным орудием калибром семьдесят пять миллиметров. Чтобы впечатлить пехоту – достаточно, а вот кораблю маловато будет. Да и было-то «четверок» сейчас восемь штук на весь корпус. А остальные танки несли и вовсе несерьезное вооружение, так что возможности лихих танкистов не впечатляли.

Однако Роммель оказался человеком умным и, очевидно, продумал такой вариант заранее. Не зря же допытывался и у Лютьенса, и у других моряков, какие места у кораблей наиболее уязвимы. В результате весь огонь был сосредоточен на кормовой части транспорта и его рубке, что позволило почти сразу лишить его управления, а потом и хода. Живо сообразив, что судьба у них будет незавидной, команда – судя по флагу, это были австралийцы – не теряя даром времени, погрузилась на шлюпки и дунула прочь. По ним даже не стреляли – трофей оказался важнее. Спустя какой-то час развернутый поперек фарватера корабль с пробитым заложенными саперами минами днищем сел на грунт. Погрузился он при этом даже не по палубу, однако данное обстоятельство роли сейчас не играло. Главное, убрать его отсюда было теперь крайне сложно, особенно при противодействии немцев. Повторив трюк еще дважды, Роммель сумел полностью заблокировать судоходство через канал и тем самым окончательно разрубил Британскую империю пополам.

Этот успех уже можно было назвать стратегическим. Мало того, что теперь везти грузы в Британию вокруг Африки, мимо резвящихся германских подводников, становилось намного дольше и дороже, так еще и немалая часть ее флота оказалась наглухо отрезанной от главных сил и блокирована в Средиземном море. При таких раскладах Британии приходилось тяжко. Но упорные островитяне не намерены были сдаваться…

С Роммелем Колесников столкнулся в приемной Рейхсканцелярии. Сверкая новенькими погонами генерал-полковника и свежими висюльками на груди, Лис Пустыни (заработал это прозвище, успел, видимо, судьба) выглядел довольным жизнью. И встрече с Лютьенсом он обрадовался вполне искренне.

– Рад вас видеть, Гюнтер!

– Взаимно! Я смотрю, вы уже получили свою долю плюшек?

Оборот из уже подернувшегося в памяти туманной дымкой прошлого-будущего, случайно ввернувшийся в речь, здесь был незнаком, и такой прокол случался с Колесниковым не впервые. Спасла, как всегда, репутация души компании и острослова, да и не лишенный чувства юмора Роммель живо понял каламбур и громко, совсем не стесняясь места, где вроде бы положено было сохранять невозмутимость, рассмеялся:

– Адмирал, я же не пытаюсь с вами соревноваться. Если так пойдет дальше, место для орденов у вас останется только на спине.

– Я предпочитаю брать в натуральном выражении, – отшутился Колесников, с трудом удержавшись от фразы «не только на спине, но и пониже». Увы, вот ТАКОЙ юмор здесь бы не поняли, и последствия могли оказаться непредсказуемыми.

– Да уж, наслышан, – кивнул Роммель. – Жаль, сам не догадался попросить что-нибудь подобное. Хотя, вот убейте, не понимаю, почему именно там.

Ну да, не догадались, причем никто. Скорее всего, просто наглости не хватило. А вот у него хватило – взял, да и попросил себе в довесок к награде кусок земли в занятой немцами Норвегии, на диком-диком берегу. Небольшой такой кусочек, в пару Люксембургов размером. А Гитлер, уже который день ходивший гоголем и разве что не облизывающийся от удовольствия, недолго думая, согласился. Еще и небольшой городок к этим землям приписал. И стал адмирал Лютьенс феодалом. Реальным таким феодалом, как это ни архаично звучало в двадцатом веке. Хозяином скотины мычащей и говорящей…

Касаемо же места… Где-то там, адмирал помнил об этом, в будущем найдут огромные запасы нефти. На шельфе, правда, но не суть. Главное, что тот, кто успеет подсуетиться и развить инфраструктуру, имеет шанс сорвать умопомрачительный куш. В том числе и воспользовавшись служебным положением, но новоявленного землевладельца последнее обстоятельство ничуть не коробило. В конце концов, все так делают. Вот только о нефти и всем, что с ней связано, остальным знать пока не следовало.

– Нравится мне это место, только и всего, – усмехнулся Колесников. – Сделаю пристань, после войны куплю яхту и буду там ставить. А может, уйду в кругосветное плавание. Один, и чтобы больше никто не мешал. Представляете, Эрвин, на тысячу миль вокруг ни единой души!

– Бр-р, – генерала явственно передернуло. – Странные вы люди, моряки.

– Какие уж есть. Ладно, Эрвин, мне пора. Нехорошо к самому, – тут он многозначительно ткнул пальцем вверх, – опаздывать. Вечером я вас жду. На этот раз коньяк с меня.

Роммель кивнул и бодро рванул к выходу, а Колесников решительно направился на очередную встречу с Гитлером. Ему оставалось только гадать о причинах срочного вызова, буквально выдернувшего его из постели. Только-только собрался отлежаться за все бессонные ночи в походах и тяжелые дни с официальными церемониями, интервью и прочими радостями жизни – и на тебе! А главное, если вызвали по какой-то ерунде, будет обидно.

Гитлер выглядел… странно. Словно не знал, радоваться чему-то или огорчаться. На приветствие откликнулся вяло и жестом пригласил к столу. Похоже, сегодня предстоял неофициальный разговор на высшем уровне, до которого Лютьенса ранее не допускали. Крохотные чашечки, мелкие, на один укус, пирожные – все в чопорном немецком стиле. У Гитлера вместо чая, похоже, какой-то сок… И, кажись, салат? Ну да, он вроде бы вегетарианец. Лучше бы сосисок предложил, желчно подумал не успевший толком позавтракать адмирал.

Гиммлер поприветствовал его с непроницаемым лицом. Вообще, он тоже был каким-то задумчивым. А вот Геринг буквально источал полное довольство жизнью. Еще бы, в последних событиях авиация оказалась на высоте, и свою порцию дивидендов хозяин всея люфтваффе явно хапнул. Какую, правда, не совсем ясно, но факт, что немалую. В противном случае не вручил бы Лютьенсу наградной пистолет, инкрустированный сапфирами. Почему не рубинами или, скажем, бриллиантами, Колесников так и не понял, да и игрушка – маленький, компактный, калибром шесть и тридцать пять сотых миллиметра, больше подходящий женщине, его заинтересовал разве что с эстетической точки зрения. Подумав немного, он в тот же вечер подарил пистолет Хелен, у которой при виде этого ювелирного кошмара глаза стали вдвое больше, чем обычно.

Чаепитие проходило в полном молчании. Даже рейхсмаршал предпочел не лезть. Видимо, дело было серьезное. И лишь закончив церемонию, Гитлер, тяжело вздохнув, сказал:

– Вы говорили, адмирал, что война с… США неизбежна?

– Говорил и говорю.

– К сожалению, это, возможно, скоро станет реальностью. И нам надо решать, атаковать русских или американцев.

– А подробнее можно? – сказать, что Колесников был удивлен началом разговора, значило ничего не сказать. – Я, в общем-то, человек, от политики далекий. Мне отдают приказ – я его выполняю, не более того.

– Знаем мы, как выполняете. Так заставлять других плясать под свою дудку даже Риббентроп не умеет, – ухмыльнулся Геринг и резко затих, придавленный тяжелым взглядом фюрера.

– Адмирал прав, – голос Гиммлера звучал, как обычно, ровно. – Сейчас он не владеет информацией. Разрешите?

Гитлер медленно кивнул. Да что здесь происходит-то? Если трое не самых лучших, но, безусловно, умных людей выглядят настолько озабоченными, то ситуация как минимум неординарная. Оставалось обратиться в слух и ждать. Впрочем, рейхсфюрер не стал тянуть, испытывая морские нервы:

– Как вы знаете, благодаря действиям нашей армии и флота Великобритания на сегодняшний день оказалась в крайне затруднительном положении. Она утратила господство на море, потеряла контроль над торговыми путями, понесла значительные потери в технике и людях. В первую очередь благодаря вам, адмирал. Не зря же на вас развернута такая охота. Кстати, последнее покушение было предотвращено людьми Мюллера буквально вчера. Вас планировали убить прямо у вас дома.

Колесников остался внешне бесстрастным, но внутри все сжалось. Ладно он – и так прожил почти год сверх отмеренного судьбой. Насыщенный год, интересный, он так никогда не жил, и помирать грустно – но почему-то совсем не страшно. Но там же была Хелен!

– Не волнуйтесь, адмирал, думаю, больше покушений не будет. Во всяком случае, всерьез опасных. Нам удалось выйти на организатора.

– И кто же он? – голос адмирала, как он ни старался его контролировать, звучал хрипло.

– Почти что ваш коллега. Тоже адмирал. Канарис.

О-па! Глава Абвера, сиречь разведки. И что мы про него знаем? Да практически ничего, здесь непосредственно пересекались мало, а в прошлой жизни банально не интересовался. Потомок то ли греков, то ли итальянцев, но это осталось далеко, в глуби веков. Вроде бы Гитлера не любил, по слухам с англичанами был как-то связан, алкоголик… или это уже из другой оперы? Черт, и не вспомнить теперь.

– Чем же я ему насолил? – мрачно спросил Колесников.

– Ну, этого нам уже, скорее всего, не узнать. Канарис оказал сопротивление, при нем были преданные ему люди… В общем, людям Мюллера достались трупы и сгоревший дом.

– А как на него вышли?

– Через евреев. Мюллер принялся трясти всех подряд, возможности у него громадные, опыт тоже. И случайно узнали, что наш разведчик занимался еще и вывозом из рейха влиятельных деятелей сионистов. Ну а дальше перехватили нескольких на границе, заставили говорить. Они и не запирались, не в их правилах покрывать гоев. В результате появился материал на Канариса. Стали разрабатывать, уже не по вашему делу, а так – подозреваю, Мюллеру просто хотелось иметь на него рычаги влияния. Но копали профессионально и получили неожиданный результат. Деталей я не знаю, да и никто всего не знает. То, что замешаны британцы, факт доказанный, но степень их участия пока неизвестна. Да и неважно, в общем-то, все это. Главное, вы можете спать спокойно. И ваша… дама тоже.

– Хватит, – Гитлер махнул рукой. – Это все несущественные сейчас детали. А вам, адмирал, я бы порекомендовал внимательнее относиться к семейной жизни. Завести любовницу – это еще куда ни шло, все мы мужчины, все понимаем. Но демонстративно жить с ней, бросив семью, да вдобавок она русская… Не оттуда ли ваше нежелание воевать с Советами?

– И оттуда тоже. Но совсем чуть-чуть, – большая ложь должна содержать маленькие кусочки правды, так она выглядит убедительнее. Сейчас девушка с неарийским происхождением оказалась весьма кстати, цинично, но Хелен неплохо маскировала мотивы Колесникова. – Основное – то, что…

– Герман мне уже все объяснял, – поморщился Гитлер. – Ладно, об этом потом, но все равно, будьте разборчивее. А пока к делу. Продолжайте, Генрих. И, пожалуйста, без долгих отступлений.

– Итак, Великобритания оказалась в затруднительном положении, ее экономика погружается в кризис. Сейчас они спешно достраивают новые корабли взамен потерянных, но по прогнозам наших аналитиков это не сможет кардинально изменить ситуацию. Впрочем, с отчетами вы должны быть знакомы.

– Скажем так, я консультировал кое-кого из составителей этих отчетов, – кивнул адмирал.

– Тем лучше. Итак, в нынешней ситуации, благодаря потерям британского флота, установлению нашего контроля над стратегически важными территориями, а также интенсивным авиаударам, – кивок в сторону довольно улыбающегося Геринга, – наносимым нашими доблестными героями люфтваффе, возможности Британии к сопротивлению быстро снижаются. Проведение операции «Морской лев» ведется с высокой интенсивностью, и вероятность ее успеха довольно высока. Однако два дня назад обстановка резко изменилась.

– САСШ?

– Да, – кивнул Гиммлер.

– Я не слышал, чтобы они объявили нам войну. Хотя, откровенно говоря, для нас это сейчас преждевременно. Достаточно мощного инструмента для форсирования океана у нас пока нет. А вот когда будет… – Колесников плотоядно потер руки.

– Адмирал, вам, я смотрю, понравилось воевать, – Гитлер чуть заметно улыбнулся. – Продолжайте, Генрих.

Мне нравится, что есть шанс отвести войну от моей родины, дебил, зло подумал Колесников, но вслух распространяться о подобных нюансах, разумеется, не стал. Гиммлер же лишь усмехнулся:

– Неожиданно для нас, их президент, Рузвельт, заявил, что намерен оказать помощь Британии.

– Интересно, что британцы могут им предложить? Насколько я знаю, североамериканцы измеряют жизнь в долларах и никогда и никому не помогают, если не видят в том своей выгоды. То, что они с островитянами в какой-то степени родственники, когда речь идет о бизнесе, для них дело сотое. А Британия… У янки есть термин – хромая утка. Насколько я знаю, в широком понимании это те, кто уже ничего не значит и не решает, чья эпоха уходит в прошлое. Так вот, Британия вообще и Черчилль в частности – как раз такая хромая утка. Чем они могут заплатить? Уступить часть своих колоний? Но, во-первых, британцы очень трепетно относятся к своей территории, а во-вторых, для США это будет невыгодная сделка. Им проще дождаться, когда мы раздавим Британию, а потом под шумок просто ввести войска в интересующие их регионы и банально подгрести под себя временно бесхозные осколки империи. Не понимаю.

Колесников был совершенно искренен. Он хорошо помнил, что США предпочитали сколь можно долго торговать с обеими воюющими сторонами, и не понимал, почему вдруг те нарушили столь выгодный им нейтралитет. Однако Гиммлер разъяснил ситуацию:

– Нет, об их прямом вмешательстве в боевые действия речь не идет. Однако, они заявили, что готовы поставлять Великобритании сырье и вооружение в необходимом количестве. В долг, с оплатой после окончания боевых действий. И то, что нападение на корабли под их флагом будет означать объявление войны.

– Однако они нам угрожают, – задумчиво протянул Колесников. – За такие шутки я бы им ноги в обратную сторону сложил.

Первым, спустя двухсекундную паузу, его понял Геринг. Расхохотался он так, что стекла зазвенели. До остальных дошло чуть позже, но отнеслись они к словам адмирала вполне адекватно. Судя по их ухмыляющимся рожам, фраза пришлась исключительно к месту. А вот Колесникову было не до смеха. Похоже, американцы запустили свой ленд-лиз, и теперь предстояло гадать, как с ними бороться. Их президент-инвалид так и норовил влезть в чужие дела, что в той истории, что в этой. Военным путем, что характерно. Ничего удивительного – надо же куда-то девать излишки военной техники со складов, чтобы загрузить производства, а не то имелся хороший шанс скатиться в новый кризис. Только вот сенат его сдерживал, не давая начать первому, и Рузвельт вынужден был упорно провоцировать соседей. В прошлой истории он сделал удачную ставку на Японию, пожертвовав для этого несколькими старыми кораблями, сейчас же, похоже, намерен был задраться с демонстрирующей воинственность Германией.

– Добавлю еще, – продолжал Гиммлер, – что неофициально в Британию уже прибыло значительное количество американских добровольцев. Официально – добровольцев. На деле это регулярные, неплохо подготовленные и обученные части с полным комплектом вооружения. И если сухопутные части нас пока не волнуют, то две сотни истребителей – это уже серьезно. И они продолжают прибывать.

– Отвратительно. А наши японские друзья?

Судя по гробовому молчанию и кислым лицам, японцы, как обычно, ждали, с кого удастся больше поиметь. Ну да, а еще учитывая, что узкоглазые обижены на Германию за договор о ненападении, подписанный ею с русскими, они тем более драться не жаждут. И потом, они пока к большой войне тоже не готовы…

– Понятно. И что требуется от меня?

– Ответить на вопрос, сможем ли мы в таких условиях провести операцию «Морской лев».

– Для этого надо быстро нейтрализовать остатки британского флота и, желательно, окончательно уничтожить их торговлю. А заодно пощипать американцев так, чтобы они, с одной стороны, не могли обвинить нас напрямую, а с другой – испугались и воздержались от открытого вмешательства. Либо хотя бы задумались, во что им обойдется эта война.

– Вы хорошо сформулировали, адмирал.

– Я знаю… И я сделаю это, мой фюрер!

Вот так, вскочить, щелкнуть каблуками… Идеальный солдат, готовый выполнить любой приказ. Взгляд Гитлера заметно смягчился:

– Вы понимаете риск?

– Да. Но при любом ином раскладе нам рано или поздно светит война на два фронта, а это еще больший риск. Риск для всей Германии.

– Благодарю вас, Гюнтер… Что для этого необходимо?

– «Бисмарк». И право использовать его по своему усмотрению.

Пауза была глубокой и звенящей. «Бисмарк». Самый мощный линкор Германии и, на данный момент, всего мира. Всего несколько месяцев назад, раньше, чем в прошлой истории, вошедший в строй, и уже прошедший модернизацию по русской схеме, такую же, как и «Лютцов». Максимальная скорость возросла до тридцати двух узлов, а дальность плавания – почти на пятьсот миль. Великан и красавец, с вышколенным и под личным руководством Колесникова-Лютьенса подготовленным экипажем, еще ни разу не участвовавший в боевых операциях. Гитлер неровно дышал к своей новой игрушке и не хотел ею рисковать, поэтому любой, даже самый рутинный выход в море согласовывался с ним лично. Необходимость утряски каждого шага приводила к потере оперативности, поэтому Колесников до недавнего времени практически не принимал новый корабль в расчет. Но сейчас он поднял этот вопрос и спокойно ждал, что скажет Гитлер. А тот стоял и думал.

– Хорошо, – наконец медленно сказал он. – Но…

– Я все понимаю, мой фюрер. И не подведу вас.

– Верю. Потому что вы всегда добиваетесь успеха. Какие силы вы собираетесь задействовать помимо «Бисмарка»?

– Все, которые смогу. Фактически в походе не примет участия только «Шарнхорст». С учетом модернизации вывести его из дока удастся не скоро.

Все понимающе закивали, хотя на самом деле вряд ли представляли себе, в какую гору проблем выливается ремонт наполовину выгоревшего корабля. Да и модернизация проводилась серьезная. Для начала, кораблю в очередной раз перестраивали носовую часть – всем надоело, что башни заливает и они выходят из строя даже без участия противника. Помимо этого, планировалось заменить и сами башни вместе с артиллерией. Дело в том, что изначально в проект кораблей была включена возможность их модернизации с установкой новых орудий главного калибра. Шесть монстров того же калибра, как и установленные на «Бисмарке», вместо девяти одиннадцатидюймовых, с тем, чтобы превратить линейные крейсера в аналоги «Рипалса», естественно, более совершенные. Однако неожиданно появилась проблема – дело в том, что помимо новых башен предстояло изготовить и сами орудия, а дело это небыстрое и дорогое. Бюджет же флота на фоне громких побед трещал по швам. Однако Колесников со своим нестандартным для местных реалий мышлением нашел выход.

Когда война еще толком и не началась и Германия на пару с Польшей вовсю делили Чехословакию, программа строительства новых кораблей кригсмарине внушала почтительный ужас своим бездумным размахом. Подобно многим диктаторам, Гитлер обожал большие корабли – зримые воплощения мощи державы. В результате планировалась быстрая постройка большого количества линкоров, причем каждая последующая серия становилась развитием предыдущей, более мощной и совершенной.

И все бы ничего, да вот только несогласованность действий, как оказалось, присуща не только традиционно раздолбайской России, но и Германии с ее орднунгом. Получилось так, что для первого из линкоров новой серии успели изготовить аж семь орудий. Корабль строить не стали, а семь стволов калибром четыреста шесть миллиметров пылились теперь на складе. Вот и возник у адмирала Лютьенса интересный вопрос: а можно ли установить этих монстров вместо пятнадцатидюймовок.

Немецкие инженеры посчитали и ответили – да, можно. Ценой, правда, дополнительного подкрепления всей конструкции, увеличения размеров башен и незначительного снижения боезапаса. В общем, сложно – но технически осуществимо. Гитлер дал отмашку на начало работ, и сейчас «Шарнхорст» активно перестраивали, превращая его в мощнейший в мире линейный крейсер. Вот только процесс этот, как его ни ускоряй, обещал растянуться на значительное время, тем более что, пользуясь моментом, решили модернизировать еще и утомившую всех своей капризностью силовую установку.

– Я рад, что не ошибся в вас, адмирал, – Гитлер резко встал. – Победите – и Германия не останется в долгу!

На сей раз они выходили вместе с Гиммлером. Рейхсмаршал остался что-то обсуждать с фюрером, а Гиммлер решил пообщаться с Лютьенсом в неформальной обстановке. Да еще и намекнул, что не против посетить его скромное жилище. Оставалось изобразить на лице неподдельную радость, позвонить Хелен, чтобы готовилась, – и вперед!

Надо сказать, пробыл у него Гиммлер недолго. Создавалось впечатление, что он заехал осмотреться и ему просто интересно, как Лютьенс устроился. Может, и так. Во всяком случае, выглядел он веселым и на удивление раскованным. Ну и Хелен не подвела. Как она это ухитрилась сделать – тайна за семью печатями, но и дом, и хозяйка выглядели образцово-показательными. Истинно арийскими, так сказать. И обед прошел в теплой и дружественной обстановке, без серьезных разговоров. И лишь когда Гиммлер уже собирался уезжать, он, оставшись наедине с Колесниковым, сказал:

– Знаете, адмирал, фюрер у нас иногда еще тот моралист. Пока вы в фаворе, вам многое может сойти с рук, но на всякий случай следовало бы сгладить острые углы. Я уже отдал приказ, мои специалисты проведут исследование, составим генеалогическое древо вашей дамы и найдем у нее немецких предков. Или впишем, неважно. Образ героя в глазах народа должен быть если не белоснежным, то хотя бы патриотичным без изъяна. Да и фюреру понравится.

Ну что же, он был прав. Оставалось поблагодарить. Ну а всего неделю спустя Колесников уже вновь стоял на мостике выходящего в море линкора.

Флагман германского флота производил на Колесникова двойственное впечатление. С одной стороны, огромная мощь. Ее корабль прямо-таки излучал, демонстрируя всем без исключения. Сила, надежность, основательность – вот слова, которые приходили на ум при виде этого бронированного исполина.

А с другой стороны, на взгляд адмирала (и многие его вполне разделяли) «Бисмарк» имел кучу недочетов. Например, слишком слабое для такого корабля вооружение, не самое лучшее расположение зенитной артиллерии, радары, обладающие весьма посредственными характеристиками, и традиционно переусложненная силовая установка. В общем, не без недостатков корабль. Да и, откровенно говоря, он не слишком нравился Колесникову с эстетической точки зрения.

Если в профиль линкор можно было назвать даже изящным, то взгляд с носа или кормы начисто разрушал это впечатление. «Бисмарк» казался адмиралу осевшим и расплывшимся под бременем чрезмерной массы. Да и башни его напоминали Колесникову увеличенные до безобразия детские кубики, по которым с чувством врезали чем-то тяжелым. В общем, по сравнению с линейными крейсерами, казавшимися подтянутыми с любого ракурса, «Бисмарк» не смотрелся.

Возможно, это могло кому-то показаться смешным. Боевой корабль – какая тут красота? Вот только Колесников в свое время с большим интересом относился к теории, что все прочное обязательно красиво. Человеческий глаз – инструмент универсальный, привыкший к природной гармонии. А сотворенное природой совершенно, в том числе и с точки зрения сопромата. Некрасивое же режет глаз. Так это или нет, он не знал, но в душу ему идея запала, и он относился к ней даже излишне серьезно. Сейчас пиетет перед спорным утверждением успел поблекнуть вместе с воспоминаниями, но все равно привычка смотреть на окружающее с точки зрения «красиво-некрасиво» осталась.

Но все же флаг свой он держал именно на «Бисмарке». Что называется, положение обязывает. Помимо него, прикрываемые на первом этапе кораблями эскорта, в море выходили «Гнейзенау», «Лютцов», «Адмирал Хиппер» и «Принц Ойген». Между ними, со всех сторон прикрытый броненосными кораблями, шел авианосец «Граф Цеппелин», несущий четыре десятка самолетов, причем состав авиагруппы был по сравнению с проектом серьезно пересмотрен. Вспомогательные самолеты, которые по проекту составляли аж половину ее состава, практически исключили, зато добавили бомбардировщиков и истребителей. Сейчас на авианосце расположились дюжина сто девятых «мессершмиттов» и восемнадцать пикировщиков «Ю-87».

Хотелось бы, конечно, еще торпедоносцев, но хваленые немецкие инженеры так и не смогли создать палубную машину с приемлемыми характеристиками. Получались у них либо монстры, неплохо работающие со стационарных аэродромов, но великоватые для «Графа Цеппелина», либо нечто столь убогое, на чье ковыляние в воздухе невозможно было смотреть без слез. Вплоть до того, что два прототипа на базе «восемьдесят седьмого», плюнув, решено было переделать обратно в пикировщики. Из пикировщиков же, в результате, и сформировали авиагруппу. Специально модернизированные для новых условий применения самолеты только-только закончили испытания. В последнем разговоре Геринг признался, что предпочел бы посвятить подготовке летчиков побольше времени, все же взлет и посадка на плавучий аэродром имели свои особенности, и Колесников был с ним вполне согласен. Да и самолетов оказалось маловато, и так выгребли в этот поход все, что успели построить. Вот только несвоевременное вмешательство американцев изрядно путало карты и не оставляло возможности на улучшение подготовки. Доучиваться летчикам предстояло в бою. Впрочем, учитывая, что сам корабль шедевром не являлся и его эффективность оставалась под большим вопросом, может, это было и к лучшему. Случись что – меньше погибнет народу.

Больше всего Колесников сожалел, что не смог вместо этой бандуры взять с собой «Глориес». Увы, британский трофей, уже переименованный в «Фон дер Танн», намертво застрял в доке, и ремонт, как утверждали корабелы, затянется еще минимум на месяц. Ну что же, сколько ни мечи громы и молнии, кардинально они ситуацию не исправят, поэтому оставалось лишь смириться. Да и потом, быстро такой корабль немецким морякам все равно не освоить, стало быть, он останется небоеспособен не месяц, а минимум три. Хотя и жаль, «англичанин» хоть и постарше «Цеппелина», но куда лучше продуман. Тем не менее, играть предстояло с теми картами, которые уже на руках, а стало быть, нечего терять время на бесполезные мечтания.

Секретность их выхода была нарушена уже через двое суток, когда в проливе Каттегат на горизонте мелькнул силуэт шведского крейсера. Некоторое время корабль шел параллельным курсом с эскадрой, а потом отвернул. Находившийся в тот момент на мостике Хоффмайер, переведенный командовать «Бисмарком» с надолго выбывшего из игры «Шарнхорста», выругался. Откровенно говоря, этого не следовало делать при подчиненных, однако Колесникову и самому хотелось поступить точно так же, поэтому он ограничился тем, что посоветовал командиру линкора не волноваться. Тот с удивлением поинтересовался, почему. Оставалось усмехнуться и тоном уверенного в своей правоте человека (сомнений-то у Колесникова хватало, но показывать их не стоило) объяснить:

– Эти проклятые нейтралы, конечно, как та портовая шлюха, дают и вашим, и нашим. С секретностью нашего похода уже покончено, наверняка завтра, а то и сегодня вечером британцам будет известно, кто мы, где и сколько нас. Вот только, может статься, это пойдет даже на пользу. Выйдут нас перехватывать – а мы их, – тут адмирал шевельнул рукой, словно комкал лист бумаги. – В конце концов, в наши планы входило заставить британский флот выйти в море. Такой способ ничуть не хуже изначально запланированного.

Хоффмайер кивнул. Адмирала он уважал и к тому же был ему благодарен. Стать командиром лучшего линкора Германии – это несомненное повышение. От него и до адмиральских погон недалеко. Так что даже если он и не был согласен с мнением Колесникова, то сомнения предпочел держать при себе. Остальные же офицеры, слышавшие их диалог, были в основном достаточно молоды, а потому действия адмирала восприняли с должным почтением и некоторой долей энтузиазма. В общем, даже намека на уныние не появилось, а это, по мнению Колесникова, немало значило.

К вечеру корабли прибыли на базу в районе Бергена, где приняли топлива, что называется, под пробку. Вот что-что, а как в прошлой истории нехватка топлива мешала «Бисмарку» уходить от погони, Колесников помнил отлично. Повторять ошибки он был не намерен, и, когда на следующий день эскадра вышла в море, он мог рассчитывать выжать из нее по максимуму.

Головным шел «Принц Ойген». Этот корабль, представлявший собой достаточно экзотическую версию «Хиппера», был буквально утыкан гидрофонами, что позволяло ему обнаруживать субмарины на значительной дистанции. Весьма нелишняя предосторожность в условиях такого похода, особенно учитывая, что не обладающие достаточной автономностью эсминцы уже давно вернулись на базы. Однако засек он, причем куда раньше, чем не отличающиеся высокими характеристиками германские радары, появление британского крейсера, идущего наперерез эскадре. И с этого момента относительно мирный поход закончился.

Откровенно говоря, Колесников был даже немного этому рад. Впервые он шел в большой поход (мелкие рейды, когда слишком многое отдается на волю случая, не в счет) без четкого плана действий. Только варианты, причем все достаточно сомнительные. Конечно, так и подмывало начать топить все подряд. Увы, при всех плюсах вроде относительной безопасности для рейдеров, быстрого втягивания американцев в войну и их серьезных потерь от прочесывающей море частым гребнем эскадры, имелся здесь серьезный минус. Если американцы всего лишь блефуют и при столь наглядной демонстрации германской мощи сделают отскок назад, то Гитлер окончательно перестанет воспринимать их всерьез. И вот тогда, не опасаясь уже войны на два фронта, он после разгрома Англии наверняка попытается навалиться на СССР, который окажется в результате даже в худшем положении, чем в прошлом варианте истории.

С другой стороны, при любом раскладе велик будет ущерб для репутации самого Лютьенса. Хотя бы потому, что столь наглой подставы ему не простят. Свою должность он, скорее всего сохранит, уж больно стал популярной и публичной фигурой в народе, но доверие в верхушке, а вместе с ним и возможность активно влиять на события, несомненно, утратит. Так что, подумав, Колесников решил оставить вариант с американскими кораблями на крайний случай.

Вторым реальным действием выглядел удар по какому-нибудь британскому порту, считающемуся недосягаемым для германского флота. Как вариант, бомбовый удар по Монтрозу. Под это дело можно безбоязненно и американские корабли в порту, если вдруг в этой дыре кто-то окажется, уничтожить – зона боевых действий как-никак, никто туда соваться не заставлял. И наверняка последует жесткая реакция британского флота, который вытащится наконец из своих защищенных портов. Останется только дать бой – и победить. А чтоб повысить свои шансы, постараться навести их на завесу немецких субмарин.

Получивший сейчас неплохое финансирование Дённиц успел заметно увеличить численность подводного флота, и сейчас в море, в районе предполагаемых действий Лютьенса, дежурило не менее двух десятков подводных лодок. Личным приказом Гитлера их командирам запретили атаковать любые корабли, кроме линкоров и авианосцев, вплоть до специального распоряжения. Как бы заманчиво не выглядели транспортные корабли в их перископах. Это давало шанс, что о позиции немецких подводных лодок британцы раньше времени не узнают. Хороший вариант. Минус – необходимость бомбежки мирного (ну, насколько это сейчас возможно) города с вероятными жертвами среди гражданского населения. Не то чтобы циничного Колесникова подобное всерьез волновало, тем более, военным преступником его уже успели объявить аж несколько раз, но все равно неприятно. К тому же не факт, что если что-то пойдет не так, им дадут уйти. Тем не менее, данный расклад он рассматривал, как основной.

Ну и третий вариант практически не отличался от второго, разве что встреча с британскими военными кораблями произойдет в море, и бомбить никого не придется. Минус – такой паники, которая возникнет в Британии после его удара по порту, не будет, но это уж как-нибудь перетерпим. И раз уж германскую эскадру обнаружили, стоило рассчитывать на скорую встречу с основными силами врага.

Сейчас крейсер типа «Норфолк» уверенно шел параллельным эскадре курсом, держась в восьми милях от нее. Британцы не боялись – догнать их было практически нереально. Паспортные характеристики таких крейсеров заметно превосходили немецкие. Разумеется, в свете проведенных немцами модернизаций ориентироваться на довоенные бумажки – занятие неблагодарное, но все равно реальное преимущество в скорости имел только «Лютцов», и выглядело оно настолько незначительным, что не стоило даже тратить солярку на погоню.

Конечно, на такой дистанции германские орудия могли вести достаточно прицельный огонь, но рассеивание все же было достаточно велико. Соответственно процент попаданий, да еще и по активно маневрирующему кораблю, оказался бы удручающе низок, а британцы, если что, попросту могли отвернуть, легко разорвав дистанцию. Поэтому Колесников приказал не тратить зря снаряды. Стоило попробовать новую для кригсмарине тактику, тем более что, судя по наглости британцев, ни они, ни шведы точный состав немецкой эскадры так и не определили.

«Граф Цеппелин» держащийся позади строя артиллерийских кораблей (скрытый их высокими бортами авианосец британцы, судя по всему, попросту не видели), принял чуть влево, становясь против ветра, и одновременно разгоняясь до тридцати узлов, чтобы облегчить взлет палубным самолетам. Его командир, Эрнст Линдеман, был опытным моряком, одним из лучших в Германии, и хорошо знал, что делать. В конце концов, и учения какие-никакие провел, и к словам Лютьенса насчет тактики действий авианесущей группировки прислушивался внимательно. Колесников же, хоть и не слишком интересовался в той жизни плавучими аэродромами, все же кое-что помнил.

Издержки информационного общества – каждый день ты имеешь дело с потоком информации, и откровенным мусором, и реально необходимой, и той, что может пригодиться когда-нибудь. Вот и пригодилась.

Разумеется, Линдеман – артиллерист, но и с авианосцем справился хорошо. Во всяком случае, взлет самолеты произвели без проблем. Возились, конечно, долго, и с непривычки, и из-за не самой удачной конструкции авианосца. Все же первый блин в этой области для немецких кораблестроителей вышел если не комом, то все равно паршивенький. Но главное – справились, а низкая облачность скрыла от противника воздушную угрозу. А потом британцы ощутили на себе то, чего в этих водах никогда не боялись. Поэтому удар почти двух десятков «юнкерсов» стал для них полной неожиданностью.

Когда пикировщики, ревя сиренами, с ходу обрушились на крейсер, даже не все зенитчики успели добежать до своих орудий. Естественно, что огонь получился не слишком плотным, да и точность его оставляла желать лучшего. В результате все «юнкерсы» благополучно вернулись на авианосец, и лишь два из них получили незначительные повреждения от осколков. Правда, и пилоты не показали особого мастерства, точность удара оказалась достаточно низкой, скорее всего, с непривычки. Тем не менее, две бомбы в палубу крейсера они засадили, и это сразу же решило исход боя.

Вначале наполненная взрывчаткой смерть массой четверть тонны угодила между трубами крейсера. Пробив слабую в том месте броню, она разорвалась уже внутри, и палуба корабля вспухла изнутри. Две трубы, сорванные взрывом, оказались снесены в море. Погибло семь человек, но главное, корабль начал быстро терять ход. Вторая бомба, вдвое большего калибра, угодила между кормовыми башнями и заклинила одну из них. Правда, этим ущерб и ограничился, гигантская вмятина не в счет, но приговор кораблю был уже подписан.

Одновременно с началом воздушной атаки «Лютцов» изменил курс и полным ходом двинулся на перехват. Быстро выходящие на максимальные обороты дизеля обеспечили кораблю резвый старт, куда лучший, чем у обычных кораблей. Правда, даже разговаривать на нем сейчас было затруднительно из-за лязгающих от вибрации зубов, но это неудобство приходилось терпеть. Зато дистанция начала быстро сокращаться. Следом за «карманным линкором» развернулись и, чуть отставая, двинулись в атаку «Хиппер» и «Ойген».

Британцы попытались отвернуть, но сейчас их скорость не превышала двадцати узлов. К тому же, развернувшись кормой к противнику, они не только потеряли время на циркуляцию, но и оказались с одной действующей башней – две другие с такой позиции не могли вести огонь. Немцы, правда, тоже работали лишь тремя носовыми орудиями, однако все равно имели при этом полуторное преимущество в количестве стволов, не говоря уже о калибре. Спустя несколько минут включились в игру и германские тяжелые крейсера, и число орудий, расстреливающих британцев, превысило десяток.

Спустя какие-то четверть часа получивший восемь попаданий и почти лишившийся хода британский крейсер сделал неуклюжую попытку развернуться, чтобы ввести в дело носовые башни. Это решение запоздало, да и, честно говоря, изначально не могло принести каких-либо заметных результатов – мощь противников выглядела несопоставимой. Еще через пять минут начали взрываться котлы, после чего корабль быстро накренился и ушел под воду. Спасти удалось чуть более сотни человек, среди которых оказалось только два офицера. Немцы получили за это время всего два попадания, не причинившие серьезных повреждений, а потери ограничились двумя убитыми и дюжиной раненых (еще один позже умер), все на «Лютцове».

– Передайте мою благодарность всем участникам боя, – Колесников устало прислонился к переборке. Как ни странно, не такой уж напряженный бой, в котором он, собственно, и участия не принимал, вымотал адмирала до предела. – Сегодня фортуна была на нашей стороне. И отбейте Линдеману: постоянно держать в воздухе истребительное прикрытие. А то, если они будут взлетать так же, как сегодня, нас успеют потопить раньше, чем они почешутся.

Можно было не сомневаться, его слова насчет благодарности воспримут с энтузиазмом. Все уже знали, благодарность Лютьенса – не пустой звук, за ней всегда следует что-то материальное. И также понимали, что это материальное легко выбивается, только пока они побеждают. Такой вот стимул, и Колесников старался, чтобы моряки как можно плотнее ассоциировали себя и с успехом, и с личностью своего адмирала. Ему нужны были люди, которые исполнят ЛЮБОЙ его приказ. Не задумываясь, не включая, случись что, лишний раз мозги, ибо есть обстоятельства, когда думать вредно. Пока что вроде бы получалось, немцы вообще внушаемы, а вот дальнейшее зависело от того, как сложится этот поход и вообще смогут ли они вернуться из него живыми.

Дальше эскадра шла с постоянным воздушным прикрытием. В воздухе непрерывно висели четыре «мессершмитта», периодически взлетала еще пара, после чего другая садилась на отдых и дозаправку. Таким образом, обеспечивалось прикрытие на случай возможного удара британцев с воздуха, а заодно и разведка – на радары у Колесникова особой надежды не было. Конечно, это приводило к расходу топлива и ресурса двигателей, но адмирал не без основания считал, что можно и потерпеть, корабли важнее.

В течение следующих суток им удалось перехватить четыре британских корабля и с полдюжины американских. Последних не трогали, а вот британцев захватили. Троих отправили на дно, а четвертый, с грузом чилийской селитры, представлялся достаточно ценным призом, чтобы рискнуть и отправить его кружным путем в Германию. А потом началось веселье.

Колесников уже начал подозревать, что потопленный крейсер не успел передать командованию информацию о немецкой эскадре, и все же придется идти щипать британское побережье. Практически одновременно радарами и воздушной разведкой был обнаружен еще один крейсер. Ну а следом за ним по эскадре нанесли удар британские самолеты, что значило – где-то недалеко находится их авианосец.

Крейсер летчики идентифицировали как тип «Кент». То есть по формальным характеристикам почти тот же «Норфолк», только чуть поменьше и немного постарше, типичный «вашингтонский»[3] крейсер. Серьезный противник для равного, но в противоборстве с ударной эскадрой, любой из кораблей которой сильнее его, способный выполнять лишь роль разведчика, благо скорость, как считают сами британцы, позволяет. Стало быть, скоро надо ожидать основных сил противника, а учитывая, что репутация у Лютьенса грозная, они постараются стянуть все, что есть под рукой.

Наверное, если бы не висевшие в воздухе истребители, английским летчикам удалось бы испортить немцам праздник, однако четверо пилотов сделали невозможное. Всем звеном устремившись навстречу замеченным бомбардировщикам англичан, они первой же атакой завалили двоих. Обычная для немцев тактика – удар сзади-сверху и тут же отскок – закономерно увенчалась успехом. Правда, во второй атаке немцы разменяли один свой самолет на один британский – даже без истребительного прикрытия идущие плотным строем, огрызающиеся сосредоточенным огнем бомбардировщики не подарок ни для какого противника. Тем более эти, по сути, не совсем бомбардировщики даже, а многоцелевые машины, несущие двухсотпятидесятикилограммовые бомбы.

К счастью, «фулмаров» изначально была всего дюжина, и немецкие летчики, проведя еще одну атаку и сбив четвертый самолет, добились главного – сбили им темп, задержали на те бесценные в бою минуты, которые позволили поднять еще две машины и подготовить к взлету следующую пару. В результате, когда британцы вошли в зону обстрела немецких зениток и «мессершмитты» шарахнулись в сторону, чтобы не попасть под обстрел собственных кораблей, в атаке приняли участие только четыре самолета. Немецким летчикам не удалось больше сбить ни одного, а сами они в бешено крутящейся воздушной карусели потеряли второй «мессершмитт», пилот которого сдуру позволил втянуть себя в маневренный бой на виражах. Но и пилоты двух британских самолетов вынуждены были сбросить бомбы, чтобы облегчить машины и вести бой уже практически на равных. Одному из них, кстати, и удалось завалить немецкий истребитель. Еще два поврежденных бомбардировщика, высыпав свой груз в море, потащились назад.

Их не преследовали. Еще недавно это казалось бы нонсенсом, но Колесников сумел-таки вбить в головы лихих и обожающих награды летчиков-истребителей нехитрую истину: ваша задача охранять корабли. Любой ценой. Потому что здесь не земля, и если погибнут корабли, вам некуда будет возвращаться, а купаться в зимнем море – удовольствие ниже среднего. И сейчас действия немцев, подчиненные одной-единственной задаче, оказались вполне эффективными.

Прорвавшиеся бомбардировщики встретил ураганный огонь зениток. Стреляло все, что могло вести огонь. Два крейсера, заняв позиции справа и слева от авианосца, прикрывали его огнем, линейные корабли вносили свою лепту, благо Колесников в свое время добился, чтобы зенитки на них впихнули где только можно.

Закономерно, что против выстроившейся на их пути стены огня британские летчики оказались бессильны. Проведенная малыми силами атака изначально была обречена, и еще два самолета рухнули в океан. Остальные, жестоко иссеченные осколками, вынуждены были отвернуть. Первый раунд остался за немцами.

Однако пока в небе кипели страсти, к месту боя подтягивались новые действующие лица. Низенько-низенько, так, что, казалось, еще немного, и они начнут задевать крыльями гребни волн, к немецкой эскадре приближались две дюжины торпедоносцев. Старенькие бипланы, благодаря малой высоте невидимые для радаров, «суордфиши» представляли не меньшую опасность, чем пикировщики. Каждый из них тащил под брюхом весомый аргумент в споре с любым, даже самым мощным кораблем – торпеду, а в том, что британским летчикам достанет храбрости протащить ее через любой, даже самый плотный зенитный огонь, можно было не сомневаться. Если бы они синхронизировали свою атаку с пикировщиками, то на германской эскадре можно было бы ставить жирный крест. Однако и сейчас торпедоносцы оставались способны натворить дел, и первыми встречать их вновь приходилось «мессершмиттам».

К тому времени у немцев осталось в небе всего пять истребителей. Из двенадцати, находящихся на «Цеппелине», два потеряли в бою, два, изначально находившихся в патруле, вернулись, выработав топливо, а еще один был вынужден сесть – поврежденный британской пулей мотор начал терять мощность, и летчик предпочел не рисковать. Решение, кстати, абсолютно верное… А вот два истребителя так и не взлетели – не успели, и Колесников, внешне спокойный, как айсберг, в душе матом крыл немецких конструкторов, построивших вместо нормального авианосца этакую непонятную жестянку. И теперь пяти «мессершмиттам» предстояло схватиться с пятикратно превосходящим их численностью противником. А «суордфиш», при всех своих недостатках, машина живучая…

Истребители постарались, завалив аж шестерых, но большего они сделать не смогли – просто не успели. Теперь немецким кораблям приходилось рассчитывать только на свои зенитки, и пространство вновь пересекли огненные трассы. Стреляло все, что только могло, и даже главный калибр крейсеров пару раз глухо рявкнул в надежде, что встающие на пути атакующих на малой высоте самолетов фонтаны воды заставят их сбиться с курса. Не заставили, и пробивающиеся сквозь огонь, несмотря на потери, британские истребители один за другим отправляли к цели хищные, заполненные спящей до поры смертью тела торпед.

Спустя пять минут все было кончено. Восемь уцелевших торпедоносцев ушли прочь, остальные превратились в груду обломков. Сейчас немцы спешно вылавливали из воды своих и чужих летчиков – потом разберутся, кто есть кто. Да им и без того хватало забот – не все британские торпеды прошли мимо цели и дел натворить все же успели.

В цель британцы попали аж четыре раза. Правда, одна из торпед, то ли поврежденная во время боя, то ли изначально неисправная, не взорвалась. Сразу две торпеды в борт получил «Бисмарк». Огромные размеры и мощь корабля имели обратную сторону – совершенно убогую маневренность. К счастью, противоторпедная защита и мощный броневой пояс линкора оказались на высоте. Небольшой, всего в четыре градуса крен удалось легко выправить, и в принципе, корабль мог продолжать поход. Еще одна торпеда нанесла повреждения «Лютцову», тоже не слишком опасные. Тем не менее, все это значило, что из Атлантики следовало как можно быстрее выбираться. Но уйти просто так, даже не попытавшись выполнить задачу… В общем, Колесников решил рискнуть.

Его логика была простой и прямолинейной, как палка. В атаке участвовало тридцать шесть самолетов. Это авиагруппа одного авианосца. Будь у противника под рукой два авианесущих корабля, самолетов оказалось бы вдвое больше, и настала бы всем немцам хана, но если они поступили, как сейчас, значит, авианосец у британцев один, и грешно не врезать по нему в ответ. У немцев восемнадцать «юнкерсов» и истребительное прикрытие, стало быть, есть шанс хорошенько взять британцев за жабры. А раз так… В общем, эскадра разворачивалась домой, но самолеты уже раскручивали винты и один за другим взмывали в небо.

Вражеская эскадра оказалась совсем недалеко – какие-то полсотни миль, а то и меньше. Найти ее оказалось легко, немецкие летчики просто следовали тем же курсом, что и их английские коллеги. В результате уже через несколько минут Колесников знал – британцы задействовали против него весьма серьезную мощь. Флагман своего флота, линейный крейсер «Худ», держащийся у него в кильватере новенький, только сошедший со стапелей линкор «Принц оф Уэллс» и идущий чуть особняком однотипный ему «Кинг Георг V». Плюс два крейсера, пять эсминцев… Вся эта армада шла следом за германской эскадрой – британцы явно переоценили полученные ее кораблями в ходе воздушного удара повреждения и теперь намеревались догнать их и добить. Второе у них, конечно, могло получиться, все же по огневой мощи они сейчас немцев превосходили, а вот с первым выходило куда сложнее. Даже после торпедных ударов и Бисмарк, и «Лютцов» вполне могли выдать тридцать узлов. Худ был чуть пошустрее, хотя с учетом полученных повреждений, ремонтов, модернизаций, да и вообще преклонного возраста его паспортные без малого тридцать два узла выглядели сомнительными. А вот линкоры едва-едва выдавали по двадцать восемь, скорость же эскадры зависит от самого тихоходного корабля. Стало быть, уйти немцы, которым не требовалось экономить топливо, вполне успевали.

Авианосец, опознанный как «Викториес», шел позади основных сил британской эскадры. По уму корабль, вероятно, следовало отправить на базу, все равно его авиагруппа была почти выбита. Однако британцы были осведомлены, что злой гений Атлантики (ох уж эти газетчики с их любовью к красивым фразам!), адмирал Лютьенс, на сей раз тоже притащил с собой авианосец. Стало быть, остатки «фулмаров» должны были обеспечить прикрытие кораблей с воздуха. Два как раз вертелись в небе, барражируя над эскадрой. Они и стали первой жертвой боя.

В этот налет Колесников послал все, что имел, и семь истребителей, атаковавшие британский патруль с крутого пикирования, не оставили своим визави никаких шансов. «Фулмары» просто смело, после чего «мессершмитты», пользуясь замешательством британцев, прошлись над палубой авианосца, щедро поливая их из всего бортового вооружения. Пострадали как самолеты на палубе, так и расчеты зенитных орудий, не успевшие открыть огонь. Еще один «фулмар», очевидно, готовый к взлету, попытался подняться в воздух под огнем, но это оказалось далеко не самым мудрым решением. Его сбили, едва он оторвался от палубы, и не сумевшая даже набрать скорость машина «блинчиком» запрыгала по волнам. Самолет не успел утонуть – форштевень «Викториес» подмял его и раздробил на тысячу мелких кусков…

А на цель уже заходили пикировщики. Колесников еще до выхода в море постарался намертво вбить им в головы: «При прочих равных в качестве цели для атаки выбирайте авианосец!» Сейчас они с немецкой дисциплинированностью и основательностью выполняли приказ. Дюжина самолетов атаковали корабль, частично подавленная зенитная артиллерия которого уже не смогла оказать им серьезного сопротивления. Ценой гибели двух самолетов, больше от отсутствия опыта подобных атак у самих летчиков, чем от реальной эффективности британского ПВО, немцы добились четырех попаданий полутонными бомбами, и это стало для авианосца смертельным.

Первая бомба рванула на «острове», разом приговорив почти весь командный состав корабля. Вторая разбросала и подожгла самолеты на взлетной палубе. Все это было неприятно, но в целом для корабля водоизмещением почти тридцать тысяч тонн не слишком опасно. А вот третье и четвертое попадания, случившиеся практически одновременно, оказались куда страшнее. Помимо взрывов собственно бомб произошла детонация торпед, уже поданных наверх, к «суордфишам». Трехдюймовая бронепалуба не выдержала, и энергия взрывов распространилась внутрь корабля, сметая все на своем пути. А на пути этом оказались емкости с топливом для самолетов.

Авиационный бензин имеет свойство вначале легко воспламеняться, а потом жарко гореть. Над авианосцем, мгновенно превратившимся в головной филиал ада, встало чуть желтоватое, почти прозрачное зарево, которое уже невозможно было остановить. Все средства пожаротушения оказались бессильны. Исполинский костер, в который превратился «Викториес», некоторое время еще шел вперед, толкаемый согласованной работой машин, но потом начал быстро забирать вправо, ложась в бессмысленную циркуляцию. Одновременно начал рваться боезапас к орудиям и авиационные бомбы, разнося в клочья небронированное нутро. К тому моменту живых на «Викториесе» уже не осталось.

Орудия остальных кораблей запоздало открыли беспорядочный огонь вслед уходящим самолетам, сколь частый, столь и бесполезный. А тем временем опасность подкрадывалась к ним совсем с другой стороны. Шестерка «юнкерсов», описав широкую дугу, прячась за тучами, уже заходила на «Короля Георга» с кормы. Это было, конечно, в какой-то мере нарушение приказа, но пилот лидера помнил и его вторую часть: «Не бойтесь проявлять инициативу». А главное, он, в отличие от большинства товарищей, привык самостоятельно принимать решения.

Курт Шнайдер, личный пилот адмирала Лютьенса, ролью извозчика не то чтобы тяготился – в конце концов, жизнь у него получалась куда интереснее, чем прежде. Да и в Берлине удавалось теперь бывать куда чаще, чем раньше. Вот только когда адмирал уходил в море, наступала скука, да и просто ежедневное сидение в готовности без реального дела порой угнетало. Вот и попросился он в море, благо допуск к «Ю-87» имел. А Колесников, подумав, согласился, и вот теперь Курт, освоив взлет и посадку, сам вел группу самолетов к цели. В прошлый раз, атакуя крейсер, он промахнулся – сказалось отсутствие опыта. Сейчас, по прошествии полутора суток, он, до зубовного скрежета желая реабилитироваться, первым бросил свой бомбардировщик в крутое, на пределе возможностей конструкции, пике – и попал!

Из шести участвовавших в атаке самолетов удачно отбомбились трое. Двое промахнулись, и один, чуть запоздавший и потому заходивший в атаку последним, угодил под сосредоточенный огонь развернувших наконец свои орудия зенитчиков. Его разнесло в клочья, но и того, что получил английский линкор, хватило с лихвой. Серьезно пострадали надстройки, вышел из строя радар, оторвало стволы двух орудий у носовой башни, но главное сделала последняя, третья, бомба.

Бронирование палуб у английских кораблей всегда было не на высоте. У данного конкретного линкора толщина брони составляла всего сто тридцать шесть миллиметров. Для защиты от крупнокалиберных бронебойных снарядов маловато, но авиабомбы обладали в большей степени фугасным действием. Неудивительно, что бомба, повредившая башню, смогла пробить палубу, но на что-то большее ее энергии уже не хватило. Тем не менее, рваная дыра размерами три на четыре метра в палубе появилась, и это, в принципе, предопределило результат.

Пилот, добившийся третьего попадания, имел немалый опыт боев на суше. В Польше, а особенно во Франции, он занимался охотой на вражеские танки, цели небольшие, но подвижные. Правда, к морю он раньше никакого отношения не имел, но когда собирали авиагруппу, на это как-то не обратили внимания. Да и не у него одного, честно говоря, таких сухопутчиков набралось человек десять. И вот сейчас летчику очень пригодился опыт точечного бомбометания. Он атаковал пятым, видел, что разрушения, причиненные линкору, серьезные, но не смертельные, а думать и анализировать привык быстро – жизнь научила. Сообразив, что для серьезного урона кораблю надо, чтобы бомба достала до его потрохов, он ухитрился положить ее туда же, где взорвалась предыдущая, и в результате она, пробив многочисленные, но тонкие переборки, добралась практически до днища линкора и там взорвалась, проделав дыру, в которую «юнкерс», при желании, мог пролететь не повредив крылья.

Утопить новейший линкор сложно, тем более одной бомбой. Достань взрыв до погребов – тогда да, тогда конечно, а так… В общем, «Кинг Георг V» не затонул, «всего-то» осев носом по самую палубу. Но главным было даже не это. В конце концов, корабль пока оставался на плаву, не перевернулся, и шанс дотащить его до порта имелся, однако его состояние не укрылось от немецких летчиков, неторопливо облетающих место боя для оценки результатов атаки. И Колесников, получив их доклад, решительно сказал «будем рисковать», после чего отдал приказ разворачиваться.

Ситуация, в которую попали британцы, выглядела паршиво. Конечно, даже после гибели авианосца и с небоеспособным, лишенным хода и возможности вести огонь линкором они все еще сохраняли формальное преимущество в весе бортового залпа, однако на этом их козыри заканчивались. Вынужденные защищать «Короля Георга», британцы лишены были теперь даже намека на инициативу. К тому же Колесников хорошо помнил, что в прошлой истории у этого корабля были серьезные проблемы с артиллерией главного калибра. Настолько серьезные, что к концу боя большая часть орудий просто не действовала, причем в основном из-за технических проблем. Здесь и сейчас британцы, напрягшись до полного изнеможения, ввели корабль в строй значительно раньше, но вряд ли от торопливости орудия его будут действовать лучше. А главное, в той истории при худшем соотношении бой закончился победой немцев, причем красивой и феерически громкой. Сейчас, когда вместо одинокого крейсера позади маячила ударная эскадра, Колесников был уверен в своих силах. В таких условиях отсроченная возможность нанесения бомбовых ударов (самолеты только-только начали приземляться на палубу «Графа Цеппелина») смотрелась так, вишенкой на торте, красивой, но во вкусе основного блюда мало что меняющей.

Больше всего удивления у немецких офицеров вызвал приказ изменить курс, когда до противника оставалось восемь миль. Они уже успели привыкнуть к тому, что адмирал старается идти вперед и, максимально сблизившись, использовать преимущество в количестве стволов, а не стрелять издали, рассчитывая больше на случайность и статистику, чем на реальное мастерство артиллеристов. Его желание вести бой на дальней дистанции настолько удивило их, что пришлось объяснить. Палуба «Худа» толщиной всего дюйм-полтора, «Принца Уэлльского» толще, но тоже не слишком внушительная. А вот борта у обоих кораблей забронированы весьма прилично. В такой ситуации бой на дальних дистанциях, с летящими по навесной траектории снарядами, на руку немцам – больше шансов поразить врага в уязвимое место. Правда, тут уж как повезет, но попытаться определенно стоило.

То, что ожидания адмирала оправдываются, стало ясно с первых же минут боя. Огонь британского линкора, изначально мощный, уже после второго залпа резко ослабел. Фактически вместо десяти орудий главного калибра стреляли то шесть, то четыре, а то и всего два, полных залпов вообще больше не наблюдалось. А вот «Худ» таких проблем не имел, все восемь его пятнадцатидюймовок били размеренно и четко. Эти орудия, когда-то не пошедшие в серию и установленные на одном-единственном корабле, оказались на проверку надежными и беспроблемными, что сейчас и демонстрировали. Правда, попаданий британцам пока достичь не удавалось, хотя впечатляющие жутковатой красотой фонтаны воды то и дело вставали совсем недалеко от развернутых к противнику левыми бортами немецких линкоров.

У немцев с работой артиллерии дела обстояли заметно лучше. И «Бисмарк», и «Гнейзенау», распределив цели, вели обстрел изо всех орудий. Правда, тоже безрезультатно. Как докладывали с висящего над местом боя гидросамолета, немцы уверенно держали противника в кольце достаточно плотных накрытий, но попаданий им добиться пока не удавалось. Сейчас все зависело больше от того, кому первому улыбнется удача.

Тем временем, «Лютцов», «Хиппер» и «Ойген», вместо того чтобы вставать в кильватер «Гнейзенау», приняли влево и шли курсом, неминуемо приводящим их к беспомощному «Королю Георгу». Британские крейсера, поддерживаемые эсминцами, выдвигались им навстречу. Откровенно говоря, это выглядело безрассудно, поскольку «Лютцов» теоретически крыл их своим почти линкорным калибром, как бык овцу, но храбрости англичанам было не занимать.

«Лютцов», пользуясь своим преимуществом в артиллерии, первым открыл огонь, спустя пару минут к обстрелу подключились крейсера. Правда, они почти сразу перенесли огонь на выдвигающиеся для торпедной атаки эсминцы. Вполне логичная предосторожность – не стоило забывать, что у «карманного линкора» уже есть дыра в борту, и еще одного-двух попаданий корабль вполне может и не пережить. Противников же было слишком много, чтобы противостоять им силами одного крейсера. Все так, однако в результате «Лютцов» оказался в одиночку против двух крейсеров. Тип одного из них так и не удалось определить – британцы в последнее время активно модернизировали корабли, причем настолько серьезно, что внешний вид их изменялся до неузнаваемости. Плюс камуфляж, «размывающий» очертания крейсера – и результат, что называется, налицо. Единственно, было понятно – крейсер легкий, и калибр его орудий не более шести дюймов. Зато второй, типа «Кент», возможно даже, тот самый, что недавно сумел навести на эскадру Лютьенса британскую авиацию, нес вполне современные восьмидюймовки, которые представляли угрозу для любого противника.

Немцы оказались в довольно сложной ситуации. С одной стороны, они были лучше вооружены, с другой – у британцев под рукой имелось куда больше кораблей. В результате орудий для борьбы с ними всеми явно не хватало. После короткого раздумья командир «Лютцова», капитан второго ранга Фриц Краус, выбрал в качестве основной цели легкий крейсер противника. Решение такое казалось нелогичным только на первый взгляд. Краус хорошо помнил, что случилось со «Шпее». Тот, ведя бой против численно превосходящего противника, выбрал в качестве мишени наиболее мощный корабль, однако тот, обладая хорошей защитой, смог продержаться достаточно для того, чтобы легкие крейсера, которые в это время никто не обстреливал, искалечили германский рейдер. Ошибку эту Краус, желающий остаться командиром «Лютцова», а не просто исполняющим обязанности, как сейчас, не намерен был повторять. Поэтому он намеревался как можно быстрее выбить одного противника, чтобы после этого, не отвлекаясь на ерунду, вплотную заняться вторым.

Следующие полчаса были заполнены с каждой минутой все более ожесточающейся артиллерийской дуэлью. «Лютцов» получил шесть попаданий снарядами калибром от шести до восьми дюймов. В результате возник серьезный пожар, который никак не могли погасить – огонь то притихал, то вновь разгорался, и чадный дым серьезно мешал артиллеристам кормовой башни. Вышел из строя до безобразия хрупкий радар. Кормовую башню заклинило, но немецкие моряки смогли быстро выколотить мешающий вращению здоровенный, с ладонь величиной, осколок британского снаряда, и работоспособность орудий была восстановлена. Словом, бой давался совсем не так легко, как хотелось бы. Тем не менее, и артиллеристы «карманного линкора» не остались в долгу.

Стреляли они не хуже британцев, просто стволов в их распоряжении имелось несколько меньше. Зато калибр был солиднее, разброс не таким серьезным, а сам «Лютцов» оказался более устойчивой артиллерийской платформой. Не то чтобы при нынешних несерьезных трех баллах данное обстоятельство заметно влияло, но все же, все же… Как бы то ни было, три снаряда главного калибра и один пятнадцатисантиметрового они в британца всадили.

Расчет Крауса оказался верен. Уже после третьего попадания над вражеским кораблем вспыхнуло ослепительно яркое пламя. Что уж там взорвалось, так и осталось тайной, но британцы явно решили, что с них хватит, и, развернувшись, бросились наутек. Последний снаряд артиллеристы «Лютцова» всадили уже вдогон, после чего переключились на более опасного противника. И артиллеристам тяжелого крейсера сразу пришлось почувствовать на себе, что значит вести бой с противником, на голову превосходящим тебя.

Буквально за десять минут британец получил три попадания, сумев ответить всего одним. Не потому, что его артиллеристы были плохи, а из-за первого же немецкого снаряда, очень удачно заклинившего рули. Произошло это как раз в момент поворота, и в результате крейсер понесло по кругу. Прежде чем британцы успели хоть что-то сделать, их корабль оказался повернут к немцам носом, что выключило из игры кормовые башни. В одну из носовых тут же прилетел еще снаряд, выведя ее из строя, и некоторое время крейсер имел всего два восьмидюймовых орудия против шести куда более мощных немецких. Ну и третье, решающее, попадание пришлось в борт, ниже ватерлинии. Повреждение не то чтобы смертельное, но весьма опасное. Особенно с учетом предыдущих и того факта, что дистанция между кораблями сокращалась и «Лютцов», накатываясь паровым катком, скоро мог начать вести огонь фактически прямой наводкой.

Какие уж чудеса изобретательности и героизма проявили британские моряки, сказать трудно, но в тот критический момент они сумели частично восстановить управление. Руль выставили в нейтральное положение, корабль развернули с помощью машин и еще некоторое время перестреливались, сумев добиться трех попаданий и получив два в ответ. По сравнению с предыдущими ущерб от них оказался сравнительно невелик. Но, когда «Принц Ойген», прекратив перестрелку с эсминцами, развернулся наперехват, командир британского крейсера решил, что с него хватит. Одно дело вести перестрелку один на один, и совсем другое, когда тебя зажимают сразу два сильнейших противника. В безнадежный бой лезть не хотелось. Над трубами взвилось облако дыма, и корабль начал отходить. Хотя корабль имел сильный дифферент на нос, но все же сумел развить двадцать восемь узлов. Его не преследовали.

Эсминцы же, попытавшись изначально вмешаться, очень быстро прекратили это занятие. Их командиры сообразили, что днем сосредоточенный огонь двух тяжелых крейсеров практически не оставляет шансов выйти на дистанцию торпедного залпа, и предпочли вести перестрелку издали, просто связывая немецкие корабли боем. Им это даже удавалось какое-то время, более того, они нанесли незначительные повреждения «Хипперу», но вначале один получил попадание в надстройку, выкосившее четверть экипажа, включая командира, затем второму прилетело в борт, и, хотя пробоина была несколько выше ватерлинии, волны начали активно в нее захлестывать. Поврежденные корабли тут же вышли из боя, а их товарищи прикрыли подранков дымовой завесой. Сразу же после этого «Принц Ойген» пошел на помощь «Лютцову», а оставшиеся в строю эсминцы отступили, держась поодаль и не пытаясь больше лезть в бесперспективный поединок.

Разогнав путающуюся под ногами мелочь, крейсера двинулись к полузатопленному линкору, который, собственно, и был их целью. Тяжело поврежденный корабль не мог держать ход свыше четырех узлов и уйти шансов не имел. Погреба четырехорудийной носовой башни были затоплены, а сама башня обесточена. Вторая башня, изначально несущая всего два орудия, тоже не могла открыть огонь по настигающим линкор немцам. А самое паршивое, что абсолютно исправная кормовая башня не стреляла из опасения разрушить сотрясениями кое-как укрепленные переборки и вызвать новые затопления. И это, как оказалось, было ошибкой.

При приближении немцев командир линкора приказал открыть огонь, здраво рассудив, что сдадут переборки или нет – вопрос открытый, а вот немцы утопят их наверняка. Переборки выдержали – сотрясения от поочередной стрельбы оказались не столь уж и велики. Фонтаны воды взлетели совсем рядом с идущим головным «Ойгеном». Зрелище оказалось впечатляющим. Пожалуй, если бы приказ открыть огонь был отдан сразу, то получившие столь весомую поддержку крейсера имели бы шансы отбиться, но сейчас четырех орудий было явно недостаточно для того, чтобы остановить впавших в раж немцев. И даже когда на крейсере попаданием трехсотпятидесятишестимиллиметрового снаряда вдребезги разнесло и сбросило в море одну из башен, а вторую намертво заклинило, это уже ничего не изменило. Корабли чуть разошлись и, взяв британцев «в два огня», расстреляли линкор «Кинг Георг V», как мишень. Некоторое время он еще сопротивлялся, но затем, получив почти два десятка снарядов с подошедших на пистолетный выстрел немецких кораблей, начал погружаться. Сначала медленно, потом все быстрей, быстрей, и вот лишь огромные пузыри всплывают там, где только что сражался огромный корабль. Сразу после этого эсминцы развернулись и, не делая попыток оказать помощь барахтающимся в воде людям, ушли. Поле боя осталось за немцами.

Пока «Принц Ойген», лишившийся половины огневой мощи и потому имеющий сейчас достаточно низкую боевую ценность, подбирал из воды британских моряков, «Хиппер» и все еще борющийся с пожаром «Лютцов» двинулись к месту основного боя. А там события неслись вскачь, словно застоявшийся жеребец, и удержаться в седле не всем оказалось по плечу.

Противники перестреливались уже достаточно долго, и количество, в точном соответствии с законами диалектики, перешло наконец в качество, обе стороны добились попаданий. Артиллеристы оказались примерно одного класса, и процент точных выстрелов тоже выглядел почти одинаковым. У немцев вело огонь больше орудий, на стороне британцев имелось превосходство в калибрах. Неудивительно, что первыми дотянулись до врага немцы, но повреждения от прилетевших в ответ снарядов оказывались тяжелее.

«Принц оф Уэллс» горел. С момента начала боя он получил шесть попаданий с «Гнейзенау», и надстройкам линкора изрядно досталось. Однако пробил палубу только один снаряд, да и тот не причинил серьезного урона. Да, пожары – но контролируемые, и все шло к тому, что британские моряки с ними справятся. До сих пор корабль больше страдал от собственных технических проблем, чем от вражеских снарядов.

«Гнейзенау» досталось чуть серьезнее. Он получил всего три снаряда, но вес и соответственно мощность британских «чемоданов» оказались заметно выше. В результате и дыры, которые они делали, тоже получались крупнее. Тем не менее, хотя корабль и лишился двух орудий среднего калибра, на ситуацию это практически не повлияло. Те же разрушения надстроек, тот же пожар, правда, почти сразу потушенный, и – все. Линейный крейсер уверенно держался на курсе и продолжал бой. Самым неприятным оказалось даже не попадание, а близкий разрыв снаряда. Мощный гидравлический удар расшатал обшивку и вызвал поступление воды в трюм корабля, к счастью, незначительное, помпы справлялись с этой проблемой достаточно легко.

Ситуация в дуэли «Бимарк» – «Худ» развивалась по несколько иному сценарию. Два флагмана противоборствующих флотов, которых уже давно заочно сравнивали специалисты, считающие себя специалистами, и совсем не специалисты, наконец-то встретились лицом к лицу. «Золотого попадания», как в прошлом варианте истории, не случилось, и сейчас вопрос стоял, кто сможет дольше терпеть обстрел, чья броня толще, а артиллеристы лучше. По бронированию однозначно лидировал «Бисмарк», а вот артиллеристы у британцев оказались опытнее. Это и неудивительно даже – «Худ» всегда не только считался элитным кораблем, но и реально им был. Даже в мирное время он постоянно находился в море, а с первых дней войны еще и активно в ней участвовал. Его экипаж имел колоссальный опыт, заметно превосходящий немецкий. Только что построенный корабль, хоть и был укомплектован лучшими кадрами, все равно не мог похвастаться такой слаженностью, да и освоен был только в мирной обстановке. Так что закономерно, что имея примерно равное вооружение, немцы смогли ответить лишь четырьмя снарядами на семь вражеских.

Урон, причиненный британской артиллерией, оказался серьезен. Вышла из строя башня «Дора», ее броня выдержала удар снаряда, но орудия сместило и заклинило намертво. Кроме того, от контузии частью надолго выбыли из строя, а частью погибли все, кто находился в башне. Башня «Цезарь» некоторое время не могла вести огонь, поскольку находилась в самом центре мощного пожара, к счастью, быстро ликвидированного. Лопнула одна из цистерн с топливом, и теперь позади корабля оставался жирно-радужный мазутный след. Вышел из строя, не от вражеских попаданий, а из-за сотрясений от собственных залпов, носовой радар. Перебитая у самого основания, рухнула за борт мачта. И это еще не считая мелких повреждений, которых набралось немалое количество.

Впрочем, и «Худу» было грешно жаловаться на отсутствие внимания. Ставка Колесникова на его слабую палубу оправдалась, и немецкие снаряды наносили колоссальный ущерб. Вся носовая часть британского флагмана представляла сплошное море огня. Он рыскал на курсе, правда, не из-за повреждений, а из-за того, что из рубки то и дело ничего не было видно. Из-за этого же снизилась интенсивность его огня, а палуба в средней части вспухла горбом от мощного внутреннего взрыва. Постепенно начала падать скорость, и теперь британцы не смогли бы уйти, даже если бы очень захотели. Словом, два гиганта упорно и небезуспешно превращали друг друга в металлолом, и чем закончится их дуэль, оставалось загадкой.

Немецкие офицеры, находящиеся в рубке, то и дело оборачивались на Лютьенса, ожидая его приказа на прекращение боя, однако адмирал оставался спокоен. С тщательно скрываемым удовлетворением смотрел на корчащуюся в огне нарисованную на палубе свастику, и ждал. Чего – никто пока не знал, но он-то помнил, кто стал вершителем судеб в море. И уже продемонстрировал сегодня, на что способна палубная авиация. Ну, а кто не понял – его проблемы. Главное, продержаться до момента, когда «Граф Цеппелин» вновь сможет выпустить свою авиагруппу.

Они и держались. «Бисмарк» вообще оказался терпеливым кораблем, способным долго выдерживать обстрел – живучестью он отличался редкостной. Впрочем, скоро стало полегче. С кормы накатывались «Лютцов» и «Хиппер», и командиры этих кораблей сориентировались быстро. Заняв позицию с левого борта от «Принца Уэлльского», они, пользуясь тем, что линкор развернул башни в противоположную сторону, нагло сблизились и начали практически безнаказанно его обстреливать. Разумеется, командиру британского линкора пришлось реагировать, но это привело лишь к тому, что эффективность «размазываемого» по трем кораблям и так-то не слишком плотного огня упала почти до нуля.

Теперь «Принц оф Уэллс» шел сквозь лес разрывов, и даже неискушенному в морских делах человеку было ясно – рано или поздно он свое получит. Закономерно возросло количество попаданий, появились новые очаги пожаров. Словом, бой с троими противниками оказался непосильной ношей. Сейчас британцы находились практически в той же ситуации, что и потопленный ими «Адмирал граф Шпее», и она им совсем не нравилась. А главное, им никак не удавалось стряхнуть наглецов с хвоста. И «Худ», слишком занятый противостоянием с «Бисмарком», сейчас ничем не мог им помочь.

Две извергающие пламя, окутанные густым, едким дымом эскадры продолжали идти на запад, слишком занятые друг другом, чтобы обращать внимание на что-либо еще. Неудивительно, что пикировщики, поднявшиеся наконец-то с «Графа Цеппелина», смогли подобраться к месту боя, не привлекая лишнего внимания. К тому же эффективной работе зенитной артиллерии мешал дым от собственных пожаров. Неудивительно, что когда «юнкерсы» буквально свалились на голову британцам, те не смогли оказать эффективного сопротивления. Правильно сориентировавшись, летчики выбрали в качестве мишени «Худ» и добились шести попаданий. Этого оказалось достаточно.

Бронирование палуб сильнейшего в мире линейного крейсера конструкторы изначально спроектировали неправильно. Это уже подтвердили снаряды «Бисмарка», и сейчас порочная британская система защиты вновь подвела моряков. Остановить бомбы тонкая сталь не смогла, и взрываться они начали уже внутри корабля. Зрелище получилось феерическое.

Из бортов «Худа», последовательно от носа до кормы, изо всех щелей начали вырываться фонтаны огня. Затем одна за другой взорвались башни, и, наконец, весь корабль раскрылся изнутри, как цветок. Все это заняло считанные секунды и, когда пламя опало, на том месте, где только что рассекал волны могучий и самый красивый в мире боевой корабль, осталось лишь расползающееся мазутное пятно да несколько мелких обломков. Немецкие самолеты вышли из атаки, достойной войти в учебники по военно-морскому искусству, без потерь. Правда, один самолет до «Цеппелина» все же не дотянул и совершил вынужденную посадку на воду, но тут виной не огонь британских зениток, а поломка двигателя, поэтому летчика удалось подобрать.

Очевидно, мгновенная гибель флагмана произвела на экипаж «Принца Уэлльского» неизгладимое впечатление. Во всяком случае, он даже не попытался продолжить бой, а, выжимая все, на что способны были его машины, рванул прочь. Увы, его скорости для этого оказалось недостаточно, и гром орудий не прервался ни на минуту. Еще через час ожесточенного боя лишившийся всех орудий главного калибра и расстреливаемый в упор британский корабль начал ложиться на борт и вскоре перевернулся. Из его экипажа удалось спасти чуть более трехсот человек, и на этом самое тяжелое с начала войны морское сражение закончилось.

Выйдя на полуразрушенный мостик все еще дымящегося линкора, Колесников осмотрелся вокруг и снял фуражку. Пальцы скользнули по неприятно мокрой ткани, и только сейчас он понял, что вспотел, как мышь. Спине от ветра моментально стало холодно, однако, прежде чем идти переодеваться, следовало принять доклады, сориентироваться и отдать приказы. Впрочем, решение было единственным – идти домой. Вопрос только, в какой порт.

Расклады оказались не то чтобы катастрофическими, но и не самыми лучшими. Все корабли, кроме авианосца, имели серьезные повреждения, все корабли линии – подводные пробоины. Снарядов на «Бисмарке» осталось по восемь-десять на орудие, у остальных тоже не лучше. К счастью, несмотря на потерю части топлива, его все еще оставалось в достатке, и Колесников принял решение возвращаться в Киль. Приказ его был исполнен в точности и с энтузиазмом – устали все, и люди, и корабли. Переход до базы прошел без проблем, если не считать за таковую небольшой шторм, однако наложенные на пробоины пластыри выдержали удары волн. Преследовать же их у британцев было фактически некому, практически все быстроходные корабли уже лежали на дне, а гоняться за немецкой эскадрой с тихоходными «нельсонами», даже сейчас, учитывая полученные немцами повреждения, было занятием неблагодарным. В результате все шесть кораблей вначале благополучно отошли за завесу германских подводных лодок, после чего могли больше ничего не опасаться. Уже успевший стать в Германии, да и во всем мире, легендой, рейд закончился.

– Ты глянь, как они меня! Две недели успокоиться не могут.

– А чего ты хотел? – поинтересовалась Хелен, усаживаясь на подлокотник кресла и ловко забирая из рук адмирала британскую «Таймс». Несмотря на войну, достать вражеские газеты, причем свежие, всего-то трехдневной давности, для тех, кто имел право на их чтение, сложности не представляло. – Действительно. Пират и военный преступник, надо же.

– Да пускай их, – махнул рукой Колесников. – Что им еще остается? Только щериться из подворотни. У вас, у русских, кажется, говорят, собака лает – ветер носит?

– Так и говорят, – кивнула девушка. – Ты поразительно быстро осваиваешь язык. А говорят, что он сложный.

Еще бы, подумал адмирал. Особенно если учесть, что я его изначально лучше тебя знаю. Вслух же, уходя от скользкой темы, сказал:

– Я вообще способный. Кстати, мы через полчаса выезжаем. Ты не забыла еще?

– Ой! – и Хелен заметалась так, что, показалось, будто по комнате пронесся небольшой ураган. Колесников улыбнулся. Как мало надо журналисту для счастья. А всего-то пообещал устроить ей интервью лично с фюрером. Тот, кстати, сам намекнул, что не против – хорошо понимал, что лишнее появление в прессе, особенно если оно завязано на модного и еще не успевшего примелькаться журналиста, всегда хороший ход для политика. А может, это ему Гиммлер деликатно подсказал – он что-то последнее время с Геббельсом не слишком в ладах, так что мог сделать легкий пиар даме, к Министерству пропаганды отношения не имеющей. Почему не воспользоваться ситуацией, если тебе это ничего не стоит? Так что давай, звезда журналистики, собирайся. Это мужчине и военному достаточно мундира, а тебе только макияж накладывать куча времени уйдет. И, кстати, поторопиться придется – вон, уже Вальман приехал…

Акулы пера на приеме у фюрера к новенькой в своих рядах относились спокойно-безразлично. Ну подумаешь, еще одна мелкая звездочка… Так продолжалось ровно до тех пор, пока журналисты задавали дежурные вопросы и получали на них дежурные ответы, а вот после этого они все дружно начали смотреть на Хелен, как на врага народа. Почему? Да потому, что она в течение пятнадцати минут находилась в одном кабинете с Гитлером, да и не только с ним, и получала такой материал, за обладание которым любой из ее коллег готов был сожрать собственные ботинки, да еще и не вынимая из них носков трехнедельной выдержки. Увы, увы, теперь им оставалось лишь злобно скрипеть зубами да поминать нехорошими словами и саму Хелен, и ее хахаля, устроившего ей такую протекцию. И прекрасно понимать, что сделать они ничего не смогут, даже в своей газете облаять, ибо есть официальное распоряжение, в каком ключе надо подавать материалы про знаменитого адмирала Лютьенса. И что даже на самой девушке зло не сорвешь, ибо – чревато. Вот оно, преимущество диктатуры, это вам не Америка, здесь за слова, если что, отвечать придется.

Впрочем, интервью скоро кончилось, после чего Хелен деликатно выпроводили. Были темы, что называется, не для широкой общественности, и Колесников поймал себя на мысли, что в этот раз его вызвали на совещание, будто такое приглашение было само-собой разумеющимся. Похоже, ему удалось наконец зацепиться в верхушке Третьего рейха. Правда, неясно пока, в каком качестве, но это уже детали. События явно выходили на финишную прямую, и диспозиция его устраивала.

Первым докладывался новый глава Абвера, пришедший на смену покойному Канарису. Сухой, похожий на потрепанного жизнью грифа, невысокий человечек. Абсолютно неприметная личность, и столь же малозначащая. Да, профессиональный разведчик, но и только. Фактически он подчинялся Гиммлеру, тот раскладов даже не скрывал. Впрочем, в чем-то это давало и плюсы, еще одной фигуры, которая может иметь свои цели, никто сейчас не желал.

Согласно докладу, дела у британцев обстояли не то чтобы очень. Это, впрочем, и так было ясно, однако сейчас появились наконец конкретные детали. Германская авиация действовала грамотно, методично перемалывая оборону противника. В настоящее время практически перестала существовать сеть радарных станций на восточном побережье, и в результате эффективность работы британской истребительной авиации резко снизилась. Теперь они уже не могли заранее узнавать о появлении немецких самолетов, и все чаще их жгли еще на земле, да и удары по авиастроительным заводам становились более эффективными. Сопротивление слабело, а с ним вместе уменьшались и потери немецкой авиации.

На море тоже все складывалось хорошо. После лихих рейдов и средиземноморских успехов, британский флот лишился наиболее ценных кораблей. Сейчас у них оставалось старье времен прошлой войны – четыре линкора типа «Королева Елизавета» и два типа «Ройял Соверен». Вооружены они, конечно, были серьезно, но на этом их достоинства кончались. Характеристики этих линкоров – скорость, защита, автономность – современным условиям уже не соответствовали. Два линкора типа «Нельсон», конечно, были помощнее, но их изначально невысокая, всего двадцать три узла, скорость и предельная изношенность механизмов серьезно ограничивали возможности кораблей. Восемь старых линкоров, два из которых, вдобавок, оказались намертво блокированы в Средиземном море, даже при поддержке все еще довольно многочисленных крейсеров и эсминцев, не та сила, что гарантирует неприкосновенность островов. Оставались, правда, еще три корабля типа «Кинг Георг V», но все они, хоть и спущенные на воду, еще не были введены в строй. Быстро довести их до ума и подготовить экипажи у британцев никак не получалось, а посылать в бой недостроенный корабль чревато. Об этом свидетельствовали и опыт «Жан Бара», и неудача «Принца Уэлльского».

Ну и на фоне всего этого рухнула наконец экономика островитян. После того, как линкоры немцев прорвались в море, страховки транспортных кораблей взлетели до небес. Действия подводных лодок, может, и наносили им заметно больший урон, но наглядная демонстрация возможностей немецкого флота разом показала всему миру, что Британия уже не контролирует океан. Пропагандистский удар оказался для морской торговли страшнее торпед, разом сделав ее невыгодной, и теперь река поставок превратилась в еле-еле сочащийся ручеек, везущий совершенно недостаточное число грузов по запредельным ценам. Для государства, полностью зависящего от внешних поставок, это означало начало конца.

Американцы, как и предполагалось, в такой ситуации цепляться за бывшую метрополию не стали. Невыгодно. Убирать уже завезенную технику и вывозить «добровольцев», правда, тоже, но риск преждевременной войны с ними практически исчез. Все милитаристские потуги Рузвельта блокировались сенатом, в котором резко укрепились позиции изоляционистов. Словом, успехи немцев были налицо. Зато зашевелилась Япония, которая была отнюдь не против малость потрепать раненого льва и прихватить под шумок оставшиеся практически без защиты британские колонии. Их посол уже дважды за последнюю неделю бывал на приеме у фюрера и недвусмысленно намекал ему на это, но Гитлер пока отмалчивался. Создавалось впечатление, что он не слишком хорошо представлял себе, как относиться к потугам ненадежного восточного союзника, и потому старательно тянул время.

После окончания доклада разведчика отправили подождать за дверью, и пришел черед Лютьенса. Адмирал постарался быть краток, сообщив расклады по флоту, которому в предстоящей операции «Морской лев» выпадала едва ли не главная роль – обеспечение высадки армии вторжения. В том, что она победит, никто не сомневался. В конце концов, с начала войны британцев жестоко били уже не раз. Слабым местом оставалась переброска людей и техники через проливы, но сейчас это стало делом вполне реальным.

Однако, как и у англичан, у немцев с флотом тоже не все обстояло гладко. Только что вернувшиеся из похода корабли нуждались в серьезном ремонте, «Шарнхорст» все еще стоял в доке, а спешно достраиваемый «Тирпиц» никак не могли ввести в строй. Да и французы, чье участие планировалось, не восстановили пока свою рухлядь. Тем не менее, в течение трех месяцев немецкий флот должен был набрать силу. В этом случае он и сам по себе уже оказывался в состоянии угрожать побережью Британии или хотя бы окончательно ее блокировать.

А вот что смогут выставить французы, оставалось не вполне понятным. Два трофейных британских линкора – да, весьма вероятно. Планы, используя в качестве «донора» артиллерии главного калибра «Куин Элизабет», восстановить «Рэммилс», выглядели достаточно реалистично. «Резолюшн» и вовсе заканчивали приводить в порядок. Оба этих корабля загнали в итальянские порты. Дуче покочевряжился, конечно, однако за ремонт макаронники взялись – деньги они любили. Для обоих трофейных линкоров уже сформировали немецкие экипажи – с кадрами у французов по-прежнему была проблема. «Страсбург» и «Дюнкерк» также к сроку отремонтировать успеют. «Ришелье» французы всеми силами поддерживали в приличном состоянии. Хуже обстояло дело со старыми линкорами. «Прованс» привести в норму не успевали в любом случае – повреждения подводной части старого линкора были слишком велики, а французам банально не хватало ремонтных мощностей. «Лоррэн» приводили в порядок итальянцы, так что успеют. Повреждения «Бретани» в последней операции и вовсе оказались незначительны, поэтому корабль полностью сохранил боеспособность.

Впрочем, использование этой троицы в операции не предусматривалось в любом случае, старые корабли должны были усилить оборону Гибралтара, блокируя попытки британских линкоров прорваться в метрополию. И если для серьезных операций устаревшие корабли подходили мало, то в обороне, при поддержке береговых батарей, они все еще оставались грозной силой.

Что еще? Итальянский флот. Для чего существует австрийская армия? Чтобы в Европе каждый мог найти, кого наверняка сможет побить. Для чего существует итальянский флот? Ну, австрийцам тоже надо кого-то бить. Шутка старая, но в отношении итальянцев по-прежнему актуальная. При всей своей кажущейся мощи итальянский флот показал себя крайне малоэффективным. Так что его в анализе Колесников упомянул вскользь, и возможность его участия в предстоящем деле даже не рассматривал.

Итак, от одного до трех линкоров с пятнадцатидюймовой артиллерией, два линейных крейсера – серьезная помощь, если все пойдет нормально, конечно. Общим итогом от трех до пяти линкоров, все примерно одинаково вооруженные, четыре линейных крейсера, три авианосца, один «карманный линкор» («Шеер» все еще свирепствовал на юге, пополняя запасы в Аргентине, где впечатленные эффективностью немецкого флота аборигены прогибались, как могли), плюс крейсера и эсминцы, плюс подводные лодки… Мысль о том, что проливы, особенно при обеспечении господства в воздухе или хотя бы авиационного прикрытия, можно и нужно форсировать, становилась все более реальной.

В общем, после активных обсуждений, в которых основными действующими лицами оказались профессионалы, то есть Геринг и Колесников-Лютьенс, сроки операции было решено утвердить. Утвердили и командующих. Как и в случае с Гибралтаром, общее руководство номинально осуществлял Гитлер, ответственность за флот возлагалась на Лютьенса, авиацией взялся руководить непосредственно Геринг. Труднее всего оказалось подобрать кандидатуру на роль командующего сухопутными силами – фельдмаршалов в Германии хватало. Ну а когда обсуждение зашло в тупик, Колесников как бы между делом упомянул Роммеля. Кандидатура человека, хоть и помладше званием, зато доказавшего свой полководческий талант и, вдобавок, пользующегося благоволением Гитлера, оказалась устроившей всех компромиссным вариантом. Звезда Лиса Пустыни продолжала свое восхождение.

Когда все уже расходились, Гитлер жестом остановил Колесникова и, после того, как за спиной замешкавшегося на миг, скорее всего, от любопытства, Гиммлера закрылись двери, спросил:

– Скажите, адмирал, сроки восстановления нашего флота реалистичные? Или вы их сообщили исходя из политических соображений?

Взгляд бесноватого фюрера был холодно-жестким. (Кстати, а почему бесноватого? До сих пор он производил на Колесникова впечатление умного и адекватного человека.) Колесников, тем не менее, выдержал его не дрогнув.

– Я не враг своему здоровью и на покалеченных кораблях в море не выйду.

– Верю, – усмехнулся Гитлер. – Именно поэтому и спрашиваю. Все, включая Редера, в один голос утверждали, что на полное восстановление их боеспособности потребуется минимум полгода.

– Три… месяца, – раздельно произнес адмирал.

– И как вам этого удалось добиться?

– Очень просто. Я поставил срок и пообещал, что если не успеют, то будут выполнять ту же работу, но уже в качестве заключенных концлагеря. Что я не склонен шутить серьезными вещами, знают все, поэтому мне поверили.

– Вот как… И откуда вам в голову пришла столь здравая идея?

– Позаимствовал у русских. Сталин, насколько мне известно, именно так наказывает провинившихся. Я слышал, это разом дает людям силы на любые подвиги.

– Гм…

Пожалуй, ему удалось озадачить Гитлера. Тот размышлял несколько минут, затем рассмеялся, не натянуто, а вполне искренне:

– Даже у этих унтерменшей есть чему поучиться. Только, к сожалению, не все будет зависеть от работающих на верфи. Поставки оборудования, как я знаю, ведутся по согласованному графику, и тот же Крупп вряд ли будет его менять ради ваших желаний.

– Мы ведем войну, или мне это показалось? В конце концов, за саботаж у нас предусмотрен все тот же концлагерь.

На сей раз ему удалось смутить Гитлера. Тот на несколько секунд замялся, не зная, что сказать. Ну да, крупные корпорации, олигархи этой эпохи, позволили ему прийти к власти. И в отношении этих людей кажущийся всесильным фюрер имел не так много рычагов влияния. Ну что же, а вот сейчас…

– Мой фюрер, разрешите?

– Говорите, адмирал, – потухшим голосом ответил Гитлер, прерывая тягостную паузу.

– Мой фюрер, кем бы ни были эти люди, какими бы деньгами ни ворочали, их реальные возможности не столь уж и велики. У них могут быть горы оружия на складах, но нет банальной роты автоматчиков, которая запросто войдет в поместье и организует самоубийство пятью выстрелами в голову. А у меня под рукой корпус морской пехоты. Головорезы, которые выполнят любой мой приказ. Поэтому, если кто-то рискнет пойти против интересов Германии, то вам достаточно сказать, в чем они заключаются.

Он рисковал, невероятно рисковал. Вся его эскапада сводилась к единственному допущению: ни одному диктатору не нравится ограничение собственной власти. А корпорации делали именно это, причем считая такие расклады само собой разумеющимися. Все так, но если он, Колесников, ошибается, оценивая возможную реакцию Гитлера… Тогда проще застрелиться самому – выйдет хотя бы не так болезненно.

А Гитлер стоял и думал. И молчал. Очень долго думал, очень страшно молчал, и даже когда адмирал выходил из кабинета, лицо фюрера по-прежнему было отрешенное…

– Пора?

– Да, Хелен, пора, – Колесников отпустил девушку. – Извини, но… это мой бой.

Хелен только вздохнула и отвернулась. Наверное, чтобы он не увидел слез. Боги, с каким удовольствием он бы никуда не уходил, просто остался здесь – и все. Но – увы, адмиралы в бой не посылают, а ведут, и машина, ожидающая его, чтобы отвезти на аэродром, была зримым воплощением этой истины.

Три месяца пролетели, как один день. Колесников мотался по континенту как проклятый – налаживал взаимодействие, следил за ремонтом кораблей и подготовкой транспортов, вешал (иногда в буквальном смысле этого слова) бюрократов, от недалекого ума ставящих палки в колеса. На фоне всего этого организация дырок в головах некоторых излишне много о себе мнящих деятелей прошла так, сравнительно мелким эпизодом. Самые богатые люди Германии и предположить не могли, что кто-то решит поговорить с ними так… радикально. Ну а те, кого поставили руководить национализированными предприятиями, хорошо понимали теперь, чем для них закончится попытка обрести лишние вольности.

Надо сказать, цели своей Колесников добился. Власть в Германии стала куда более централизованной, чем раньше. Может, ее действия теперь стали даже эффективнее и опаснее, но зато система оказалась куда более уязвимой. Убери тех, в руках кого сконцентрированы нити управления огромным и невероятно сложным хозяйством, и все здание немецкой военно-промышленной машины попросту рухнет. Или забуксует, что непринципиально. В случае войны между Германией и СССР такая возможность может оказаться весьма кстати, хотя если удастся все задуманное, до столкновения не дойдет.

Однако все это потом, а сейчас последний бросок. Флот готов к высадке десанта на Британские острова, войска уже грузятся на десятки транспортов. И Британии, сотни лет портившей всем жизнь, когда интригами, а когда и силой оружия, вскоре придется на собственной шкуре ощутить, чем заканчиваются подобные игры. Если, конечно, у него все получится. Он не имеет права проиграть.

– Иди. Иди, не стой. Просто возвращайся.

Колесников кивнул и решительно распахнул дверь. Уже выходя, услышал, что она сказала ему вслед, и смысл фразы дошел до него только в машине, по дороге на аэродром. И весь полет он пребывал в глубокой задумчивости, с трудом реагируя на происходящее вокруг, ибо Хелен сумела-таки огорошить его напоследок. Вот так, а он-то, загруженный делами и живущий в бешеном ритме, даже и не знал, что происходит. Да и внимания не обращал, идиот!

Вот так вот, флотоводец доморощенный. Будет у тебя ребенок. Кто? Да бог знает, УЗИ в этом мире еще не изобрели. А Хелен, конечно, хороша, не могла раньше сказать. А может, и к лучшему, что не говорила. А может… Черт, черт, черт! В таких расстроенных чувствах он не был еще никогда. Даже в своем времени – там, по молодости, все воспринималось иначе, и реальность происходящего он начал осознавать куда позже. А сейчас известие выбило его из колеи надолго и качественно. Черт!

Для того, чтобы свыкнуться с происходящим, ему потребовалось несколько часов и много-много рутинной, но крайне необходимой работы. И все равно, когда на следующее утро флот вторжения вышел из гавани, а навстречу ему из французского Бреста двинулась эскадра адмирала Жансуля, он чувствовал себя не в своей тарелке.

Пожалуй, со времен Великой Армады на Британию не надвигалась мощь, реально способная уничтожить это государство. Сотни лет островное расположение служило империи надежным щитом – и вот, свершилось. Правда, необходимость идти двумя эскадрами делала каждую из них по отдельности весьма уязвимой, но деваться было некуда – переход, даже под прикрытием авиации, мог стоить очень дорого. С другой стороны, если англичане разделят свой флот, то их эскадры окажутся слабее каждой из немецких групп, а если попытаются всеми силами навалиться на одну, то вторая сможет в относительно комфортных условиях достигнуть их побережья. В общем, риск, но риск вполне оправданный. Во всяком случае, именно так должны считать британские адмиралы. Тем более, не зная, что джокера в рукаве Колесников все же припас.

Что его ловушка сработала, он узнал очень быстро. Британский флот, выходя с базы Скапа-Флоу, угодил под сосредоточенный удар подводных лодок. Два десятка субмарин за три дня до этого скрытно выдвинулись и заняли позиции. Мальчики Дёница хорошо знали свое дело и, в отличие от британцев, предпочитающих занимать позиции в море, не имели ничего против того, чтобы хамски потревожить врага в любой точке мира. Ну, рейд, ну, опасный… И что? В конце концов, одному из них удалось как-то пробраться в эту самую гавань и под носом у британцев прямо возле пирса торпедировать линкор. Так почему бы и не повторить, тем более что сейчас все выглядело куда проще. К тому же любой размен оказывался выгоден. Подводных лодок у немцев сейчас имелось куда больше, чем у англичан, – Дёниц, когда получил дополнительное финансирование, развернулся по полной, до пфеннига выжимая из поставщиков потребные ему ресурсы.

Все же он был идеалистом и чуточку фанатиком, этот идеолог подводной войны, и находился сейчас на своем месте. Главное, не пускать таких на самый верх, а то начнутся совершенно ненужные перекосы, и вместо сбалансированного флота получится черте что. А так – максимальный выхлоп при разумных затратах. И людей себе он подобрал под стать, таких же фанатиков и сорвиголов. Ничего удивительного, что когда планировалась операция и решали, кто полезет к дьяволу в зубы, ему пришлось еще и отбрыкиваться от желающих.

Британцы подобной наглости не ждали и поплатились за это. На дно отправились эсминец и крейсер, а линкор «Ривендж» получил целых три торпеды. Как ни странно, несмотря на полученные повреждения, корабль остался на плаву, но тут дело было не в его исключительной прочности, а в случайности. Корабль атаковали сразу несколько субмарин, и в результате он поймал две торпеды в левый и одну в правый борт. Затопления оказались весьма обширными, но достаточно равномерными, что не дало линкору перевернуться и позволило самостоятельно вернуться в гавань. Тем не менее, из грядущего боя он оказался исключен. Немцы потеряли от глубинных бомб, щедро разбрасываемых эсминцами, четыре субмарины.

Кстати, британские подводные лодки, числом аж две, встретились и немецким кораблям, о чем адмиралу своевременно доложили. Атак не последовало, у британцев такие действия считаются личным делом командира. Весьма порочная практика, хотя сейчас это было только к лучшему. На всякий случай, сопровождающие основные силы эсминцы сбросили глубинные бомбы, и на том вопрос закрылся. Никого не потопили, естественно, но профилактика – великая вещь.

Узнав о выходе британского флота и его курсе, Колесников остался доволен. Противник купился на кажущуюся простой логику. И двинулся британский флот наперехват как раз формально более слабой северной группы. Весьма опрометчиво, учитывая, что как раз ее возглавлял человек, который британцев уже неоднократно бил, и при куда худшем соотношении сил. Возможно, ненависть взыграла, возможно, желание уничтожить более опасного врага, а может, они еще рассчитывали позже договориться с французами. Неважно. Главное, все шло, как задумано.

Реальность – штука интересная, и встречается двух видов – объективная, не зависящая от мировосприятия людей, и субъективная. А вот с последней как раз сложнее.

Субъективная реальность формируется не столько из реальной картины мира, сколько из желаний человека и имеющейся у него информации, часто фрагментарной и никогда не полной. В чем-то она совпадает с реальностью объективной, в чем-то нет, но главное, люди в своих расчетах оперируют именно ей. И соответственно допускают ошибки. Так произошло и сейчас.

То ли из-за спеси, то ли от недооценки противника, а может, просто не имея достаточных сведений, британцы упустили из виду сразу два важных момента. Во-первых, они не задались вопросом, почему обе эскадры вышли практически одновременно, тогда как расстояние, которое им надо было пройти, различалось в разы. А во-вторых, им стоило бы подумать, почему немцы выбрали не самый благоприятный для похода период, когда шторм и низкая облачность мешают высадке войск и действиям авиации, притом что в ней немцы сейчас имели определенный перевес. Последнее обстоятельство имело смысл только в случае, когда флоту предстоит действовать на значительном удалении от баз, когда поддержка с неба не может быть гарантирована, а не при высадке десанта через узкий пролив. Увы, британские адмиралы не уделили должного внимания этим вопросам, что дорого им обошлось.

На самом деле на транспортные корабли, которые шли с эскадрами, были посажены только войска второго эшелона. Те же, кому предстояло идти в первой волне десанта, без особых удобств разместились на авианосцах и, частично, на линейных кораблях и крейсерах. Тем не менее, никто не роптал – солдатам сразу же объяснили, что, если возникнет угроза, быстроходные военные корабли имеют неплохие шансы уйти и спасти тем самым шкуры пассажиров. Более комфортабельные, но менее быстроходные лайнеры такой возможности, увы, не предоставляли. Для Колесникова же главным было то, что сейчас вся эскадра могла без особых проблем развить ход больший, чем старые британские линкоры, а значит, легко избежать опасной встречи.

Сразу после того, как стало ясно, что британцы получили сведения об их выходе в море и сами выползли навстречу, эскадра Колесникова разделилась. Транспортные корабли под охраной эсминцев ушли в неприметный фиорд, где не так давно оборудовали нечто вроде временной базы, способной приютить на несколько дней большую группу судов, обеспечив их при этом зенитным прикрытием. Для этого там разместили несколько батарей и построили временный аэродром, на который спешно перебазировали полсотни «мессершмиттов». Ну а тяжелые боевые корабли, выйдя на просторы Атлантики, немедленно взяли севернее и, обойдя стороной предполагаемый маршрут британской эскадры, заложили широкую дугу с тем, чтобы в известной лишь одному Колесникову (даже Жансуль получил сведения, уже выйдя в море, когда вскрыл лежащий в сейфе пакет) точке рандеву встретиться с французами.

Эскадре Жансуля тоже пришлось разделиться, правда, не так радикально. Транспорты, охраняемые двумя трофейными линкорами, крейсерами и эсминцами, неспешно продолжили свой путь. От старых британских кораблей Колесников в предстоящем деле особого проку не видел. Во-первых, они еще не были как следует освоены экипажами, и эффективность кораблей в бою ему казалась весьма сомнительной. Ну а во-вторых, скорость «Резолюшна» и «Рэмиллиса» (ныне «Фридрих Великий» и «Мольтке» соответственно) связывала бы флот по рукам и ногам. Так что с этой парочкой немецкий адмирал расстался легко и безболезненно, зато, первым прибыв на место, нервничал до тех пор, пока на горизонте не появились дымы французской эскадры. Сколько он тогда сжег драгоценных нервных клеток, так и осталось тайной для окружающих – подчиненные должны видеть отца-командира бодрым и уверенным в себе. Приходилось соответствовать моменту, хотя, конечно, под конец он малость перегорел и начал относиться к происходящему с несвойственным ему ранее оттенком немецкого фатализма.

Вот так, пока англичане в тщетной попытке объять необъятное рыскали на северо-западе, восточнее Британских островов собралась внушительная сила, состоящая из трех авианосцев, трех линкоров, четырех линейных крейсеров и трех крейсеров тяжелых, включая «Лютцов». Появление этой угрозы британцы прошляпили, и Колесников намерен был извлечь из ситуации максимум пользы.

Вначале адмирал с присущей ему уже вошедшей в немецкий военно-морской фольклор храбростью, переходящей в наглость, решил было высадить десант прямо в Лондоне. А что? Войти в устье Темзы, разнести все в дребезги из орудий… Однако, по зрелому размышлению, от идеи такой пришлось отказаться. Красиво на бумаге, конечно, и весьма симпатично с точки зрения пропаганды, но по факту обречено на провал. Хотя бы потому, что войск в столице Великобритании расквартировано много, подкрепления тоже перебросят, случись нужда, быстро, и десант сбросят в море, а сами корабли при этом окажутся крайне уязвимы. Нет, следовало выбрать что-то стратегически важное и в то же время не слишком защищенное.

Выбор пал на Монтроз. В прошлый раз этот маленький портовый город в Шотландии планировался в качестве мишени для воздушного удара, сейчас же он выглядел крайне привлекательно с точки зрения задуманного Колесниковым маневра. Сам по себе городишко так себе, ценности почти не представляющий, но зато расположенный менее чем в сотне километров от Эдинбурга. А столица Шотландии – это уже серьезно, никто ее просто так не отдаст. Стало быть, войска для ликвидации угрозы начнут перебрасывать, снимая с других направлений, и флоту тоже придется сюда идти. С флотом можно поговорить накоротке, что же касается всего остального… Пока еще британцы поймут, что имеют дело с отвлекающим маневром, пока развернутся, у основных сил десанта будет возможность для сравнительно комфортной высадки. И, как говаривал незабвенный Карлсон, вот тогда мы похохочем.

Высадка прошла без сучка, без задоринки. Местные еще даже не поняли, что произошло, а по улицам их города уже ходили немецкие патрули, а на окраине спешно возводились полевые укрепления. Суда, стоящие в порту, были захвачены. Колесников жалел только, что, даже набив людей, как сельдей в бочки, смог перебросить сюда меньше шести тысяч человек. Из тяжелого вооружения – только противотанковые «колотушки» калибром тридцать семь миллиметров, против британских «Матильд», откровенно говоря, слабоватых. Впрочем, и это было серьезно, особенно учитывая, что удалось захватить без боя размещенные в порту зенитные батареи. Теперь оставалось лишь изобразить активность, выслать несколько разведгрупп в направлении Эдинбурга, чтобы пошумели и заставили противника нервничать, и надеяться, что британцы продолжат играть по чужому сценарию, не внося в него своих правок, способных поломать Колесникову все расклады.

Английский флот появился через сутки. Почти все, что осталось у Британии, не считая недостроенных «Королей» и намертво застрявших в Средиземном море линкоров «Уорспайт» и «Малайя». Пять устаревших, но все еще мощных линкоров и силы поддержки, в условиях большого сражения, скорее, моральной. Выстроившись колонной, они паровым катком надвигались на немцев. Впереди – «Нельсон» и «Родни», за ними «Бархэм» и «Вэлиент», замыкал колонну «Ройял Соверен». Крейсера, как обычно, держались чуть в стороне.

Колесников вел им навстречу две колонны кораблей. В одной – три линкора, ее он вел лично, в другой – четыре линейных крейсера под командованием перенесшего свой флаг на «Дюнкерк» Жансуля. Остальные артиллерийские корабли охраняли авианосцы, в условиях непрекращающегося шторма практически бесполезные и притом весьма уязвимые. Сейчас, как и много лет назад, исход дела решали не самолеты и подводные корабли, а старая добрая артиллерия. У кого будут крепче броня и нервы – тот и победит.

Колесников, разглядывая своих визави в бинокль, с каменным лицом оценивал расклады. По силуэтам перестроившихся уступом британских кораблей то и дело пробегали цепочки огней – носовые башни начали пристрелку. Судя по тому, что их снаряды пока ложились на порядочном удалении, в шторм тяжело было работать даже артиллеристам этих монстров. Конечно, ветер постепенно слабел, и того буйства стихии, как три-четыре дня назад, уже не наблюдалось, но все равно качка была ощутимая. Немцы пока огня не открывали – рано, незачем тратить зря снаряды. Тем более, линейные крейсера немецкой постройки в такую погоду по-прежнему вели себя «не очень». Башни, правда, теперь не заливало, но все равно корабли изрядно валяло на волне. Так что ждать, пока не сократится дистанция, а уж потом можно будет показать всем, кто здесь главный.

Вообще же, корабли, идущие под немецким флагом, был хоть и не однотипны, но вполне сравнимы по возможностям. Примерно одна скорость хода, водоизмещение (самый большой – «Тирпиц», самый маленький – «Ришелье»), защита и вооружение. Разве что у французского корабля главный калибр располагался в двух расположенных в носовой части четырехорудийных башнях, а у немецких по классической схеме. В остальном же один в один, по восемь пятнадцатидюймовок. С линейными крейсерами, правда, дело обстояло иначе, пересортица там была серьезная, но тут уж никуда не деться. Школа кораблестроения совершенно разная, плюс модернизации, и только бой покажет, решения чьих инженеров лучше.

Английские линкоры типа «Нельсон» были вооружены шестнадцатидюймовыми орудиями. Серьезно, если не учитывать легкие снаряды и откровенно неудачное расположение. На контркурсах из трех башен действовать могло только две, третья же имела ограниченные секторы обстрела и могла работать лишь по борту. Остальные корабли несли по восемь пятнадцатидюймовых орудий и, теоретически, были равны своим немецким собратьям. Опять же, если не учитывать защиту времен прошлой войны, которую никакие модернизации не могли довести до современного уровня. Но главное – скорость! Британская эскадра и в спокойную-то погоду едва плелась на двадцати узлах, и немцы имели здесь полуторное преимущество, а значит, выбирали условия, на которых будут драться.

Колесников бросил взгляд на свой личный флаг. Подарок фюрера, чтоб ему ни дна, ни покрышки. Чувство юмора у Гитлера, что ни говори, имелось, только весьма специфическое. Черное полотнище с черепом и костями. Лично дизайн разработал. Можно сказать, эксклюзив. Сказал, если вас считают пиратом – значит, пускай получат пирата. И ведь в логике не откажешь. Пришлось поднимать. А самое интересное, подчиненные восприняли это как должное. Так что в бой он шел под классическим «Веселым Роджером». Оставалось надеяться, что флаг этот героически сгорит, иначе моргнуть не успеешь, как историки перед будущим поколением ославят.

– Ну что же, начинаем вальсировать, – буркнул он под нос. – Всем пройти в рубку, не хватало еще получить случайный осколок.

Немецкие офицеры послушались беспрекословно, и даже недовольную физиономию никто не скорчил, как не преминули бы сделать их русские коллеги. Храбрость-то у них одна, а вот менталитет разный, и в бою железная дисциплина ничем не хуже бесшабашной лихости. С лязгом захлопнулась тяжелая дверь, отрезая их от внешнего мира. Ну что же, теперь можно было и потанцевать.

То, что кто-то, сейчас уже не вспомнить конкретного имени, из немецких офицеров еще дома назвал вальсом, самому Колесникову больше напоминало классический русский хоровод. На отработку маневра они убили массу времени и сил в своих водах. Вдобавок почти весь вчерашний день маневрировали уже здесь, чтобы хоть немного отработать взаимодействие с французами. Те, к слову, оказались прилежными учениками, но то в относительно спокойной ситуации, когда кроме волн им ничего не угрожало. Что же будет под огнем, еще предстояло выяснить, но менять план на что-то более примитивное Колесников не собирался. Успеется. В конце концов, столкновение сила на силу – это как минимум столь нелюбимые им лишние жертвы, и если имеется возможность переиграть врага тактически, такую попытку нужно сделать.

Огромный корабль, в точности как предписывалось планом боя, начал разворачиваться влево. Идущий в кильватер «Бисмарку» «Тирпиц» как привязанный повторил его маневр. «Ришелье» чуть замешкался, вызвав недовольную гримасу адмирала, но все же строй не разорвал, осуществив поворот в пределах нормы. Линейные крейсера тоже справились и немедленно начали пристрелку. Впрочем, «Бисмарк» открыл огонь еще до того, как «Ришелье» закончил поворот.

План Колесникова был прост, но требовал хорошей координации действий и выучки экипажей плюс огромного преимущества в скорости. Британцы шли на сближение, у них просто не было другого выхода. Немецкий флот, прикрывающий плацдарм с моря, просто жизненно необходимо было уничтожить или отогнать, в противном случае ликвидировать плацдарм пришлось бы под огнем немецкого флота. Так что британцы шли вперед, а немцы сейчас делали им классический кроссинг. Двигайся английский флот колонной, и отвечать на немецкий огонь смогли бы только носовые орудия флагмана. Частично британцы решили эту проблему, изначально поставив корабли уступом, но все равно вести огонь у них сейчас могли только двадцать четыре орудия. Немцы же работали всем бортом и могли выставить пятьдесят пять стволов только главного калибра, что обеспечивало значительный перевес в мощности огня.

Однако такая ситуация не могла длиться до бесконечности. В конце концов, британцы приближались, а корабли немецкой эскадры, напротив, выходили из зоны, в которой могли работать максимально эффективно, поэтому новый поворот, снова влево, и корабли по очереди ложатся на контркурс. Замыкающий колонну «Гнейзенау» еще только ложится в циркуляцию, а «Бисмарк» и «Тирпиц» уже ведут огонь, разве что повернувшись теперь к противнику не правым, а левым бортом. Вновь проход, поворот…

Согласно плану Колесникова, стальная змея немецких кораблей так и должна была вилять перед носом противника, расстреливая их продольным огнем. И эффективность такого маневра британцы почувствовали на себе. Уже к моменту второго разворота в идущий головным «Нельсон» попало четыре снаряда, вышла из строя одна из башен, возник пожар. Бахрам остался без мачты, а с ней за борт рухнули и пирамиды облеплявших массивную конструкцию надстроек, что разом нарушило управление огнем. Остальные отделались, скорее, косметическими повреждениями, но попятнаны были все.

Для немцев пляски тоже не прошли даром, однако по сравнению с тем, что получили англичане, это было мелочью. Прилетел шестнадцатидюймовый снаряд в «Бисмарк», потом еще один, но уже пятнадцатидюймовый. Один снаряд получил «Гнейзенау». Оба корабля серьезных повреждений не имели, спасло пусть и старомодное, но мощное бронирование. Остальным не досталось и того, все же превосходство в артиллерии сразу же давало о себе знать, и если уж традиционно самый обстреливаемый флагман отделался малой кровью, то остальным угрожали разве что случайные попадания.

К сожалению, до бесконечности так продолжаться не могло. Уже на втором развороте начал вываливаться из строя «Ришелье», и с трудом удалось сохранить порядок, а затем и сами британцы, сообразив, что тупое движение вперед может привести разве что на дно, стали поворачивать вправо. У них это получилось куда более ловко и быстро, чем у Колесникова, – все же сплавана английская эскадра была как надо. Поворот «все вдруг», потом выровнять строй – и все.

Однако здесь британцы просчитались. Явно рассчитывая, что удастся свести сражение к классическому «линия против линии», где они со своими сорока двумя орудиями и преимуществом в калибре имели неплохие шансы, они не учли преимущество немцев в скорости. А может, и учли, только противопоставить ничего не смогли. Немецкие корабли просто легли на пересечку их курса, выжимая из своих машин все, что могли. И кроссинг им вновь удался, разве что дистанцию пришлось резко сократить, что привело к повышению числа попаданий, причем с обеих сторон. Ну а дальше сработал план «Б», который Колесников и Жансуль обсуждали вчера половину ночи.

Пытаясь парировать действия немцев и удержать выгодную для себя позицию, британский командующий начал забирать все дальше вправо. Теоретически действие вполне верное, немцам приходилось описывать окружность значительно большего радиуса. Много лет назад русский адмирал Витгефт в сражении с японцами применял этот прием вполне успешно. Вот только Колесников, во-первых, имел преимущество не в два-три узла, а во все десять и, вдобавок, не боялся сходиться, если надо, на пистолетный выстрел. Ну и, кроме того, он не зря организационно разделил свои линейные силы пополам.

Итак, две эскадры сошлись в клинче. «Нельсон» горел от носа до кормы, потерял уже две башни и сильно осел на нос. «Бисмарк» опасно кренился, горел, правда, не так интенсивно, но огонь линкора пока что не ослабевал. Остальным участникам побоища тоже досталось. Однако главное, на закутанном в густое облако дыма британском флагмане просто не увидели вовремя, что линейные крейсера «оторвались» от немецкого строя и начали свой собственный маневр. Поворот, который неминуемо приводил их очень близко к британской эскадре, только не спереди, а позади ее арьергарда.

Один за другим четыре корабля прошли в какой-то паре миль позади до сих пор пребывающего в положении наименее обстреливаемого корабля «Ройял Соверен». Теоретически британский линкор со своими восемью пятнадцатидюймовыми орудиями был сильнее любого из них. По факту же, когда тебя в упор начинают ломать больше трех десятков орудий главного калибра, не считая всякой мелочи, а ты на это можешь отвечать только огнем двух кормовых башен, иллюзия собственной исключительности истаивает, как дым. Спустя всего несколько минут засыпанный немецкими снарядами, уже не отвечающий на обстрел линкор потерял управление и вывалился из строя. Жансуль оказался на высоте, и сосредоточенный огонь его группы был чудовищно эффективен.

Пока в «хвосте» британской колонны линейные крейсера, пожалуй, впервые в истории используемые по прямому назначению, избивали один линкор и готовились взяться за второй, в рубке «Бисмарка» Колесников жестоко кашлял от проникающего всюду дыма. Как ни странно, сквозь эту завесу еще можно было что-то различить, и управление боем не было потеряно. И Колесникову удалось во всей красе увидеть впечатляющее зрелище, о котором положено рассказывать детям и внукам до конца жизни.

Вначале из уже не действующей носовой башни «Нельсона» вырвался сноп огня. Многотонную конструкцию приподняло и отшвырнуло в море, а затем вся носовая часть линкора исчезла в яркой вспышке. То ли очередной снаряд, то ли просто пожар добрался до погребов, и в результате силой взрыва у линкора, без того серьезно поврежденного, полностью оторвало носовую часть. Переборки на значительном пространстве оказались разрушены, и океан ринулся внутрь корабля. Некоторое время линкор еще боролся, в конце концов, такие гиганты мгновенно не тонут, но затем «Нельсон» вдруг резко осел, корма его встала почти вертикально, демонстрируя всем желающим бешено рубящие воздух винты. Еще минута – и охваченная пламенем стальная башня скользнула вниз. Раскаленные борта шипели, соприкасаясь с водой, и немногочисленные успевшие выбраться из стального нутра люди горохом сыпались в черные штормовые волны. И лишь изорванный ветром и осколками флаг на мачте по-прежнему гордо развевался. Корабль уходил непобежденным, он отдал своей стране все, что мог, кто сумеет – пусть сделает большее.

На миг стихийно замершее сражение возобновилось с еще большей ожесточенностью, но прежней стройности в нем уже не было. Британская эскадра фактически лишилась управления, а немцам пришлось срочно выводить «Бисмарк» из боя – еще несколько хороших попаданий, и остойчивость корабля грозила окончательно нарушиться. В стороне горел осевший на корму и практически лишившийся хода «Ройял Соверен», линейные крейсера навалились на «Вэлиент», и тот, поломав строй, развернулся, чтобы встретить их во всеоружии. И встретил, буквально за пару минут удачным залпом превратив в руины «Страсбург». «Тирпиц» и «Ришелье», выбрав себе противников по размеру, сцепились с «Родни» и «Бархэмом». Сражение распалось на мелкие фрагменты, и дальше Колесников принимал в нем участие опосредственно – его флагман в основном отгонял то и дело пытающиеся сунуться в дела «больших парней» немногочисленные британские эсминцы.

Тем не менее, исход боя уже был ясен. Более современные и лучше защищенные немецкие корабли имели серьезный перевес, и примерно через час английский линейный флот перестал существовать, причем устрашенный результатами побоища командир «Ройял Соверен» предпочел спустить флаг. Немцам, конечно, тоже досталось, не все получилось, как планировалось, но главное было сделано. Ну а адмирал Лютьенс в очередной раз подтвердил репутацию непобедимого флотоводца, не потерявшего, в сражениях ни одного корабля.

Он вышел из рубки, втянул ноздрями все еще пахнущий дымом воздух. Пожары уже практически потушили, но все равно то в одном, то в другом месте вдруг начинало разгораться, и все шло к тому, что окончательно справиться с раздуваемым холодным северным ветром огнем удастся еще не скоро. Корабль выглядел жутко, да и самому Колесникову досталось. В ушах звенело – близкий разрыв снаряда контузил, хоть и не сильно, практически всех, кто находился в рубке. Но все это были мелочи, вряд ли заслуживающие сейчас внимания. Главное – они победили.

Адмирал поднял глаза. Ага, как же. Черный флаг не только не сгорел, но и не слишком закоптился. Что же, значит – судьба. Колесников усмехнулся. Теперь придется войти в историю как знаменитому корсару. Только его это сейчас почему-то совсем не беспокоило.

Сражение за Британию длилось еще почти два месяца. Вначале это были полноценные боевые действия, затем редкие перестрелки с разрозненными отрядами. Кого только в них не было – и солдаты из разбитых частей, и местные жители, и американские «добровольцы», которых, случись им попадать в плен, расстреливали сразу же. Держалось несколько анклавов – Лондон, Манчестер, Глазго и несколько городов поменьше. Не потому, что их нельзя было взять – просто Роммель предпочел блокировать узлы сопротивления, а не терять темп и силы при их взятии. Все равно помощи им ожидать было неоткуда.

Надо признать, британцы сражались яростно. Наверное, потому, что им некуда было отступать. В первый момент, когда десант еще только высаживался и не успел толком закрепиться, им едва не удалось переломить ход сражения. Еще немного – и десант сбросили бы в море. Однако французские части, которые должны были заткнуть дыру, образовавшуюся, когда часть войск отправили под Эдинбург, бороться с монтрозским десантом, просто бросили фронт. Здесь все же сыграла роль пропаганда – контора Геббельса старательно вещала на всех волнах и смогла донести, что среди идущих сейчас на Британию приступом войск полно французов, что их, в общем-то, не притесняют и даже сохранили им государственность, пускай и в урезанном виде. Словом, особой стойкостью французские части не отличались и дрогнули, едва на них чуть посильнее надавили.

Кстати, из Монтроза немцев так и не выбили. Через три дня после сражения к ним, сопровождаемые эсминцами, прорвались несколько транспортов из тех, что были оставлены в самом начале похода. Удача улыбается смелым, эскадре Колесникова были доставлены снаряды, топливо и почти двадцать тысяч солдат, которые так и не дали британцам снять войска из-под Эдинбурга, чтобы поддержать избиваемые части на восточном побережье. Ну а потом стало слишком поздно.

И все равно, британцы сражались. Они вообще были хорошими солдатами. Взошла – и рухнула звезда генерала Монтгомери, который сумел во встречном бою с небольшими силами опрокинуть немецкий авангард. А потом немецкие бомбардировщики перемешали его пытающиеся развить локальный успех войска с землей, и тело генерала опознали только по обрывку мундира с погоном. И постепенно, шаг за шагом, остатки британских войск оттеснили в труднодоступные районы и намертво блокировали. Оставалось только ждать, и через не такое уж и большое время британцы начали сдаваться.

Колесников, наблюдающий за процессом, лишь морщился. Русские в Ленинграде, в ту историю, сопротивлялись до конца и в куда худших условиях смогли отстоять город. Здесь же менталитет оказался совсем иным, и как только ситуация начала казаться безнадежной, все посыпалось. Оставалось только пожать плечами и принимать капитуляцию за капитуляцией.

А тем временем вокруг начинали крутиться интересные дела. Страны Британского содружества, до того исправно посылавшие в метрополию войска даже через завесу подводных лодок, решили, видимо, что пора задуматься о собственной шкуре и, убедившись, что морские коммуникации блокированы наглухо, одна за другой начали объявлять о выходе из ставшего вдруг невыгодным образования. Причем выходили так резко, что английские корабли, находящиеся в их портах, порой не успевали уйти и интернировались. Одновременно «вдруг» воспылала чувством союзнического долга Япония – и тут же начала оттяпывать от умирающей Британской империи колонию за колонией. И, видимо, на фоне этих успехов потеряв чувство реальности, устроила очередную провокацию на границе СССР. За что тут же и получила – уже в который раз.

За океаном ворочались США. Правда, эти, воспользовавшись моментом, наложили лапу на Канаду, которая, откровенно говоря, и не сопротивлялась. Заодно янки прихватили все островные колонии англичан в Карибском море. А Колесников, узнав об этом, принялся срочно планировать операцию по блокированию Панамского канала. С американцами надо было срочно что-то решать. Да и с японцами, кстати, тоже – слишком ненадежный и опасный союзник, который может оказаться страшнее любого врага. Впрочем, прежде чем лезть за море, требовалось разобраться с куда более близкой и насущной проблемой.

Гитлер прилетел в Англию на следующий день после того, как засевшие в Лондоне остатки британского правительства предложили начать переговоры о мире. Колесников, лично принявший послание (Роммель оказался далековато, руководил уничтожением намертво окопавшейся группировки британцев под Глазго), сразу же заявил, что разговор может идти только о безоговорочной капитуляции. Британцы поломались для солидности пару часов – и согласились. А куда им было деваться? Особенно учитывая, что королевскую семью им вывезти не удалось – подводная лодка, на которой они пытались проскочить, была обнаружена, подверглась бомбардировке и вынуждена была всплыть. Так что главные символы монархии уже находились в немецком плену и, судя по долетающим до Колесникова сведениям, вполне смирились с раскладами. Опять же, куда им деваться? И вот, Гитлер, внимательно следящий за ходом операции, проявил завидную оперативность и прилетел моментально. Колесников, глядя на медленно подкатывающийся к краю взлетной полосы «Кондор», размышлял о том, какой из вариантов действий выбрать.

– Волнуешься? – неправильно понял его отстраненно-нахмуренный вид Роммель. Генерал всего полчаса как прилетел с фронта и выглядел усталым и не выспавшимся. Колесников, правда, тоже – за последние двое суток на отдых он смог выделить всего пять часов. В принципе, не так и мало, месяц назад и пара часов казалась непозволительной роскошью, но все равно хотелось лечь – и чтоб никто не кантовал. А еще хотелось домой, узнать, как там дела у Хелен. Он, конечно, отправил для ее охраны отделение морских пехотинцев, из самых проверенных, но все равно нервничал. Так что Роммелю он ничего не ответил, тем более, и повод имелся. Из самолета по неудобному трапу как раз спускался лично Гитлер, и его длиннополая шинель путалась в ногах так, что Колесников всерьез опасался, как бы фюрер не наступил на нее и не рухнул мордой вниз. Не то чтобы его волновало здоровье начальства, просто такой урон престижу был сейчас Германии совсем не нужен.

Однако же Гитлер справился. Огляделся вокруг мутным – это было заметно даже с десятка метров – взором и потопал навстречу спешащему к нему высшему генералитету. Вначале Колесников решил, что Гитлер пьян, и даже успел удивиться, поскольку тот не пил вообще, во всяком случае, на людях. Лишь несколько секунд спустя он понял – фюрера элементарно укачало, и вид он имел бледный, с зеленоватым отливом. Прилетевший вместе с ним Геринг выглядел куда лучше. Тем не менее, то, что ему хреново, Гитлер старался не показывать, напротив, бодро поприветствовал комитет по встрече и даже пошутил:

– Рад вас видеть, господа. Мне даже не по чину теперь сидеть с вами за одним столом.

Колесников изобразил невозмутимость, за маской которой спрятал удивление, а более непосредственный Роммель тут же поинтересовался, почему. Оказавшийся на твердой земле и моментально почувствовавший себя увереннее, Гитлер ухмыльнулся:

– Вы что, не читали наших газет?

– Откуда им тут взяться? – мрачно поинтересовался Колесников. – Тем более, я и так знаю, практически все они пишут ровно то, что им скомандует доктор Геббельс.

– Ну, тогда я вам скажу. Вас, генерал-полковник, называют Новым Наполеоном, а вас, адмирал, не иначе как Королем Атлантики. И американские газетчики их уже дружно перепели. Так что даже стоя рядом я уже ощущаю комплекс неполноценности.

Рассмеявшись, Гитлер пошел дальше, оставив встречающих с открытыми ртами. Геринг тоже хохотнул и тяжело, вперевалочку двинулся за шефом. Пришедший в себя первым Роммель ткнул Колесникова в плечо и быстрым шагом последовал за фюрером. Пришлось спешно присоединяться. А куда деться? Тем более, их присутствие на подписании документа было обязательным.

Сама церемония капитуляции прошла, на взгляд Колесникова, довольно уныло. Возможно, потому, что у него практически не осталось сил. В полностью уцелевшем Тауэре – центр Лондона по личному приказу Гитлера не бомбили и не обстреливали – было сумрачно и холодно. Отопление не работало, электричества тоже не было – подстанции уничтожили еще в первые дни боев. Окна частично заклеили бумагой – ударная волна от взрывов иногда дотягивалась сюда, не щадя хрупкое стекло. Впервые за много лет камины задействовали не для создания уюта, а по прямому назначению. Как оказалось, их мощности было совершенно недостаточно для того, чтобы изгнать сырость и всерьез согреть построенный невесть когда замок. По углам метались отблески огня, создавая гнетущую картину.

Более, чем эта сырость, Колесникову запомнился разве что сэр Уинстон Черчилль. Огромный, медлительный, с опущенными плечами и серым от усталости лицом, он напоминал сейчас воздушный шар, из которого выпустили газ. Не совсем, он вроде бы еще даже сохранил форму, но уже ясно, что ему никогда не взлететь. И взгляд… потухший, иначе не скажешь. Колесников видел когда-то такие глаза у вконец опустившихся наркоманов, тех, которым уже наплевать на все, и на дозу в том числе – сил не осталось. И все же держался он, солдат и политик, неплохо. Во всяком случае, гордо, хотя гордость – понятие относительное, и когда в твой дом уже вошли враги, а ты ничего не можешь сделать, она – последняя линия обороны, отделяющая тебя от отчаяния.

А в остальном все прошло буднично и банально. Невзрачная бумага, подписи… Все! Гитлер повернулся и вышел, он вообще не слишком жаждал общаться с побежденными. Колесников и Роммель, чуть подумав, последовали за ним. Уже на крыльце Колесников придержал Роммеля за локоть:

– Знаешь, Эрвин… Давай-ка по старинке – три дня на разграбление.

– То есть? – Роммель удивленно поднял на него глаза.

– Наши солдаты сражались, гибли, получали ранения… У нас госпитали переполнены, черт возьми. Пускай они привезут с этой дурацкой войны хоть что-то кроме шрамов и кошмаров.

– А, ты об этом… Знаешь, я сам хотел предложить тебе нечто подобное, только думал, ты будешь против.

– Конечно, против, мне не нравится варварство. Но есть такое понятие – необходимость. И надо предусмотреть, чтобы те, кто не сможет принять участие из-за ранений или кого уже отправили в Германию, получили свою долю. Хотя бы в денежном эквиваленте. И знаешь что, отдай этот приказ сейчас, да и я своим то же самое разрешу. Стоит поторопиться. Пока мы здесь власть, а когда закончим – сразу набегут тыловики со своими правилами. И ничего уже не сделаем.

Роммель кивнул, но в этот момент их прервали. Подскочил адъютант Гитлера и сообщил, что тот ждет их завтра утром на аэродроме – сейчас у него не было сил разговаривать, а задерживаться на разрушенных войной островах фюреру не хотелось. Потом, когда здесь все будет чинно и благостно – всенепременно, а сейчас – нет. На пожары и разрушения Гитлер насмотрелся еще в прошлую войну и, хотя без сожаления отдавал жутковатые по сути приказы, удовольствия от созерцания дела рук своих явно не испытывал. Так что переночует, отдохнет – и назад, в Берлин. На разгребание проблем есть высокопоставленные исполнители вроде Лютьенса с Роммелем. Их можно похлопать по плечу, дать красивые ордена, награды, огромные по человеческим меркам, но мелочь с точки зрения державы, назвать королями, и… везите, лошадки.

Гитлер улетал ранним утром, когда ветром только-только сдуло густой лондонский туман. Улетал в одиночестве – Геринг оставался, Колесников предложил ему осмотреть британские авиационные заводы, доставшиеся победителям не слишком пострадавшими. Напоследок Гитлер не сказал ничего нового, разве что отдал Лютьенсу приказ приступать к разработке операции по блокаде русских портов, и тем самым подписал себе приговор.

Спустя полчаса после взлета «Кондор» был атакован невесть откуда взявшимся одиночным «харрикейном», внезапно вынырнувшим из-за туч. Проскочив мимо не ожидавших нападения тяжелых «сто десятых», он в считанные секунды изрешетил пилотскую кабину лайнера и, свечой уйдя вверх, скрылся в облаках. Погоня за ним не увенчалась успехом, а «Кондор», потеряв управление, рухнул в воды Ла-Манша. Спастись не удалось никому.

Вот и все, процесс пошел. То, что в ту историю не удалось сделать многочисленным группам заговорщиков, оказалось вполне реально для одиночки. Заговоры имеют свойство вскрываться, но когда работает человек, знающий, что чем больше участников – тем больше вероятность провала, и видевший, как можно решать проблемы даже с самыми крутыми оппонентами (в девяностых насмотрелся), то все меняется. Нужен один доверенный исполнитель – и все. Колесников и вовсе предпочел бы снайпера, благо здесь против таковых еще и не пытались толком защищаться – не принято было решать вопросы таким грубым способом. Увы, во-первых, не стоило подавать дурной пример остальным, а во-вторых, доверенного снайпера у него не имелось. А вот доверенный пилот-ас был, имелось несколько десятков вполне целых трофейных истребителей, которые немецкие пилоты активно осваивали, а главное, такой почерк был характерен для британских спецслужб, уже засветившихся недавно в истории с самим Лютьенсом. Так что выбор был сделан, и результат вышел в точности такой, какой и требовался.

Получив от Курта (к политике тот относился индифферентно, но согласился, что генеральские погоны на плечах и принадлежность к верхнему эшелону власти Германии являются хорошим аргументом для того, чтобы один раз хорошенько рискнуть) сигнал, Колесников начал действовать незамедлительно. По тревоге был поднят разросшийся уже до десяти тысяч человек корпус морской пехоты, включая батальон, который буквально неделю назад отбыл в Берлин для участия в параде. В море вышли все боеспособные корабли – там, случись нужда, их огневая мощь окажется куда более веским аргументом, чем у причалов, в зоне досягаемости сухопутных частей. К моменту, когда информация о гибели «Кондора» вместе со всеми пассажирами ушла на континент, адмирал уже предупредил Роммеля, чтобы тот поднимал своих людей и готовил самые надежные части к посадке на корабли. Ну и Геринг, после минутного замешательства сообразивший, что хоть он и официальный преемник фюрера, но это еще придется доказывать целой куче желающих поцарствовать, начал действовать неожиданно быстро. За маской неповоротливого сибарита, не видящего дальше собственного носа, скрывался хладнокровный и безжалостный боец, хорошо знающий, что проигравшие в таком деле плохо кончают. А люфтваффе – это не только летчики и самолеты, но и многочисленные наземные части, неплохо обученные и вооруженные.

Германию лихорадило неделю, причем убитым горем людям (а Гитлера очень многие реально, не показушно, если и не любили, то искренне уважали) даже невдомек было, какие страсти кипят совсем рядом. Гиммлер, выходя из собственного кабинета, споткнулся на лестнице, да так неудачно, что свернул шею. Тот факт, что почему-то его личная охрана в тот момент куда-то срочно отлучилась, причем их позже так и не нашли, остался за кадром. Равно как и то, что в тот момент в здании присутствовало не менее двухсот морских пехотинцев. Генеральный штаб, рейхсканцелярия, здание рейхстага и еще множество объектов оказались блокированы армейскими подразделениями. Сверхпопулярный сейчас в армии Роммель умел быстро действовать не только в пустыне. Дёниц, будучи человеком неглупым, предпочел держаться от политики как можно дальше и с Лютьенсом не конфликтовать. Но его-то хотя бы не тронули – Колесников не без основания решил, что профессионалами такого уровня не разбрасываются. С прочими же случалось… по-всякому. Выражавших недостаточно бурную радость снимали с должностей и отправляли в отставку, а некоторых и в полную отставку, чтоб, значит, перед Богом отчитывались. Зато вчерашние полковники, в одночасье ставшие генералами, четко знали, кого и когда надо поддерживать. Словом, шло быстрое убеждение несогласных и организация несчастных случаев для опасных по сценарию, ничем не отличающемуся от такового в любой латиноамериканской республике. Разве что и здесь присутствовал немецкий орднунг, и это давало повод надеяться, что новый режим устанавливается всерьез и надолго. Да и без стрельбы на улицах обошлось.

Вот так и получилось, что два месяца спустя командующий кригсмарине адмирал Гюнтер Лютьенс отправился в СССР уже в качестве личного представителя рейхспрезидента Третьего рейха Германа Геринга. Тяжелый истребитель, пролет которого согласовали с русскими на удивление быстро, оторвался от земли и унес адмирала выполнять одну из важнейших миссий в его жизни – предотвратить все еще нависающую над двумя державами угрозу большой войны.

Москва встретила его мелким, но абсолютно не раздражающим дождем. Весна здесь уже была в разгаре, и запахи в воздухе стояли такие, что успевший отвыкнуть от мирной жизни Колесников испытал какую-то эйфорию. Даже когда захлопнулись двери машины и они помчались по не слишком ровным, куда хуже, чем в Берлине, дорогам по направлению к Кремлю, ощущение это никуда не делось, и адмирал, удобно развалившись на заднем сиденье, с интересом рассматривал проплывающие мимо пейзажи. А потом он попросил остановиться и некоторое время шел пешком, впитывая новые впечатления и все более проникаясь красотой Москвы.

В этом городе он не был уже много лет. Или еще много лет – так, наверное, правильнее. И эта Москва резко отличалась и от города, который он видел в молодости, и от сумасшедшего мегаполиса, в который она превратилась позже. Сейчас это был еще относительно небольшой, но стремительно развивающийся город, в котором уживались вместе и история, и будущее. А главное, люди, которых он видел, торопились жить, это он видел даже без очков. Они не плелись и не бежали, как в будущем, а шли стремительно и целеустремленно, но в то же время с таким чувством собственного достоинства, что завидно становилось. Не все, конечно, но большинство, особенно молодежь, именно такое впечатление и производили. И одеты люди были вроде бы просто, но выглядели куда опрятнее, чем в будущем. Словом, древняя столица молодого, но стремительно развивающегося государства произвела на Колесникова неизгладимое впечатление.

Наверное, именно благодаря этому по коридорам Кремля он прошел, даже не обращая внимания на то, что творится вокруг, без намека на внутренний трепет или чего он там еще должен был ощущать. Если верить либералам его времени – страх, если верить патриотам – распирающую изнутри гордость. А он шел отрешенно, и в кабинет к Сталину его проводили без проволочек. В общем, бюрократией тут и не пахло.

Перед дверью знаменитого кабинета он остановился, задумался на миг, почему его предложение самому поехать и договориться было встречено с таким энтузиазмом. Видать, все считают, что раз он до сих пор гнул через колено всех, с кем приходилось разводить политесы, то и сейчас получится то же самое. Наивные… Пару раз глубоко вдохнув, он выровнял дыхание и шагнул через порог.

Сталин, кстати, особого впечатления как раз и не произвел. Да, в этом человеке ощущалась огромная внутренняя сила, но для Колесникова, успевшего и пообщаться с сильными мира сего, и стать одним из них, он не слишком выбивался из общего ряда. Ничего демонического уж точно не было. Зато сам он Сталина удивил, выразив желание общаться без переводчика. И, когда тот покинул кабинет, адмирал сел на предложенный стул, усмехнулся внутренне и зашел с козырей:

– Здравствуйте, товарищ Сталин. Меня зовут Колесников Иван Павлович. Я родился двадцатого ноября тысяча девятьсот сорок девятого года…

– …Все же вы очень удачливы. Удивительно, как вас никто не смог раскусить.

– Кто я такой – не смогли, да и не пытались. Странности списывали на контузию, а потом они стали привычными. И потом, пока я побеждал, гром орудий был на первом плане, смазывая все остальные нестыковки. Касаемо же переворота… Один человек, как потом выяснилось, раскусил.

– И кто же? – с интересом спросил Сталин, откладывая трубку. Этот жест у него сегодня стал привычным и повторялся регулярно, с того самого момента, как германский адмирал заговорил с ним на чистейшем русском языке.

– Мюллер. Как только самолет Гитлера сбили, он исчез, оставив адресованный мне конверт, где описывал вычисленные им расклады. Очень близко вычисленные, кстати, правда, он полагал, что первую скрипку у военных будет играть Гудериан. А потом лично пришел на прием.

– И?

– И стал рейхсфюрером вместо покойного Гиммлера. Такими кадрами грешно разбрасываться.

– Однако… И значит, вы считаете, что войны не будет? Не переоцениваете ли вы свое влияние на Геринга?

– Не думаю. Он слишком умен и прагматичен, чтобы не понимать опасность войны с СССР. В качестве доказательства можете использовать данные собственной разведки. Отвод войск от границы уже начался. Если этого недостаточно, можете вести проверки любыми удобными для вас способами – окажу всяческое содействие. К тому же, в отличие от Гитлера, его преемник не зациклен на превосходстве германской расы. Думаю, в течение нескольких лет удастся аккуратно перевести нацизм в русло умеренного национализма. Наиболее радикальных же положим, когда сцепимся с США.

– Думаете, без этого не обойтись?

– Знаю.

– Ладно, посмотрим, хотя идея, без сомнения, стоит внимания. Ну а если не получится?

– Сбегу к вам вместе с флотом. Примете?

– А куда ж мы денемся…

Два года спустя

Колесников стоял на мостике «Бисмарка», бессменного флагмана германского флота. На берегу играл оркестр, махали руками женщины, и среди них затерялись Хелен с сыном. Сколько адмирал не напрягал зрение, разглядеть их не получалось. Ну и ладно, тем более, он знал, что его ждут, а стало быть, он обязательно вернется.

Адмирал Лютьенс, самый известный флотоводец мира, вел сегодня объединенный германо-советский флот через океан. Пора было заканчивать с бардаком, который совсем скоро грозит поставить мир на грань катастрофы, и проще всего это сделать прямо сейчас, пока США еще не набрали своей полной мощи. Да, будет тяжело, но ему не привыкать к невыполнимым задачам. Блокировать Панамский канал, разрубив флот США пополам, высадить десант… Правда, с той стороны тоже готовятся, но буквально вчера пришло сообщение – адмирал Ямомото все же ударил по Пёрл-Харбору, и даже удачнее, чем в прошлый раз, накрыв не только линейные силы американцев, но и два авианосца. Интересно, догадываются ли японцы, что будут следующими?

Пора. Гигантский корабль медленно, почти незаметно для глаза тронулся с места. Буксиры вытаскивали его в море, следующая остановка Рейкьявик. Там предстояло рандеву с эскадрой Жансуля, по-прежнему хамоватого и несносного, но определенно хорошего флотоводца, который делом доказал, что достоин уважения. И туда же подойдут четыре достроенных с немецкой помощью суперлинкора русских под командованием адмирала Кузнецова. Ну и итальянцы подтянутся, они ж не идиоты, чтоб сидеть в стороне сейчас, когда решается, кто что получит по результатам этой войны. С такими силами можно не бояться никого.

Вода за кормой «Бисмарка» вскипела, корабль начал разгоняться быстрее. В кильватер привычно встали «Тирпиц», «Шарнхорст» и «Гнейзенау». Пять британских трофеев и авианосцы резали воду чуть в стороне. Адмирал Колесников-Лютьенс окинул эту армаду гордым взглядом и, прищурившись от ударившего в глаза солнца, подумал, что Гитлер в ту, последнюю встречу все же был прав. Они и впрямь короли. Короли пылающей Атлантики.

Заморский вояж

В безнадёжном бою победителей нет.В безнадёжном бою кто погиб, тот и прав.Орудийным салютом восславили смерть —Открывая кингстоны, восславили флаг.И свинцовых валов полустёртая рябьЗачеркнула фальшборт и сомкнула края…Под последний торпедный бессмысленный залпМы уходим в легенду из небытия.И эпоха пройдёт, как проходит беда…Но скользнёт под водою недобрая весть —И единственно верный торпедный ударПобедителю скажет, что мы ещё здесь.И другие придут, это будет и впредь —Снова спорить с судьбой на недолгом пути.Их черёд воевать, их черёд умереть —Их черёд воскресать и в легенду идти.Алькор. В безнадёжном бою

Ба-бах!

Взрыв, хоть и приглушенный водой, прозвучал смачно. Пара офицеров помоложе, Колесников не стал присматриваться, кто именно, даже присели от неожиданности. Ну да, с непривычки страшновато, а чего вы хотели, господа? Это война, а она – не прогулка.

А вообще, положа руку на сердце, новым пополнением он был не слишком доволен. По сравнению с его прошедшими огонь и воду, умеющими до последнего стоять под огнем, знающими свое дело в мельчайших подробностях ветеранами молодежь выглядела откровенно бледно. А самое неприятное, деваться-то было некуда, работать приходилось с тем материалом, который имелся под рукой. Другого просто не будет. Единственно, утешала мысль, что все когда-то были такими, но легче от осознания этого простого факта не становилось. Пока еще эти мальчишки станут настоящими профессионалами…

Когда германский флот после разгрома и захвата Великобритании резко увеличился в численности, обнаружилось вдруг, что использовать новые корабли толком не получается. Нет, освоить технику, созданную по сходным канонам, да вдобавок не самую продвинутую, частью созданную более двадцати лет назад, а частью разработанную в максимально дешевом варианте, труда не составляло, но…

Вот об это самое «но» и разбились кое-какие планы. Дело в том, что у немцев просто некому было разбираться с трофеями. Изначально принятая система комплектования экипажей исключительно на добровольной основе сыграла с флотом злую шутку. Она, конечно, была хороша, привлекая крайне мотивированных людей и обеспечивая быструю и качественную подготовку пришедших. Вот только она же не давала возможности обеспечить плановую, организованную подготовку кадрового резерва. Даже после громких побед, когда авторитет флота взлетел на невероятную высоту, поток добровольцев оказался не очень велик, а главное, непредсказуем. Сегодня густо – завтра пусто. И как в таких условиях работать?

Выкрутился, конечно. Если уж до того выкручивался, то сейчас вообще грешно было бы упустить ситуацию, но пришлось проявить изобретательность. Для начала всем морякам резко подняли жалованье. Тем, кто служил на кораблях и в морской пехоте, больше, береговым службам меньше, но всем. Учитывая, что роль флота в победе никто не пытался оспаривать, это оказалось не так и сложно продавить. Тем более что при незначительной, по сравнению с армией, численности личного состава деньги требовались не такие уж и большие. Роммель, привыкший, что советы адмирала могут казаться неожиданными, но всегда полезными, его поддержал. А Геринг, предпочитая царствовать, но обязанности сваливать на коллег по триумвирату, не стал препятствовать. Данное обстоятельство вновь подняло престиж морской службы, но помогло незначительно.

Тем не менее, лиха беда начало, и следующим пунктом оказалась ломка одной важной традиции немецкого флота. Раньше стать офицером было очень сложно, исключением являлись разве что подводники, а теперь Колесников сделал финт ушами. Наиболее проявивших себя в боях моряков начали в спешном порядке доучивать, кого-то поднимая из матросов в унтер-офицеры, а кого-то по ускоренной программе гоняя уже в офицерских училищах. Азы знают – стало быть, и учить проще. Другое дело, качество подготовки оказалось ниже, чем у тех, кого обучали с нуля и подолгу, но тут уж ничего не попишешь. Дальше или доберут знаний уже в ходе службы, или же останутся вечными лейтенантами, которые тоже нужны. К тому же учили их в бешеном темпе, гоняя по четырнадцать-шестнадцать часов в день, особенно большое время уделяя практике на тех кораблях, на которых людям предстояло служить, и это частично компенсировало недостатки подготовки. Ну и, конечно, в ускоренном порядке доучивали тех, кто уже учился в военно-морских училищах. Только вот, несмотря на лучшую вроде бы подготовку, эти мальчишки были еще необстрелянными, а потому толк из них выйдет далеко не сразу.

Разумеется, освободилось значительное количество мест, куда требовались простые матросы, но их все же готовить быстрее. Нужен только материал. И тогда Колесников пропихнул организацию призывного набора взамен добровольного. В общем, дело сдвинулось с мертвой точки и не спеша, как тяжелый локомотив, начало разгоняться. Но боже, сколько нервов это стоило адмиралу! И время он все же изрядно упустил. Подготовка экипажей растянулась на добрых полтора года, и все это время противник тоже не сидел сложа руки. Американцы кто угодно, но не дураки, и промышленность у них могучая.

У союзников и вассалов дела тоже обстояли не слишком радужно. Французы, неплохо показавшие себя во время сражений с Британией, не слишком рвались воевать за океан. Пассионариев у них еще в Первую мировую выбили капитально, и адмиралу Жансулю приходилось крутиться как ужу на сковороде, с бору по сосенке собирая экипажи и обеспечивая ремонт и обслуживание своих потрепанных кораблей. Один «Жан Бар», который, как печально шутили сами французы, вот-вот проржавеет насквозь прямо у причала, чего стоил. Ну да французскому адмиралу хотя бы не требовалось резко увеличивать количественный состав, да и финансирование шло из Берлина. Точнее, шло оно от его собственного правительства, но продавливали его немцы. Старик Петен пищал, как лягушка под бегемотом, но требуемые суммы отстегивал, и Жансуль, которому Геринг в личной беседе официально пообещал, что следующим президентом Франции будет он, старался, как мог. На него можно было положиться, личная заинтересованность – великое дело, но все равно ресурсов банально не хватало, и это обстоятельство серьезно тормозило процесс.

Не лучше обстояли дела и у итальянцев. Нет, повоевать Италия в лице Муссолини хотела, еще как хотела. Желательно лежа на диване и давая ценные советы, с тем, чтобы получить после этого свою долю трофеев. Подождав с полгода (работы и у самих было столько, что Колесников приползал домой обычно уже за полночь, а то и вовсе оставался ночевать в штабе, за что регулярно получал нагоняи от Хелен) и убедившись, что дела у макаронников так и не сдвинулись с мертвой точки, адмирал полетел в Рим лично. Там долбаный дуче за два дня ухитрился довести его до белого каления да еще и попытался в постель к адмиралу подложить знойную красотку. Не сам, конечно, но итальянская разведка явно работала с его ведома. Не учли вот только, что Лютьенс – не мальчишка, который с воплем кидается на все, что имеет грудь и задницу, а дома его ждет женщина, которая и чертовски красива, и далеко не ханжа. В общем, попытка сбора компромата на немецкого адмирала провалилась, а затем для итальянцев начались сложности.

Примерно через неделю после того, как немецкий адмирал улетел не солоно хлебавши, торговые связи между Германией и Италией начали прерываться. Да и не только между ними. Примерно в течение месяца Италия оказалась в ненавязчивом, но плотном кольце экономической блокады. И организовано все было так, что придраться-то не к чему. Все уже заключенные контракты выполнялись с немецкой педантичностью, вот только сверх этого прекратилось все – закупки, поставки… Деликатно закрылся для итальянских судов Суэцкий канал. Как? Да очень просто. Цены на проход вдруг стали такими, что сделали его невыгодным. Американские корабли, кстати, тоже не пускали, причем тем же самым способом. Гибралтар, правда, остался для итальянских кораблей (в отличие от американских) открытым, но вот проблемы с пополнением запасов топлива у итальянцев возникли моментально. Ну, не обслуживали их в подконтрольных Германии портах, а это – вся Европа. К блокаде тут же присоединились Турция, Франция, Испания, а с ними вместе и прочая мелюзга. Большинство из них и радо было бы нагреть руки, заместив на итальянском рынке Германию, но им было четко и недвусмысленно указано: если что – то сразу. Связываться с немцами никто не захотел. Оставался еще СССР, но его товарооборот был невелик и никак не мог помочь разом скатившейся в минус итальянской экономике.

Дуче рвал и метал, плевался слюной и писал в потолок, но сделать ничего не мог. Будучи неглупым человеком, он хорошо понимал: упадет уровень жизни – пойдет вразнос страна. Это не немцы и не русские, способные стиснуть зубы и терпеть, по приказу или ради будущего. Это – итальянцы, народ одновременно инфантильный и импульсивный, не слишком управляемый, причем как простые люди, так и куда более опасные представители крупных промышленных и финансовых кругов. За счет сильной руки всех их можно держать в повиновении… недолго. Потом, даже если не устроят революцию, то просто разбегутся. А договориться не получалось. Пришедшие на смену Гитлеру люди были прагматиками, и идеологию ценили только как средство достижения собственных целей, во главу угла не ставя. К тому же ход с экономическим давлением оказался с их стороны полной неожиданностью. Военные туповаты, Муссолини до недавнего времени был в этом искренне убежден. От них можно ожидать чего-то резкого, возможно, силового, но как раз для этого повода он не давал. Вот так же, с чувством да по кошельку.

В общем, сопротивлялся он недолго, после чего согласился с выставленными ему условиями, куда более жесткими, чем озвучивались изначально. И Италия начала подготовку к войне, теперь уже под присмотром немецких контролеров, аккуратно, но жестко прибирающих власть в стране. «Папаша» Мюллер оказался на высоте, поставив сюда опытных и знающих людей, так что процесс теперь шел вполне удовлетворительно, хотя, конечно, как всегда хотелось бы большего.

Ба-бах! Ба-бах! Сразу два снаряда подняли столбы воды метрах в сорока от борта «Шарнхорста». Американцы стреляли на удивление неплохо, вот только с такой дистанции попасть в цель крайне сложно. Тут уже не мастерство, тут статистика. Выпустив весь боекомплект, можно рассчитывать на два-три попадания, вряд ли больше, а по маневрирующей цели и вовсе. Немцы пока не отвечали – в отличие от янки, они не боялись сходиться борт в борт. Зато когда дело все же дойдет до реальной схватки, в их погребах останется больше снарядов.

– Идите в рубку, – не оборачиваясь, приказал Колесников. – Эти сдуру могут и попасть. Не хватало еще, чтобы нас случайным снарядом посекло.

Чем хороши немцы, так это дисциплинированностью. Отдав приказ, можно не сомневаться, что его будут выполнять. В этом плане с любящими побравировать храбростью русскими намного сложнее. До недавнего времени Колесников и не предполагал, насколько отвык от этого свойства чересчур иногда широкой русской души. Общаясь в основном с немцами, он даже сам не заметил, как стал чрезмерно упорядоченным. Если бы не Хелен, то вообще стал бы истинным арийцем.

Воспоминание о Хелен вызвало у него улыбку. Наверняка глупую, ну да плевать – и смотреть на него некому, и сам он обращен лицом к морю. В нарушение собственного приказа постоял еще несколько минут, бездумно всматриваясь в неяркие вспышки орудий на горизонте и вспоминая…

Как ни странно, проблемы оказались и с Советским Союзом, чему Колесников оказался донельзя удивлен. Уж он-то, заставший СССР во всех стадиях, кроме разве что довоенной, привык, что, во-первых, если его страна союзник – значит, нет никаких оговорок, а во-вторых, что при Сталине была масса перегибов, зато был порядок, все ходили строем и вкалывали, как папы Карло. Такие вот догмы, наложенные эпохой домыслов… На самом деле все складывалось несколько иначе.

Самым большим шоком для Колесникова оказался тот факт, что власть Сталина была отнюдь не абсолютна. Нет, разумеется, она и впрямь подавляла воображение; реальных противников, способных бороться с ним на одном уровне, Виссарионыч сожрал давно. Прежде чем они слопали его самого, что характерно. Однако помимо них имелась еще толпа народу, которые и работали вроде бы, и колебались в точном соответствии с изгибами генеральной линии партии и правительства, но при этом лелеяли и свои, местечковые интересы. Групп, группочек и подгруппочек оказалось столько, что Колесников так и не понял, каким образом Сталин ухитряется с ними управляться, балансируя среди их интересов, умея заставить работать и при этом не расстреляв всех и разом. Все же он был не политик… Тем не менее, как-то, в личной беседе не выдержал и поинтересовался. Ответ, классический донельзя, многое объяснил. «У нас нет других людей, работаем с теми, которые есть», – пыхнул трубкой Сталин, и немецкому адмиралу осталось лишь развести руками, признавая его правоту.

Но если людей Сталин умел строить и заставлять делать то, что нужно, то промышленность. У-у-у, это было что-то с чем-то. Нет, она существовала, и даже оказалась чрезвычайно мощной, но и примитивной одновременно. Станочный парк, устаревший и эксплуатируемый на износ, довольно низкий уровень подготовки кадров… А ведь это еще то, что лежало на поверхности. И Колесников в очередной раз почувствовал гордость за свой народ, который в столь тяжелых стартовых условиях сумел победить и создать сверхдержаву. Неудивительно, что русская техника зачастую поражала других примитивными и, порой, устаревшими решениями, однако притом была до предела технологична и, по сравнению с импортными аналогами, дешева. Конструкторы просто выжимали все, что могли, из имеющихся у них невеликих ресурсов.

Однако же требовалось срочно поднимать уровень производства, и в течение нескольких месяцев германская промышленность оказалась загружена до предела заказами на высокотехнологичную продукцию, а огромная масса рабочих из СССР проходила переподготовку на немецких предприятиях. Кстати, здесь польза оказалась обоюдной – русские тоже были не из деревень набраны, принесли с собой определенный опыт, который кое-кто из немцев не стеснялся перенимать. Ну и пусть их, заодно, может, избавятся от неприязни, которую ушедшее правительство насаждало с самоубийственным упорством.

Кстати, СССР не остался в долгу, и поставки как продовольствия, так и стратегических материалов шли в куда большем объеме, чем в прошлую историю, так что получалось баш на баш. А главное – нефть! Впервые можно было не экономить на этой «крови современной экономики», запросы Германии СССР своими поставками удовлетворял с избытком.

Ну и в военно-техническом сотрудничестве преуспели – лицензионные немецкие моторы пришлись по вкусу русским конструкторам, вынужденным ранее до миллиметра «вылизывать» аэродинамику своих самолетов. Точно так же немцам пришлись по вкусу русские танки. Правда, слепо копировать их они не стали, предпочитая создавать что-то свое, но тут уж Колесников не вмешивался. Он вообще старался не лезть в дела Роммеля и Геринга, а те соответственно не лезли в его.

Главное же, наконец-то пошло нормальными темпами строительство русских линкоров. Четыре гиганта типа «Советский Союз», заложенные на верфях одноименного государства, грозили стать одними из лучших в своем классе, но из-за нехватки ресурсов и значительной утраты культуры производства сроки их вступления в строй выглядели крайне туманно. То же относилось и к двум линейным крейсерам типа «Кронштадт». Достаточно было посмотреть процент брака, к примеру, броневых плит, чтобы схватиться за голову. Подвязка мощнейшей германской промышленности, после захвата Великобритании достигшей и вовсе заоблачных высот, оказалась как раз к месту. Линкоры закончили в кратчайшие сроки, да и сами немцы получили как полезный опыт, так и заказы, а значит, деньги. В общем, результаты оказались хороши, но и трудиться пришлось в поте лица.

Ба-бах!

– Донерветтер! – выругался Колесников. Очередной снаряд упал так близко, что фонтан воды, поднятый взрывом, обрушился на палубу «Шарнхорста». Перепало и адмиралу. Не то чтобы очень много, но холодный душ лично ему не понравился.

– Герр адмирал, – из рубки выскочил лейтенант, совсем молодой парнишка из тех, что «принеси-подай». Звезд с неба он не хватал, зато был исполнителен, точен и достаточно храбр. В принципе, его за эти качества и держали. – Американцы меняют курс.

– Это ожидаемо, – пожал плечами Колесников. – Держать ход, идти прежним курсом. Передать на «Гнейзенау»: построение шесть.

– Но ведь уйдут, – на сей раз из рубки высунулся командир «Шарнхорста».

– Может, уйдут, а может, и нет. Вот и посмотрим сейчас, что в штанах у этих, с полосатым матрацем на мачте.

Немудреная шутка пришлась к месту, по губам дружно высунувшихся из рубки офицеров пробежали короткие смешки – и тут же смолкли. А на горизонте, в восьми милях от них, вновь пробежала цепочка вспышек – линейный крейсер «Аляска» наконец-то прекратил развлекаться огнем из единственной кормовой башни и дал залп всем бортом…

Меньше всех хлопот оказалось с японцами. Узкоглазые давно хотели повоевать, и флот построили очень приличный. В первую очередь, конечно, им хотелось пощипать СССР, однако вначале их пыл охладили несколько поражений в конфликтах с быстро усиливающейся державой, затем пакт Молотова-Риббентропа, ну а после случившегося в Германии переворота самураям недвусмысленно дали понять, что, если они не поумерят амбиций, то им будет мучительно больно об этом вспоминать.

Японцы смирились, хотя обиду наверняка затаили. Пусть их, рано или поздно все равно придется решать, чье солнце восходит выше, и Колесников ни на минуту не сомневался, что этот миг не за горами. Однако пока что имелся общий противник, и амбиции стоило немного придержать, это понимали все, так что внешне отношения держав выглядели безоблачно.

Ба-бах! Уи-у-у! Ба-бах!

На сей раз американцы промахнулись совсем немного. Двенадцатидюймовый снаряд лег с небольшим перелетом, и, если бы «Гнейзенау» уже не начал перестроение, то имелись шансы, что плюха, предназначенная флагману, вполне могла достаться ему. Однако линейный крейсер уже забрал вправо и сейчас быстро догонял «Шарнхорст», составляя с ним строй фронта. Одиннадцатидюймовые орудия корабля медленно шевелились, «ведя» цель. А стрелять артиллеристы одного из самых воюющих кораблей немецкого флота умели…

Но союзники и вассалы – это еще далеко не все. Приходилось еще и разгребаться с проблемами в самой Германии. Сейчас-то все поутихло уже, очень помогла тщательно культивируемая среди немцев привычка к порядку, но вначале было тяжко. Ни Геринг, ни, тем более, Роммель с Лютьенсом до уровня фюрера всея Германии не дотягивали. Как ни крути, но покойный Гитлер личностью был неординарной, и в глазах народа те, кто пришел на его место… ну, выскочками они не выглядели. Герои войн и все такое. Однако все равно труба пониже, дым пожиже, и народ, в общем-то, логично решил, что имеет право слегка расслабиться. А расслабляться немцы умели хоть и без такого размаха, как русские, но тоже ничего себе. Недели полторы все висело на волоске. Хорошо еще, генералитет слишком поздно сообразил, что к чему, а не то пришлось бы совсем тяжко. А когда генералы, среди которых хватало и почитателей Гитлера, и убежденных нацистов, и просто людей, считающих, что на трон залезли молодые выскочки, начали действовать, было уже поздно. Начала массовые чистки контрразведка, залез в новое кресло и сразу же плотно в нем утвердился «Папаша» Мюллер, так что с дюжину заговоров в течение полугода раскрыли. Да и мудрено было не раскрыть – генералы, как оказалось, нормально устраивать перевороты просто не умели. Слишком много слов – и мало дела. Плюс не учли, что у Лютьенса с Роммелем имеется внушительный козырь. Войска, не только отлично подготовленные, но и лично преданные своим командирам. В общем, справились, благо против морской пехоты обычные зольдатен не плясали.

Обошлись тогда без масштабных репрессий, просто отправив в отставку наиболее одиозных деятелей и малость пригрозив остальным, что еще раз – и будут вешать. Те прониклись и обещали больше не баловаться – сообразили, видать, что им и в самом деле могут сделать бо-бо. Тем более, самым невменяемым, в основном из ведомства безвременно почившего Гиммлера, моментально оформили несчастные случаи. До остальных живо дошло, что имеется неплохой шанс насмерть порезать палец или застрелиться из трех пистолетов сразу. Силу, а главное, решимость ее применять уважают все, и с тех пор наступила тишь да гладь, хотя, конечно, находились те, кто ворчал тихонечко. Мюллер доклады об этом клал на стол Герингу и Лютьенсу (Роммель от происходящего демонстративно отстранился) регулярно. Надзор за ворчунами, конечно, был, но и только – пускай выпустят пар старички. Молодежь же, грезившая подвигами и карьерой, новоявленных лидеров с их наполеоновскими планами воспринимала куда более лояльно, что радовало.

Вдобавок, будто без него хлопот мало, опять всплыл пресловутый «еврейский вопрос». И вот тут, въехав в тему, Колесников оказался в шоке. Не масштабами – будучи человеком неглупым, а главное, хорошо знакомым с математикой, он не без основания предполагал, что вошедшее в официальную историю количество подвергшихся репрессиям лиц семитской наружности завышено раз этак в несколько. По двум причинам – репрессировать такое количество трудоспособного населения глупо, а Гитлер дураком не был, а главное, потому, что сомневался в наличии такого количества евреев как в самой Германии, так и на территории оккупированных стран. Ну и, уже находясь здесь, в теле Лютьенса, он столкнулся с евреями-солдатами, евреями-офицерами и даже евреями-генералами и адмиралами. Это обстоятельство заставляло его весьма скептически относиться к так называемым «знаниям общего порядка», намертво засевшим в его голове, но все же гонения на евреев имелись. Пришлось разбираться.

Реальность превзошла ожидания. Послевоенные цифры оказались завышены настолько, что поневоле вспоминалась старая истина: чем больше ложь, тем скорее в нее поверят, но дальше оказалось еще интереснее. Во-первых, Гитлер еврейские погромы не инициировал. Он просто сказал «можно» раньше, чем евреев начали бы бить и без его позволения…

Ба-бах!

Опять накрытие. Нет, они там что, издеваются? И в тот же миг пророкотали орудия «Гнейзенау». Корабль начинал пристрелку. Колесников поморщился – рановато. Впрочем, пусть их. Это неплохо хотя бы с точки зрения психологии. Когда в тебя стреляют, а ты не отвечаешь, это напрягает простых, не обремененных лишней информацией матросов. Да и просто нервы попортить янки стоило, а то в положении необстреливаемого корабля находиться очень удобно. Стреляй себе в полигонных условиях. А ведь так могут и попасть.

Так вот, фокус оказался в том, что евреев в Германии не любили из-за революции. Причем не любили в основном простые немцы. Почему? Так ведь тут надо предысторию смотреть. Сидит в окопах где-нибудь во Франции солдат и знает лишь, что война хоть и затянулась, но они находятся на территории противника, а в фатерлянде те же французы могут оказаться только в качестве военнопленных. То есть до победы далеко, но поражением еще и не пахнет. И тут ему объявляют: все, мы проиграли. Что он должен подумать, охреневшими глазами глядя на своего командира, тоже от таких известий пребывающего в прострации?

Генералу проще. Он с высоты своего поста видит и понимает больше, для него происходящее – объективная реальность, а вот солдат, пребывая в глубоком трансе от происшедшего, вернувшийся домой, начинает осматриваться и замечает, что на улицах толпа народу с флагами и вообще революция. Два и два сложить просто, и вывод оказывается элементарный. Мы проиграли из-за того, что предатели устроили переворот! А в руководстве ими – одни евреи. Стало быть, евреи, обманувшие честных немцев, и виноваты. И неудивительно, что разгром «спартаковцев» встретили с энтузиазмом. Вот только дело на том не закончилось.

В стране дичайший кризис. Людям не на что кормить своих детей. А евреи живут хорошо! Тут, конечно, имелись объективные причины, вроде хорошо поставленной взаимовыручки в еврейских общинах, но попробуйте объяснить это простому человеку. Он видит лишь, что его дети голодные, а тут кто-то жирует. В общем, ненависть к евреям достигла предела и, когда их разрешили – не приказали, а всего лишь разрешили – бить, немцы начали это делать с завидным энтузиазмом.

А были и другие причины. Когда Колесников узнал об одной из них, у него натурально отпала челюсть. В значительной степени плохое отношение к евреям провоцировали… сами евреи. Не те, которые сидели в концлагерях, разумеется.

Просто было немало тех, кто сидел высоко и ворочал колоссальными деньгами. И среди них попадались такие, кто мечтал о еврейском государстве в Палестине. Только вот кто его строить-то будет? Европейские евреи живут хорошо и ехать за тридевять земель не хотят. Выводы? Надо, чтобы им стало плохо. Человека, у которого ничего нет, опасающегося за свою жизнь, легче сорвать с места. И Гитлер имел с представителями денежных тузов серьезный разговор, после чего за немалые преференции для Германии и себя лично начал обеспечивать именно наличие тех самых голых и босых, что пойдут строить Израиль. Жертвами среди исполнителей люди, стремящиеся к великой цели, традиционно решили пренебречь.

Откуда Колесников узнал об этом? А к нему тоже пришли с предложением. Пожалуй, впервые в жизни он тогда не только с чувством глубокого удовлетворения санкционировал применение любых средств при проведении допроса, но и отправил после этого любителей нестандартных предложений в концлагерь, на место тех, кого сейчас выпускали. Чтоб, значит, на собственной шкуре прочувствовали, что натворили. Увы, это были всего лишь посредники, кончик длинной цепочки, и отследить ее полностью не удалось. Мюллер работал над этим в поте лица, но удалось установить лишь, что ведет она за океан.

Откровенно говоря, в такие игры можно играть и вдвоем. Именно поэтому Колесников провел встречу с наиболее авторитетными лидерами еврейских общин и раввинами, популярно объяснив им, что, во-первых, все претензии к заокеанским сородичам, а во-вторых, что из лагерей-то их, конечно, выпустили, но на большее они рассчитывать сейчас не могут. Ибо – нечего баловать, а то живо на шею сядут. В общем, ситуация оказалась до жути запутанной. Адмирал пытался ее решать, но получалось с трудом.

А тут еще коммунисты подливали масла в огонь. Их вместе с евреями массово выпустили из концлагерей и восстановили в правах. Должны быть благодарны – а вместо этого они тут же начали воду мутить и права качать. Ну да, как и положено любой революционной партии. Тех, кто потерял на фоне резких жизненных перемен связь с реальностью, всегда тянет чего-нибудь замутить. Немного помог Сталин, рявкнувший из Москвы «Цыц!», но нашлись и те, кому русский вождь не указ. И что с ними делать, спрашивается?

На фоне всего этого легкие нестыковки с Венгрией, Румынией и прочими второсортными союзниками казались мелочью, не стоящей упоминания. Казались – но вопросы решать все равно следовало, и не всегда достаточно было просто прикрикнуть. Так что пока Геринг почивал на лаврах, сибаритствовал и не интересовался ничем, кроме внутриполитических игрищ и своей любимой авиации, а Роммель, активно занимаясь повышением боеспособности армии и чисткой ее от нежелательных элементов, просто не успевал следить за чем-либо еще, Лютьенс отдувался за всех. Оттого даже, что Колесников единственный знал, чем может обернуться промедление, остальные же не понимали, куда он торопится. А ему просто не хотелось жить в мире доллара и атомной бомбы, а для этого требовалось уничтожить Америку раньше, чем она подведет мир к краю пропасти и начнет в нее с интересом заглядывать. Иной раз адмирал даже сам не мог понять, откуда в нем столько сил, но он совершил-таки чудо. И, в конце концов, в море вышел объединенный флот, взявший курс на побережье Северной Америки. А самый знаменитый флотоводец мира оказался во главе этой армады разношерстных кораблей, и работы стало еще больше. Хорошо еще, она была куда более привычной, и не приходилось разрываться на куски, пытаясь успеть везде. Конкретное дело – а с остальным пускай разбираются подчиненные, благо вроде бы за это время подобрал команду в меру инициативных исполнителей.

Ба-бах! Ба-бах! Ба-бах!

Вновь фонтаны воды совсем рядом, холодные брызги знакомо хлещут по лицу. Накрытий все больше – дистанция уже сократилась до шести миль. Скоро количество неизбежно перейдет в качество, так что медлить не следует. Носовая башня «Шарнхорста» чуть повернулась, удерживая цель, и начала пристрелку. Шестнадцатидюймовые орудия выплеснули фонтаны огня и дыма, а Колесников, прищурившись, даже сумел рассмотреть на миг черные точки снарядов. Ну, понеслась душа в рай! Тяжелая броневая плита двери в боевую рубку смачно лязгнула за его спиной, отрезая командующего от внешнего мира.

Американцы, как оказалось, не были трусами. «Аляска», новейший корабль американского флота, долго пытался оторваться, и это выглядело со всех сторон оправданным действием. Драться одному против двоих – это совсем не то, что необходимо для долгой и здоровой жизни. И шансы уйти американцы имели вполне реальные. Линейный крейсер, строительство которого, под впечатлением от успешных действий как раз той парочки, что сейчас висела у него на хвосте, было максимально ускорено, мог выдать на какое-то время не менее тридцати трех узлов. Для изрядно потрепанных жизнью немецких кораблей, даже несмотря на все модернизации, результат недостижимый.

Колесников, получив от разведчиков информацию о выходе «Аляски» в океан, изначально знал, что погоней ничего не добьешься. Но если чуточку подумать… Он и подумал, и в результате рейдер, который должен был наносить удары по растянутым коммуникациям флота Старого Света, неожиданно для себя оказался в роли жертвы. Правда, жертвы кусачей, да и шанс уйти у американцев еще был. Вопрос в том, захотят ли они сейчас уйти.

В данный момент ситуация уперлась не в калибр орудий, а в противостояние разведок. Сумевшие частично (насколько это вообще возможно для столь специфических контор) объединить силы германская и неожиданно мощная советская разведывательные сети давали информации много и всякой. Плюс с Японией понемногу обменивались. Тем более, японцы сменили систему кодировок – Колесников вспомнил читанное когда-то, что в Британии и США эти коды расшифровывались на раз-два. Новые шифры оказались американцам пока что не по зубам, что позволило резко увеличить эффективность японского флота. И в результате всего этого Лютьенс сейчас имел достаточно полную картину действий американцев, что позволяло ему удерживать инициативу.

У США дела с разведкой обстояли куда хуже. Они на этом поприще и так-то не блистали, а британская разведсеть, на которую янки попытались наложить лапу, оказалась немцами после захвата островов почти полностью расшифрована и частично уничтожена либо поставлена под свой контроль. В результате появлялись такие ситуации, как сегодня.

Тут ведь что? «Аляска» уходила не просто так, в никуда. Линейный крейсер стремился в строго определенную точку, где рассчитывал встретиться с небольшой эскадрой из эскортного авианосца, трех крейсеров (из них два тяжелых) и пяти эсминцев. По отдельности они были слабее немцев, но объединившись, особенно с учетом авианосца, оказывались, наоборот, куда сильнее. Редкий шанс разобраться с попортившими американцам кровь линейными крейсерами, и командир «Аляски» прекрасно это понимал. Вот и держал ход, который позволял немцам упорно висеть на хвосте, хотя и не догонять. Приманку изображал, иначе давно бы оторвался, пускай медленно, но верно.

План выглядел красиво. Только вот не учитывал, что Лютьенсу известно и где планируется встреча, и с кем. «Шарнхорст» и «Гнейзенау» изображали загонщиков, а тем временем на позиции выходили подводные лодки. Всего две, остальные оказались слишком далеко от места событий, но и то хлеб. Мимо одной американская эскадра проскочила, но вторая успела выпустить торпеды. После этого ее загнали под воду эсминцы и долго бомбили, в результате чего до базы субмарина дотянула чудом. Но дело свое она сделала.

Эскортный авианосец «Лонг Айленд» получил торпеду в борт, и это попадание, единственный результат атаки, оказалось роковым. Небольшой, всего в четырнадцать тысяч тонн водоизмещением, корабль, переоборудованный из торгового судна, имел куда более хлипкую конструкцию, чем боевые корабли специальной постройки. Разумеется, его переоборудовали. Да, на нем оказалась хорошо обученная, умеющая бороться с затоплениями, команда. Но авианосец накренился, разом потеряв возможность выпускать самолеты, а его ход с и без того невеликих шестнадцати с половиной узлов снизился до несерьезных десяти.

Повезло еще, что не загорелся авиационный бензин, которого в тот момент оставалось на борту почти двести тонн. Хотя насчет «повезло» можно и поспорить. Загорись корабль – и в сложившейся ситуации за него не стали бы бороться. Сейчас же, когда он вроде бы не собирался ни тонуть, ни переворачиваться, оставался неплохой шанс дотащиться до базы. При условии, конечно, что немцы не обратят на него внимания. А учитывая, что после неудач начала войны любой, даже эскортный авианосец представлял немалую ценность, спасти его надо было хотя бы попытаться. Вот и пришлось американцам перекраивать план на ходу, и «Аляска» начала отворачивать, чтобы увести за собой охотников. Однако, убедившись, что отворачивать немецкие корабли не намерены, американский линейный крейсер начал разворачиваться. Одновременно, если верить радару (а верить ему, безусловно, следовало), остальные артиллерийские корабли двинулись навстречу. Похоже, американцы решили рискнуть и устроить классический артиллерийский бой. Ну-ну, посмотрим, чего вы стоите.

Но противник попался серьезный. Тяжелые крейсера были неплохо для своего класса защищены и вооружены – по девять восьмидюймовок на корабль – и имели преимущество в ходе. Шестидюймовые дуры легкого крейсера сбрасывать со счетов тоже было бы опрометчиво. Эсминцы… Они грозны своим торпедным вооружением. Ну и сама «Аляска». На сладкое, так сказать. Девять отличных двенадцатидюймовок и бронирование, вполне сопоставимое с немецким.

«Шарнхорст» и «Гнейзенау» на двоих имели девять одиннадцатидюймовых и шесть четырехсотшестимиллиметровых орудий плюс средний калибр. При таком соотношении все сводилось к тому, раздавят ли они американцев своими крупнокалиберными «чемоданами», или же те градом своих более легких снарядов изобьют их до потери боеспособности и прикончат торпедами. В любом случае, немецкие корабли продолжали идти вперед – на малой дистанции американские снаряды, летящие по настильной траектории, будут бить в хорошо забронированные борта, что неприятно, но перетерпеть можно. А вот тем же эсминцам хватит одной хорошей плюхи, чтобы отправиться на свидание с Нептуном, да и крейсера тот же «Шарнхорст» способен порвать моментально.

Первыми смогли дотянуться до противника немцы, что, в общем-то, было неудивительно. Пускай они и не гнались за скорострельностью, как американцы, зато на их стороне был куда больший опыт, причем боевой, полученный в схватках с более серьезными противниками. Так что закономерным результатом оказался всаженный в борт «Аляски» с пяти миль одиннадцатидюймовый снаряд. Обладая традиционно высоким проникающим действием, он как бумагу проткнул девятидюймовый броневой пояс американца и разорвался внутри, выбросив из пробоины веселый красно-белый фонтан огня. Вряд ли удалось зацепить что-то важное: ни на маневрировании, ни на скорости, ни на огневой мощи корабля это не сказалось, но все равно вряд ли американским морякам было приятно такое приветствие.

Зафиксировав попадание, немцы тут же открыли беглый огонь, продолжая идти на сближение. Оставалось совсем немного времени до того, как в дело вмешаются остальные американские корабли, и момент, когда бой еще идет в формате двое против одного, стремились использовать по максимуму. Результатом стали три попадания, два одиннадцатидюймовыми снарядами с «Гнейзенау» и одно с «Шарнхорста», поэффектнее. Снаряд, проломив броневой пояс «Аляски», буквально проткнул корабль насквозь, по диагонали, вдребезги разнося переборки, и взорвался, чуть-чуть не дойдя до противоположного борта.

Взрыв оказался такой мощи, что борт вспучило пузырем, после чего броневые плиты попросту вырвало. Но главное, он зацепил башню с двумя пятидюймовыми орудиями, снизу, где защиты, по сути, и предусмотрено-то не было. Моментально сдетонировали уже поданные в башню снаряды, после чего огонь по шахте стремительно распространился вниз. Попытка затопить погреба оказалась частично успешной, в разы ослабив силу взрыва, но все равно башню подбросило и сорвало с катков. Изо всех щелей ударили струи пламени, и уже спустя пару минут корабль горел. Хорошо так горел, и густой столб черного, подсвеченного снизу дыма делал его даже более удобной мишенью, чем раньше, хотя и до того немецкие артиллеристы на видимость не жаловались. От сотрясения вышел из строя один из артиллерийских радаров. Словом, подтвердились опасения тех, кто считал, что против главного калибра современных кораблей «Аляска» окажется беззащитной. Так, собственно, и произошло.

На обидную и болезненную плюху американцы, правда, ответили. Двенадцатидюймовый снаряд угодил в надстройку «Шарнхорста». Экспериментальный сверхтяжелый снаряд, некоторое количество которых имелось в боекомплекте линейного крейсера, продемонстрировал свою эффективность, легко разнеся все, до чего дотянулся. Броня «Шарнхорста» была хороша, однако новейшую американскую разработку все равно не держала. Попади такой снаряд в палубу, он натворил бы дел, но ставка на ближний бой в очередной раз себя оправдала и, хотя разрушения выглядели серьезными, а с возникшим пожаром не могли справиться более четверти часа, заметного ущерба боевым возможностям корабль не понес. Еще один из снарядов, на сей раз фугасный, взорвался рядом с бортом немецкого флагмана, для разнообразия окатив палубу не только водой, но и душем из осколков. Четверо матросов было ранено. Неприятно – но терпимо, можно сказать, легко отделались.

Американские крейсера появились, как это всегда бывает, чертовски не вовремя, и сразу же открыли огонь. Правда, дистанция, с которой они работали, нормальная для линейных кораблей, оказалась для их артиллерии великовата – и рассеивание чрезмерное, и бронепробиваемость снаряда падает. Некоторое время их обстрел терпели, не отвлекаясь от боя с «Аляской», и даже всадив в нее еще один шестнадцатидюймовый снаряд, но на двенадцатой минуте с момента, как головной американский крейсер, «Тускалуза», открыл огонь, артиллеристам какого-то из крейсеров все же удалось зацепить «Гнейзенау». Попадание оказалось, скорее, заслугой статистики, чем мастерства – все же, развив максимальную скорострельность, три корабля выпустили массу восьми– и шестидюймовых снарядов. Неудивительно, что один из них достал-таки до цели.

Бронебойный снаряд ударил в палубу линейного крейсера под довольно острым углом.

Проломить ее восьмидюймовая дура так и не смогла, срикошетировала и, вращаясь подобно городошной бите, улетела в море. Однако это оказалось звоночком, четко говорившим: терпеть подобное хамство чревато для здоровья. И рисунок боя тут же поменялся.

Теперь «Гнейзенау» продолжал дуэль с «Аляской» в гордом одиночестве. По боевым характеристикам оба корабля были примерно равны, у американца чуть мощнее орудия, у немца – броня, что выглядело не особенно принципиально, поскольку оба пробивали защиту противника достаточно уверенно. Плюс «Аляске» уже наделали дыр, так что Колесников счел, что для нее хватит и менее мощного из его кораблей. «Шарнхорст» же перенес огонь на крейсера. Нелогичное на первый взгляд решение, но адмирал руководствовался опытом предыдущих боев. Затягивание боя даже с легкими крейсерами, не говоря уже о тяжелых, чревато серьезными повреждениями, тогда как сами они, при достаточно квалифицированных артиллеристах, могут изрядно попортить крови. Одиннадцатидюймовые орудия могут наделать в тяжелом крейсере дыр, но сразу нокаутировать его не смогут, тогда как одного-двух снарядов с «Шарнхорста» при некоторой удаче вполне может хватить, чтобы отправить на дно любой из американских крейсеров.

Дистанция между тем быстро сокращалась, и попадания начали следовать одно за другим. Американцы оказались куда грамотнее, чем можно было ожидать по опыту прошлых боев, и, живо сообразив, что бронебойные снаряды, тем более идущие по настильной траектории, вряд ли смогут причинить заметный ущерб немецким кораблям, перешли на стрельбу фугасами. Это немедленно дало эффект – неспособные проломить броню, эти снаряды разносили все на палубах, превращали в руины надстройки, калечили и убивали людей. Колесников скрипнул зубами – терять своих он не любил, однако и деваться было некуда. Однако «Шарнхорст» тоже не остался в долгу, и «Тускалуза» на себе ощутил всю мощь разгневанных немцев.

Первый и второй снаряды, которые получил американский крейсер, он перенес относительно безболезненно. Как ни странно, раньше других удалось добиться успеха расчету одного из пятнадцатисантиметровых орудий, хотя на такой дистанции они, теоретически, и уступали главному калибру в точности. Пробив броневой пояс толщиной всего-то в восемьдесят два миллиметра, снаряд лопнул внутри корпуса крейсера, не задев ничего жизненно важного и даже не вызвав пожара. Почти сразу в «Тускалузу» угодил снаряд главного калибра. Мощный взрыв в районе кормовой башни смел за борт одну катапульту и искорежил другую, лишив корабль возможности запускать самолеты, что, впрочем, и без того сейчас не планировалось. Однако третье и четвертое попадания моментально поставили точку в очном споре флагманов, объяснив американцам, насколько чревато связываться с противником, столь заметно превосходящим тебя в классе.

Вначале в носовой части «Тускалузы» появилась аккуратная круглая дырка. Полсекунды спустя из нее вырвался поток огня в тридцать с лишним метров длиной, а когда он опал, оказалось, что участка обшивки от ватерлинии до палубы просто нет. В ширину пробоина достигала шести метров, и поток воды, хлынувший в нее, ревел не хуже Ниагарского водопада. В иных условиях это был бы конец, но американцы оказались на удивление хорошими моряками. Водонепроницаемые переборки были задраены мгновенно, и океан уперся в сталь. И как раз в этот момент крейсер получил четвертое попадание, разом поставившее жирный крест даже на теоретическую возможность дальнейшего участия в бою.

Снаряд ударил в крышу носовой башни. Ударил под острым углом и отскочил, распоров ее по всей длине, как ножом. Грохот был такой силы, что практически все, находившиеся в ней, получили жесточайшую контузию, а отскочивший снаряд врезался под основание второй башни, проник внутрь и разорвался уже там. Как пламя не проникло в погреба, знают лишь морские боги, но и самого взрыва хватило. Башня, неплохо держащая внешние удары, на внутренние взрывы просто не рассчитывалась. В результате крышу приподняло и выбросило далеко в море, а сама она раскрылась, как экзотический цветок. Моментально потерявший боеспособность корабль, теряя ход, ушел вправо, за строй своих товарищей, и следующий за ним однотипный «Миннеаполис» тут же почувствовал, что такое быть флагманом.

До этого момента крейсер находился в относительно комфортных условиях, лишь единожды получив пятнадцатисантиметровым снарядом, и то случайным перелетом. Однако сейчас море вокруг него вскипело от разрывов, а затем и попадания начались. Получив два снаряда, вдребезги разворотившие надстройки, «Миннеаполис» отвернул, словив напоследок еще одну плюху, на сей раз в корму. Хода он, правда, не потерял, и это позволило ему и дисциплинированно держащемуся в кильватере «Хьюстону», не получившему в бою повреждений, благополучно свалить. Преследовать их немцы не стали – не до подранков. В атаку уже выходили эсминцы, под шумок подкравшиеся совсем близко. Впрочем, «Шарнхорст» был слишком хорошо вооружен, а потери в артиллерии от огня противника пока что выглядели неубедительно. Обнаружив, что прорываться сквозь всплески разрывов – занятие неблагодарное, эсминцы выпустили торпеды с дальней дистанции и благополучно отступили.

Разогнав мелочь, «Шарнхорст» вновь вернулся к диалогу с «Тускалузой», который пытался сейчас задним ходом уйти от места боя. Увы, не с его скромными возможностями – вспарывая воду, будто лемех гигантского плуга, линейный крейсер, дав попутно три безрезультатных залпа по «Аляске», изменил курс и прошел в десятке кабельтовых от своей жертвы. В момент наивысшего сближения «Шарнхорст» дал сокрушительный продольный залп главным калибром, добившись четырех попаданий в носовую оконечность американца. Тот полыхнул и начал быстро садиться носом, в бинокль было хорошо видно, что экипаж приступил к эвакуации. Стало быть, дела на крейсере были уже совсем безнадежными. Ну что же, не стоило убивать ради убийства, тем более, бой еще не закончился.

«Аляска» все еще держалась, и «Гнейзенау» приходилось несладко. В борту его зияли три огромные дыры, корабль сильно дымил, хотя открытого пламени видно не было. Американцам тоже досталось, но ход им сбить не удалось, и сейчас дистанция между кораблями медленно увеличивалась. Однако «Шарнхорст», снова вмешавшийся в дуэль, расставил точки над 1. Еще одного попадания хватило, чтобы скорость американского корабля ощутимо снизилась, после чего остальное было уже делом техники. Бой длился еще час, «Аляска» демонстрировала чудеса живучести, но исход уже был предрешен. После дюжины попаданий с «Шарнхорста» и двух с лишним десятков гостинцев от «Гнейзенау» корабль наконец начал медленно, словно бы устало ложиться на борт, после чего перевернулся кверху килем. С двух потопленных кораблей удалось спасти чуть более тысячи человек. И лишь одно всерьез омрачало настроение Колесникова – «Лонг Айленд» все же смог уйти, раствориться в быстро сгущающихся сумерках, а охотиться за ним ночью, используя лишь радар и рискуя нарваться на эсминцы… Нет уж, нет уж, пускай красивая, хоть и неполная победа (тем более, никто и не знает, что она неполная), чем торпеда в борт. Не стоил эскортный авианосец такого риска. Уж что-что, а взвешивать шансы и рисковать только осмысленно Колесников умел. Именно это и вознесло его на вершину славы.

Адмиральский салон не был поврежден, но гарью пропах капитально. Американские фугасы вызвали на «Шарнхорсте» несколько довольно серьезных пожаров, которые весь бой стремились слиться в один большой и всеобъемлющий. Их погасили, конечно, однако едкий запах проникал, казалось, всюду. Колесников, впрочем, не жаловался – за время войны с британцами приходилось, было дело, спать и в куда худших условиях. Ничего, если организм хорошенько вымотать, он заснет где угодно.

Однако сейчас сон не шел – возбуждение от прошедшего боя еще не оставило адмирала. Мог бы и привыкнуть уже к своей удачливости. Вон, остальные в своего адмирала верят и идут за ним, не раздумывая. Тем более сейчас, когда перевес однозначно был на их стороне. Но – увы, адреналину в кровь по-прежнему выбрасывается многовато. Зато стариком себя не чувствуешь. Да и, откровенно говоря, здоровье у Лютьенса вообще оказалось на уровне, и на биологические годы нового тела адмирал себя не ощущал.

Успокоившись этой мыслью, Колесников рухнул на кровать и с наслаждением потянулся, хрустя суставами. Что же, еще один штришок к легенде о непобедимом адмирале. Маленький, конечно, но сверкать, если его правильно преподнести, будет красиво. Правильность же Хелен обеспечит – светило немецкой журналистики с недавнего времени демонстрирует хорошее чутье, да и мастерство ее за эти годы явно возросло. Чуть испуганную студенточку, во всяком случае, больше не напоминает.

Воспоминание о Хелен вновь заставило Колесникова улыбнуться. Надо будет ее со Сталиным познакомить… А ведь как переживала она, когда адмирал уходил в этот поход.

Да, война тогда началась внезапно для всех. В том, что она случится, разумеется, никто не сомневался. По обе стороны океана спешно вооружались, довооружались и перевооружались, причем едва ли не впервые в истории Европы основные усилия были брошены на создание военного флота. Впервые потому, что раньше конфликты на континенте практически всегда решались в сухопутных войнах. Британия не в счет, флот ее надежно защищал острова, но редко оказывался по-настоящему козырным тузом в колоде, поскольку ударами с моря можно попортить крови противнику, однако победить его, если тот решит драться до конца, вряд ли позволит. Дарданелльская операция – наглядный и весьма доходчивый пример. Но сейчас было совсем другое дело. Чтобы справиться с американцами, требовалось кровь из носу взять под контроль океан. И потому со стапелей бодро скатывались в море лоснящиеся, словно лакированные, корпуса подводных лодок и боевых кораблей.

Вообще, для американцев то, что Старый Свет объединился против них, стало шоком. Особенно после того, как они прохлопали ушами «противоестественный», если верить их прессе, союз Германии и СССР. С их точки зрения, такого просто не могло быть. Ну, победили немцы англичан. Изначально одна из реальных возможностей. Неприятно, однако далеко не шок. Ну, пришла вместо демократически избранного лидера военная хунта. Банально. Так происходит во всей Латинской Америке и половине Европы. Но вот то, что военные, вместо того, чтобы напасть на русских, с такой легкостью договорятся… И договорятся не на уровне пакта о ненападении, а на полноценное сотрудничество, с обменом военными и научными технологиями и взаимными заказами. В общем, у всех отвисли челюсти.

Правда, в известной степени, такая неожиданность оказалась заслугой не столько Колесникова– Лютьенса, сколько американской разведки, оказавшейся слабой и полулюбительской. ЦРУ здесь еще не было создано, и имелась куча небольших узкоспециализированных конторок, борющихся между собой и практически не обменивающихся информацией. В результате одни сведения многократно дублировались, а другие оставались незамеченными до того момента, когда становилось уже совсем поздно. Это вам не британцы с их традициями и отлаженным механизмом сбора и обработки данных. И в противодействии с достаточно эффективной советской контрразведкой американцы пока что явно пасовали.

Хотя, надо признать, когда адмирал получил доступ к кое-какой закрытой информации, в шоке оказался уже он сам. Со времен Хрущева в головы вдалбливалось, что Сталин – тиран, лично замучивший стопятьдесят мильенов человек. И вдруг оказалось, что не только масштабы репрессий многократно преувеличены, как раз к этому Колесников был готов. А вот то, что шпионов из разных частей света в СССР и впрямь было немерено, для него оказалось полной неожиданностью. Ну, что их просто не может не быть, он понимал, но вот масштабы…

Кого там только не было. И профессиональные агенты, и идейные борцы с советской властью (ну, этих хотя бы можно понять), и троцкисты, которых отлучили от кормушки, и… В общем, проще перечислить, кого не было. А учитывая, что советское законодательство карало за такое относительно мягко, исправить ситуацию было крайне сложно.

Хорошо еще, что самую мощную – британскую – разведсеть удалось разгромить. Для этого оказалось достаточно поделиться захваченными в Великобритании архивами, а там уж НКВД сработало вполне эффективно. После этого, оказавшись без помощи островных коллег, американцы сдулись, и сроки начала войны для них оказались тайной за семью печатями. Они считали, что имеют в запасе еще минимум полгода. Колесников, прекрасно осведомленный об этом, внутренне посмеиваясь, рассчитывал подготовиться месяца за два-три. Вот только в реальности война началась неожиданно для всех.

А все узкоглазые. В очередной раз Колесников убедился, что доверять островитянам нельзя, что западным, что восточным – без разницы. Примерно тоже высказал Роммель, правда, в отличие от привыкшего относиться ко всему с изрядной толикой юмора адмирала, куда более эмоционально. М-дя… А Лютьенс-то считал, что лучше всех ругаться умеют моряки. Оказывается, в окопах иной раз тоже рождаются перлы, достойные запечатления в веках. И даже обычно довольный жизнью Геринг высказался о японцах исключительно непечатно. Что уж там говорили по этому поводу Сталин, Муссолини и прочие, осталось тайной – сами не распространялись, а Лютьенс не интересовался. И без того хлопот полон рот.

В общем, японцы решили, видимо, что никто им не указ, и принимать решения они могут, не советуясь со «старшими братьями». Это они зря, конечно, подобную дурь из голов обычно выбивают рукояткой пистолета, но пока что союзничков следовало вытаскивать. Не из рыцарских побуждений, а потому, что без них практически нереально было обеспечить всестороннюю блокаду Северной Америки. Хотя и так-то блокада выглядела смешно – аннексировав Канаду, США имели сейчас множество портов, и перекрыть все транспортные маршруты было нереально. Да и, откровенно говоря, ресурсы и производственные мощности США позволяли им жить и без внешней подпитки, легко перейдя на полное самообеспечение. С другой стороны, размеры побережья сейчас давали очень большое поле для маневра, защитить его от десанта выглядело задачей практически нереальной. Но, опять же, при условии, что удастся уничтожить или хотя бы нейтрализовать американский флот, а для этого требовалось действовать всем вместе.

Тем не менее, начали японцы неплохо, и адмирал Ямомото практически в точности повторил свой маневр из прошлой истории, накрыв американский флот в Пёрл-Харборе. Удар его оказался сколь страшен, столь и успешен. Еще бы, сейчас это была не полулюбительская, основанная лишь на не апробированных еще новинках военной тактики, авантюра. В этот раз Ямомото консультировал сам Лютьенс, непререкаемый ныне авторитет в области военно-морских операций. Даже японцы, прячущие за вежливыми улыбками презрение и ненависть ко всем остальным народам, вынуждены были это признавать и потому ко мнению адмирала прислушались со всей серьезностью.

В частности, Колесников хорошо помнил об ошибках, допущенных японцами в прошлой истории. Тут и недобивание поврежденных кораблей, и несколько неудачный выбор времени атаки, когда на главной базе США в Тихом океане не оказалось ни одного авианосца, и не предпринятая попытка высадки десанта. Но главное – сам ход операции!

В прошлый раз едва ли не основной ошибкой оказалась сама идея атаковать американские корабли в гавани. При всей своей кажущейся эффектности и красоте, она имела огромный минус – если операция не комплексная, с высадкой десанта, а точечный укол, то последствия ее в долгосрочной перспективе оказываются сравнительно небольшими, что, в принципе, и произошло. Да, внешне – катастрофа, но при этом почти все корабли, потопленные или поврежденные японцами, американская промышленность оказалась способна в кратчайшие сроки ввести в строй. Глубины-то в гавани всего ничего, поднять севшие на грунт или сдернуть приткнувшиеся к берегу линкоры было сравнительно несложно. Разве что пару наиболее поврежденных, вроде разрушенной взрывом боезапаса «Аризоны», трогать не стали – построить новый корабль выходило дешевле, чем восстанавливать эти братские могилы. Но главное, потери в людях оказались минимальны, и сохранились тысячи высококлассных моряков еще с довоенной выучкой. Как результат, свою мощь исполина американский флот вновь обрел очень быстро, и это стало для Страны Восходящего Солнца началом конца.

Сейчас Колесников объяснил расклады Ямомото буквально на пальцах и предложил два выхода из ситуации. Или удар по гавани с высадкой десанта и захватом Гавайских островов, или… Вот второе «или» Ямомото и выбрал. Не потому, что ему не нравился первый вариант. Просто он не мог его обеспечить. Сказывалось традиционное соперничество армии и флота, выливающееся в несогласованность действий и многократно возрастающий риск утечки информации. Так что рассчитывать он мог только на свои корабли и палубную авиацию.

Вариант, который пришлось реализовывать Ямомото, был куда рискованнее и приносил меньшие дивиденды, хотя также строился на недооценке роли морской авиации и плавучих аэродромов. Несмотря на то, что и британцы, и, позднее, Лютьенс успешно, хотя и достаточно ограниченно их применяли, на авианосцы по-прежнему смотрели немного свысока, полагая кораблями вспомогательными. Для того чтобы вести разведку, затормозить пытающегося уйти противника или добить поврежденный корабль. Максимум транспорты топить. Все остальное же полагалось делать, как и сотни лет до того, мощным артиллерийским кораблям. И даже на то, что в Германии на основе конструкций гражданских танкеров спешно строились эскортные авианосцы, подобные тем, что Британия еще недавно заказывала в США, считали блажью, забывая о том, что знаменитый адмирал пока что не ошибался.

В тот злосчастный день американским военным пришлось убедиться в собственной близорукости. На рассвете японские самолеты, поднятые с шести авианосцев, нанесли мощнейший удар по гавани Пёрл-Харбора и наземным аэродромам, уничтожив практически все базирующиеся там самолеты. Правда, удар по кораблям выглядел несколько скромнее, чем в прошлой истории – из семи находившихся в Пёрл-Харборе линкоров японцами было уничтожено только два, «Пенсильвания» и «Мэриленд». «Пенсильвания» отделалась двумя торпедными пробоинами и села на грунт, погрузившись в воду по верхнюю палубу, «Мэриленд» же оказался куда в худшем положении.

Авиабомба, для лучшей бронепробиваемости переделанная из крупнокалиберного снаряда, ударила в палубу возле кормовой башни главного калибра. Попади она в саму башню, картинка была бы совсем иной, но относительно слабо бронированная палуба не выдержала удара, бомба проткнула ее, как бумагу. Броня лопнула, и в результате начиненная взрывчаткой сталь, прошив линкор почти насквозь, взорвалась у самого днища. Боезапас, хотя и находился совсем рядом, не сдетонировал, но пробоина оказалась диаметром почти пять метров. К счастью, стремительно распространяющаяся вода, затопив машинное отделение, не вызвала взрыва котлов – в работе находился только один, остальные же стояли холодными. Однако взрыв повредил киль старого линкора, а последующее касание грунта довершило дело. Кормовая часть «Мэриленда» надломилась, и теперь восстановить линкор было крайне сложно.

Однако, если потери в линейных кораблях выглядели не самыми опасными, то остальным досталось куда больше. Один тяжелый крейсер, три легких, шестнадцать эсминцев – страшные потери для любого флота. А еще два авианосца, «Лексингтон» и однотипный, только что прибывший «Саратога» получили свою порцию авиабомб. Защита кораблей этого класса у американцев традиционно была не на высоте, и ни полетная, ни двухдюймовая нижняя палубы не смогли остановить бомбы, сброшенные японцами практически в полигонных условиях.

Внутренние взрывы имели катастрофические последствия. Корабли были загружены под завязку, на каждом, помимо шести с лишним тысяч тонн мазута имелись боезапас и топливо для девяноста самолетов. Высокооктановый бензин, почти пятьсот тысяч литров, что еще надо, чтобы превратить огромные корабли в хорошую жарочную печь? И взлетевшее до небес белое, почти прозрачное пламя оказалось закономерным результатом бомбардировки.

«Саратога» выгорел дотла за считанные минуты и, как ни странно, не затонул. «Лексингтон» взорвался – пламя добралось до погребов. Из экипажей обоих кораблей не уцелел никто находившийся в тот момент на борту. Американский флот в этих водах практически лишился воздушного прикрытия. Разве что «Энтерпрайз», корабль счастливый – этот ушел из Пёрл-Харбора вечером буквально за десять часов до японской атаки и сейчас находился в двухстах милях к северу от места побоища. Вмешаться он уже не мог.

Самое интересное, что с точки зрения классической морской тактики для американцев еще далеко не все было потеряно. Более того, их шансы на победу выглядели достаточно весомыми. Пять линейных кораблей, считающихся основной силой флота – это немало, а радар четко видел расположившиеся на пределе дальности японские корабли. Американский самолет-разведчик, добравшись до них, смог не только определить, что это японцы, но и пересчитать их, и даже сфотографировать. Два линейных корабля, «Хией» и «Кирисима», три авианосца и шесть эсминцев. Не так и много, кстати. В горячке боя никого из американцев не насторожило, что из всех разведчиков до цели дошел один, ни разу не обстрелянный, даже не атакованный истребителями. И не только дошел, но и счастливо унес ноги. А ведь все было просто. Самолету дали выполнить свою миссию, только об этом пока никто не знал, и его экипаж, люди храбрые и самоотверженные, свято верили, что дело в их мастерстве, ну и, конечно, изрядной толике везения.

На самом же деле все оказалось несколько иначе. Помимо этой эскадры, давшей себя вначале обнаружить, а затем и пересчитать, на приличном отдалении и совсем в другой стороне шли еще три авианосца под охраной двух тяжелых и одного легкого крейсеров и трех эсминцев. Эти корабли сразу меняли расклады сил, но американцам про них ничего известно не было. Кроме того, пылая праведным гневом, они даже не задались мыслью, как будут гоняться за японцами на своих раритетных кораблях, хорошо вооруженных и защищенных, но тихоходных. Ну и плюс к тому, японские самолеты продолжали бомбить побережье, превращая в руины город и инфраструктуру базы. И надо было чем– то ответить, хотя бы отогнать противника, чем американцы и занялись.

Линкоры разводили пары и выходили в море около четырех часов. За это время каждый из них получил по нескольку бомбовых попаданий, не причинивших серьезного ущерба, из чего сделан был ошибочный вывод о том, что потери в гавани – случайность, обусловленная неподвижностью кораблей и отсутствием нормального зенитного прикрытия. На самом же деле просто-напросто их сейчас бомбили с высокой горизонтали легкими бомбами, чтобы раззадорить, но не заставить отказаться от контратаки. И американцы клюнули!

Дальше все было предсказуемо. Японские самолеты нанесли массированный удар, когда американские корабли находились уже в десятке миль от берега. Из пяти линкоров прорваться назад смог лишь один, но и он затонул примерно в миле от гавани. В отличие от прошлой истории, на сей раз потери американцев зашкаливали, а флот им надо было не ремонтировать, а строить с нуля. Японцы на какое-то время стали хозяевами океана.

Итак, сражение-то они выиграли, а вот союзников при этом подставили всерьез. Теперь, вместо того, чтобы спокойно закончить подготовку, приходилось выступать с тем, что есть. Было, кстати, немало, но проблема в том, что строительство эскортных авианосцев еще не было завершено, и восемь кораблей, которые должны были нести по два десятка самолетов, остались пока на стапелях, где их, работая в три смены, спешно доводили до ума. Фактически объединенный флот сопровождали только серьезно перестроенный (если говорить правду, корабль отстроили заново, разрезав пополам и вставив секцию корпуса, а также поменяв конструкцию палубы и увеличив число подъемников, что позволило и увеличить число самолетов, и довести скорость их запуска до приемлемого уровня) «Граф Цеппелин» да британские трофеи. Катастрофически мало, поэтому с них в спешном порядке сняли все бомбардировщики, оставив лишь мессершмитты. Ударную мощь авианосцев это резко снижало, зато появлялась надежда, что истребительный «зонтик» сможет защитить свои корабли. А кораблей этих оказалось ой как немало.

Немецкий флот составляли, разумеется, «Бисмарк», на котором держал свой известный уже всему миру флаг Колесников, «Тирпиц», «Шарнхорст» и «Гнейзенау». Ну, это «старички». Помимо них в строю были три корабля типа «Кинг Георг Пятый», захваченные у британцев и достроенные с учетом опыта боев и достижений немецкой и советской инженерных школ. Корабли эти, получившие название «Фон дер Танн», «Гебен» и «Зейдлиц», вместе с четырьмя изначально немецкими кораблями, составляли быстроходную часть флота. Помимо них шли более старые британские трофеи – «Ривендж» и «Ройял Соверен», переименованные соответственно во «Фридрих дер Гроссе» и «Дерфлингер». Ходовые качества у них были пожиже, но артиллерия оставалась впечатляюще мощной. Увы, линкоры «Уорспайт» и «Малайя», на момент капитуляции Великобритании находившиеся в Средиземном море, были затоплены командами на глубине, не дающей возможности произвести их подъем. Это, конечно, делало честь британским морякам (Колесников даже отдал специальный приказ, запрещающий применять к тем из них, кто попал в плен, рукоприкладство, а то раздосадованные победители могли их и к стенке от огорчения поставить), но сил немецкому флоту не добавляло.

Вторым по мощи, теоретически, являлся флот СССР, имеющий сейчас четыре новейших линкора – «Советский Союз», «Советская Россия», «Советская Белоруссия» и «Советская Украина» – и два линейных крейсера, «Кронштадт» и «Севастополь». Старые линкоры-дредноуты даже не пытались учитывать, поскольку эти тихоходные, слабо защищенные реликты прошлой войны, вооруженные вдобавок всего лишь двенадцатидюймовыми орудиями и обладающие абсолютно неудовлетворительной мореходностью, представляли достаточно сомнительную боевую ценность. Так что они остались на базах, осуществлять прикрытие своих берегов, а вот шесть новейших кораблей с немногочисленным эскортом (с легкими крейсерами у русских всегда было неважно), состоящим в основном из эсминцев, присоединились к немецкому флоту. Адмирал Кузнецов лично держал флаг на «Советском Союзе», и оставалось только гадать, чего ему стоило добиться у Сталина разрешения на участие в этом походе.

Теоретически этот отряд был силен, практически же… Откровенно говоря, как бы ни хотелось Колесникову считать соотечественников лучшими из лучших, причем во всем, за что берутся, в нереальной эффективности советского флота он сомневался. Причины к тому имелись достаточно весомые.

Во-первых, уже более полувека русский флот побед как-то не демонстрировал. Воевали храбро и вроде бы даже грамотно, но при этом как-то бестолково.

Во-вторых, новые корабли, которые наверняка еще толком не освоены. Все «детские болезни» всплывут наверняка в самое неудачное время, а недоученное придется осваивать в бою. С освоением же и обслуживанием новой техники, что у русских моряков, что у советских военморов, частенько получалось как-то не очень.

В-третьих, и матросы, и офицеры (ой, простите, командиры, но сути это не меняет) почти все необстрелянные. Кое-кто, правда, успел повоевать в Испании, некоторые даже успешно, но таких минимум, да и масштабных сражений там как-то не наблюдалось.

В-четвертых, у русской эскадры не имелось усиления в лице авианосцев. Были еще и в-пятых, и в-десятых, но сути это не меняло – советский флот оставался пока что темной лошадкой с весьма сомнительными перспективами.

В этом плане даже французы выглядели чуть предпочтительнее. В храбрости они русским, может, и уступают, но вот касаемо всего остального – вопрос открытый. Во всяком случае, в боях участвовали и дрались неплохо, а Жансуль – флотоводец опытный, достаточно решительный и отнюдь не бесталанный. Старые, откровенно слабые «Прованс» и «Лоррэн», он оставил в Тулоне, приведя с собой корабли, обладающие реальной боевой ценностью. Новейшие линкоры «Ришелье» и наконец– то достроенный «Жан Бар», линейные крейсера «Страссбург» и «Дюнкерк», ну и британские трофеи, ныне «Фридрих Великий» и «Мольтке». В общем, достаточно мощная эскадра, вдобавок, являющаяся организационно частью немецкого флота. Вместе с ней у Колесникова получались отряд новейших быстроходных линкоров, отряд линейных крейсеров и отряд тихоходных линейных кораблей плюс авианосцы. Все с опытными, проверенными в бою экипажами. С такими силами выходить против флота США было уже вполне реально.

Ну и итальянцы подтянулись. Правда, особой эффективности от них никто не ждал, ну так хоть рядом постоят, массовкой подработают. Надо сказать, адмирал Каваньяри притащил с собой буквально все, что мог. Четыре старых линкора, несущих всего-то по десятку орудий калибром триста двадцать миллиметров, и столько же новых, типа «Литторио», последний из которых, «Имперо», был введен в строй буквально только что и достраивался в дикой спешке, с помощью все той же Германии. Колесников хорошо помнил, что в прошлую войну итальянский флот, за исключением диверсантов, опозорился страшно, и эффективность его выглядела едва ли не отрицательной величиной. Так что в расчет он итальянцев особо не принимал, но на подхвате могли и пригодиться.

Помимо линейных и авианосных гигантов объединенный флот тащил с собой эскорт из крейсеров и эсминцев, а также транспортные корабли с боезапасом, топливом и десантом. Армада выходила крайне внушительная. Плюс подводные лодки, щедро рассыпавшиеся впереди. И Колесников уже заранее хватался за голову, представляя, каково это будет, совместить в единое целое огромную массу кораблей со столь разными характеристиками и уровнем подготовки экипажей. Но деваться было уже некуда, отступать поздно, приходилось играть теми картами, которые были на руках.

Местом сбора объединенного флота стал Рейкьявик. Здесь Колесникову уже приходилось бывать, причем дважды. В первый раз, когда он во время войны с Британией разнес здесь всю посуду, а второй – уже после капитуляции островной империи. Тогда исландцы, вспомнив, наверное, о предках-викингах и воспользовавшись творящимся в Германии бардаком, решили поиграть в независимость. Пришлось наспех вразумлять. К счастью, в правительстве Исландии сидели отнюдь не дураки, которые живо посчитали число вымпелов на горизонте, убытки, которые нанесут германские корабли в случае, если не удастся договориться. После этого они сравнили результат с теми выгодами, которые дает статус провинции с высокой автономией, и решили не доводить до конфликта.

Вот только Колесников в тот момент думал уже совсем по-другому. Он устал за последние месяцы настолько, что хотелось кого-нибудь убить. Претворять свою идею в жизнь он, конечно, не стал – любое дело не стоило доводить до абсурда. Тем не менее, правительство Исландии за попытку сепаратизма было арестовано в полном составе. Простые же островитяне, видя такое дело, предпочли заткнуться и не мешать серьезным людям делать серьезные дела. Так что сейчас в распоряжении новообразованного альянса имелась неплохая, очень удобно в стратегическом плане расположенная база, и именно с нее решено было начать последний бросок на Америку.

Однако события последних лет приучили Колесникова думать не только о военных аспектах вопроса, поэтому ему очень не понравилась самодеятельность японцев. Именно из-за этого он не торопился, вдобавок, задействовав силы разведки. В нюансы того, что и как они там проворачивали, он принципиально не лез, считая, что работу должны делать профессионалы, а вот о том, какой должен был оказаться результат, какие преференции получат участники операции при успехе и какие последствия будет иметь неудача, постарался объяснить предельно четко. И, как обычно, не скупился ни на посулы, ни на угрозы. А о том, что слов на ветер адмирал не бросает, знали все.

Разведчики впечатлились. Разведчики постарались. И, как показали дальнейшие события, справились. По насквозь неофициальным, но при этом считающимися в США абсолютно надежными каналам прошла информация, что выход флотов на позиции – не более чем демонстрация. Мол, должны немцы, верные союзническому долгу, продемонстрировать японским союзникам всестороннюю поддержку, вот и показывают готовность вмешаться. Демонстративно, ни от кого не скрываясь. Ну разве так серьезные дела делаются? Остальных же и вовсе только для массовки привлекли, поскольку ни итальянцы, ни русские на море воевать не умеют. Это же все знают…

Американцы купились. В иной ситуации, возможно, они вели бы себя иначе, но сейчас у них образовался настоящий цейтнот по времени. Японцы время зря не теряли и, используя завоеванное превосходство на море и в воздухе, стремительно развивали успех. В отличие от прошлой истории, у них не было второго противника в лице Великобритании, и потому они смогли сконцентрировать силы на ударе по США. Стремительным ударом захватив Филиппины, причем так быстро, что американцы даже не успели организовать сопротивление, Ямамото принялся развивать успех, ставя под контроль один остров за другим. Потом успешный десант на побережье Австралии, захват Сиднея. Колесников, узнав об этом, только головой покрутил – логика японцев оказалась для него непостижимой. Лично он предпочел бы захватить Гавайи, весьма удобное со стратегической точки зрения место. Плюс тот же самый Пёрл-Харбор с его отлично развитой инфраструктурой… Но в японском генеральном штабе, очевидно, руководствовались иными соображениями.

Ну, их дело. Колесникова не особенно интересовали пока что японские завихрения, главное, чтобы силы противника на себя исправно оттягивали. Куда важнее сейчас был тот факт, что японский флот обстрелял с моря города Сан-Франциско, Лос-Анджелес и Юрика. Ничего особенного в военном отношении эти налеты не принесли, поскольку обстрел велся с дальней дистанции, подставляться под ответный удар японские крейсера, участвовавшие в набегах, не желали. Но с пропагандистской точки зрения смотрелись красиво. Для японцев, естественно.

А вот в Америке веселье по этому поводу началось нешуточное. Страна, не привыкшая, что ее обстреливают, отнеслась к данному обстоятельству крайне нервно. Вдобавок, когда снаряды упали на Фабрику Грез. Ну, поблизости от Фабрики Грез. Ну, где-то в районе расположения этой Фабрики. В общем, визгу было столько, что неосторожно оказавшиеся поблизости могли и оглохнуть.

Где-то в стране, имеющей во главе короля, диктатора или какой-либо еще жестко централизованный орган власти, на вопли можно было бы не слишком обращать внимания, действуя спокойно, методично, продумывая каждый шаг, благо непосредственной угрозы территории США, в общем-то, пока и не существовало. Все силы и средства Япония бросила в другом направлении, это было хорошо видно даже стороннему наблюдателю. Но там, где президента избирают – или не избирают, где власть доллара, конечно, велика, но у каждого гражданина в кармане ствол, с помощью которого он может и покритиковать… В общем, реагировать пришлось. И как всегда, в условиях нехватки времени, далеко не все последствия были продуманными.

Для начала в США провели вполне резонную операцию по изоляции живущих в стране японцев. Их считали потенциальной «пятой колонной», и, в общем-то, обоснованно. Около ста двадцати тысяч человек было интернировано в лагеря, отстроенные в штатах Арканзас, Калифорния, Юта и других, где, по мнению компетентных органов, они уже не могли представлять такой уж серьезной проблемы. Кроме того, часть разместили на территории недавно поставленной под контроль США Канады. Судя по тому, с какой оперативностью были проведены мероприятия, такой вариант родился в голове инициаторов отнюдь не за пять минут и прорабатывался в деталях.

Однако если первое действие американцев выглядело вполне логичным, то второе – по меньшей мере спорным. Исторически военно-морские силы США делились на две части, базирующиеся в Тихом и Атлантическом океанах. И не зря американцы так трепетно относились к контролю за Панамским каналом – по сути, это была единственная артерия, позволяющая быстро перебросить боевые корабли с одного театра на другой, чтобы усилить соответствующую группировку. Корабли США строились, исходя из возможности прохода этим каналом, что накладывало определенные ограничения на их размеры. И, как и средиземноморские коммуникации для Британии, этот канал являлся стратегически уязвимым местом для США.

Взяв за основу информацию о том, что атлантическое побережье можно считать безопасным, американцы практически моментально начали переброску части своего флота с Атлантики на Тихий океан. Ушли два авианосца, «Йорктаун» и «Хорнет», шесть линейных кораблей, включая два новейших, только что спешно достроенных. Эти линкоры типа «Айова», отлично вооруженные и быстроходные, Колесников не без основания считал наиболее грозными противниками. Ну и более трех десятков кораблей поменьше, класса эсминец– крейсер, тоже отправились на усиление терпящего одно поражение за другим Тихоокеанского флота США, что вполне устраивало злорадно потирающих руки адмиралов, наблюдающих за процессом из Рейкьявика.

Такого рода операции, как переброска практически целого флота, мероприятие чрезвычайно масштабное, требующее и подготовки, и расчета, и отлаженной логистики. Времени на подготовку у американцев не имелось, однако амбиции могут сдвинуть такие горы, о каких ум и талант не смеют даже и мечтать. Так вот, амбициозных адмиралов в Америке хватало, а вот откровенных бездарностей среди них практически не наблюдалось. И контрадмирал Мак-Кенн, флотоводец и инженер, сумел пропихнуть армаду сквозь игольное ушко канала прежде, чем японцы сообразили его заблокировать. А потом их стали больно бить…

«Шарнхорст» пришел в Галифакс на рассвете, когда солнце только-только начало окрашивать воду в бухте в золотисто-алый цвет. Зрелище было нереально красивое, и Колесников, глядя на него, улыбнулся – он вообще часто в последнее время улыбался, когда был убежден, что его не видят. Репутацию души компании он, точнее, Лютьенс, и без того имел устойчивую. Перебарщивать не стоило. Другое дело, его самого удивляло такое поведение – в той, прошлой жизни особо веселым нравом он не отличался. То ли остатки личности немецкого адмирала давали о себе знать, то ли просто нынешняя жизнь ему подходила больше, чем прежняя, куда более пресная. А может… Да и мало ли, что может быть. Колесников с определенного момента просто перестал ломать голову над ерундой, резонно полагая, что есть дела поважнее.

Город, ставший оперативной военно-морской базой Альянса, выглядел на удивление мирно. Казалось, ему не было никакого дела до грохочущей совсем рядом войны. Даже боевые корабли в гавани не портили это впечатление. Честно говоря, он и в самом деле был таким. Захватывая Канаду, американцы так и не удосужились задуматься, чем они будут защищать резко увеличившееся побережье. Когда же их флот, вдобавок, сократился из-за отправленных на Тихий океан кораблей, сил не осталось даже для того, чтобы обеспечить прикрытие крупных портов. Здесь, например, базировался всего один линкор, «Миссисипи». Эта старая, но тяжело бронированная и хорошо вооруженная громада даже оказала сопротивление – американцы не были трусами. В отличие от своих потомков, которых адмирал помнил из опыта будущего, это были не разжиревшие любители фаст-фуда и не сброд со всего мира, служащий в армии для получения американского гражданства. Это оказались деятельные, энергичные люди, готовые, случись нужда, драться всерьез.

Останки линкора, выбросившегося на берег и продолжавшего там отбиваться еще некоторое время, так и остались памятником их храбрости. Даже в чем-то небесполезной – три эсминца поддержки, воспользовавшись тем, что все внимание атакующих занято флагманом, рванули вдоль берега и смогли уйти. Один, правда, удалось догнать и потопить, но два благополучно смылись. Так что команда «Миссисипи» сделала все, что могла, а потому Лютьенс приказал оказать попавшим в плен (а их было почти восемьсот человек) всю необходимую помощь и обеспечить приемлемые условия жизни. Знакомые с привычкой командующего уважительно относиться к храбрым врагам, и немецкие, и французские моряки, участвовавшие в захвате города, восприняли этот приказ как должное.

Так или иначе, но кроме этого линкора сопротивление здесь оказала лишь рота американской морской пехоты. Крепкие, хорошо выученные молодчики дрались храбро и грамотно, но отсутствие боевого опыта сказывалось. Их немецкие коллеги, успевшие повидать смерть во всех видах, превосходящие янки в численности почти в двадцать раз и, вдобавок, поддержанные высаженными с транспортов танками, которые, правда, подоспели, когда бой уже стихал, просто смели обороняющихся. И – все!

Местные, как оказалось, совсем не жаждали воевать на стороне США. Для них американцы были всего лишь соседями, привычными и не самыми добрыми. Будучи частью Британской империи с невероятно широкой автономией, они вполне были удовлетворены своим положением, а их раз – и за жабры! А главное, не успели они еще толком освоиться с новым статусом (а также с переделом собственности, которую в добровольно-принудительном порядке подгребали под себя американцы), как все повторилось. Заявились немцы, накостыляли американцам, объявили о восстановлении всех былых вольностей, но – только после победы. И сейчас канадцы пребывали в состоянии легкого шока, но работать не отказывались, и такое положение вещей Лютьенса, да и всех остальных, в общем-то, устраивало.

Вот так и получилось, что основная база германского флота на этом континенте расположилась именно здесь. Место со всех точек зрения удобное – удобная гавань, хорошо оснащенный порт, где можно было достаточно быстро производить текущий ремонт кораблей, поблизости от основных американских портов, да вдобавок неплохо развитое железнодорожное сообщение. Вдоль линии рельсов и рванулась вперед железная германская армия, едва высадившись с транспортов, и прежде, чем кто-либо успел достойно отреагировать, заняла Монреаль. Сейчас она развивала наступление, создавая угрозу США с севера. Непривычным к такому американцам приходилось вертеться ужами, но получалось плохо.

Как уже доложили Колесникову, вчера сюда прилетел Роммель. Ну, стоило ожидать, старый товарищ давно грозился показать, как воевать надо. Он, кстати, здесь и впрямь мог развернуться, поскольку война явно приобретала уже подзабытый маневренный характер. Никакой сплошной линии фронта, никаких линий долговременных укреплений, даже никаких крепостей. Ничего удивительного – реально задействовано оказалось очень мало войск на очень большом пространстве. Альянс использовал относительно малые силы, поскольку их приходилось тащить через океан, а США изначально имели очень маленькую относительно размеров занимаемой территории армию. К тому же значительная – и лучшая – ее часть оказалась завязана на Тихоокеанском театре. В такой ситуации старина Эрвин и впрямь мог кое-кому показать, как надо шнурки гладить, и наивно было бы полагать, что он упустит такую шикарную возможность повысить свою популярность в войсках и удовлетворить жажду побед. Как ни крути, в душе он так и остался ненавоевавшимся мальчишкой.

Швартовка прошла штатно, и город, несмотря на бушевавшую совсем рядом войну, так и не соизволил проснуться ради такой мелочи, как возвращение победителей. Точнее, одного победителя – «Гнейзенау» ушел в Европу, на ремонт. Правило о том, что любые серьезные повреждения, полученные кораблем, в случае, если нет острой оперативной необходимости именно в нем, должны устраняться срочно и на нормальных судоремонтных заводах, Колесников ввел с самого начала кампании и соблюдать старался неукоснительно. С одной стороны, это, конечно, могло приводить ко временному ослаблению флота, с другой – резко снижало риск потери корабля в будущем. Моряки, разумеется, отнеслись к подобному новшеству весьма благосклонно, да и в имидж Лютьенса такой подход вписывался. Он де в бою не жалеет ни себя, ни кого-то другого, но зато вне сражения старается обеспечить своим людям все и максимально снизить для них риск. В принципе, так оно и было.

И вот, «Гнейзенау» ушел в Германию. Точнее, ремонтировать его будут в Британии, но сейчас это было уже одно и то же. Где-то на середине пути он встретился с русским танкером, с которого пополнил запасы топлива и, если все пойдет нормально, очень скоро окажется в уютном доке, а моряки получат сутки гулянки на берегу за счет флотской казны. Еще одно нововведение, которое многие считали популистским, но оспаривать, что характерно, не смели.

«Шарнхорсту», откровенно говоря, тоже не помешал бы ремонт, но хотя бы один линейный крейсер адмиралу сейчас был под рукой необходим, а потому было принято решение попытаться устранить наиболее неприятные последствия вражеского обстрела на месте. Получится – хорошо, нет – там будет видно, тем более, «Гнейзенау» должен был достаточно скоро вернуться. Да и в Галифаксе ему предстояло находиться всего дня три – затем отсюда в Европу пойдет караван транспортных кораблей, и часть пути конвоировать его предстояло именно «Шарнхорсту».

Прошуршал шинами черный «Линкольн Зефир Континентал». Шикарная машина родом из США. Их здесь захватили в свое время десяток, если не больше, и теперь они то и дело мелькали в разных частях города, возя генералов и полковников. Эту, похоже, прислали за Лютьенсом – без лишней помпы, все знали, что танцев вокруг своей фигуры адмирал не любил, но уважение выказали. Еще бы, калибр-то у Колесникова с любым генералом, да хоть бы и фельдмаршалом даже, сейчас несопоставим.

О-па! Как оказалось, нет, не за ним, а к нему. Из автомобиля выбралась знакомая фигура в кожаном плаще и бодро зашагала к трапу. Следом, едва успевая, семенило что-то помельче, нагруженное здоровенным, английского образца, саквояжем и очень шустро перебирающее ногами. Видать, адъютант, с трудом поспевающий за патроном.

По трапу Роммель поднялся все тем же быстрым шагом, небрежно отсалютовал вытянувшимся в струнку морякам и крепко стиснул руку Колесникову:

– Приветствую, король морей. Все ходишь под своим непотребством?

– Иначе это было бы неуважением к фюреру, – пожал плечами адмирал. – Что, решил с утра пораньше?

– Да. Кофе напоишь?

– Могу и чем покрепче. Прошу, – и они двинулись в адмиральский салон.

Откровенно говоря, для русских такая встреча выглядела бы суховатой, для немцев же – едва ли не пределом того, что можно позволить себе при посторонних. И это притом, что они с Роммелем официально считались (да и были) друзьями. Впрочем, в салоне, отослав всех куда подальше и распорядившись насчет завтрака, можно было расслабиться. Бухнуться в кресла, расстегнуть кители и вообще почувствовать себя довольными жизнью.

– Смотрю, ты опять с победой? – Роммель сосредоточенно рылся в саквояже, одну за другой извлекая бутылки весьма интересных форм. Похоже, он сюда пришел еще и затем, чтобы просто отдохнуть в приличной компании, где можно было не следить за каждым словом.

– С частичной. – Колесников поднял одну из бутылок, внимательно посмотрел на этикетку, присвистнул: – Ты что, из дому их сюда тащил?

– Ну конечно. Стану я местное пойло хлебать, как же. Нет, конечно, если другого не будет, придется, но пока есть возможность, надо выбирать что получше.

– Логично.

– Конечно, логично, – пропыхтел Роммель. Одна из бутылок чем-то зацепилась, и он никак не мог ее освободить. – А в чем частичная?

Колесников объяснил, Роммель кивнул:

– Ну, это нормально. Человек предполагает, а Бог – располагает. Где там твои…

Закончить он не успел, поскольку как раз в этот момент в салон бесшумной тенью скользнул вестовой, молниеносно сервировал стол и так же бесшумно скрылся. Роммель кивнул одобрительно. Так же одобрительно он отнесся и к выбору Колесникова – настоящей русской водке. Не бормотухе времен позднего СССР и не непонятно чему более позднему, а нынешней, действительно чрезвычайно качественной. Адмирал самолично разлил ее по рюмкам:

– Ну что, как говорят русские, вздрогнули!

– Вздрогнули, – Роммель, не отставая, осушил свою, закусил ломтиком ветчины, тоненьким и настолько нежным, что таял во рту. – Ты и сам русских словечек нахватался, и других ими заражаешь.

– С кем поведешься.

– Во-во. Кстати, вот, – фельдмаршал достал из все того же кажущегося бездонным саквояжа пакет, положил на стол. – От твоих.

– Спасибо. Как хоть они?

– Скучаешь?

– Не то слово.

– Хелен все хорошеет, – задумчиво ответил Роммель, откидываясь в кресле. – Иоганн уже вовсю бегает. Правда, пока не слишком быстро, но научится. Целуют и ждут – это на словах.

Некоторое время оба задумчиво молчали, а потом, не сговариваясь, приступили к трапезе, от которой оторвались уже слегка захмелевшие и осоловевшие. С утра, конечно, вроде бы и не совсем положено, тем более немцам, но эти двое уже давно плевали на условности.

– Хорошо вы, моряки, устраиваться умеете, – с некоторой завистью в голосе сказал Роммель, окинув взглядом салон. Этот разговор у них происходил каждый раз, когда они собирались у Лютьенса, и стал чем-то вроде традиции и преамбулы к серьезной беседе. – Это мы всю жизнь в грязи ковыряемся.

– Зато нам, случись что, вместе со всем этим и на дно идти, а вы в свою грязь зароетесь – никаким снарядом не выковыряешь, – не остался в долгу Колесников.

– Это верно… Знаешь, Гюнтер, мы тут посидели, подумали…

А вот теперь пошел предметный разговор. И говорил Роммель умные вещи. Прежде всего о том, что наступление, вначале развивавшееся достаточно успешно, застопорилось. Ну, это Колесников и сам знал. Ни одна война не развивается в точности по тем планам, которыми руководствуется командование. Первое же столкновение с грубой прозой жизни вносит коррективы, о которых и подозревать раньше не могли. И данный случай не был исключением.

Вообще, изначально план был продуман неплохо. Одновременная высадка на побережье Канады, с захватом крупных приморских городов и быстрым развитием успеха вдоль коммуникаций, и удар советских войск через Аляску. Все так.

Вот только проклятые японцы заставили торопиться, и подготовиться как следует просто не успели. К тому же погодные условия оказались совсем иными, чем планировалось – опять же из-за изменения сроков.

В результате если Канаду под контроль взять удалось достаточно успешно, в первую очередь потому, что ее толком и не защищали, то на большее сил уже не хватало. Потому даже, что не оказалось достаточного количества кораблей для перевозки войск и техники – многие корабли еще достраивались и только сейчас, наконец, вошли в строй. Словом, проблема.

У русских дела сложились еще хуже. Они катастрофически опаздывали с развертыванием сил – тонкая нитка железной дороги не обеспечивала достаточную пропускную способность. К тому же организация перевозок оставляла желать лучшего. А когда еще и сроки вдруг сократились… В общем, проблема на ровном месте.

Чуть позже добавился еще один фактор. Японцы, традиционно русских не любившие (как, впрочем, и наоборот), заняли угрожающую позицию, препятствуя их попыткам организовать десантирование. До стрельбы, правда, не дошло, но когда идешь под прицелом артиллерии на безоружном корабле, бодрости это не добавляет. Учитывая же, что на море японцы имели подавляющее преимущество, обеспечить прикрытие русские не могли чисто физически.

Спас ситуацию Геринг, который японцев тоже не жаловал. Рейхспрезидент лично отправился в Токио и за несколько часов сумел решить вопрос. В прошлой жизни Колесников никогда не слышал, чтобы Геринг где-то засветился в качестве дипломата, но здесь и сейчас он оказался на высоте. Правда, если верить Роммелю (а верить ему, безусловно, следовало), толстяка сейчас колотило при одном упоминании о японцах.

Так что, с опозданием почти в две недели, русские все же высадились на Аляске и довольно уверенно начали продвигаться вперед, ставя под контроль территорию. Анкоридж, основной порт Аляски, захватить удалось легко, но дальше процесс замедлился. Русская армия могла воевать в любых условиях, но все же это были не сверхпрофессионалы образца тысяча девятьсот сорок пятого года, а пока еще, в массе, не слишком подготовленные новички. И одних учений для того, чтобы обеспечить четкое взаимодействие всех подразделений, включая тыловые, оказалось маловато. В общем, Красная армия пробуксовывала, некритично, однако крайне неприятно.

Вдобавок, всплыл еще один фактор, который не принял в расчет ни Колесников, ни все остальные. Большинство советских солдат не испытывали в отношении американцев чего-либо, похожего на ненависть. Да, американцы принимали участие в интервенции времен Гражданской войны, порезвившись так, что заработали себе на четвертование, но это было давно и, кроме того, не слишком афишировалось, а потому успело подернуться дымкой забвения. Зато перед глазами имелись обратные примеры, от автозаводов до перелета Чкалова. Пропагандисты с этим откровенно лопухнулись, и теперь солдаты воевали исключительно по приказу. А воевать по приказу у русских всегда получалось хуже, чем от души.

Таким образом, наступление на США отставало от графика, и это было чревато. Серьезной армии у американцев не было, но если они успеют развернуть мобилизацию, то, с учетом их промышленности, получат пускай и ополчение, но до предела насыщенное техникой и вооружением. А уж оружием местные учатся владеть с детства. Единственное пока, что спасает, это полное отсутствие у американцев привычки воевать на своей территории. Так уж получилось, что всегда агрессорами были они, и освоиться с ролью жертвы янки никак не могли. Однако до бесконечности это продолжаться не могло, и раз уж Шустрый Гейнц и прочие генералы оказались не так стремительны, то неудивительно, что исправлять их огрехи прибыл лично Лис пустыни.

План, который он по-немецки четко и коротко, не вдаваясь в излишние детали, излагал, был, по сути, развитием прежнего. Удары на юг, перерезание железных и автомобильных дорог, блокирование промышленных центров… В общем, все как надо.

Колесников с непроницаемым лицом выслушал его до конца, а потом резко прихлопнул ладонью карту:

– Хрень.

Сказано было по-русски, но Роммель уже давно привык, что у адмирала то и дело проскакивают в речи русские слова. Должно быть, списывал на влияние Хелен. Вот и сейчас или по интонации смысл понял, или уже знал это слово.

– Почему?

– Потому что твой план не имеет запаса прочности и основан на одном-единственном допущении – нормальной работе вот этого самого чертова порта. А он нормально работать не будет.

– Думаешь?

– Знаю. Откровенно говоря, я удивляюсь, что он все еще принимает корабли и обеспечивает логистику. Смотри, – Колесников рывком склонился над картой. – Нам, точнее, армии удалось захватить американские стационарные аэродромы. Это обезопасило нас от ударов тактической авиации американцев, но у них и помимо фронтовых бомбардировщиков много чего имеется. Да и потом, никто не мешает соорудить временные аэродромы, благо обеспечить нормальный контроль территории войск тупо не хватает. Считаю, они в любой момент могут накрыть Галифакс бомбами и перетопить здесь все, разрушить и железную дорогу, и город. Именно поэтому я не завожу сюда за раз более одного крупного корабля и постоянно держу наготове истребители.

Во-во, приходится держать. Повезло еще, достались хорошие трофеи – при наступлении захватили свыше сотни исправных самолетов разных типов и кучу отличных зенитных орудий. Все это стянули к Галифаксу и приставили к делу, так что город теперь напоминал ощетинившегося иглами ежа. Однако для любого понимающего человека было ясно – против массированной бомбардировки это не спасет.

– И почему они этого не делают? – прищурился Роммель.

– Думаю, ты и сам догадываешься, – усмехнулся Колесников. – Янки – совсем не дураки, они просто ждут, когда мы потеряем бдительность, и разрушат город ровно тогда, когда им это будет выгодно. Наверняка и вариант действий, который ты предлагаешь, они просчитали. Так что сюда приходят корабли с войсками – и тут их всех разом топят. Дешево и сердито. И не говори, что твои аналитики этого не предусмотрели.

– Ты, как всегда, проницателен, – хмыкнул фельдмаршал. – Предусмотрели. Выводы у них совпадают с твоими, хотя детали, конечно, они рассматривали куда подробнее. Именно поэтому данный план будет реализовываться в качестве акции прикрытия. И утечку информации разведка организует. А вот реальный план мне придется обсуждать с тобой.

– Это хорошо, это радует, – кивнул Лютьенс, а про себя подумал, что американцы могут и не попасться на уловку с утечкой информации. Один раз уже поверили – и это дорого им обошлось…

Да, тогда получилось лихо. Начиная атаку на Америку, Колесников разделил силы. Разумеется, это всерьез ослабляло каждую из эскадр, но позволяло делать их более сбалансированными, если не по кораблям, то по уровню боевой подготовки. В результате русские корабли совместно с быстроходной частью итальянского флота двинулись на Панаму с целью перерезать канал и разрубить силы американцев. С ними же отправились практически все авианосцы и вспомогательная эскадра, состоящая из старых итальянских линкоров и тихоходных британских трофеев.

При себе Колесников оставил наиболее боеспособную часть флота, состоящую из сравнимых по характеристикам немецких и французских кораблей и, опять же, британских трофеев. Семь линкоров, четыре линейных крейсера и «Граф Цеппелин». Ну и крейсера-эсминцы, разумеется, куда же без них. Серьезная эскадра и, вдобавок, с экипажами не только хорошо подготовленными, но и успевшими понюхать пороху. Они должны были обеспечить проводку кораблей, высадку десанта и уничтожение всех, кто не успел спрятаться. Словом, обычные задачи военного флота. Подводные лодки всех участников Альянса действовали автономно, распределив между собой секторы ответственности.

Между объявлением войны и первым залпом прошел всего час. Грамотнее, наверное, было бы вначале начать, а потом объявлять, но Колесников не хотел уподобляться ни Гитлеру, ни японцам. Нет уж, играем как цивилизованные люди, а что подготовиться не успели – так это не его проблемы. Американцы и не успели, хотя, конечно, жаль, что нечем было ни штурмовать их аэродромы, ни бомбить заводы.

Впрочем, кое-что из опыта грядущей эпохи Колесников в эту войну внес. Тем более, не такой уж и далекой эпохи – батальон (точнее, уже усиленный полк) Бранденбург-800 создали здесь еще до его появления в теле Лютьенса. В СССР нашлись свои специалисты и, как оказалось, ничуть не хуже. Ну, а итальянские диверсанты-подводники – это вообще легенда! Не в этой истории, правда, здесь они особо громко пока не прогремели, но подготовка-то никуда не делась, а остальное – дело наживное. И все это воинство долго и упорно тренировали, притирали друг к другу, готовили… В общем, получилось неплохо.

К действиям диверсионных подразделений американцы оказались совершенно не готовы. С обычными-то шпионами, в черных плащах и с фотоаппаратами, охотящимися за секретной документацией, бороться они худо-бедно умели, а вот когда человек ничего не ищет, нигде не светится, живет нормальной жизнью обывателя и просто ждет часа «Ч», им приходилось уже тяжелее. А если этого человека вообще нет? Физически. Появился насквозь нелегально, два дня пролежал в каком-нибудь перелеске, ища пути подхода, а потом сделал дело и ушел – вот это им оказалось не по зубам. Тем более, когда таких диверсантов появилось почти десять тысяч.

Прямо в порту взорвались авианосцы «Рейнджер» и «Уосп». Правда, не затонули, но в море теперь на них выйти было невозможно, да и самолеты поднять тоже. Линкор «Вашингтон» перевернулся, когда от подводного взрыва сдетонировал боезапас. Пострадали и несколько кораблей поменьше.

В порту Нью-Йорка взорвался крупный транспортный корабль, загруженный, как оказалось, пятью тысячами тонн высококлассной взрывчатки. Инфраструктура порта была чрезвычайно разрушена, взрывом «сдуло» несколько прибрежных кварталов, а знаменитая статуя Свободы рухнула прямо в море. Фактически порт прекратил работу.

Это были наиболее заметные диверсии, но на самом деле их оказалось намного больше. Взрывались на стоянках военные самолеты, слетали под откос поезда, рушились опоры линий электропередачи. На десятках военных, главным образом авиационных заводов произошли мощные взрывы, парализовавшие производство. Испытали в боевых условиях только что с подачи Колесникова созданные фаустпатроны. Как оказалось, если садануть из этой штуки, похожей на нераспустившийся вантуз, по нефтехранилищу, то гореть оно будет просто шикарно. Словом, всего за несколько часов Америка погрузилась в хаос. А главное, на время была парализована ее авиация, что, в принципе, и определило результат первой фазы войны.

Удары морских группировок были вполне эффективными, хотя, как изначально предполагал Колесников, сказались и слабость итальянцев, и относительно слабая подготовка советских моряков. И ой как не лишними оказались тут старые корабли с немецкими и французскими моряками, которые не столько даже поддерживали морально своих более современных собратьев, сколько, порой, воевали за них.

Для начала вляпался в неприятности советский крейсер «Максим Горький», торпедированный неизвестной подводной лодкой. Официально, разумеется, американской, хотя в темноте перепутать силуэты и влепить в него торпеду могла хоть немецкая, хоть итальянская субмарина. Копать Лютьенс не стал – если даже и «дружественный огонь», то итальянцы будут отмазываться, а Денниц тем более своих не сдаст. Да и крейсер не затонул, серия 26-бис очень живучие корабли. Однако месяца два на ремонт уйдет, не меньше. И повезло еще, что это оказался не «Молотов» с его самой мощной среди советских крейсеров радиолокационной станцией.

Потом охранявшие подступы к каналу только что вступившие в строй линкоры «Массачусетс» и «Индиана» вместо того, чтобы отступить перед превосходящими силами противника, дали настоящее сражение. На их стороне были, пожалуй, только очень удачные орудия и хорошее знание этих вод, где маневрирование вблизи побережья весьма затруднялось гидрологией района. В результате всего-то получасового боя американцы последовательно выбили из строя вначале идущий головным «Литторио», а затем и второй в линии, «Рома», причем командующий итальянской эскадрой, адмирал Карло Бергамини, был убит. Взрыв бронебойного шестнадцатидюймового снаряда разрушил боевую рубку итальянского флагмана вместе со всеми, кто в ней находился.

После таких потерь, понесенных в первые же минуты боя, итальянцы смешали строй и принялись отходить, ведя беспорядочную стрельбу. При этом добиться попаданий им так и не удалось – несмотря на чрезвычайно длинноствольные орудия, выплевывающие снаряды с просто невероятной начальной скоростью, точность огня оставляла желать лучшего. Сложно сказать, было это следствием конструктивных недостатков орудий, либо врожденной косорукости итальянских артиллеристов. То и другое равновероятно, а может, тут вмешались оба фактора, но, так или иначе, американцы сейчас вели «по очкам» с огромным счетом.

Вот после этого и пришел черед русских. Ставя их в одну группировку с итальянцами, Колесников надеялся, что традиционные русские смелость и находчивость хотя бы отчасти смогут компенсировать низкую стойкость недостойных потомков римлян. В целом, ход мыслей оказался верен – русские не побежали, когда вокруг идущего головным «Советского Союза» начали падать снаряды. И вот тогда американцы поняли, что значит драться по– настоящему.

Командовал русской эскадрой и операцией в целом адмирал Николай Герасимович Кузнецов. Правда, итальянцы его приказы демонстративно игнорировали. Этот момент был ожидаем, и Колесников специально обсуждал с русским адмиралом, как вести себя в этом случае. Решили действовать по немецкой системе – собрать максимум запротоколированных примеров, а потом, сразу после первого крупного прокола макаронников, отдать их командование под трибунал. Честно говоря, хотелось это сделать немедленно, но – союзники, приходится разводить политесы. К тому же на глазах грозного немца итальянские адмиралы хоть и скрипели зубами, но открытого неповиновения не выказывали. Так что – ждать прокола, и это, с одной стороны, никому не нравилось, с другой же – устраивало всех.

Так вот, Кузнецов произвел на Лютьенса-Колесникова чрезвычайно хорошее впечатление. Молодой для своего звания – ему не было еще и сорока – с простым, открытым лицом. Карьеру делал не за столом, а в море, командуя кораблями, и получалось у него это хорошо. Профессионал до мозга костей. Правда, боевого опыта маловато, всего-то командировка в Испанию, но это – дело наживное. Словом, натаскать в бою – и можно рассчитывать, что помимо Жансуля будет еще кто-то, способный в случае нужды вести самостоятельные действия. Вот поэтому Колесников и отправил в этот рейд именно его – пускай учится.

Надо сказать, Николай Герасимович не подкачал. Хотя к месту боя он подошел всего с тремя линкорами (на «Советской Украине», достроенной в дикой спешке и весь поход «баловавшей» хозяев нештатными ситуациями, случилась поломка в машине, и корабль отстал, присоединившись к тихоходному крылу эскадры), американцы сразу почувствовали разницу между русскими и итальянцами. Советские моряки оказались обучены куда лучше макаронников и ненамного хуже самих американцев. А главное, они были храбрее итальянцев…

Бой начался на совсем небольшой, всего около восьми миль, дистанции, которая стала быстро сокращаться. Кузнецов помнил историю предыдущих сражений и то, что перестрелка издали – это пустая трата снарядов. Сейчас он искал оптимальную для себя дистанцию боя, при которой мог использовать преимущества своих кораблей. А преимуществ тех хватало.

Линкоры типа «Советский Союз» были, наверное, одними из лучших в своем классе и по формальным показателям уступали разве что едва-едва введенным в строй японским монстрам типа «Ямато». Время очного противостояния этих кораблей еще не пришло, но, как подозревал Колесников, более продуманные и сбалансированные советские корабли вряд ли уступят своим визави. Сейчас же они и вовсе были в своей стихии. Большая скорость, лучшая защита, орудия с лучшей баллистикой… А главное, их все-таки было три.

Американцы пытались компенсировать малую численность кораблей ударами авиации с береговых аэродромов, но получалось это у них из рук вон плохо. Самолетов здесь они держали мало, в основном устаревших моделей – для того, чтобы гонять полудиких латиносов, больше и не нужно. Поднятые с авианосцев истребители встретили их еще на дальних подступах и принялись методично ронять с небес в джунгли. Американцы дрались отчаянно, однако против разницы в классе не попрешь, а у Альянса здесь и сейчас были и лучшие истребители, и лучшие пилоты.

Сквозь отчаянную воздушную карусель прорвались не более десятка В-25, пара «Лайтнингов» и четверка «Вархоков». Не теряя даром времени, вся эта разношерстная компания попыталась навалиться на «Советскую Россию», что было в высшей степени непрофессионально. Идущий вторым в линии, линкор был связан в маневре, но при этом малоуязвим, прикрываемый зенитками двух собратьев и нескольких держащихся позади строя крейсеров и эсминцев. Учитывая, что все корабли были зенитками просто утыканы (ради них даже специально купили лицензию на производство двадцатимиллиметровых «Эрликонов», самой, наверное, эффективной системы этого времени), атака изначально была обречена. Первый же «Митчелл», попытавшийся зайти в атаку, превратился в огненный клубок от прямого попадания стомиллиметрового снаряда, его ведомый потерял крыло и, будто сухой лист, скатился по ставшему вдруг таким ненадежным воздуху прямо в волны.

На их товарищей такой финал подействовал отрезвляюще. Рванув в сторону стаей перепуганных голубей, они некоторое время перестраивались, а потом попытались нанести удар еще раз, но вяло, без огонька. Бомбардировщики сбросили свой груз с высокой горизонтали. Там они были в относительной безопасности от зенитного огня, но и точность была соответствующая. В цель попала одна-единственная бомба, причем всего-то пятидесятикилограммовая. Взрыв оставил вмятину на толстой бронированной палубе «Советской Белоруссии», двоих контуженых под ней – и все, этим ущерб от него и ограничился.

Чуть больше проблем доставили те бомбы, которые прошли мимо цели. Пытаясь уклониться, линкоры на какое-то время даже сломали строй, но восстановили его почти сразу, как налет закончился. А сбросившие бомбы американские самолеты рванули прочь – возвращались мессершмитты, и жалкое истребительное прикрытие вряд ли спасло бы американцев, возьмись за них всерьез. К счастью для них, преследовать бегущих не стали. Мессершмитты возвращались на последних каплях горючего и с израсходованным боезапасом, многие поврежденные, а кое-кто и вовсе не дотянул. Словом, было просто не до улепетывающего врага.

А тем временем внизу разворачивалось классическое, совсем как в прошлые времена, линейное сражение. В этом бою не было места изящным маневрам, просто тупой обмен ударами. Примерно через час упорной перестрелки американцы сообразили, что еще немного – и их прижмут к берегу. К моменту, когда их корабли начали отступление, досталось всем участникам, но обороняющимся закономерно больше. На «Индиане» вышла из строя кормовая башня главного калибра – снаряд с советского корабля не смог пробить броню, но для механизмов хватило и сотрясения. Броневой пояс корабля оказался пробит в нескольких местах, корабль горел. «Массачусетс» лишился радара и мачты, пожаров на нем тоже хватало. И, хотя советским кораблям тоже изрядно досталось, они сохранили и огневую мощь, и управляемость, а потому было ясно, что если так будет продолжаться дальше, то американским кораблям скоро наступит конец. Решение отступать было закономерным и правильным. Эсминцы поставили дымовую завесу, и под ее прикрытием линейные корабли прорвались в открытый океан, благо на ходовых качествах их повреждения пока не сказались. Их пытались преследовать, но безрезультатно – разница в полтора узла не давала шансов настигнуть американцев до темноты, а играть в лотерею под названием «ночной бой» совершенно не хотелось.

Зато пока новейшие корабли мерялись главным калибром, эскадра тихоходных линкоров и поддерживающие их линейные крейсера добрались до главной цели, и под прикрытием их орудий началась высадка десанта. Относительно небольшого – два полка советской пехоты и три десятка танков Т-34 в последней модификации, с длинноствольным семидесятишестимиллиметровым орудием и хорошей немецкой оптикой. Задачей десантников было захватить инфраструктуру и заминировать сам канал, чтобы, в случае невозможности его удержать, можно было привести в негодность и при любых раскладах не допустить использование канала противником.

Укрепления на островах, теоретически обязанные остановить агрессора, в реальности оказались неспособны противостоять ударному флоту и были покинуты сразу после того, как десантники под прикрытием огня тяжелых орудий начали высадку. Основные бои развернулись в районе города Колон, там, где канал соединялся с океаном. Сам город даже не пытались брать – не было смысла тратить время и силы на эту дыру. Советские части просто охватили его с двух сторон, вышли к берегу канала и только после этого вступили в непосредственный огневой контакт с противником.

Им противостояли американский полк и две дивизии местной, панамской армии. Слабостью обороняющихся было то, что танков у них практически не имелось – джунгли считались малопригодными для использования боевых машин. Плюс советские части были до отказа насыщены минометами, а также пулеметами, обычными и крупнокалиберными. Костяк этих полков составляли бойцы, прошедшие Халхин-Гол и Хасан, имеющие боевой опыт. Ну и, естественно, натаскивали их тоже не как обычную пехоту, а намного серьезнее. Увы, не было поддержки с воздуха, но и американцы тоже вынуждены были обходиться без нее. И, разумеется, весомый аргумент любого спора – боевые корабли Альянса, смешавшие с землей все на берегу.

Наступление по правому флангу развивалось ни шатко, ни валко. Американский полк, уже давно поднятый по тревоге, занял укрепления и встретил русских вполне достойно. Потеряв несколько человек и два танка, красноармейцы не стали выстилать брустверы собственными телами – их от этого старательно и упорно отучали все последние месяцы. Вместо этого они отошли и вызвали поддержку с моря. Корабли подкинули огонька, с воздуха провели штурмовку мессершмитты. С подвешенными под крыльями советскими РС-82 в осколочно-фугасном исполнении, они устроили американцам сладкую жизнь. После огневого налета и штурмовки те отошли на запасные позиции, но дальше дело вновь застопорилось.

Тот, кто оборудовал эти позиции, дело знал. С моря их было просто не достать, навесной огонь корабельным орудиям недоступен. Для минометов же укрепления оказались слишком прочными.

Будь в гарнизоне только американцы, пришлось бы выбивать их большими трудами и огромными жертвами, но, к счастью, здесь слабое звено нащупали очень быстро.

Панамцы оказались далеко не столь хороши. Да, их было до хрена, однако почему-то горячие латиноамериканские парни воевать совсем не жаждали. Виной тому собственная трусость или тот факт, что воевать пришлось бы фактически не за себя, а за янки, протекторатом которых Панама являлась, не так важно. И даже практически шестикратный перевес на подвиги их сподвигнуть не смог. Едва первые столбы на месте падения пятнадцатидюймовых «чемоданов» взлетели к небесам, как среди панамцев возникла и стремительно, будто лесной пожар, распространилась паника.

Фронт, точнее, жалкая на него пародия, рухнул, когда вперед двинулись танки, легко проходя участки, считающиеся непреодолимыми. Восемь танков панамской армии, старье британского производства, сгорели, не успев причинить тридцатьчетверкам ни малейшего вреда. На том организованное сопротивление и закончилось, местные побежали, бросая вцепившихся зубами в землю американских союзников, и уже через полчаса все было кончено. Американцы умели воевать – но только если остается хоть какая-то надежда на победу. Когда же тебя обложили со всех сторон, с моря обстреливают, с неба бомбят, связи нет, а главное, защищать нечего, поскольку русские уже двинулись дальше вдоль канала, беря его под контроль… В общем, они сдались.

Вот так. Операцию решили признать вполне успешной, поскольку цель ее – взятие под контроль Панамского канала – была достигнута. Адмиралу Кузнецову приписали, как Колесников и планировал, крупный стратегический успех. Ну а что два американских линкора все-таки ушли – так в том вина итальянцев, вначале игнорировавших приказы, а затем и вовсе бежавших с поля боя. Ату их!

Под трибунал ушло сразу больше двух десятков итальянских офицеров высших рангов. Дуче там, у себя, рвал, метал и жаждал кого-нибудь убить, но все, чего он смог добиться, это что их просто выслали на родину. Взамен Колесников недрогнувшей рукой расставил итальянских же лейтенантов, заявив, что скорее предпочтет видеть на мостике храбрую бесшабашность, чем осторожную трусость. И выдернул на самый верх капитана второго ранга Боргезе, выбив для него у Муссолини сразу же звание контр-адмирала. Дуче попытался было дернуться, но перед альтернативой получить взамен того же Боргезе, но в звании немецкого адмирала, решил на конфликт не идти. Все же его моряки облажались, а Боргезе только что провел успешные операции по подрыву американских авианосцев и линкора, находился на вершине славы и популярности и был фигурой, устраивающей всех. В личной беседе Колесников сказал ему тогда:

– Князь, я не был в том бою и не знаю всех нюансов. Не знаю, чем руководствовались командиры ваших кораблей. Но знаю, что когда четыре линкора, поддерживаемые сзади еще дюжиной, бегут от двух, это позор. Возможно, американцы и впрямь оказались неожиданно сильны, но бежать с поля боя командиры ваших кораблей не имели никакого права, они как минимум обязаны были оказать поддержку русским. И ваша задача, сеньор адмирал, сделать так, чтобы этого не повторилось. Именно от вас зависит, станет итальянский флот легендой или исчезнет в небытии.

– Я понял вас, – бравый подводник смотрел не по-итальянски уверенно и спокойно.

– Это радует. И имейте в виду – вам и далее предстоит работать с русскими. Думаю, у вас получится – опыт-то богатый.

Такой вот тонкий намек на то, что жена Боргезе – русская. Да не просто русская, а самая настоящая княжна из рода Романовых. А может, и великая княжна – в таких нюансах Колесников не разбирался и не собирался забивать голову ерундой. Главное – русская, праправнучка самого Александра Первого, а это о многом говорит.

– Так вы и сами подобным опытом обладаете в избытке, – князь не лез в карман за словом и совершенно не боялся – похоже, это чувство ему вообще не было особо известно, а Колесникову нравились храбрые люди.

– Обладаю, естественно. И не надо мне завидовать.

– Чему?

– Моя моложе…

Адмиралы переглянулись и рассмеялись. Похоже, контакт наладился. Колесников залез в бар, выудил бутылку настоящей русской водки, вопросительно взглянул на итальянца. Тот кивнул, соглашаясь, и, набулькав по рюмкам этого бюджетного варианта счастья, моряки продолжили обсуждение вопросов уже в куда более мирной обстановке. И, как показалось Колесникову, они поняли друг друга…

Но все это – чествование Кузнецова, перетряски в итальянском флоте – произошло уже чуть позже. А в тот момент Колесников и сам находился в море, ведя десант к побережью Канады.

Откровенно говоря, это был один из немногих случаев, когда немецкий адмирал ошибся. Он-то рассчитывал, что американцы попытаются отразить нападение. Именно поэтому, имея достаточное количество линейных кораблей, он разбил силы на две эскадры. Для противостояния на равных обеим у янки возможностей сейчас не хватало. Но вот чтобы попытаться уничтожить одну из них – так почему бы и нет? Именно поэтому эскадра, идущая на Панаму, была формально намного сильнее, большее число кораблей должно было компенсировать худшую подготовку. По всем прикидкам, справиться с ней у американцев вряд ли получилось бы, и, в любом случае, риск выглядел запредельным. А вот те корабли, которые вел он сам, выглядели слабее и формально, и численно. Стало быть, на них и попытаются навалиться. А за себя он не боялся – и не таких бил.

Но вот чего Колесников не ожидал, так это того, что с ним не будут драться. Вообще! Вместо того, чтобы защищать свое побережье, американцы оттянули силы в метрополию, фактически сдав Канаду.

На взгляд адмирала, это выглядело глупо – подводные лодки Германии и СССР создавали теперь серьезную помеху любой попытке американского флота проявить активность. К тому же немецкие войска оказывались фактически на территории США. Однако если враг хочет ошибаться – стало быть, пускай он ошибается, решил Колесников, тем более, что сдавать назад было уже поздно. В результате десант прошел без усилий, определив победоносное начало первого этапа кампании. Это, конечно, добавило адмиралу очков как победителю, но зато грозило проблемами в дальнейшем, и потому предложения Роммеля, дающие реальный шанс завершить войну одним решительным ударом, он принял с энтузиазмом…

Многие женщины мечтают о рыцарях и действительно получают агрессивных плохо одетых мужчин, которые пахнут конём. Однако адмирал Честер Нимиц к этой категории людей не относился, хотя и родился в Техасе, всех выходцев из которого традиционно считали ковбоями. Пускай даже родители твои – немецкие эмигранты. Подтянутый, крепко сбитый, моряк до мозга костей, он не зря считался одним из лучших американских адмиралов, и неудивительно, что затыкать дыры, оставленные предшественниками, послали именно его.

Откровенно говоря, когда-то он о море даже не мечтал. Вот в качестве обычного пехотного или кавалерийского офицера будущий флотоводец себя вполне представлял, но сложилось так, как сложилось. Места в Вест-Пойнте не нашлось, и в результате совершенно неизвестно, что потеряла армия, но флот точно выиграл.

Служил будущий адмирал честно, прошелся по всем ступенькам воинской службы. Были взлеты, были падения, один раз вообще едва не загремел в отставку. Был и старпомом, был и командиром корабля, и на линкорах, и на субмаринах, засветился при штабе – тоже вполне успешно. Словом, морскую соль адмирал Нимиц попробовал в разных блюдах, и некомпетентным его назвать вряд ли кто мог. Неудивительно, что в прошлой истории именно он с жалкими остатками того, что когда-то было Тихоокеанским флотом, сумел вначале остановить, а затем и опрокинуть японцев. Увы, в этот раз воевать ему было не в пример сложнее.

После потери двух авианосцев и, безвозвратно, практически всех линкоров, базировавшихся в Пёрл-Харборе, Тихоокеанский флот практически перестал существовать. В распоряжении адмирала, когда он прибыл во все еще горящий Пёрл-Харбор, оказались всего один линкор, один авианосец, тогда как японцы, помимо прочего, успели ввести в строй два линкора типа «Ямато». В общем, положение, как говорят русские, хуже губернаторского.

Однако адмирал Нимиц не привык, да и не умел сдаваться. Техасцы вообще народ упорный и смелый, не зря же когда-то они отвоевали огромные прерии, а позже, всего-то неполных сто лет назад, небольшими силами остановили многотысячную мексиканскую армию, и Честер оказался вполне достойным земляков. И, надо отдать должное, нащупал единственно, пожалуй, верную линию поведения.

Слабым местом японцев были их коммуникации. Маленькая страна, решившая, что стала равной другим и замахнувшаяся на региональное господство, не учитывала в полной мере, что статус державы подразумевает нечто большее, чем промышленность на уровне Бельгии и наука на том же уровне. И даже большее, чем храбрые, готовые без раздумья умереть за свою страну солдаты. Все это важно, конечно, однако абсолютно недостаточно. Хотя бы даже потому, что держава должна иметь еще и возможность распоряжаться имеющимися ресурсами, а вот этого-то японцы толком делать и не могли.

Микроскопическое в масштабах планеты государство, разом захватившее территории, многократно превосходящие собственные и при этом лежащие далеко от метрополии, оказалось не готово к скачком увеличившимся масштабам перевозок. Новые территории мало захватить – их надо удержать, развивать успех, вывозить раненых, да и просто отпускников, привозить свежих солдат, везти трофеи да и просто сырье… В общем, дел не перечесть, и все они требуют кораблей и людей. И если с людьми дело обстояло еще терпимо, то корабли имели ограниченный тоннаж и далеко не беспредельный ресурс механизмов. А верфи завалены заказами на крейсера и авианосцы, а экономика трещит, а. Короче говоря, коммуникации растянулись и корабли на них работали с предельной загрузкой. И вот по этим-то самурайским ниточкам жизни и ударил со всей дури адмирал Нимиц.

Фактически единственные корабли, которых у него осталось в достаточном количестве, были эсминцы, подводные лодки и разнообразные катера. Москитный флот – кто бы мог подумать, что Америке придется пользоваться им… Однако же играть приходилось с теми картами, что оказались на руках, и адмирал сработал мастерски.

Для начала, он реквизировал около двух десятков транспортных кораблей, которые подверглись минимальному переоборудованию. Их никто не пытался перестроить во вспомогательные крейсера по опыту прошлый войн. Просто даже потому, что толку от таких недокрейсеров меньше, чем уйдет ресурсов на их создание. Вместо этого корабли переоборудовали в базы-носители торпедных катеров. Расчет был прост – радиус действия москитного флота невелик, никто не станет ждать его атаки вдали от побережья, а значит, катера имеют шансы неплохо проредить идущие без серьезного прикрытия транспорты.

Имея в трюмах от четырех до восьми катеров, которые, благодаря мощным грузовым стрелам и увеличенным проемам палубных люков, можно было в считанные минуты спустить на воду, а также большую дальность хода, все эти корабли отправились в океан одновременно и действительно добились кое-каких успехов. Уцелели, правда, в конце концов, менее половины, но урон при этом врагу они нанесли многократно больший.

Это было удачное решение – послать на дело молодых, только из училища (а некоторых и досрочно выпущенных) лейтенантов и из такого же молодняка сформировать экипажи. Вчерашние мальчишки рулили катерами как привычными «харлеями» или грузовичками на родных фермах, по молодости лет не боялись никого и ничего и шли в атаку там, где люди поопытнее предпочли бы бежать и молиться, чтоб не догнали. Самым впечатляющим их успехом была совместная атака двадцати шести торпедных катеров на небольшой конвой японцев, для которой стянулись силы четырех кораблей-носителей.

Конвой из шести транспортов шел из Бирмы под охраной японского эсминца «Фубуки» и старого крейсера «Тэнрю», который из-за поломки в машине не мог давать более двадцати пяти узлов. Основной проблемой японцев было отсутствие на кораблях нормальных радаров, что, впрочем, не считалось критичным, поскольку воды здесь, в тылу, были спокойными, а ближе к метрополии их группа должна была присоединиться к более мощному конвою.

В отличие от японцев, на всех транспортах американцы установили вполне приемлемые радары, позволяющие обнаруживать цели с дистанции до тридцати миль. Дорого – но когда надо, они умели не экономить на спичках. И в результате на стороне американских моряков оказался фактор внезапности – обнаружив конвой, они шли за ним, оставаясь за границами визуального контакта, до темноты, а также большую часть ночи, и перед рассветом атаковали. Удар наносился с разных направлений и оказался для японцев полной неожиданностью.

Бой между идущими сорокапятиузловым ходом и несущими по четыре торпеды катерами и не особенно соблюдающим маскировку конвоем длился менее четверти часа. Несмотря на то, что японские артиллеристы поразительно быстро заняли свои места и открыли неожиданно точный огонь (ночному бою их учили хорошо), этого оказалось совершенно недостаточно. Первым получил восемнадцатидюймовую торпеду в скулу «Фубуки». Нос вместе с двухорудийной башней оторвало по самую надстройку, после чего корабль с поразительной скоростью затонул вместе со всем экипажем. Затем получил три торпеды в правый борт «Тэнрю». Противоторпедная защита этого небольшого крейсера совершенно не соответствовала требованиям современной войны, и неудивительно, что уже через две минуты корабль перевернулся и затонул вместе со всем экипажем. После этого настал черед транспортов, среди которых американские катера резвились будто волки в загоне с овцами.

Этот бой закончился полным поражением японцев. Размен восьми кораблей на четыре катера сложно назвать иначе. Причем экипаж одного катера был практически полностью спасен товарищами. Второму же выпала целая одиссея. После взрыва шестидюймового снаряда с японского крейсера он, как ни странно, не развалился, и даже ход потерял не сразу, сумев на одном винте отползти от места боя. Добравшись до безымянного островка, которых в этих водах хватало, американские моряки под командованием лейтенанта Джона Кеннеди[4] смогли из подручных материалов сделать мачту, установить парус из брезента и, после двух недель блужданий, добраться до своих берегов. Эта одиссея, которая впоследствии была не раз описана в книгах, оказала серьезное влияние на судьбу лейтенанта, но то уже совсем другая история.

Разумеется, в масштабах войны успехи американских катерников имели в основном пропагандистский эффект, но на этом Нимиц не остановился. В его распоряжении находилось свыше восьмидесяти эскадренных миноносцев разных типов, а также немалое количество субмарин. Вся эта армада вышла в море и, прежде чем самураи опомнились от такой наглости и приняли меры, некоторое время творили беспредел на их коммуникациях. Привычка постоянно выступать в роли нападающих сыграла с японцами злую шутку – обороняться они практически не умели, и учиться приходилось на ходу.

Несмотря на то, что американцы оперировали многократно меньшими силами, чем японцы, потери вражеского флота оказались неожиданно серьезными. Эсминцы наносили удары там, где их не ждали, а подводные лодки и вовсе действовали чрезвычайно нагло, на всю катушку используя главное свое преимущество над аналогичными кораблями противника – первоклассное оснащение.

Апофеозом стала атака на выходящий из порта «Ямато» и две торпеды, основательно разворотившие борт суперлинкора. Плюха для Императорского флота шикарнейшая, а главное, возмутитель спокойствия успел смыться. И в результате всего этого бардака Нимицу удалось если не перехватить инициативу, то хотя бы замедлить продвижение японцев, сбить темп наступления, попутно хорошенько подсократив их грузовой тоннаж.

Ну а потом к Нимицу пришло подкрепление с Атлантики, и это стало для японцев полной неожиданностью. Тем более, адмирал Нимиц совсем не жаждал давать им время осознать новое обстоятельство, а просто сразу же ввел корабли в игру. И вот тут японцы взвыли, поскольку вновь оказались не готовы к открытому бою с противником, не уступающим им ни в чем. И в результате линкор «Нагато», нарвавшийся на «Южную Дакоту» и «Алабаму», отправился на дно. В отчаянном четырехчасовом бою японцы продемонстрировали храбрость и мастерство, но выходить на корабле, которому почти четверть века, против двух новейших линкоров, более быстроходных, защищенных, лучше вооруженных и оснащенных, вряд ли можно назвать хорошей идеей.

После того боя оба американских корабля встали на ремонт, а «Нагато» оставил после себя лишь память о храбрости своих моряков. Откровенно говоря, вначале у него имелся шанс отбиться. Встреча в океане оказалась случайной для обеих сторон, американцы полагали, что их радары засекли крупный транспорт или лайнер, японцы же и вовсе обнаружили противника только визуально. Первым же залпом «Нагато» вывел из строя носовую башню «Алабамы» и попытался уйти. На помощь ему спешил линейный крейсер «Конго», и вдвоем они вполне могли бы посоперничать с американцами, но тут им просто не повезло. Вначале «Конго», будучи в несчастной полусотне миль от места боя, нарвался на мину и вынужден был отвернуть, а потом американский снаряд оторвал «Нагато» один из винтов.

Линкор защищался до конца, окончательно превратив в руины носовую часть «Алабамы» и всадив два снаряда в борт «Южной Дакоты», но, несмотря на мужество экипажа и чрезвычайную живучесть, все равно наступил момент, когда снаряды в погребах банально подошли к концу. После этого американцы сблизились на две мили и всадили в линкор все, что оставалось – а боезапасу у них тоже было уже негусто. Но для «Нагато» хватило, и в три часа пополудни он прекратил сопротивление и начал эвакуацию экипажа. Еще через полчаса линкор на ровном киле ушел на дно, обозначив первую по-настоящему крупную победу американского флота в этой войне, а также ту веху, после которой война для Японии началась всерьез.

Остальные крупные корабли в сражениях друг против друга участия не предпринимали. Не потому, что не могли, а просто ни с той, ни с другой стороны не жаждали рисковать. У американцев пока что было меньше сил, но их Нимиц успел собрать в кулак. У японцев кораблей оказалось куда больше, но их война раскидала по огромному пространству. Так что линкоры и крейсера противоборствующих сторон стояли на базах и злобно скалились друг на друга. Зато американские самолеты с авианосцев осуществили несколько весьма удачных налетов на позиции японцев. Учитывая, что те успели раскидать свои гарнизоны по половине Океании, выбор был даже излишне большой. В общем, каша заварилась серьезная. Однако, обменявшись ударами, противники расползлись по базам, копя силы, и война застыла в неустойчивом равновесии. И как раз в этот момент адмирала Нимица вызвали в Белый дом.

Он уже бывал здесь, и не раз. С тех пор, надо сказать, ничего не изменилось – все так же зеленела аккуратно подстриженная трава, и все так же неторопливо прогуливались люди. Будто и не было никакой войны. Впрочем, никому из ЭТИХ призыв не грозил, разве что сами пойдут, как молодой Кеннеди. Откровенно говоря, его эпопея добавила Нимицу седых волос на голове – поссориться с одним из самых влиятельных кланов США из-за сопляка, который непонятно как сумел влезть в операцию… И ведь на том не остановился, стервец. Получил заслуженный набор медалей, новое звание, и вовсю намеревался идти в море снова. Пришлось его срочно перевести на другую должность, важную, перспективную, но от болтания в море на катере далекую. Хотя, конечно, если бы не происхождение, из него вышел бы отличный офицер, и даже, может статься, адмирал.

Но, в любом случае, таких – единицы. Большинство же людей, имеющих миллионы, воевать не пойдет. Они вообще считают армию прибежищем неудачников. Почему-то эта мысль вызвала в душе адмирала жесточайшее раздражение, и по ступеням он поднимался, внутренне кипя от злости. Не самое худшее состояние, в меру злому человеку не грозит разжижение мозгов, и мысли в голове рождаются более четкие, а сейчас, как понимал Нимиц, это ему пригодится. Вряд ли президент будет выдергивать его через всю страну просто так, из желания полюбоваться. Близкими приятелями их не назовешь, Рузвельт ценит строптивого техасца как флотоводца, но и только.

Президент ждал его в комнате карт. Здесь он любил работать с картами – отсюда и название, а вовсе не от игр, до которых, кстати, многие президенты тоже были охочи. Но этот кабинет был чисто деловым и весьма удобным. И Рузвельт, сидящий в своем инвалидном кресле, смотрелся в нем донельзя органично.

Шестидесятилетний президент был уже очень давно прикован к креслу. Так давно, что его уже и не помнили без него – полиомиелит… Тем не менее, рукопожатие у него получилось твердым, да и вообще Рузвельт был неожиданно силен. По слухам, когда-то, пытаясь излечиться от своего недуга, очень много занимался спортом, особенно плаванием.

– Прошу вас, Честер, не стесняйтесь. Коньяк? Скотч?

– Виски с содовой, – не то чтобы адмирал обожал эту смесь, но именно такого плебейского вкуса от него ждали, и он не стал разочаровывать президента. Лучше пускай считают тебя недотепистым мужланом, чем решат задвинуть, если сочтут, что ты лезешь куда-то вне пределов компетенции. Случались прецеденты. А Рузвельт очень любит играть роль этакого доброго дядюшки, но при этом оставался политиком, а стало быть, человеком крайне двуличным, умеющим находить свою выгоду в любой грязи и играть на интересах других людей. По слухам, еще и масон… В общем, адмирал Нимиц предпочитал вести себя осторожно.

– Тогда займитесь сами – мне, как видите, никак…

Ну, это он прибеднялся, конечно, хотя, честно сказать, не по чину президенту наливать простому адмиралу, пускай он даже и командующий флотом. А кого-либо рангом пониже в кабинете не наблюдалось, что как бы намекало на конфиденциальность предстоящего разговора. Что же, Нимиц не настолько гордый, чтобы отказываться.

Пока адмирал смешивал себе напиток, Рузвельт сидел, аккуратно сложив руки на животе, и с легкой улыбкой наблюдал за ним. Разумеется, действия Нимица ни на секунду его не обманули, и оба они это знали, однако соблюдали неписаные правила игры. И лишь когда адмирал опустился в кресло и аккуратно отхлебнул из высокого стакана, Рузвельт сделал небрежный жест рукой в сторону разложенных на столе карт:

– Что вы об этом скажете, Честер?

Разумеется, адмирал понял его без дополнительных пояснений. Даже мельком брошенного взгляда хватило, чтобы понять, о чем будет разговор. Конечно, об европейском флоте. Объединенном флоте, который сейчас дамокловым мечом навис над восточным побережьем США. Ну и, разумеется, о войсках противника на Аляске и в Канаде, явно готовящихся к решительному наступлению.

– Вам на дипломатическом языке или можно прямо?

– Лучше прямо.

– Тогда мы в большом дерьме, сэр. Эти мерзавцы крепко взяли нас за жабры. Полагаю, они не начали решительного наступления только потому, что еще не успели накопить на континенте достаточно сил, но это лишь вопрос времени. Они сильнее нас и имеют большой опыт войны на чужой территории. Если так пойдет дальше, нам не хватит сил, чтобы их остановить. Разрешите вопрос, сэр?

– Валяйте, Честер, спрашивайте.

– Почему вы, несмотря на угрозу, перебросили мне часть кораблей? Война на Тихом океане неприятна, однако напрямую Америке не слишком угрожала. Десант на наше побережье – это несерьезно, не японцам проводить такие операции.

– Нас… кгхм… ввели в заблуждение. По каналам, считающимся абсолютно надежными, подбросили информацию, что войны не будет. А потом ударили.

– Знаете, я немного интересовался личностью их командующего, адмирала Лютьенса, господин президент. Сомневаюсь, что ваши аналитики не делали то же самое.

– Делали, – кивнул Рузвельт. – Обычный, ничем не примечательный адмирал… Да, храбр, но у вас, моряков, труса найти сложно. Один раз ухватил удачу за хвост, и только.

– А обратить внимание следовало бы на другое. Это человек, который всегда добивается того, что хочет. И каждый раз пробует что-то новое. Откровенно говоря, я удивлен, что он нам вообще войну объявил – мог бы и просто так напасть. И еще. Заурядный человек не смог бы договориться со всеми, от испанцев до русских. Последних очень трудно заставить плясать под свою дудку.

– И чего же он хочет сейчас?

– Ну, это просто. Он хочет победить. Но сомневаюсь, что ему нужна вульгарная победа силой оружия. Впрочем, он сам нам это скажет.

– Думаете? – Рузвельт резко поднял голову. Стекла очков хищно сверкнули.

– Уверен. Но вначале он нанесет нам тяжелое поражение.

– Где и когда?

– Ну, я вам не Господь Бог, – пожал плечами Нимиц. – Просто Лютьенс, при всех его нестандартных действиях, против логики не идет никогда. Наоборот, он даже слишком логичен, просто его построения мы не всегда можем понять до того, как сложится вся картинка. Просто тогда уже поздно.

– И вы считаете, что он вначале нанесет удар, а потом вступит в переговоры?

– Да. Это как раз простая логика. Они сильнее. Они это знают, мы это знаем. Но простые-то люди не знают! Стало быть, вам просто не дадут право на непопулярные решения. А вот когда он нас сильно побьет, когда все испугаются, он и начнет выдвигать свои условия.

– Вы сможете его остановить, адмирал?

– Не уверен. Скорее нет, чем да. Но я могу попытаться нанести ему серьезный урон, после которого у вас будет возможность вести переговоры не с позиции побежденного. Такой урон, чтобы они знали, что война с нами, даже победоносная, истощит их и не даст добиться своих целей.

– Каких целей? – Рузвельт выглядел очень удивленным. Стареет, теряет хватку, подумал адмирал. Впрочем, он не военный, кое в чем не разбирается. А вслух сказал:

– Мы в его списке явно не последние. Следующие – японцы, это ясно. Он их не жалеет и явно старается, чтобы мы с джапами перебили друг друга как можно больше. В принципе, он их уже подставил, фактически вынудив нас перебросить против них целый флот. Очень простой ход мыслей, кстати. Мы сцепимся, и кто бы не победил, потери будут страшные. А потом придет немецкий дядюшка и раздавит уцелевших. А вот что дальше, не знаю.

– Я вас понял, – кивнул Рузвельт. – С завтрашнего дня, Честер, вы будете командовать всеми военно-морскими силами Америки. Но вы обязаны… Слышите? Вы обязаны остановить этот проклятый Альянс. И если вы это сделаете, то, клянусь, когда придет время, вы займете мое место.

Откровенно говоря, неизвестно еще, как повернулось бы дело. Колесников, даже пользовавшийся опытом и знаниями Лютьенса, все же оставался удачливым выскочкой. Нимиц, как ни крути, был одним из лучших профессионалов этой эпохи. Глядишь, и придумал бы что-нибудь, сумел нейтрализовать численный перевес Альянса, разбить его по частям, перерезать коммуникации… Мало ли – а вдруг?

Но случилось то, что случилось. Американцы еще не привыкли жить войной, им непонятна была идиома «Когда нужно сделать? Вчера». И в результате Нимиц просто не успел подготовиться. В отличие от него, Колесников никогда не тянул без нужды, и промежуток времени между принятием решения и воплощением его в жизнь был минимальным. Адмирал Нимиц еще только принимал дела, а флот Альянса уже пришел в движение, и останавливать эту стальную лавину приходилось на сплошном экспромте.

– Это что такое? – офицер с классической русской фамилией Петров и единственным кубиком младшего лейтенанта в петлице оторвался от бинокля и посмотрел на него так, словно ждал ответа. Увы, великолепная оптика (Карл Цейс – это вам не шутки) хранила молчание. Тогда Петров повернулся и повторил вопрос, на сей раз адресуя его лейтенанту Борману (однофамилец, ни с какой стороны не родственник), занимавшемуся тем же самым, чем его русский коллега. Немец повернулся и нехотя ответил:

– М3, средний танк. Не знаю, модификация «Ли» или «Грант», но, думаю, это неважно…

– Я сам знаю, что неважно, – буркнул Петров. – Мне интересно, откуда это барахло здесь взялось, да еще в таком количестве.

Немец промолчал, поскольку, во-первых, не знал ответа, а во-вторых, вопрос был явно риторическим. Куда важнее было решить, что же им теперь делать. С одной стороны, приказ-то никто не отменял. С другой же, и на американские танки нарваться здесь не планировали совершенно.

Их вообще послали сюда, чтобы нейтрализовать аэродром. Вот-вот начнется большое наступление, с территории бывшей Канады сюда хлынут сотни танков при поддержке пехотных дивизий, и совершенно незачем, чтобы американская авиация обгадила всю малину. Самолетов у янки много, все не собьешь, а от ударов с воздуха танки беззащитны. Именно поэтому к известным аэродромам противника заранее выдвигались маневренные танковые группы. Шли по ночам, днем маскируя технику и пережидая светлое время суток. И вот они успешно добрались – а здесь американцы. И прежде, чем стать самым эффективным, по словам товарища Рокоссовского, средством ПВО, сиречь танком поперек взлетно-посадочной полосы, им предстояло решить вопрос с внезапно многочисленным противником. А главное, времени нет совершенно!

Петров быстро прикинул. У американцев два десятка танков, но пехоты почти нет. Так, человек с полсотни, включая охрану аэродрома. И сам аэродром, на котором с удобствами расположились аж полсотни самолетов. У него (а он, хотя немец был старше по званию, как командир танкового взвода командовал операцией) четыре Т-34М. Было пять, но один вчера сдох. Карданный вал в глотку тому инженеру, который разрабатывал воздушные фильтры! Паршиво. А ведь для него это, вдобавок, первый бой. Офицеров катастрофически не хватало, а потому их всех выпустили ускоренно, дали звания младших лейтенантов и поставили командирами танков. Только его, непонятно за какие заслуги, еще и командиром взвода. Честь, конечно, но и спросят с него, и всем будет плевать, что он ничем не лучше остальных.

Лейтенант с завистью посмотрел на немца. В отличие от него, Курт Борман успел повоевать, участвовал в боях за Францию, воевал в Британии под командованием самого Роммеля. Наверное, поэтому и спокойный такой – не впервой, явно. С ним усиленный взвод солдат, половина с автоматами. Борман как-то признался, что автоматов у него куда больше, чем положено по штату, но сейчас шло активное насыщение армии автоматическим оружием, поэтому ничего удивительного. Еще четыре пулемета и пятидесятимиллиметровый миномет. А кроме того – фаустпатроны, эта новинка пошла «на ура». Правда, немного, всего штук десять, но тоже неплохо. Итак, четыре танка, семьдесят два солдата, прибывшие на трех трофейных грузовиках – и все!

Он еще раз посмотрел на американские танки. Барахло, конечно, жуткое – высокий корпус, похожий на гроб, по которому с размаху вмазали кувалдой. Сверху несерьезная на вид башенка, этакий косо слепленный пирожок с тонким хоботком тридцатисемимиллиметровой пушечки. Ну и из спонсона справа нелепо торчит ствол трехдюймовки, похожий… хм-м… на мужской половой орган. Лейтенант прокрутил в голове то, что им рассказывали про эти танки. Формальные характеристики, конечно, выглядят очень неплохими, но по факту все равно ерунда. Особенно по сравнению с их машинами.

Помимо воли вспомнилось, как он в первый раз вживую увидел свой танк. Машина отличалась от изображений, да и от тех танков, на которых их учили. И от Т-26, которые использовали для обучения мехводов, и от БТ разных модификаций, и даже от обычных Т-34. Башня увеличенного размера смещена назад, люк мехвода вынесен на крышу корпуса, убран курсовой пулемет, а сам танк выглядит крупнее, хотя, опять же, по формальным характеристикам, остался в тех же размерах, что и у прежних модификаций.

Не зря дед Петрова, приходской священник, любил повторять, что дьявол кроется в деталях. Здесь – именно детали. Развернули дизель поперек, вместо подвески Кристи поставили более компактную торсионную. Вот и поменялась разом вся компоновка, а танк изнутри стал куда просторнее. По слухам, скоро вместо трехдюймовки (кстати, немецкой, хотя и расточенной под советские снаряды) будут ставить новое орудие, калибром аж восемьдесят пять миллиметров. Но и без того танк хорош, и лобовая броня целых девяносто миллиметров.

Мысль о броне оказалась весьма своевременной. Махнув рукой Борману, он осторожно спустился в овраг, плюхнулся задом на сухую, жесткую траву:

– Ну что, Курт, задали нам задачку.

– Это точно, – немец говорил по-русски чуть замедленно и с жутковатым акцентом, но в целом понятно. У них вообще в последнее время стало положено учить русский. Приказ такой вышел, а немцы приказы выполнять умеют. В СССР вон тоже приказали учить немецкий – и что? Большинство отнеслось к нему абсолютно формально. А у немцев, как рассказывал Борман, за знание приплачивают хорошие деньги. Впрочем, похоже, командование нашло выход – стало составлять группы смешанные, как вон у них. Дело пошло веселее, хотя и ненамного.

– Приказ никто не отменит. Придется драться.

– Придется, – меланхолично кивнул немец. – Но их слишком много.

– Зато они нас не ждут. Я посмотрел, караульную службу тащат так, словно войны нет вовсе. Наш старшина бы за такое…

Тут Петров не сдержался и скопировал дословно одну из фраз, которую старшина регулярно выдавал для максимально доходчивого объяснения нерадивым курсантам, что с ними сейчас будет. Специально записал как-то, а потом поразился – в десяти строчках не было ни одного матерного слова, но все вместе они звучали до безобразия неприлично. Курт вряд ли понял больше половины, но все равно уважительно кивнул:

– Что предлагаешь?

Петров объяснил. Борман в международном жесте покрутил пальцем у виска. Ну а потом они принялись утрясать детали.

Танковая колонна, расположившаяся возле аэродрома, попала сюда волею случая и неизбежного армейского бардака. Кто-то кому-то отдал приказ. Какой-то штабной сержант, больше увлеченный фигуркой симпатичной девушки, бегающей туда-сюда с бумагами, перепутал два слова. Командир части к приказу отнесся совершенно некритично и в точности его исполнил… Ну, его-то можно понять, приказы не обсуждаются. И в результате вместо того, чтобы отправиться к канадской границе, где вот-вот ожидалось вторжение Альянса, двадцать «Грантов» прикатили сюда – и встали, поскольку топлива у них больше не было. Командир танковой колонны по рации получил совершенно незаслуженный втык, после чего высокое начальство принялось решать, что делать. Неспешно решать – над ними– то не капало. Ну а танкисты, пользуясь паузой, занялись мелким ремонтом, поскольку трехсотмильный перегон танкам, вообще-то, противопоказан.

Откровенно говоря, самым простым выходом в подобной ситуации было бы позаимствовать горючего у летунов. Конечно, авиационный бензин лучше того, которым заправляют танки, но лучше – не хуже, съедят и добавки попросят. Однако танки проходят по одному ведомству, самолеты – по другому, и неизбежная в таких случаях бюрократия грозила растянуться на месяцы. И в результате на помощь танкистам отправились заправщики, которые ожидались через несколько часов. Приди они чуть раньше, танки бы заправились, убрались – и не было бы кучи трупов и моря крови, но история не знает сослагательного наклонения.

Четыре выскочивших на холм танка американцы встретили с ленивым любопытством, а часовые даже не попытались поднять тревогу. Впрочем, их и не было уже, этих часовых – немцы сработали качественно, у них вообще была исключительно хорошо обученная пехота. Так что лежали часовые под кустиками и тихонько готовились разлагаться. А американцы так ничего и не поняли до того самого момента, когда русские танки открыли огонь.

Четыре танка против двадцати – это, конечно, немного. Но четыре готовых к бою танка против двадцати просто стоящих, с загорающими экипажами – это уже совсем другой коленкор. С трехсот метров, стоя на господствующей высоте, промахнуться можно, но сложно. А главное, одновременно с танками ударила пехота. Фаустпатрон – не снаряд, но если дать залп в упор… В общем, десять солдат, вооруженных фаустпатронами, сожгли шесть американских танков. А первый выстрел американцы сделали как раз в тот момент, когда танков у них осталось ровно четыре штуки. Четыре на четыре… Потом три на четыре, два на четыре, ноль… На этом – все, уцелевшие американские танкисты убегали прочь, и их даже не пытались преследовать – надо было поддержать штурмующую аэродром пехоту.

Более-менее серьезное сопротивление диверсанты встретили именно там. С вышек ударили пулеметы, и браунинги пятидесятого калибра[5] заставили пехоту залечь. Но как раз к этому моменту подоспели танки, просто опрокинувшие вышки и втоптавшие их в грязь вместе с пулеметчиками. Чего-то более серьезного у американцев не нашлось. Правда, откуда-то они откопали пару базук. Это новейшее оружие, которого не хватало даже частям, насмерть режущимся с японцами на Тихом океане, оказалось здесь и было применено против советских танков, но, как выяснилось, толстую наклонную лобовую броню шестидесятимиллиметровые гранаты проломить не могли. Оставили глубокие воронки на толстых стальных листах, словно маленькие вулканические кратеры, но и только. Гранатометчиков положили в считанные секунды, после чего атака продолжилась, и организованного сопротивления американцы больше не оказывали.

Откровенно говоря, можно было бы вот прямо сейчас расстрелять склады ГСМ, но Петров хорошо помнил приказ сохранять по возможности инфраструктуру аэродрома в целости. Поэтому он загнал пару танков на взлетно-посадочную полосу. Вот теперь можно было и проверить, насколько прав или не прав Рокоссовский (хотя немцы и утверждали, что насчет танков на полосе в первый раз сказал кто-то из их то ли генералов, то ли даже адмиралов, но Петров им не верил – ну не может немчура так чувствовать слово). И, надо сказать, случай представился очень быстро.

Пара самолетов, солидных, куда более крупных, чем И-16, и больших даже, чем новейшие Яки, попыталась взлететь, и им это почти удалось. Однако пулеметы, установленные в башнях танков, живо превратили размалеванные туши истребителей в дуршлаги, после чего танки чуть переместились – чтоб, значит, если кто еще попробует взлететь, то ему не хватило бы полосы. Впрочем, никто и не пробовал. Паника окончательно охватила американцев, и они бежали, оставив победителям грандиозные трофеи. Одних самолетов почти пятьдесят штук. А были еще автомобили, даже пара полугусеничных бронетранспортеров, которые хозяйственный Борман тут же прихватил для своих солдат. Опять же, целые склады с оружием…

Почти сразу пошел сигнал в штаб, и приказано было аэродром держать любой ценой на случай, если американцы попытаются его отбить. И они три часа сидели, готовясь отражать атаку, до тех пор, пока в воздухе не загудели моторы и прямо на аэродром не начали приземляться пузатые транспортные самолеты, высаживающие солдат, моментально организующих уже полноценную оборону объекта.

Уже позже младший лейтенант Петров узнал, что их рейд был одним из десятков подобных, направленных на захват аэродромов и обеспечение продвижения основных сил, которые могли теперь не бояться атак с воздуха. Получилось, конечно, не у всех и не везде, но и те, что справились, смогли обеспечить успех начального этапа наступления. Ну а где не смогли, пришлось бомбить и высаживать десант. Потери у десантников были жуткими, несмотря на работу штурмовиков, пикировщиков и истребителей, но дело они сделали.

За эту операцию молодой офицер получил свой первый орден, Красную Звезду, и звание лейтенанта. Два кубика в петлицах смотрелись куда представительнее одного. Чуть позже он с удивлением узнал, что ему и всем остальным участникам рейда положена крупная денежная выплата. Как оказалось, с недавнего времени солдаты, захватившие трофеи, могли рассчитывать на процент от их стоимости. Семьям же погибших выплачивали их долю в тройном размере – героизм надо поддерживать, в том числе и материально. Узнал он также, что инициатором сего полезного и приятного сердцу любого солдата новшества был командующий немецким флотом, один из тех людей, чье имя сами немцы, даже насквозь сухопутные, произносили с благоговейным придыханием. В общем, этот рейд оказался во всех смыслах удачным и дал даже небольшой толчок карьере простого деревенского парня, связавшего жизнь с армией…

Для получения максимального эффекта любое воздействие должно быть комплексным. Колесников помнил это, но также помнил и то, что всегда будет перекос в ту или иную сторону. Это нормально, поскольку всегда имеется что-то более важное, а что-то менее, идеал недостижим. И потому в войне с Великобританией, к примеру, всегда имели приоритет дела флотские. Выбьешь у островитян морскую компоненту – все, считай, победил, остальное дело техники. Сейчас же, хотя США тоже были в первую очередь морской державой и американский флот по боевым возможностям многократно превосходил сухопутные силы, окончательную точку в споре все равно предстояло ставить армии. Колесников хорошо понимал это и потому не пытался заняться перетягиванием одеяла, сконцентрировавшись на том, чтобы обеспечить Роммелю максимально комфортные условия для работы. А для этого, как ни странно, все равно требовалось обеспечить победу на море.

Американский флот даже после поражений начального этапа войны все еще представлял грозную силу. Три линкора довоенной постройки, плюс два линейных корабля, ушедшие из Панамы. Когда Колесников узнал, что их всего за два месяца успели ввести в строй, у него глаза на лоб полезли – о таких темпах работ в его времени и не слышали, да и немецкие, британские и советские верфи тоже не смогли бы повторить этот подвиг. Кроме того, американцы успели ввести в строй еще два линкора типа «Южная Дакота» (собственно головной корабль серии, которому устроенный советскими диверсантами пожар на последнем этапе строительства задержал введение в строй, и «Алабама») и два типа «Айова», а если дать им время, то имелся риск, что они построят еще парочку. Короче говоря, весело. Плюс линейный крейсер «Гуам», брат– близнец утопленной недавно «Аляски». В общем, армада, которая хоть и пряталась пока в портах, но в любой момент могла оттуда вылезти и устроить наступающим большие проблемы. И если против частей, идущих через Аляску и Канаду, американцы пока что могли выставить только собственные армейские подразделения, то атлантические коммуникации выглядели крайне уязвимыми. А главное, Колесников никак не мог понять, что там происходит с американскими авианосцами и сколько их будет – данные разведки выглядели столь противоречиво, что неясно было, чему верить.

Так или иначе, активные действия начали сразу же, не дожидаясь возвращения из ремонта «Гнейзенау». Рассудив, что противник перед ним достаточно специфический, Колесников решительно повел свои корабли на юг, создавая угрозу Нью-Йорку. Обратная сторона популизма – нельзя оставлять без прикрытия крупные города, а значит, американцы вынуждены будут драться. Для прикрытия с воздуха, помимо авианосца, в районе Галифакса развернули мощную группировку ВВС, частью переброшенную из Европы, частью состоящую из трофейных самолетов. И сейчас американцам придется драться, тем более, они теоретически могли собрать в кулак значительно большие силы, чем Альянс. Десять кораблей линии против десяти, причем теоретически американские сильнее. Редкий шанс разбить нападающих по частям. Глядя на свой личный, фюрером подаренный флаг, Колесников желчно усмехнулся: если в такой ситуации американские адмиралы проявят осторожность, им этого не простят.

Не простят, и придется американцам лезть в драку, даже если они и сообразят, что их ловят на живца. Именно так – немецко-французская эскадра играла сейчас роль наживки. Выход южной группировки Альянса планировался на сутки позже, когда американцы уже увязнут и не успеют вернуться под защиту береговых батарей. Ну а после уничтожения американского флота, какими бы ни были потери, Роммель получит возможность беспрепятственно перебрасывать из Европы подкрепления и раздавит армию США. А Нью-Йорк… Он свое получит при любых раскладах.

Однако, как это бывает, вмешалась случайность. Если конкретно, то появление адмирала Нимица, которое хваленая разведка Альянса прозевала. Недавний командующий Тихоокеанским флотом США умел быстро принимать решения и действовать в условиях жесткого цейтнота. А еще он и впрямь оказался тонким психологом, моментально сообразившим, что дело нечисто, не станет Лютьенс подставляться без дальнего прицела. И, выведя в море свой флот, он направился не на север, а на юг. А сразу после того, как немецкую эскадру удалось обнаружить, бросил против Лютьенса вместо кораблей авиацию, которой у него на берегу имелось предостаточно.

Колесникову тогда показалось, что рухнуло небо. Конечно, радары засекли появление американских самолетов издали, и «Цеппелин» успел поднять в воздух авиагруппу. Это задержало первую волну американских самолетов, однако остановить не смогло. В налете принимало участие, в общей сложности, почти четыреста машин, и прежде чем успели подтянуться силы прикрытия с Галифакса, немцам пришлось пережить немало неприятных минут. Хорошо еще, что летчики там сидели в полной боевой готовности, жрали тонизирующий шоколад и готовы были вылететь в любую минуту. Но все равно ущерб оказался серьезным.

Десять линейных кораблей и авианосец, буквально утыканные зенитками, плюс крейсера и эсминцы – это, конечно, сила. Но и американские летчики слабаками не были. Конечно, среди них практически не нашлось лихих пилотов, которые сражались на Тихом океане, но все равно это были хорошие пилоты на отличных машинах. Да и люди с боевым опытом нашлись в избытке – из тех, кто еще не так давно сражался над Англией в рядах «добровольцев» и кто дрался в Канаде. И они атаковали грамотно и храбро.

Немцам повезло, что Колесников, в отличие от остальных хорошо понимая, сколь велика может оказаться угроза с воздуха, буквально заставил при последней модернизации утыкать свои корабли зенитками. Часть британских крейсеров и эсминцев, доставшихся победителям недостроенными, были закончены уже в качестве кораблей ПВО. Тренировки по отражению воздушных атак тоже проводились регулярно. И в результате, американцев встретил огонь такой плотности, какого они в жизни не видели.

Они шли четко, словно на параде, в основном бомбардировщики и истребители – торпедоносцев на наземных аэродромах наскрести удалось совсем немного. Кто им будет противостоять, американские летчики знали неплохо. Им приходилось схлестываться и с немцами, и с русскими. Те и другие заставили себя уважать и опасаться – и мастерством пилотирования, и умением драться до конца. Но американцев было просто в разы больше, а это внушало уверенность.

Мессершмитты рухнули с неба, будто ястребы, в своей обычной манере заходя со стороны солнца. Эту атаку американцы закономерно проворонили, чего немцам, в принципе, и требовалось. Удар, залп из всего, что есть (а подвесили под крылья мессершмиттов многое), и уход с набором высоты, готовиться к следующей атаке. Не лезть в бой, даже не пытаться – немецкие истребители маломаневренны, их стихия бой в стиле ударил – отскочил. И разом больше тридцати американцев отправились вниз, в океан, или, дымя, потянули к берегу. Но бой еще только начинался, а потери американцев были мизерны.

Вторая атака у немецких летчиков провалилась, не начавшись. Плотный строй бомбардировщиков – мишень большая, но при этом исключительно неудобная, поскольку самолеты летят, ощетинившись во все стороны крупнокалиберными пулеметами, и готовы выставить перед атакующими плотную завесу из раскаленного свинца. Тем более что-что, а строй американских летчиков держать учили, вбивая им это на уровне условных рефлексов. Неудивительно, что немцы сунулись – и тут же отпрянули, потеряв два самолета. Еще через минуту подоспели американские истребители и, пытаясь навязать немцам маневренный бой, принялись тупо загонять их на высоту, где более мощные двигатели давали истребителям США серьезное преимущество.

А строй бомбардировщиков уже заходил на цель. И тут-то зенитки кораблей открыли огонь, не столько даже пытаясь сбить кого-то, сколько не давая провести прицельное бомбометание. И вот этого-то американцам оказалось многовато.

Будь атакующие летчиками морской авиации, они бы, возможно, и прошли сквозь этот ад. Но для обычных, привыкших работать над сушей авиаторов стена огня оказалась серьезным испытанием. Они просто не ожидали такой концентрации зенитных стволов. Их потери были сравнительно невелики, всего-то пара самолетов, но остальные шарахнулись вспугнутыми воронами.

Дальнейшее походило на фарс. Далеко не все пилоты испугались, более того, их было даже немного, но строй они сломали. Кто-то полез вверх, намереваясь попытать счастья с больших высот, кто-то отвернул, кто-то продолжал упорно идти к цели – и все они отчаянно мешали друг другу. Управление боем было потеряно безвозвратно, и утекали, как песок сквозь пальцы, драгоценные секунды…

Курт Шнайдер, целый генерал-лейтенант, командовавший воздушной группировкой Галифакса, сам вел своих людей. Сто десятый мессершмитт, привычный, как старый костюм, который нигде не жмет и ничего не трет, легко шел на высоте восемь тысяч метров. Отсюда очень хорошо было видно, какие страсти кипят намного ниже, там, где американские самолеты пытались уничтожить немецкую эскадру. Довольно-таки бездарно пытались, уж в этом-то Шнайдер разбирался получше многих. Зря, что ли, еще не так давно был личным пилотом самого Лютьенса. Но в том, что рано или поздно немецким кораблям достанется, он тоже не сомневался. Просто на них сейчас сыплется очень много бомб. Лютьенс как-то серьезно объяснял ему теорию вероятности. Курт, правда, тогда понял немногое, но главное, как он считал, до него дошло. Если долго-долго лупить в одну точку, то рано или поздно попадешь в цель. А американцы сейчас этим и занимались.

Будто в доказательство его мыслей внизу взлетел к небесам огромный огненный столб – попали в кого-то. Ну что же, ждать больше нельзя. Шнайдер сокрушенно покачал головой, каркающим от разом пересохшего горла голосом отдал команду и первым, перевернув самолет через крыло, бросил его в крутое пикирование, ловя в перекрестье прицела огромный четырехмоторный бомбардировщик с большими белыми звездами на крыльях. Хладнокровно вывел свой истребитель на цель, а потом одной длинной очередью перечеркнул сразу оба мотора на левом крыле американца. Успел еще проследить, как тот заваливается и уходит вниз, а потом развернулся, набирая высоту, и снова пошел в атаку. Снова длинная пушечно-пулеметная очередь, на сей раз по кабине очередного неудачника, рискнувшего встать на его пути. Снова вираж с набором высоты… Самолет вдруг затрясло, и Курт увидел в правом крыле цепочку аккуратных круглых дырок с рваными краями. Чей-то браунинг.

Однако ему сейчас было все равно. Вдохновение боя овладело пилотом, и он лишь выругался. А вокруг уже кипел бой, и самолеты, одни с немецкими, а другие с русскими пилотами атаковали, стремительно переламывая ход воздушного сражения.

Драка была страшная, потери соответствующие. Пожалуй, впервые с начала войны американские ВВС потерпели такое сокрушительное поражение. В одном бою они потеряли более трехсот самолетов, что неприятно, но не смертельно – заводы, расположенные в глубине страны, построят новые. А еще они потеряли экипажи этих самолетов, что не так страшно с точки зрения финансов, но намного хуже, если смотреть на время. Новые экипажи еще надо подготовить, и, в любом случае, они будут уступать кадровым, довоенной выучки. В общем, хребет USAF[6] от этого пинка если и не сломался, то чувствительно затрещал.

Немцам, правда, тоже досталось. В сражении они потеряли почти восемьдесят машин, но размен один к четырем все равно выгоден. К тому же внизу было море, а в нем – немецкие корабли, которые, несмотря на то, что отдельные самолеты все еще умудрялись прорываться и даже сбрасывали бомбы, вели спасательные операции. В результате более половины летчиков было спасено (а один, не замеченный, и вовсе ухитрился неделю продержаться на спасательной лодке и добраться до берега) и продолжило воевать. У американцев такой роскоши не было – их, конечно, тоже вылавливали и даже относились к ним без излишней жестокости, но ждали их лагеря для военнопленных, а значит, для американской армии эти люди в любом случае были потеряны.

Хуже всех пришлось немецкому флоту. Несмотря на все ухищрения и мощнейшее зенитное вооружение, в момент между тем, как американские силы прикрытия сумели оттеснить истребители с «Цеппелина», и появлением группировки Шнайдера, американцы все же провели несколько атак и добились результата. Досталось всем, хотя первыми удар на себя приняли, конечно, крейсера ПВО. Именно им выпала честь и сомнительное удовольствие встать на пути вражеских самолетов, чтобы защитить основные силы флота.

Крейсеров ПВО в немецком флоте было всего восемь штук. Три – на основе крейсеров типа «Фиджи», довольно удачного и сбалансированного для своего класса корабля. Эти классические «вашингтонские» крейсера – «восьмитысячники» имели неплохую дальность плавания, ход чуть менее тридцати двух узлов, что позволяло им соответствовать немецким кораблям линии и сопровождать их в походе, и на удивление приличное бронирование.

Те корабли, которые британцы уже готовились ввести в строй, трогать не стали. Не потому, что жаль было чужого труда, а просто из-за чрезмерной дороговизны перестройки уже практически готовых крейсеров. Зато три корабля, которые попали в руки немцев в недостроенном состоянии, полностью переоборудовали. Орудийные башни устанавливать не стали, что разом освободило место и создало резерв по водоизмещению. На корабли запихали более мощные локаторы и около сотни орудий, от несерьезно выглядящих, но страшных в ближнем бою двадцатимиллиметровых до знаменитых восемь-восемь. Естественно, с таким вооружением крейсера были уже не годны для рейдов в океане, но зато прикрыть свои корабли от излишне назойливых летунов могли запросто.

Еще пять кораблей были крейсерами типа «Дидо», почти в полтора раза меньшие по водоизмещению и уступающие «старшим братьям» во всем, кроме скорости. Когда в свое время Колесников выбирал именно его, он руководствовался одним простым соображением: «Дидо» и последующие крейсера серии изначально проектировались как корабли ПВО. Стало быть, только изменить вооружение на германские стандарты, и все. Минимум усилий – максимум эффекта, решил тогда Колесников и ошибся.

Как оказалось, именно эти корабли получились у англичан редкостно неудачными. Не только в плане защиты, но и в плане вооружения. Их главный калибр, универсальные орудия сто тридцать три миллиметра, могли отогнать разве что эсминец, да и то при большой удаче. Основной их задачей считалась работа по самолетам, с которой они справлялись примерно так же паршиво, главным образом из-за совершенно недостаточного темпа стрельбы и слишком медленного разворота башен. Более легкие сорокамиллиметровые орудия собственной британской разработки тоже выглядели откровенно неудачными, уступая импортным «Эрликонам» и «Бофорсам». Ну и система управления огнем даже при небольшом волнении отказывалась нормально работать. Все это выяснилось, к сожалению, когда работы уже начались и отступать было поздно. Пришлось выкручиваться.

Опять пригодилась помощь Крылова. Правда, и обошлась она в два крейсера, но Колесников прикинул, что погоды они точно не сделают, и расстался с недостроенными британскими трофеями с легким сердцем. Бравый старикан и впрямь стоил своих денег и умел находить варианты решения проблем, наверное, лучше всех остальных кораблестроителей вместе взятых. И сейчас он тоже оказался на высоте, родив интересный симбиоз британских, немецких и советских технологий.

Вместо орудийных башен на два корабля установили спаренные щитовые установки со статридцатимиллиметровыми орудиями советского производства. Эти универсалки, разработанные для вооружения эсминцев, обладали впечатляющими характеристиками и заметно превосходили британские аналоги. Еще три крейсера оснастили теми же орудиями, но в башнях, опять же советской разработки, выглядящих неказисто, но зато работавших куда эффективнее английских. Орудия меньшего калибра заменили на все те же «Эрликоны» с «Бофорсами», доведя общее количество стволов до шестидесяти. Систему управления огнем сделали сами немцы, имеющие опыт в такого рода разработках. Получившийся благодаря общим стараниям гибрид оказался куда лучше прототипа, хотя и менее эффективен, чем хотелось бы. После испытаний результат признали удовлетворительным, и принялись срочно перестраивать остальные корабли, а уже готовые включили в состав идущей через Атлантику эскадры. И вот – пригодились.

Сложно сказать, что в тот момент чувствовали немецкие артиллеристы, но скорострельность они развили бешеную, практически техническую. И напоровшись на стену огня, полыхнули в небе американские бомбардировщики. Сбитых оказалось немного, даже несмотря на то, что линкоры и «настоящие» крейсера не остались в стороне, добавив на чашу весов свои зенитки, однако главную задачу артиллеристы выполнили. Их огонь загонял атакующих на высоту, откуда бомбить было можно, но сложно. По площадям, неприцельно, крупные мишени вроде городов – запросто, а вот отчаянно маневрирующие корабли с высоких горизонталей достать было куда сложнее. И все же досталось всем, особенно тем самым крейсерам ПВО, которым по выполняемой задаче не удавалось маневрировать наравне с остальными.

Крейсер «Бреслау» получил бомбу аккурат между трубами. Взрыв был такой силы, что со стороны казалось, будто корабль разорвало пополам. Однако набор корпуса выдержал и, хотя центральная часть крейсера оказалась искорежена, и погибло почти пятьдесят человек во главе с командиром, тонуть «Бреслау» не собирался и даже из боя не вышел. Правда, эффективность огня его резко упала. Однотипному с ним «Эмдену» в палубу угодило сразу несколько бомб, снеся часть орудий и покалечив надстройки. Однако тип «Фиджи» отличался хорошим, даже лучшим, чем у более мощных собратьев, горизонтальным бронированием. Американские бомбы, каждая массой в полцентнера, обладали хорошим фугасным действием, но проломить броню оказались не в состоянии, и все жизненно важные центры корабля уцелели. Третий крейсер этого типа, «Гамбург», и вовсе отделался косметическими повреждениями, которые не оказали заметного влияния на его боевые возможности.

«Дидо» досталось сильнее. Из пяти крейсеров три ярко горели и почти прекратили огонь. Четвертый, «Любек», сильно кренился на левый борт – авиабомба, иглой проткнув тонкую, всего– то дюймовую бронепалубу, дошла до самого днища и взорвалась, вырвав хороший кусок обшивки. Не смертельно, однако когда корабль кренится почти на тридцать градусов, ни нормально стрелять, ни маневрировать он уже не в состоянии. Последнему, «Данцигу», угодившая под корму полутонная бомба оторвала два винта из четырех и загнула перо руля так, что через получившуюся конструкцию можно было плевать, как из трубочки. Корабль лежал в дрейфе, и уже было ясно, что самостоятельно он отсюда не уйдет.

Проломив самоходные противовоздушные батареи, американские самолеты взялись за основные силы флота и, не подоспей Шнайдер со своими орлами, имели шансы устроить им серьезные неприятности. Но и без того из всей эскадры не пострадали только «Бисмарк», «Ришелье» и «Шарнхорст». Ну и авианосец, который по мере сил пытались закрыть от ударов вражеской авиации. Все остальные корабли имели повреждения, и, хотя в конечном счете авиация США понесла жуткие потери, можно было считать, что сражение они выиграли – флот Германии оказался на время практически небоеспособен.

Колесников, зло скрипнув зубами, вышел из боевой рубки, вдохнул морской воздух вперемешку с запахом раскаленного масла и пороховым дымом. Вот так. Со стороны многим это будет казаться едва ли не победой, но себя обманывать не стоит – зарвался ты, адмирал, и получил по сопатке. Хотя, конечно, легенда об удачливости адмирала обрастет новыми подробностями – несмотря на мощь воздушного удара, ни один корабль не потерян. Хотя, с другой стороны, противника тоже будут считать, что проиграли именно они…

Адмирал не был дураком и понимал, что США со своими играми в демократию – страна весьма специфическая. Реакция американцев на бомбардировку японскими кораблями их побережья подтвердила его мнение. Вывод, который он сделал, был достаточно прост: в войне с Америкой надо не только и не столько победить, сколько убедить противника в его поражении. А что может быть убедительнее безнаказанного удара по одному из крупнейших городов, к тому же уже пострадавшему один раз от удара с моря? Вот и пускай убедятся лишний раз, что их не только не защитили, но и, несмотря на явную угрозу, даже не попытались этого сделать. И операцию Колесников планировал исходя именно из этой задачи.

Для удара он решил использовать очередную новинку, созданную на стыке немецких и советских технологий. Шнелльботы, сиречь торпедные катера в Германии использовали давно, но задачи, которые они могли выполнять, были весьма ограничены. К тому же, по сравнению с аналогичными катерами как союзников, так и противников, порождения сумрачного тевтонского гения имели большие размеры и довольно низкую скорость. И вот эти недостатки Колесников, не долго думая, превратил в достоинства.

Рассуждал он просто. Торпедные катера, разумеется, смогут прорваться в порт и даже утопить там что-нибудь, но на большее они просто не способны. Не то оружие торпеды. А устанавливать на катер артиллерию – занятие неблагодарное. Сорокамиллиметровые скорострельные орудия, конечно, вполне способны отогнать катер противника, но первый попавшийся эсминец разнесет шнелльбот и не заметит этих пукалок. По берегу из них лупить и вовсе бесполезно. Ставить что-то большее… Ну, можно семьдесят пять миллиметров воткнуть, и даже сотку – если снять торпедные аппараты. Опять же, несерьезно. Однако если обратиться к послезнанию… Именно это Колесников и сделал, безо всяких угрызений совести присвоив чужие идеи, которые и без того вот-вот родятся.

Откровенно говоря, он изначально, еще до начала вторжения допускал, что будет испытывать потребность в кораблях, способных наносить мощные удары по побережью, и которые при этом не жалко будет потерять. Именно тогда верфи Германии получили заказ на строительство сразу восьмидесяти новых шнелльботов на основе типа S-100 с измененным вооружением. Вместо торпедных аппаратов и части артиллерии были установлены направляющие для запуска ракет советского производства. Колесников хорошо помнил, сколь эффективны были «Катюши» для ударов по площадям. А город – это площадь, да еще о-го-го какая. Можно было, конечно, поставить и более точные немецкие ракеты, но, во-первых, они имели меньшую эффективность, а во-вторых, с качающегося катера все равно белке в глаз выстрел не сделаешь. Вот и построили шестьдесят катеров, несущих по тридцать две ракеты калибром сто тридцать два миллиметра и двадцать катеров под шестнадцать ракет калибром триста десять миллиметров. Катера со скрипом, но выдержали эти бандуры, прошли испытания и одновременно с основными силами флота вышли из Галифакса. Точнее, из неприметной бухты неподалеку, где они расположились подальше от чужих глаз.

Удар, который был нанесен ночью по спящему городу, оказался неожиданным и страшным. Шнелльботы спокойно и нагло вошли в гавань, благо малая осадка позволяла не заморачиваться с гидрологией района. Колесников, немного подумав, решил, что первое применение нового оружия должно быть массированным, тогда оно даст максимальный эффект, а потому задействовал все имеющиеся под рукой катера. И на рассвете на спящий город обрушился шквал огня, который, хотя и наносился по промышленной зоне, смел и несколько жилых кварталов – точность реактивного оружия оказалась предсказуемо низкой.

Вообще, это было чистейшей воды варварством. Наносить удары, заведомо разрушающие город и убивающие мирных жителей – военное преступление, но Колесников резонно рассудил, что вопросы о виновных решают победители. Вон, в той истории американцы японские и немецкие города выжигали до основания – так чем он хуже? И вообще, эти самые мирные жители работают на военных заводах, так что безобидными их не назовешь. Его же самого американская пресса начала через два слова на третье называть чудовищем еще когда Германия воевала с Англией. И одернуть ее никто не пытался – демократия. Ну а раз так, если они хотят видеть суперзлодея – то почему бы им его не показать? Обдумав это, он бестрепетной рукой расписал диспозицию – и Нью-Йорк превратился в филиал ада.

Все же основной удар пришелся на склады, где скопилось немалое количество военных грузов, в том числе взрывоопасных, да и просто горючих материалов хватало. В результате возник колоссальный пожар, который начал быстро распространяться, охватывая все новые и новые кварталы. Пожарные оказались на высоте, и даже несмотря на недостаток техники, благодаря поддержке поднятых по тревоге армейских подразделений они смогли остановить распространение огня, но справиться с ним окончательно сумели лишь спустя двое суток. Погибло около четырех тысяч человек, а материальный ущерб оказался колоссальным. Порт Нью-Йорка был полностью разрушен и не функционировал до самого конца войны. Адмирала Лютьенса вновь поносили в прессе – но не со злорадством. Теперь в каждом слове журналистов таился искренний, неподдельный страх.

Человека можно убедить в чем угодно, если кормить пореже. Если же его при этом еще и бить, то он убедится и быстрее, и качественнее. Сейчас Америка разом получила и бескормицу, и удар. Бескормицу потому, что ее экономика традиционно существовала за счет ограбления соседей, а сейчас американцам не давали никого грабить, напротив, грабили самих. Ну а объятый пламенем Нью-Йорк, один из крупнейших городов Америки – это как хук в боксе. Не нокаут, но после пропущенного удара колени начинают подгибаться. Очень хорошее время для переговоров. Вот только сейчас Колесникову было не до того…

Разумеется, адмирал весьма полагался на немецкую разведку, и не без основания – подводила она редко, чему способствовала широкая сеть осведомителей. А учитывая еще и добавившиеся к ней возможности русских, проколы благодаря перекрестной проверке сведений и вовсе стали редки. Вот только помнил Колесников и поговорку о яйцах и корзине, а потому создал для нужд флота собственную «карманную» разведывательную службу. Естественно, ее возможности и близко не лежали с теми, которыми обладал Абвер, но зато кое-какие оперативные вопросы позволяли решать быстро, без волокиты с межведомственной перепиской, которой поневоле обрастали любые официальные действия в Германии. Стремление немцев к аккуратизму привело к созданию невероятно громоздкого и неповоротливого бюрократического аппарата, и Колесникову совершенно не хотелось каждый раз по мелочи плодить груду анкет. Вместо этого он организовал замкнутую на себя службу и без зазрения совести пользовался ее возможностями.

Естественно, специфика у нее была своеобразной. Основным занятием было не внедрение агентов в стан врага (отдел, который этим занимался, создавали, что называется, на вырост и для будущего в качестве перспективного направления), а воздушная разведка в интересах флота. Ну и армии тоже – на просьбы Роммеля о поддержке Колесников старался не отказывать. И потому, что делали они общее дело, и, опять же, на перспективу. Чем крепче будут связаны армия и флот, тем меньше неприятных эксцессов может возникнуть в будущем, считал адмирал.

Вторым перспективным направлением адмирал считал создание подразделений специального назначения. Тут, наверное, серьезно повлияла память о будущем и вбитая на уровне подборки грозная слава спецназа ГРУ. Как оказалось, спецназ, или, точнее, осназ здесь уже существовал в СССР, однако чисто армейский – флот в этом плане находился, что называется, в загоне. Пришлось извращаться самому.

Взяв за основу уже существующие и быстро развивающиеся подразделения морской пехоты, Колесников начал усиливать их подготовку, работая сразу в двух направлениях. Во-первых, готовить разведывательные подразделения, для создания которых пришлось просить у русских поделиться инструкторами из того самого осназа. Сталин поделился, хотя, как подозревал адмирал, больше для того, чтобы приглядывать за телодвижениями излишне резвого гостя из будущего. Ну, пускай приглядывает, не жалко, тем более, результаты оказались хорошими. Учитывая, что немцы – народ крепкий, а в морскую пехоту отбор сейчас был жесточайшим, материал в руки инструкторов попал исключительно перспективный, и подготовка велась семимильными шагами. И на начальном, диверсионном этапе вторжения в Америку показали себя эти подразделения хорошо. Правда, в основном на вторых ролях, но и этого было достаточно, чтобы до посинения пиарить их в Германии, обеспечивая приток добровольцев в ряды непобедимого флотского спецназа. В общем, гремучая смесь реальной эффективности и показухи, что пока Колесникова вполне устраивало.

Другое направление, напротив, проходило без показухи и в обстановке строгой секретности. Используя немного итальянские, но в основном все же оказавшиеся неожиданно серьезными британские наработки, разведка флота начала готовить боевых пловцов. Готовили всерьез, вкладываясь, помимо прочего, в экипировку. А что, взять за жабры молодого и перспективного морского офицера по фамилии Кусто, да и поинтересоваться, как там дела с аквалангом? А потом предложить неограниченное финансирование и хорошую должность. Согласился, как миленький, и результат выдал с завидной оперативностью, так что сейчас у Колесникова имелся в рукаве серьезный козырь. Правда, еще ни разу не опробованный в деле.

Однако сейчас отличилась именно воздушная разведка. Не лихой спецназ и не тихонько крадущиеся в глубине с пристегнутыми к гидрокостюму ножами аквалангисты, а обычные летчики, осуществляющие патрулирование Карибского моря. На вооружении у них были самые обычные летающие лодки «Дорнье Do 24», правда, с дополнительными баками, которые увеличивали радиус боевого применения со штатных неполных трех почти до пяти тысяч километров. Четыре десятка таких самолетов были заказаны Колесниковым для нужд флота, что резко подняло акции дышащего на ладан производителя. Идя на высоте четырех километров, эти несуразные на вид, но весьма надежные трехмоторные машины вели поиск кораблей противника, чтобы навести на них подводные лодки. Порой это и впрямь удавалось, и эффективность действий подопечных Денница благодаря связи с авиаразведкой заметно повысилась. Последнее обстоятельство привело, помимо собственно военных успехов, к потеплению отношений между Денницем и Лютьенсом, до того общавшихся сдержанно-нейтрально. Однако сейчас пара «Дорнье» обнаружила в море не крадущийся транспорт и не подводную лодку с развевающимся над ней звездно-полосатым «матрацем», а целый флот, бодро идущий на юг.

Командир ведущего самолета, увидев перед собой эту красоту, разом погрустнел. В отличие от молодняка на ведомом, майор Штайнмайер воевал с первого дня и начинал в бомбардировочной авиации. Пилотом «Штуки» он заработал и ордена, и звания, быстро продвигаясь по службе, а последний его полет был во время одного из ставших легендарными сражений адмирала Лютьенса. К тому времени Штайнмайер освоил взлет и посадку с авианосца и был включен в авиагруппу «Цеппелина». Во время отчаянного сражения с англичанами рядом с его самолетом взорвался снаряд крупнокалиберной зенитки, и осколками перебил лихому пилоту ноги, но Штайнмайер сумел дотянуть до корабля и потерял сознание уже после того, как его самолет остановился, чудом не проскочив палубу авианосца.

Рыцарский крест и новые погоны ему вручал в госпитале лично адмирал Лютьенс. Он, в принципе, именно тогда заложил быстро ставшую популярной традицию, по которой командующий хоть раз после боя, но навещает раненых в госпитале и вручает им награды. А через три месяца майор воспользовался этим шапочным знакомством для того, чтобы обратиться к командующему флотом с просьбой.

Дело в том, что даже первоклассная германская медицина оказалась не в состоянии полностью вернуть подвижность сильно пострадавшей левой ноге пилота. После такого ранения не летают… Однако для летчика оказаться прикованным к земле смерти подобно, и майор, наплевав на субординацию, сумел пробиться на прием к адмиралу. И, как оказалось, не прогадал.

Слухи о том, что адмирал весьма трепетно относится к товарищам по оружию, оказались правдивы. Лютьенс не стал звонить и рычать по телефону, не стал даже поручать кому-то разобраться в ситуации. Он просто одним росчерком пера перевел майора в разведку, летать на «Дорнье». Не пикировщик, конечно, но все равно намного лучше, чем сидеть на земле. Да и нога на сравнительно тихоходной летающей лодке практически не мешала.

Вот только сейчас Штайнмайеру было совсем невесело. Он все же был опытный летчик и прекрасно понимал, что флот, идущий по своим делам, не нуждается в чужих глазах. Отчаянно ворочая головой, он быстро обнаружил в воздухе ожидаемые черные точки, и взгрустнулось ему еще сильнее. Идущие на перехват самолеты он узнал сразу же, очень уж характерная форма крыла у них была. И еще он понял, что от «Корсаров», вдвое превосходящих его скоростью и еще больше огневой мощью, уйти ему не удастся.

Они попытались, конечно, однако четыре тяжелых палубных истребителя легко настигли беглецов. Вначале получил свое ведомый, сдуру вместо того, чтобы держаться за хвост Штайнмайера, попытавшийся уйти самостоятельно. Вначале он полез вверх, но истребители превосходили его и в скороподъемности, и в потолке. Тогда пилот «Дорнье», толкнув штурвал от себя, попытался уйти в пикировании, и на какие-то несколько секунд казалось, что у стремительно разгоняющегося самолета появилась тень шанса. Однако именно тень – истребители легко настигли беглеца и буквально разнесли его в клочья. Когда разведчик почти вертикально рухнул в воду, на его борту не оставалось уже ничего живого.

Однако же его ошибка подарила майору несколько минут, за которые он успел нырнуть в очень кстати появившиеся облака. Искали его, конечно, со всем прилежанием, и пару раз даже находили, украсив борта летающей лодки цепочками дыр, однако каждый раз ему удавалось скрыться. Здесь и сейчас малая скорость морского разведчика оказывалась только на руку. «Корсары» просто не могли идти с той же скоростью, их срывало в штопор. А проскочив мимо, они неминуемо теряли «Дорнье» в облаках. Ну и, конечно, сказалась разница в классе. Штайнмайер, конечно, асом не был, но все же опыта у него было куда больше, чем у молокососов-американцев. Все это позволило ему уклониться от боя и уйти, что выглядело совсем уж невероятным. Увы, улетел он недалеко.

Истребители все же старались не зря, и выяснилось это довольно скоро. Стрелка датчика уровня топлива начала стремительно скатываться вниз – как оказалось, баки им американцы все же разворотили. Примерно через полчаса моторы встали, и Штайнмайер повел свой самолет на вынужденную посадку, которую успешно выполнил. Правда, самолет пришлось немедленно покинуть – через дыры в бортах его начало очень быстро заполнять водой. К счастью, все три члена экипажа оказались живыми и даже не поцарапанными, и резиновая лодка, имеющаяся на борту самолета, уцелела. После двух суток болтания на волнах их заметили с американского эсминца и подняли на борт. Оставшуюся часть войны Штайнмайер провел в плену, но главное он все же сделал – его сигнал дошел до цели, и адмирал Лютьенс узнал о местоположении и курсе американского флота до того, как стало бы поздно. Всего одна радиограмма, но она всерьез повлияла тогда на весь ход войны.

Узнав о том, куда направляется американский флот, Колесников с трудом сдержался от того, чтобы не покрыть всех и вся неприличными словами, причем по-русски. Однако же все-таки у него хватило выдержки, чтобы просто окинуть своих офицеров тяжелым взглядом, от которого многим захотелось немедленно нырнуть под стол. Несколько секунд адмирал размышлял, не обращая ни на кого внимания, а когда заговорил, его приказы были четкими и ясными. Не все ли равно, что у тебя на душе – идет война, и личное приходится отодвигать в сторону, чтобы не причинить ущерб делу.

Адмирал Кузнецов мог чувствовать законную гордость – еще ни у одного русского флотоводца за спиной не было такой силы, как у него сейчас. Семь линкоров (правда, три итальянских, а макаронники те еще бойцы), два линейных крейсера и два авианосца плюс крейсера и эсминцы. С такой эскадрой и впрямь можно идти на Америку.

Откровенно говоря, Кузнецову полученное задание не нравилось, хотя умом он и понимал его смысл. Нанести удар по побережью США, в качестве цели выбрать любой город, главное, создать побольше паники. Да, умом понятно – лишить противника уверенности в собственных силах, демонстративно выпороть… А заодно уничтожить все военные корабли, которые попадутся на пути. Это даст возможность безбоязненно проводить транспорты с войсками.

Противодействия американского флота можно было не опасаться. Лютьенс, специально прилетавший в Панаму, объяснил Кузнцову нюансы операции. Все очень логично – пока американский флот будет связан необходимостью противостоять более серьезному врагу, немцам, у советско-итальянской эскадры и впрямь развязаны руки. И, хоть и обидно немного чувствовать себя на вторых ролях, следовало признать, что операция выглядит достаточно логичной и выполнимой.

Кузнецов в очередной раз обернулся, посмотрел на итальянские корабли. Те шли отдельной колонной – три линкора, невероятно красивых корабля. Пожалуй, так могли строить только итальянцы. По сравнению с ними и немецкие, и французские, и даже русские корабли выглядели массивными и неуклюжими монстрами. Хотя они-то еще ничего, а вот британские, те, которые последней серии, достроенные уже в Германии, и вовсе утюги утюгами.

Три итальянских линкора, если они будут стрелять лучше, чем в прошлый раз, это сила. Впрочем, по берегу сложно промахнуться. Могло быть и четыре, но – увы, «Литторио» в сражении при Панамском канале получил такие повреждения, что сейчас находился в Италии, на ремонте. «Рому» подлатали на месте, равно как и русские корабли, а вот итальянский флагман больше напоминал обгоревший металлолом. Удивительно, как он выдержал переход через океан, хотя служившие на нем макаронники так хотели домой, что, наверно, оказались способны на маленькое чудо.

Вспомнив результат того боя, Кузнецов непроизвольно поморщился. Вояки… Правда, свежеиспеченный командующий итальянским флотом вроде бы нормальный мужик, храбрый и решительный, и порядок на вверенных ему кораблях наводил воистину драконовскими методами, но все равно, веры им пока нет. Хотя осуществляющий общее командование военно-морскими силами Лютьенс почему-то относится к Боргезе исключительно хорошо.

Лютьенс… Почему-то Кузнецов рядом с ним чувствовал себя мальчишкой, да и итальянец, похоже, тоже. Притом, что знаменитый немецкий адмирал не показывал своего превосходства. А ведь оно было – как же, с малыми силами выиграл войну на море, не проиграл ни одного сражения, не потерял ни одного корабля! На такое, помнится, способен был разве что Ушаков, к которому немецкий адмирал, кстати, относился с невероятным уважением. Сейчас под его началом мощнейший в Европе, а может, и в мире флот. Кузнецов прекрасно понимал, что немец и впрямь может позволить себе смотреть на подчиненных свысока, однако же Лютьенс никогда так не делал. Всегда был ироничнодоброжелателен, любил пошутить и знал толк в хорошем коньяке. И не скрывал своих тактических приемов и наработок, объясняя интересующимся смысл любого маневра. Правда, Кузнецова не отпускало ощущение, что в бою действия адмирала были, скорее, экспромтом, а объяснение им находилось (или просто выдумывалось) позже, когда появлялось на то время. Да и вообще, как-то внезапно проснулся талант обычного среднестатистического адмирала, ничем кроме личной храбрости ранее не примечательного.

Странный он все же, Лютьенс. Большинство немцев все же излишне чопорные и на русских поглядывают с ощущением превосходства. А этот, хоть и не демонстрирует всем и каждому свою открытость, чем грешат многие коллеги советского адмирала, но зато готов помочь делом, всегда найдет что сказать и за словом в карман не лезет. Свободно владеет русским языком, знает массу анекдотов – а главное, понимает их смысл. В море выходит под пиратским флагом – ну, это-то как раз понятно, его сам Гитлер, по слухам, сделал. В подарок.

А еще, Лютьенс пользуется доверием товарища Сталина. Почему, как – совершенно неясно, однако каждый раз, когда адмирал прилетал в Москву, они со Сталиным долго беседовали наедине. И когда флот уходил в поход, Сталин лично приказал Кузнецову слушаться немца, как родную маму. Странно все это и непонятно. Хотя, конечно, странностей и без этого хватало. Кузнецов прекрасно знал, кто помог СССР достроить новые корабли, оснастить их по последнему слову техники и подготовить экипажи. В общем, информации для размышлений много, но ясно главное: Лютьенс Советскому Союзу не враг, скорее, наоборот, и его действия направлены не только для блага Германии, но и, в равной степени, СССР. И возникает логичный вопрос, зачем немцу, ни разу не коммунисту, этим заниматься? Они ничего не делают, если не видят в том собственной выгоды, а вот как раз ее-то Кузнецов узреть здесь не мог. Прямо хоть лупой вооружайся!

– Товарищ адмирал!

Кузнецов обернулся, поглядел на вытянувшегося в струнку матроса и остался доволен. Все же недавно начатые в вооруженных силах реформы пошли им явно на пользу. Во всяком случае, теперь ни один комиссар не имел права отменить приказ командира, да и дисциплину подтянули резко. Офицер снова стал офицером, а права у него заметно расширились. Поговаривали, скоро еще и погоны введут, но это в будущем, может быть. А дисциплина – она подтягивается здесь и сейчас, что радует.

Зато не радовала только что принятая и расшифрованная радиограмма, которую матрос доставил. Кузнецову достаточно было пробежать по ней глазами, чтобы понять – американцы сумели их перехитрить, и теперь Лютьенс сообщал, что навстречу Кузнецову идет американский флот. Неприятно, особенно с учетом того, что американцы здесь и сейчас имели больше кораблей и орудий.

Однако Лютьенс не ограничился констатацией факта. И даже довольно подробная информация о составе американского флота оказалась не главной. В радиограмме содержался вполне конкретный приказ, каким курсом следовать и что предпринимать, когда они с американцами обнаружат друг друга. Особенно радовала последняя фраза, не с пожеланием удачи, а с информацией о том, что Лютьенс идет навстречу. То есть без помощи не оставит, что радует. Впрочем, Кузнецов и без того не стал бы отворачивать. Не для того страна, надрываясь, строила его корабли, чтобы бегать от врага. Нет уж.

А раз боя было не избежать, то следовало поставить задачу остальным исходя из имеющихся сведений. Кузнецов был неплохо осведомлен о возможностях американцев и, надо сказать, они впечатляли. Корабли у них были и хорошо оснащены, и прекрасно бронированы, и несли весьма приличное вооружение. В целом лучшее, чем у итальянцев, и примерно равное советскому. А вот скоростью они русских и, тем более, итальянцев не превосходили, эскадренный ход у них получался даже чуть ниже. Это, конечно, если снова у кого-нибудь в машине что-то не навернется.

Плюс американцы превосходили эскадру Альянса в количестве крейсеров и эсминцев, но все это, на проверку, оказывалось не так и страшно. Фактически единственное, в чем они имели по– настоящему серьезный перевес, так это авианосцы. Четыре против двух, причем один из них – бывший французский, построенный на базе корпуса линейного корабля типа «Нормандия», а значит, крайне малоуязвимый. Но, с другой стороны, это обстоятельство делало его гирей на ногах остальных – скорость корабля всего двадцать один узел, и даже если американцы успели провести какую-то модернизацию, это ничего принципиально не изменит. А самолетов несет мало, сорок штук от силы. И непонятно даже, чем руководствовался американский командующий, таща с собой этот гроб.

Вообще, судьба играет кораблями. Авианосец «Беарн», корабль еще не старый, от введения в строй ему всего лет пятнадцать, перед самой капитуляцией Франции ушел в США за новыми самолетами. Купили их, кстати, за бешеные деньги – на борту авианосца в США отправились без малого двести тонн золота. Вот только возвращаться кораблю оказалось уже некуда, пока шла приемка груза, Франция пала.

Командир «Беарна» увел корабль на Мартинику, рассчитывая там отсидеться, но подоспела британская эскадра. Англичане как раз в тот момент проводили операцию «Катапульта» и оставить без внимания авианосец никак не могли. Тем не менее, захватить авианосец им не позволили американцы. Точнее, британцы сделали вид, что поддались на дипломатические уговоры, но всем было ясно, что в реалии они просто были уже не в состоянии оспаривать мнение своей бывшей колонии. И остался «Беарн» на Мартинике. Не очень надолго.

Как только Великобритания пала под натиском тевтонских орд, американцы наложили лапу на авианосец. Немцы (точнее, французы, но все знали, с чьей подачи они поют) на дипломатическом уровне возмутились, но как-то не слишком убедительно. Скорее, просто чтобы выразить свое неодобрение. Откровенно говоря, одной из причин этого было нежелание раньше времени лезть в драку по столь ничтожному поводу, как тихоходный авианосец, не вписывающийся в концепцию нового германского флота. И остался корабль у американцев, чтобы спустя не такое уж и большое время схлестнуться с эскадрой Альянса.

Весь план боя Кузнецов построил на том, что сейчас испытывающие острый дефицит авианесущих кораблей американцы не смогут позволить себе терять даже один такой корабль. Стало быть, на съедение они «Беарн» точно не отдадут и будут защищать его до конца. А следовательно, окажутся связаны тихоходным кораблем по рукам и ногам. Увы, проверить правильность умозаключений советского адмирала могло только время, тем более что, хотя американские моряки трусами не были, но и бороться за корабль ценой собственной жизни в их привычку не входило.

Нимиц начал бой в уже отработанном тихоокеанском стиле, подняв в воздух около двух сотен самолетов – почти все, что находилось на его авианосцах. В принципе, это давало неплохой шанс нанести противнику серьезный урон, сбить ход, а может, и потопить кого, после чего добить уцелевших огнем корабельной артиллерии. Действуя в привычной ему стремительной манере, адмирал начал поднимать самолеты сразу же после того, как самолет-разведчик обнаружил русские корабли.

И, возможно, все бы у него получилось, если бы не два нюанса. Во-первых, Кузнецов был не дурак и хорошо понимал, какую угрозу могут нести самолеты. Результаты боев на Тихом океане он тоже изучил, хотя, конечно, возможности по сбору информации там были весьма ограничены. А во-вторых, помимо этого его просвещал адмирал Лютьенс, который из прошлой истории помнил, как целые эскадры топили куда меньшими силами. И потому русские оказались готовы к такому повороту событий. Ну и, кроме того, у них имелось небольшое преимущество – они уже знали, куда направляется противник, и смогли обнаружить его первыми.

Для американцев мессершмитты, заходящие, как обычно, со стороны солнца, оказались неприятной неожиданностью. Тем не менее, они сработали грамотно, как можно плотнее сбив строй и готовясь встретить атакующих сосредоточенным огнем. Численное преимущество было на их стороне, причем большое, в два с лишним раза, и шанс отбиться они имели. Однако и немецкие летчики держали кое-что в запасе, и зашли они с козырей. Да так зашли, что американцы вновь оказались к такому развитию событий совершенно не готовы.

Густо висящие под крыльями РС-82, так хорошо показавшие себя в Панаме, могли использоваться и против самолетов. На Халхин-Голе русские уже применяли их, превращая маленькие И-16 и даже морально устаревшие бипланы И-15 в грозу дальневосточного неба. Точность у неуправляемых снарядов, конечно, была аховая, но их было несколько сотен, а идущие строем самолеты куда лучшая мишень, чем одиночная машина. И в результате потери американцев оказались ужасающими. Более половины самолетов горящими комками посыпались в океан, и это стало для американцев настоящим шоком. Они не были трусами, умели воевать, но к ситуации, когда боя, собственно, не было, когда их просто убивали, оказались не готовы. Многие стали отчаянно сбрасывать бомбы, чтобы облегчить самолеты и уйти или, как пилоты «Корсаров», вступить в бой уже в истребительной ипостаси. Другие продолжали упорно тянуть вперед, намереваясь дотянуться до русских кораблей. А мессершмитты тем временем вновь набрали высоту и повторили атаку. Правда, уже не столь эффективно, большинство успели полностью расстрелять свои эрэсы, но все равно до цели добралось лишь десятка полтора американских самолетов, а к кораблям сквозь плотный огонь зениток пробился и вовсе всего один, да и тот положил бомбы далеко от борта «Советского Союза». И все же, несмотря на очевидный успех, немцы потеряли почти четыре десятка машин.

Однако контрудар они смогли нанести. Пока авианосцы противника принимали на палубы уцелевших в этой бойне, в воздух поднялись двенадцать свежих, не участвовавших в бою мессершмиттов. Последний резерв, под крыльями которых висели все те же многострадальные эрэсы. И удар их оказался сколь неожиданным, столь и успешным.

Одним из главных недостатков американских авианосцев было слабое бронирование покрытых деревом палуб. И в них выпустили ракеты спикировавшие мессершмитты. Эффект получился потрясающий.

Легкие авианосцы «Принстон» и «Монтерей» типа «Индепенденс», только-только вошедшие в строй, шли первыми в строю. Для кораблей это был первый поход, и для «Принстона» он же, как оказалось, последний. Двенадцать самолетов несли девяносто шесть ракет, из которых на флагмана обрушилось три четверти, и удар их оказался страшным.

Сами по себе ракеты были не в состоянии пробить даже двухдюймовую бронепалубу, но авианосец принимал самолеты, на палубе находился боезапас, были выведены шланги с топливом… Все это немедленно взорвалось, да так, что деревянный настил попросту сорвало, а металл разворотило вдребезги. Пламя рванулось вниз, а еще через несколько секунд полыхнули танки с авиационным бензином.

Со стороны результат смотрелся феерично. Корабль даже не горел – он плавился, а над ним, кажется, до небес поднималось колышущееся марево раскаленного воздуха. Экипаж погиб в первые же секунды – от взрывов, от огня, задохнувшись. Потом не выдержал напора пламени изнутри и холодной воды снаружи корпус, стыки броневых плит начали растрескиваться, и вода хлынула внутрь. Над кораблем взметнулось облако пара, а еще через четверть часа он затонул, оставив на поверхности воды огромное пылающее пятно.

«Монтерей» пострадал не так сильно, хотя внезапность атаки и позволила немцам отстреляться в относительно комфортных условиях. Тем не менее, хотя были и взрывы, и пожары, и раскуроченная палуба, внутрь корпуса пламя не распространилось. Экипаж сумел отстоять корабль, но принимать самолеты он был уже не в состоянии. Американцам еще повезло, что поврежденный авианосец не потерял ход, однако, в любом случае, принимать активное участие в бою он уже не мог.

К тому моменту, как на «Монтерее» справились с пожарами, восемь уцелевших в той атаке мессершмиттов уже садились на палубу немецкого авианосца. Первый этап сражения завершился, и силы Альянса с блеском выиграли его у американцев.

Даже издали американская эскадра, висящая по левому борту, выглядела крайне впечатляюще. Тяжелый, кажущийся несокрушимым строй линкоров, и дымы на полнеба. Кузнецов рассматривал их в бинокль с таким интересом, словно в жизни не видел лучшего зрелища. Особенно внимательно он наблюдал за флагманом американцев, по которому то и дело пробегала цепочка вспышек. Вскоре после этого в небо взметались столбы воды, к счастью, каждый раз на приличном удалении от русских кораблей. Американцы вели пристрелку, но получалось пока не очень – далеко.

– Николай Герасимович, может, лучше пройти в рубку? – осторожно спросил его командир «Советского Союза». Чувствовалось, что он нервничает – в полноценном линейном бою этот офицер участвовал всего один раз, в Панаме, где все преимущества были на их стороне, и все равно хорошо помнил, что такое рвущий борт снаряд. Во всяком случае, седины на висках у него тогда прибавилось изрядно.

– Может быть, вы и правы, – задумчиво ответил адмирал. – Ладно, распорядитесь начинать пристрелку, как только сблизимся на шесть миль.

Командир линкора кивнул и принялся спокойным голосом раздавать приказы. Ну да, все правильно, командир вне зависимости от ситуации должен излучать уверенность – и этот офицер прекрасно понимает степень ответственности. Даже если корабль будет тонуть, подчиненные должны знать, что командир спокоен, и опасаться нечего. В этом плане на командира линкора можно было положиться. Сам же Кузнецов уходить в боевую рубку пока не торопился. Вновь приникнув к биноклю, он внимательно наблюдал за американцами и чем дальше, тем лучше понимал – хотя Нимиц и талантлив, но кое в чем он явно слабоват.

Да, американский адмирал не кабинетный деятель. Кузнецов читал досье на него, предоставленное разведчиками, а на этих людей можно было положиться, дело свое они знали туго. В конце концов, многие начинали еще до революции, и готовила их Империя, в которой имелись серьезные специалисты. Да и тех, кто помоложе, готовили хорошо, не чинясь задействовать при этом специалистов старой школы. Адмирал отдавал себе отчет в том, что во время революции и за годы последовавшей гражданской войны и разрухи утрачено очень многое, однако разведка сохранилась и даже развилась. Так что информации о Нимице можно было доверять.

Так вот, американский адмирал – человек с огромным, в том числе и боевым опытом. Воевал в ту войну, в эту, командовал кораблями и соединениями… Но вот линейным флотом он не командовал, тем более в бою. Эпизоды с участием одного-двух кораблей не в счет, это все же не десять. А стало быть, не сталкивался Нимиц с кризисом управляемости, который подвел британцев еще в Ютландском сражении. Не зря же островитяне практически не использовали в этой войне большие эскадры, даже несмотря на радары и вроде бы ставшее надежным радио. Только в самом конце, когда терять было уже нечего и на карту ставилось все.

А вот американцы, сами полноценно никогда не воевавшие, больше доверяли технике и меньше склонялись к учебе на ошибках, тем более чужих. И вытянувшиеся в безобразно длинную линию линкоры это подтверждали.

Правда, советский флот с этим тоже не сталкивался, но здесь были склонны изучать опыт вероятного противника. Вначале посмотри, как делают другие, а потом уже, научившись, создавай что-то свое. Иначе получится как у китайцев полвека назад. Накупили хороших по тем временам кораблей, а вот в единое целое их превратить так и не смогли. Отказались от чужого опыта, а пока экспериментировали, упустили время, не приобретя ничего взамен, и закономерно проиграли. Да и русские, откровенно говоря, чуть позже тоже оказались не на высоте.

Выводы умными людьми было сделаны тогда вполне однозначные, и ленинское «учиться, учиться и еще раз учиться» пришлось как раз кстати. И Лютьенс, кстати, тоже предупреждал, что мощь слишком большого флота кажущаяся. Если он неуправляем, то перевес в бортовом залпе далеко не гарантия победы. Из этого постулата Кузнецов и строил свою тактику.

Основная линия, четыре линкора типа «Советский Союз», оставалась под его непосредственным командованием. Вторую группу, состоящую из линейных крейсеров «Кронштадт» и «Севастополь», вооруженных шестью немецкими пятнадцатидюймовыми орудиями каждый, а также из четырех крейсеров проекта 26-бис, несущих по девять семидюймовых орудий, вел контр-адмирал Владимир Александрович Белли. Просто потому, что других кандидатур не нашлось. Начальник кафедры оперативного искусства и стратегии и одновременно начальник командного факультета Военно-морской академии, он храбро воевал в Первую мировую и не сломался в лагере, но при этом уже двадцать лет занимался в основном педагогической и частично штабной и разведывательной деятельностью. Он и в этот поход-то напросился как представитель академии, логично заявив, что теория не должна отрываться от практики и что учить людей должен человек, знакомый с современной войной не понаслышке. К Сталину на прием пробился, и тот, к смелым людям неравнодушный, его, что называется, благословил.

Вообще, конечно, тут больше подошел бы Трибуц, который тоже участвовал в их походе, но увы – случайный снаряд во время Панамского сражения, и раненого адмирала отправляют в Ленинград, а на замену ему никого не присылают, поскольку на тот момент особой надобности не наблюдается. Так что альтернативы Белли не оказалось, и пришлось Кузнецову, скрепя сердце, ставить во главе крейсерских сил именно его.

Третья группа – итальянские линкоры. У них свой адмирал, здесь без вариантов. Как себя покажут, видно будет. На всякий случай на итальянских линкорах имеются советские офицеры связи, так что можно надеяться, что координацию действий наладить удастся. Но главное, такая структура, когда эскадра состоит из отрядов, имеющих право на самостоятельные действия в рамках общей концепции боя, по замыслу Кузнецова, придавала ей гибкость, которой не могли похвастаться американцы. У Лютьенса подобное как-то проходило – почему же не получится у русских?

Откровенной слабостью эскадры Альянса было отсутствие легких сил. Четыре крейсера – это ничто, а эсминцев у Кузнецова под рукой не имелось вообще. Увы, «семерки», основной тип советского эсминца, не слишком подходили для дальних походов. Да чего там, вообще не подходили. Хороший ход, приемлемое вооружение – но притом сравнительно малый запас хода и отвратительная мореходность. Их создавали на основе итальянского эсминца, совершенно не учтя, что макаронники – излишне грамотные инженеры. И прототип создавался исключительно для условий Средиземного моря, где нагрузки на набор корпуса невелики. Как следствие, первые «семерки» получились малоприспособленными даже к условиям Черного моря, не говоря уже о местах более северных. Впоследствии проект, разумеется, доработали, но все равно корабли получились слабоваты. Да и построили их не так много. Неудивительно, что тащить эти эсминцы к берегам Америки никто не рискнул, да и порядком устаревшие «новики» тоже.

Итальянцы, кстати, не повели через океан не только эсминцы, но и крейсера – хорошо понимали, чем это может кончиться. И пришлось полагаться на помощь немцев, которые оказались куда продуманнее. Но, увы, пока флот держался вместе, все обстояло хорошо, однако, как только он разделился, советско-итальянская эскадра оказалась без прикрытия – немцам, даже с учетом развернувшегося у них массового строительства эсминцев, не хватало кораблей для собственных нужд.

Американцы же тащили с собой не менее двух тяжелых и шести легких крейсеров, да в довесок еще с десяток эсминцев. Тоже немного, кстати, однако никогда неизвестно, какой из камушков станет последним, способным перетянуть чашу весов в свою пользу. Впрочем, сейчас все эти корабли держались возле авианосцев, чтобы прикрыть их в случае новой атаки.

А флагманский линкор американцев упорно продолжал стрелять. Эти умники привыкли воевать богато и снарядов не жалели, вели огонь полными залпами. Кстати, артиллеристы у них оказались хоть и не блестящими (видать, срочно формируя команды для новых кораблей, просто не успели полноценно натаскать их), но и косорукими неучами американцев назвать было сложно, и снаряды ложились уже заметно ближе к цели. «Берет прицел», – равнодушно подумал Кузнецов. Пожалуй, и впрямь пора, а то глупо погибать из-за собственной бравады. Повернувшись, он махнул рукой остальным, и уже через минуту за спиной тяжело лязгнула, отрезая их от остального мира, тяжелая дверь боевой рубки. Позже, вспоминая бой, он отсчитывал его начало именно с этого звука.

Как говорил Суворов, «удивил – значит, победил». Следуя этому правилу, Кузнецов попытался сразу же перехватить инициативу. Обмен ударами с дальней дистанции его совершенно не устраивал – у американцев в этом случае получалось однозначное преимущество в количестве стволов и весе залпа. Поэтому в ту же минуту, когда носовая башня громыхнула в первый раз, начав пристрелку, «Советский Союз» резко принял влево, одновременно начиная ускоряться, повышая ход до полного. Этим, кстати, советскому адмиралу удалось моментально сбить противнику прицел. Своим артиллеристам, правда, тоже, но они только начали, а вот противник уже чувствовал себя уверенно. Последний залп с американского линкора как раз перед началом поворота довольно кучно лег метрах в пятидесяти от борта советского флагмана, но в следующий раз столбы воды поднялись уже дальше – маневр русских американцы безнадежно проворонили.

Увы, максимальная скорость советских линкоров составляла всего двадцать восемь… Ну, если из кожи вывернуться, то на короткое время и при идеальном состоянии обшивки двадцать девять узлов, а маневренность откровенно удручала. И у Нимица было достаточно времени, чтобы осмыслить этот маневр и принять меры для противодействия.

Надо сказать, американский флотоводец размышлял недолго. Маневр выглядел вполне однозначно – попытаться сблизиться и устроить классический кроссинг, чтобы огнем всей эскадры по очереди давить американские корабли. Характеристики советских линкоров ему тоже были известны и не вызывали опасений именно в силу посредственных ходовых качеств. Разумеется, часть американских линкоров выглядела не лучше, скорее, наоборот, однако это компенсировалось резервом дистанции. И сближаться на пистолетный выстрел он не собирался.

Честер Нимиц не был трусом. В иных обстоятельствах он бы, возможно, даже повернул навстречу обнаглевшим русским. А что? Сойтись на контркурсах да проверить, чья броня прочнее. В этой войне такое делали уже не раз. У американских кораблей больше орудий, а бронирование если и тоньше, то не везде и ненамного. На дистанции в две-три мили это уже не играет роли. Итальянцев он даже в расчет не брал – их линкоры заметно хуже вооружены, а экипажи склонны впадать в панику и драпать. Несколько хороших попаданий (а на малых дистанциях они будут), и на макаронников можно не обращать внимания. Недавнее сражение у Панамского канала полностью подтверждало такой ход мыслей. Словом, шансы свои он в такой ситуации оценивал как предпочтительные. Если бы не одно досадное «но».

Нимиц уже знал, что его попытка нанести воздушный удар по немецкой эскадре с треском провалилась. Не знал он только, с каким счетом. То, что немецким кораблям досталось, он не сомневался, а вот какому и сколько – вопрос открытый. И если повреждения не слишком велики, то сходиться грудь в грудь с русскими выглядело не самой лучшей идеей. После такого боя хоть кому-нибудь ход да собьют. А затем подоспеют немцы.

В том, что командующий военно-морскими силами Альянса не бросит союзников, Нимиц не сомневался. Это японцев Лютьенс использовал самым беспардонным образом, а со своими, европейскими союзниками он так не поступит. Даже просто потому, что ему нужны и их корабли, и их солдаты. А значит, он наверняка уже торопится сюда. И связываться с легендарным адмиралом Нимицу почему-то совершенно не хотелось.

В свете таких раскладов его дальнейшие действия выглядели вполне логичными, весьма напоминая маневры, которые совершал в Русско-Японскую войну адмирал Витгефт. Принять влево, сохраняя выгодную для себя дистанцию – да и делу конец. Тем более, американские линкоры благодаря специфической форме носовой части были менее устойчивы на курсе, но зато куда более маневренны, чем советские, и совершать любой контрманевр получалось не в пример легче.

Пожалуй, сейчас у Нимица имелся реальный шанс взять инициативу в свои руки и достаточно легко победить. Он описывал круг намного меньшего радиуса, соответственно легко мог уйти вперед, а потом, резко повернув вправо, сам поставить «палочку над Т». Однако Нимиц предпочел классический обмен ударами. Тоже логично, кстати, провести боевое слаживание эскадры он просто не успел и резонно опасался во время маневров поломать строй. К тому же, судя по поведению эскадры Альянса, там тоже далеко не все обстояло гладко.

Хотя итальянские линкоры были заметно быстроходнее советских, они начали постепенно отставать. Выводы из этого следовали достаточно простые – драться итальянцы не жаждут совершенно, и планируют сохранить свои корабли и свалить, как только станет жарко. Такое поведение достаточно четко согласовывалось с мнением Нимица об итальянцах вообще и об их флоте в частности. И подтверждало его изначальные предположения о том, как будет развиваться бой.

Позади американского адмирала раздалось насмешливое фырканье – очевидно, кто-то еще из находившихся в боевой рубке офицеров пришел к такому же выводу. А обернувшись, он даже понял, кто. Капитан второго ранга Кавалли, высокий, худой, с полностью соответствующим фамилии вытянутым лицом[7]. Ну да, все понятно, Кавалли сам внук итальянского эмигранта. Только вот, в отличие от бывших соотечественников, истинный американец, решительный и предприимчивый. И не трус. В молодости, будучи сопливым юнцом, подвизался в какой-то уличной банде, ну да ничего удивительного. Жить в итальянском квартале, быть этническим итальянцем и не иметь хоть какой-то связи с мафией практически невозможно. Однако же оказался достаточно умен, чтобы вовремя соскочить с неправедной дорожки и превратиться, в конечном итоге, в пускай ничем особо не выдающегося, но вполне годного и храброго морского офицера. Главный недостаток, пожалуй, это неосознанное копирование поведения британского джентльмена, отчего при первой встрече Кавалли кажется излишне чопорным. Однако при более близком рассмотрении это ощущение быстро рассеивалось, и итальянец воспринимался таким, какой есть – не только храбрым, но и грамотным, и вполне компанейским. Неудивительно, что к итальянским морякам, позорящим гордых римлян, он относится пренебрежительно-брезгливо.

Нимиц вернулся к наблюдению за русскими. Головной линкор, как и его собственный флагман, «Миссури», начал пристрелку, но, судя по едва различимым в свете дня вспышкам, снаряды русские экономили. Во всяком случае, интенсивность обстрела у них была почти вдвое меньшей, чем у американцев. Но стреляли они, надо сказать, неплохо – пару раз брызги от падения снарядов уже долетали до американского корабля, и даже осколки по борту звякали, сбивая с брони свеженькую, только с верфей, краску. Однако говорить о каком-то накале боя пока что было рано – так, вялотекущая перестрелка. Результатов пока особо не наблюдалось, а вести бой, ориентируясь в основном на показания артиллерийских радаров, сложно. Американцы, правда, попытались задействовать самолеты-корректировщики, но поддержки от уцелевших авианосцев, практически лишившихся авиагрупп, ждать пока не приходилось, а пара летающих лодок продержалась над советскими кораблями буквально несколько минут, после чего была сбита плотным огнем зенитной артиллерии. Пришлось вернуться к классическому варианту и рассчитывать, если повезет, на один– два процента попаданий. Нимицу такие расклады не слишком нравились, но выбора у него сейчас, по большому счету, и не было.

А еще Нимиц не совсем понимал, почему Кузнецов (кто ему противостоит, американец знал прекрасно) не поставил в основную линию свои первоклассно вооруженные линейные крейсера. Конечно, это риск, но в условиях явной нехватки кораблей вполне допустимый. Тем более, что сам он предпочел усилить свою линию даже относительно слабым «Гуамом», правда, поставив его в самом хвосте колонны. Советские же линейные крейсера (об этом успели сообщить, прежде чем их сбили, незадачливые корректировщики) болтались далеко за линией ударных кораблей в компании своих более легких собратьев и лезть в драку, похоже, не собирались.

Первыми добились попадания все же артиллеристы «Советского Союза». Надо признать, школа у них была лучше, чем у американцев – флот, который имеет традиции длиной в сотни лет и осваивал свое вооружение поэтапно, поколение за поколением, всегда имеет некоторое преимущество перед теми, кто вышел в океан сравнительно недавно. К тому же, те, кто шел на советских кораблях, были набраны заранее, натаскивались качественно, принимали в ходе строительства корабля участие в ряде работ и знали вверенные им механизмы, как свои пять пальцев. Ну и плюс системы управления огнем, впитавшие в себя опыт и технологии всех морских держав Европы, оказались несколько эффективнее американских. Поэтому результат оказался соответствующим – советские моряки пристрелялись быстрее и с меньшим расходом снарядов.

Снаряд ударил в верхнюю треть борта «Миссури», аккурат напротив второй трубы, под небольшим углом. Триста тридцать миллиметров отличной стали не смогли его остановить, но и не дали проникнуть глубоко, поэтому результат оказался довольно скромным. Пробоина, ничему, в принципе, не угрожающая и не слишком даже большая, но звонок о том, что дело принимает серьезный оборот, достаточно ясный. Корабль от удара вздрогнул и на миг зазвенел, словно натянутая струна. От резкой, неожиданной вибрации палубы заработал перелом лодыжки оказавшийся поблизости от места взрыва матрос. В общем, затраты на свое производство снаряд явно не окупил, но продемонстрировал всем заинтересованным лицам, что игра пошла по– взрослому.

Русские тоже зафиксировали попадание и немедленно открыли огонь всем бортом, а спустя минуту, к ним присоединились и остальные корабли эскадры. «Советский Союз» и «Советская Россия» били по «Миссури», «Советская Украина» и «Советская Белоруссия» взяли под прицел «Висконсин». И американцы сразу почувствовали разницу между пристрелкой и ситуацией, когда по тебе лупят почти четыре десятка орудий. А позади вяло громыхали орудия итальянцев, по мере сил добавляя веселья…

Бить вдвоем по одной цели довольно сложно, однако в советском флоте этому учили. Там вообще боевая подготовка была поставлена весьма прилично. Неудивительно, что оба угодивших под обстрел корабля очень быстро получили по нескольку «гостинцев», «Миссури» три, а «Висконсин» два. Не то чтобы повреждения от них носили запредельный характер (хотя развороченная труба «Висконсина» и вдребезги разбитый радар на его систершипе мелочами тоже не назовешь), однако главное, была серьезно затруднена пристрелка. В результате каждому кораблю пришлось начинать бой самостоятельно, пристреливаясь с нуля, что не способствовало эффективности их действий.

Адмирал Нимиц тихонько выругался под нос. Несмотря на серьезный количественный и качественный перевес американцев, ситуация выходила из-под контроля. Доказательством тому был, к примеру, небольшой, но весьма бойкий пожар в носовой части его корабля, из-за которого уже сейчас было плохо видно, что происходит в каких– то паре сотен футов от «Миссури», не говоря уже о линкорах противника. Вокруг них море буквально кипело, но пока еще ни одного попадания зафиксировать не удалось. Хотя, если верить радарам, дистанция между эскадрами все же понемногу сокращалась, и скоро это наверняка скажется на точности стрельбы. И радовало, что итальянцы все больше отстают. Если так пойдет дальше, то скоро русские останутся совсем одни. Впрочем, макаронники и сейчас практически не стреляют, поэтому Кузнецов, скорее всего, этого даже не заметит.

Свою ошибку Нимиц осознал только через полчаса. К тому времени ситуация не то чтобы поменялась, но как-то перестала выглядеть игрой в одни ворота. Дистанция постепенно сократилась до пяти миль, и огонь вело все, что могло стрелять. «Миссури» горел уже весь, от носа до кормы, получив еще пять шестнадцатидюймовых снарядов и пару калибром сто пятьдесят два миллиметра в довесок. Кроме того, в него угодило несколько эрэсов – с авианосцев подняли около двадцати мессершмиттов, которые попытались нанести еще один удар по американским плавучим аэродромам. Попытаться-то попытались, но не смогли пробиться сквозь плотный зенитный огонь и выпустили реактивные снаряды по не ожидающим такой наглости линкорам. Не то чтобы реактивные снаряды относительно небольшого калибра могли причинить заметный вред броненосным исполинам, но пожаров добавилось, жертв тоже, пару зенитных установок вышибло взрывами за борт, да и вообще атака самолетов подействовала на американцев деморализующе.

Из трех орудийных башен американского флагмана действовали теперь только две, и интенсивность, равно как и точность их огня, заметно снизилась. Корабль непрерывно рыскал на курсе – один из русских снарядов, немного не долетев до цели, нырнул в волны, как пьяный дельфин, и ударил в носовую часть линкора ниже уровня ватерлинии. Пробоина вышла – просто загляденье! В огромную дыру хлынула чистейшая океанская водичка, и прежде, чем удалось остановить затопление, «Миссури» получил сильный дифферент на нос. И вот тут сказалась особенность его конструкции.

Форма носовой части корабля, если рассматривать ее в горизонтальной проекции, напоминала отточенную опасную бритву. Очень хорошие обводы с точки зрения гидродинамики, обеспечивающие и лучшую скорость, и отменную маневренность. Все так, но… Вот это «но» проектировщикам стоило бы учесть.

Обводы американских линкоров при всех плюсах имели и серьезный недостаток. Не зря же русские, использовав аналогичное решение на линкорах типа «Императрица Мария», впоследствии от него отказались, предпочтя выбрать для сверхмощных «Советских Союзов» более простой вариант. Причиной оказалась ошибка в расчетах, из-за которой первый черноморский дредноут имел незначительный дифферент на нос. И тут же выяснилось, что корабль стал практически неуправляем. Пришлось даже проводить немедленную модернизацию, вплоть до снижения количества боезапаса в носовой башне, чтобы выправить линкор, в противном случае он ни в какую не хотел нормально слушаться руля.

Здесь случилось то же самое. Пока американский линкор шел на ровном киле, проблем не было, но стоило центровке нарушиться – и управлять «Миссури» стало крайне сложно. Пришлось даже снижать ход, а это привело к падению скорости всей эскадры. Впрочем, она, состоящая из кораблей разных серий и годов постройки, и так не торопилась. И сейчас адмирал всерьез обдумывал вопрос, не отойти ли за линию своих кораблей, чтобы хотя бы не мешать остальным.

Беда была в том, что идущий вторым «Висконсин» тоже оказался не в лучшем положении. Издали, на фоне избитого флагмана, он казался почти неповрежденным, однако это было обусловлено не меньшим количеством попаданий, а отсутствием пожаров – так уж сложилось, что русские снаряды не подожгли ничего, способного долго и с чувством гореть. Зато они дотянулись кое до чего иного.

Для начала бронебойный снаряд ударил в палубу между первой и второй башней. Легко проткнув шесть дюймов брони, а потом еще шестнадцать миллиметров противоосколочной защиты, он скользнул сквозь нутро корабля и ударил в противоположный борт. К тому моменту снаряд уже утратил скорость, но броневая плита, не рассчитанная на удар изнутри, просто вылетела, а следом наружу ушел и сам снаряд. Зарылся в волны – и не разорвался. «Золотого» попадания не получилось, хотя рвани он во время своего путешествия по недрам линкора, и на «Висконсине» можно было бы ставить крест.

Однако все равно получилось неплохо. Прорываясь между башнями, летящий с огромной скоростью снаряд зацепил и деформировал бронированные трубы элеваторов, по которым осуществлялась подача снарядов. Несильно – однако механизмы работать уже не могли, а выправить смятые бронированные плиты в море нечего было и думать. В результате подачу снарядов пришлось осуществлять вручную. Американские матросы проявили завидную сноровку, быстро организовав процесс, и пауза оказалась незначительной, однако вытягивание ручными талями снарядов и пороховых зарядов к ним шло не слишком-то проворно. Сразу две абсолютно неповрежденные орудийные башни главного калибра теперь стреляли удручающе медленно, давая не более одного выстрела в три минуты на орудие, а позже, когда люди окончательно вымотались, и того меньше.

А тем временем, линкор получил еще несколько попаданий, одно из которых едва не стало роковым. Снаряд, уже идя по настильной траектории (эскадры к тому моменту заметно сблизились), проскочил между надстроек и ударил в пятидюймовую башню, расположенную с необстреливаемого левого борта. На сей раз взрыватель сработал штатно, и все, кто находился в башне, превратились в мелко нарубленный гуляш, однако уже поданные к орудиям снаряды не сдетонировали, к погребам огонь не распространился. В результате, хотя башню сорвало с погона и отбросило на несколько метров, попадание, которое, теоретически, могло привести к гибели линкора, осталось русскими незамеченным.

Ну а лишиться двух и без того не задействованных орудий среднего калибра неприятно, но далеко не смертельно. Легко, можно сказать, отделались.

Как ни странно, досталось и идущей третьей «Алабаме». Линкор этот, помимо общего с «Миссури» и «Висконсином» недостатка в лице относительно слабо подготовленного экипажа (корабль вступил в строй буквально накануне), имел еще и меньшие размеры, чуть худшее бронирование и заметно уступал им в скорости хода, что, впрочем, сейчас было абсолютно непринципиально. А еще это оказался первый корабль, которому «посчастливилось» «размочить» итальянский счет. До того с самого начала войны линкоры дуче не попадали ни в кого. От слова «вообще», косорукость их артиллеристов выглядела просто запредельной. Однако Боргезе за то короткое время, что у него было, сделал невозможное, заставив своих соотечественников воевать. И, хотя подготовкой они все равно уступали и немцам, и русским, четырех попаданий в «Алабаму» и двух в «Южную Дакоту» итальянцы все же добились.

Калибр итальянских орудий был пятнадцать дюймов – показатель меньший, чем у «Айов» с «Дакотами» и «Советских Союзов», но все равно достойный. Зато начальная скорость снарядов оказалась заметно выше, а это и настильность траектории, что теоретически дает большую точность, и бронепробиваемость. Обратная сторона медали – быстрый износ стволов и, при интенсивной стрельбе, временное изменение баллистических характеристик орудий через несколько десятков выстрелов. Однако сейчас данное обстоятельство пока не сказалось – стреляли итальянцы неторопливо.

«Южной Дакоте» досталось несильно, хотя одно из попаданий едва не привело к печальным последствиям. Особенностью конструкции именно этого, головного корабля серии, была рубка увеличенных размеров. Корабль-то планировался как штабной. Именно в эту увеличенную рубку и попал снаряд. За счет огромной скорости, он легко проткнул шестнадцать дюймов американской брони и хлопнул внутри, превратив командный состав линкора в кучку свеженарубленных и слегка поджаренных покойников. Со стороны это выглядело эффектно – изо всех щелей рвануло пламя и через миг погасло. Результат оказался не менее эффектен – многие из тех, кто заглядывал потом в эту свежую братскую могилу, откровенно блевали, а опознать кто есть кто было попросту невозможно, получившийся фарш сгребали лопатами. Однако старший помощник вовремя перехватил управление линкором, и корабль удержался на курсе, даже не снизив темп стрельбы, а потому результат воздействия снаряда оказался скорее моральным.

Три снаряда из четырех, попавших в «Алабаму», ударили в броневой пояс линкора. Наследник знаменитого рейдера[8] выдержал их вполне достойно. Удачная схема бронирования вкупе с тем, что снаряды попадали под достаточно острым углом, позволила отделаться «малой кровью». Дыры в бортах, конечно, появились, но энергию взрывов защита корабля поглотила, и внутренности не пострадали. Самым удачливым оказался снаряд, попавший в цель последним. Взрыв произошел в районе кормовой башни, оторвав ствол одного из орудий и повредив два других. Расчеты отделались контузиями. Неприятно, конечно, однако в целом повреждения и потери в живой силе можно было считать приемлемыми.

Естественно, досталось и кораблям Альянса. У американцев было больше кораблей и орудий, соответственно, и попадали они как минимум не реже. Огонь, правда, распределили не слишком грамотно. «Миссури» и «Висконсин», как и их русские визави, сосредоточили огонь на флагмане противника. Если бы не мощнейшее бронирование, линкору пришлось бы несладко, но защиты гиганту, превосходящему корабли противника по всем показателям, кроме скорости, хватило для того, чтобы избежать серьезных повреждений. Надстройки, конечно, превратились в руины, полыхали несколько локальных пожаров, силясь объединиться в один большой, но при этом ничего жизненно важного задето не было. Даже одна из башен, получив шестнадцатидюймовый снаряд, пережила эту плюху, девятнадцать с половиной дюймов брони оказались американцам не по зубам. Конечно, на некоторое время после такой встряски башня прекратила огонь, но вскоре снова присоединилась к грохочущему оркестру, которым, словно опытный дирижер, руководил старший артиллерист корабля.

А вот дальше стало интереснее. Командир «Алабамы», идущей третьей, логично рассудил, что его противник тоже третий в строю. И азартно бил по «Советской Украине». «Советская Россия» же, оказавшись в комфортных условиях необстреливаемого корабля, могла работать, как на полигоне. И неудивительно, что американский флагман в этом бою получил пока сильнее всех.

Дальше было вроде бы проще. «Дакота» взяла под прицел «Советскую Белоруссию» и добилась определенных успехов, равно как и «Алабама». Худшую, по сравнению с «Айовами», баллистику своих орудий они уверенно компенсировали чуть лучшей подготовкой экипажа, да и дистанция все более снижалась. Им даже удалось выбить одну из орудийных башен советского линкора. Снаряд попал в ствол орудия, попадание было зафиксировано, и все ждали, что вот, сейчас полыхнет на полнеба, и линкор исчезнет в огненном столбе, однако ничего подобного не случилось.

Ну не было в этом бою «золотых» снарядов. Орудия «Советской Белоруссии» только-только дали залп, и снаряда в стволе не оказалось. В результате гигантская труба ствола шестнадцатидюймового орудия, вырванная «с корнем», вращаясь, подлетела выше мачт и с грохотом рухнула в море, взметнув искрящийся фонтан брызг. Два других орудия сорвало с люлек, и отремонтировать их можно было теперь только в условиях нормальной верфи. Часть артиллеристов погибла на месте – от дикого сотрясения, разрушающего нежные клетки организма не хуже удара молотком по голове. Однако взрыва боезапаса не последовало, и линкор, пускай и утратив треть огневой мощи, уверенно продолжал бой.

«Советской Украине» повезло намного больше. Несмотря на то, что линкор получил сравнимое количество попаданий, серьезных повреждений они ему не нанесли. И скорость, и огневую мощь корабль сохранил, хотя, конечно, офицерам на нем сейчас было, за что костерить американцев. Вдребезги разбитый гальюн и распыленные в воздухе осколки метлахсской плитки – хороший повод. Впрочем, это, скорее, курьез, чем серьезные последствия обстрела.

Остальные американские корабли с переменным успехом вели огонь по все более отстающим итальянцам. Те, правда, с каждой минутой представляли собой все худшую мишень – острые углы, плюс непрерывный поворот американцев влево, что периодически исключало из боя носовые башни, однако попаданий хватало. И все бы ничего, советские корабли получали свою порцию плюх, итальянцы явно намеревались под шумок сбежать, что радовало американцев несказанно…

А потом итальянский флагман, «Рома», вдруг резко положил руль влево и начал стремительно разгоняться, выходя на парадные тридцать узлов. Следом за ним тот же маневр послушно исполнили «Витторио Венето» и «Имперо». И почти сразу же и самому Нимицу, и командирам его кораблей стало ясно, что их перехитрили. Ведь «палочку над Т» можно сделать не только с головы вражеской колонны.

По сути, советский и итальянский адмиралы всего лишь повторили удачный ход Лютьенса, который принес ему победу в последнем сражении с англичанами. Правда, опыт немцев переработали творчески и применительно к конкретной ситуации, нельзя не признать. «Кроссинг Т» длился всего несколько минут, но за это время три полноценных быстроходных линкора, проходя за кормой «Гуама», выпустили в него с дистанции чуть меньше мили свыше полутора сотен крупнокалиберных снарядов при соответствующем для такой дистанции проценте попаданий. К моменту, когда итальянцы начали разворот, «Гуам» уже тонул, быстро садясь на развороченную корму. Орудия линейного крейсера не действовали, ход он потерял, электроснабжение нарушилось. Фактически корабль был парализован, участь его решена, а экипаж куда больше озабочен собственным спасением, чем гипотетическими попытками дотянуться до итальянцев. А те, пользуясь имеющимся сейчас полуторакратным преимуществом в скорости, аккуратно обогнули быстро тонущий линейный крейсер, не отказав себе в удовольствии всадить в него еще по залпу, и легли на обратный курс, взяв под прицел замыкающий строй американцев линкор «Северная Каролина».

Отреагировал Нимиц молниеносно. Он-то хорошо понимал, чем ему грозят такие маневры. Если позволить итальянцам резвиться, то они так и будут ничем не рискуя топить замыкающих колонну. Классика жанра, в морском сражении командующий эскадрой должен использовать любое преимущество и наносить противнику максимум ущерба, стараясь не подставлять под ответный удар собственные корабли. Вот как сейчас, например. Понятия «честно» и «нечестно» здесь не действуют, только победил или погиб. И кто бы ни командовал сейчас итальянским отрядом, дело свое он знал неплохо, явно рассчитывая разрушить стереотип о том, что макаронники – скверные вояки.

Надо сказать, ему это удавалось. «Северная Каролина» горела качественно и, хотя повреждений, реально угрожающих существованию или потере боеспособности корабля, пока не было, все понимали, что это лишь дело времени. На такой дистанции уже неважны проблемы с орудийными стволами – баллистика при стрельбе в упор роли не играет. А умирать американцы не любили, вид доживающего последние минуты «Гуама» оказал на них крайне деморализующее воздействие. Поэтому, хорошо понимая, что или он сделает это сам и немедленно, или то же самое произойдет спонтанно и с куда худшими последствиями, адмирал скрепя сердце приказал ломать строй.

Шесть линкоров продолжали двигаться вперед, ведя дуэль с русскими, а три резко взяли вправо, ложась на параллельный курс с итальянцами. Весь маневр – и поворот, и перестроение – был выполнен с невероятной четкостью. Сказалось желание выжить в этом бою, но главное, лучшая, чем на более новых кораблях, подготовка экипажей. Линкоры, пускай и изрядно устаревшие, содержались в идеальном техническом состоянии, а экипажи были качественной довоенной выучки.

И моментально выправив строй, они приступили к обмену ударами. В упор, так, что ошметки стали клочьями летели.

У итальянцев была лучшая, более современная и рациональная система бронирования. На стороне американцев оставалась большая толщина закрывающих борта стальных листов. Теоретически итальянцы были намного быстроходнее, однако уже через десять минут боя, когда обе стороны нахватались снарядов, и те и другие с трудом выдавали по семнадцать-восемнадцать узлов, быстро отставая от основных сил. Фактически сражение начало распадаться на отдельные эпизоды, и исход каждого из них был непредсказуем. Все решали выучка конкретных экипажей, удача и храбрость их командиров. Именно храбрость, а не мастерство, поскольку места для сложных маневров уже не оставалось, и все сводилось к тому, что надо идти вперед и терпеть, чем обе стороны, сцепив зубы, и занимались. Шли практически борт в борт, на ничтожной для современного боя дистанции, и ломали друг друга полновесными бортовыми залпами.

В рубке «Советского Союза», кашляя и вытирая слезящиеся от дыма глаза, адмирал Кузнецов все же нашел в себе силы злорадно усмехнуться. Пускай у него и нет за спиной такого опыта, как у американца, но он Нимица все же переиграл. Американский командующий ввел в бой практически все, что у него оставалось. Во всяком случае, линейные сила точно все. А у Кузнецова оставались в резерве еще не участвовавшие в бою линейные крейсера. Новенькие, муха не сидела, корабли, держащиеся в стороне от места боя, о которых в азарте сражения все просто забыли. Неповрежденные, с полным боезапасом. И теперь, когда строй американцев разорван… Ну что же, пора!

По радио, флагами, практически невидимыми в густом дыму, прожектором, дублируя друг друга, полетели к Белли сигналы. Атаковать. То, что они обсуждали еще до начала сражения, сейчас военно-морскому теоретику предстояло реализовать на практике. Ну что же, потомок британцев, столетиями служивших Российской империи и считающих ее своей Родиной, не собирался праздновать труса. И его корабли, вспарывая форштевнями воду, рванулись вперед. Два линейных и два легких крейсера (еще два остались при авианосцах на случай непредвиденного хамства американцев) разгонялись стремительно, и дым из труб, вытянувшись длинными хвостами, отмечал их путь.

Хваленой выдержке Нимица предстояло сейчас пройти через весьма серьезное испытание. Он, словно азартный игрок, поставил все на одну карту генерального сражения и, как оказалось, поторопился. А сейчас корабли советского резерва шли сквозь быстро увеличивающийся разрыв в строю американских линкоров, и это грозило тем, что они, повторив маневр итальянцев, раскатают в блин замыкающий колонну линкор. Против дюжины отличных пятнадцатидюймовок окажется задействована всего одна трехорудийная башня, и вряд ли «Индиана» (а именной ей «повезло» оказаться сейчас последней) сумеет оказать русским достойное сопротивление.

Скрипнув зубами, адмирал принялся реагировать на новую угрозу, пытаясь перестроить свои корабли уступом – в этом случае кормовые башни всех линкоров можно было бы задействовать для ликвидации прорыва. Учитывая, что линейный крейсер – это все же не линкор, и броня его на противостояние шестнадцатидюймовым снарядам не рассчитана, шансы отбиться имелись неплохие. Вот только маневр этот был достаточно сложный, особенно с учетом того, что корабли уже давно в бою, получили повреждения, а связь между ними частично нарушена. Опять же, по времени цейтнот. В результате перестроение смогли совершить только «Массачусетс» да сама «Индиана», с начала боя практически не обстреливавшиеся и повреждений пока не имевшие. Хотя, конечно, и это хлеб, шесть орудий – тоже сила, и шансы отбиться выглядели неплохо.

Но сюрпризы на том не кончились, и Нимиц испытал подобие шока, когда все же разгадал окончательный смысл маневра русских. Линейные крейсера, набрав практически тридцатиузловую скорость и вздымая сейчас из-под форштевня прозрачные водяные «усы», взлетающие выше палуб, пронеслись позади его кораблей, даже не пытаясь сделать поворот или хотя бы снизить скорость.

Противники обменялись ударами, успев сделать всего несколько залпов. На такой скорости удержать быстро смещающуюся в оптике цель было крайне сложно, а потому и точность была невелика. Редкий случай, когда малая дистанция скорее мешала, чем помогала – башни просто не успевали поворачиваться за целью. В результате русские попали всего восемь раз, правда, успев превратить кормовую часть «Индианы» в шикарный костер, а «Массачусетсу» сделать дыру в обшивке и разворотить надстройки, что было неприятно, однако на боевых возможностях корабля практически не сказалось. Ну и еще два снаряда вроде бы промахнулись, но… но дальше маячила «Южная Дакота», которая их и словила. Плюха получилась болезненной, корабль несколько минут вилял на курсе, сбивая прицел и своим, и русским артиллеристам, но потом выправился и продолжил бой.

Американцы не остались в долгу. Идущий головным «Кронштадт» получил небольшую пробоину в правом борту на уровне ватерлинии, что вызвало крен на два градуса, но скорость корабля почти не уменьшило. Поврежденные надстройки и слегка прореженные зенитки тоже болезненно, но не смертельно. «Севастополь», идущий следом, отделался, можно сказать, легким испугом и всего лишь заработал пробоину в верхней части борта. Держащийся третьим «Молотов» вообще проскочил, а замыкающий строй, только-только вернувшийся из ремонта «Максим Горький» получил зловещую на вид, но в действительности практически безвредную сквозную пробоину. Бронебойный снаряд ударил в правый борт практически точно под прямым углом, однако защита легкого крейсера оказалась слишком слаба. Взрыватель не сработал, и дорогущая конструкция из высококачественной стали и взрывчатки, проткнув корабль насквозь и в щепки разнеся две попавшиеся на пути офицерские каюты, улетела прочь, с шумом плюхнулась в воду, подняв облако брызг. И моментально затонула.

Но суть была не в этом. Нимиц уже успел понять, что русские не собираются устраивать дуэль с его кораблями и целью их атаки являются авианосцы. Также он понял, что они всерьез рассчитывают справиться с его эскадрой силами четырех своих линкоров. Самонадеянно, конечно, однако при таких раскладах кораблям, прикрывающим авианосцы, придется туго. Впрочем, силы прикрытия достаточно многочисленны, а у русских пускай и линейные, но все же крейсера. Отобьются, решил Нимиц, подавив желание послать следом один, а то и два своих линкора. Ослаблять огневое воздействие на советскую эскадру казалось ему сейчас слишком рискованным.

В охране оказавшихся под ударом и плетущихся из-за тихоходного «Беарна» со скоростью всего двадцать три узла (американцы все же модернизировали корабль, повысив мощность его машин, но так и не добившись качественного скачка) авианосцев и впрямь были задействованы серьезные силы. Тяжелые крейсера «Балтимор» и «Канберра» были новейшими, однотипными кораблями с хорошим ходом, мощным для своего класса бронированием и очень приличным вооружением. По девять восьмидюймовых орудий в отлично защищенных башнях и с длиной ствола в сумасшедшие пятьдесят пять калибров делали их весьма опасными противниками для кого угодно. И уничтожить такой корабль непросто, уже потому, что большое корыто долго тонет. Полное водоизмещение семнадцать тысяч тонн. Лет сорок назад линкоры, бывало, строили меньших размеров. В общем, это были корабли, способные догнать и утопить слабейшего и ускользнуть от более сильного противника, что, в общем-то, от крейсера и требуется.

Недостатков у этих кораблей сейчас было только два. Во-первых, как и многие другие корабли американского флота, эта сладкая парочка только-только вступила в строй и не могла еще похвастаться опытной командой. А во-вторых, им сейчас приходилось выступать в несвойственной роли сил прикрытия, защищая подопечных от куда более мощных противников. Соответственно и выбор условий боя оставался за атакующими.

Их поддерживали шесть легких крейсеров – «Кливленд», «Бирмингем» и «Санта-Фе», каждый с водоизмещением, достигающим четырнадцати тысяч тонн и вооруженные дюжиной шестидюймовок, не считая всякой мелочи, и «Атланта», «Сан– Диего» и «Флинт». Эти в полтора раза уступали «Кливлендам» по водоизмещению и были вооруженные пятидюймовками. И тоже все новенькие, еще не полностью обкатанные. Ну и эсминцы, все типа «Флетчер», очень слабо бронированные, зато хорошо для своего класса вооруженные. По пять стодвадцатисемимиллиметровых орудий плюс пять спаренных торпедных аппаратов. Внушительная сила.

Разумеется, любой американский корабль был куда слабее русских линейных крейсеров, но толпой, как известно, и комары медведя сожрать могут. Впрочем, у русских имелся свой небольшой козырь в рукаве. Крейсера двадцать шестой серии считались легкими, но то по меркам советского флота, стремившегося иметь все самое лучшее. Их вооружение и защита соответствовали, скорее, тяжелым «вашингтонским» крейсерам. По девять семидюймовых орудий на корабль – это серьезно.

Разрабатывавшиеся на основе итальянских крейсеров типа «Евгений Савойский», эти корабли получили иной набор корпуса, что обеспечило куда большую прочность и возможность эксплуатации в гораздо более суровых условиях, чем прототипы. Орудия могли вести огонь на значительно большую дальность, чем у конкурентов, хотя особой точностью на больших дистанциях не отличались. Стрелять-то конструкторы эти орудия научили, осталось научить попадать. Да и ресурс стволов, откровенно говоря, оказался маловат, но сейчас, когда ожидался бой на относительно небольших дистанциях, все это не было принципиальным. Другой проблемой выглядела сравнительно небольшая для кораблей такого класса дальность плавания, так что притащить эти корабли вместе с основными силами флота оказалось сложной задачей, но танкеры снабжения нашлись, и вопрос был решен. И вот сейчас настало время этих крейсеров подтвердить, что затраты на их строительство и перегон были не бесполезным выбрасыванием денег.

Бой начался на дистанции восемь миль, которая, впрочем, быстро сокращалась. Белли не без основания решил, что перерасход снарядов – это, конечно, неприятно, однако, во-первых, не стоит подставляться под сотню торпед, которые могут выпустить эсминцы, а во-вторых, шанс попасть в слабо защищенную палубу вражеского корабля тоже кое-что значит. Такое попадание куда опаснее дырок в борту. И, что интересно, теоретик в погонах контр-адмирала оказался прав, хотя первое попадание, которого добились советские артиллеристы, выглядело, скорее, курьезом.

Линейные крейсера на этом этапе боя вели огонь по «Балтимору» с «Канберрой», а «Молотов» и «Максим Горький» распределили между собой соответственно «Кливленд» и «Бирмингем». Однако рассеивание у семидюймовых орудий оказалось все же излишне большим, и первый снаряд получил «Санта-Фе», по которому вообще никто не стрелял.

Бронебойная дура калибром сто восемьдесят миллиметров ударила точно позади второй башни, легко пробила два с половиной дюйма брони и пошла вниз. Словно бритвой вскрыв пороховой погреб, она проскочила его, не воспламенив содержимое, и ткнулась в днище корабля. Очевидно, этого слабенького толчка как раз и хватило взрывателю, чтобы сработать. Мощный взрыв разнес все вокруг. В подводной части «Санта-Фе» моментально образовалась здоровенная неправильной формы дыра с рваными, загнутыми наружу краями, в которую хлынула вода. Крейсер вначале подбросило, а потом он вновь двинулся вперед, все сильнее зарываясь носом. На этом его участие в бою, откровенно говоря, и закончилось.

Американские моряки действовали быстро и слаженно, задраив все, что могли, и, перекрыв поступление воды в соседние с поврежденным отсеки, но вести огонь корабль уже не мог. Каждый выстрел заставлял и без того прогибающиеся под напором воды переборки отчаянно вибрировать, и вероятность, что они разрушатся и затопление продолжится, выглядела реальной. «Санта-Фе» прекратил огонь и, сбросив ход, вышел из боя, на что все остальные не обратили особого внимания – имелись дела поважнее.

Дистанция сокращалась, количество попаданий быстро увеличивалось. Американцы тоже пристрелялись – у них, честно говоря, просто было намного больше стволов и по статистике число попаданий в цель должно было оказаться соответствующим. Правда, большинство орудий имело калибр сто двадцать семь и сто пятьдесят два миллиметра. Линейным крейсерам удары бронебойных снарядов в такой ситуации что слону дробина, но американцы быстро приспособились и перешли на фугасы. Против брони они, конечно, слабоваты, но надстройки и все, что не прикрыто толстым слоем стали, разносят на куски. Это блестяще доказал в свое время адмирал Того, а американцы, как оказалось, вполне способны перенимать удачный опыт соседей, пускай те даже и семь раз дикари.

К моменту, когда дистанция уменьшилась до трех миль, обе стороны оказались изрядно попятнаны. «Молотову» бронебойные снаряды в трех местах проломили борт, в одном палубу, а взрыв фугаса заклинил кормовую башню. Если бы не самоотверженность русских моряков, под непрекращающимся обстрелом сумевших выколотить крупные (мелкие сами перемелются) осколки. Теперь башня вращалась с заметным усилием и громким хрустом, но хотя бы действовала.

«Максиму Горькому» повредили надстройки, выбили половину стомиллиметровых орудий и вызвали пожар, который с трудом удалось локализовать. Не смертельно – но очень неприятно, и столб тяжелого, густого дыма поднимался к небесам.

Получили свое и линейные крейсера, хотя их повреждения носили в основном косметический характер. Броня уверенно защищала гигантов от серьезных повреждений, хотя артиллеристам зенитных орудий приходилось несладко. «Кронштадт», вдобавок, лишился пары стомиллиметровых орудий, но на его огневую мощь это повлияло незначительно.

Куда сильнее портили нервы небольшие пожары, вызванные американскими фугасами и периодически задымляющие палубы. Однако «Кронштадт» и «Севастополь» продолжали вести точный огонь, и в раскаленных недрах башен сновали взмокшие фигуры матросов. Зенитки исчертили небо рваными нитями трасс – на американских авианосцах, плюнув на все, подняли в воздух оставшиеся самолеты. К счастью, их было слишком мало, и прорваться сквозь огонь у американских летчиков практически не получалось. И все равно выбранный в качестве главной мишени «Севастополь» получил два попадания авиабомб, на некоторое время вынудивших кормовую башню прекратить огонь. К счастью, подачу электричества удалось быстро восстановить, и башня вновь ожила.

Американцам досталось сильнее. На «Балтиморе» осталась одна действующая башня главного калибра, корабль горел, но пока что ни тонуть, ни выходить из боя не собирался. «Канберра» лишилась обеих труб, получили повреждения надстройки, и вся носовая часть была затянута дымом пожаров, а кормовая – из машинного отделения. Крейсер имел серьезный дифферент на левый борт, но огня не прекращал и упорно держался в кильватере «Балтимора».

По сравнению с ними «Кливленд» и «Бирмингем» пострадали намного меньше. Здесь все было просто. Несмотря на отличную баллистику советских орудий, точность огня продукции немецких оружейников оказалась выше, да и семь дюймов – не пятнадцать. Однако их огонь тоже заметно ослабел, и было ясно, что еще немного – и эти корабли рискуют отправиться в гости к Нептуну.

Зато три необстреливаемых крейсера вели интенсивный огонь, и их пятидюймовки наносили сейчас едва ли не более серьезный ущерб, чем избиваемые «старшие братья». Позади крейсеров жутковато-бесплотными тенями носились миноносцы, но пока ничего не предпринимали. В общем-то, ничего удивительно, для торпед далековато, а стрелять из орудий бесполезно. Дистанция слишком большая для уверенного выстрела – даже небольшое волнение изрядно качает легкие кораблики, и попасть в цель становится больше похоже на акробатический трюк, чем на реальность. Такова участь всех неустойчивых артиллерийских платформ, и советские моряки об этом сейчас ничуть не жалели.

– Николай Павлович, – контр-адмирал Белли, с удобством расположившийся в рубке «Кронштадта», повернулся к командору своего флагмана. – А ведь они, пожалуй, сейчас начнут.

– Вы полагаете, Владимир Александрович? – коренастый, плотно сбитый моряк, оставил в покое бинокль, с помощью которого наблюдал за американцами.

– Уверен, – Белли потер виски. – Минут десять, ну, пятнадцать – и их эсминцы попытаются нас атаковать.

Командир линейного крейсера повернулся к своим подчиненным и негромко, он никогда не повышал голоса, принялся отдавать распоряжения. Если адмирал сказал – значит, так и будет. Не потому, что тот старше по званию, просто они с Белли хорошо знали друг друга.

Тридцать с лишним лет, куда уж больше. В тысяча девятьсот восьмом году, в Италии, произошло страшное землетрясение. Город Мессина превратился в груду щебня, и первые, кто подоспел на помощь, были моряки оказавшейся неподалеку русской эскадры. И они едва ли не голыми руками разбирали завалы, вытаскивали раненых, пытались хоть что-то сделать… Вот тогда в первый раз и пересеклись дороги матроса-первогодка и вахтенного офицера броненосца «Цесаревич» мичмана Белли, запорошенного, как и все его подчиненные, мерзко скрипящей на зубах известковой пылью, со сбитыми в кровь руками и мрачной усмешкой на неунывающем обычно лице.

Потом их дороги то расходились, то периодически сходились вновь. Флот, особенно небольшой, как в России, а позднее в СССР, это достаточно замкнутый микрокосм, в котором, так или иначе, все друг друга знают. Белли рос по службе, переходил на другие корабли и возвращался на «Цесаревича», чтобы потом вновь уйти на крейсера или эсминцы. Матрос-первогодок вырос до кондуктора… А потом случилась революция.

Смена власти и гражданская война – время, когда страна катится в пропасть. Но в этот момент, если ты храбр и удачлив, можно добиться многого. Белли революцию принял и не сгнил в эмиграции, подобно бывшим сослуживцам, а дорос до контрадмирала. Не бог весть какая карьера, мешало происхождение и служба офицером в царском флоте, перевешивающие иной раз любые заслуги. Однако же и не сгорел, хотя бывало всякое, и год лагерей по доносу – еще не самое худшее.

Зато его бывший подчиненный успел отметиться и там, и сям, повоевать на фронтах гражданской войны, причем и за красных, и за белых, и в какой-то банде, и снова за красных. Дело по тем временам вполне житейское, и пленных бывшие враги не раз ставили под ружье буквально через несколько часов. Повезло, что в конце концов оказался на стороне победителей, да еще и не рядовым, а командиром роты. И вернулся на флот, где снова столкнулся с Белли, преподающим в Военно-морской академии.

Дружбы между старыми сослуживцами не было, а вот взаимное уважение и доверие – вполне. И командир «Кронштадта» привык доверять словам наставника, поэтому отреагировал на них без малейшего промедления. Однако тот все равно, по въевшейся с годами преподавательской привычке, достаточно развернуто пояснил:

– Они же не дураки, Николай Павлович, совсем не дураки. Если голова без мозгов, такой флот не построить. И наверняка понимают, что как только мы разделаемся с этими красавцами, – небрежный жест в сторону избиваемых крейсеров, – а это дело нескольких минут, как примемся за них. На эсминцах слишком много торпед, чтобы оставлять их без внимания. До темноты им не продержаться, разве что спасаться бегством, а на это они пока не пойдут. Стало быть, надо что-то делать уже сейчас, и шанс у них есть. Через десять-пятнадцать минут наш курс приведет к тому, что горящие крейсера полностью скроют их от нас, частично своими корпусами, частично дымом. Еще и шашек добавят, чтобы завесу поставить. Затем подтянут миноносца поближе – и все, нам придется жарко. Откровенно говоря, более всего меня сейчас интересует, будут ли участвовать в атаке их легкие крейсера. У них ведь торпеды тоже имеются, да и орудия лишними не будут. Мы их, конечно, разнесем, это не намного сложнее, чем уничтожить сами эсминцы, но время займет, а дистанция небольшая, могут и успеть подойти да напакостить.

Адмирал оказался совершенно прав. Через двенадцать минут дымные шлейфы, тянущиеся за горящими американскими кораблями, стали заметно гуще. Шашки запалили – в этом Белли не сомневался. Значит, сейчас начнется. И пора их всех удивить, невидимость – она ведь штука обоюдная. И советские корабли сработали мгновенно.

Белли действовал вопреки общепринятой тактике и здравому смыслу, но, как оказалось, эффективно. Именно этот маневр привел к тому, что во всех американских газетах следующий эпизод боя именовали не иначе как Большой Резней. В чем-то газетчики определенно были правы, хотя, конечно, их всегда отличала любовь к крикливым заголовкам. Вон, «Правда» написала три десятка строчек, и то в основном с фамилиями награжденных, поскольку на фоне основного сражения это и впрямь был всего лишь эпизод. Не самый важный, хотя, конечно, эффектный, этого не отнять…

Поворот в сторону американцев, ураганный огонь по и без того избитым крейсерам. Все, тем уже не до того, чтобы передавать товарищам о происходящем, свои бы шкуры спасти. Строй распадается. Из носовой части «Балтимора» рвется могучий клубок пламени – явно зацепили что-то серьезное, может, даже пороховой погреб. Хотя нет, вряд ли, корабль не собирается ни раскалываться, ни просто тонуть, хотя виляет на курсе, словно пьяный матрос, выходящий из паба. И дым, теперь уже не от шашек, а, так сказать, естественный, корабль напоминает чернильную кляксу, расползающуюся по волнам, и огонь прекратил окончательно. «Канберра» от сокрушительного, почти продольного залпа, превращается в бултыхающийся на волнах факел, в котором рвутся поданные к орудиям снаряды. Остальным тоже достается. И спустя считанные минуты вырвавшиеся из-за дымовой завесы эсминцы сталкиваются с советскими кораблями, открывшими огонь практически в упор.

Идущий головным «Рэдфорд» моментально ощутил на своей шкуре все прелести участи ведущего корабля. Выпущенный в упор стовосьмидесятимиллиметровый бронебойный снаряд обладал огромной начальной скоростью, которую не успел погасить. Ударив «Рэдфорд» в носовую часть, снаряд проткнул вдоль корпуса почти насквозь и разорвался в корме. Из защиты на этих эсминцах имелась разве что полудюймовая броневая палуба над машинным отделением, и остановить раскаленный кусок стали и взрывчатки смогла только паровая турбина, в которую он влетел, кроша все на своем пути. И взорвался так, что небу стало жарко.

Лопатки турбины, превращающие энергию перегретого пара во вращение громадных валов, разлетелись, словно ножи у незадачливого циркача, кроша все на своем пути и пропарывая корпус изнутри, превращая его в подобие гигантского сита. А следом, догоняя, рвалась волна огня, тонкими струйками плеснувшего во все стороны. Кусок днища вырвало, и искалеченные турбины вместе с фундаментами рухнули вниз, на дно морское. Корабль просел, изгибаясь, словно кусок теста, по которому хозяйка врезала скалкой. А потом он, быстро теряя ход, начал погружаться, оставляя на поверхности обломки и головы тех, кто успел выброситься за борт. Через две минуты палуба эсминца скрылась под водой, и в этот момент раздался мощный взрыв, выбросивший в небо гигантские клубы грязно-белого пара – вода добралась до раскаленных котлов.

Но тех, кто сейчас резвился вокруг, мало интересовали подобные тонкости. Их вообще не интересовал уже погибающий эсминец. Своих дел хватало, причем с обеих сторон прицела, и бой еще только начинался.

Эсминец «О’Бэннон», идущий в кильватере «Рэдфорда», резко принял влево, чтобы не ударить носом в корму подбитого корабля, и нарвался на залп в упор с «Максима Горького». Шесть попаданий. Правый борт эсминца перестал существовать – на крейсере предусмотрительно зарядили орудия фугасами, в таком бою куда более эффективными. Корабль лег на борт и почти мгновенно затонул вместе со всем экипажем. Спастись не удалось никому, и лишь радужное пятно вытекшего из пробитых танков горючего указывало теперь место, где затонул еще недавно красивый и мощный корабль.

«Беннет» вынесло прямо под прицел «Севастополю», и артиллеристы линейного крейсера не сплоховали. Корабль просто исчез, превращенный залпом главного калибра в мелко перемолотые куски железа. Как ни странно, два человека, находившиеся в самом центре этого безобразия, уцелели. Одного взрывом вышвырнуло из машинного отделения, и он, пролетев метров сто, с размаху плюхнулся в воду. Второй повторил его судьбу в точности, с той лишь разницей, что вышвырнуло его не из корабельных недр, а с мостика. Оба остались живы, не утонули и не привлекли акул, нашли обломки, за которые можно держаться, и были подобраны случайно проходившим мимо танкером.

Правда, ради этого им пришлось плавать больше суток, но все равно они могли считать себя очень везучими людьми.

А вот «Тэйлору» повезло чуть больше. Его командир оценил угрозу мгновенно и, отшвырнув рулевого, отработал рулем и машинами быстрее, чем отдал бы команду. Эсминец крутанулся так, что не ожидавшие этого люди не удержались на ногах, многие травмировались. Однако главное, корабль успел нырнуть обратно в дым почти целым – лишь один снаряд с «Кронштадта» попал в корму «Тэйлора», но не взорвался. Вскрыв, словно консервный нож, палубу эсминца как раз позади пятой орудийной башни, он улетел в море, и рванул, лишь ткнувшись в волны. Так что «Тэйлор» отделался лишь косметическим повреждением и не потерял ни одного человека.

Следующим угодил под удар легкий крейсер «Флинт». Американцы все же решились погнать свои крейсера в атаку – и потому, что те несли достаточно серьезное торпедное вооружение, и потому, что боевая устойчивость крейсеров в разы выше, чем у эсминцев. Конкретно в этом случае эти достоинства означали, что корабль выдержит не один залп линейного крейсера с жалких полутора миль, а два. И даже ответит из чего-то там несерьезного, что выбьет искры из непроницаемой брони «Кронштадта». И вздрогнула от удара башня с пятнадцатидюймовыми орудиями. Позже на броне в триста тридцать миллиметров нашли царапину, а в тот момент никто даже не сообразил, что «Флинт» врезал из своего главного калибра…

Правда, американцы, надо отдать им должное, сражались до конца, и, прежде чем их крейсер перевернулся, успели выпустить две торпеды. Дистанция позволяла, но времени прицелиться уже не оставалось, так что стреляли «куда-то в сторону цели». Для таких раскладов даже весьма точно – одна из торпед прошла в двух кабельтовых за кормой «Севастополя». Однако, в любом случае, это была уже агония. «Флинт» ушел на дно вместе с большей частью команды, следом за ним никого не наблюдалось, но бой тем временем все равно продолжался, и советские корабли уверенно играли в нем первую скрипку.

Белли вновь действовал так, как от него не ожидали. Удивил – победил… Добивающие залпы по горящим кораблям американцев – и вперед, сквозь все густеющий дым. Риск – несомненно, если советские корабли там ждут, то уже они, полуослепшие, окажутся под ударом и вполне могут не успеть отбиться. Но Белли рассчитывал, что от него не ждут действий, выглядящих глупостью, и вновь угадал. И американцы даже не успели перестроиться, как из густых клубов дыма выдвинулась и паровым катком навалилась на них бронированная смерть.

Уйти вновь удалось лишь «Тэйлору», командир которого, может, был и не самым храбрым человеком на этой планете, зато мог похвастаться отменной выживаемостью и моряком оказался великолепным. Снова разворот – и эсминец понесся прочь от места боя, выбрав курс так, чтобы уходить в одиночку, подальше от авианосцев. Уж они-то вполне могут оказаться следующими, такой лакомый кусок никто не отпустит. И, надо сказать, ход мыслей американского офицера оказался совершенно правильным. Уже через сутки он привел свой корабль на базу, где его попытались разжаловать – но не сумели, поскольку комиссия, собранная в спешке для поиска виновных, подтвердила, что в данной ситуации действия командира «Тэйлора» были единственно верными. Любой другой вариант неминуемо приводил к бессмысленной потере корабля и гибели экипажа. Так что оставили его в покое, но наградой обошли.

Остальные корабли американской эскадры поступили согласно той же логике, но несколько запоздало, что стоило им жизни. Все же, когда твой корабль выдает тридцать четыре узла, а противник тридцать один и, вдобавок, уже разогнался, уйти вряд ли возможно. По американцам лупили прямой наводкой из крупнокалиберных орудий, и они просто не успевали что-либо предпринять. В «Николас» попал пятнадцатидюймовый снаряд, и взрыв восьмисоткилограммовой дуры буквально разорвал его пополам. «Стронгу» угодили прямо в заряженные торпедные аппараты, и от корабля мало что осталось. Остальным пришлось не лучше. Дольше всех продержались крейсера, но, опять же, разница составляла считанные минуты. И, что интересно, один крейсер уцелел. Поврежденный в самом начале боя «Санта-Фе» к этому моменту успел отползти далеко, и за ним просто не стали гоняться – не так уж много времени и снарядов в погребах оставалось в распоряжении Белли.

Надо сказать, игра шла не в одни ворота. Американцы пытались отстреливаться и даже попадали, но реально успеха достигли единственный раз. Выпущенная кем-то торпеда (опять же, били эсминцы куда попало, целиться им не давали, и автор удачного выстрела так и остался неизвестен) нашла свою цель и проделала в кормовой части «Севастополя» огромную дыру, заодно оторвав правый винт. Не смертельно, но очень, очень плохо. Скорость линейного крейсера моментально снизилась до несерьезных восемнадцати узлов, вода начала заливать машинное отделение. К счастью, руль не пострадал, а грамотные действия экипажа позволили быстро предотвратить угрозу кораблю, но стало ясно – для серьезного боя «Севастополь», пока не пройдет доковый ремонт, больше не пригоден.

И все же Белли не хотел упускать авианосцы, отчаянно пытающиеся уйти и уже видимые только на радарах. Оставив наиболее поврежденные «Севастополь» и «Максим Горький» разбираться с еще кое-как держащимися на воде американскими крейсерами, он на двух кораблях погнался за беглецами. Уничтожать авианесущие корабли при каждом удобном случае – это одна из основных задач. Во всяком случае, именно так говорил вездесущий Лютьенс, а учитывая его опыт, а также тот вес, который немецкий адмирал набрал и у военных, и у политиков всех уровней, к словам авторитетного флотоводца стоило прислушаться.

Американцы драпали, что выглядело в такой ситуации самым разумным. Плавучие аэродромы, размерами не уступающие иным линкорам, они были страшны, когда бой происходил на дальней дистанции, без непосредственного контакта с противником, но беспомощны, как только артиллерийский корабль выходил на дистанцию залпа. Примеров в этой войне хватало, и в то время, когда авиагруппы практически перестали существовать, а силы прикрытия стремительно превращались в украшение подводных пейзажей, отступление выглядело, пожалуй, самым логичным выходом из ситуации.

Сейчас три авианосца, один из которых уже пострадал, спешно отходили на запад. В принципе, что легкий «Монтерей», построенный на основе легкого же крейсера, что гигант «Интрепид», чье водоизмещение превышало тридцать тысяч тонн, имели хорошие шансы уйти. Скорость первого корабля превышала тридцать один с половиной узел, второго – тридцать три. Одно из лучших детищ верфей Ньюпорт-Ньюс, и этим все сказано… «Кронштадт» же и до тридцати одного дотягивал только на испытаниях, а после резкого усиления зенитного вооружения выдавал не более тридцати. Оставался еще «Молотов» со своими тридцатью семью узлами парадного хода. Сейчас, конечно, поменьше, но не принципиально. Догнать авианосцы он мог. Теоретически. Но тут играло роль расстояние, на которое успели отойти американцы, да и, честно говоря, совсем уж беззащитными авианосцы не выглядели. Несколько самолетов они могли поднять, плюс зенитная артиллерия, представленная, в том числе, стодвадцатисемимиллиметровыми спарками «Интрепида», вполне могла удержать посредственно защищенный советский крейсер от необдуманных поступков.

Однако третий авианосец, «Беарн», связывал их по рукам и ногам. Хотя американские инженеры и смогли добавить кораблю пару узлов, но уйти ему все рано не светило. Будь у русских только легкие крейсера, этот обладающий солидным бронированием и хорошей артиллерией корабль оказался бы вполне к месту, но сейчас… В общем, американцам надо было срочно принимать решение – снимать с него экипаж и топить самим, пока не подоспели советские корабли, или тонуть всем вместе.

Как оказалось, выпал третий вариант. То ли на авианосцах были уверены, что оторвались (имей атакующие корабли немецкие радары, которыми пользовался Лютьенс во время битвы за Англию, так бы не было), то ли просто затянули с принятием решения, не желая брать на себя ответственность. Как бы то ни было, им пришлось наблюдать неприятное зрелище, когда вначале из-за горизонта появляется столб полупрозрачного черного дыма – не все пожары на советских кораблях к тому моменту были ликвидированы. Затем, ясно видимые на фоне неба в хороший бинокль, появляются тонкие мачты, почти сразу же исчезнувшие, оттененные массивными пирамидами надстроек. А затем, словно поднимаясь из моря, возникли и сами корабли, идущие строем фронта. Огромные, уродливые. Они пока не стреляли, зачем тратить снаряды в надежде добиться считанных попаданий, если можно догнать и решить вопрос одним залпом?

– Боже, какой он уродливый, – выдал кто-то из собравшихся на мостике «Интрепида». Командир авианосца не узнал говорившего по голосу, да и, честно говоря, ему было не до того. Хотя с говорившим он был совершенно согласен – пускай советские корабли выглядели, скорее, изящно-хищными, но в свете понимания, что могут сделать с их авианосцем орудия этих красавцев, выглядели они и впрямь жутко.

– Да, русские не умеют строить красиво, – поддержал эстета чей-то ломающийся басок. Здесь и сейчас собралась, в нарушение устава, куча народу, в основном пилоты, чьи самолеты в разной степени поврежденности частью опустили в трюмы, частью сбросили за борт, потому что летать на них после встречи с мессершмиттами решился бы разве что самоубийца. – Корявые корабли.

– Все правильно они делают, – зло буркнул еще кто-то. – Если ты встретишь в подворотне мальчика из хорошей семьи с престижным колледжем за плечами и маньяка с ножом и руками в крови, кому быстрее кошелек отдашь? А? Не слышу ответа!

Командир авианосца не стал дальше прислушиваться к зарождающейся перепалке, тем более, она совершенно ничем не могла ему помочь. Куда больше его занимало, что делать дальше. Вопрос отпал сам собой, когда на более крупном русском корабле блеснули две вспышки, и снаряды вспенили голубую воду Карибского моря. Довольно далеко от цели, но это было уже непринципиально, главное, еще совсем немного – и будет поздно. Вообще поздно.

«Интрепид», а следом за ним и «Монтерей», начали разгоняться. Все, «Беарн» был обречен, и единственная польза, которую он мог сейчас принести, это хоть немного задержать русских. Всплыла в памяти дискуссия о том, что корабль стоит переименовать, несчастливое, мол, название, но тогда решили не возиться. Выходит, и впрямь несчастливое, ни под одним флагом нормально повоевать не успел. И еще одна мысль о том, что думает об авианосце уже в прошедшем времени…

Русские пришли, очевидно, к подобным же выводам и открыли огонь. Били не по «Беарну», их целью стали уходящие корабли, но дистанция была слишком велика. Самый удачный снаряд упал в море метрах в двадцати от «Монтерея», обдав брызгами тех невезучих, что оказались в этот момент на палубе, и – все. Еще через несколько минут огонь ослабел, очевидно, погреба советских кораблей тоже были не бездонные.

Еще через несколько минут сигнальщики доложили, что легкий крейсер русских набирает ход – очевидно, для того, чтобы затормозить быстро уходящие авианосцы. Предсказуемо. С палубы «Беарна» взлетели два самолета – все, что осталось от его авиагруппы. Еще три смог поднять «Интрепид». Все, мизер, с которым в иной ситуации никто не стал бы даже пытаться атаковать два ударных корабля, но деваться было некуда.

Удача улыбается храбрым. А американских летчиков ни у кого не повернулся бы язык назвать трусами. Хотя бы потому, что трусы в морскую авиацию не идут. К тому же они, видимо, хорошо понимали, что если не смогут остановить быстроходный крейсер, то их уже ничего не спасет. До берега не дотянут, а садиться на «Интрепид» бесполезно – прежде, чем они вновь смогут взлететь, семидюймовые снаряды разозленных русских обрушатся на авианосец, после чего подоспеет «Кронштадт». И отправит их всех на дно. Так что атаковали американцы решительно и, несмотря на плотный огонь зениток, не только не потеряли ни одного самолета, но и сами положили две бомбы в узкий, будто клинок, корпус «Молотова».

Над носовой башней полыхнуло. Тонкий, похожий на огненную спицу, столб пламени ударил, кажется, в самые небеса, пронзая низкие тучи. Конечно, это был оптический обман, но смотрелось все равно внушительно и жутко.

Американская бомба ударила, как оказалось, точно в центр крыши первой башни, пробила тонкую броню и разорвалась уже внутри. Расчеты орудий погибли мгновенно, а огонь распространился вниз, к погребам. Шипящая струя испепелила всех, кто встретился ей на пути, но детонации не вызвала. Порох сам по себе не взрывается – он горит, выделяя огромное количество тепла и раскаленных газов. Находись это все в замкнутом объеме – и хана кораблю, но путь наверх оказался свободен. Газы устремились наверх, почти моментально накалив корпус «Молотова» докрасна и вызвав обширные деформации. Погреба второй башни успели затопить, и это спасло от второго взрыва. Кто-то, чье имя узнать было уже не суждено, успел открыть кингстоны и в носовой части крейсера, вызвав обширные затопления, но помешав тем самым огню распространиться. Часть снарядов, конечно, взорвалась, но не все и не сразу, поэтому, несмотря на чудовищные повреждения, корабль не затонул и не рассыпался, хотя и осел на нос почти по самую палубу. Всюду валялись неразорвавшиеся снаряды, выброшенные силой взрыва наверх, но матросы, занятые спасением корабля, не обращали на них внимания. Позже снаряды просто спихнули за борт. Примерно через час крен удалось частично выправить путем контрзатоплений, но для боя корабль, разумеется, уже не годился. На фоне этого взрыв второй бомбы, повредившей надстройки, выглядел уже не стоящей упоминания мелочью.

Ну что же, Белли лишь пожал плечами. Как получилось – так получилось, в любом случае они сегодня оказались в выигрыше, и будет он еще больше – «Беарну» не уйти. Конечно, хочется всегда большего, но они и так сделали столько, что кому рассказать – не поверят. Линейный крейсер чуть изменил курс, идя на сближение с авианосцем. И гулко проревели орудия носовой башни, начиная пристрелку.

Американцы не собирались сдаваться без боя. Корабль их, несмотря на внешнюю несуразность и серьезные недостатки конструкции, кое в чем был орешком покрепче своих молодых собратьев. За основу его не зря взяли корпус недостроенного линкора – такой развали, попробуй. Броня, конечно, куда тоньше, чем на линейном корабле, но все же полноценный бронепояс, восемь шестидюймовых орудий… У французов были стопятидесятипятимиллиметровые, но американцы при модернизации поставили свои, калибром сто пятьдесят два миллиметра, ничего не выиграв и не проиграв, просто сведя все к собственному стандарту и избавившись от кучи проблем, связанных с пересортицей боеприпасов. Изначально еще и торпедные аппараты имелись, но их, конечно, сняли за ненадобностью, выиграв взамен место еще для пары самолетов. В общем, от легкого крейсера «Беарн», скорее всего, отбился бы, даже тяжелый отогнать шансы имелись, но вот против «Кронштадта» явно не плясал.

И все же американцы вначале попытались уйти, выбрав курс, уводящий корабль в сторону от того, куда ушли остальные корабли, а когда их все-таки догнали, сражались. Откровенно говоря, Белли от них такой ярости не ожидал. Он насмотрелся на них и во время интервенции, когда армия США беспардонно грабила все, до чего могла дотянуться, и позже сталкивался, да и раньше тоже, разве что не при таких драматических обстоятельствах. И мнение у него имелось устоявшееся. Энергичны, сметливы, никогда не упустят своего и вполне могут подраться, но притом нестойки и, как бы хорошо их не готовили, отнюдь не самые лучшие солдаты. То же относилось и к водоплавающей братии родом из США. Нет правил без исключений, конечно, однако же, это надо очень постараться, чтобы угодить на подобное.

Но вот – так уж получилось. Командовал «Беарном» кэптен или, по-русски, капитан первого ранга Джеймс Ли, дальний родственник знаменитого некогда генерала Конфедерации. И, как многие американцы-южане, он был и вспыльчив, и храбр, но, главное, образом мысли весьма отличался от уроженцев северных штатов. Все же южане когда-то не зря считались элитой – в тех местах, в Вирджинии, Флориде и прочих Луизианах, когда-то селились выходцы из наиболее просвещенных европейских стран, среди которых хватало и представителей аристократии, порой из весьма древних родов. Джентльмены, а не полууголовный сброд. Библиотеки, лаборатории – это южные штаты, лучшие американские солдаты – тоже оттуда. И даже сейчас южане цеплялись за старые традиции. Неудивительно, что резкий, острый на язык и плохо идущий на компромиссы Ли не имел шансов когда-нибудь дослужиться до адмирала, но зато умел воевать, пользовался уважением команды и смог натаскать ее достаточно, чтобы превратить в реальную силу.

«Беарн» дрался. Орудия линейного крейсера разносили его в клочья, но запасы топлива и боеприпасы для самолетов были скрыты глубоко под броней, и дотянуться до них пока не удавалось. Кроме того, минус боя на малой дистанции – излишняя настильность траектории снарядов. Да, количество попаданий велико, но все они практически сплошь идут в надводную часть борта, а чаще и вовсе в надстройки. Нет ударов в уязвимую палубу, да и в подводную часть корпуса попасть крайне проблематично. Утопить же корабль водоизмещением почти тридцать тысяч тонн – занятие долгое и нудное. А вот орудия самого «Беарна» исправно бухали в ответ и даже попадали. Особых повреждений «Кронштадту» они, конечно, нанести не могли, но все равно неприятно, да и потери среди экипажа росли неприемлемо быстро.

– Товарищ адмирал! Обнаружены неизвестные корабли…

Это интересно. Радар давно вышел из строя. Фактически после третьего залпа по авианосцу. Не из-за повреждений, просто конструкция хлипкая, сотрясений от огня собственных орудий хватило. А значит, противник обнаружен визуально. Все это вихрем пронеслось в голове Белли, но внешне контр-адмирал остался совершенно спокоен. Не хватало еще, чтобы подчиненные видели, что у него на душе.

– Докладывайте.

Докладывать, в общем-то, было и нечего. Обнаружены пять неопознанных пока кораблей. Фактически видны пока только дымы. Идут практически точно оттуда, куда умчались сбежавшие авианосцы. Видно, что на сближение, вот, в принципе, и все.

– Николай Петрович. Передайте «Молотову», чтобы отходил к основным силам. И радируйте обо всем Кузнецову. А мы пока… закончим дела.

Командир «Кронштадта» привычно кивнул, хотя и понимал, как они сейчас рискуют. Если не получится быстро затопить «Беарн», то, пока они будут возиться, кто бы ни шел с северо-запада, имеет неплохие шансы выйти на дистанцию залпа. А каперанг, как, впрочем, и Белли, отлично знал – своих кораблей быть здесь не может. Но – приказ топить авианосцы при любой возможности никто не отменял, а значит, следовало рискнуть. И два моряка старой, еще имперской выучки, не собирались отступать.

Ситуация разрешилась через пятнадцать минут. «Беарн» как раз накренился, черпая воду дырами в изорванном снарядами борту, и окончательно потерял ход. Именно в этот момент сигнальщик, как в старину сидевший в самой высокой точке корабля, заорал в телефонную трубку:

– Головным – «Шарнхорст», вторым – «Бисмарк» или «Тирпиц», третьим – кто-то из французов. Остальных пока не вижу – далеко, отстают не менее чем на две мили.

И Белли, сняв фуражку, вытер мокрый от пота лоб. Немцы. Не бог весть какая радость, но – союзники, а значит, они еще поживут… какое-то время.

Колесников торопился изо всех сил. Из-за, в том числе, и его ошибки гибли советские моряки, и он намерен был из кожи вывернуться, но спасти хоть что-то. В том, что Кузнецову удастся без посторонней помощи отбиться от Нимица, он сомневался. Поэтому, наплевав на осторожность, он гнал линкоры без воздушного прикрытия по наикратчайшему курсу, а его радисты пытались в мешанине заполнивших эфир сигналов разобраться в обстановке. Сам Кузнецов только отвечал, что ведет бой, и передавал координаты, хотя, скорее всего, даже не знал, зачем это делает – в свои планы его Колесников не посвящал. Просто опасался, что американцы смогут перехватить и расшифровать сообщение. Боги, как же не хватало сейчас того, что станет обыденностью в не таком уж и далеком будущем! Самых обыкновенных спутников на орбите, которые передают информацию о происходящем в реальном времени…

И корабли шли, буквально насилуя машины. Больше всего адмирал боялся, что они не выдержат долговременных нагрузок, но за годы эксплуатации сложные и излишне капризные силовые установки «Шарнхорста» и «Бисмарка» были механиками, что называется, вылизаны, слабые места выявлены и, при модернизации, сколь возможно исправлены. Сами механики тоже были выше всяких похвал, так что единственная неисправность, заставившая «Бисмарк» снизить ход до двадцати узлов, была устранена менее чем за час. Ну а у французов и этой проблемы не имелось, «Ришелье» был и проще, и надежнее.

Вообще же, это была авантюра, основанная на одном-единственном допущении. Противник знает, что немецкая эскадра сильно пострадала, а значит, не может идти на выручку союзникам. И даже если какой-то из кораблей сохранил боеспособность, то адмирал уж точно не станет рисковать. Хе-хе, еще как станет, и три первоклассных корабля станут тем джокером в рукаве, который, будучи брошенным на стол в нужный момент, побьет и козырного туза. Колесников хорошо помнил, что всю жизнь человек человеку не волк, а кролик. То ты их, то они тебя. В прошлый раз получилось у Нимица, пускай и частично, сейчас же пришла очередь отыгрываться.

Появление двух кораблей на радарах при подходе к району, где кипело невиданное для этих мест сражение, адмирал воспринял спокойно. Кто-то драпает… Если бы пришлось значительно отклоняться от курса, то ради этой парочки не шевельнули бы и пальцем, но раз уж надо пройти всего-то лишний десяток миль – то и пес бы с ними, реально это уже ничего не меняло. И, как оказалось, решение было верным.

От результатов встречи ошалели все. Одни потому, что обнаружили перед собой авианосцы противника, другие – из-за того, что только что ушли от одних врагов, уже считали себя в безопасности, и вот на тебе, такие же, только хуже. А главное, угрозы они не ожидали, и корабли приняли за свои, а потом стало уже слишком поздно. При этом вне зависимости от морального состояния противников исход боя был предрешен, оставался только вопрос о мелких нюансах. А они, как оказалось, сильно зависели от морального состояния экипажей авианосцев, которое в определенный момент ушло вниз и вплотную приблизилось к точке замерзания.

В общем, стоило идущему впереди «Шарнхорсту» положить снаряд поперек курса американцев, как «Интрепид» сбросил ход и лег в дрейф. «Монтерей» последовал его примеру. Те, кто вел эти авианосцы, прекрасно понимали, что три линейных корабля пустят их на дно прежде, чем они успеют хоть что-то сделать. Да и делать нечего, не со скромными возможностями их артиллерии противостоять линкорам.

Глядя на медленно замедляющиеся авианосцы, Колесников усмехнулся, коротко отдал распоряжения и, отобрав у вахтенного офицера мегафон, заорал на своем портовом английском:

– Флаги спустить! Принять на борт призовые партии! Следовать за нами! В случае неподчинения – утоплю к…

Далее следовало неповторимое по образности и совершенно неприличное пояснение о том, куда авианосцы утопят и что будет с их экипажами. Если сводить к классику, «те, кто останутся в живых, будут завидовать мертвым». А главное, адмирал не шутил.

Второго Ли среди американских офицеров не нашлось, и флаги рухнули с мачт, будто их там и вовсе не было. Следующие полчаса были посвящены спешному формированию призовых групп и их высадке на авианосцы, что само по себе оказалось делом не таким уж и простым. Вы попробуйте, выдерните людей из экипажа корабля перед боем. Притом, что без дела никто не остается, все за что– то отвечают, все задействованы согласно боевому расписанию. И кого на их место? И ведь не один нужен, не два и даже не десять. На «Монтерей» высадили сотню человек, на «Интрепид» полторы.

Хорошо еще, что в немецком флоте и впрямь служили профессионалы, умеющие, в том числе, и работать с людьми. Да и стрелковое оружие нашлось в достаточном количестве. Группы были сформированы и высажены в рекордные сроки. А дальше – ничего сложного. Офицеров заперли в каютах, матросов разогнали по кубрикам и тоже заперли. Взяли под контроль основные центры кораблей – и вперед! Тем матросам, которые находились в машинном отделении, пообещали, что их будут содержать в нормальных условиях и после войны отпустят по домам, и те поверили – репутация у немецкого адмирала была что надо, слово он держит – это знали все. Вот и старались американские морячки, ведя теперь уже бывшие свои корабли следом за линкорами.

Еще через час к ним присоединился четвертый артиллерийский корабль – серьезно пострадавший, но сохранивший боеспособность линейный крейсер «Кронштадт», только-только закончивший свой приватный разговор с «Беарном». Авианосец на тот момент, правда, еще не затонул, но уже лег на борт. Большое корыто долго тонет, и моряки сейчас в спешном порядке сооружали из подручных материалов плоты – практически все шлюпки были разбиты во время боя. Русские их не добивали – подобное, в отличие от более «цивилизованных» соседей, было не в обычае советского флота.

Впрочем, Колесников неплохо представлял себе, что произойдет с пассажирами плотов даже в небольшой шторм. Конечно, никто бы его не осудил, просто пройди его корабли мимо, но он все же тоже был русским, а потому просигналил на трофейные авианосцы, чтобы подобрали людей. В конце концов, от авианосцев хоть какого-то участия в последующем бою все равно не ожидалось, и чем дальше они будут от места, где рвутся снаряды, тем больше шансов притащить ценные призы в свой порт. Ну а чтобы американцам не пришли в голову глупые мысли, советский адмирал немедленно связался с систершипом «Кронштадта», «Севастополем». Для боя тот уже не годился, но исполнять конвойную функцию, тем более, поддерживаемый двумя тяжело поврежденными легкими крейсерами, мог вполне и должен был подойти менее чем через полтора часа. За это время вряд ли что-то случится, если даже кто-то попробует выкинуть фортель, продержаться вооруженные автоматами немецкие моряки сумеют вполне.

Становясь в кильватер «Ришелье», контрадмирал Белли не мог сдержать легкого приступа зависти. Не к линкорам Лютьенса – в конце концов, советские корабли были не хуже, а скорее даже лучше. Но вот когда мимо них проходил «Шарнхорст», Белли не смог удержаться от вздоха. Немецкий линейный крейсер сейчас, после модернизаций, был, наверное, лучшим в своем классе. Самые мощные орудия, самая толстая броня… И пускай его бесхитростно-прямые борта смотрятся несколько старомодно, не стоит обманываться. Случись нужда – и «Кронштадт» ему не противник. Разве что если очень повезет. Оставалось утешаться тем, что к доводке этого шедевра изрядно приложили руку специалисты из СССР. Впрочем, «Кронштадт» помогали достраивать немцы, так что здесь баш на баш.

И эскадра устремилась туда, где все еще грохотал на последнем издыхании бой и где советские и американские моряки старались уничтожить друг друга. Они лично не сделали своим противникам ничего дурного, но – так уж сложилось, и сейчас интересы держав сошлись в этой ничем не примечательной точке Мирового океана.

В рубке «Советского Союза» адмирал Кузнецов снял фуражку и, не очень заботясь о том, какой пример он подает младшим по званию, рукавом кителя вытер мокрый от пота лоб. На лице осталась темная полоса копоти, но зеркала, чтобы увидеть это, под рукой не было. Да и было бы – все равно, внешний вид сейчас волновал адмирала в последнюю очередь. А вот что реально волновало, так это уцелеют ли они в этом бою и, если все же им повезет выжить, что останется от недавно еще могучего флота.

Корабль горел, со стороны показалось бы, что весь, от носа до кормы, но на самом деле пожары были относительно небольшие. Просто их оказалось много и, хотя пока с ними удавалось справляться, долго так продолжаться не могло. Еще немного, еще чуть-чуть, пара-тройка снарядов, десяток-другой погибших моряков, и пожаров будет больше, чем людей. Когда они начнут усиливаться, это станет началом конца.

На других кораблях дела обстояли вроде бы немного лучше, но именно что немного. Просто флагману традиционно достается сильнее всех. Однако пожарами мог похвастаться каждый, да и орудия гремели все реже. Эскадра продолжала сражаться, вот только на флагмане сейчас действовала только одна башня. Остальные вели огонь чуть активнее, но точными данными Кузнецов уже не владел – сквозь густой дым разглядеть детали было крайне сложно, а радиосвязи они лишились еще полчаса назад.

А еще советского адмирала весьма беспокоил тот факт, что снаряды в единственной действующей башне подходили к концу. Осталось по полтора десятка на ствол, а дальше хоть лапу соси, хоть из поврежденных башен под обстрелом да через пожары перетаскивай.

Стоило признать, американские линкоры оказались для советского флота крепким орешком. Да, их корабли были защищены хуже русских, а артиллеристы посредственно обучены, но их собралось слишком много. Шестеро против четырех – паршивый расклад, хотя, конечно, уважать русских они сегодня научились. Горели тоже все, и огонь ослаб… В общем, шансы отбиться есть, победить – уже нет.

Кузнецов, наверное, весьма удивился бы, если б узнал, что Нимица мучают мысли, удивительно похожие на его собственные. Американский адмирал мечтал хоть на пару часов прервать бой, чтобы потушить пожары, оценить повреждения и определиться, что делать дальше. Его флагман горел ничуть не хуже «Советского Союза», а в многочисленные пробоины поступала вода, которую едва-едва успевали откачивать. Да и вообще, на роль флагмана «Миссури» уже не годился совершенно. Не действовало ни одно орудие главного калибра, перестала работать связь, отказали радары. И нет никакой возможности перебраться на другой корабль. Оставалось тупо идти вперед на смешной скорости в двенадцать узлов, потому что иначе эскадра потеряет управление, и это будет означать смертный приговор. Русским, конечно, тоже досталось, огонь их ослабел, и корабли горели достаточно ярко, но все же они держали строй и стреляли. Все стреляли, что было вдвойне обидно.

Счастье еще, что, во-первых, скорость русской эскадры снизилась примерно до того же уровня, как и у «Миссури», а во-вторых, точность огня что с одной, что с другой стороны заметно упала. И у американцев, и на советских кораблях были разрушены либо повреждены и дальномерные посты, и радары, так что пристреливаться всем приходилось по старинке. Естественно, что хотя дистанция заметно сократилась, процент попаданий заметно снизился. Все шло к тому, что бой продолжится, пока не истощится боезапас, после чего избитые линкоры расползутся по своим базам. Кому повезет – доберется и встанет на ремонт на несколько месяцев, а то и лет. Кому не повезет – отправится на дно. Впрочем, погода благоприятствует, шансы пока есть у всех.

Ничего удивительного, что на укутанных в дым кораблях появление новых действующих лиц, идущих лоб в лоб сражающимся, обнаружили, когда до них оставалось миль пять, не более. Обнаружили практически одновременно и русские, и американцы, причем и для тех, и для других это оказалось столь неожиданно, что бой на несколько минут стих будто бы сам собой. А потом, тоже практически одновременно, на флагманах опознали чужие корабли, и адмирал Кузнецов, разом ссутулившись, словно из него выдернули какой-то невидимый стержень, вновь стер пот со лба и сел прямо на пол, привалившись спиной к броне переборки и расслабленно улыбаясь. А Нимиц так стиснул блестящий голубовато-серебристым хромом поручень, что, казалось, сейчас оторвет его и скомкает. Но все это оставалось лирикой, главное же, к месту боя полным ходом шли четыре линейных корабля, и три из них были даже не повреждены, да и четвертый в основном сохранил боеспособность.

Вначале Колесников думал вести свою эскадру таким образом, чтобы она оказалась между противоборствующими колоннами. Так он прикрывал бы советские корабли, от которых толку все равно уже не было, и одновременно не рисковал бы случайно попасть в них. Однако, подумав немного, адмирал решил все же не рисковать лишний раз, сходясь на пистолетный выстрел. Когда у тебя больше орудий и выше скорость, можно выбирать, что делать, и обойтись минимальными затратами.

Свои корабли он поставил на пути американцев строем фронта, благо только его флагман в этом случае терял половину залпа. Остальным это было не столь болезненно, две трети орудий линейных крейсеров были расположены в носовой части, а «Ришелье» и вовсе мог работать по курсу из всех стволов. Так что не стоило изобретать велосипед, все, как говорится, придумано до нас. Классический охват «головы» вражеской колонны – и расстрел ее из двух десятков орудий. Тем более, перелеты здесь с большой долей вероятности доставались американским кораблям, идущим вторым и третьим в линии. Оставалось лишь дать отмашку артиллеристам. А потом «Миссури» просто исчез, скрытый десятками водяных фонтанов от падающих снарядов.

Пристреляться удалось почти сразу, благо дистанция была невелика и быстро сокращалась.

Флагманский корабль американского флота, и без того уже едва держащийся на воде, получил один за другим дюжину снарядов только калибром пятнадцать и шестнадцать дюймов, не считая всякой мелочи. Куда – это было уже не важно. Огромный, почти такой же громадный, как русские корабли, линкор начал быстро садиться носом. Еще через пару минут он остановил машины, лег в дрейф и приступил к эвакуации экипажа, что, с учетом полного отсутствия неповрежденных шлюпок, само по себе было задачей не для слабонервных.

Идущий в кильватер флагману «Висконсин» тут же резко положил руль влево, избегая столкновения и одновременно прикрываясь корпусом тонущего флагмана от русских. Уцелевшие орудия попытались перенести огонь на нового противника, но безуспешно. Сейчас немецким кораблям не требовалось даже пристреливаться, и прежде чем американский линкор успел хоть что-то сделать, снаряды вскрыли его, как консервную банку.

Командир «Алабамы», идущий третьим, имел и время, и повод для того, чтобы задуматься. Только что на его глазах один корабль начал тонуть, а второй превратился в извергающийся вулкан. Объятый пламенем, содрогающийся от внутренних взрывов и выплескивающий во все стороны фонтаны огня из многочисленных пробоин. Вряд ли там кто-то остался в живых, хотя машины линкора еще работали, ход узла в четыре он сохранил. И становиться следующими участниками шоу «Кто быстрее утонет» никому на «Алабаме» не хотелось.

Поломав строй, линкор взял влево еще сильнее, уводя за собой всю линию кораблей. «Южная Дакота» и «Массачусетс» дисциплинированно последовали за ним. Четвертый линкор, «Индиана», повторить маневр в точности не смог, поскольку из-за многочисленных подводных пробоин резко ухудшилась его остойчивость. При резком изменении курса линкор рисковал попросту опрокинуться, однако опытный командир «Индианы» сумел, начав поворот чуть раньше, спрямить курс и без эксцессов вернуться в строй. Это выглядело уже серьезнее, но Колесников был готов к подобному развитию событий. Поворот все вдруг, построение в линию… Откровенно говоря, единственным кораблем, по поводу которого у него имелись сомнения, оставался «Кронштадт», все же опыта совместных эволюций с немцами советский линейный крейсер не имел. Однако русские моряки оказались прекрасно обученными профессионалами, и маневр выполнили без малейших помарок. Оставалось украдкой перевести дух и внимательно наблюдать за ходом сражения, благо все необходимые приказы были уже отданы.

Ситуация складывалась абсолютно не в пользу американцев. Против четырех серьезно поврежденных линкоров сейчас работали два линкора и два линейных крейсера, превосходящие американские корабли и в скорости и, благодаря выбитым башням, количеством орудий. Даже в формате линия против линии с тупым обменом ударами их шансы выглядели предпочтительнее, тем более что по замыкающей американскую колонну «Индиане» продолжали вести не слишком успешный огонь советские линкоры. Однако Колесников не собирался лишний раз подставлять свои корабли под удар. Если ты имеешь десять узлов преимущества – так используй их!

Эскадра легко обогнала американскую колонну, а затем вновь «обрезала» ей курс. «Алабама» попыталась отвернуть, но повторилась ситуация с «Миссури», разве что обстрел вело еще больше орудий. Казалось, силуэты кораблей Альянса опоясало дымно-огненное кольцо. А потом полыхнуло так, что глазам стало больно.

Кто-то сказал бы, что случился наконец «золотой» снаряд, а Колесников, слишком хорошо умеющий считать, просто решил, что виновата теория вероятности. Должен же хоть один из огромного количества выпущенных снарядов попасть в уязвимое место вражеского корабля. Кто прав, оптимист или математик, сказать было сложно, да и не нужно, на результате это все равно не сказалось. Главное, рванул наконец пороховой погреб носовой башни, и взрыв оказался такой мощи, что буквально расколол гигантский корабль пополам.

Носовая часть линкора затонула почти мгновенно, кормовая же держалась на воде еще некоторое время. Не будь перед этим упорного многочасового боя, кучи пробоин и в клочья изорванных переборок, может статься, не затонула бы вообще, примеров таких хватало. Однако сейчас «Алабама» была слишком тяжело повреждена. И все равно уходила она, как и положено боевому кораблю, неспешно и гордо, давая уцелевшим членам команды время на организацию спасения. По ним никто не стрелял – и цели поважнее имелись, и командующий запретил, хотя кое-кто был бы и не против. Особенно из тех, что пришли на флот при Гитлере и все еще не поняли, что его идеи уже превратились в историю и не являются руководством к действию. Однако приказа адмирала никто из них даже в горячке боя ослушаться не рискнул, порядок Лютьенс поддерживал железный.

Дальше все развивалось стремительно. Поврежденные, но не потерявшие ход «Южная Дакота» и «Массачусетс» ринулись на прорыв. Командиры линкоров независимо друг от друга пришли к весьма схожим выводам: у них на троих действуют четыре башни, и если так будет продолжаться дальше, то немцы всех их, не торопясь и не подвергая себя излишнему риску, перетопят поодиночке. «Индиана» попыталась было следовать за ними, но корабль имел слишком серьезные повреждения и обширные затопления. Дифферент на корму тоже оказался весьма серьезным. В результате всего этого ход корабля заметно упал, и «Индиана» могла выдать не более двадцати узлов. Дожидаться ее, разумеется, не стали…

Теоретически линейные корабли типа «Южная Дакота» способны были выдать двадцать семь с половиной узлов. Практически же, после тяжелого боя, «Дакота» кое-как могла выдать двадцать три, а «Массачусетс» двадцать четыре узла. Немецкие корабли без особых проблем удержали выгодную для себя дистанцию и не спеша расстреляли сначала «Массачусетс», а затем и его систершип, получив в ответ всего пару снарядов. Один разорвался среди надстроек «Ришелье», второй проделал дыру в броневом поясе «Бисмарка». Неприятно, однако такого рода повреждения ликвидируются максимум за неделю.

А «Индиана» по-прежнему сражалась. И когда немецкая эскадра паровым катком надвинулась на нее и на мачтах взлетели флаги с предложением сдаться, в ответ громыхнули орудия из единственной уцелевшей башни американского корабля. Что же, гордо и храбро, но абсолютно безнадежно. И без того серьезно поврежденный линкор выдерживал сосредоточенный огонь четырех кораблей минут пятнадцать, после чего начал быстро ложиться на борт, а затем и вовсе перевернулся кверху килем.

Тем временем приблизились наконец советские корабли. Вид у них был просто жуткий, Лютьенс видал такой разве что когда дрался с англичанами. Помнится, как раз после такой обработки и пришлось на «Шарнхорсте» менять орудийные башни. Изрубленные снарядами, обгоревшие линкоры тащили за собой густые шлейфы дыма от все еще не потушенных пожаров, но тонуть не собирались. «Бисмарк» по сравнению с ними выглядел таким чистеньким, что аж стыдно становилось. Пришли на готовенькое, загребли себе всю славу… Отогнав от себя эти чисто русские мысли, немцу совершенно несвойственные, Лютьенс приказал передать на «Советский Союз», чтобы подбирали тонущих американцев, после чего повел эскадру туда, где, ясно видные на фоне сумерек, горели шесть плавучих костров.

«Северная Каролина», «Нью Мексико» и «Миссисипи» были кораблями разных поколений. «Каролина», сравнительно новый, немногим более пяти лет назад спущенный на воду линкор, был предшественником «Южной Дакоты», имел такое же вооружение, чуть большую скорость хода и мало отличался по водоизмещению. Пожалуй, наиболее серьезным недостатком этого корабля являлось недостаточное бронирование. Изначально его проектировали и строили с оглядкой на требования Лондонской конференции, предусматривающей ограничения и по водоизмещению, и по калибру орудий. В результате корабль планировалось вооружить дюжиной четырнадцатидюймовых орудий в трех башнях, и бронирование предусматривало защиту от аналогичных средств поражения. Потом ограничения отменили, и все засуетились, пытаясь спешно улучшить проект. Кое-что даже удалось, во всяком случае, шестнадцатидюймовые орудия на линкор впихнули, правда, ценой уменьшения количества стволов, заменив четырехорудийные башни на трехорудийные. А вот с бронированием дело обстояло не так просто. Броня на современный корабль не навешивается по бортам, как восемьдесят лет назад, в эпоху первых броненосцев. Она – часть силового каркаса, и чтобы ее поменять, надо демонтировать практически весь корпус. Дешевле новый корабль построить, и потому «Северная Каролина» и однотипный «Вашингтон» оказались достойно вооружены, обладали приемлемыми ходовыми качествами, но защищены были явно недостаточно. «Вашингтон» и вовсе затонул в самом начале войны после проведенной итальянцами диверсии, а головной линкор серии оказался здесь.

Два других линкора, участвовавших в баталии, были куда старше. Даже, можно сказать, древнее, раз этак в пять. Построили их, когда еще громыхала Первая мировая война, и тогда эти корабли можно было считать едва ли не лучшими в своем классе. Дюжина четырнадцатидюймовых орудий с очень хорошей для своего времени баллистикой, мощное бронирование. Опять же, для своего времени мощное. Двадцать два узла хода, тогда очень приличные, но ныне абсолютно недостаточные…

В той истории, которую помнил Колесников (хотя, конечно, таких нюансов он не знал), модернизация этих кораблей в тридцатых годах не затронула силовых установок, но здесь, готовясь к большой войне, американцы, впечатленные действиями немецкого флота, буквально перед ее началом вновь загнали корабли на перестройку. В результате мощность силовой установки смогли увеличить с сорока тысяч лошадиных сил до семидесяти шести, за счет чего скорость возросла до двадцати пяти узлов. Правда, уменьшился запас хода. Так что корабли получились… скажем так, неплохими, но не более того.

Откровенно говоря, «Северная Каролина» оказалась последней в колонне линкоров случайно. Буквально за несколько часов до встречи с русскоитальянским соединением в машинном отделении случилась поломка, из-за которой скорость корабля временно снизилась до восемнадцати узлов. Ждать корабль Нимиц не стал и, когда проблему устранили и догнали основные силы, то строй перекраивать просто не осталось времени – на горизонте уже видны были дымы. В результате, вместо того, чтобы оказаться вместе с наиболее современными и быстроходными кораблями, «Северная Каролина» ползла почти в самом хвосте, в кильватере раритетов времен прошлой войны. Позади нее встал только линейный крейсер, но он до начала боя вообще шел отдельно и занял место в линии только в самый последний момент.

И вот, в результате этой случайности в первый момент боя с итальянцами, против трех линкоров и двадцати семи орудий главного калибра оказались всего одна башня и три орудия «Северной Каролины». Просто чудо, но в этот момент корабль, слабо приспособленный к отражению атаки с кормы, не получил смертельных или даже просто серьезных повреждений. А стреляли итальянцы неплохо, и дыр в американце наделали, как в хорошем куске сыра. Но – увы, практически все попадания пришлись в надстройки линкора, от которых осталась бесформенная груда обгоревшего железа. Погибло более сотни человек, среди них и командир линкора, но продолжать бой корабль остался вполне способен.

Потом на помощь развернулись «старички», и бой сразу же стал примерно равным. Более того, у американцев оказалось даже больше орудий, а с такой дистанции броня что итальянская, что американская, попаданий уже не держала. Американцы вообще ожидали, что противник в своей обычной манере изобразит активность, после чего, получив пару-тройку хороших попаданий, отступит, но итальянцы в этот раз своего адмирала боялись сильнее, чем врага, и проявили небывалую стойкость. Орудия их били с максимальной скорострельностью, американские, правда, тоже, и это предрешило результат. В общем, фактически активная фаза сражения закончилась уже через полчаса, причем вничью. Обе стороны практически утратили возможность продолжать бой, накидав друг другу столько снарядов, что оставалось лишь удивляться, как ни один корабль не погиб.

Объяснение этому было, кстати, достаточно простое. Малая дистанция и, как следствие, настильная траектория – подобное в этом сражении уже было. Соответственно поражались надстройки, борта… Придись хотя бы четверть попаданий в палубы – и от всех шестерых остался бы мусор на воде, однако сейчас эффект был совсем не тот. Ну и сами снаряды. У итальянцев они, летящие с запредельной скоростью, часто протыкали американские корабли насквозь и взрывались уже над морем. К тому же часть американских снарядов, особенно четырнадцатидюймовых, все-таки спасовала перед отлично продуманной итальянской схемой бронирования. В результате постепенно накал боя снижался, перестрелка затихала. Через некоторое время гремели уже лишь одиночные выстрелы, а потом смолкли и они. Противникам стало не до уничтожения себе подобных, следующие несколько часов и итальянцы, и американцы посвятили борьбе за живучесть. Тушили пожары, подкрепляли переборки, пытались откачивать воду… Благодаря этому, собственно говоря, они и остались на плаву. А потом к месту боя подошли немецкие корабли.

Колесников некоторое время рассматривал американские корабли в бинокль, потом вздохнул и махнул рукой:

– Топить. Потом идем к макаронникам.

– Герр адмирал.

– Ну, чего еще? – Колесников обернулся к некстати влезшему командиру «Бисмарка». Откровенно говоря, адмирал устал, денек выдался не самый простой, и потому он в самый последний момент сумел сдержать раздражение. Даже полуулыбку, достойную победителя, выдавил.

– Герр адмирал, может, предложить им сдаться?

Колесников задумался на миг. А что, шансы есть, американцы не трусы, но и не самоубийцы. Могут и впрямь флаг спустить. Потом он прикинул, во сколько обойдется ремонт, скажем, «Нью– Мексико», боевую ценность этого корыта и пришел к выводу, что новый линкор построить и дешевле, и быстрее. Подумал еще – и махнул рукой:

– Топите. Нечего всякое барахло в свой порт тащить.

Кажется, эту фразу сказал в свое время кто-то из знаменитых адмиралов, как бы ни сам Нельсон, но факт возможного плагиата Колесникова сейчас волновал в последнюю очередь. Его оппонент явно остался в своем мнении, но спорить с командующим не стал. Спустя несколько минут загрохотали пушки, и все было кончено.

В Галифакс они снова пришли на рассвете. Естественно, не все – большая часть кораблей, пользуясь хорошей погодой, наскоро заделав пробоины и пополнив запасы топлива с танкеров снабжения, отправилась в Европу. Сюда прибыли только два корабля – бессменные «Шарнхорст» и «Бисмарк». «Ришелье» и «Кронштадт» ушли в Рейкьявик, где уже расположилась часть кораблей, пострадавших от авиаудара. Еще часть первоначальной эскадры Лютьенса ремонтировалась здесь, в Галифаксе, и мощностей порта явно не хватало. Ну а остальные – по своим базам, на ремонт и, раз уж подвернулась оказия, модернизацию. И авианосцы тоже, трофейные – ремонтироваться и принимать экипажи, свои – за новыми авиагруппами. А сам Колесников отправился сюда, дабы солдаты, готовящиеся к наступлению, видели и знали – флот с ними, он поможет и защитит. Это и для морального духа полезно, и для авторитета самого адмирала, который на глазах из живой легенды превращался в нечто вроде языческого божка. Как же, очередное выигранное сражение, вновь не потеряно ни одного корабля (чистое везение, но не объяснять же это каждому, тем более, все равно не поверят), богатые трофеи, куча пленных включая самого адмирала Нимица… Есть, чем гордиться.

Встречали их красиво, с оркестром и цветами. Судя по рожам собравшихся местных, размахивающих флажками, согнали их сюда добровольно-принудительно, и век бы им этих победителей не видеть, однако вслух никто не протестовал, а для пропаганды такая церемония однозначно полезна. Если ее правильно преподнести, конечно, однако уж для этого в Германии есть профессионалы. И пусть только посмеют лопухнуться!

Парадный трап, оркестр, завывающий так, что мартовские коты удавились бы от зависти… Пышная встреча, долгая, в традициях этого времени, и нудная (в тех же традициях) речь. Вторая, третья. Колесников порадовался, что успел выспаться, хотя все равно его от этой нудятины периодически клонило в дрему. Ну и, как апофеоз всего этого, банкет, причем не в чопорном немецком стиле, а вполне по-русски. Здесь уже знали, что адмиралу по вкусу русский стиль (вот оно, дурное влияние женщин, шептались по углам офицерские жены), а потому было и что пожрать, и что выпить. Особенно выпить! И, судя по тому, что приглашенные советские офицеры оказались довольны, все прошло, как надо, да и немецким офицерам подобный формат пришелся очень по вкусу.

В общем, отпраздновали на славу. Пожалуй, если бы американцы в этот день решили высадить десант, от них бы не отбились – в городе практически не оставалось трезвых офицеров. Однако американцам было не до того – у них президент объявил траур по потерянным кораблям, погибшим людям и героически павшему в неравном бою адмиралу Нимицу. Интересно, что бы он сказал, если бы узнал, что командующего американским флотом, словно акулу под жабры, сетью извлекли из воды в числе прочих моряков, и как раз сейчас он на полдороге в Европу. Впрочем, это еще всплывет, но не сейчас, а когда из Нимица вытрясут все, что он знает.

Итак, американцы не высаживались, даже не пытались, в Галифаксе пьянствовали так, что небу было жарко, и неудивительно, что наутро Колесников проснулся с гудящей от похмелья головой. И, что обидно, проснулся не сам, а от деликатного стука в дверь.

– Ну что там? – рявкнул он и рывком сел, от чего голова, казалось, загудела, словно колокол, и приготовилась рассыпаться на кучу мелких осколков. – Кого там принесло?

– Герр адмирал, – дежурный офицер, шагнув через порог, вытянулся в струнку. – Вас какой-то местный спрашивает. Говорит, по очень важному делу, и…

– Вы что там, сдурели? – Колесников был настолько зол, что даже ставшая на флоте легендарной выдержка ему изменила напрочь. – Вы что там все, с ума посходили?

Действительно, выглядело это абсолютно по– идиотски. В завоеванном городе спит адмирал армии победителей, и не просто адмирал, а один из верховных правителей державы, отдыхает от бранных подвигов – и вдруг его хочет видеть какой-то местный дятел, которому положено, вообще-то, сидеть под шконкой и дрожать. А его не только не отправляют по инстанциям, можно даже с помощью приклада, а допускают, что называется, к телу. Да он к гостинице, в которой расположился адмирал, ближе чем на сотню метров и подойти-то не должен, а тут.

– Герр адмирал, – дежурный, совсем еще молодой парень с погонами лейтенанта на плечах, выглядел откровенно жалко – он, похоже, и сам осознавал идиотизм ситуации. – Этот человек утверждает, что знает вас очень давно. И говорит, что вас в молодости звали Палыч… Я рискнул взять на себя ответственность, и.

– Тащи его сюда. Живо, – и, видя недоуменный взгляд офицера, коротко пояснил: – Это мой агент или его связной. Разведка.

Вот так. Офицер остался горд от осознания своей причастности к тайнам рейха, а перед Колесниковым уже через несколько минут стоял высоченный мужик лет тридцати с небольшим, с фигурой молотобойца и простоватым лицом. Одет чисто, опрятно, хотя и небогато. Гладко выбрит. В миру – Дональд О’Кэрролл, этнический ирландец. И как это понимать? Впрочем, для начала.

– Знаете, Дональд, я вот никак не могу вспомнить, почему у вас в комнате перед моим отбытием потолок был розового цвета?

– Белого, – понимающе улыбнулся ирландец. – Белого. А до того – голубого. Там, на трещине, даже старая краска была видна.

– Действительно, голубого. Ну, здравствуй, Цезарь Соломоныч!

Когда закончились взаимные обнимания с хлопаньем друг друга по спине (а здоровым лосем оказался Рабинович в этом теле) и совершенно дурацкими улыбками на лицах, Колесников махнул гостю рукой в сторону дивана и вызвал дежурного. Буквально через пять минут в огромной гостиной лучшего в гостинице номера, который единолично занимал Колесников, уже наблюдался завтрак на двоих. Все было сделано с такой скоростью, и притом настолько бесшумно, что Рабинович посмотрел на товарища с нескрываемым уважением.

– Лихо у тебя получается.

– Научишься строить студентов – армия пикником казаться будет. Тем более немецкая – как ни крути, а дисциплина здесь на высоте, – усмехнулся Колесников, разливая по рюмкам отличный французский коньяк. – Ну, давай.

– Вздрогнули! – Рабинович опрокинул в себя рюмку ароматного напитка, попробовать который в своем времени просто не имел шансов, крякнул от удовольствия и подцепил тонкими зубьями вилки кусок отменной буженины. – Ох, в грех вгоняешь, нам ведь свинину, сам знаешь, нельзя.

– Угу. Ты еще скажи, что никогда сало под водочку не наворачивал.

– То в прошлой жизни. А сейчас новая. Думал начать ее праведно… – Рабинович не выдержал и расхохотался. – Видел бы ты сейчас собственную рожу!

– Тьфу на тебя. Как ты сюда попал? И почему только сейчас?

– Откровенно? Не знаю. У аппаратуры разброс бешеный, могло и лет на десять в сторону откинуть, и в Австралии выбросить. А вообще. Может, лучше сначала?

– Давай.

– Ну, – Рабинович потер щеку, – ты отправился сюда, а я остался с твоим бездыханным телом. Точнее, тело-то жило, а вот мозг работать перестал. Вызвал врачей, сказал, мол, у тебя случился припадок, и ты потерял сознание. Увезли тебя обратно в больницу, и ты там ночью благополучно отбросил коньки.

– Выходит, я прав был?

– Насчет ремиссии? Да, прав. Ну а потом несколько дней наблюдал за тобой, здешним, это было интересно. До тех пор наблюдал, пока мир вокруг не стал меняться.

– Меняться?

– Ну да. Вдруг изменилось название некоторых улиц. Потом ни с того ни с сего оказалось, что один из наших общих знакомых, Филиппов, уже пять лет как в тюрьме…

– Туда ему и дорога. Стриг с заочников деньги всю жизнь. Стоп. Он ведь умер за полгода до меня!

– Вот именно. Потом изменились дома. Да много чего было. Понимаешь, ощущение, словно я в лодке, и она раскачивается, то туда, то обратно. Это не передать словами, просто мир поплыл и как будто не знал, каким он будет через минуту. Жутковатое ощущение. А потом меня вдруг перестали замечать, словно и нет никакого Рабиновича. И тут я испугался уже по-настоящему. Плюнул на все, залез в свой аппарат, а очнулся уж здесь. Подождал немного, освоился – ну и пошел к тебе.

– Это ты молодец, это ты правильно. Только слушай, почему ты, истинный еврей, оказался в теле ирландца? Они же вроде никаким боком.

– Открою тебе страшную тайну, – щеки Рабиновича порозовели, как-никак под разговор они рюмки по три уже употребили. Для здоровенного мужика ничто, как раз слегка кровь разогнать. – Чем истиннее еврей, тем меньше в нем еврейского. Ты в курсе, почему мы ведем родство по матери?

– Ну да. Оказавшийся на грани уничтожения народ, женщины которого рожают от победителей, потому что своих мужчин просто не осталось. При таких раскладах вести род по матери – единственная возможность сохранить самоидентификацию.

– Вот именно. И я не знаю, кем по национальности был мой предок и какие ветви были у его рода. Вот здесь и сейчас вижу, к примеру, ирландские…

Посмеялись, выпили еще. А потом Колесников вздохнул и сказал:

– Все это здорово, но лирикой сыт не будешь. У меня к тебе вопрос: чем планируешь заниматься дальше?

– Думаю, ты мне посоветуешь.

– Посоветую. Будешь гаулейтером Канады.

– Что? – Рабинович едва не подавился.

– То, что слышал. Благодаря знаниям О’Кэрролла ты в курсе местной обстановки, а значит, лучшую кандидатуру найти сложно. Опять же, у твоего… тела остались друзья и родственники, которым можно доверять. Стало быть, ты не один, а с командой. Естественно, сразу тебя на самый верх отправлять я не стану. Для начала устроишься в администрацию города. Через пару месяцев станешь бургомистром. Ну и за год дорастешь до высшего руководящего поста. Потом уж видно будет, так далеко не заглядываю.

– Но.

– Пустое, Соломоныч, справишься. У тебя получится.

Яблони в цвету – это волшебное и самую чуточку сюрреалистичное зрелище. Листвы еще нет – и только белые, совершенные в своей чистоте лепестки окружают дерево полупрозрачной белой дымкой. А осенью ветки согнутся под тяжестью плодов, и Хелен опять не будет знать, куда их девать…

Колесников никогда не уставал смотреть на цветущие яблони. Особенно когда только-только возвращался с моря – все же в глубине души он оставался, наверное, сугубо штатским и сухопутным человеком. Сам адмирал, правда, над столь высокими материями старался не думать, просто ему нравилось смотреть на цветущие яблони. Там, где он провел все последние десятилетия прошлой жизни, эти деревья практически не росли. Не выдерживали жалких пятидесяти градусов мороза, и все усилия селекционеров заметного результата не приносили. Редко-редко у кого выживали особо хладостойкие сорта, которые на зиму укутывали, чем только могли. Однако, несмотря на все ухищрения, эта пародия на дерево так и оставалась чем-то вроде низенького, кривого кустарника после того, как над ним поработали козы. И неудивительно, что ни красивых цветов, ни яблок по осени ждать не приходилось.

Зато в Германии с яблонями дело обстояло куда лучше. И, в отличие от русских пацанов, немецкие детишки чопорно проходили мимо, не устраивая налетов на чужие сады. Интересно даже, появлялись ли вообще в их головах подобные мысли? Скорее да, чем нет, но прусская система воспитания не давала им и тени шанса вылезти наружу. Так что, как подозревал Колесников, скорее всего единственным, кто будет ползать по веткам этих деревьев на зависть приятелям, окажется его собственный сын. Хелен, слава богу, русская и муштрой заниматься не собиралась, он – тем более. Вырастет раздолбаем, конечно, ну да и ладно. У ребенка должно быть детство, а все остальное привьет военное училище.

А вот и он, легок на помине. Идет карапуз с важным видом по дорожке в сопровождении няньки, этакой истинной фрау гренадерского роста и с классическим именем Марта. Стоило немалого труда внушить ей, что ребенка не надо строить, а надо только смотреть, чтобы он лишний раз не брякнулся и ничего себе не сломал, да еще чтобы был вовремя накормлен и помыт. Ибо у родителей на это времени не так много – отец постоянно на службе и дома с начала войны появляется раз в пару месяцев, а мать, светило журналистики, вся в работе. Ну, почти вся – через пару месяцев ее вольница закончится, и будет подготовка к рождению второго ребенка. Вот так-то, хе-хе, адмирал Лютьенс плодится и размножается!

– Гюнтер!

Хелен, чуть поправившаяся (пора, чего уж там), но ничуть не растерявшая красоты, выглядела радостно-удивленной и чуть смущенной. Совсем как девчонка… Все правильно, он ее не предупредил, решил, пускай будет сюрпризом. Легко, будто молодой лейтенант, Колесников подбежал к ней, подхватил на руки, закрутил. Хелен пискнула, сдернула с него фуражку, зарылась лицом в его волосы… Наверняка покраснела, Колесников этого не видел, но щекой чувствовал, как пылает ее кожа. Поразительно, она, когда они только познакомились, смущалась меньше, чем сейчас, хотя прожили вместе уже несколько лет и вот-вот будет очередное прибавление в семействе.

– Гюнтер. Соседи увидят. Марта.

– Да и идут они лесом, – настроение адмирала было великолепное, и ему сейчас хотелось наплевать на весь свет. – Лен, не становись немкой. Ты русская, и это звучит гордо!

Хелен чуть отстранилась, посмотрела на него с удивлением, но протестовать не стала. И когда он на руках занес ее в дом – тоже. И вообще, день замечательно начался и продолжился не хуже. Колесников был дома, и он был счастлив.

Вечером, когда дите уже спало, он сидел на мягком кожаном диване напротив пышущего ровным жаром и бросающего умиротворяющие блики живого огня камина и неспешно рассказывал о своих странствиях. Старался делать это весело и бодро, сглаживая острые углы, но получалось не всегда. Это докладывая командованию (ну, когда оно у него еще было) или ведя переговоры, он полностью контролировал свою речь, а дома, расслабившись, получалось не особенно. Хелен, полулежа, примостила голову у него на коленях и, казалось, дремала, но Колесников не сомневался – все слышит, все запоминает, это уже профессиональное. Как-то она призналась, что хочет написать книгу о своем адмирале. Колесников тогда рассмеялся, и сказал, что не против, но при условии, если книга выйдет после его смерти. Тогда она обиделась и назвала его дураком, но сейчас, похоже, до нее начало доходить, что в каждой шутке есть доля шутки.

– Гюнтер, – она прервала его на полуслове. – Я понимаю, ты не можешь сидеть в штабе, когда твои люди сражаются, но скажи… Неужели нельзя было обойтись без этой войны?

– Честно? – Колесников задумался на несколько секунд, потом вздохнул. – Нельзя. Потому что если не будет этой войны, следующая окажется последней. Вообще последней. Не останется никого и ничего. Поэтому лучше пускай они погибнут сейчас, чем мы потом. Я хочу, чтобы мои дети жили и были счастливы. Самому-то осталось не так много, на мой век хватит, но о вас я должен думать. Поэтому я обязан победить. Ты мне веришь?

– Верю.

По молчаливому согласию, больше они в тот вечер не разговаривали о войне, но Колесников понимал: Хелен права. Рано или поздно его удача может и закончиться, а значит, надо побыстрее завершать это мордобитие. И готовиться к следующему – японскую проблему еще никто не отменял.

А на следующий день случилось то, ради чего он, собственно, и прилетел в Берлин. ББГ, сиречь Большая Берлинская Говорильня. Собрание на высшем уровне, которое должно было решить, как действовать дальше и каким образом должен быть устроен мир после победы. В том, что они победят, ни у кого сомнений не было, а вот сколько сил для этого потребуется и, главное, что делать потом, мнений наблюдалось слишком много, и следовало решить все сейчас, чтобы позже не передраться уже между собой.

От Германии присутствовали все трое: Геринг, Роммель и Лютьенс. Из Москвы прилетели Сталин и Молотов. Муссолини явился в гордом одиночестве – хорошо понимал, что по сравнению с другими его вклад не столь уж и велик, поэтому не наглел. Он вообще был умной сволочью и знал, когда можно орать и строить из себя несгибаемого потомка римлян, а когда лучше помолчать. Хотя, конечно, действия итальянских моряков давали ему право на собственное мнение.

А вот остальных решили не приглашать. Сателлитов вроде Румынии или Венгрии потому, что от них ничего сейчас не зависело, а японцев… Ну, к ним у всех, кроме Италии, имелось негативное отношение, да и вообще, когда собираются взрослые, авторитетные люди, уличной шпане рядом делать нечего. Каким бы ни было у этой шпаны самомнение.

Вначале, разумеется, шло обсуждение происходящего на фронтах, поскольку ситуацией, как оказалось, владели не все. То есть немцы хорошо разбирались, что и где творится, все же все трое профессиональные военные. К тому же двое только-только с самой что ни на есть передовой. Сталин, как оказалось, тоже обладал четким пониманием нюансов происходящего. Как ни крути, он тоже имел определенный, пускай и не самый большой, личный опыт командования войсками, да и, в отличие от многих, никогда не переставал учиться.

Молотов в ситуации на фронтах разбирался не то чтобы хуже, а просто намного медленнее, чувствовался гражданский человек, однако при этом ум у него был цепкий, словно у бульдога, и спрашивать, если что-то не понимал, советский министр иностранных дел не стеснялся. Впрочем, ему простительно, работа дипломатов начинается чуть позже, когда замолкают пушки, желательно, оставаясь при этом наведенными на вражескую столицу.

Самым проблемным в очередной раз оказался Муссолини. Дуче был великолепный оратор, способный увлечь за собой массы людей, неплохой политик, но, как и многие гуманитарии, в вопросах реальной жизни частенько пасовал. И пришлось достаточно долго разжевывать ему элементарные вещи – как, что, где и почему. К концу этого действа Геринг задремал, Сталин сидел в кресле с непроницаемым лицом, крутя в пальцах незажженную трубку, Молотов (вот когда пригодилась выучка дипломата), казалось, вообще ни на что не обращал внимания, а непосредственный Роммель, на пару с Лютьенсом занимавшийся ликбезом, с трудом сдерживался от того, чтобы рассмеяться. У Колесникова происходящее вызвало острейший приступ дежа-вю, он будто воочию увидел себя в знакомой до боли аудитории, а перед собой студента-заочника, тупого и ничего не желающего знать, но заплатившего за обучение, а стало быть, не подлежащего отчислению. Картинка получилась настолько яркой, что даже страшно стало. Впрочем, наваждение длилось всего лишь миг, хотя и этого хватило, чтобы адмирала прошиб холодный пот.

Тем не менее, поговорка «терпение и труд все перетрут» оказалась справедлива и в этом случае. Пускай и с трудом, но до хитро спрятанного интеллекта дуче удалось довести если не нюансы, то хотя бы основные моменты происходящего. И, когда он уяснил, как развиваются события, то задал вполне логичный для дилетанта вопрос:

– Я так понимаю, что вы планируете развернуть масштабное сухопутное наступление? – и, дождавшись согласного кивка головы, продолжил: – Тогда зачем вам организовывать систему конвоев? Ведь можно было продолжать перебрасывать войска через Аляску. К тому же, насколько я понял, наш флот сейчас оказался надолго лишен возможности вести активные боевые действия, а у американцев, судя по вашему докладу, все еще имеется значительное количество легких сил – крейсеров, эсминцев… Как вы сможете обеспечить защиту судов?

Ну, понять интерес Муссолини сложности не представляло. Из используемых для перевозки войск транспортов почти четверть были итальянскими, и дуче совершенно не хотел терять людей и корабли. Колесников вздохнул:

– Вы не правы, герр Муссолини. Наш флот вполне боеспособен. Несмотря на то, что часть наиболее современных кораблей получила серьезные повреждения, мы сохранили не менее трех линкоров, которым сейчас требуется только профилактическое обслуживание, и авианосцы. И даже приумножили число авианесущих кораблей за счет трофеев, хотя на ремонт и освоение их уйдет определенное время. Конечно, противник имеет сейчас некоторое преимущество в легких кораблях, но, во-первых, у нас значительно больше субмарин, а во-вторых, устаревшие линкоры уцелели и не получили ни малейших повреждений. Для проводки конвоев мы изначально планировали использовать именно эти корабли. Вооружение и защита у них соответствуют нынешним требованиям, а высокая скорость не нужна вовсе. Все равно придется подстраиваться под возможности транспортов, скорость конвоя определяется скоростью самого тихоходного корабля. У американцев же не осталось ни крейсеров, ни авианосцев, быстро восстановить ударный флот они физически не в состоянии, и противопоставить нашему антиквариату им просто нечего.

Дуче покивал и глубокомысленно изрек:

– Но вы так и не объяснили мне по поводу северного маршрута…

И тут Роммель взорвался. Пожалуй, единственное, что он ненавидел всеми фибрами души, это некомпетентность. Резко встав, он подошел к карте, ткнул в нее пальцем и аккуратным, ухоженным ногтем чиркнул по Аляске и Канаде сверху вниз, так, что на плотной бумаге остался след:

– Да потому, черт побери, что в этой проклятой Канаде и на этой недоделанной Аляске нет дорог! Хуже, чем в России! Начинается весна, мы там угробим всю технику, а что не развалится, то само встанет. Ресурс двигателей и гусениц – вы такое слово слышали?

Он еще что-то рычал, и смотрелось это донельзя комично, поскольку худой немец ухитрялся буквально нависать над куда более крупным Муссолини. Однако тот, очевидно, не привыкший, что на него могут так наезжать, разом стушевался. Здесь не митинг, злорадно подумал адмирал. Здесь равные собрались, и ты отнюдь не самая крупная лягушка в нашей луже, поэтому не лезь в то, что тебя не касается. Эх! Как бы проще было, если впихнуть вместо тебя… ну, хотя бы Боргезе. Ничего сложного, автомобильная катастрофа, например. У его, Колесникова, диверсантов получится запросто. Или переговорить со Шнайдером. Муссолини любит летать, самолетом управляет лично, но пилот он так себе, и сбить его не сложно, опыт имеется. Хотя нет, возникнут лишние вопросы, упавший в реку автомобиль надежнее. А дальше дело техники. Боргезе популярен сейчас. Профессионал, герой войны. Но – нельзя, слишком уж новоиспеченный командующий флотом непредсказуем в плане политики, убежденный фашист, причем из радикальных. Нельзя таких на главные роли, никак нельзя. Так что придется и дальше мучиться с бывшим коммунистом Муссолини, на него хотя бы, случись нужда, можно давить.

Роммель исходил ядом, Муссолини обтекал, Колесников наблюдал за ними обоими и, пользуясь стратегически выгодной позицией, присматривал за остальными. В очередной раз не подвел многолетний преподавательский опыт, сел так, что мог без усилий, даже не поворачивая лишний раз головы, видеть все, что происходит в кабинете. Реакция окружающих на происходящее его весьма интересовала.

Геринг проснулся, смотрел на происходящее без особого интереса и как-то вяло. Ну и ничего удивительного – при всех своих достоинствах герой минувшей войны обладал одним жутким недостатком. Наркотиками баловался, об этом Колесникову уже докладывали, если конкретно, морфием. Как привык его использовать после ранения – так и все. Правда, мозги ухитрялся не глушить, оставаясь адекватным, но перепады настроения и периодическая сонливость были его постоянными спутниками. Паршиво, как справиться с этой проблемой, Колесников пока не знал и смещать Геринга тоже не хотел. Взаимное уважение – оно дорогого стоит, да и многие вопросы толстый ас решал воистину мастерски.

Сталин продолжал крутить в руках трубку. Усмешка… Да, усмешка была, но рассмотреть ее было очень сложно, разве что если специально приглядываться. Густые усы, помимо прочего, еще и неплохо скрывали мимику. Однако то, что происходящее его забавляло, Колесников понял. И пассаж про русские дороги великого диктатора, похоже, совершенно не задел. А вот Молотов по-прежнему сидел, будто аршин проглотил. Лицо опытного дипломата оставалось бесстрастным, но чем дальше, тем сильнее казалось адмиралу, что глава советского внешнеполитического ведомства испытывает к происходящему некоторую брезгливость. Пожалуй, Роммель и впрямь перегнул палку, надо заканчивать этот балаган.

– Хватит, Эрвин.

Сказал это Лютьенс негромко, но очень удачно выбрав момент. Пауза, когда генерал набирал воздуха для новой порции нелицеприятных слов, казалась заполненной невероятной тишиной, будь здесь мухи, слышно было бы, наверное, каждый взмах их крыльев. И неудивительно, что голос адмирала, спокойный и чуть усталый, прозвучал не хуже грома среди ясного неба. Роммель замер с полуоткрытым ртом, внимание всех остальных моментально переключилось на Колесникова.

– Господа… и товарищи, прошу извинить меня за несдержанность. – Вообще, несдержанность проявил Роммель, но если уж переключать внимание на себя, то полностью. – Просто я считаю, что хватит нам ругаться по мелочам, когда необходимо решать глобальные проблемы. А потому всем предлагаю сесть и успокоиться. Эрвин, пожалуйста, перестань давить на нашего коллегу. В конце концов, он не обязан знать, сколько километров и какой танк, сделанный не в Италии, пройдет без ремонта.

Вот что-что, а быстро соображать Роммель умел. Вздохнул глубоко, успокаиваясь, сел в свое кресло и уже оттуда сказал абсолютно ровным голосом:

– Извините.

– Герр. Простите, сеньор Муссолини. Прошу еще раз извинить нас, но вы и в самом деле проявляете некомпетентность по ряду вопросов. Если вы в силу каких-либо причин не можете провести оценку ситуации, можете возить с собой консультанта. Думаю, никто не будет против.

Вот так, и придраться формально не к чему, и намек, кто спровоцировал абсолютно безобразную сцену, прозвучал. Муссолини, скрипнув зубами, ничего не ответил, остальные тоже промолчали. Все правильно поняли, значит, и не возражают, что радует. Колесников усмехнулся про себя – как ни крути, собравшиеся здесь – прагматики, умеющие выделять основное и подчинять эмоции интересам своих стран, а значит, пока не передерутся. Муссолини оказался неплохим индикатором. Ну а раз так, то можно приступать.

Свой с Роммелем план он излагал в общих чертах, без лишней детализации. Действительно, зачем разжевывать каждую гайку? Собравшиеся здесь и впрямь не обязаны досконально знать все технические и организационные нюансы. Чтобы учесть все мелочи, есть Генеральный Штаб, в котором сидят люди, чьей обязанностью и является предусматривать все мыслимые и немыслимые варианты. Сейчас главное – договориться о принципиальной стратегии, а дальше уже можно работать.

И, в целом, у него получилось. Конечно, вести презентацию с помощью фильмоскопа не столь удобно, как используя компьютер, но здесь и сейчас, когда даже технические расчеты высшей сложности вели с помощью логарифмических линеек, харчами перебирать не приходилось. Тем более, что к подаче материалов по принципу слайд-шоу здесь привыкнуть не успели – если и был новатор, который подобное делал, то Колесников, во всяком случае, ничего о нем не знал. А потому тот же Муссолини больше интересовался не планом, а техникой его подачи, и в результате не лез в то, во что не просят. Геринг был в курсе, как раз с ним-то и обсуждалось уже, так что он со спокойной душой вновь погрузился в полудрему. Фактически презентацию, точнее, ее военную часть, делали для Сталина – Молотов в таких делах уж точно был не копенгаген. Судя по выражению лица советского лидера, он был доволен услышанным. И заговорил почти сразу после того, как адмирал закончил.

– Вы знаете, – грузинский акцент в его голосе совершенно не чувствовался, – я уже слышал это.

Колесников удивленно поднял брови, Роммель повторил его движение, но чуть более вяло – выбросил, небось, недельный запас эмоций на Муссолини. Сталин выдержал паузу, он вообще любил театральные эффекты, и пояснил:

– В Советском Союзе тоже есть Генеральный Штаб. Вчера, перед вылетом в Берлин, товарищ Жуков представил мне выкладки своих аналитиков. Они, конечно, несколько отличаются от ваших планов в деталях, но в целом совпадают. Красиво, признаю, но вы уверены, товарищ Лютьенс, что справитесь?

– Мы хорошие военные, – усмехнулся адмирал. – В этом уже многим пришлось убедиться.

– Верю. А что дальше?

Как будто ты сам не знаешь, что, – подумал Колесников. И то сказать, обсуждали-то вместе, и убедить его тогда стоило немалых усилий. Впрочем, Сталин – гениальный актер, великолепно чувствующий момент. И то, что он сказал, фактически провоцировало дополнительные объяснения. Те, что должны были довести расклады до Муссолини, Роммеля и Геринга. Ну, он и объяснил.

Когда адмирал закончил, в кабинете повисла тишина, настолько плотная, что, казалось, нарушать ее кощунство само по себе. Сталин смотрел молча – ну, он умел делать непроницаемое лицо. Молотов сохранял бесстрастность, точнее, восстановил ее, а то в первый момент от удивления даже рот приоткрыл. Муссолини вел себя примерно так же. Самым удивленным выглядел Роммель, а вот Геринг, похоже, ожидал чего-то неожиданного и лишь задумчиво кивал. Он же и задал вопрос:

– А зачем? Я считаю, проще решить проблему чисто военными методами.

– Перспективы разные, – вздохнул Колесников и вновь пустился в объяснения. И когда закончил, понял – он снова победил.

– Ну, я считаю, раз наш лучший специалист по решению нерешаемых вопросов готов так рисковать… Я поддерживаю, – Сталин покрутил в руках трубку, роль свою он играл великолепно. Молотов за его спиной только кивнул – ну да, этот против шефа не пойдет.

– Рискованно, – протянул Муссолини. – Я против.

– Да, рискованно. Но на моей памяти адмирал ни разу не ошибался, – поддержал товарища Роммель, хотя именно его противодействия Колесников опасался более всего. Но, несмотря на излишнюю прямоту своего военного мышления, Лис Пустыни ценил дружбу и тем, кого уважал, доверял не задумываясь.

– Я тоже согласен, – медленно кивнул Геринг. – Мы ничем не рискуем и ничего не теряем при любых раскладах, зато в случае удачи можем сохранить тысячи жизней наших людей. Получится – хорошо, нет – ну, значит, будем воевать дальше. Но вам, Гюнтер, придется постараться.

– Вы знаете, я умею вести переговоры, – усмехнулся адмирал. От его улыбки Муссолини передернуло. – А если все же не получится, то мы проводим следующий этап и повторяем попытку, но на более жестких условиях.

– Вы оптимист. Впрочем, в любом случае мы ничего не теряем. Я поддерживаю ваш план.

Молотов вновь, не проронив ни слова, согласно кивнул – ну, кто бы сомневался. Оставался Муссолини, но дуче на этот раз не стал дергаться. Во-первых, участие Италии предполагалось минимальным, во-вторых, он понимал, что сейчас оно и вовсе не принципиальное, справятся, если что, и без него, ну и, в-третьих, Муссолини все еще выглядел помятым после скандала с Роммелем. И в результате все прошло даже легче, чем изначально предполагал Колесников. А к возу, который он уже и без того тянул на своих плечах, добавилась еще одна тележка…

В следующий раз он встретился со Сталиным через неделю, когда прилетел в Москву согласовывать детали с советским Генеральным Штабом. Прилетел лично, потому как Георгий Константинович Жуков, заправляющий в сем учреждении, ухитрился довести до белого каления прилетевшего двумя днями раньше Гальдера. Откровенно говоря, Колесникову Гальдер не нравился, но как генштабист генерал-полковник был вполне грамотен. Однако, похоже, не нравился немецкий генерал и Жукову. Результат оказался вполне закономерен – два генерала переругались, а так как Жуков обладал, помимо тяжелого характера, непрошибаемым упрямством, Гальдеру пришлось туго. Настолько туго, что он вынужден был связаться с Берлином. Роммель уже улетел в Галифакс, пришлось Колесникову отдуваться самому. Хорошо еще привычка держать наготове истребитель никуда не делась, и вскоре «сто десятый» уже приземлялся на знакомом аэродроме.

К удивлению Колесникова, все вопросы им удалось решить буквально в течение дня. Жуков, что бы ни писали про него впоследствии, оказался вполне нормальным мужиком с глазами человека, привыкшего посылать на смерть, но и готового вести на нее за собой. Грамотным военным с чувством юмора и отсутствием пиетета перед тем, кто его оппонент. Может, при Сталине он вел себя иначе, но перед чужим, да еще и флотским главнокомандующим в струнку тянуться не собирался. Однако при этом, если видел серьезное обоснование того или иного решения, не отвергал его с ходу, а серьезно рассматривал. Ну а что малость хамоватый и матерщинник, так Колесников умел не хуже. В результате к дверям кабинета, за которыми эти двое спорили, даже близко подойти никто не решался. Кто-то даже пустил слух, что они тряслись от воплей. Так это или не так, история умалчивает, но к вечеру все вопросы были решены, приведены к общему знаменателю и отмечены совместным ужином. Глаза истинного пруссака Гальдера на лоб полезли, однако комментировать он не рискнул. И, кстати, приглашен не был.

А поздно вечером за Колесниковым пришла машина, которая отвезла его на дачу Сталина. И, что характерно, на даче этой никого, кроме внешнего кольца охраны, не было, даже от машины адмирала никто не провожал, из чего он сделал вывод, что ожидается приватный разговор нереального уровня секретности. Верный вывод, как показали дальнейшие события.

– Здравствуйте, Иван Павлович, проходите, – Сталин не только изображал радушного хозяина, но и, подобно многим кавказцам, действительно был им. – Ужин не предлагаю, вы ведь уже потрапезничали с Георгием Константиновичем, но, думаю, от чашки чая не откажетесь?

Учитывая, что упомянутый напиток вместе с бутербродами, печеньем, конфетами и прочей мелочевкой находился уже на столе, вариант с отказом не рассматривался изначально. А слова Сталина – это даже не намек, а открытым текстом: мол, знаю я, и чем вы занимались, и о чем говорили. Ну, это о Сталине говорило разве что хорошее, поскольку означало, что он как минимум умеет собирать информацию и работать с ней. Ну, впрочем, Колесников это и без того знал.

– Благодарю, – адмирал сел на предложенный стул, не чинясь, налил себе ароматного напитка, попробовал. – У вас знают толк в чае…

– Это точно, – Сталин сел напротив, налил себе, несколько секунд рассматривал Колесникова в упор. В свое время адмирал много читал о якобы присущих взгляду вождя гипнотических свойствах, но ни при предыдущих встречах, ни сейчас почему– то ничего особенного не чувствовал. Скорее всего, потому, что не боялся. Да Сталин, впрочем, и не пытался его пугать, ибо понимал, что давить, да еще так по-детски, на союзника и фактически правителя немаленькой державы глупо. Скорее всего, он просто задумался.

Наконец, видимо, решив для себя что-то, он вздохнул и спросил:

– Иван Павлович, вы, наверное, понимаете, что я пригласил вас не просто так?

– Естественно, – усмехнулся Колесников. – Я, конечно, красавец, но вы в любовании мужчинами замечены не были.

Сталин несколько секунд сидел, озадаченно переваривая услышанное, а потом рассмеялся, причем абсолютно искренне. Колесников мысленно вытер пот со лба. Рисковал, шутку Сталин мог и не понять и обидеться, а это чревато, но зато сейчас получилось одной фразой разрядить обстановку.

– Знаете, вы меня удивляете, – отсмеявшись и вытирая выступившие в уголках глаз слезы, Сталин перестал быть похожим на памятник самому себе. Человечнее он сейчас выглядел, иначе и не скажешь.

– Я многих удивляю, Иосиф Виссарионович.

– Ну да, британцев вон тоже удивили… Ладно, тогда перейдем к делу, если вы не против.

– Совершенно не против, – кивнул адмирал и снова отхлебнул чая. Сталин усмехнулся чуть печально:

– Помнится, вы рассказывали мне, когда я умру…

– И тогда же сказал, что, возможно, это и не будет соответствовать истине. Не будет большой войны и нервного перенапряжения, а значит, вполне может не случиться и инсульта. Или инфаркта – честное слово, не помню, что тогда произошло.

– Пустое, – Сталин махнул рукой. – Пара лет туда, пара лет обратно. Я хорошо понимаю, что мы не молодеем, и рано или поздно все придет к логическому завершению.

– Ну, тут уж я ничем не могу помочь, – развел руками Колесников.

– Я понимаю. И потому хочу спросить. Как, по-вашему, почему в той истории, которая… случилась у вас, все пошло прахом? Почему рухнула страна?

– По-моему? Да потому, что вы не оставили позади себя преемника, обладающего вашим авторитетом и четко понимающего, что делать дальше. Может, не только из-за этого, но вы хотели мое мнение – и вот вам оно.

– И кто мог бы… занять мое место? – вроде бы внешне ничего не изменилось, однако взгляд Сталина вдруг резко стал острым и… опасным. Похоже, он этим вопросом хотел выяснить, не представляет ли Колесников, помимо прочего, интересы какой-нибудь группировки. Партийной, околопартийной или совсем не партийной. Колесников мысленно усмехнулся. Нет, в эту грязь он не полезет. Идеи, конечно, были, но – на фиг, на фиг, сейчас одним неосторожным словом можно разрушить все, уничтожив имеющийся кредит доверия.

А с другой стороны, и в безразличие играть не стоило. Диктатор умный и осторожный человек, игру раскусит «на раз». По сравнению с ним покойный Гитлер выглядел откровенно безобидным. Так что собраться, выдержать (но не передержать) паузу и ответить максимально честно, завуалировав намек ничего не значащей фразой, которая, будем надеяться, отложится в подсознании собеседника.

– Не знаю. У вас хорошие помощники, но они именно помощники. И, как показало будущее, на самостоятельные действия вряд ли способны. Хрущев разделался с ними достаточно легко. Он, конечно, не светоч мысли, но и решительности, и инициативы ему хватило. При всех его загибах он оказался более приспособлен к руководству державой, чем ваши соратники.

Сталин задумчиво молчал, теребя прокуренный ус. Потом нахмурился:

– Так что мне, Хрущева назначать?

– Зачем? Я не знаю вашего реального окружения, не знаю, кто у вас есть в резерве. Откровенно говоря, будь среди ваших людей, к примеру, такой человек, как Чкалов, я поставил бы на него, не задумываясь. Храбр, решителен, умеет мгновенно принимать решения… Умел.

– Да, умел, – вздохнул Сталин. – Умел. Честно говоря, я намерен был его продвигать, но не судьба. Скажите, а что вы думаете о… моих детях?

– Во-первых, не факт, что их нормально воспримет Политбюро. Сразу начнутся вопли про то, что вы пытаетесь основать собственную династию.

Точнее, не сразу, но как только вы умрете, начнутся, и мальчишек съедят с костями. А во-вторых, вряд ли они способны занять ваше место просто исходя из личных качеств. Яков храбрый офицер, но если он к такому возрасту не поднялся выше старшего лейтенанта, значит, особыми талантами не блещет. Или просто не карьерист, не хватает ему самолюбия, что для лидера тоже плохо. Он, конечно, не дурак, в артиллерию берут умных, но этого недостаточно. В эпоху перемен средненький лидер не потянет страну. Я, конечно, могу ошибаться, но с моей колокольни видится именно так. Василий же хороший пилот, но характером откровенно слаб, это уже было, я вам рассказывал.

– Да, рассказывали… Я даже приказал его не продвигать – пускай летает. Эх, будь жив Валерий.

Они помолчали несколько секунд, потом Сталин неторопливо встал и вышел из кабинета, чтобы минуту спустя вернуться с двумя бокалами и бутылкой коньяка. Армянского – но от того, который адмиралу приходилось пить раньше, он отличался, как небо от придорожной грязи.

– Любимый сорт Черчилля, – пояснил Сталин, видя, как изменилось выражение на лице Колесникова.

– Ну да, толстяк знал толк в хороших напитках, – кивнул адмирал. – А вы знаете, думается мне, есть и еще одна важная причина, из-за которой в будущем все вот так пошло прахом. Хотя я, конечно, могу ошибаться.

– И какая же? – с интересом спросил Сталин.

– Я уже говорил – вы тянете все сами, опираясь на относительно небольшую группу людей. А вот на местах тех, кому можно безоговорочно доверять, у вас нет. Нет того, что просто обязано быть у серьезного государства – аристократии.

– Чего-о? – вот сейчас Сталин был удивлен уже по-настоящему.

– Аристократии. Только не той, что на балах вальсирует, а той, что готова при нужде шагнуть из министерского кресла в грязный окоп, комбатом, или на мостик корабля, под вражеские снаряды. Когда людей, ставящих интересы государства выше личных, в достатке и люди эти имеют достаточно широкий кругозор, чтобы реально оценивать ситуацию, государство становится намного устойчивее.

– Звучит логично. И где я таких возьму?

– Таких не берут – таких воспитывают. Кое– кто, правда, остался вам в наследство от Империи. И не смотрите на меня удивленно. Что, Крылов или Карбышев – не аристократия? Они ведь пошли на службу большевикам потому, что ставят Россию выше, чем собственные интересы. Есть и те, кто до высот не дотянул, но, в конце концов, человек, которому можно приказать «стоять и умирать», и быть уверенным, что он выполнит приказ, и пока он жив, враг не пройдет, тоже кое-чего стоит. Или я ошибаюсь?

– Звучит логично, – задумчиво повторил Сталин.

– Ну так вот. И сейчас воспитать новую аристократию вполне возможно. Есть ресурсы, есть время… Есть люди, а это главное. Лейтенант из окопа, я считаю, куда предпочтительнее студента, которому только поумничать да девок потискать.

– Ну, девок лейтенанты тискают не хуже, – рассмеялся в желтые, прокуренные усы диктатор.

– Ну, так это и хорошо. Значит, следующее поколение будет сильным и здоровым. Но я не шучу. В конце концов, большинство аристократических родов основали именно воины, так почему бы и не восстановить традицию? Главное, не загнать идею в откровенный маразм.

– Мы… подумаем, над вашим предложением, Иван Павлович.

Общались они еще несколько часов, обсудив кучу вопросов, но к этой теме более не возвращались. И на следующее утро Колесников улетел в Берлин, радуясь, что не сам пилотирует самолет (хотя умел, научился, нагло воспользовавшись служебным положением), а расположился на месте бортстрелка. Там хотя бы имелся шанс выспаться.

Наступление началось одновременно по нескольким направлениям. Танковые колонны с идущей позади пехотой, посаженной на бронетранспортеры, привезенные с собой или реквизированные у местных грузовики и легковые автомобили, да и вообще все, что могло ездить, двинулись синхронно, как на учениях. Не зря же весь последний год перед войной тренировались буквально до упаду. Учения шли практически непрерывно, одно за другим. Немцы и русские проводили их как сами по себе, так и по отдельности, причем в последнем случае русские часто приглашали к себе немецких инструкторов. Пренебрегать опытом самой победоносной армии мира не стоило, тем более что немцы, изрядно тем, с какой легкостью вылетали из ее рядов слишком рьяные поборники национальной исключительности (на пенсию, естественно, или просто в отставку, в конце концов, они еще ничего запредельного натворить не успели), шли навстречу. Все очень хорошо понимали, что завтра этим солдатам вместе идти в бой, и от того, насколько будет налажено взаимодействие, как быстро немцы, случись нужда, поддержат русских, и наоборот, зависели шансы выжить. Неудивительно, что получившийся результат на две головы превосходил только что мобилизованных и спешно обученных американских вояк.

Оборону американцев взломать удалось поразительно быстро. Она была построена по очаговому принципу, что, в общем-то, выглядело достаточно логично. Огромную северную границу полностью перекрыть не получилось бы при всем желании, даже размазывая армейские части, как масло по батону. Поэтому американцы оседлали дороги в направлении наиболее вероятного удара и принялись честно ждать, когда солдаты Альянса сами полезут под прицел.

Как показывает практика любой войны, пренебрежительно относиться к врагу крайне недальновидно и, вдобавок, чрезвычайно вредно для здоровья. Данный случай исключением не был, поскольку имеющие немалый опыт боев в Европе немцы и оказавшиеся весьма способными учениками (а в чем-то и учителями, с множеством теоретических наработок, опробованных не так давно на японцах) русские активно использовали главное преимущество своих механизированных соединений – их огромную мобильность. И тут же выяснилось, что наспех возведенная стационарная оборона не столь эффективна, как считали американские генералы. Во всяком случае, когда ее держат солдаты без боевого опыта.

В лоб американские позиции штурмовали очень редко, только когда и впрямь не оставалось выхода. Кстати, для обороняющихся оказалось шоком, что ни великолепно зарекомендовавшие себя в боях с японцами тридцатисемимиллиметровые противотанковые орудия, ни их более мощные пятидесятисеми– и семидесятишестимиллиметровые собратья, здесь не котировались. Последнее было по-настоящему обидно, эти орудия только-только и в крайне ограниченных количествах поступили в войска, на них возлагались серьезные надежды. Вот только советские танки имели броню в сто двадцать миллиметров и орудия, способные без особых усилий расстреливать укрепления противника с пары километров, находясь в недосягаемости для ответного огня. Снаряды калибром почти пять дюймов разносили американские укрепления в клочья.

Однако то все же были исключения из правил. Танковые клинья Рокоссовского и Роммеля (оба друг друга недолюбливали, но при этом взаимодействовали крайне эффективно) уверенно продвигались вперед, обходя узлы обороны и блокируя их. Серьезной ошибкой американцев при этом оказался расчет на подвоз по все тем же дорогам подкреплений и провизии. Снарядов и патронов, как правило, хватало, но когда в осажденной крепости нет продуктов и воды, а дороги перекрыты, долго она не продержится. А Т-34, словно не замечая бездорожья, легко обходили американские укрепления, да и новые немецкие танки, оснащенные, по русскому опыту, более широкими гусеницами, от них не отставали.

Война стремительно приобретала маневренный характер. Ставшие привычными в прошлую Мировую войну окопы, равно как и иные земляные укрепления, успешно применявшиеся американцами в конфликте Севера с Югом, в этой ситуации перестали быть панацеей, способной сдержать наступающих. Возникла реальная угроза прорыва танковых соединений Альянса к промышленным центрам США, которые и без того никак не могли оправиться от продолжающихся бомбардировок. Это становилось уже реально опасным.

Американцы встревожились и попытались дать генеральное сражение, рассчитывая на свое численное преимущество. Действительно, заводы, клепающие танки, работали в три смены и бронированных гробов настроили вроде бы немало. Как вскоре убедились танкисты, это и впрямь были гробы.

Однако все же у американцев хватило мозгов на то, чтобы вначале попробовать свои возможности на чем-то полегче, чем основные силы Альянса. Для этого была выбрана сводная танковая группа генерала Ротмистрова, прорвавшаяся дальше всех и оказавшаяся в отрыве от других соединений. В лобовом бою сошлись Т-34 разных модификаций, Pz-IV и новейшие ИСы с одной стороны и впятеро превосходящие их числом «Стюарты», «Гранты» и «Шерманы» с другой. Последние только-только начали поступать в войска, считались пока секретными и в боях до сих пор участия не принимали. Интересно даже, что бы сказали американские военные, если бы узнали, что чертежи этих танков появились в Германии и СССР еще до того, как первая серийная машина вышла из заводских ворот. Скорее всего, ничего цензурного, однако надо отдать должное безвестным разведчикам, они не только пересняли секретную документацию, но и смогли это сделать незаметно.

Помимо этого, у американцев оказалось еще пара десятков тяжелых М6 и столько же экспериментальных «Першингов», которые они свели в отдельную ударную группу, а всего они успели подготовить к сражению более тысячи двухсот машин. Внушительная сила, учитывая, что советских и немецких танков в том сражении участвовало всего около двухсот пятидесяти штук.

Сражение началось на редкость спонтанно и неожиданно для обеих сторон. Все потому, что разведданных из-за неустойчивой связи Ротмистров вовремя получить не успел, да и, откровенно говоря, с ними вообще оказалась проблема. Третий день низкая облачность и дождь затрудняли работу авиации, поэтому аэрофотосъемку провести толком не получалось. К тому же работа самолетов-разведчиков в этой войне оказалась на редкость сложной. Американские летчики боролись за свое небо отчаянно, компенсируя меньший опыт численным преимуществом, а потому бои шли с переменным успехом. Вот и получилось, что появление американских танков, да еще в таком количестве, стало для советского генерала серьезной неожиданностью.

Американцы оказались не в лучшем положении. К темпам продвижения советских танков они еще не приспособились, и в результате встретились с ними в походных колоннах на полста километров раньше, чем планировалось. Естественно, все первоначальные планы разом ушли псу под хвост, и столкновение авангардов произошло в лесистой местности, при ограниченной видимости и на сравнительно малых дистанциях. Последнее было выгодно, скорее, американцам, но использовать свое преимущество они не успели – танкисты Ротмистрова, не забывающие, что идут по вражеской территории, а потому сохраняющие осторожность, все же обнаружили их первыми и первыми же нанесли удар.

Около сорока «Грантов» сгорели, не успев ничего предпринять, когда из мелковатого сырого леса, как спички ломая деревья, выскочили им во фланг полтора десятка тридцатьчетверок. Узкая дорога, паршивая маневренность и слабый грунт вокруг – что еще нужно русским танкам для того, чтобы зажать противника? По раскисшей почве Т-34 шли, почти не снижая скорости, и легко поражали американские танки в слабо защищенные борта. Впрочем, их длинноствольные трехдюймовки и жалкие пятьдесят семь миллиметров лобовой брони американских танков с такой дистанции проткнули бы насквозь, а целиться в громоздкие и высокие трехъярусные машины было одно удовольствие.

Американцы в панику не ударились, но управление соединением было потеряно моментально. Головной и замыкающий танки загорелись в первые секунды боя, наглухо заткнув дорогу и лишив остальные машины возможности маневрировать, а многих и использовать свое основное вооружение. Тот, кто командовал русскими танками, неплохо знал свое дело, атаковав американцев с левого фланга, тогда как спонсоны с орудиями располагались у их танков справа. Попытки же съехать с насыпи заканчивались лишь тем, что «Гранты» наглухо застревали. И кто-то в результате пытался принять бой на невыгодных условиях, кто-то в спешке покидал свои машины и бросался прочь, что выглядело в такой ситуации самым разумным. Пехота, следовавшая за танками на бронетранспортерах, попыталась организовать оборону, но в результате вместо помощи своим избиваемым танкистам привлекли внимание советских. Несколько Т-34 перенесли огонь на них, и тут же выяснилось, что защита что колесных «скауткаров», что полугусеничных М2 против русских орудий не более чем фикция. Бронетранспортеры разлетались в клочья от первого же попадания, а толку от их «браунингов» в бою с современными танками не было вовсе. Впрочем, само наличие американской пехоты несколько затормозило советских танкистов, предпочитающих расстреливать их издали. Так продолжалось минут пять, пока не подошла немного отставшая советская пехота, после чего, при ее поддержке, тридцатьчетверки вновь ринулись в атаку и окончательно уничтожили американскую колонну, втоптав в землю тех, кто еще пытался обороняться.

Разгром был полный. Победителям, имеющим в пассиве восемь раненых и ни одного убитого, в скоротечном бою достались, в числе прочего, даже два брошенных американцами танка, но это были мелочи. Больше времени затратили на то, чтобы спихнуть горящие остовы американских танков и бронетранспортеров в сторону, однако и с этой задачей справились успешно, как раз к тому моменту, когда из-за поворота выскочила вторая колонна янки.

Сложно сказать, какие чувства испытывали американские танкисты, обнаружив перед собой русских. Вряд ли хорошие, вот только поделиться своими мыслями на этот счет не успели. Идущий по дороге ИС в упор всадил стодвадцатидвухмиллиметровый бронебойный снаряд прямо в головной «Шерман», а уж стальная, начиненная первосортной взрывчаткой дура свое дело знала. Она не просто пробила сравнительно тонкую, даже тоньше, чем у «Гранта», двухдюймовую броню, которую не спасли даже рациональные углы наклона. От удара литой корпус треснул и развалился пополам. Снаряд не взорвался, даже попав в двигатель, и искореженный четырехсотсильный агрегат от удара полетел в одну сторону, а изменивший свою траекторию снаряд – в другую. Грохнул он уже над лесом, щедро осыпав ни в чем неповинные деревья веером крупных, иззубренных осколков, а двигатель погибшего танка угодил точно в белую звезду на лобовой броне второго «Шермана», заставив боевую машину загудеть, словно колокол.

К чести американских танкистов, даже несмотря на жестокую контузию, они успели произвести ответный выстрел. Мощное орудие советского тяжелого танка обладало серьезным недостатком в виде раздельного заряжания и, как следствие, низкого темпа стрельбы. Семидесятипятимиллиметровый бронебойный снаряд высек искры из стального лба советской машины, и… и, в общем– то, все. Пробить толстую, наклонную броню он оказался неспособен. Вновь глухо проревело орудие ИСа, буквально «сдув» американский танк с дороги, и избиение колонны продолжилось.

Следующие несколько часов столкновения между группой Ротмистрова и американцами продолжалось по одному и тому же сценарию. Вначале танкисты Альянса обнаруживали противника, а потом расстреливали его. При этом засекли их американцы первыми или обнаружили уже после начала боя, особой роли не играло. Да, на стороне янки была численность, но танки Ротмистрова оказались на поколение совершеннее, а люди заметно лучше обученными. И неудивительно, что на этом этапе боя армия США потеряла свыше двухсот танков и не менее двух дивизии пехоты. Правда, большая часть солдат не погибла, а просто разбежалась по окрестным лесам, но из активных действий эти деморализованные люди выбыли бесповоротно. Ротмистров лишился восьми танков, причем двух по техническим причинам, и около полусотни человек погибшими, захватив в качестве трофеев двенадцать американских танков и столько же бронетранспортеров. Ну и пленных свыше тысячи человек, что оказалось даже большей проблемой, чем собственные потери в людях – их же надо было охранять, плюс они снижали мобильность соединения. Однако настоящее веселье еще даже не начиналось, и каких оно достигнет масштабов, Ротмистров, не знающий численности противостоящего ему неприятеля, даже не догадывался.

Американцы, правда, тоже не представляли, с кем имеют дело. Во-первых, они сильно переоценили численность противостоящих им сил, а во– вторых, не успели сориентироваться в скорости их продвижения. Результат оказался закономерным. Когда группа Ротмистрова вырвалась из леса, ее ожидала не танково-артиллерийская засада, а еще не успевшие развернуться для атаки войска, немедленно попавшие под обстрел. И генерал Эйзенхауэр, решивший, что перед ним только авангард русских, немедленно начал контратаку. Вполне логичное решение – сбить противника с позиций до того, как к нему подошло подкрепление, и разгромить по частям, только вот сейчас оно обернулось катастрофой.

В прошлой истории нечто подобное случилось под Прохоровкой, когда советские танки понесли колоссальные потери, атакуя спокойно расстреливающие их с большой дистанции «тигры». Здесь Прохоровки не было, зато имелась четкая инструкция, как надо действовать в подобных ситуациях, и Ротмистрову даже пришлось одергивать лихую молодежь, опьяненную первым успехом и рвущуюся в бой по канонам прошлого десятилетия, броня на броню. Никаких встречных боев, зачем? Танки, что советские, что немецкие, вооружались трехдюймовыми орудиями с хорошей баллистикой, а немногочисленные ИСы несли куда более мощную артиллерию. И американские танки, изначально худшие, они расковыривали издали, там, где снаряды противника еще не могли причинить им серьезного ущерба.

И все равно, когда больше девятисот танков и почти столько же бронетранспортеров разом пришли в движение, зрелище получилось внушительное и жуткое. И, хотя потери они несли буквально с первых минут боя, шансы у американцев имелись. Прорваться сквозь огонь, сойтись на малую дистанцию, там, где орудия начинают пробивать броню в лоб или хотя бы в борт, и реализовать свое численное преимущество, все еще практически четырехкратное. Под той же Прохоровкой советские танкисты смогли, да и немцы не боялись, случись нужда, сходиться на пистолетный выстрел и идти на таран. А вот американцы не сумели. Для того, чтобы идти вперед, не имея способности достать врага и видя, как загораются соседние танки и в жарком бензиновом пламени страшно гибнут товарищи, зная, что в любой момент ты можешь стать следующим… Для этого нужно что-то большее, чем мужество, и у американских солдат, прямо из учебных частей брошенных в эту мясорубку, этого «чего-то» не хватило. Их потери нельзя было назвать смертельными, преодолев уже свыше половины разделяющего противников расстояния, они лишились всего около полутора сотен машин, но этого хватило. Американцы дрогнули, и то один, то другой, начали поворачивать, стараясь выбраться из творящегося вокруг ада, где дым от горящих танков затмевает солнце, а ветер разносит тошнотворный запах сгоревшего мяса. Не останавливало их даже то, что сейчас их снаряды уже доставали до противника и причиняли ему реальный ущерб, и тот факт, что огонь русских не прекращается, а поворачиваясь бортом, они становятся более уязвимы, со свистом пролетал мимо сознания. Прошло всего несколько минут, и эти маневры превратились в массовое бегство…

Получив доклад о результатах сражения, генерал-полковник Рокоссовский довольно кивнул. Первое по-настоящему серьезное противостояние с американской армией они выиграли, причем с минимальными потерями. При таком соотношении сил потерять сорок два танка – это меньше, чем ничто. Соотношение потерь один к десяти – так воевать можно, хотя, конечно, Ротмистрову повезло. Но повезло или нет, победа одержана, тактическая грамотность проявлена, а значит, нельзя скупиться на награды, которые, надо сказать, в последнее время приносили не только моральное удовлетворение, но и реальный материальный плюс.

Сравнительно молодой, ему не было еще пятидесяти, генерал начинал еще в царской армии, имел немалый опыт войн и понимал, что действовать надо быстро, закрепляя и развивая успех. Проблема же была в том, что наступление они начинали, имея минимальные резервы. Флот старался, перебрасывая войска, но все равно не мог обеспечить их достаточную концентрацию. Да и, откровенно говоря, новой техники, столь великолепно показавшей себя в боях, постоянно не хватало. Ее просто не успевали производить в нужном количестве.

Однако Константин Константинович умел находить выходы и из куда более сложных ситуаций. Помимо современных танков из Советского Союза не так давно доставили еще и три сотни БТ-7. Самые новые, что смогли наскрести, все с радиостанциями, на всех гусеницы с повышенным ресурсом. Все с бензиновыми двигателями – модификации с дизелями вроде тех, что стояли на Т-34, конечно, лучше, зато у этих не будет проблем с топливом. Америка – страна автомобилей, заправки на каждом углу, и бензин есть везде, в отличие от соляра. И вот теперь пришло их время.

Оправдывая свое название, быстроходные танки впервые использовались для того, что, собственно, и требовалось от них изначально. В сопровождении посаженной на грузовики пехоты они ринулись вперед, в прорыв, развивая успех и сминая не успевшие подготовиться к обороне американские гарнизоны. Наверное, их офицерам будет обидно узнать, что бьет их разработка американского же инженера, недооцененного на родине. Задача рискованная, конечно, но в случае успеха результат может оказаться внушительным, а при неудаче… Что же, устаревшие танки, конечно, жалко, но не более того. Это война.

Рокоссовский отдал приказ, потер виски и вновь склонился над картой. Его должность – это, конечно, большая честь, но и ответственность колоссальная. Тем более, Сталин в личной беседе не скрывал от него, что большие звезды в петлицах – аванс, который позволит уверенно держаться при общении с коллегами из Германии и Италии, и их придется отрабатывать. Ну что же, он и отрабатывал в поте лица. Поляк, из-за чего его не любили многие, и не только дома. Вон, Роммель хоть и не фашист, но поляков тоже не слишком жалует, от чего у командующих периодически возникают мелкие, но неприятные конфликты. Дворянин. «Бывший», как многие говорят, не понимая, что бывших дворян не бывает. Ты или всегда остаешься человеком чести, или готов бежать, плюнув на нее, а значит, на самом деле аристократом никогда и не был. Человек, сидевший в лагере – ну, этим никого не удивишь, куда неожиданней, что оправдали. И еще много чего, но не это главное.

Главное же, что он и впрямь был прирожденным полководцем, и даже сейчас, в условиях острой нехватки сил, выжал из ситуации все возможное и невозможное. В результате наступление Альянса там, где воевали в основном советские войска и советские командиры, а не помешанные на дисциплине немцы, остановилось значительно южнее, чем Генеральный Штаб мог предположить даже в самых смелых прогнозах. Танковые части не просто резали США на ломтики – они еще и дробили их в мелкие осколки, разрушали инфраструктуру, нарушали кооперацию между заводами, резко снижая эффективность работы американской военной промышленности. И паника, которая возникла среди американцев при виде танков, проносящихся через их маленькие городки, оказалась именно тем, что сейчас требовалось.

Командующий Советским экспедиционным корпусом не понимал одного – по какому принципу его выбрали. Он, конечно, как и все поляки, был достаточно высокого мнения о себе, но при этом, будучи человеком умным, понимал, что запредельных достоинств, вот так, рывком поднимающих его над остальными, не имеет. Есть те, кто с профессиональной точки зрения не хуже и анкету имеет чище, однако выбрали именно его. Впрочем, так же непонятно выбирали и других, оказавшихся с ним. Того же Ротмистрова, ничем, по большому счету, не примечательного Панфилова, Черняховского, десантника Родимцева, геройствующего сейчас на западе, Ефремова… И почему внезапно оказались в опале куда более перспективные, такие, как Власов с Козловым? Почему вдруг лишился всех постов известный кремлевский шустрик Хрущев? На его вопрос мог бы ответить один немецкий адмирал, который обсуждал со Сталиным и тех, кто станет в перспективе героем, и тех, кто может оказаться предателем или просто неудачником. Вот только адмирал этот не без основания полагал, что не стоит никому знать нюансов, и Сталин в этом вопросе был с ним вполне согласен.

На фоне успешного наступления сухопутных войск действия флота выглядели несколько скромнее, нося, скорее, демонстративный характер.

Серьезных противников у объединенного флота, пускай и значительно ослабленного, в Атлантике не осталось, а потому часть кораблей занималась рутинной охраной на совесть заминированного Панамского канала, а часть была привлечена к проводке конвоев. Ну и три быстроходных линкора (два линкора и линейный крейсер, если быть точным, но данный факт никого сейчас не занимал) в сопровождении москитных сил вовсю резвились у побережья США, топя всех, кто не успел разбежаться. Ну и, естественно, ведя обстрелы побережья, правда, с осторожностью – нарваться на минное поле никому не хотелось.

Откровенно говоря, результаты подобных действий в лице потопленного и захваченного тоннажа и урона, нанесенного армии и промышленным объектам США, не окупали затраченного топлива, снарядов и ресурса механизмов. Впрочем, это было ясно с самого начала, Колесников даже посчитал убыток. Но операция продолжалась, и главная ее цель – не давать противнику спуска, отбить у него даже мысли о том, что можно попытаться выйти в море, была достигнута. А главное, эти действия окончательно сковали активность американского флота и отвлекли его внимание от конвоев. За все время в них были потеряны только два транспортных корабля, причем один из них погиб во время шторма. И сохраненные жизни матросов и солдат перевешивали деньги, затраченные на снаряды.

Американцы сопротивлялись, как могли, но из средств активного противодействия у них сейчас оставались разве что подводные лодки и самолеты. Первых отгоняли прочь эсминцы, хотя пару раз безрезультатные торпедные атаки все же были, а вторых удерживали на почтительном расстоянии самолеты «Цеппелина» и трех легких авианосцев, спешно достроенных в Германии и наконец-то введенных в строй. Да и не до морских дел было сейчас американским летчикам. После жестокого разгрома, в условиях непрекращающихся штурмовок аэродромов и ударов бомбардировщиков Альянса по авиационным заводам у них банально не хватало самолетов, и практически все они были задействованы в противостоянии на суше. Не имеющие опыта войны на своей территории, американцы метались, не могли наладить взаимодействие, в результате чего ситуация все более выходила из-под контроля. Так что серьезных авиаударов ждать не приходилось.

Конечно, сейчас не были бы лишними американские трофеи, взятые в предыдущем сражении, тем более, «Интрепид» достался немцам практически неповрежденным, однако Колесников настоял, чтобы трофеи были переданы Советскому Союзу. Во-первых, как он аргументировал, потому, что северный союзник понес основную тяжесть сражения, и это должно компенсироваться, а во-вторых, чтобы когда советский флот снова будет готов к активным действиям, Кузнецову не требовалось выпрашивать корабли взаймы, нарушая тем самым планы вынужденных отвлекаться на него союзников. Аргументы небесспорные, конечно, однако промышленность и так была загружена военными заказами, а потому ремонт и переоборудование трофеев оказывалось далеко в конце очереди. Ну а так все вопросы по кораблям, производству самолетов для них и обучению экипажей ложились на плечи Советского Союза, и серьезных возражений у соратников предложение адмирала не встретило. Так, поворчали немного для порядка, и все. Не нужны тебе эти корабли – да и бог с ними.

Откровенно говоря, основная причиной такого решения Колесникова была совсем иной. Он все еще не исключал конфликта между Германией и СССР – союзы имеют свойство распадаться. Ну а раз так, пускай в гипотетическом противостоянии у Сталина под рукой окажется на два аргумента больше, и это было озвучено в приватной беседе с ним. Ничего удивительного, что согласие Сталин дал мгновенно. Не факт, что пригодятся, скорее, наоборот – ну а вдруг?

Единственным, кто остался недоволен, был Муссолини, тоже от великого ума раззявивший рот на трофеи, но, учитывая, что его корабли в море не выйдут еще долго, ему отказали, пообещав взамен долю от взятого на континенте. Тем более, там итальянские войска худо-бедно присутствовали и иногда даже сражались. Как оказалось, если поставить во главе их соединений инициативных и храбрых командиров, воевать итальянцы вполне способны. Проблема состояла лишь в том, что командиров таких не хватало, и пришлось даже ввести практику продвижения отличившихся рядовых, капралов и сержантов. Практический опыт и храбрость лучше, чем полученные в училище знания, которые сидящий в блиндаже офицер не желает использовать, заявил Роммель, продвигавший свою идею, и оказался прав.

Впрочем, это уже были дела сухопутные, а Колесникову сейчас хватало проблем и в море. Флот – это не только корабли и береговые подразделения, но и невероятная бюрократия, необходимость согласования своих действий с другими и еще тысяча нюансов. А самое поганое, что все это не ерунда, которую можно отменить собственным самодурством, это – жизненная необходимость. Хотя бы потому, что снаряды должны подвозить вовремя, а корабли не обстреливать собственную пехоту. И, пускай Колесников с цинизмом опытного преподавателя спихнул большую часть дел на подчиненных, все равно было не продохнуть, притом что операциями флота он руководил лично.

Сейчас его в море выходить никто не заставлял, с этим справился бы практически любой из подчиненных Лютьенса. Однако, во-первых, этого требовал самим адмиралом созданный имидж, а во– вторых, он даже не заметил, как успел привыкнуть к морю и себя без него уже не представлял. Хотя, может, Колесников незаметно для себя превратился в адреналинового наркомана? Как раз перед отъездом из Берлина, подумав над этим, адмирал лишь рукой махнул и рассмеялся. Ну а потом поцеловал Хелен, подбросил на прощание к потолку сына, потрепал Барбоса (ну да, имелась у них теперь и собака, приблудившийся год назад беспородный щенок, выросший в здоровенную и добродушную лохматую зверюгу) и вышел из дому, чтобы умчаться к своим кораблям…

И как-то так получилось, что на фоне творящегося вокруг грома орудий и лязга железа практически все, даже сам Колесников, пропустили один маленький, ничем не примечательный момент, который спустя много лет оказал колоссальное влияние на всю мировую историю.

День выдался нелегкий. Американцы словно ото сна очнулись и поперли, как бешеные. По слухам, они сняли с Тихоокеанского театра несколько дивизий и часть самолетов – там вроде бы установилось затишье, японцы выдохлись, откусив слишком большой кусок и отчаянно пытаясь его переварить. Тяжелые бои шли в Австралии, где потомки каторжников зубами вцепились в свою землю и отдавать ее каким-то узкоглазым не собирались. В Новой Зеландии остатки британских войск, которые там окопались еще несколько лет назад и которых все это время не трогали, потому что на фиг они никому не сдались, в трогательном единении с потомками людоедов-маори (поговаривали, что те и сейчас не против обогатить свой рацион экзотической кухней предков, только втихую, пока никто не видит) тоже уперлись рогом, раз за разом сбрасывая в океан японские десанты. Кое-где, правда, плацдармы все же удалось захватить, но дальнейшего продвижения у японцев не наблюдалось, ибо даже поддержка кораблей и авиации мало чем помогала в этом аду, то зеленом, то горном. В Юго-Восточной Азии кое-где тоже было неспокойно – части британских колониальных войск и успевшие отступить, точнее, сбежать в эти неуютные джунгли, пройдя с боями весь Ближний Восток, остатки африканской группировки, вели настоящую партизанскую войну. И помогало им в этом местное население, которое британцев ненавидело, однако понимало, что придут японцы – станет еще хуже.

В общем, заварилась каша, и Япония, человеческими ресурсами небогатая, просто не успевала затыкать дыры. Самураям было не до наступления, уже взятое бы удержать, и потому напор на США закономерно ослаб. Появилась возможность перебросить часть войск против европейцев, и, если корабли через Панамский канал пройти не могли, а гнать их в обход никто не рискнул, то с пехотой оказалось проще.

Опытные, хваткие головорезы, не чета спешно мобилизованным фермерам и брокерам, оказались крепким орешком. Танков у них было в достатке, да и авиация, снятая с Тихого океана, оказалась классом выше той, что дралась на континенте ранее. Опытнее, подготовленнее, лучше вооруженной и, вдобавок, умеющей организовывать качественное взаимодействие с наземными силами. И неудивительно, что бои шли яростные, наступление кое-где застопорилось, а местами американцам даже удалось потеснить силы Альянса, которые вынуждены были перейти к обороне. Воодушевленные этим и успевшие набраться боевого опыта, стали злее и эффективнее действовать и те части, которые раньше танками Альянса втаптывались в землю походя. Резко возросли потери. Словом, война перестала быть похожей на легкую прогулку, и блицкриг, изначально казавшийся советским командирам утопией, но отчаянно педалируемый немцами, грозил захлебнуться.

В такой ситуации всегда много работы авиации, и потому неудивительно, что летчики, если позволяла погода, совершали иной раз по три-четыре боевых вылета в день. Драка в воздухе кипела нешуточная, потери зашкаливали, но пока что ситуацию удавалось держать под контролем. Особенно отличились при этом штурмовики – Ил-2 оказались именно тем, что требовалось для охлаждения воинственного пыла американцев, хотя потери они при этом несли серьезные. И еще большие несли бы, если б не истребители, постоянно прикрывающие ударные машины от атак американской авиации…

Як заложил крутой вираж, пытаясь уйти от атаки, однако неуклюжий на вид «Лайтнинг» удивительно легко повторил его маневр. Невероятная маневренность легкого советского истребителя при прочих равных позволяла справляться с американскими машинам, но сейчас был явно не тот случай. Опыт и подготовка вражеского пилота перевешивали достоинства Яка, и исход боя казался предрешенным. Молодой пилот, только-только из училища, потерял хвост ведущего и в одиночку оказался в самой гуще боя, где тяжко приходилось летчикам куда лучше него. Если бы он догадался нырнуть вниз, туда, где шел ровный строй штурмовиков, шанс бы еще имелся. Стрелки на Ил-2 хорошие, а двадцать машин – это и двадцать пулеметов, способные прикрыть своего товарища. Но, увы, молодой лейтенант упорно пытался набрать высоту, и только скорость на этом терял. Уйти от «Лайтнинга» ему не удавалось, а вот несколько дыр в плоскостях, к счастью, не от пушечных снарядов, а всего лишь от пуль, он уже заработал и, рано или поздно, это его доканает.

Тимуру, летчику куда более опытному, это было ясно с первого взгляда. Видна была ему и ошибка американца – чересчур уж пилот «Молнии»[9]увлекся боем. Летчик опытный, но не ас, и что от него самого где-то оторвался ведомый, похоже, совсем его не беспокоит. Обнаглел, а наглецов стоит учить.

Як-9 последней модификации с мощным, немецкой разработки двигателем слушался пилота чутко, будто живое существо. Опустить нос – и в пике, стремительно разгоняясь. У зализанного, с отличной аэродинамикой самолета это получалось быстрее всех, аж плоскости завибрировали. Тимур против воли поморщился – на ранних модификациях не раз и не два случалось, что крылья у самолетов просто отрывались из-за перегрузок. Особенно когда стали устанавливать лицензионные немецкие моторы. Сейчас, конечно, самолеты чуть другие, ставшие от усиления конструкции на сотню с хорошим гаком килограммов тяжелее, зато куда надежнее, но все равно под ложечкой неприятно засосало. Однако подспудные страхи оказались беспочвенными, и даже вибрация крыльев стала вроде бы меньшей. Машина плавно, будто сани с заснеженной горы, скользила вниз, и силуэт американского истребителя быстро вырастал в прицеле.

В последний момент пилот «Лайтнинга» то ли почувствовал что-то, то ли просто обернулся и рывком завалил свой самолет на левое крыло, пытаясь уйти от удара. Хорошая попытка, но запоздалая. Тимур аккуратно, можно сказать нежно подкорректировал курс и вдавил гашетку. Спуск был немного модернизирован полковыми левшами, которых среди русских механиков традиционно хватало, и, как это было модно (и практично), заработал не один пулемет или пушка, а сразу все вооружение, тоже, кстати, по сравнению с прежними модификациями усиленное. Тридцатисемимиллиметровая пушка и два пулемета калибром двенадцать и семь десятых миллиметра выплюнули в сторону «Лайтнинга» шквал свинца – и закономерно попали.

Правый двигатель американского истребителя разлетелся на куски. Удивительно, но крыло при этом не отвалилось, и пожар не начался, хотя густой дождь бензиновых капель потянулся за быстро теряющим высоту самолетом. Еще через несколько секунд от него отделился маленький комок – и повис на стропах под разом вспухшим белым куполом. Пилот «Лайтнинга» предпочел не бороться в практически безнадежной ситуации за жизнь машины, а выпрыгнул.

Ну что же, не мы это начали. Тимур развернулся, короткой очередью прошил американца, проводил взглядом камнем падающий вниз труп. Действие это ему, откровенно говоря, претило, но и иначе было нельзя. В первые дни войны советские летчики пытались вести себя по-рыцарски, но американцы расстреливали сбитых в воздухе сразу же. Обидно… С тех пор и им жалости не было, а учитывая, что летчики Альянса побеждали все же чаще, имелась надежда, что до янки дойдет, какие правила нарушать не следует.

Набирая высоту, Тимур еще раз окинул взглядом окрестности и в целом остался доволен. Бой стихал, уцелевшие американские самолеты тянули на юг, судя по дымному хвосту, кто-то из них горел. Яки, тоже потерявшие две машины, к счастью, над своей территорией, не преследовали их, выполняя свою основную задачу – охрану штурмовиков. Будь здесь немцы, было бы хуже – те, хотя германские военные и славятся дисциплиной, слишком уж увлечены пополнением личного боевого счета и часто в азарте забывают обо всем, в том числе и о выполнении поставленной задачи. Советские же летчики, не уступая немцам в мастерстве, куда лучше чувствуют и ответственность, и плечо друг друга. Именно поэтому даже пилоты немецких бомбардировщиков часто просят, чтобы им в прикрытие давали хоть одно-два звена советских машин. С ними, мол, они чувствуют себя в воздухе намного увереннее. Приятно, конечно, хотя и создает лишний геморрой.

Вот и сейчас справедливость мнения немцев лишний раз нашла свое подтверждение. Ни один Ил-2 не был сбит, и даже заметных повреждений на них Тимур не увидел. Все такой же ровный строй, самолеты неспешно приближаются к цели. И пять минут спустя перемешивают ее с землей. Около десятка танков, рота солдат, какая-то мелочь вроде батареи орудий непонятного с такой высоты калибра. Немного, но там укус, там пинок – и помаленьку враг слабеет, а там и вовсе упадет. Не слишком изящно, зато действенно. Американцы, кстати, действовали таким же образом, разве что вместо штурмовиков применяли истребители-бомбардировщики. К счастью, было их немного, зенитной артиллерии, и своей, и трофейной у Альянса хватало, так что особого ущерба они не наносили. Не столько потому, что были плохи, сколько из-за неотработанной пока тактики.

У американцев с противовоздушной обороной дело обстояло совсем погано. Когда не было самолетов прикрытия (а такое случалось в последнее время все чаще), они мало что могли противопоставить летящей с высоты смерти. Вот и сейчас с земли ударила только пара пулеметов, установленных, видимо, на башнях танков и моментально накрытых бомбовым ковром, да слева заработало что-то посолиднее. Скорее всего, тридцатисемимиллиметровая спарка, изрядно попортившая кровь советским летчикам. Два Яка тут же повернули в ее сторону и выпустили из-под крыльев эрэсы. Полыхнуло знатно, и зенитка, что характерно, моментально заткнулась. То ли попали, то ли расчет счел более полезным для здоровья разбежаться по укрытиям.

Закончив свою грязную, кровавую, но крайне необходимую на войне работу, Илы развернулись и пошли домой. Истребители барражировали над ними, прикрывая от нежелательного внимания американцев, но тех поблизости не наблюдалось. Да и вообще, сопротивление ЮСАФ[10] заметно ослабело, у Тимура создавалось впечатление, что им банально не хватает самолетов. Во всяком случае, в атаке сегодня участвовали и «Киттихоуки», и «Аэрокобры», и «Лайтнинги», и устаревшие «Хоуки», и даже пара совсем дряхлых Р-26. Этот антиквариат, напоминающий внешним видом отечественные И-16, только с неубирающимися шасси, американцы вообще непонятно где откопали – их, помнится, и произведено было всего ничего. Естественно, что об эффективном взаимодействии между столь отличающимися по характеристикам самолетами речь даже не шла, и атака получившейся сборной солянки вышла сумбурной и малоэффективной. К тому же американцы явно испытывали нужду в хороших пилотах. Если несколько месяцев назад, в начале войны дрались серьезные профессионалы, то сейчас все чаще попадались новички, пилотирующие не то чтобы плохо, а, скорее, шаблонно. Валить их оказалось не так и сложно, хотя, конечно, тут уж на кого нарвешься, заранее не угадаешь.

До аэродрома дошли без проблем. Ну, почти – на последних километрах один из Илов начал валиться на крыло и, теряя скорость, снижаться, но все же дотянул. Позже выяснилось, что начал с перебоями работать поврежденный двигатель, однако детище советских заводов оказалось на редкость прочным и пускай с трудом, все же дотянуло до полосы.

Тимур, как и положено командиру, садился последним. Як пробежал по грунтовке, подпрыгивая на неровностях и вызывая у него опасения за целость позвоночника, и ловко зарулил на стоянку. Будто из-под земли выскочил механик, оценивающим взглядом посмотрел на самолет, остался, судя по хитрющей физиономии, доволен и ловко принял у Тимура парашют.

– Звездочки малевать будем, Тимур Михалыч?

– Да.

– Сколько?

– Одну. Остальные разбежались…

Механик хохотнул немудреной шутке и по-хозяйски присмотрелся к фюзеляжу, на котором уже красовались пятнадцать звезд. Сегодняшняя станет шестнадцатой, лихой комэск – самый результативный летчик полка, хотя, конечно, еще у двоих по четырнадцать личных побед. Один хороший бой – и счет может сравняться.

Над головой, надрывно завывая, прошли четыре мессершмитта. За одним тянулся дымный след, но в воздухе самолет держался уверенно и падать не собирался. Если шасси не поломает, что у мессеров обычное дело, сядет. Немцы базировались здесь же, даже питались в одной столовой, разве что казармы были разными. От одного такого Тимур даже фингал успел заработать, третьего дня подрались. Немец с русским, оба лейтенанты, не поделили официантку из местных. Девочка, кстати, была вполне ничего, мордашка смазливая, и глазками стреляла – закачаешься! Впрочем, здесь таких хватало, неудивительно, что многие лейтенанты ночами мотались в самоволки. Командование метало громы и молнии, и неудивительно – мало ли, на кого нарвешься на завоеванной территории. Вроде бы тихо-мирно все, никто пока не пропал, но черт их, местных, знает. И в результате не один, не два офицера получали взыскания, но положение все равно не исправлялось.

Тимур, кстати, пока крепился. Все же командир, надо подавать личный пример, так что стисни зубы – и жди отпуска. Но по всему выходило, что скоро не вытерпит, организм-то свое требует…

Ну так вот, не поделили лейтенанты девушку, и случилась у них банальная драка. Немец – парень крепкий, спортивный, боксом занимался, русский… Ну, лейтенант Булыга был на полторы головы выше и пропорционально шире в плечах, даже в кабину своего Яка помещался с трудом. Помнится, стоял он, думал о чем-то, и проходивший мимо комполка, будучи в состоянии крайнего раздражения, хотел на него наорать. А потом увидел, как Булыга задумчиво и без малейшего усилия завязывает пальцами кусок арматуры, а потом так же легко развязывает узел, вежливо поздоровался и пошел своей дорогой. Так что шансы у немца были чисто теоретические, что и подтвердилось, когда он вылетел в окно. К счастью, открытое, а то пришлось бы стекла менять.

На том бы дело и кончилось, но вмешались товарищи пострадавшего немца. Они как раз что– то отмечали, а потому слегка перебрали шнапса.

Советские офицеры тоже не смогли остаться в стороне и поддержали товарища морально и физически. Фрицы, конечно, ребята спортивные, и вообще слабаков в авиацию не берут, но наваляли им по первое число. Хотя и самим досталось, особенно лейтенанту Киму. Этот кореец, родившийся и выросший в Казахстане, решил продемонстрировать мордобой ногами – как дед учил. То ли учил дед плохо, то ли внук оказался слабоват, но словил он кулаком в зубы и на несколько минут отключился от происходящего. Однако на том, в принципе, все и закончилось, и даже рапорты писать никто не стал – не в первый раз дерутся, и командование, что свое, родное, что немецкое, на это внимания старается не обращать. Видать, имеют какие-то инструкции.

– Привет, Тим, как слетали?

Тимур обернулся на знакомый голос, улыбнулся, от чего его сухое, некрасивое лицо стало вдруг на удивление доброжелательным.

– Здоров, Вась. Средне. Потеряли две машины, правда, пехота радировала, что ребята живы. Сам как?

– А, что мне сделается? – махнул рукой Василий. – Это вы орлами парите, я-то здесь сижу.

Ну, что поделаешь, такова жизнь. Два дня назад Васька посадил машину на брюхо. Тоже прикрывал штурмовики, нарвался на зенитку, в результате получил снаряд и едва дотянул обратно. Шасси выходить отказалось, пришлось идти на вынужденную. Ну и повредил ногу. Врачи говорят, перелома нет, однако от полетов на целую неделю отстранили. Вот и сидит парень, с тоски вешается. Хотел даже отцу телеграмму отбить, но вовремя одумался. Отец у него хоть и сам Сталин, но в такие дела вмешиваться не будет, зато высказать сыну впоследствии может очень многое и наверняка нелицеприятное.

Ветер неприятно холодил мокрую от пота спину, поэтому шел Тимур довольно быстро, но Василий не отставал. Даже не хромал почти, наверное, доктора и впрямь больше подстраховывались, сын Вождя, как-никак. Так что шел – и молотил себе языком, вываливая на товарища свежие новости. Впрочем, Тимур был не против. Васька, при всех своих недостатках, парень был компанейский и незлой, хороший рассказчик, да и пилот что надо. Восемь звезд на фюзеляже – это о чем-то да говорит. И свой орден заработал сам, а не по протекции. Бабник, конечно, и выпить любит, но знает, когда можно, а когда нельзя, да и до потери человеческого облика не напивается.

– Капитан Фрунзе? – прервал их задушевную беседу незнакомый худой офицер. По виду ему можно было дать лет тридцать, но седина на висках говорила, что он или старше, чем выглядит, или что жизнь его и била, и ломала. Капитан госбезопасности – звание более чем солидное…

– Так точно.

– Капитан Синцов. Прошу следовать за мной.

Не самое приятное предложение, но пистолет сдать не потребовали, и, подбадривая себя уверенной тяжестью трофейного «кольта», Тимур зашагал следом за Синцовым, жестом остановив попытавшегося было вмешаться Василия. Как оказалось, правильно сделал, поскольку вели его не для того, чтобы заковать в кандалы и отправить на каторгу, а просто вручить новое предписание. И уже через несколько дней молодой капитан, ветеран в двадцать лет, повидавший такое, чем и умудренные годами старики не всегда могли похвастаться, стоял на палубе транспортного корабля «Свияжск», идущего в Ленинград в составе большого конвоя.

Охраняли их серьезно, даже линкор имелся, старый, английской постройки, огромный, как гора, и столь же внушительный. Когда это бронированное чудовище, легко рассекая носом удивительно прозрачную воду, проходило мимо, чтобы занять свое место в ордере, у Тимура невольно перехватило дух. Корабль производил впечатление непоколебимой мощи и в то же время несвойственного таким гигантам изящества. Летчик даже на миг позавидовал морякам, которые видят эту красоту каждый день. Правда, именно что на миг. В конце концов, у них разные стихии, кому-то море, а кому– то стремительный полет. И все равно, каждый раз, видя четкие обводы, высоченные надстройки и огромные даже на таком расстоянии, но не кажущиеся громоздкими орудийные башни, он не мог сдержать восхищения.

Неделю спустя он выходил из вагона на Ленинградском вокзале. Путешествие изрядно утомило капитана, а еще больше надоели люди вокруг. Он сам не заметил, как отвык от такого количества народу, и сейчас толчея его раздражала, хотя, конечно, имелись и приятные моменты. К примеру, на мирную жизнь посмотреть можно. На гражданских, которые не выглядят испуганно. На девушек в легких юбках…

Страна воевала, это было заметно, однако впервые в своей истории, Россия (ну, СССР, но какая, в сущности, разница) не напрягалась. Впервые не рвала жилы, защищая свои земли и своих людей от варваров с запада или востока. Да, громыхала война и гибли люди, но это все было где-то невероятно далеко. Потери тоже не выглядели удручающими. Семьям погибших выплачивали пенсию, на которую можно безбедно жить, для детей гарантировалось образование. И шли через океан корабли, нагруженные трофеями, что тоже было немаловажно.

Тимур усмехнулся, вспомнив замполитов, которые, несмотря на то, что власть им сильно урезали, по-прежнему говорили о мировой революции. Революция – это замечательно, а что разрешили брать трофеи – еще лучше. Главное, не зарываться, и вернешься домой, привезя много интересного и полезного в хозяйстве.

– Тимур!

Крик на перроне прервал его мысли. Капитан обернулся, увидел спешащую к нему немолодую женщину. Екатерина Давидовна, жена Климента Ефремовича, в семье которых они с сестрой воспитывались после смерти родителей. Не бежит, но идет быстрыми шагами, подошла, обняла.

– Тима, ну, здравствуй.

Дома был стол, ломящийся от подзабытых на фронте деликатесов. Нет, они там, естественно, не голодали, но и разносолами их не баловали. Сытно, достаточно вкусно – и однообразно. Здесь же Тимур впервые за долгое время наелся от души. И вообще, ему были по-настоящему рады, хотя никого кроме Екатерины Давидовны и Климента Ефремовича почему-то не было. Ворошилов сидел, одетый по-домашнему, и балагурил, посерьезнел он лишь в тот момент, когда Тимур спросил, куда все подевались. Объяснил, что отослал на время, дабы не мешали серьезному разговору.

Разговор этот состоялся уже после обеда, когда они, уединившись в кабинете маршала, закурили. Некоторое время молчали, и Тимуру показалось, что приемный отец смотрит на него изучающе. А потом Ворошилов спросил:

– Ну что, герой, не надоело еще в небесах парить?

– Не герой, – коротко ответил Тимур. Начало разговора ему не понравилось. – И не надоело.

– Это хорошо, – задумчиво и чуть невпопад кивнул Ворошилов. – Но придется тебе осваивать новую специальность.

– Почему?

– Тебя вызвал Сам, – Климент Ефремович ткнул пальцем в потолок. – Нюансов не знаю, мне сказал, что намерен переводить тебя на какую-то работу при правительстве. Происхождение твое… Ну, ты сам знаешь, имя Михаила… твоего отца дорогого стоит. Анкета у тебя подходящая, характер тоже. Один из лучших летчиков-истребителей нашей армии, это многое значит. Но вот нюансов действительно не знаю, честное слово.

– Но я хочу летать. Это моя жизнь.

– Знаю. Но это ему сам скажешь. Просто хочу тебя кое о чем предупредить…

Весь остаток дня Климент Ефремович рассказывал Тимуру о нюансах поведения, о том, как себя вести, чтобы не оттоптать никому любимую мозоль. Что делать, чтобы не съели, и еще кучу нюансов, в которых он, старый партаппаратчик, ориентировался, как рыба в воде. Из кабинета Тимур вышел с гудящей от переизбытка информации и никотина головой, а вечером его на специально присланной машине уже везли на дачу Сталина. И никто не знал тогда, что это первые шаги, предвосхищающие грозную поступь будущего главы Советского Союза.

Куба считалась нейтральной страной и официально ни с кем не воевала. Колесников помнил, что в прошлой истории она вроде бы объявила войну Германии, и кубинские моряки даже в конвоях ходили, но здесь и сейчас она ни с кем в драку не лезла и всеми силами держалась за свой статус. Местный президент (так стыдливо-деликатно именовался диктатор Кубы, обладающий на острове фактически неограниченной властью) Фульхенсио Батиста оказался весьма неглупым человеком. Не блещущий образованием бывший сержант, в свое время возглавивший успешный военный переворот, обладал немалой житейской сметкой, а потому живо сообразил, что в ситуации, когда сражаются гиганты и исход боя не предопределен, карликам лучше держаться в стороне, чтобы позже примкнуть к победителю. Сейчас и ему лично, и Кубе в целом пригодился нынешний статус – как минимум, это возможность заработать благодарность тех, кто воспользовался островом для организации переговоров.

«Дуглас» президента США Франклина Рузвельта заложил широкий вираж и сделал круг над Гаваной, выглядящей с высоты птичьего полета тем, чем она на самом деле была – жутким захолустьем. Город-бордель, место, куда до войны приплывали отдыхать дряхлеющие миллионеры. Невысокие дома, большинство из которых были построены еще при испанцах, до того, как американский флот полвека назад с треском вышиб их отсюда. Вокруг джунгли, плантации сахарного тростника, море с великолепными пляжами и прозрачной бирюзовой водой. Рай для тех, у кого много времени и денег, вроде старины Хэма[11], некогда бунтаря, рискового журналиста и талантливого писателя, а ныне прожигателя жизни. Рузвельт, никогда не имевший в избытке ни того, ни другого, не отказался бы поменяться с ним местами, но – на время. Иначе ему, привыкшему к вечному бегу и бешеному ритму жизни от безделья и скуки повеситься можно.

Проходя над портом, летчик чуть накренил самолет, и стали видны корабли. В основном небольшие транспорты да рыбачие скорлупки и пара сторожевиков кукольных вооруженных сил Кубы, между которыми, словно великан из детской страшилки, невесть как затесался размалеванный камуфляжем корпус какого-то линкора. Рузвельт не считал себя знатоком военных кораблей, но за последние месяцы поневоле изучил тех, с кем его флоту на свою беду приходилось сталкиваться. «Шарнхорст», без сомнения – этот рейдер уже изрядно примелькался, его фотографии, впрочем, как и остальных немецких кораблей, встречались во всех газетах. И, опять же, если верить газетам, он едва ли не личная яхта командующего немецким флотом адмирала Лютьенса. Здравомыслящие люди газетам не верили, а знающие, вроде Рузвельта, знали – на сей раз представители второй древнейшей профессии сказали чистую правду. И раз этот корабль здесь, стало быть, немцы уже прибыли. Интересно, кто именно от них будет вести переговоры и будут ли присутствовать русские. Если нет – стало быть, есть шанс, что враги, наконец, рассорились, и тогда возможен сепаратный мир. Жаль, не видно флага. Лютьенс всегда ходит под Веселым Роджером, если же его нет – значит, прислали кого-то еще.

Самолет еще раз развернулся и пошел на посадку. Трясло в нем неимоверно, однако Рузвельт не обращал внимания на мелкие неудобства – привык. В последнее время пришлось много летать, на месте решая целую кучу проблем, возникших из-за войны. Оставалось лишь проклинать инертность американской системы – быстро перевести множество предприятий, каждое из которых имело своего хозяина, на военные рельсы, оказалось крайне сложно. Русским и немцам проще – они готовились загодя, к тому же первые изначально имели государственную плановую систему, а вторые не так давно установили над промышленностью и финансами жесточайший контроль. В результате у них оказалась приличная фора, да и грамотно спланированные удары, нарушающие интеграционные связи между американскими промышленными центрами, серьезно мешали США. Время, время, выиграть бы время.

Автомобиль подали прямо к трапу – Батиста хорошо понимал, как ему важно демонстрировать гостеприимство по отношению ко всем. Да, немецкий линейный крейсер был способен за считанные минуты превратить столицу Кубы в руины, для его орудий это – как выдохнуть. А потом высадить десант и добить уцелевших. Славящийся предусмотрительностью немецкий адмирал наверняка приволок с собой морскую пехоту, успевшую прославиться на всю Атлантику своей выучкой, храбростью и жестокостью. Вот только и американский президент, несмотря на то, что его страна сейчас потерпела ряд серьезных поражений, далеко не спущенный пар. По сравнению с Америкой Куба – так, на один чих, и неудивительно, что не лишенный житейского ума, сделавший себя сам диктатор торопился выказать уважение.

Машина, к удивлению Рузвельта, прибыла не в отель, а непосредственно в президентский дворец. И после кратких формальностей (вежливая улыбка Батисты, возможность умыться и привести себя в порядок, которой президент США воспользовался, и предложение обеда, от которого он отказался, поскольку еще не успел даже отойти от перелета) его препроводили в небольшой, уютный кабинет, монументальность стен и дверей которого как бы намекали, что подслушать здесь кого-то будет непросто. Правда, остаются еще и микрофоны…

Немец появился внезапно. Вот его не было – а вот он уже здесь, и массивные двустворчатые двери бесшумно закрываются за его спиной. На сухом и некрасивом, обветренном лице легкая, вежливая улыбка, совершенно не вяжущаяся с холодными глазами. Почему-то очень легко представить, как с такой же улыбкой он отдает приказ расстрелять кого-нибудь. Ну да, кто бы сомневался, если есть корабли – значит, поблизости и старый пират.

– Позвольте вас представить…

Небрежный жест Лютьенса прервал Батисту на полуслове. Миг спустя кубинец просто исчез из кабинета, оставив Рузвельта в невольном восхищении. Это надо же, как проклятый бош ухитрился его выдрессировать! Адмирал, видимо, уловив взгляд президента, искривил губы в усмешке.

– Не люблю, когда путаются под ногами. Мы здесь для того, чтобы решать вопросы, а не слушать чужое словоблудие.

– Э-э… Вы говорите, как истинный американец.

– Если вы считаете, что льстите мне этим, то весьма ошибаетесь, – улыбка на губах Лютьенса вновь стала вежливо-безжалостной. – Впрочем, как говорят русские, мне от этого ни тепло, ни холодно.

В два широких шага подойдя к столу, адмирал уселся в огромное, старинной работы кресло с резными подлокотниками и высокой спинкой. Сооружение было сколь монументальным, столь и неудобным, но Лютьенсу, похоже, было все равно. Более того, он сел настолько резко, что, хотя и не производил впечатления гиганта, заставил кресло застонать. Нисколько не чинясь, с наслаждением вытянул ноги:

– В жару я всегда устаю, а на этом острове, кажется, лето круглый год. Имейте в виду, разговаривать здесь можно, ничего не опасаясь. Кабинет проверили мои специалисты. Нашли, кстати, два микрофона, но ставили их столь топорно, что и гадать не надо – местные недоучки постарались. Так что за словами можно особо не следить. У двери, опять же, мои люди, они куда надежнее местных.

Вот так-так. Ненавязчиво показал, что он, Рузвельт, полностью в его власти. Это, конечно, и без того было ясно, однако Лютьенс явно пренебрегал общепринятыми нормами переговоров. Впрочем, чего еще ждать от этих варваров… Американец насупился – и вдруг уловил прищуренный взгляд немца. Похоже, для Лютьенса ход мыслей собеседника ни тайной, ни особым откровением не являлся.

– Что, не нравится? Ну, сами виноваты. Итак, как говорят некоторые деловые люди, шо ви таки можете мне пгедложить?

– А…

Лютьенсу явно нравилось ставить собеседника в неловкое положение. С невозмутимым выражением лица он пояснил:

– Вы предложили начать переговоры, стало быть, хотите что-то сказать. Приступайте, приступайте, я жду, а мое время дорого.

– Но это вы предложили переговоры, – в недоумении сказал Рузвельт.

– Мы? Когда? – и, жестом призвав Рузвельта заткнуться, пояснил: – Давайте уж расставим точки над 1. Вам был предоставлен канал, по которому вы могли выйти на руководство Германии. Когда… точнее, если вам будет, что сказать. Потому что мы сейчас вполне можем обойтись и без разговоров – нам достаточно силы оружия.

Президент на несколько секунд задумался. Обо всех нюансах предоставления немецкой разведкой канала связи Рузвельт и впрямь не знал, но, судя по уверенному тону Лютьенса, все было именно так, как сказал адмирал. И получалось, что он, президент США, выглядит идиотом. Впрочем, как раз это показывать не стоило.

– Пусть так. Но переговоры необходимы в любом случае. Необходимо остановить эту бессмысленную бойню.

– А зачем?

Лицо адмирала выглядело настолько безмятежным, что Рузвельту показалось, будто он ослышался. Однако Лютьенс не оговорился на своем резаном и грубоватом английском, подходящем для портового кабака, но не слишком соответствующем уровню переговоров. Наверняка мог говорить правильно, не может офицер такого уровня, да еще и моряк, не владеть английским на уровне почти родного. Но разводить словесные кружева Лютьенс явно не считал нужным. И он не шутил. Рузвельт достаточно разбирался в людях, чтобы понять: сидящего перед ним, конечно, можно убедить, но в любом случае его слова необходимо принимать всерьез.

– А разве вам нравится, что Германия теряет молодых, здоровых мужчин, которые…

Что «которые», Лютьенс даже не дослушал. Просто зевнул, демонстрируя, насколько интересны ему слова американца, и ответил:

– Лучше погибнуть, чем жить рабом, не так ли?

– Так, – кивнул Рузвельт, не совсем понимая, к чему эта высокопарная фраза.

– Ну, так погибайте, – благосклонно кивнул адмирал. – Народ умирает, когда исчезают мужчины, готовые погибнуть ради него. У вас их и без того негусто. Выбьем героев – погибнут и остальные. Ну а сдадитесь – стало быть, героев у вас нет, и ваш народ тем более погибнет.

– Но…

– Президент, оставьте словоблудие, – голос Лютьенса стал резким и лающим, как и положено немцу. – Мы наступаем, и ваши потери превышают наши где на порядок, а где и на два. Подготовить резервы вы не успеваете. Вооружить их – тоже, ваши склады выметены до дна. Сейчас в действие вступил план «Анаконда». Помните, вы, янки, сами его изобрели, когда душили южные штаты. Извне вам ничего не подвезут – море перекрыто, на севере наши войска, на юге Мексика. Латиносы вас ненавидят, а для закрепления этого светлого чувства они предупреждены, что как только попытаются вам хоть чем-то помочь, мы их уничтожим. Флота у вас тоже больше нет, а его жалкие остатки связаны войной с Японией. И это притом, что мы еще не начинали воевать всерьез.

– Да, кстати, – Рузвельт попытался перехватить нить разговора. – А вам не жалко японцев? Как-никак, они ваши союзники.

– Когда я был маленьким, – а сейчас голос адмирала зазвучал вдруг сентиментально и мечтательно, – у нас был сосед, плотник. Каждый день он начинал что-то колотить ранним утром, когда все еще спали. И еще у нас была соседка, выгуливавшая мелкую и невероятно противную собачонку. Та постоянно гавкала, громко и противно. И эти двое друг друга ненавидели. Каждый раз, когда они начинали ругаться, я надеялся, что они подерутся. И кто бы кого не убил, мы все равно окажемся в выигрыше. Улавливаете аналогию?

Да уж чего тут улавливать. Что-то подобное, помнится, еще в разговоре с Нимицем звучало. А адмирал между тем встал, налил себе из стоящей на столе высокой бутылки красного, будто кровь, вина, отпил немного, посмаковал.

– Знаете, я не слишком большой ценитель вин, но Батиста явно умеет выбирать хорошие напитки. Ладно, давайте и впрямь перейдем к делу. Вы хотите мира. Мы не против. Вот условия.

На стол небрежно лег сложенный вчетверо лист бумаги. Слегка пожелтевший, с затрепавшимися краями – его, такое впечатление, небрежно сунули в какой-нибудь портфель да так и таскали в нем неизвестно сколько времени. Рузвельт развернул его, с удивлением увидел написанные от руки два слова, вчитался…

– Но это же…

– Да, именно так. Безоговорочная капитуляция. А вы чего хотели?

– Этого никогда не будет, – Рузвельт даже привстал со своей каталки, что далось ему ценой немалых усилий, и швырнул бумагу на стол. Получилось несколько театрально, однако он даже не обратил на это внимания. Адмирал, кстати, тоже – просто смотрел на него с какой-то странной жалостью. Потом вздохнул и пожал плечами:

– В таком случае, не вижу смысла занимать друг у друга время. Надеюсь, следующая наша встреча пройдет в более продуктивной обстановке.

Вылетал Рузвельт буквально через час – задерживаться на острове резона не было. А отдых. Устал, конечно, и короткий разговор с немцем его, на удивление, вымотал, но подремать можно и в полете. «Дуглас» постоял, ревя двигателями и прогревая их, потом легко разогнался и поднялся в небо. Почти сразу откуда-то появились четыре двухмоторных мессершмитта, покачали крыльями и пристроились рядом. Два – справа и слева от президентского самолета, еще два – сверху, прикрывая его от гипотетического хамства. Почетный эскорт, надо же. А когда летели сюда, их не было.

Впрочем, и сейчас немцы держались рядом недолго. Приблизившись к побережью США, они отвалили, переложив заботы о целостности шкуры американского президента на плечи встречающих их «Лайтнингов». Ну а те уж вели «Дуглас» до самого Вашингтона, хотя никто и не собирался на них нападать.

Вице-президент встречал его у трапа. Выглядел он похудевшим и усталым, но держался бодрячком. Война как будто подхлестнула его, заставив двигаться, думать, да и просто жить быстрее, словно в молодости.

– Ну, как слетали, босс? – спросил он вместо приветствия, когда кресло Рузвельта выкатилось из пузатой тушки самолета на землю.

– Паршиво, Генри.

– А что такое? – Уоллес жестом, неприятно напомнившим Рузвельту движение Лютьенса, отослал кативших президентское кресло охранников и сам взялся за ручки, толкая его к автомобилю.

– Это долго рассказывать, – мрачно отозвался президент.

– Ну а если покороче?

– Если покороче, то этот сукин сын и не собирался с нами ничего обсуждать. Он сразу же выдвинул непомерные условия, поязвил немного, будто ярмарочный клоун, а потом совершенно спокойно выставил меня, как нашкодившего мальчишку. И при этом, бьюсь о заклад, прекрасно знал, чем дело кончится.

– Но зачем тогда было затевать весь этот фарс с переговорами? – удивленно спросил Уоллес.

– Не знаю. Зато четко понимаю, что эта немецкая свинья ничего не делает просто так. А значит, именно такой ход переговоров он и планировал заранее. Только не представляю, зачем ему это. Смысл, без сомнения, есть, но от меня он ускользает.

– Может, он просто хотел нас напугать?

– Так не пугают. Не понимаю, что он хотел сказать.

– Ничего, босс, – простецки ухмыльнулся Уоллес. – Рано или поздно узнаем.

– Боюсь, что тогда может оказаться слишком поздно, – желчно отозвался Рузвельт, но от дальнейших комментариев воздержался и всю дорогу к Белому дому сидел молчаливый и нахохлившийся, будто старая, больная курица.

В отличие от своего визави, Колесников отлично знал, какие мысли он намеревался донести до американцев. Во-первых, он четко понимал, что необходимо ставить тому, на кого ты давишь, максимально жесткие условия. Ни в коем случае не требовать то, что реально хочешь получить, делать заявку на большее, чтобы было, о чем торговаться. И в куда худших условиях, выторговав сущую мелочь, побежденный будет считать это своей дипломатической победой и легче сдаст все остальное. Во-вторых, ему надо было продемонстрировать американцам, что Альянс уже считает себя победителем, и США ему не ровня. Обидеть. Это весьма сузит противнику поле маневров, уже даже просто из-за того, что на смену холодному расчету придет эмоциональное дерганье. Ну и, в-третьих, Колесникову просто нравилось дразнить Рузвельта. Откровенно говоря, он еще по прошлой жизни помнил американцев и считал их большими, инфантильными детьми. Жестокими, неглупыми, но по уровню развития – детьми, максимум подростками. И Рузвельта, пускай он и президент, тоже. Разумеется, местные американцы были и умнее, и храбрее, и решительнее, да и вообще куда более симпатичны как люди, чем те, кого он помнил, но общий принцип никто не отменял.

Будь на его месте Молотов или, к примеру, Риббентроп, они, возможно, донесли бы все это до Рузвельта более грамотно. Вот только уровень у этих, без сомнения, великих дипломатов был, мягко говоря, не тот. В отличие от них, Колесников имел право говорить от имени Германии без каких-либо ограничений. Серьезный нюанс, и понимающие люди его оценят. Так что поехал адмирал сам, лично, и теперь оставалось надеяться, что пилюля сработает, как надо.

Впрочем, он понимал и Рузвельта. С американской точки зрения ситуация выглядела совсем не так страшно и далеко неоднозначно. Да, потеряны Аляска и Канада, но центр США жив. Более того, несмотря на глубокое проникновение танковых частей в глубь страны, ни один крупный американский город захвачен не был. Кое в кого это просто обязано было вселять оптимизм, хотя на самом деле ситуация сложилась именно так, скорее, из– за нежелания Роммеля, поддержанного Быстрым Гейнцем, Рокоссовским и некоторыми другими генералами рангом пониже терять время.

Лезть в города с населением в сотни тысяч, а то и миллионы человек без достаточной концентрации сил, в первую очередь пехоты, означало завязнуть в уличных боях с неясными шансами на успех и гарантированными потерями. Упорный, хорошо подготовленный и мотивированный гарнизон при поддержке местного населения способен задать жару любому агрессору, а танки, зажатые в узости авеню и стрит, разом теряют свою грозную мощь и превращаются в большие, удобные мишени. Колесников, известный своей решительностью, к всеобщему удивлению, тоже поддержал генералитет. Он-то хорошо помнил и Сталинград в сорок третьем, и Грозный в девяносто пятом.

Однако если Рузвельт думал, что стратегия противника состоит в блокировании городов, а не в их штурме, то он серьезно ошибался. Равно как ошибался и в роли немецкого флота в предстоящих боевых действиях. Простительно ошибался – до сих пор флот, выбив американские линейные силы, вел себя довольно пассивно. То есть он, конечно, устраивал рейды, но любому мало-мальски грамотному адмиралу было ясно – основные силы Альянса задействованы в блокаде и конвоях и лишь изображают активность. И ни одного десанта с того момента, как Альянсу удалось перекрыть Панамский канал. Скорее всего, такую возможность американцы сейчас даже не рассматривают. Ну что же, если так, то они будут наказаны за ошибку, а если нет, то убедятся, что полноценно оборонять все побережье у них в любом случае не получится.

В качестве мишени для удара Колесников рассматривал две точки. Первая – Филадельфия, где на стапелях, помимо прочего, уютно расположился корпус новейшего линкора «Иллинойс» типа «Айова». В качестве второй точки привлекательно смотрелся Норфолк. Не тот, что в Британии, а тот, который в штате Вирджиния, и где американцы сейчас торопливо достраивали однотипный «Иллинойсу» линкор «Кентукки». Опять же, окромя целой кучи кораблей поменьше. В том мире, который оставил Колесников, эти линкоры были заложены уже под конец войны и даже не достроены, что было, в общем-то, логично. Океан завоевали новые хозяева – авианосцы – и строить дорогущие плавучие крепости, используемые почти исключительно в качестве мониторов… А ведь в них, по сути, и превратились недавние владыки морей. Строить этих монстров, а потом еще и содержать их, в новых условиях было попросту нецелесообразно.

Вот только в новой истории авианосцы себя не то чтобы не показали, а, скорее, дебютировали чуточку более смазанно. На Тихом океане плавучие аэродромы, конечно, гремели, особенно японские, но вот в Атлантике дело обстояло совсем иначе. Здесь авианосцев было не так много, об их массовом применении речь пока не шла, и океан по-прежнему бороздили эскадры бронированных гигантов. Авианесущие же корабли органично вписались в уже существующую структуру, успешно ее дополняя. Именно дополняя, но не становясь ее основой – в конце концов, пока что в Атлантике именно линкоры топили авианосцы, а не наоборот. Неудивительно, что смотреть на тяжелые артиллерийские корабли, как на архаику, никто даже не пытался, и линкоры, которые в той истории заложили аж в сорок четвертом году, здесь оказались на стапелях на три года раньше. «Иллинойс» уже готовили к спуску на воду, а «Кентукки» и вовсе через пару месяцев планировалось сдавать заказчику, что противоречило мыслям Колесникова насчет их дальнейшей судьбы. Впрочем, и остальные корабли, строящиеся в этих городах, выпускать в море под звездно-полосатым флагом он не собирался.

Откровенно говоря, больше всего споров было на тему, по какому из городов бить в первую очередь. Большинство склонялось в пользу Норфолка – все же и мощнейший промышленный центр, и город поменьше, легче захватить и удержать. Хотя и Филадельфия имела свои плюсы, особенно психологические. Как-никак, один из крупнейших американских городов, а в Пенсильвании и просто крупнейший, и один из старейших. Декларацию независимости, опять же, в нем подписывали. Ну и промышленный центр тоже серьезный.

В конечном итоге, решил вопрос Колесников сам, личным произволом. Посчитал наличные силы, прикинул, сколько войск и с какой скоростью перебрасывает флот, обсудил со специалистами логистику, на месяц отодвинул сроки и сказал: «Атакуем оба». Роммель, появившийся буквально через полчаса вместе с Рокоссовским, с которым они, как обычно, ругались, полез в бутылку. Советский генерал его поддержал, то ли из согласия с мнением немца, то ли из солидарности против лезущего не в свои дела флотского. Орали все трое (Рокоссовский, уже убедившись, что в узком кругу о чинопочитании можно забыть, голос даже приглушать не пытался) друг на друга до хрипоты, но, как и положено, в скандале родилась истина. Сроки начала операции сместили еще на две недели, и началась совершенно адова работа. Она как раз подходила к завершению, когда Рузвельт связался с ними и предложил переговоры. Ну что же, весьма удачно все совпало, хотя, конечно, лучше бы американец начал шевелиться на недельку позже.

Откровенно говоря, весь план основывался, в первую очередь, на внезапности и четкой координации действия всех участников. Также он опирался на данные разведки, утверждавшей, что подобных действий американцы не ждут, никак к ним не готовятся, и потому во многом являлся авантюрой. Однако американцы и впрямь не ожидали такой наглости, а у Колесникова под рукой нашелся дополнительный козырь – на немецких верфях смогли ввести в строй два линкора из числа трофейных английских «королей», а в СССР восстановили оба линейных крейсера. Плюс подоспели сразу шесть легких авианосцев. Два построенных на базе легких крейсеров – как оказалось, в СССР был разработан очень неплохой проект такого корабля, вот только не было денег и свободных мощностей для их строительства.

Заказами, недолго думая, загрузили французские верфи, где велись на тот момент в основном ремонтные работы и имелись свободные мощности. Еще четыре созданы были на основе захваченных в Британии недостроенных танкеров – кораблей с изначально длинным, удобным для установки полетной палубы и притом вместительным корпусом. Фактически единственным усовершенствованием, которое внесли по распоряжению Колесникова в изначальные проекты, оказалась установка трамплинов для облегчения взлета. Адмирал помнил, что в его времени такие конструкции применялись достаточно широко, и решил чуточку подтолкнуть прогресс. Трамплины были испытаны на полигонах, понравились летчикам и применялись на обоих типах авианосцев. Пожалуй, единственный минус – скорость кораблей, построенных из переделанных танкеров, оказалась так себе, да и защита не радовала – серьезную броню навесить на изначально не приспособленные для этого корпуса никак не получалось. Тем не менее, в качестве эскортных авианосцев, призванных сопровождать конвои, получившиеся гибриды вполне годились. Да и для задуманной Колесниковым операции тоже. Вот только вначале произошло еще одно, на редкость неприятное, событие.

В тот день адмирал находился в Берлине. Откровенно говоря, только оказавшись на вершине власти он понял до конца, что это за труд и какая ответственность. В последнее время нормально спал он только в самолете, мотаясь из Европы в Америку и обратно. Налетал столько, что шутил даже, мол, удостоверение пилота должны без экзамена выдать.

Происшествие случилось во время совещания. На сей раз Колесников прилетел вместе с Роммелем, и прямо с аэродрома они направились к Герингу. Вопросов накопилась масса, и Геринг просто не успевал их решать, да и, откровенно говоря, не слишком торопился. Ну, ленивым он стал, не в последнюю очередь от морфия и ожирения, и, хотя в случае нужды умел действовать стремительно, как атакующий носорог, предпочитал сибаритствовать. По сути, их совещание являлось, скорее, данью традиции – толстяк уже давно деликатно спихнул большинство своих функций на коллег.

И вот, как раз в разгар активного спора дверь распахнулась так, будто в нее хорошенько пнули. Уже сам факт открывания ее во время разговора в узком кругу и не предназначенного для чужих ушей являлся чрезвычайным происшествием, а еще так нагло… В общем, все трое повернулись, чтобы обнаружить перед собой Гальдера в сопровождении четверых офицеров. При параде – мундир, как всегда, застегнут на все пуговицы, спина прямая, галифе такие, что любой советский старшина позавидует. И вид ну очень решительный.

– Эт-то что еще такое? – нехорошо искривив губы, процедил Геринг. При таком тоне Гальдеру полагалось бы, вообще-то, испугаться, рейхспрезидент сибарит-сибарит, но, когда надо, может превратиться в безжалостного правителя. Генерал– полковник заметно побледнел, но, сжав в ниточку тонкие губы, шагнул вперед.

– Адмирал Лютьенс, вы арестованы. Сдайте оружие?

– Это даже интересно, – Колесников небрежно развалился в кресле и безмятежно посмотрел в лицо генштабисту. Внутри все заледенело, но он полностью владел собой. В конце концов, он столько раз смотрел в лицо смерти, что выработал иммунитет. – И кем же я арестован, позвольте узнать?

Вами? По какому обвинению? Вы говорите, говорите, а я подумаю, расстрелять вас или посадить в комнату с мягкими стенами.

– Вы обвиняетесь в шпионаже в пользу русских, – сказал, как выплюнул, Гальдер, рывком сорвав с носа очки и швырнув их на стол. Нервничает, сволочь, злорадно подумал Колесников. Штабная крыса, всю жизнь за столом. Интересно, он хоть раз во врага стрелял? А вслух сказал:

– Вы, дорогой мой бывший генерал-полковник, не швыряйте свои очки, как трусы на люстру. Не мальчик уже, чай, и не юнкер сопливый. И мне весьма интересно послушать, что привело вас к такому… гм… интересному выводу.

Рядом хохотнул Роммель, негромко хмыкнул Геринг. Оба совершенно не боялись, хотя сопровождающие Гальдера офицеры держали оружие наизготовку. Все правильно, пронести-то его мимо охраны несложно, старших офицеров не обыскивают, но здесь, на вилле рейхспрезидента, достаточно народу. И охрана подобрана, кстати, из лично Герингу преданных солдат и офицеров люфтваффе. Так что, случись что, Герингу достаточно крикнуть – и от Гальдера мокрое место останется. Тощий Герман – не Лютьенс и не Роммель с их раздолбайским отношением к вопросам личной охраны.

Гальдер посмотрел на них со странным выражением. Бешенство, жалость, еще что-то. Эмоций хватило бы на небольшой атомный взрыв. И все же он справился с ними, загнал куда-то в глубь себя и заговорил. А Колесников слушал и офигевал.

Оказывается, Гальдер начал подозревать его давно, с того самого момента, как адмирал Лютьенс неожиданно для всех прыгнул с мостика в политику и не только не утонул, но и, шустро работая локтями, ужом залез на самый верх. Однако окончательно подозрения оформились в тот момент, когда генерал-полковник увидел его, спорящего с Жуковым по-русски, и утвердились после совместного распития ими водки. Затем он провел кое-какой анализ и пришел к выводу, что действия Лютьенса, в том числе и вся эта война, на руку, в первую очередь, СССР. И что переговоры с русскими, причем лично со Сталиным, адмирал всегда вел сам, старательно никого до них не подпуская. Ну и еще кое-что по мелочи.

Вот ведь зараза, лихорадочно думал Колесников, с трудом сохраняя благостное выражение лица. Из ничего, из обрывочных, а порой и вовсе не относящихся к делу сведений ухитрился сделать не только логичный, но и правильный вывод. Однако прежде, чем он сформулировал хоть какой-то ответ, из своего кресла выбрался Геринг. Жестом приказал Гальдеру заткнуться, вздохнул и сказал:

– Знаете, Франц, я всегда считал вас умнее. Любой дурак понимает, что Гюнтер моряк, обошел полсвета и бывал в разных странах. С такой жизнью не два – двадцать два языка выучишь. А когда у тебя… жена русская, еще и до совершенства доведешь. В отличие от вас, он воюет за Германию. Постоянно воюет и побеждает, причем не из кабинета, а рискуя собственной шкурой. С русскими мы сотрудничаем взаимовыгодно, просто потому, что вместе можем больше, чем по отдельности, и переговоры адмирал ведет сам потому, что вы, к примеру, уже доказали свою несостоятельность. Даже с собственным коллегой договориться не смогли. Позор! Кроме того, и это главное, русские не могут дать Лютьенсу более того, что он уже добился. Я мог бы и дальше продолжать, но не вижу смысла, потому как знаю истинные мотивы происходящего.

– Истинные мотивы? – заинтересованно спросил Роммель.

– Именно так. Видите ли, господа, наш дорогой генерал-полковник – лис хитрый, куда там тебе, Эрвин. И уже несколько лет Франц и еще некоторые из его круга плетут заговор. Вначале против фюрера, но он погиб, начались облавы, и они присмирели. А теперь снова решили попытать счастья. У одного из спутников нашего уважаемого начальника Генерального Штаба, не знаю только, у кого, при себе микрофон. Франц провоцирует скандал, начинается хватание за оружие, стрельба, и все мы случайно погибаем. А у них объясняющая все запись и, для закрепления эффекта, полтысячи солдат в пяти минутах езды. Только вот одного вы не учли. В любом заговоре можно, при желании, найти предателя. И не стоит дергаться, ваши люди блокированы. Им ничего не будет, они всего лишь выполняли приказ, а с вами стоит поговорить особо…

Закончить фразу Геринг не успел. Один из спутников Гальдера вскинул пистолет, и тотчас же загремели выстрелы. Генерал рухнул, будто его переломили пополам, остальных раскидало в стороны, и через секунду в кабинете было не протолкнуться от охраны.

– Уберите… это, – Геринг дернул подбородком в сторону убитых, повернулся к собеседникам. – Гюнтер, Эрвин, прошу меня извинить, что не предупредил, но этот заговор надо было давить, пока они и впрямь чего-нибудь не наворотили, а момент очень удачный получился.

Колесников лишь уважительно кивнул в ответ. Вот так, считал себя самым умным? А толстяк, как выяснилось, превосходит тебя по всем статьям. Опыт не пропьешь. И еще Колесников вдруг понял, что впервые с момента своего появления в этом времени остался жив не благодаря своим личным качествам, а всего лишь из-за слепой удачи. Это пугало и заставляло действовать как можно быстрее, чтобы у истории уже не осталось пути назад.

То, что американские города по ночам активно бомбили, стало для американцев уже делом привычным. Тем более, бомбы все же старались сыпать на промышленные районы, а не на мирное население. Русские летчики – изначально, немецкие – после того, как Лютьенс стукнул кулаком по столу. Геринга он к тому моменту уже убедил, что не стоит зря настраивать против себя местное население и разрушать инфраструктуру, которой потом самим же, возможно, и пользоваться.

Для генералов как раз кулак перед носом и оказался самым понятным и убедительным аргументом. Они прониклись, вняли и отдали соответствующие приказы. В результате, бомбежки продолжились, но сместились в сторону военных объектов, поэтому жилые кварталы жили почти мирной жизнью. И эта ночь ничем не отличалась вначале от других.

Часто-часто грохотали зенитки – их установили много, хотя и довольно бестолково. В первое время еще и огонь толком организовать не могли, но сейчас вроде бы набрались опыта, приноровились и не столько пытались сбить чужие самолеты, сколько загоняли на большую высоту, делая бомбометание практически неприцельным и сравнительно малоэффективным. Получалось это у американцев уже вполне неплохо.

Там же, в высоте, крутилась отчаянная карусель. Ночные истребители американцев пытались прорваться к бомбардировщикам, их коллеги из люфтваффе и Отдельной дивизии ночных истребителей имени товарища Чкалова активно препятствовали этому. С той и с другой стороны летчики были опытные, качественной довоенной выучки, а бомбардировщики и вовсе лупили по всему, что к ним приближалось. Так что веселье наверху творилось еще то, хотя сбитых в таком сумбурном бою с обеих сторон всегда оказывалось немного.

Но было этой ночью и еще одно отличие, вначале никем не замеченное. Две группы самолетов одна в начале налета, другая под конец, отделились от основных сил и медленно прошли над жилыми кварталами Филадельфии, чтобы растаять в ночи. Первая, состоящая из десятка Ли-2, они же в девичестве «Дуглас-Дакота», шла с большим отрывом, вторая, почти в полсотни самолетов, на цель заходила куда медленней. Впрочем, эти самолеты и не торопились. Медленно они шли еще и потому, что каждый тащил за собой по паре здоровенных планеров, делавших и без того низкую скорость и неважную маневренность самолетов просто убогими.

В идущем головным первой группы самолете высоченный полковник сидел, опершись спиной на жесткий фюзеляж, и, казалось, спокойно дремал. Но это лишь казалось, на самом же деле он в очередной раз прокручивал в голове то, что предстояло сделать. Очень много, очень тяжело – но ничего, в принципе, невозможного. Высадиться, захватить плацдарм, обеспечить условия для посадки планеров, после чего провести операцию по блокированию дорог. Далее по обстоятельствам, проработаны были различные варианты.

Этой ночью десантникам предстояло доказать, что не зря их дрессировали, как того бобика. Так, что вечерами даже до казармы дойти было тяжко. Конечно, они уже участвовали в нескольких десантированиях, но то были сравнительно малые, локальные операциях по захвату чужих аэродромов или узловых точек, причем зачастую танкисты подходили не через несколько часов, как планировалось, а раньше. Пару раз и вообще, выбросили – а внизу уже танки свои вовсю ездят. Так что операция столь глобального, фронтового масштаба десантникам предстояла впервые.

Высунулся из кабины штурман, показал палец – минута до выброски. Полковник встал, натянул кожаный шлем на идеально круглую, бритую голову. Брить он ее стал, когда рано, еще в неполные тридцать, начал стремительно лысеть, и сейчас она напоминала глобус с синеватыми пятнами морей и загорелыми – континентов. Голова служила предметом беззлобных шуток сослуживцев, но он не обращал ни это внимания. Когда регулярно ходишь по краю, ко многим вещам начинаешь относиться философски. Вот и сейчас он привычным движением проверил снаряжение, окинул взглядом свое воинство, махнул рукой и первым, сгруппировавшись, шагнул в открытую дверь, чтобы через секунду ощутить знакомый рывок и повиснуть на стропах. Вокруг была чернота ночи, и лишь в стороне, внизу, полыхало яркое зарево – там продолжали свою работу бомбардировщики, горели пораженные бомбами цели, не понять, те или не те, что планировались. Небо пересекали шарящие по облакам, словно отвратительные гигантские пальцы, толстые лучи прожекторов да исчеркивали трассы зениток, вырывающиеся, кажется, из самого центра пожара. Феерическое зрелище, но десантникам было не до любований – начиналась работа.

Выбросили их удачно, километрах в пяти от американского аэродрома, где, собственно, и планировалось. Не зря штурманов гоняли до седьмого пота. Потери, конечно, были, куда же без них, но совершенно некритичные, даже меньше запланированного. У одного десантника не раскрылся парашют, такое с ними периодически случается, еще один сломал ногу при неудачном приземлении. Неприятно – но далеко не смертельно. Правда, несколько человек некстати случившийся порыв ветра отбросил на лес, но из веток они оперативно и без потерь выбрались, благо стаскивать и маскировать парашюты сейчас не имело смысла. Победят – времени будет в избытке, проиграют – тем более уже все равно.

А дальше – бег по пересеченной местности, и не налегке, а навьюченным, словно мулы. Но десант – он на то и десант, чтобы уже через сорок минут расположиться рядом с аэродромом, с которого то и дело взлетали самолеты. Приземлились, дозаправились – и снова в бой, об отдыхе в такую ночь можно забыть. Впрочем, отсюда летало этой ночью не более десятка истребителей. Причем использовали этот аэродром исключительно для дозаправки и загрузки боекомплекта в случает нужды – ночные истребители здесь просто не базировались. Большая же часть летающих машин ровными рядами выстроилась чуть в стороне. Этим ночью в воздухе делать нечего. Их пилоты наверняка спят, они люди привычные, шумом моторов таких не разбудить.

Ну что же, роли распределены, каждый знает свой маневр. Часовых на удивление немного, и в этом нет ничего удивительного, до линии фронта больше ста километров, и она вроде бы не движется. Вообще, всяческая активность затухла. Опасность исходит с воздуха в виде тяжелых стальных капель с начинкой из первоклассного тротила. То, что она может иметь человеческое лицо, как-то забылось. А зря, потому что расслабившихся часовых примитивно взяли в ножи. Только возникли из темноты бесшумные фигуры в обшитых серыми ленточками из мешковины комбинезонах, а потом лишь острая, но короткая боль и брызги крови на зеленой американской траве…

Аэродром был захвачен почти без звука. Не потребовались ни принесенные на собственном горбу пулеметы, ни немецкие фаустпатроны, прихваченные на случай непредвиденных обстоятельств. Но танков в охране аэродрома не было, да и пара имеющихся у американцев броневиков стояли пустыми. Оставалось только посадить людей к трофейным браунингам – случись нужда, крупнокалиберные пулеметы лишними не будут. Склады ГСМ[12] и боеприпасов, опять же, под контроль взять. Ну и пленных разместить в одном из захваченных зданий – не убивать же их, в самом-то деле. Жаль, нет под это дело хорошего подвала, ну да ничего страшного, терпеть недолго.

Может, в иной ситуации американцы и подергались бы, но слишком уж они не ожидали нападения. Вот ты занимаешься своим, раз и навсегда изученным делом – и вдруг здоровенные мужики в скрывающих фигуры балахонах и с вымазанными черной краской физиономиями тычут в тебя автоматами и пинками сгоняют в общую кучу. Те, кто спал, оказались и вовсе в бедственном положении. Босиком, в одних трусах, кое-кто получив для острастки по лицу, хребту или иным частям тела прикладом десантного ППС[13], в общем, о моральном духе тут говорить не приходится. И неудивительно, что американцы безропотно позволили согнать себя в дом и запереть – не та ситуация, чтобы корчить из себя героев.

Фактически захват аэродрома произошел даже легче, чем во время отработки действий на полигоне. Наверное, потому и легче, что там гоняли, как сидоровых коз. Командиры считали, что лучше проливать пот, а не кровь, и оказались правы. Единственно, уже под конец случился казус, едва не испортивший всю малину – пара американских истребителей начала заходить на посадку, однако полковник отреагировал мгновенно. Не зря приказал того сержанта, что сидел на рации, к остальным не запихивать, и оказался прав.

Впечатленный стволом пистолета у переносицы (калибр у ТТ невелик, но и семь шестьдесят два кажутся огромными, если смотреть на них в упор), американец безропотно ответил на вызов летчиков, дал им посадку… Ну а потом на крылья не успевших даже заглушить двигатели самолетов буквально взлетели автоматчики и расстреляли пилотов прямо в кабинах. Это были первые выстрелы с начала операции, но, к счастью, на фоне продолжающих гудеть моторов не слишком громкие и ничье внимание не привлекшие. Хотя и привлекать-то, откровенно говоря, было некого, до ближайшего жилья не менее километра.

Планом операции предусматривалось, что аэродром десантники будут удерживать до высадки подкреплений, но этого не потребовалось. Его просто никто не пытался отбить. В результате на аэродром сели вначале планеры, несущие не только солдат, даже не десантников, а просто хорошо обученную пехоту, с легким стрелковым вооружением, но и противотанковые орудия, а затем и самолеты. Высадка заняла несколько часов, транспортным машина пришлось ждать своей очереди, но до рассвета все успели разгрузиться и уйти.

Не обошлось, конечно, без накладок. Два планера разбились при посадке – один промахнулся мимо полосы и врезался в лес, второй скапотировал. Кто-то погиб, кто-то покалечился, но в целом обошлось без особых проблем, и передовые группы немедленно, используя захваченную технику, отправились к соседним аэродромам. Их основной задачей было нейтрализовать американскую авиацию, которая могла серьезно спутать Альянсу карты.

А у американцев веселье началось утром, до того еще, как они обнаружили, какая неприятность ожидает их летчиков. Рано утром выяснилось, что бомбовые удары – отнюдь не единственно, чем занимались этой ночью пришельцы из Европы. Как оказалось, пока американцы были заняты борьбой с пожарами, немецкий флот прямо среди ночи провел беспрецедентную по наглости операцию, высадив на побережье десант. Теперь обнаглевшие орлы из морской пехоты уже захватили часть береговых батарей и развивали успех, а с моря их активно поддерживали орудия немецких кораблей, включая два линкора. Однако главное веселье было еще впереди.

Морская пехоты высадилась не просто так, из желания порезвиться. Главной ее задачей был захват причалов, и два полка морской пехоты, отборные головорезы Лютьенса, справились с ней блестяще и с минимальными потерями. И когда причалы оказались в руках немцев, а батареи, способные помешать высадке главных сил немцев, нейтрализованы, в порт нагло, как на параде, начали входить транспортные корабли, спокойно швартоваться и высаживать войска. За день там оказалось ни много, ни мало, четыре пехотные дивизии. Скорость действий была такой, что американцы оказались просто в шоке. Колесников мог быть доволен – тренировки, которыми занимались весь последний месяц, не прошли даром. И специально ради этого построенные на севере Канады деревянные причалы, точная копия здешних, оказались не пустой блажью. Сейчас они спасли немало жизней немецких солдат – и стоили жизни многим американцам. Однако последнее обстоятельство адмирал лишь приветствовал, хорошо понимая, что в бою или мы их, или они нас, третьего не дано.

Единственными, кто попытался хоть как-то остановить все это безобразие, оказались летчики, спешно поднимающие самолеты с аэродромов. И вот тут-то выяснилось, что взлететь способно не более четверти имеющихся в наличии машин. Все максимально просто – советские десантники не пытались больше захватывать аэродромы, для этого у них банально не хватало людей. Вместо этого небольшие группы расположились рядом с объектами, замаскировались…

Взлетающий самолет беззащитен, его можно сбить даже из винтовки или ручного пулемета, винтовочного калибра в этом случае вполне достаточно. Если же у сидящих в засаде есть крупнокалиберный пулемет (а у русских они были, и отечественные ДШК, и трофейные браунинги), то они и вовсе короли, дел с таким оружием натворить можно немало. А уже потом, на фоне начинающейся паники, никто не мешает врезать из того же браунинга по складу горючего или разрядить фаустпатрон в ящики с боеприпасами. А потом быстро-быстро делать ноги, пока остатки охраны не сообразили, кто так жестоко вытер о них ноги. И на американских аэродромах начался ад, в котором сгорела львиная доля их авиации. Взлететь удалось немногим, в основном тем, до чьих аэродромов десантники не успели добраться или о которых просто не знали – как бы ни хороша была разведка, она не вездесуща.

Однако даже тем самолетам, которые смогли взлететь, не удалось добиться мало-мальски серьезного успеха. Корабли прикрывал не очень плотный, но достаточно эффективный «зонт» из поднятых с авианосцев истребителей. Вновь завязалась воздушная карусель, и все, чего достигли американцы, это бомба, удачно положенная в носовую часть немецкого тяжелого крейсера, да потопленный транспорт, которому бомба, пробив палубу и прежде чем взорваться достаточно глубоко проникшая внутрь, вырвала часть днища.

Крейсеру взрыв вывел из строя одну из башен, узлом завязал палубу и обеспечил кораблю минимум два месяца ремонта. С транспортом было хуже, на нем погибло около ста человек, но большая часть солдат все же смогла вплавь преодолеть отделяющие их от берега две сотни метров. Конечно, они выплыли без оружия и снаряжения, но как раз с этим-то проблем не оказалось – на захваченных складах и того, и другого нашлось столько, что хватило бы еще на пару-тройку дивизий.

В результате всего этого к ночи установилось шаткое равновесие. Немцы контролировали всю прибрежную часть и промышленную зону, советские солдаты закрепились к западу от города, перерезав основные дороги. Весь день самолетами им перебрасывались подкрепления, хотя, конечно, по сравнению с силами, высаженными моряками, они не выглядели столь зловеще. Между ними, как сосиска в хот-доге, оказались зажаты дезорганизованные и не знающие, что делать, американские войска и гражданское население. Правда, сдаваться американцы не собирались, совсем уж безнадежной ситуация не выглядела, но и дергаться особо пока не пытались. Всю ночь и половину следующего дня шли столкновения, то вялые, то активные, в которых обе стороны пытались банально определиться с обстановкой, нащупать, где засел противник и какими возможностями располагает. И никто в Филадельфии не знал, что то же самое, буквально один в один, в это же время творится в Норфолке.

На следующий день бои продолжились с новой силой. Те, кто планировал операцию по захвату портов, хорошо понимали, что контроль установить над городами будет крайне сложно, а удержать – еще сложнее. Хорошо развитая сеть дорог давала американцам возможность активно маневрировать войсками, а значит, они непременно перебросят сюда подкрепления. Наличных сил, даже с учетом некоторого количества захваченной у противника бронетехники и переброски на контролируемые десантом аэродромы самолетов (тоже из числа трофейных, чтобы не возникало проблем с использованием трофейных же боеприпасов), было совершенно недостаточно. И потому наступила следующая фаза операции, на которую американцы, отвлеченные собственно городами, отреагировали с запозданием.

Танковые клинья Альянса, достаточно легко прорвав оборону американской армии, устремились на юг, намереваясь соединиться с войсками, штурмующими города. И вот здесь произошел, наверное, первый серьезный сбой в планировании операции. То, что он может случиться, предполагалось заранее, но вот где именно оказалось полнейшей неожиданностью.

Войска наступали двумя группами, причем основная их часть была направлена к Филадельфии. Норфолк же, во-первых, был городом куда меньших размеров, благодаря чему войскам Альянса удалось установить над ним контроль силами десанта, а во-вторых, располагался куда дальше и менее удобно. Именно поэтому для броска были стянуты все оказавшиеся на этом участке фронта боеспособные БТ, которых, с учетом потерь и вновь поступивших из-за океана, набралось аж под три сотни штук. Рассуждали просто – скорость у них повыше, а терять, случись что, не так жалко. Наиболее же современные танки, в основном последние модификации Т-34, шли к Филадельфии.

И вот здесь случилась неожиданность. Американская авиация смогла нанести не только неожиданный, но и эффективный удар, причем в тот момент, когда сдавать было уже поздно. Накрыв полосу наступления филадельфийской группы бомбовым ковром, они не только выбили почти тридцать танков – это было неприятно, однако, с учетом масштабов наступления, не смертельно – но и в пух и прах разнесли большую часть бензовозов, везущих топливо для рвущейся вперед бронированной армады. А вот это уже оказалось весьма печально, поскольку техника без горючего имеет свойство останавливаться и ни в какую не желает ехать дальше. Танк – не лошадь, его руганью с места не сдвинешь, и если топливо для грузовиков и бронемашин найти в Америке не составляло особой сложности, то Т-34 работает исключительно на соляре. Дизельное топливо требовалось подвезти, а для этого его еще найти было нужно. И бензовозы взамен сгоревших. И охрану им обеспечить. И… В общем, сложностей хватало. Даже тот факт, что истребители Альянса больше ни разу не допустили воздушных ударов, выправить положение уже не могло. Наступление застопорилось на целых двое суток, что для войны, когда дорога каждая секунда, слишком много.

Американцы были совсем не дураки и воевать за последние месяцы научились. Все же борьба с сильнейшим противником всегда провоцирует стремительный прогресс. Неудивительно, что их генералы хорошо понимали важность быстроты действий и возникшую заминку постарались использовать максимально полно. В результате крупные силы американцев при поддержке танков смогли сбить заслон десантников и захватить аэродромы, к счастью, для дальнейшего использования уже непригодные. К моменту, когда танкисты Рыбалко подоспели к Филадельфии, там уже образовался настоящий «слоеный пирог», и разобраться «кто есть кто» в нем было крайне сложно.

Вдобавок американцы выставили мощный танковый заслон, и в результате произошло сражение, в котором участвовало с обеих сторон свыше пятисот танков. Потери были запредельные, и силы противников оказались настолько истощены, что битва за Филадельфию угасла сама собой. Город оказался фактически разделен, причем побережье, склады, порт, промышленную зону и часть жилых кварталов контролировал Альянс. Деловая часть, большая половина жилого сектора и пригороды остались за американцами.

Город после этого напоминал вяло булькающий котел с супом. Все это варево, будто метастазы печень, пронизывали шныряющие туда-сюда и безжалостно режущие друг друга разведгруппы, пополняющие личный счет снайперы, вдумчиво исследующие чужие дома мародеры… Пожалуй, с начала войны Филадельфия стала едва ли не главным центром сопротивления захватчикам и кузницей кадров для боев в городских условиях для обеих сторон.

По сравнению с ней, события в Норфолке выглядели куда проще. Войскам Альянса под командованием генерал-лейтенанта Черняховского удалось практически сразу взять этот сравнительно небольшой город под контроль и организовать серьезную оборону. Прорывающиеся к городу танки не испытывали серьезных затруднений, поскольку, во-первых, удалось избежать ударов с воздуха и благодаря изначально организованному воздушному прикрытию, и просто из-за того, что все наличные силы противник бросил на группу Рыбалко, а во-вторых, двигатели БТ с удовольствием кушали американский бензин. В результате группа Ротмистрова, которого, по аналогии с геройствующим западнее Гудерианом, солдаты уже прозвали Шустрым Пашей, шла точно по графику.

Единственное серьезное боестолкновение произошло в пятидесяти километрах от Норфолка, когда советские танки буквально вылетели на колонну американцев. Теоретически «Гранты» были намного сильнее БТ, однако Ротмистров удачно реализовал двойное преимущество в скорости и шестикратное в численности. Размен прошел один к одному, после чего советские танки проутюжили разбегающуюся пехоту и одним броском добрались до войск Черняховского.

Усиленная потрепанной, но все еще грозной мобильной бронированной группой, пехотой, частью на грузовиках, частью на трофейных бронетранспортерах, а главное, привезенными морем батареями тяжелых орудий, сводная группировка Альянса смогла достойно встретить контрудар американцев и отшвырнуть их от города, нанеся чувствительные потери. Сил для организации серьезного штурма у американцев, занятых еще и в Филадельфии, уже не осталось, и в результате город, порт, огромные склады и первоклассный транспортный узел остались за советско-германскими войсками. Оспорить данный факт никто более не пытался.

Вряд ли кто-то обратил внимания на один маленький нюанс. Дело в том, что в обоих случаях морская пехота после десанта была почти сразу эвакуирована, уступив место обычным армейским частям. Скорее, это восприняли как должное, оборонять город – не их задача, у каждого рода войск своя специфика. И вряд ли кто-то мог подумать, что столь серьезные, фронтового масштаба операции, по сути всего лишь отвлекающий маневр, призванный создать условия для основной битвы этой войны.

Моторы катеров работали почти бесшумно. Соединение советских и немецких технологий очередной раз дало неплохой результат. Бронекатера проекта 1124 бис соединяли в себе, пожалуй, лучшие качества советских кораблестроительных технологий и высококлассных немецких двигателей. Проще говоря, в корпус обычного катера впихнули немецкий двигатель, выдающий на двести пятьдесят сил больше, чем оригинальный ГАМ-34БС, в результате чего шумность, благодаря отличным немецким глушителям, резко снизилась, а скорость катера достигла невиданных ранее двадцати трех узлов. Впрочем, на следующих модификациях она оказалась на узел ниже – кораблестроители, покумекав немного, заменили орудийные башни от танка Т-34 на новые, большего размера и с орудием калибром восемьдесят пять миллиметров. На танки их русские пока не ставили, хватало и трехдюймовок, а вот здесь они пришлись ко двору. Другой вариант вооружался пусковыми установками восьмидесятидвухмиллиметровых ракет, что было как минимум не хуже. Только вот в скорости обе модификации немного потеряли.

Эти бронекатера, разработанные еще до войны, равно как и их уменьшенная версия, проект 1125, активно применялись в прошлой истории, Колесников хорошо это помнил. И эффективность таких речных танков, забирающихся порой и достаточно далеко в море, была достаточно высока. Именно поэтому задолго до начала американской кампании заводы Советского Союза получили заказ на строительство крупной партии таких кораблей. В результате, когда пришло время, Колесников смог поставить под свой флаг более сотни катеров обоих типов, да еще и два десятка речных мониторов.

Правда, те мониторы, которые были разработаны в тридцатые годы в Советском Союзе, ему совершенно не понравились, и в результате разработку проекта поручили немецким инженерам. Последние, впрочем, начали не с чистого листа, а взяли за основу советский же монитор «Ленин». Этот корабль, ранее называвшийся «Шторм», был построен аж в тысяча девятьсот десятом году на Балтийском заводе Петербурга и до сих пор вполне успешно нес службу на Амуре. Несомненными достоинствами корабля водоизмещением чуть менее тысячи тонн, помимо свойственной всем мониторам малой осадки, не превышающей полутора метров, были мощное вооружение, лучшее в своем классе бронирование и разборная конструкция, позволяющая перебросить корабль куда угодно хоть по суше, хоть в трюме морского корабля, и быстро собрать уже на месте. Неудивительно, что корабль всем понравился и был фактически воссоздан с применением современных технологий.

Результатом явилось маленькое чудо, способное идти со скоростью восемнадцать узлов, несущее восемь морских орудий советского производства калибром сто тридцать миллиметров и сохранившее главные свои достоинства – малую осадку и разборную конструкцию. Все это великолепие, и бронекатера, и мониторы, строились не только для поддержки своих войск артиллерийским огнем, но и исходя из возможных рейдов и десантных операций у побережья и на реках противника. И вот, настал их час…

Сложнее всего было доставить эти совершенно неприспособленные для морских походов корабли в другое полушарие, да еще и сохранить это в тайне. Однако смогли, потихоньку перевозя их в трюмах кораблей, катера собранные, а мониторы – в разобранном виде. Сейчас эта армада, набитая вдобавок десантом так, что яблоку некуда было упасть, неспешно шла по широкой американской реке в глубь континента. Ну, не только они, если честно – немецкие торпедные катера, так хорошо показавшие себя в налете на Нью-Йорк, тоже приняли участие в походе. Колесников извлек из рукава козырь и звучно шлепнул им по столу. Оставалось лишь понять, джокер это или шестерка, но сказать правду мог только бой.

На мостике флагманского монитора Колесников чувствовал себя не слишком комфортно. В последние годы он уже не мыслил себя без моря, но видеть океанскую волну привык с высоты мостика линкора, ну, в крайнем случае, крейсера. К тому же если море он видел во всех проявлениях, что-то сам, а что-то благодаря памяти Лютьенса, то здесь, посреди ночи, да еще и зажатый берегами Потомака казался себе блохой, которую в любой момент можно прихлопнуть. Разумеется, стоило остаться на борту флагмана и руководить операцией из комфортной рубки «Бисмарка», но… адмиралы не посылают, адмиралы ведут. Да и, честно говоря, после недавних событий он вообще предпочитал, чтобы рядом было как можно больше преданных лично ему головорезов из морской пехоты. Гальдер мертв, но мало ли кто еще захочет поиграть в шпионов или заговорщиков. Так что нынешний поход оказался для Колесникова еще и возможностью отвлечься, принять в кровь хорошую порцию адреналина и избавиться, наконец, от мерзкого чувства беспомощности, поселившегося где-то в глубине сознания. Смешно, становиться борт в борт с вражеским линкором не страшно было, а тут… Мерзость!

Американцы от них теперь, после атлантических десантов, ожидали чего угодно, но такой наглости. К тому же они явно не предполагали, что боевые корабли, да еще среди ночи, сунутся в реку.

Конечно, там бултыхались патрульные корабли, но их оттянули в сторону еще накануне – одна из подводных лодок торпедировала американский эсминец, а потом в ловушку, поставленную сразу тремя субмаринами, угодил и второй, спешащий подобрать экипаж. Две торпеды (отстрелялись все три подводные лодки, но точностью мальчики Денница не блистали) раскололи корпус незадачливого спасателя пополам, и с этого момента догнать и утопить нахалов считал делом чести весь американский флот.

Адмирал Денниц не зря послал на это задание опытных командиров с хорошими экипажами. Они весь день уходили от противника, при этом давая американцам возможность то и дело восстанавливать утерянный было контакт с субмаринами. Рисковали здорово, но, когда наступила ночь и они все же оторвались, не потеряв, благодаря то ли профессионализму, то ли просто везению, ни одной подводной лодки, практически все американские корабли оказались почти в сотне миль к северу от устья Потомака. И в результате под покровом темноты армада речных кораблей просочилась в устье реки и отправилась вверх по течению. Здесь, там, где Потомак впадал в море, наверняка были выставлены минные поля, хотя данные разведки оказались непривычно противоречивы. Но даже если их не удалось миновать, над обычными минами отличающиеся малой осадкой корабли прошли, а чего-либо донного, с акустическими или магнитными взрывателями, тут не оказалось. Все же в этой войне мины, так уж получилось, нашли весьма ограниченное применение, и прогресс в развитии данной системы вооружения несколько замедлился.

– Товарищ адмирал… – голос командира монитора отвлек его от несоответствующих моменту размышлений. Колесников обернулся, доброжелательно кивнув головой и сделав вид, что не заметил случайную оговорку. Советские офицеры часто говорили «товарищ» вместо «герр», и, надо сказать, Колесникова, пускай он и пребывал в теле немецкого адмирала, это не коробило. Ну а глядя на него, постепенно перестали обращать на это внимание и остальные, кроме разве что совсем махровых ревнителей уставов. Не все ли равно, если честно, с этими людьми завтра идти в бой, и случайный ляп вполне можно простить.

– Слушаю вас, – адмирал повернулся, доброжелательно улыбнувшись. Этот пресноводный моряк в погонах капитан-лейтенанта ему импонировал то ли грамотностью, то ли бесстрашием, то ли молодостью – ему вряд ли исполнилось больше двадцати пяти лет. Впрочем, в советском флоте вообще хватало молодежи на всех уровнях, а учитывая резкое увеличение количества кораблей, тем более.

А еще парнишка, наверное, запросто поставил бы в тупик любого поклонника расовой теории. Хотя бы потому, что идеально вписывался в описание «истинного арийца». Высок, спортивен, светловолос. Колесников подозревал, что самый придирчивый измеритель черепов не нашел бы к чему придраться. Ох и дурость в прошлый раз допустил Гитлер, ох и дурость.

– Через пять минут будем на месте. Вы просили предупредить.

– Благодарю вас. Работаем согласно диспозиции.

Русский козырнул и быстро удалился. Все правильно, высадка на носу, у него и других дел хватает. Ну все, Рубикон перейден, теперь остается только победить. О том, чем грозит поражение, Колесников старался не думать. А самое паршивое, что сейчас ему и делать-то особо нечего. Все приказы отданы, каждый знает свой маневр до мелочей. Остается стоять на мостике и ждать результата. Это очень тяжело – ждать…

А корабли между тем принялись активно высаживать десант. Буквально под стенами Вашингтона, хотя, откровенно говоря, стен-то у этого города и не было. Плохо, конечно, что у морской пехоты, что немецкой, что спешно созданной по ее образу и подобию советской, не имелось тяжелого вооружения, даже противотанковых пушек, только фаустпатроны. А с другой стороны, как докладывала разведка, и войск здесь тоже практически нет, все ушли затыкать филадельфийский прорыв. Так что шансы имелись. Только вот успех во многом зависел от тех молодых лейтенантов, что вели своих солдат, от их решительности и способности импровизировать. Иначе был риск, что противник, опомнившись, задавит атакующих числом. В городе шестьсот с лишним тысяч жителей, и если хотя бы десять процентов из них окажут сопротивление, проблем не оберешься. Так что скорость, скорость и еще раз скорость, и не дай бог кто-то лопухнется.

Конечно, растяп и рохлей в морскую пехоту не берут, но ситуация все равно слегка нервировала.

Высадив большую часть десанта, корабли двинулись дальше, вслед за группой катеров, оторвавшейся от основных сил. Риск, дикий риск… Но если все пройдет, как задумывалось, то высаженные с них солдаты окажутся непосредственно в городе, а его центр будет находиться под прицелом корабельных орудий. Сто тридцать миллиметров – это, конечно, не пятнадцатидюймовые жерла главного калибра немецких линкоров, но для мирного города, давно забывшего, что такое война, и это аргумент.

Наверное, полицейский, спокойно патрулирующий набережную, очень удивился, когда прямо перед ним начал швартоваться крупный военный корабль. Однако поднять тревогу он даже не попытался – все верно, вряд ли он мог представить, что здесь, в самом центре США, вдруг окажутся враги. Скорее всего, решил, что это свои же военные что-то затеяли, не предупредив, как это частенько случается, гражданские власти. Свою ошибку он так и не осознал, поскольку один из морских пехотинцев коротко ткнул его кулаком в лоб, после чего перешагнул через бесчувственное тело и бегом направился к предписанной диспозицией точке. Все четко, как на учениях, и практически бесшумно.

Тревога поднялась почти через час после высадки. Куда лучше, чем ожидал Колесников – по всем расчетам, десантники успели занять значительную часть административных зданий, а также адресно пройтись по городу. Если вовремя скрутить кое-каких генералов, верхушку гражданских властей занять, как в свое время Ленин, почту, телеграф, а теперь еще радиостанции, электростанции, вывести из строя аэродромы, блокировать казармы и основные дороги… Все это сделать, конечно, не получилось бы в любом случае, но хотя бы часть из этого списка – обязательно. Главное, вызвать сумятицу и парализовать управление страной хотя бы на несколько часов, а там уж подойдет подкрепление. На побережье уже высаживались основные силы десанта, даже с танками, и через несколько часов они подойдут к Вашингтону. А пока любой ценой держаться, выхода нет. Корабли, конечно, имеют шанс уйти, только вот бросать товарищей никто не будет.

А бой разгорелся не на шутку. В считанные минуты от первой автоматной очереди, будто от брошенной спички, как пламя лесного пожара раскатилась по городу беспорядочная перестрелка. Стреляли, правда, так, что сразу же становилось ясно – местные все еще не поняли, что происходит и с кем они столкнулись. Но все равно требовалось вмешаться, хотя бы ради того, чтоб усилить панику. Колесников повернулся к командиру монитора:

– Александр Викторович, радио на всех: начинаем. И приступайте, пожалуйста.

Каплей довольно осклабился, принялся отдавать короткие, четкие приказы, и уже через пару минут башни монитора изрыгнули снопы огня, а следом заухали орудия катеров. С ревом прочертили небо огненные стрелы эрэсов – кто-то не стал особо заморачиваться и ударил из всего, что есть.

Не самое плохое решение – в городе что-то мгновенно заполыхало. Главное, не зацепить своих.

Следующие несколько часов шел сумбурный, практически неуправляемый бой. Город горел, бегали люди, куда-то, так и не разобравшись, что происходит, ехали пожарные – по ним не стреляли… Словом, было весело. И веселее всего оказалось известие, что десантникам удалось сделать практически невозможное – ночным штурмом взять Белый дом и тепленькими, буквально в своих постелях, повязать и президента, и вице-президента, и его жену. А еще в плен попала куча высокопоставленных военных, вся гражданская администрация Вашингтона и вообще толпа народу, которой можно заселить пару концлагерей. Словом, к виску Америки приставили пистолет и выстрелили. Оставалось понять, нашла пуля мозг или так, слегка поцарапала кость.

Утро, как на грех, было туманным, но часам к восьми погода наладилась, и к обеду начали прибывать самолеты, садясь на двух захваченных аэродромах. Как же Колесникову не хватало сейчас гигантских военно-транспортных монстров его времени, способных за раз перевозить сотни солдат и технику, но и Ли-2 с «кондорами» оказались вполне к месту, перебрасывая подкрепления и боеприпасы. Хорошо еще, с продовольствием проблем не было – жили американцы, несмотря на войну, в плане питания довольно богато. Не блокадный Ленинград, чай. Да и вооружения на складах оказалось в достатке, нашлась даже кое-какая бронетехника, которая пришлась весьма кстати.

Летали самолеты с Кубы. Батиста все же был умным человеком, живо сообразившим, откуда дует ветер. Когда ему в духе великого Сабатини предложили совершенно свободный выбор между пером и веревкой[14], он раздумывал пару минут, не больше. Конечно, если отказаться и немцы оккупируют остров, то можно с чистой совестью заявлять, что ты жертва обстоятельств, однако когда альтернативой является возможность сохранить власть всего-то за возможность кораблям постоять в порту да за аренду взлетно-посадочных полос, ответ очевиден. И сейчас транспортные самолеты трудились, как пчелки, перебрасывая к Вашингтону все новые подкрепления.

А вот с войсками, идущими на помощь сушей, получилось не очень хорошо. Высадились-то они без серьезных проблем и поначалу продвигались достаточно шустро, но потом наткнулись на неожиданно серьезное сопротивление. Кто уж там командовал и какая часть рискнула встать на пути десантников, было неизвестно, однако оборону американцы сумели организовать грамотно и дрались просто здорово. И в результате десант застрял в боях, хотя американцам это все равно не помогло. Невозможно быть сильным везде, слишком мало у них здесь и сейчас оказалось войск, чтобы удержать столицу.

Уже к вечеру Вашингтон перешел под контроль войск Альянса. К утру подоспели сумевшие наконец проломить оборону американцев дивизии с побережья и организовали внешнее кольцо обороны. Еще около суток продолжалась зачистка, но сопротивление жители Вашингтона оказали на удивление слабое. Как только они убедились, что захватчики, не слишком церемонясь, бьют по жилым кварталам из орудий, как сразу же решили, что своя рубашка ближе к телу. Накал боев даже близко не приблизился к тому, что творилось в Филадельфии, что удивило и русских, и немцев, и даже циничного Колесникова. Тем не менее, главное они сделали, войну можно было считать выигранной. Теперь следовало выиграть главное – мир.

Овальный кабинет впечатления на Колесникова не произвел. Вообще. Наверное, потому, что в свое время видел его по телевизору и в интернете, и тогда он выглядел куда богаче. Правда, и называли его тогда обычно не овальным, а оральным. Не потому, что президенты США крыли там последними словами подчиненных (хотя, может, и крыли, кто их знает), а из-за похождений плейбоя-саксофониста с молодой практиканткой, впоследствии разъевшейся до размеров неплохой свиноматки. Впрочем, для приватного разговора кабинет и впрямь подходил неплохо.

Адмирал устроился в глубоком кресле и с усмешкой наблюдал за Рузвельтом. Тот, похоже, все еще не мог осознать, что не является больше хозяином ни этого кабинета, ни Белого дома вообще. Весьма интересное и поучительное было зрелище. Так бы сидел и любовался бесконечно, но, увы, дело прежде всего.

Вообще, президент выглядел, скажем так, весьма помятым. Ну, оно и понятно – не выспался, бедолага, да и последние дни явно провел в нелегких раздумьях о судьбе своей державы, да и собственной тоже. Конечно, условия содержания оставались относительно комфортными, вывозить его отсюда куда-то было попросту нерационально, и Рузвельт оставался в собственных апартаментах. Однако даже само круглосуточное наличие рядом словно бы шагнувших с картинки, затянутых в черную форму солдат могло выбить из колеи кого угодно.

Колесников, правда, отдавал себе отчет в том, что и сам выглядит отнюдь не подходяще для светских раутов. И все же пахнущий морским ветром и пороховой гарью мундир для офицера – норма, в таком не стыдно войти в любое общество. И красные от недосыпа глаза – тоже. А вот костюм, выглядящий так, словно его жевала корова, на чиновнике любого ранга – это уже совсем иной коленкор. И потому в глазах адмирала Рузвельт сейчас выглядел просто жалко. Увы, сейчас было не до жалости, не тот момент, да и не верил Колесников наряженному в овечью шкуру волку, еще до войны начавшему – об этом разведка доложила – уже близкий к завершению атомный проект. Однако и давить его пока что не следовало. Во-первых, сам умрет скоро, а во-вторых, он пока нужен…

– Ну что, мистер президент, что пить будете?

– Это что, вроде последнего желания приговоренного? – съязвил Рузвельт.

Колесников развел руками:

– Ну, я до таких пошлостей не опускаюсь, но если вы очень хотите, могу пойти вам навстречу. Так что будете? Коньяк? Джин? Виски?

– С содовой, пожалуйста.

– Ну, тогда руководите – лично я не умею, как вы, столь варварски портить напитки.

Минуты через три они уже вполне мирно сидели, молча утоляя жажду. Президент – своей алкогольной дрянью, Колесников – кофе, который ему принес расторопный адъютант. Спиртного не хотелось категорически, а вот крепкий кофе – самое то после нескольких дней боев, за время которых он спал в общей сложности не более шести часов. Рузвельт не торопился, явно оттягивая начало разговора, адмирал – тоже. Ему было наплевать.

– Ну что, приступим, пожалуй, – усмехнулся он, когда стакан американца показал дно. – Вы как, готовы к конструктивному диалогу?

– Готов, – после короткой паузы ответил Рузвельт. Оборот речи собеседника ему был явно незнаком, однако смысл он понял.

– Это хорошо. Надеюсь, вы понимаете, что война проиграна?

– Совсем не факт.

– Факт, – жестко отрезал Колесников. – Свершившийся факт. У вас нет войск, промышленность идет вразнос, флот измеряет собой глубину моря. Вы утратили инициативу. Мы же ею владеем и имеем достаточно инструментов, чтобы обеспечить выполнение тех задач, которые перед собой поставили. Сейчас уничтожен еще и центр управления остатками ваших сил. Максимум, что будет в перспективе, это партизанская война, для которой у вас тоже не самые лучшие стартовые условия. Переловим и расстреляем. И на переговоры с вами я пошел не только и не столько потому, что вижу какие-то трудности. Просто в нашу прошлую встречу вы говорили о жизнях немецких солдат. Для меня и немецкие, и советские солдаты – не пустой звук, я могу при нужде рисковать их жизнями, но и если есть возможность сохранить людей, я стараюсь это сделать.

– К чему вы мне это объясняете? – с интересом посмотрел на него Рузвельт?

– Для того, чтобы вы поняли: надо будет – мы вас уничтожим. Но не будет уже той практически джентльменской войны, как до сих пор. Мы просто перегоним побольше самолетов и начнем бомбами стирать сопротивляющиеся города. Квартал за кварталом.

– А вам не кажется, что это варварство?

Лютьенс хмыкнул про себя, вспомнив, что именно так действовали американские летчики в прошлой истории, улыбнулся:

– Это жизненная необходимость, продиктованная развитием нашей цивилизации. И да, чтобы между нами не осталось недоговоренности. Ваша семья, впрочем, как и семьи многих других высокопоставленных деятелей США, сейчас у нас. И их дальнейшая судьба зависит от результатов нашего разговора. Нет-нет, что вы, никто не собирается их расстреливать, но поселение, скажем, на Аляске, в трудовом лагере… В общем, вы меня поняли.

Рузвельт промолчал. Похоже, действительно понял, что игры в джентльменов закончились и жрать, если что, будут с костями. Однако лицо его оставалось спокойным и бесстрастным. То ли выдержка у президента была великолепная, то ли мозги работали не хуже компьютера и успели прийти к выводу, что хотели бы уничтожить – не стали бы разговаривать. Колесников щелкнул пальцами, привлекая его внимание:

– Читайте вот. Бумаги, которые вы получите, будут написаны дипломатическим языком, а в нем слишком много воды. Здесь же сухая выжимка, так будет проще для восприятия и быстрее.

Ну, откровенно говоря, здесь тоже было целых пять машинописных листов. Рузвельт взял их, начал читать… Потом поднял удивленное лицо:

– В прошлый раз вы были несколько… лаконичнее.

– Ситуация изменилась, – меланхолично ответил Лютьенс, не потрудившись даже освободить рот. Адъютант вновь принес ему кофе, на сей раз с бутербродами и тостами, и адмирал, вспомнив, что еще не завтракал, не теряя даром времени, исправлял положение.

– Сейчас она хуже для нас. А требования – ниже. Почему?

– Вообще-то вы не в том положении, чтобы задавать вопросы, – усмехнулся адмирал. – Но все же я отвечу. Потому что в тот раз нам было выгодно брать Америку целиком, а сейчас – нет.

Недоумение на лице Рузвельта буквально светилось. Колесников вздохнул:

– Франклин, я считал вас умнее. Или, хотя бы, сообразительнее. Какие расклады существовали в ходе нашей прошлой встречи? Огромная, не побоюсь этого слова, страна с развитой промышленностью и мощной экономикой. Сажай собственных управленцев – и пользуйся. Что мы имеем сейчас?

– И что?

– А сейчас, – терпеливо продолжал адмирал, – перед нами государство, лишенное центральной власти, с нарушенными интеграционными связями и разрушенными городами. Прежде, чем оно начнет приносить доход, придется вкладывать колоссальные средства для восстановления. Придется прикладывать массу усилий, чтобы удержать людей от голодных бунтов. В конце концов, погибло много людей, и у нас банально добавилось кровников, успокоить или просто уничтожить которых сама по себе трудная и дорогостоящая задача. Нельзя сказать, что экономика Альянса этого не выдержит, но зачем? А так мы получаем то, что нам необходимо, а разбираться с униженной, впавшей в нищету страной оставляем вам. Как видите, все просто и максимально рационально.

– Действительно, просто и рационально… А если я не соглашусь?

– Согласитесь. Во-первых, подумаете о своих детях – и согласитесь. О себе ладно, вы старый и больной человек, но о потомках позаботитесь, никуда не денетесь. А во-вторых, если все правильно преподнести, в чем мы вам поможем, то вы станете еще и национальным героем, гением дипломатии, сумевшим вытребовать у победителей вместо полного уничтожения страны тяжелый, но все же почетный мир.

– Поможете? Зачем вам это?

– С вами проще иметь дело, чем с теми, кто жаждет реванша. Вы нас устраиваете.

– Благодарю, – с сарказмом отозвался Рузвельт, но по его тону Колесников понял – ничего принципиально невозможного в предложении немца американский президент не видит.

– Всегда пожалуйста.

– Только на следующий день после того, как я это подпишу, мне объявят импичмент.

– Не объявят. Просто потому, что не наберут кворума – у нас в плену целая куча сенаторов. Потом, если хотите, составьте список, кого из них вы хотели бы видеть в гробу, и мы вполне можем пойти вам навстречу.

Рузвельт не ответил, быстро, по диагонали, просматривая страницы. На середине прервался:

– Мне потребуется время, чтобы это изучить.

– Да изучайте на здоровье, пару часов я вам дам. Но подписывать все равно придется.

– А если кратко? Чтобы мне быть готовым к тому, что увижу.

– Если кратко… Аляска отходит русским. И не делайте удивленные глаза, это их земля. Канада – Германии, нам требуется жизненное пространство. Территория, занятая нашими войсками – тоже, как будем делить, мы уж как-нибудь между собой разберемся. Оборудование с ряда предприятий демонтируется и вывозится в СССР – им нужно обновлять станочный парк. Перечень там будет.

Филадельфию мы вам вернем – разрушенный город, набитый людьми, которые нас ненавидят, да еще и исповедуют какую-то непонятную нам религию, слишком большая обуза. Норфолк оставляем себе. Атомный проект вы прекращаете, оборудование и все результаты передаете нам. Вам запрещается развитие определенных научных направлений и технологий… И не делайте круглые глаза, а то вам, дикарям, дай в руки пистолет – вы ж застрелитесь.

– А можно без оскорблений? – набычился Рузвельт.

– Это не оскорбление, а констатация факта. Далее. Вся Атлантика объявляется демилитаризованной зоной.

– Это значит, там не может быть военных кораблей? – недоверчиво спросил Рузвельт.

– Поправка. Там не может быть ваших военных кораблей. За пределами территориальных вод, двадцатимильной зоны. Мы же не звери.

– С этим я не могу согласиться.

– А вас и не спрашивают. Просто высунетесь – утопим. И потом, вам же это выгоднее.

– Это почему?

– Почему? – Колесников усмехнулся, почесал нос и еле удержался от того, чтобы чихнуть – в кабинете оказалось неожиданно пыльно. – Да все просто. Скажу вам, как профессионал. Если бы вы за те же деньги построили мониторы для обороны побережья, мы вряд ли к вам прорвались бы. В то же водоизмещение впихнули бы и броню толще, и орудия мощнее, и противоторпедную защиту усилить можно было, да и зенитную артиллерию тоже… Но вы предпочли океанские корабли, способные сопровождать ударные эскадры. Оружие агрессора. Так что теперь не жалуйтесь, просто радуйтесь, что мы даже не пытаемся установить ограничение на тоннаж.

– И все же.

– Ну почему ж все? Что-то еще важное было. Ах, да. Панамский канал остается под нашим контролем. Доллар становится только вашей внутренней валютой и не может использоваться в международных расчетах. Да не морщитесь вы так, президент. Как говорят русские, снявши голову, по волосам не плачут. Вы идите, изучите все подробно, тогда, если возникнут вопросы, продолжим. А сейчас у меня нет времени. Пожалуй, я дам вам даже не два, а все четыре часа.

Рузвельт медленно кивнул, а Колесников встал и пошел прочь. Он со штабом расположился в отеле по соседству, там были кровати, и можно наконец поспать хотя бы с намеком на комфорт. А потом они закончат разговор, причем вопросы у Рузвельта возникнут обязательно, да такие, по сравнению с которыми озвученные ранее не стоят ни гроша.

Как это часто бывало, он оказался прав. Рузвельт встретил его будучи настолько подавленным, что Колесников испугался даже, не случился бы у старичка инфаркт. Хотя какой старичок, ему едва за шестьдесят, всего на семь лет старше Лютьенса. И он с ходу спросил:

– Я могу попросить вас пояснить последние страницы?

– Ну, попросите, – разрешил адмирал и, видя недоумение на лице собеседника, посерьезнел. – Вы про список лиц, подлежащих безусловной выдаче Германии?

– Да.

– А чего там непонятного? Рокфеллеры, Ротшильды, Морганы, ну и так дальше. С семьями, чадами и домочадцами. Мы считаем их военными преступниками и уже подготовили для этих людей шикарный концлагерь. Мы его в свое время законсервировали, и он теперь как новенький. Даже клопы сохранились.

Вот так вот. Они с Рабиновичем потратили немало времени, составляя этот список. Кого– то наверняка забыли, о ком-то и вовсе не знали, но большинство наверняка здесь перечислены. И уничтожать их стоит всех, чтобы и памяти не осталось, иначе опять что-то выплывет. А кто скажет «сын за отца не ответчик», пускай вспомнит, на чьи деньги жил тот сынок. И заткнется.

– Адмирал, вы понимаете, что мы не сможем выполнить это требование?

– Нет, не понимаю. И понимать не собираюсь. Послушайте, мистер президент. Вы никогда не думали, отчего началась эта дурацкая война? Кто ее вообще начал?

– Вы.

– Не-ет, – открыто ухмыльнулся Колесников. – Войну начали вот эти уроды. Именно они, а не военные. Эти люди, точнее, их шестерки устроили революции в России и Германии и сняли с этого сливки. Потом накачали наши страны оружием, чтобы позже стравить между собой и поиметь в неразберихе войны еще больше. Только вот одного не учли. Знаете, чего?

– Чего? – на сей раз, Рузвельт смотрел с неподдельным интересом.

– Разницы в происхождении. Не все на свете меряется выгодой. В отличие от них и русские, и немцы – народы-воины, родившиеся в сражениях за свою землю. А воины всегда смогут друг друга понять и, если будет желание, договориться. Ну и раз уж эти люди нашли убежище на вашей земле, то и расплачиваться придется вам. Вы можете попытаться отказаться – и умереть…

Четыре месяца спустя Колесников гулял по берлинской набережной. Вот как интересно получается. Время летит быстрее, чем успеваешь это понять. Вроде бы только вчера фланировал здесь с красивой девушкой – а сейчас степенно идет с тобой под руку, толкая перед собой коляску со спящей дочерью. Сын остался дома, под присмотром суровой Марты, ему сегодня чуть-чуть нездоровилось, а они отправились немного подышать свежим воздухом, а заодно опробовать новый автомобиль Хелен – старый она все же разбила, и хотя его клятвенно обещали починить, Колесников на всякий случай купил еще один. Денег, слава богу, достаточно.

Жалко только, что кузов кабриолета, когда его восстановят, придется окрашивать по новой. Колесников как-то в шутку подал Хелен идею об аэрографии, а та, будучи в приподнятом настроении, сумела ее реализовать. Получилось красиво.

Вдобавок она, будучи не лишена деловой хватки, запатентовала ее, и сейчас в карман Хелен капал небольшой, но стабильный процент. Автомобили– то здесь были у многих, для среднего класса это являлось, скорее, нормой, и модную идею подхватили многие. Ну и ладно, перекрасят кузов – можно будет изобразить что-то новенькое.

А вообще, наступило редкостно тихое время. Закончилась война, закончились и торжества по случаю победы. Отгремели салюты, получили свое герои. Альянс переваривал добычу, а Колесников, воспользовавшись моментом, начал больше времени проводить с семьей. Хотя, конечно, и в Союз смотался – не утерпел, побывал в родном городе, благо Сталин не возражал.

Кстати, поездка окончилась не то чтобы разочарованием, а каким-то непонятным, странным ощущением. Город оказался почти таким, как адмирал его помнил в детстве. Разве что чуть поменьше – не потребовалось рывком поднимать промышленность, не эвакуировали туда предприятия… Тихий, патриархальный городок с бегущими на рыбалку мальчишками и спокойно гуляющими по улицам курами.

Для высокого гостя ошарашенные местные власти живо организовали застолье, охоту, рыбалку… Колесников принял все это благосклонно, но уезжая знал, что никогда сюда больше не вернется. Этот мир уже стал другим, и жизнь тоже иная, а раз так, незачем жить прошлым. Мудрый Цезарь Соломонович предупреждал, что так и будет, и оказался прав.

Хелен отвлеклась на минуту, поправляя что-то в коляске, и адмирал, воспользовавшись моментом, немного отошел и облокотился на низкую ограду, разделяющую набережную и реку. Мимо торопились люди, будний день как-никак, на скучающего бездельника правильные до идиотизма немцы смотрели чуть косо, но в меру приличий, не задерживая взгляд. Все правильно, сегодня Колесников был в штатском – форма надоела хуже горькой редьки.

– Гюнтер!

Колесников повернулся и поморщился от резкой боли в ноге. Еще в Вашингтоне, буквально в последние дни войны американцы предприняли довольно мощный налет на город. Осколок бомбы угодил в мякоть ноги. Ничего страшного, это даже серьезным ранением не назовешь, но периодически при неловких движениях ногу словно кипятком окатывало. На той сибирской охоте такое случилось – вообще чуть не упал. Хорошо еще, никто не заметил.

А вот Хелен заметила. Тут же подошла, спросила:

– Все в порядке?

– Да. – Боль и вправду прошла, вспышка была резкой и сильной, но короткой, так что Колесников ответил честно. – Пойдем дальше?

– Пойдем. А скажи, можно задать тебе вопрос, как… журналист?

– Можно. Но, сама понимаешь, не всякий ответ можно опубликовать.

– Я знаю, – даже в цоканье каблучков Хелен звучало любопытство.

– Тогда спрашивай.

– А вот скажи… Ты рассказывал, почему вы не стали полностью оккупировать США. То же самое, что сказал их президенту. Но ведь это не единственная причина, так?

– Как догадалась? – усмехнулся Колесников.

– Очень просто, Гюнтер. Ведь вложения потребуются в течение нескольких лет, а прибыль будет идти намного дольше. То есть в перспективе правильнее брать их под свой контроль полностью.

– Не совсем так, но рассуждения логичные. Тебе бы министром финансов быть, – снова улыбнулся Колесников. – Или фабрикой какой управлять. Хочешь, подарю парочку?

– Я подумаю, – серьезно кивнула Хелен. – Но это потом. А пока что ты не ответил на вопрос.

Да уж, в журналистской хватке ей и впрямь было не отказать. Научилась за эти годы. Колесников вздохнул и кивнул.

– Хорошо. Все проще и сложнее одновременно. Вот завоюем мы США, это и впрямь не самая сложная задача. Скажи, у нас после этого останутся враги?

– Ну, ты говорил про Японию.

– Говорил. Ненадежный союзник и в ближайшей перспективе сильный враг. Этих мы будем давить – слишком ненадежны и непредсказуемы, да, вдобавок, имеют очень паршивый менталитет. Так что давить, давить и еще раз давить, в случае нужды до полного уничтожения. Думаю, где-то года через два, максимум – два с половиной, иначе будут сложности. Они ведь как муравьи, понастроят укреплений, и выковыривай их потом с каждого острова.

– Ты их, такое впечатление, ненавидишь.

– Скорее, просто не уважаю.

Откровенно говоря, Колесников и впрямь относился к японцам крайне отрицательно. Такое отношение привили ему еще книги о русско-японской войне. А потом соответственно пережевываемый на всех телеканалах вопрос о Курилах масла в огонь подлил. Но не рассказывать же все это Хелен, в самом-то деле?

– И что?

– И все. После того, как исчезнет Япония, вместе с ней пропадет и последняя угроза.

– Это плохо?

– Не то слово. Отсутствие угрозы порождает застой и деградацию. Чтобы человечество развивалось, ему нужны морковка впереди и плетка сзади. Морковку, то есть цель, мы людям дадим.

– Какую?

– Там видно будет. Выдумаем что-нибудь. Вон, к примеру, сейчас Браун у нас и Королев у русских вовсю ракеты конструируют, обещают на Луну полететь. И полетят, я в них верю. Космос – цель ничуть не хуже других. А вот плеткой может служить только внешняя угроза. Глобальный катаклизм там или сильный враг.

– Да уж, куда сильнее.

– Не смейся. Янки – народ энергичный, а ресурсов мы им оставили достаточно, чтобы выправить положение. Равными они нам теперь, конечно, не станут, но конкурентом, отстающим всего-то на пару шагов, – запросто. В такой ситуации всегда надо торопиться вперед, иначе догонят. И это не единственная причина.

– А вторая какая?

– Понимаешь, мы им сейчас отрезали дорогу к самым легкоосваиваемым перспективным технологиям. Мы это понимаем, они это понимают. И, чтобы не отстать, им придется искать какую-то альтернативу. Может быть, они ничего не найдут, а может, наткнутся на то, о чем мы и не подозреваем и чего никогда бы не нашли, просто идя по другому пути. Понимаешь?

– Кажется, да, – задумчиво ответила Хелен. – Но не получится, что от этого они станут куда опаснее, чем раньше?

– Нет, как раз этого я не боюсь. Да и вообще, народ жив, пока есть мужчины, готовые за него умереть. Нас пока достаточно.

– Я знаю, – Хелен улыбнулась и поцеловала Колесникова в щеку. – Ты есть – и это замечательно!

– А то ж, – улыбнулся адмирал. – Ну что, пошли?

И они пошли по набережной огромного города, который уже не станет рассадником коричневой чумы. Пошли, чтобы жить дальше.

Страна рухнувшего солнца 

Я снова поднимаюсь по тревоге.И снова бой, такой, что пулям тесно!Ты только не взорвись на полдороге,Товарищ Сердце, товарищ Сердце!Р. Рождественский

Никто и никогда не называл адмирала Ямомото трусом. Он не боялся, сражаясь с русскими при Цусиме, не боялся и позже. Его не пугали ни тяжело, неумолимо надвигающиеся и кажущиеся неуязвимыми громады русских броненосцев тогда, ни новейшие русские линкоры, про которые видевшие их агенты отзывались исключительно в превосходной степени, сейчас. Разумеется, это нельзя было назвать абсолютным бесстрашием, такое свойственно лишь дуракам, не осознающим опасность. Ямомото дураком никогда не был, но преодолевать свойственные человеку эмоции, подчиняя себя одной лишь Цели, умел хорошо. В этом, наверное, и заключается истинная храбрость.

Однако сейчас ему было не по себе. Все же, в отличие от многих соотечественников, Ямомото умел думать. Именно так. В стране, где заправляет военная аристократия, зачастую почитающая кодекс Бусидо выше здравого смысла, моряки выглядели белыми воронами. Почему? Да всего лишь потому, что не только принесли своей родине громкую и грозную славу, но и оказались самой образованной, в первую очередь – технически, частью военной элиты. Командовать современным боевым кораблем – это не с мечом наголо атаку возглавить, здесь требуется совсем иное мышление.

Вот и получилось, что Ямомото был противником большой войны. Слишком уж он хорошо представлял себе возможности страны – и финансовые, и производственные. Но, увы, не все решает комфлота, есть и те, кто имеет право отдавать ему приказы. А тут еще получилось, что он сам себе подложил большую и жирную свинью.

Пёрл-Харбор. Триумф флота Страны восходящего солнца и его, Ямомото, личный. Тогда он, помнится, тоже был против войны, утверждая, что сможет обеспечить несколько побед в сражениях, но войну они все равно проиграют. И – ошибся. Вмешались Германия и СССР, причем вторая держава, несмотря на ее противостояние японцам, все-таки выступила в роли союзника. И вместе они смогли задавить американцев. Так что теперь, стоило Ямомото начать говорить о риске новой войны, на него тут же начинали смотреть, как на Кассандру, но при этом не верили. В прошлый раз тоже бубнил, но поставили перед ним задачу – и выиграл. И сейчас так будет. Вот только не учитывали, что в прошедшую войну у них имелись могущественные союзники, взявшие на себя значительную, если не основную часть работы. Сейчас же расклады выглядели далеко не так радужно.

Но приказ есть приказ, и адмирал Исороку Ямомото вынужден был ему подчиниться. И разрабатывались секретные планы, и велась подготовка личного состава, а на корабли догружали боезапас… Бесстрастное лицо адмирала ничего не выражало, вот только вместо того, чтобы отправиться к жене или любимой гейше, он расхаживал по огромному адмиральскому салону линкора «Ямато». Корабля, ставшего его флагманом после того, как американские линкоры в прошедшую войну смогли уничтожить заслуженного ветерана «Нагато». По счастливой случайности его, командующего флотом, не было тогда на борту, хотя иногда Исороку ловил себя на мысли, что, возможно, зря. Может быть, он сумел бы победить. А возможно, погиб, и все бы уже закончилось. Но сейчас он был жив и, несмотря на присущую самураю сдержанность, вел себя абсолютно не по-японски.

С другой стороны, Ямомото прекрасно понимал тех, кто отдал ему самоубийственный приказ. Есть оскорбления, которые смываются только кровью. С Японией никто не смел говорить подобным тоном. Вот уже сорок лет не мог, с того самого момента, когда дрогнули и поползли вниз флаги на русских броненосцах. Он, Исороку Ямомото, тогда еще совсем молодой офицер, прекрасно это помнил. Помнил наполняющую сердце гордость, превосходящую даже боль в изувеченной русским снарядом руке. Японские корабли… Лучшие в мире корабли. Какими они кажутся маленькими и слабыми сейчас, но именно с их помощью Страна восходящего солнца проложила себе дорогу в океан и стала равной среди равных, что бы об этом не думали чопорные англичане и хамоватые французы. Их мысли, как говорят американцы, только их проблемы, главное – хамить Японии никто больше не смел. До недавнего времени.

Эти обнаглевшие вконец немцы, которым победы, очевидно, заслонили горизонт, просто скомандовали Японии «К ноге!», как будто имели дело с дворовой собачонкой. А самое паршивое, что Японии пришлось тогда подчиниться. Ведь немцы со своими русскими союзничками уже заключили мир с американцами, и альтернативой стала бы война против альянса крупнейших и сильнейших держав. А того, что немцы готовы поддержать пусть избитую, но все еще грозную Америку, они и не скрывали. Вот и пришлось японцам подчиниться, но обиду они затаили.

Приказ лег на стол Ямомото вчера – значит, решение принято, обратной дороги нет. Стало быть, надо думать, если не о том, как победить, а хотя бы о том, чтобы вывести страну из бойни с наименьшими потерями. А это будет сложно. Адмирал хорошо понимал, что его противники – континентальные державы, делающие основную ставку на армии. Опыт Американской кампании говорил четко – их техническому превосходству на суше Японии противопоставить нечего. Стало быть, вновь основная тяжесть войны ложится на плечи моряков. Если они не смогут удержать Альянс, тот, рано ли поздно, попросту задавит островную империю, не мастерством, так числом.

Понимал Ямомото, и с кем ему придется схватиться. Мудрено не понимать. Наверняка флот врага поведет Лютьенс, а этот старый пират ухитрился стать прижизненным классиком морской войны. На опыте его сражений обучаются в военно-морских училищах всего мира. Страшный противник, иначе и не скажешь.

Ямомото задумался. Да, немец опасен, но и он не лыком шит. И опыта у него не меньше. А главное, он, командующий японским флотом, потратил немало времени на то, чтобы изучить своего визави, благо в тот момент они были союзниками и не скрывали друг от друга своих достижений.

Ум у адмирала был острый, отточенный, да и сложно ожидать чего-то другого от человека, занимающего столь важный и ответственный пост. Неудивительно, что из действий своего будущего главного противника он сделал определенные выводы, четко говорящие: бороться с Лютьенсом сложно, но все же можно. Да, немецкий адмирал талантлив и храбр, но при этом все его действия укладываются в определенную схему. И основным элементом такой схемы являются, как ни крути, тяжелые артиллерийские корабли.

Лютьенс – адмирал старой линейной школы. Да, он умеет выжимать из своих кораблей максимум и даже чуть-чуть больше, но все равно это – прошлое. Славное, но уходящее постепенно в небытие. Нет, разумеется, немецкий адмирал не чурается прогресса, однако в глобальном плане ничего не пытается менять. Авианосцы в его флоте – не более чем корабли поддержки. Понять, что именно они теперь ударная сила флота, Лютьенс так и не смог. Даже пример его, Ямомото, успехов не сподвиг немцев и их союзников на изменение структуры своих военно-морских сил. Линкоры – это святое. Стало быть, есть шанс навязать игру по своим правилам, и вот тогда…

Ямомото даже представить себе не мог, как он ошибается.

О начале войны Колесников узнал, отдыхая с семьей на Кипре. Почему именно там? Да просто бывал он на этом острове еще в той жизни и сохранил о нем самые лучшие воспоминания. Вот и поехал, тем более на отнятом у англичан острове с его подачи строился шикарный курорт для комсостава германских вооруженных сил. Так что – почему бы и нет? Тем более, отдых он давно заслужил, и все с этим были согласны, и в руководстве Рейха, и, что вполне логично, в семье.

Кипр, разумеется, и близко не походил на тот райский уголок, что Колесников помнил, однако покрытые знаменитым белым песком пляжи и великолепная, абсолютно прозрачная вода никуда не делись, а Фамагуста, где, собственно, и велось сейчас основное строительство, еще не стала городом-призраком. И, даст бог, не станет – там, куда приходят немцы, наступает порядок. Хороший, плохой, не важно, главное, не выберут здесь патриарха-президента, или как он там, архиепископ, что ли, и не будет в результате никакой гражданской войны на почве религии. Незачем германской провинции кого-то там выбирать, а если кто-то из так и не ставших гражданами рейха местных недоволен, то всю глубину его неправоты объяснят запросто.

Увы, отдых пришлось прервать на самом интересном месте. Если конкретно, то как раз во время рыбалки. К мирно покачивающейся на волнах лодке, с которой адмирал ловил рыбу, подрулил катер с «Шарнхорста» (ну куда же адмирал без своего знаменитого флагмана), и полчаса спустя злой и раздраженный Лютьенс уже поднимался по трапу. А вечером уже привычный, словно домашние тапочки, Ме-110 нес его в направлении Берлина. И пускай он не столь удобен, как предназначенный для перевозки важных персон «Кондор», хотя и в том, откровенно говоря, комфорт довольно относительный, зато полет намного короче.

Истребитель Лютьенс вел сам. Научился на старости лет, сподобился. Куда более легкий сто девятый вот пилотировать толком не умел. Точнее, само пилотирование проблем не представляло, но взлет-посадка из-за расположенных чрезмерно близко к фюзеляжу шасси – цирковой трюк. В этом плане более тяжелый сто десятый и проще, и предсказуемее, да и радиус действия у него больше. А самому Лютьенсу пилотирование не то что бы очень нравилось – просто за штурвалом, под гул моторов, думается лучше.

Откровенно говоря, он и стрелка себе подбирал из тех, что могут часами сидеть, не издавая ни звука. Шнайдер представил ему несколько кандидатур – и молчунов, и надежных. Один из них, выбранный, откровенно говоря, наугад, сейчас тихонечко сидел в своей кабине и внимательно следил за окружающим пространством. Время хоть и мирное, но все же на борту истребителя одно из первых лиц Третьего рейха, а потому бдительности никто не отменял. Колесников был, разумеется, не против.

Увы, в данном случае обдумывать было особенно и нечего – слишком мало информации, а построение картины на основании допущений чревато ее искажением. Искажения же – прямой путь к принятию неверных решений, что, в свою очередь, ведет к потерям в живой силе. А терять своих людей Колесников не любил. Так что мыслил он сейчас отнюдь не о проблемах, заставивших его прервать отпуск, а о Хелен и детях, оставшихся на Кипре. Им придется возвращаться домой без него. И, хотя причина умчаться, даже не попрощавшись, имелась более чем веская, адмирал все равно чувствовал себя виноватым. Оставалось только держать штурвал да поглядывать время от времени на то, как сливающиеся в полупрозрачные круги винты рубят воздух, толкая самолет вперед, а его, Колесникова-Лютьенса, ученого и адмирала, – в неизвестность.

Берлин встретил его мелким и теплым весенним дождем и отвратительной видимостью. Такой, что на посадку заходить пришлось мало не вслепую. Хорошо еще, скорость у двухмоторного истребителя при этом была не столь уж велика, и даже такому посредственному пилоту, как Лютьенс, удалось приземлиться без особых проблем, всего-то со второго захода. Даже «козла» не дал, и самолет, мягко подрагивая на стыках качественно подогнанных бетонных плит, шустро вырулил на стоянку.

Машина уже ждала, подкатив прямо сюда. В нарушение всех инструкций, конечно, но, во-первых, кто откажет встречающим человека такого уровня, а во-вторых, флотские вообще чуточку плевали на дисциплину. В мелочах, разумеется, но, тем не менее, и, как полагал Колесников, из-за него. Все же с его русским характером немецкий флот приобрел не только громкую славу и множество побед, но и изрядную долю разгильдяйства.

Сидя на огромном мягком диване, обитом вкусно пахнущей кожей, он листал переданные ему бумаги, но ясности они упорно не добавляли. Слишком отрывочные сведения, слишком непонятны и противоречивы нюансы. Мысленно он проклинал японцев – в среду этих узкоглазых, активно шпионящих друг за другом, впихнуть агента оказалось практически нереально, а завербованные немецкой разведкой местные кадры относились к весьма низким социальным группам и, вдобавок, не вызывали особого доверия. Пока ясно было одно – мирная жизнь закончилась. И, как всегда, не вовремя.

Правда, сам Берлин немного примирил его с происходящим. Вообще, у этого города, несмотря на столичный статус, имелся какой-то налет провинциальности или, точнее, патриархальности. В той истории после войны, сокрушительных бомбежек и сметающих все на своем пути танков он сильно утратил колорит, но здесь и сейчас все сохранилось. И вид куда-то спешащих по мокрым тротуарам прохожих, редких по случаю дождя и укрытых под зонтами, почему-то действовал на грозного адмирала умиротворяюще. Здесь все было тихо и спокойно, что и неудивительно. Какое дело добропорядочным, законопослушным немцам до событий на краю света?

В рейхсканцелярию он вошел, привычно отмахнувшись от встречающего майора в черной форме. Сбросил на руки подскочившему лейтенанту куртку из плотной кожи и, сверкнув в свете ламп золотом погон, решительно прошествовал в небольшой зал. Туда, где, собственно, и предстояло решать судьбу мира.

– Гюнтер! Рад тебя видеть! А мы уже заждались…

Роммель был все таким же – высоким, сухопарым, резким в движениях. Разве что брюшко от спокойной жизни стало намечаться. Ну, ничего, это сейчас быстро пройдет, цинично подумал Колесников, пожимая руку сначала генералу, а потом рейхспрезиденту. Геринг за последнее время раздобрел еще сильнее, и сейчас они с Роммелем представляли собой забавную пару, отлично иллюстрирующую философскую категорию единства и борьбы противоположностей. Впрочем, хватка у обоих боевых офицеров, превратившихся в матерых политиков, была такой, что не один умник, считавший себя профессиональным крючковертом, вырывался из их загребущих челюстей будучи изрядно пожеванным.

– Спешил, как мог, – честно ответил Лютьенс, по очереди здороваясь с обоими. – Увы, быстрее у нас будет получаться, только когда герр Мессершмитт доведет до ума свои реактивные игрушки.

– Обещает вот-вот, – с чуть скептической улыбкой ответил Геринг, по-прежнему державший руку на пульсе всего, что происходит в мире авиации. – Уехал сейчас к русским, будет в последний раз продувать модель – так, на всякий случай. Да и, сам знаешь, что научная, что конструкторская школы у них сильные, это двигатели так себе.

– Это радует, – серьезно кивнул Лютьенс. – Но, увы, за штурвалами таких машин нам уже не летать. Возраст…

Некоторое время они молчали. Люди, добившиеся огромных, немыслимых высот, но не властные над временем. Однако жизнерадостный Роммель прервал затянувшуюся паузу.

– Не за штурвалом – так пассажирами. И не говорите мне, что это уже не то. А теперь давайте перейдем наконец к делу.

К делу – значит, к делу. Ничего особо нового Колесников, правда, уже не узнал, но зато хронологию событий восстановить смог и кое-какие выводы сделал. Итак, вчера утром, на рассвете, японские самолеты нанесли мощнейший удар по Владивостоку. Просто так, без объявления войны. И городу, и порту досталось капитально. Около тысячи погибших только среди гражданского населения, разрушены аэродромы, на них сожжено почти три сотни самолетов. В порту потоплены два линкора, два крейсера и около десятка кораблей поменьше. Все можно поднять и отремонтировать, но это потребует немалого времени, хотя сам порт пострадал мало, по его инфраструктуре удары не наносились, попадания выглядели, скорее, случайными. В общем, комбинация двадцать второго июня и Пёрл-Харбора, версия лайт.

Одновременно пришла в движение Квантунская армия, уже несколько лет как окопавшаяся у советских границ и, по мнению русских военных, успевшая там уже мхом обрасти. Однако, каким бы цветом этот мох ни окрашивался, почти миллион штыков в японской армии имелся. Словом, неприятно, хотя и, учитывая сравнительно слабую техническую оснащенность наземных сил Японии, не так страшно, как могло бы показаться.

Пока Квантунская армия вела бои с русскими силами прикрытия на границе, флот попытался высадить десант под Владивостоком, но сделал это как-то неубедительно. Уцелевшие береговые батареи (а они, во-первых, были построены в немалом количестве, а во-вторых, почти не пострадали от авиаударов) встретили японцев мощным и точным огнем. Десант повернул обратно, даже не дойдя до берега. На этом, собственно, и исчерпывалась информация о случившемся.

– Ну, что скажешь? – поинтересовался Геринг, традиционно берущий на себя роль рефери и распорядителя. Она ему неплохо удавалась. Лютьенс пожал плечами:

– Нелогично. Абсолютно.

– То, что они решили напасть на русских, с которыми в вечном противостоянии уже полвека? – удивился рейхспрезидент.

– Нет, это-то я от них как раз ожидал, – усмехнулся Лютьенс. – Правда, не сейчас. По моим расчетам, у нас еще оставалось время. Ошибся, да… Но здесь вопрос в другом. Поведение у них нелогичное. Совсем. Не воюют они так, не в их традициях.

– Точнее, – собеседники теперь смотрели на Лютьенса внимательно. Ну что же, пришлось уточнить.

– Японцы ТАК не отступают. Я помню их и по Американской кампании, и по прежним войнам. Переть на пулеметы, невзирая на потери, – это да, это они умеют. Самоубиться о танковую броню с миной в руках – да запросто. На том и на другом они, кстати, не раз и не два теряли элитных солдат целыми батальонами. Отступить они тоже могут, но это, как правило, относится к обычным пехотным частям. И только после серьезных потерь. Здесь потерь фактически не было. Ну, перевернулась пара шлюпок. Все! А ведь они вряд ли посылали в десант обычных солдат. Так?

– Так, – согласился, подумав, Роммель.

– Ну вот. И еще. Бомбежка порта вполне логична. Разнесли вдребезги линкоры, разом перехватив инициативу на море. А вот дальше уже непонятно. По Владивостоку они били, стараясь при этом сохранить портовые сооружения. С успешным десантом это было бы логично – база флота и место высадки в самом сердце русского Дальнего Востока. Но при заранее предусмотренном отступлении десанта… В общем, нелогично.

Геринг с Роммелем переглянулись, потом лучший полководец Германии кивнул:

– Мы пришли к тем же выводам. А ведь просто так самураи ничего не делают. Есть у них какой-то хитрый план.

– Не может не быть, – согласился адмирал. – Знать бы еще, какой. Хотя, откровенно говоря, я плохо понимаю узкоглазых, они смотрят на мир совсем иначе, чем мы. Не могут ведь не понимать, что русским танкам им нечего противопоставить. Ладно, надо лететь в Москву.

– Стоит ли? – поинтересовался Геринг.

– Стоит. Иначе, если у японцев и впрямь получится разбить наших союзников, они не остановятся. Следующими будем мы, и вот нам-то помогать уже никто не станет. Просто потому, что будут считать: мы бросили тех, кто нам доверял. И чтобы усмирить их, придется лить кровь. Немецкую кровь, коллеги. А победа ценой большой крови меня не устраивает.

Спорили они долго. Почти всю ночь. Тем не менее, Лютьенсу удалось доказать свою точку зрения. Проспав несколько часов прямо здесь же, в рейхсканцелярии, утром он отбыл на аэродром, и вскоре его самолет, взревев двигателями, оторвался от земли, унося адмирала на восток…

– А теперь объясните мне, пожалуйста, чем у вас Трибуц занимался? С борта крейсера селедку удил? – голос Лютьенса звучал устало, что и неудивительно. За последние двое суток он спал всего часа четыре. Не в его возрасте организм на выносливость испытывать. Тем не менее, немецкий адмирал смотрел жестко и спокойно, и от взгляда этого многим из собравшихся становилось неуютно.

– Сам не знаю, с чего у него такой прокол, – Кузнецов, похоже, с трудом удержался, чтобы не развести руками, но присутствие особо высокого начальства удержало его от столь простонародного жеста. А ведь при одном Лютьенсе жестикулировать не стеснялся. – Грамотный адмирал, опыт боевой присутствует, и неплохой… В Панаме воевал храбро, ранен был. Да что я вам это рассказываю? Сами знаете.

– Знаю, – медленно кивнул Лютьенс. – Потому и понять не могу. То, что японцы опасны, он знал. То, что тактику свою они строят на массированном применении авианосных соединений, тоже. И такой прокол… У вас что, традиция такая, вдали от Москвы расслабляться?

Что называется, не в бровь, а в глаз. Все промолчали, не решаясь спорить, ибо подобное и впрямь имело место быть. Хотя… Откровенно говоря, Колесников помнил, что с Трибуцем и в той истории не все гладко было. На Балтике он вроде бы здорово напортачил, хотя деталей память не сохранила. Однако тут вмешался товарищ Сталин, направивший обсуждение в более продуктивное русло.

– Товарищи. Есть мнение, что надо решать, что делать, а не выяснять, кто виноват, – с более заметным, чем обычно, грузинским акцентом, сказал он. Товарищи (хотя Лютьенс, строго говоря, был герр) тут же прекратили перепалку. Взгляды скрестились вначале на самом Сталине, а потом довольно быстро переместились на Лютьенса, который считался, да и являлся на деле, не только экспертом в военно-морских делах, но и второй по значимости фигурой за этим столом.

– Германия окажет СССР всю необходимую помощь, – спокойно выдержал эти взгляды адмирал. – Флот уже поднят по тревоге, армия приводится в боевую готовность. Мы союзников не бросаем.

– А… итальянцы?

Вопрос задал Ворошилов. Ну да, тот же Жуков или Рокоссовский, несмотря на достижения, обладали пока что куда меньшим весом и в присутствии вождя предпочитали не вылезать. Это Кузнецову никуда не деться, он, исключая самого Лютьенса, здесь единственный моряк. Но вопрос задан, придется отвечать.

– Судя по тому, что дуче все еще не приехал, он планирует деликатно отсидеться за нашими спинами, – хмыкнул адмирал, вызвав тем самым несколько иронических смешков в ответ. – Но это у него не получится, займусь лично. Во всяком случае, корабли мы у него выцарапаем. А солдаты… Вы видели много хороших итальянских солдат?

Вновь циничные усмешки. Нет, среди итальянцев тоже встречаются храбрые вояки, но их немного. Они ребята, конечно, заводные, вспыльчивые, но в массе своей нестойкие, держаться до конца, до последнего человека, как русские, мало кто умеет. Поэтому итальянская армия – не самое лучшее подспорье, а вот корабли у Муссолини неплохие, да и Черный Князь, сейчас уже полный адмирал, дисциплину на флоте держит жесточайшую. С таким можно и в одну линию встать, не зазорно будет.

– Это хорошо, что наши союзники не оставляют нас в трудную минуту, – Сталин, держа в руке незажженную трубку, прошелся по кабинету. – Теперь хотелось бы знать, чем мы располагаем на Дальнем Востоке сейчас.

А вот здесь ситуация оказалась куда более неприятной. Квантунская армия на момент начала войны насчитывала, по разным оценкам, от восьмисот тысяч до миллиона ста тысяч штыков. Точнее, к сожалению, определить не представлялось возможным – разведчики старались, но эффективность агентуры, когда дело касалось Японии, оставалась традиционно низкой. Противопоставить им пока что получалось не более трехсот тысяч солдат регулярной армии, разбавленных примерно ста тысячами ополченцев. Сибиряки, народ суровый и храбрый, за оружие взялись без напоминания и лишних призывов, но выучка и дисциплина таких частей оставляла желать лучшего.

Однако даже это выглядело не самым неприятным. Куда хуже было, что, установив контроль над морем, японцы сейчас быстрыми темпами перебрасывали на материк войска, и помешать им в этом было крайне сложно. Разумеется, советские подводные лодки немедленно вышли на позиции и даже успели потопить несколько кораблей противника, включая пару эсминцев, благо японцы гнали корабли не конвоями, а поодиночке. Советские субмарины, особенно последнего поколения, построенные с использованием купленных у Германии технологий, были едва ли не лучшими в мире, так что преимущество оказывалось пока на их стороне.

Увы, это была капля в море. К тому же с японских баз на Сахалине и Курильских островах активно действовала авиация. Курилы, Курилы, ох уж эти Курилы… Потерянные русскими в пятом году территории позволяли сейчас Японии затыкать выходы с единственной полноценной военно-морской базы СССР, словно бутылочное горлышко пробкой. Вдобавок, японцы развернули на Сахалине полномасштабное наступление, медленно, но уверенно выдавливая отчаянно сопротивляющиеся, однако до безобразия малочисленные советские регулярные части и ополчение на северную часть острова. А ведь Лютьенс предупреждал, что оборону там надо усиливать, предупреждал…

В воздухе с первых часов войны шла отчаянная драка. Японцы сконцентрировали для удара не менее трех тысяч самолетов, у Советского Союза на Дальнем Востоке к началу войны имелось не более двух. Минус погибшие на аэродромах в ходе первого налета противника. Единственное, что утешало, это то, что большинство летчиков при этом уцелело. Хорошо обученных летчиков, с опытом прошлой войны. Они еще смогут себя показать, но для этого необходимо перебросить им новые машины, а произойдет это не скоро. Во всяком случае, не за пять минут, придется ждать, а пока что преимущество в воздухе имели японцы. Не подавляющее, но серьезное, и советская пехота, которую японские самолеты яростно атаковали, могла лишь проклинать отсутствие нормального прикрытия. Хорошо еще, зениток хватало, да и бомбардировщиков у японцев оказалось не так и много. В основном пехоту атаковали истребители, используемые сейчас в роли штурмовиков. Учитывая отсутствие на японских машинах хоть какого-то бронирования, получалось это у них так себе.

Но самый большой сюрприз преподнесли обороняющимся японские танкисты. Бронетехника, это Колесников хорошо помнил, была не самой сильной стороной островной империи. Да и здешние специалисты с этим соглашались безоговорочно. Японские танки – барахло со слабым вооружением, никакой защитой и далеко не лучшими двигателями. И если одна тридцатьчетверка выйдет против роты японских танков, то ставить надо именно на советскую машину.

Все так, но никто почему-то не учел последнюю войну с американцами. А вот японцы учли, и, пользуясь бедственным положением США, без особых проблем заключили с ними контракты на поставку военной техники, в первую очередь танков Шерман, бронетранспортеров и грузовиков. Американцы, с трудом вылезая из послевоенного кризиса, ухватились за предложение недавних врагов руками и ногами, а СССР и Германия не обратили на этот факт должного внимания. Сейчас это выходило боком, и на границе советские танки столкнулись, пускай, и с уступающими им, но все равно конкурентоспособными противниками.

В свете происходящего, расклады вырисовывались довольно паршивые. Все же пропускная способность советских железных дорог, как и сорок лет назад, оказалась совершенно недостаточной, и японцы, с их кораблями, портами и несравнимо меньшим плечом доставки оказались в выигрышном положении. Сдерживали их только лучшая тактическая подготовка советских офицеров и самоотверженность опытных, прошедших тяжелую войну солдат. Только вот, насколько хватит этого задела, оставалось большим вопросом.

Из первоочередных решений напрашивалась, пожалуй, массовая переброска войск и кораблей. Ускорить первую русские предложили за счет увеличения числа, а главное, длины составов, что, в свою очередь, требовало более мощных паровозов. В СССР их не было, но зато они имелись в Германии, и на их предоставление Лютьенс тут же согласился. Правда, требовалась их адаптация к более широкой советской колее, и пока этот вопрос будет решаться, грузы придется таскать по старинке. В общем, все упиралось во время, притом, что мобилизационный и производственный потенциал континентальных держав превосходил возможности Японии в разы. А вот с кораблями выходило сложнее.

Теоретически сила в руках немецких и советских адмиралов имелась немаленькая. У СССР даже после потери «Советской Украины» и «Советской Белоруссии» оставались два первоклассных, по мнению советских военных теоретиков, лучших в мире линкора, «Советский Союз» и «Советская Россия». Дополняли их грозную мощь два линейных крейсера: «Кронштадт» и «Севастополь», вооруженные шестью орудиями главного калибра каждый, и шесть авианосцев. Правда, тяжелый только один – «Владивосток», бывший американский «Интрепид», остальные, трофейные и собственной постройки, легкие, созданные на основе переработанных до полной неузнаваемости проектов крейсеров. Плюс, естественно, крейсера, эсминцы и подводные лодки, не считая старых кораблей, вроде все еще находящихся в строю, но для современной войны малопригодных линкоров-дредноутов дореволюционной постройки.

Немцы могли похвастаться бо́льшим. С учетом трофеев и серьезной модернизации флота, проведенной после окончания большой войны, они располагали двумя линкорами собственной постройки, «Бисмарком» и «Тирпицем», и двумя линейными крейсерами, «Шарнхорст» и «Гнейзенау». Причем орудия уже легендарного «Шарнхорста» сейчас должны были стать сюрпризом для любого противника. Изначально созданные с расчетом на дальнейшую модернизацию, стволы его шестнадцатидюймовок были рассверлены до жутких четырехсот двадцати миллиметров, что позволило кораблю сравняться и даже чуточку превзойти по весу залпа «старших братьев».

Еще три корабля, «Фон дер Танн», «Гебен» и «Зейдлиц», начинавшие свою карьеру как британские линкоры типа «Король Георг V», были серьезно модернизированы. Усилена противоминная защита, изменено, больше с целью стандартизации, вооружение. Теперь эти линкоры могли похвастаться восемью такими же, как у «Бисмарка», пятнадцатидюймовыми орудиями каждый. Довеском к ним шел многократно модернизированный, но все равно тихоходный антиквариат. «Фридрих дер Гроссе» и «Дерфлингер» все еще могли продемонстрировать любому врагу чудовищную мощь своих орудий, однако годы брали свое, и тащить их на Дальний Восток выглядело задачей не для слабонервных. Да и вообще, должен же кто-то остаться в Атлантике.

Ну и, вишенкой на торте, два трофейных, достроенных уже после войны линкора типа «Айова», ныне «Дойчланд» и «Кенигсберг». По девять шестнадцатидюймовых орудий, отличный ход и дальность плавания. Идеальные рейдеры либо корабли сопровождения авианосных соединений. На фоне всего этого великолепия заслуженные старички «карманные линкоры» смотрелись гадкими утятами, хотя и их списывать со счетов никто не собирался.

А вот авианосные силы выглядели куда менее впечатляющими. Те же шесть авианосцев, что и у русских, правда, легких всего четыре, но и два более мощных тяжелыми не назовешь. «Граф Цеппелин», построенный бездумно и неумело, а позже неоднократно перестраивавшийся, и «Корморан», успевший побывать и британским «Глориесом», и «Фон дер Танном», прежде чем уступить это имя новому линкору. Они были неплохи в прошлую войну, но сейчас уже морально устарели. Словом, прикрыть основные силы еще сгодятся, но не более того.

Зато хватало крейсеров и эсминцев – в прошлую войну этими корабликами затрофеились так, что часть пришлось выводить в резерв, иначе их содержание стало бы излишней нагрузкой на и без того уставшую экономику. И подводных лодок тоже оказалось немало – технология их производства, спасибо неутомимому Деницу, оказалась настолько отработана, что субмарины буквально штамповали, сделав их не только эффективными, но и сравнительно дешевыми.

Адмирал Жансуль, сменивший недавно маршала Петена на посту главы Франции, выставлял два линкора, «Ришелье» и «Жан Бар», и два линейных крейсера, «Дюнкерк» и «Страсбург». Еще четыре легких авианосца плюс крейсера и эсминцы. И эти корабли не растерявший боевого задора и вкуса к победам адмирал готов был вести сам. Во всяком случае, в этом он Лютьенса заверил еще, когда тот был в Берлине. Устаревшие «Фридрих Великий» и «Мольтке» должны были присоединиться к «Фридрих дер Гроссе» и «Дерфлингеру», базирующимся на Канаду. Два вконец устаревших французских линкора, «Прованс» и «Лорэн», оставались в местах постоянного базирования – так, на всякий случай. Ну и итальянцы… Если удастся договориться с дуче, то четыре первоклассных линкора (старье, опять же, тащить не имело смысла), два легких авианосца, крейсера и эсминцы. Если не удастся договориться с дуче… Значит, придется договариваться с его преемником.

Все эти подсчеты заняли не так уж много времени. Когда Лютьенс закончил, Сталин, с интересом его слушавший (он всегда был неравнодушен к большим кораблям), встал, вновь медленно прошелся по кабинету и спросил:

– Это… серьезно. Скажите, а кого бы вы поставили во главе этих сил?

– Никого, – серьезно ответил адмирал, ловя на себе удивленные взгляды окружающих. – Здесь одних линкоров будет двадцать одна штука. Как у вас говорят, очко?

По кабинету прокатились неуместные вроде бы смешки. Даже Сталин чуть заметно улыбнулся в прокуренные усы и кивнул.

– Да, именно так. И вы считаете, что никто с таким флотом не справится?

– Да, я так считаю. Просто потому, что при таких больших размерах структура теряет гибкость. Именно поэтому я предлагаю использовать тот же подход, что и в прошлой войне. Ваш флот и итальянцы под общим командованием советского адмирала, а я веду свои и французские корабли. Как-то так.

– Логично… Товарищ Кузнецов, кого вы предлагаете в качестве командующего вашей группой?

– Я пошел бы сам, – советский адмирал вскочил, будто подброшенный пружиной.

– Исключено, вы нужны нам здесь. Можете потом отправиться к месту боевых действий, осуществлять общее руководство, но вести туда эскадру – а дело это, как я понимаю, долгое – предстоит кому-то другому. Ваши кандидатуры?

Кузнецов замялся на миг, и Лютьенс этим немедленно воспользовался:

– Я бы предложил Белли. Владимир Александрович – человек опытный, в той войне зарекомендовал себя с наилучшей стороны. Наши… ваши моряки его уважают, союзники – тоже. Опыт взаимодействия с итальянцами у него есть. Думаю, старый конь борозды не испортит.

Кузнецов, не слишком довольный вмешательством немца, все же неохотно кивнул. Сталин повертел в руке трубку:

– Если возражений нет, предлагается согласиться с предложением герра Лютьенса. И напоминаю вам, товарищи, что времени на раскачку у нас нет. Сейчас на Дальнем Востоке гибнут наши люди. Товарищ Рокоссовский. Вам предлагается возглавить наши сухопутные войска.

– Готов вылететь немедленно! – вскочил со стула генерал-полковник. Как любой нормальный офицер, он был в меру карьеристом и отлично понимал, что хотя работа предстоит тяжелейшая, но в конце его вполне могут ждать маршальские погоны, и такой шанс упускать нельзя. И Сталин, прекрасно улавливая ход его мыслей, кивнул. Большая война набирала обороты…

До Берлина Колесников еще дотянул, но потом организм выразил решительный протест такого рода перегрузкам и потребовал отдыха. Как будто не мог подождать до лучших времен, зараза! Хотя, с другой стороны, заснуть в воздухе за штурвалом – глупость. Есть варианты самоубийства и попроще. Так что пришлось оставить истребитель в Берлине и пересесть на борт представительского «Кондора», благо тот стоял, что называется, под парами. И весь оставшийся путь до Рима адмирал бессовестно проспал, не желая ни о чем думать и беспокоиться. Расслабился за годы мирной жизни… А ведь знал, что еще одна вой на будет, и скоро. Теперь предстояло срочно наверстывать упущенное.

В Риме светило солнце, и небо казалось прозрачно-белым от жары. По сравнению с суровой прохладой Москвы и занудным берлинским дождем контраст разительный. Вылезая из самолета, адмирал выругался про себя – рубаха и китель мгновенно промокли от пота. На Кипре, возле моря, жара ощущалась совсем не так. Не была такой удушающей. Да и форма одежды, честно говоря, отличалась. Во всяком случае, шорты, в которых Лютьенс выглядел невероятно потешно, для такой погоды подходили куда лучше рассчитанной на северные широты военный формы.

Его, конечно, встречали, да и попробовали бы не встретить, честно говоря, но выглядело это непривычно, утомительно и, на взгляд Лютьенса, срежиссировано оказалось бездарно. Если в Берлине к не слишком любящему пышные церемонии адмиралу просто приехали, а в Москве его по-деловому встретил один из порученцев Сталина, правда, аж в полковничьем звании, то здесь… Парадный строй гвардейцев в идиотской форме – такой длины, что вдоль него собаку выгулять можно. Оркестр. Ковровая дорожка. Боги, что за маразм!

Однако же пришлось соответствовать. Идти по этой самой дорожке, церемонно поручкаться с каким-то лощеным шпаком в дорогом, шерстяном даже на вид костюме (как он в нем по том-то не истечет), затем шествовать дальше, но уже в сопровождении двух отменно чеканящих шаг офицеров с невероятно одухотворенными лицами и саблями наголо. Интересно, они и в самом деле чувствуют сопричастность к чему-то важному, или им это выражение к лицам приклеили?

На середине пути примерно адмирал не выдержал и содрал с плеч китель. Стало полегче, но ненадолго. Пропитавшаяся едким потом форменная рубаха, высыхая, царапала спину. Ощущения были отвратительные. И все же он выдержал променад и даже смог улыбнуться торчащей в почтительном отдалении, за редкой, но грозной на вид цепочкой карабинеров, внушительной группе журналистов. Те, словно того и ждали, тут же застрочили ручками в своих блокнотах, но Лютьенс, не обращая на них более внимания, решительно направился к ожидающему его автомобилю. Плевать, что черный кузов накалился, словно печка. Может, хоть сквозняк в дороге компенсирует местную жару и духоту.

Не компенсировал. Лютьенс, подъезжая к резиденции Муссолини, истекал потом и мечтал только об одном – холодном душе. А его потащил сразу – и на прием к дуче. Оставалось только скрипнуть зубами. Что же, если Муссолини считает, что, поставив собеседника в неудобное положение, он облегчит себе жизнь, то это – его ошибка. Колесников стал тем, кем стал, не потому, что не умел терпеть неудобства.

– Герр адмирал! Рад вас приветствовать в моем скромном жилище, – дуче шагнул ему навстречу с гостеприимной улыбкой на губах. Еще немного, и она выглядела бы издевательски, а так – доброжелательность, и ничего более. Положительно, старый журналист и политик умел владеть собой. – Как вам Рим?

– Отвратительно, – Лютьенс крепко сжал протянутую ему руку. Все, что он успел, это умыться, и настроение его было отнюдь не лучшим. Даже тот факт, что здесь было малость прохладнее, чем на улице, положения не исправлял. – Те, кто строил этот город, были не слишком предусмотрительны в выборе места.

– Или просто более выносливы, чем вы? – Муссолини даже не пытался удержаться от колкости.

– Или, что вернее, тогда климат здесь был лучше. Впрочем, плевать. Не нам судить великих предков. Догадываетесь, зачем я здесь?

– Представления не имею.

Играешь, гад? Ню-ню, подумал Колесников, а вслух сказал:

– О нападении Японии на СССР вы, я думаю, слышали?

– Да, мне докладывали.

– Это очень хорошо. В таком случае вам стоит знать, что Германия вписывается за союзника.

– Что делает? – не понял Дуче случайно затесавшийся во фразу адмирала речевой оборот из будущего. Колесников мысленно выругался.

– Не обращайте внимания, русский сленг приставуч. Поддерживаем союзника, так правильнее.

– И которого из них?

Ну да, формально-то Германия пока что в союзе с обоими. И, кстати, Италия тоже. Адмирал усмехнулся:

– Русских, само собой. Вы против?

– Да нет, – пожал плечами Муссолини. – Нам, в общем-то, все равно.

Вот так, сразу дал понять, что участвовать в войне не собирается. Ми-и-лай, да куда ж ты денешься? Лютьенс усмехнулся мысленно, но внешне остался бесстрастен.

– То есть вам все равно, с кем воевать?

Брови Муссолини поползли вверх, что вкупе с общей нездоровой одутловатостью его лица, выглядело достаточно комично.

– Вообще-то, мы не воюем, – осторожно сказал он.

– Ваше право. Но если вы не поддержите никого, то тем самым предаете обе стороны. И они имеют право на соответствующие ответные действия. Что до японцев – так они далеко, и вам на них можно внимания не обращать. Только вот незадача: мы-то близко.

– Вы мне угрожаете?

– Ну, что вы. Просто вспомните, что было в прошлый раз.

Муссолини вспомнил. И о том, как Италии пришлось вариться в собственном соку, и о том, как началось массовое, почти мгновенное обнищание населения. И как тяжело было успокоить заводной итальянский народ. И еще о том, что кредиты, данные ему немцами, надо возвращать. Лютьенс смотрел на него холодно, не мигая. Тому, кто привык к соленому ветру в лицо, это не так и сложно. Потом усмехнулся:

– Ну что, подумали? Взвесили? Мне можно улетать?

– Адмирал, – голос дуче звучал хрипло. – Мне требуется время, чтобы…

– Даю минуту, я добрый, – без зазрения совести украл фразу из неснятого еще советского мультфильма Колесников. – Имейте в виду, наши запросы еще достаточно скромны. Только ваши корабли. Содержание и ремонт техники, плюс жалованье экипажей за наш счет. И доля в трофеях ваша, в том числе территориальная. Вы как, от колоний в Тихом океане откажетесь?

– А вот с этого места поподробнее…

Когда спустя два часа Колесников покинул резиденцию своего оппонента, он мог лишь в восхищении крутить головой. Торгашеская жилка у Муссолини, безусловно, имелась, вытребовал он все, что смог, ухитрившись ни разу не перейти ту грань, за которой немец мог решить, что небольшой государственный переворот в отдельно взятой Италии обойдется ему дешевле. Но, правда, при этом, к чести своей, ничего не потребовал для себя, все исключительно для страны. То ли идейный, то ли уже не разделяет свой карман и государственный. Впрочем, не так уж это и важно, главное, что объединенный флот в необходимый для себя момент получит еще одну эскадру, и неплохую.

Вице-адмирал Белли проснулся от телефонного звонка. Поворочался на койке, а потом сообразил, что отпустил домработницу на выходной и сейчас находится в огромной квартире совсем один. Стало быть, снимать трубку ему предстояло лично. Если, конечно, на том конце провода не сообразят, что его следует оставить в покое.

Телефон не унимался. Кто бы ни звонил, он обладал изрядной долей настойчивости, и пришлось немолодому уже адмиралу, кряхтя, вылезать из кровати и, надев мягкие домашние тапочки, шлепать к столику, на котором притулился огромный, неуклюжий аппарат. Реликт прошлой эпохи, такой же, как и сам Белли.

В самом-то деле, кому потребовалось звонить в такую рань, тем более в воскресенье? Особенно учитывая, что его и в обычные-то дни звонками особо не баловали. С того времени, как немолодой уже вице-адмирал практически отошел от дел, занимаясь сейчас только преподаванием, интерес к его персоне у окружающих мало-помалу угас. И сейчас герой минувшей войны (да-да, самый настоящий герой, и маленькая звездочка высшей советской награды, уютно устроившаяся на парадном кителе, тому свидетельницей) тихо доживал свой век, никому не мешая и ни во что не вмешиваясь.

– У аппарата.

– Здравствуйте, Владимир Александрович, – голос в трубке был незнаком. – Я приношу извинения за раннюю побудку, однако через час вас хотел бы видеть товарищ Кузнецов…

Еще через сутки Белли, держась чуть позади командующего советским флотом, уже входил в кабинет Сталина. Руководитель огромной, крупнейшей в мире державы выглядел отнюдь не парадно. Усталый, постаревший… Однако взгляд его по-прежнему был острым, твердым, улавливающим каждую мелочь.

Однако если сам факт вызова к Сталину выглядел удивительно, то новое предложение в буквальном смысле слова ошарашило. И Кузнецов, вот зараза (а еще ученик, пусть и бывший), и словом не обмолвился. А ведь знал, не мог не знать, такие вопросы с кондачка не решаются. Но, пускай задача и выглядела невероятно трудной, отказаться было выше его сил. Хотя, конечно, по результатам ее выполнения можно было как попасть в историю, так в нее и влипнуть, уж это-то Белли отлично понимал.

В самом деле, перевести на Дальний Восток сводную эскадру разнотипных кораблей при возможном противодействии обладающего всеми возможными преимуществами противника – задача сама по себе нетривиальная. А потом, может статься, придется возглавить эту эскадру в бою… Словом, очень тяжело – и очень заманчиво, ведь со времен Рожественского такое не удавалось никому. И то, царский адмирал смог выполнить лишь первую часть задачи, хотя, надо признать, и вполне неплохо, что бы там про него ни говорили. Испытание? Да. Но за спиной Белли стояли тени его предков, людей, во флоте известных, в том числе и храбростью. И старый адмирал отнюдь не собирался посрамить их память.

Откровенно говоря, именно дальний переход и выглядел в этой истории самым сложным. Уж драться-то мы умеем – так для себя решили все, и, в принципе, имели все основания на подобный ход мыслей. Воевали, умирали, побеждали… Но с переброской сил на такие расстояния в условиях войны дела еще не имели.

Теоретически путей хватало, на практике ж все обстояло куда проблематичнее. Самый простой вариант, с переброской по изрядно модернизированному и расширенному Суэцкому каналу, не подходил по одной-единственной причине – уж больно он выглядел очевидным. Японцы – не дураки, наверняка ведут наблюдение за регионом, и шанса нанести удар с авианосца по лишенным маневрам кораблям, предварительно засыпав все подходы минами с тех же самолетов, не упустят.

Второй вариант, через Панамский канал, выглядел не лучше. Мало того, что переход по нему был чреват теми же осложнениями, так еще и ширина канала не позволяла провести по нему многие корабли. Не зря американцы вынуждены были зауживать свои линкоры. Так что выбор вариантов оказывался не так уж и велик – тем же путем, что и эскадра Рожественского сорок лет назад. И, учитывая дальность перехода, с теми же проблемами. А главное, с тем же финалом. Японцы, уж это Белли понял сразу, фактически подталкивали их к тому, чтобы идти во Владивосток – других полноценных баз в тех местах не имелось. А стало быть, узкоглазые выбирали идеальные для себя место и время боя. Там, на островах, самолетов можно было разместить хоть тысячу, хоть пять, и завалить корабли Альянса бомбами. Учитывая, что адмирал Ямомото в своей тактике опирался именно на авиацию, это было предсказуемо.

Когда Белли высказал такое предположение, его немного покритиковали – и согласились. Неудивительно, что практически вся работа объединенного военно-морского штаба свелась к поиску выхода из образовавшегося тупика, и жаркие споры на дикой смеси русского, немецкого, французского и итальянского языков наверняка создавали массу проблем контрразведчикам, которые, по долгу службы, обязаны были за всем этим бардаком приглядывать. Попробуйте, разберите, кто что говорит и имеет в виду, особенно с учетом флотского жаргона и неудобоваримой терминологии.

Кто предложил тогда вести флот Северным морским путем, Белли точно вспомнить так и не мог, – как бы не сам Лютьенс, немец примчался в Ленинград из Берлина и засел в городе на Неве безвылазно. Создавалось впечатление, что старому пирату здесь просто нравилось. Кто знает, может, и так. Лютьенс присутствовал практически на всех обсуждениях и, как правило, молчал, но периодически вставлял пару фраз, вдребезги разбивая чьи-то доводы либо добавляя накала спору. В одном из них и родилась идея, которую упорно отгоняли прочь, но она каждый раз всплывала, все более закрепляясь в умах адмиралов. И достаточно быстро стало ясно: северному походу быть.

Белли очень удивился бы, узнав, что Лютьенс не просто уверен в возможности перехода через Заполярье, немецкий адмирал ЗНАЛ, что такой переход возможен. В истории, которой уже не суждено было состояться, в ту войну с Дальнего Востока на Северный флот были переданы несколько эсминцев, которые прошли Ледовитым океаном без особых проблем. Конечно, ударный флот малость побольше, но и группировку ледоколов ему можно придать куда более многочисленную. К тому же, чтобы идти через сравнительно молодые льды, линкорам помощь и не требуется. В восемнадцатом году, уходя из Гельсингфорса, балтийские линкоры-дредноуты проламывались через замерзшую Балтику лучше даже, чем ледоколы специальной постройки. Да и, опять же, в прошлой истории линкор «Ройял Соверен» «подрабатывал» на севере в качестве ледокола. Так что задача проводки броненосной армады выглядела тяжелой, но отнюдь не безнадежной. И, вдобавок, переброска сил таким неожиданным маршрутом наверняка станет для японцев полной неожиданностью.

А вот здесь взвыл товарищ Папанин. Иван Дмитриевич, человек незаурядной храбрости и немалого таланта как руководитель, совсем недавно ставший контр-адмиралом, подпольщик, диверсант, чекист… Полярный волк, посвятивший исследованию Арктики, если не большую, так уж точно лучшую часть жизни, более двадцати лет. Доктор наук, руководитель первой дрейфующей станции, фактически установившей за СССР приоритет в исследовании Ледовитого океана.

В не таком уж и далеком будущем про него расскажут много и разного. В основном зло-смешного, вроде истории со знаменитым маузером. Но собаки лают – а караван идет. Этот незаурядный во всех смыслах человек видал такое, что иным не снилось ни в мечтах, ни в кошмарах. Сейчас же Папанин возглавлял Главсевморпуть, в его ведении находились все перевозки по Ледовитому океану. И он, как никто другой, понимал, сколько трудностей возникнет при переходе такого количества кораблей.

К его глубокому сожалению, выть он мог сколько угодно, зато без толку. Сталин верил Лютьенсу, а немец сказал – получится. И приходилось теперь Папанину заниматься небывалой по размаху операцией, да еще и в жестком цейтноте по времени. Полярное лето коротко…

Еще информация о маршруте вызвала легкую оторопь у итальянцев. Южанам совсем не улыбалось тащиться через высокие широты и мерзнуть в Заполярье. Однако Черный Князь лишь бровями шевельнул – и протесты увяли будто сами собой. Навел порядок, ничего не скажешь.

Однако северным путем отправлялась только половина кораблей, остальные же… А вот это было секретом, и Лютьенс на все вопросы лишь делал вид, что не понимает, о чем речь. А ведь понимал, уж Белли-то отлично знал, что адмирал владеет русским как бы не лучше его самого, говорит практически без акцента – вот что значит русская жена… Но здесь и сейчас немец молчал, как рыба об лед, а значит, имелись у него какие-то секреты, и оставалось уповать лишь на то, что знаменитый флотоводец знает, что делает. И, естественно, никто не знал, о чем Лютьенс разговаривал вначале с гауляйтером Канады, а позже со «сладкой парочкой», Королевым и Брауном, конструкторами, люто ненавидящими друг друга, но при этом ухитряющимися работать совместно весьма плодотворно. Да и о самих встречах мало кто знал…

Майор Петров злобно побарабанил пальцами по столу. Ситуация его раздражала. Не тем, что скоро предстоял однозначно тяжелый бой – как раз к этому еще достаточно молодой для своего звания офицер был готов. Однако то, что его каждый раз отправляют на самые тяжелые участки, откровенно бесило.

Конечно, удивительного в том ничего не было. Самый опытный командир батальона в полку. Первый в очереди на командование самим полком, как только пойдет на повышение его нынешний командир, подполковник Лозицкий. Опыт Американской кампании и три ордена, которые о чем-то да говорят. Большинство офицеров их совсем недавно сформированного полка ничем подобным похвастаться не могли в принципе.

Доверие командования – это, конечно, хорошо, но сейчас это означало, что его батальону предстояло остановить прущие лавиной японские танки. Хотя бы на несколько часов, чтобы дать отступающим советским частям время организовать какое-то подобие обороны. А значит, тридцать два танка, из которых восемь ИС-3 и двадцать четыре Т-44/100, отступать не имели права. Но и гореть как-то тоже не хотелось…

Не только его батальону, правда. Хороши бы они были тут без пехотного прикрытия. Однако то, что им придали… М-дя… В общем, союзники, и этим все сказано.

Полторы сотни приданных им кавалеристов местной, монгольской армии доверия решительно не внушали. Не потому, что были трусливы, плохо обучены или нестойки. Как раз нет. Монголия не зря считалась ближайшим союзником СССР, едва ли не его частью. Монгольская кавалерия была хороша (что в несостоявшейся здесь истории не раз демонстрировала на советско-германском фронте), и обучали местных вояк отменно. Вот только не так их обучали.

Современная конница, а Петров – офицер думающий и неплохо подготовленный – это отлично знал, серьезно отличалась от той, что была тридцать лет назад. Лихие кавалерийские атаки с шашками наголо безвозвратно ушли в прошлое, оставшись в лучшем случае эпизодом в случае ну ОЧЕНЬ благоприятных обстоятельств. А в целом лошади теперь стали всего лишь средством повышения мобильности пехоты. Элитной пехоты, чего уж там, усиленной тяжелым вооружением и способной решать задачи, ранее кавалерии в принципе недоступные. Но главное – все же пехоты, способной при нужде быстро закопаться в землю, создав устойчивую линию обороны.

А монголы в плане тактики использования живой силы отставали, и их конница – это просто конница, не умеющая того, что для их советских коллег являлось само собой разумеющимся. И организовать из них реальное прикрытие будет не просто сложно. Задача выглядела зубодробительной, и как из нее выкручиваться, Петров себе пока что даже не представлял. А главное, у этих, с позволения сказать, кавалеристов не имелось даже намека на артиллерию. Противотанковые гранаты подвезли, целую полуторку. И – все.

Петров с удовольствием расстрелял бы пару-тройку интендантов, а заодно и штабных деятелей, из-за которых ему предстояло что-то срочно родить на пустом месте посреди сухой монгольской степи, но, увы, возможности не было. Да и не помогло бы, если уж положа руку на сердце говорить. Так что оставалось метаться по окрестностям, спешно проводя рекогносцировку – нормальных карт в штабе тоже не нашлось.

Идиотизм, конечно, переправлять только что сформированный полк через всю страну и с колес бросать в бой, но что сделано – то сделано, думал майор, расположившись на броне тщательно замаскированного командирского танка и с омерзением жуя уже набившую оскомину тушенку. Именно в этот момент его внимание и привлек рев двигателей, быстро и неуклонно накатывающийся на расположение батальона. Первой его реакцией было сыграть тревогу, но уже через пару секунд комбат сообразил – свои. Во-первых, идут с тылу, а во-вторых, двигатели, или хотя бы часть из них, явно дизельные. Для советских войск – уже стандарт, бензиновые остались только в частях, расквартированных на Аляске. Там горючее поставляют немцы, из Канады, поэтому с бензином проще, чем с соляркой. В метрополии же дизеля и только дизеля, плюс максимальная унификация, что разом снимает кучу проблем со снабжением. Японцы же хотя и тоже используют на своих танках дизеля, но на тех, что поставили им американцы, если верить разведчикам, стоят бензиновые моторы. Для привычного уха звук совсем разный, и захочешь – не перепутаешь. Да и часовые не зря молчали…

Источником звука оказалась колонна бронетранспортеров, неспешно втягивающаяся в расположение батальона. Ни много, ни мало, а целых три десятка машин. Половина на базе полноприводных грузовиков-студебеккеров, уже года три производящихся в Свердловске – от США в счет репараций получили завод и документацию на эту технику, а бронетранспортер уже свои умельцы склепали. Машины по проходимости немного уступали отечественным ЗиС-32, но зато наличие завода обеспечило возможность сразу же развернуть их массовое производство.

Остальная техника, с лязгом надвигающаяся на хозяйство Петрова, – переделанные танки БТ ранних модификаций, снятые с вооружения. На их базе бронетранспортеры получались так себе – на шесть человек, и то тесно, зато броня и проходимость лучше, чем на колесных машинах. Что те, что другие людьми набиты под завязку, на всех крупнокалиберные ДШК, а к колесным прицеплены грабинские трехдюймовки. Ну, и при всем этом великолепии четыре танка охранения. Т-34, вроде тех, на которых Петров воевал в Америке. Машины немного устаревшие, но еще вполне грозные. В общем, то, что надо.

Но по-настоящему Петров удивился, когда солдаты начали выпрыгивать из своих бронированных гробов. Немцы! Дисциплинированные, обмундированные, экипированные, словно явились сюда прямиком с обложек агитационных газет. И командир им под стать – идет, только полы черного кожаного плаща развеваются, да сапоги, до блеска начищенные, посверкивают. Как он не запарился, пока ехал? И что-то есть в нем знакомое…

– Курт?

Ну да, кто же еще. Курт Борман, тот самый, на пару с которым они в свое время геройствовали в Америке. Все такой же спокойный, уверенный в себе… Разве что тогда немец был старше по званию, а сейчас оба они майоры – в советской армии традиционно растут чуть быстрее. И рукопожатие осталось прежним – крепким и резким, как удар в боксе.

– …ну, а я, как узнал, что ты здесь, потребовал, чтобы меня именно к тебе на помощь и направили, – Борман лопал тушенку так, что даже смотреть на это было вкусно, и бодро рассказывал о своей эпопее. – А то без присмотра тебе быстро голову оторвут. Не волнуйся ты так, что мы, с тобой на пару японцев не поколотим?

А тогда, в Америке, ему бы и в голову не пришло так говорить – пообщался с русскими и многим от них заразился. Не такой уж и чопорный народ эти немцы, особенно с учетом того, как сейчас заливалась их пропаганда, объявляя немцев и русских народами родственными, арийскими. И произношение у Курта с того времени тоже стало практически чистым. Но, конечно, шапкозакидательские настроения – это совсем не есть гут, хотя, надо признать, шансы выжить повысились резко. Достаточно было посмотреть на то, с какой скоростью оборудуются позиции для орудий, а саперы расставляют для японцев противотанковые сюрпризы, чтобы на сердце стало куда веселее.

Как оказалось, немцев сюда перебросили по воздуху. Все транспортные самолеты люфтваффе были задействованы в грандиозной по масштабам операции, обеспечивая невиданный ранее по скорости маневр живой силой. Именно людей – техники у СССР здесь хватало, а вот с солдатами получалось не слишком хорошо. Мало было на Дальнем Востоке народу, чего уж там. Однако немецкие части, опытные и прекрасно подготовленные, хотя бы частично заполнили получившуюся брешь, и это оказалось для японцев неприятным сюрпризом. Во всяком случае, здесь, в месте, где утром их передовые части напоролись на танково-артиллерийскую засаду и, потеряв почти пятьдесят машин, вынуждены были откатиться. Они опоздали буквально на несколько часов, дав обороняющимся время закрепиться, и в результате маленький эпизод превратился в завязку первого серьезного сражения новой войны.

Именно так, со всеми атрибутами – работой крупнокалиберной артиллерии, танковыми атаками, ударами авиации… Хорошо еще, немцы, помимо людей, успели перебросить на этот участок несколько десятков истребителей, серьезно усилив немногочисленные из-за потерь советские ВВС. Застоявшиеся без дела немецкие асы не отказались от возможности пополнить боевой счет, а заодно испытать новые самолеты. И потому японские летчики вынуждены были заботиться в основном о собственном выживании, а не о точных ударах, иначе обороняющихся выбили бы в первые часы. Но воздушная карусель быстро подорвала силы обеих сторон, и бой перешел в затяжную фазу.

Сводная часть продержалась на позициях двое суток, вплоть до полного исчерпания боезапаса, после чего отошла, потеряв большую часть техники и четверть личного состава. Тяжело, но жертвы эти оказались не напрасными. За время, купленное ценой их жизней, успели подойти, развернуться в боевые порядки и организовать полноценную оборону две полнокровные дивизии…

Драка была страшная. С обеих сторон противники гнали войска, и в кои-то веки у русских это получилось немного лучше. Все же железная дорога, пускай и не вполне отвечающая требованиям времени – это не степи, на форсирование которых японцы тратили драгоценное топливо и не менее драгоценный моторесурс. Шли эшелоны с пехотой, тяжело громыхали на стыках платформы, на которых, укрытые брезентом, ехали танки. И свои, и немецкие – Роммель не мог упустить случая обкатать в боевых условиях новую разработку своих оружейников. Так что очень скоро японцам предстояло вплотную познакомиться с бронированными гигантами, защищенными даже лучше, чем советские ИСы, и вооруженными обладающими невероятной баллистикой восьмидесятивосьмимиллиметровыми зенитками, которые сумрачный тевтонский гений ухитрился впихнуть в танковые башни. Шли полностью укомплектованные танкоремонтные мастерские – технику по возможности предстояло восстанавливать на месте. Шли успевшие стать знаменитыми «катюши». Словом, очень много грузов, и никто не мог понять, почему при таком напряжении сил на Дальний Восток идут составы с какими-то непонятными контейнерами, на военные грузы совсем не похожими.

Подводная лодка I-25 неспешно подбиралась к Суэцкому каналу. Успешно проскочив мелководные участки, благо пыльная буря надежно маскировала лодку (мешая, правда, ориентироваться и ей самой, но команда на I-25 была опытная, а штурман в свое время не раз ходил в этих водах), субмарина вышла в относительно безопасный район с большими глубинами. Красное море коварно, однако это относится и к тем, кто охотится, и к тем, на кого охотятся. Вне зависимости от того, как они меняются ролями.

Теоретически эти воды контролировали немцы, попробуй только всплыть, но на практике Красное море – не лужица. Конечно, радары… Но на I-25 недавно установили новинку, позаимствованную у американцев, которую сами янки во время большой войны нагло сперли у немцев. Шнорхель – труба, соединяющая подводную лодку с поверхностью и позволяющая идти в подводном положении не на электродвигателях, а под дизелями, резко повышала ее возможности. Теперь пережившая модернизацию субмарина могла идти до места, не всплывая, и радары немцев были против нее бесполезны. А значит, шансы выполнить задачу имелись.

Откровенно говоря, капитану второго ранга Гора Накамура задание не нравилось. Ему вообще не нравились расклады. Болтаться две недели непонятно для чего – и вдруг нестись вперед, минировать подходы к каналу. Как-то это было непонятно, хотя, разумеется, не по рангу командиру субмарины обсуждать приказы. Вот он и вел свой небольшой, всего-то в две с половиной тысячи тонн водоизмещением, корабль, не подозревая даже, что приказ был отдан сразу после того, как в Японии рухнула последняя надежда на то, что Германия останется в стороне от конфликта. Но – на фронте появились немецкие солдаты, а значит, война началась, и первый удар японское командование решило оставить за собой.

К расчетной точке I-25 вышла с небольшим опозданием – забарахлил один из дизелей. Механики смогли в сжатые сроки привести его в чувство, но два часа все же потеряли. Как ни странно, именно это спасло подводную лодку. Ночи здесь были темные, и вряд ли в перископ удалось бы обнаружить чужие корабли, сейчас же Накамура не только рассмотрел их, но и определил, с кем имеет дело. От этого знания он моментально ощутил неприятную тяжесть в животе, но все же превозмог недостойный самурая позыв нырнуть в гальюн, а принялся отдавать команды, четкие и точные, как учили.

А ему было, чего бояться. Подходы к каналу охранял не кто-нибудь, а «Принц Ойген». В принципе, его несложно было перепутать с любым другим крейсером типа «Адмирал Хиппер», но то, что остальные сейчас в Атлантике, не оставляло выбора. «Ойген», а значит, смерть…

Этот крейсер по сравнению как с одноклассниками других флотов, так и с систершипами, обладал важной особенностью. Его корпус был буквально утыкан гидрофонами, что позволяло контролировать огромное пространство и обнаруживать противника не хуже, а во многих случаях и лучше радаров. Экзотическая модификация тяжелого крейсера просто обязана была засечь I-25 еще на подходе.

Ни Накамура, ни остальные моряки не знали, что спасло их в ту ночь. Чудо, не иначе. В принципе, так оно и было. Точнее, сочетание сразу трех случайностей. Во-первых, командир субмарины приказал на подходе к цели перейти на электрический ход, куда более тихий по сравнению с грохочущими дизелями. Ну, а во-вторых, погода. Недавний шторм взбаламутил и перемешал слои воды. Подводная лодка шла в теплом, а ниже и выше расположились холодные слои, чуть отличающиеся по свойствам и создавшие своеобразный экран, рассеивающий звук. Ну и, разумеется, старые итальянские линкоры, участвующие в прикрытии канала и создающие мощный звуковой фон.

I-25 проскочила и выставила у входа в Суэцкий канал двадцать четыре мины – больше у нее на борту просто не было. На минах этих уже утром подорвался груженный рудой транспорт, а двумя часами позже небольшой танкер.

Движение кораблей оказалось прервано на неделю – вначале тушили разлившуюся нефть, затем тралили мины. Накамура узнал об этом лишь через неделю, успешно вернувшись на временную базу. Впрочем, радость от успеха была значительно омрачена. Как оказалось, из восьми субмарин, посланных, чтобы заблокировать канал, успеха добилась лишь одна. Остальные попросту не вернулись. Должно быть, не все оказались столь удачливы.

Но самого обидного Накамура так и не узнал. Его рейд, тяжелый и дерзкий, направленный на то, чтобы остановить немецкий флот, буде он попытается пройти в направлении Японии кратчайшим путем, оказался ударом в пустоту. Размен семи субмарин на два гражданских судна и недельный паралич перевозок вряд ли можно назвать выгодным. А флот, который мины должны были затормозить, а при удаче и нанести ему урон, к тому времени уже давно был в море и шел совсем иными путями.

– В ночь перед бурею на мачте горят святого Эльма свечи… – мурлыкал себе под нос адмирал Лютьенс вспомнившуюся песнь из своей прежней молодости. На немецком корабле песня на русском звучала немного дико, но здесь уже привыкли к тому, что командующий иногда выдает что-нибудь этакое. Наверное, списывали на влияние русской жены и плотное общение с коллегами из СССР, которые – это знали все немцы – способны запросто споить любого. И внезапных привычек, когда вредных, а когда и не очень, от них можно нахвататься много и запросто.

А Колесников, кстати, активно обдумывал вопрос, что делать с теми обрывками книг, песен и мелодий, которые завалялись в его памяти. Против того, чтобы все это сгинуло вместе с ним, протестовала рациональная немецкая натура. Выдавать, как собственные сочинения – не поймут… Оставалось пока что записывать то, что всплывало, а потом… Ну, можно, к примеру, Хелен отдать. А она уж придумает… Да хоть под своим именем издаст, что ли. Как раз ей, известной журналистке, такое в самый раз. И другие варианты есть. Однако все это могло обождать. До конца похода уж точно.

Огни святого Эльма, между тем, и в самом деле имелись. На антеннах, кончиках мачт, даже на орудийных стволах, раскрашивая корабли непредусмотренной конструкторами то желтой, то белой, а то и фиолетовой иллюминацией. Красота! Демаскирует только ужасно.

Саму бурю эскадра успешно обошла. Спасибо метеорологам – размещенные практически повсюду, даже в Антарктиде, станции позволяли делать достаточно точные прогнозы, и в результате мощный шторм прошел стороной. Разве что легкое волнение, тяжело вспарывающим волны громадам линкоров совершенно нестрашное, зацепили. Хотя, конечно, более легким кораблям пришлось хуже.

Колесникова не особенно волновали демаскирующие свойства природного явления. Попробуйте, отыщите флот, пускай даже такой большой, на просторах океана. В котором, к слову, не так уж много островов, пригодных для строительства баз. Эти просторы – лучшая маскировка. Вряд ли удалось скрыть сам факт выхода в море такой армады – как ни старалось ведомство «папаши» Мюллера, но оно не всемогуще. Однако перекрыть частой сетью просторы Мирового океана сил не хватит никому, все же человечество, при всех своих достижениях, отнюдь не всемогуще. Да и сам флот отнюдь не беспомощен, широко раскинув сеть кораблей охранения и беспрерывно ощупывая пространство вокруг не видимыми и неощутимыми, но эффективными лучами радаров.

Ради повышения эффективности контроля пространства Колесников даже приказал выдвинуть в передовое охранение новинку – корабли ДРЛО. Еще во время Британской кампании, оценив возникающие проблемы с радарами, он понял, что их надо решать, и как можно быстрее. Если после нескольких минут боя на абсолютно неповрежденном корабле выходит из строя радар, не выдержав сотрясения от собственных залпов, это чревато фатальными последствиями. Естественно, что немецкие инженеры получили задание решить вопрос. В качестве довеска им были переданы трофейные британские разработки, и работа закипела.

К сожалению, как успел убедиться Колесников, сумрачный тевтонский гений был склонен рождать крайне сложные, склонные к гигантизму конструкции, притом, что с задачами, более приземленными, частенько не справлялся. Так вышло и сейчас. Несмотря на все усилия, подкрепляемые как материально, так и морально (Колесников как-то, разозлившись, пригрозил отправить всех разработчиков в концлагерь, а кое-кого, то ли саботажников, то ли просто лентяев, даже и отправил), технологического прорыва добиться не удалось. В войну с США корабли вступили с незначительно модернизированными радарами британской разработки, которые были точнее, дальнобойнее, но отнюдь не надежнее германских. Слабым утешением оказался тот факт, что у русских союзников результаты выглядели не более впечатляющими. И, что вдвойне обидно, за прошедшее с той войны время принципиального улучшения ситуации не наблюдалось.

Сообразив, что придется в очередной раз брать дело прогресса в собственные руки, Колесников выругался на трех языках и собрал большое совещание, в ходе которого и родилась концепция кораблей дальнего радиолокационного обнаружения. Взяв за основу удачный британский проект крейсеров типа «Фиджи», благо верфи островной империи, а также их персонал, достались победителям не слишком пострадавшими, и для разворачивания производства особых усилий прилагать не пришлось, немцы творчески довели его до ума. Ранее «Фиджи» послужили основой для кораблей ПВО, сейчас же их основным оружием стали радары. Артиллерии – минимум, только для защиты от самолетов противника, но зато теперь «зрение» немецкого флота стало не только острее, но и надежнее. Особых сотрясений на таких кораблях не ожидалось в принципе, и сейчас они весьма органично дополняли системы, установленные на ударных кораблях.

Однако радары радарами, а старых, проверенных временем систем никто не отменял, поэтому вокруг кораблей непрерывно патрулировали небо летающие лодки. Словом, к появлению врага флот был готов, и потому демаскирующий эффект огней святого Эльма выглядел не слишком опасным. Любого противника удастся засечь раньше, чем тот выйдет на дистанцию визуального обнаружения.

Куда неприятнее, на взгляд адмирала, было происхождение этой красоты. Коронный разряд, электричество в чистом виде. А оно, несмотря на кажущуюся изученность, периодически ухитряется преподносить сюрпризы. А ну как что-то подпалит? Не на военном корабле, разумеется, но… Но было у флота еще одно звено, и очень важное, которому лишние искры решительно противопоказаны.

Танкеры. Целая эскадра, специально построенных для дальних переходов. Классическая продукция двойного назначения – можно возить нефть, а можно и флот сопровождать. Конечно, ядерные силовые установки крейсеров будущего Колесников вспоминал с ностальгией, но и такой вариант выглядел сейчас вполне приемлемым. Быстроходные, оснащенные дизель-электрическими силовыми установками и способные длительное время идти двадцатипятиузловым ходом, танкеры развязывали ему руки и обеспечивали свободу маневра. Вот только… Не рванул бы какой от этих огоньков атмосферных.

Впрочем, иллюминация продолжалась уже давно, и никаких проблем, кроме помех для радиосвязи, пока не доставляла. Так что оставалось лишь махнуть рукой и ждать, когда все закончится само собой. Все равно изменить что-либо он был не в состоянии.

Колесников облокотился на подставку компаса и перевел взгляд с грозно-величественного моря и не по-уставному сияющих кораблей на палубу, где обнаружил вопиющее безобразие. Матросы, вместо того, чтобы заниматься делами, сгрудились вокруг боцмана, седого, но все еще могучего пятидесятилетнего мужчины, начавшего служить при кайзере. Судя по всему, не ради получения распоряжений или взысканий, а просто так, байки послушать. Адмирал мысленно усмехнулся. На любом другом корабле германского флота подобное немыслимо, но здесь-то не любой! «Шарнхорст», самый заслуженный корабль. И самый воевавший, здесь любой матрос – ветеран и в чем-то герой. И порядки на флагмане совсем иные. Меньше показушной дисциплины, которая в восемнадцатом году не спасла флот от бунта, зато масса реальной боевой работы. Элитный корабль – элитный экипаж, и в свете этого флаг с черепом и костями производил впечатление уже не комичное, а зловещее.

Сзади раздались шаги. Колесников обернулся, кивнул приветственно:

– Добрый вечер, Гюнтер.

– Добрый вечер, герр адмирал, – вахтенный офицер неторопливо приблизился. – Желаете кофе?

– Пожалуй, что нет. Потом не засну. Это вам, штурманам, положено им наливаться до ушей и сутками бодрствовать, а мы, старики, за своим здоровьем следить должны. О чем там боцман молодым рассказывает? 

– Легенду о Летучем Голландце. Как всегда, снабдив ее новыми жуткими подробностями. Фантазия у него работает хорошо.

– Да уж, ему бы книги писать… Кстати, это идея. Приставить к нему парнишку пошустрее – и пускай записывает все эти легенды.

– Не знаю, герр адмирал, – штурман облокотился на поручни. – Сейчас матрос такой пошел, что его не особенно-то и впечатлишь. Не далее как вчера он уже свою волынку заводил, так один и говорит: «И кого нам бояться? Любого голландца с одного залпа утопим, хоть летучего, хоть ползучего».

– Кхе, – адмирал замаскировал под кашлем смешок. – Уел, нечего сказать. Но вообще, стоит записать, стоит. Не запишем – еще какая-то частица культуры уйдет в вечность. Пусть даже такая… специфическая.

Штурман лишь молча склонил голову, признавая правоту адмирала, и Колесников, продолжая усмехаться, направился к себе. Все пока развивалось по плану, флот неспешно и уверенно направлялся к мысу Горн. И больше всего адмирал сейчас жалел, что ядерное оружие в этой истории все еще не создали, да и не очень-то стремились. Оно зло, конечно, но как же просто можно было бы сейчас решить все вопросы. А то, что это штука, в общем-то, преступная, во всяком случае, так считали в его время – так то чушь. Хотя бы из-за того, что ни одного международного договора, запрещающего или хотя бы ограничивающего его применение, здесь не было. Ну а на нет и суда нет, обычное оружие, не хуже и не лучше любого другого. Увы, сейчас оставалось полагаться лишь на конвенционные варианты, что Колесникова, впрочем, не пугало.

Когда говорят о Крайнем Севере, то, как правило, вспоминают долгую полярную ночь, забывая при этом, что вслед за ней приходит день. Тоже долгий. В это время солнце не заходит вообще, на побережье огромная масса птиц, гонят к океану стада оленеводы, рождаются детеныши у зверей… А еще именно в это время льды хоть немного отступают, и начинается короткая, но интенсивная навигация.

Японцы допустили непростительную ошибку. Начни они войну чуть позже – и эскадру пришлось бы гнать кружным путем. Однако весеннее начало боевых действий давало советским морякам дополнительную степень свободы и время, пускай и крайне ограниченное, на подготовку и, собственно, переход. Почему японцы начали именно в тот момент? В Советском Союзе об этом могли только догадываться.

Флот, идущий через арктические льды, сопровождали пять лучших ледоколов, имеющихся у СССР. «Иосиф Сталин», «Вячеслав Молотов» и «Анастас Микоян» – новейшая, предвоенная серия ледоколов – были, пожалуй, лучшими и мощнейшими кораблями этого класса в мире. Четвертый корабль, «Красин», являлся их прототипом. Постарше, поменьше… Пятый – легендарный «Ермак». Конструкторский гений адмирала Макарова заложил в него такой запас прочности, что первенец линейного ледоколостроения даже сейчас выглядел вполне достойно. Дополнял эту мощь ледорез «Федор Литке», в легком льду порой способный работать даже эффективнее «классических» ледоколов.

Мощь, да… Пожалуй, еще ни разу такое количество ледоколов не собиралось вместе. Однако и такую армаду по Ледовитому океану никто провести не пытался. А главное, технически это выглядело крайне сложно. Линкоры типа «Советский Союз» были почти вдвое шире ледоколов, да и их итальянские собратья в плане габаритов ненамного им уступали. Как их вести… Оставалось надеяться, что льды на пути окажутся не самыми толстыми, а броневой пояс выдержит удары льдин. Впрочем, и свои плюсы имелись. Если линкоры пройдут, то остальным кораблям за их спиной и вовсе бояться нечего.

Однако главным оружием русских моряков в этом походе оказались не могучие ледоколы, а то, что сложнее оценить материально. Колоссальный опыт ледовых походов и накопленный десятками исследовательских станций материал, позволяющий уверенно ориентироваться в обстановке. Советские ученые умели прогнозировать и скорость дрейфа, и состояние ледяных полей, а значит, прокладывать оптимальные маршруты там, где остальные опустили бы в бессилии руки. И потому, хотя операция и выглядела невероятно сложной, шансы на успех у нее имелись.

Вел караван капитан первого ранга Белоусов, личность по-своему легендарная. Именно он несколько лет назад, командуя ледоколом «Сталин», ухитрился вывести изо льда наглухо, казалось бы, затертый «Георгий Седов», дрейфовавший к тому времени уже два с половиной года. По слухам (Белли не пытался найти им подтверждение или опровержение, но ходили они упорно), вначале командовать походом намеревались поставить нынешнего командира «Сталина», капитана Владимира Ивановича Воронина. Опытнейший командир ледокола и впрямь имел неплохие шансы возглавить бросок через океан, но вмешались два момента. Во-первых, Белоусов оказался банально шустрее. Никто кроме него не мог похвастаться тем, что дважды проходил Северным морским путем за одну навигацию. А во-вторых, тот случай, который некогда поднял Воронина на вершину славы, теперь весьма мешал его карьере.

Именно Воронину в свое время довелось командовать знаменитым «Челюскиным». Пароход, который благодаря авантюризму знаменитого полярника Отто Юльевича Шмидта пошел в чересчур рискованный рейс и погиб, раздавленный льдами, стал в тридцатые годы символом мужества и неплохим инструментом для политических игр. Сложно даже сказать, совершил ли Воронин какие-либо ошибки в той злополучной экспедиции, но, как говорится, «или он шинель спер, или у него, но что-то такое было». И хотя тогда его встречали, как героя, сейчас эта история знаменитому полярному капитану помешала. И, судя по всему, не в первый раз.

Впрочем, Белли это волновало мало – у старого адмирала и своих забот хватало. И день, когда подготовка закончилась и флот отправился в поход через белое безмолвие, показался ему воистину славным. В этот день он смог наконец отдохнуть…

Откровенно говоря, хоть каким-то боком контачить с Аргентиной Лютьенс не собирался. С учетом танкеров снабжения, для первого этапа похода ему топлива хватало с запасом. Но, увы, человек предполагает, а погода располагает. И очередной шторм, широкой полосой идущий навстречу, было не обойти. Восемь-девять баллов – это, конечно, не смертельно, линкоры проломились бы через них без особых проблем, да и крейсера с авианосцами, пожалуй, тоже. Вот только как быть с эсминцами, которые если не потопит, то покалечит? Транспортным кораблям и танкерам тоже достанется, это уж с гарантией. Не тот случай, чтобы лишний раз рисковать. Оставалось укрыться, и выбор мест не баловал разнообразием. Фактически оставалась только Аргентина, занимающая большую часть побережья. Хорошо еще, что в этой стране диктаторов и переворотов к немцам относились с немалым пиететом, а стало быть, лишних проблем не ожидалось.

Аргентинские моряки, ни шатко, ни валко тянувшие лямку на главной военно-морской базе Аргентины, Пуэрто-Бельграно, от этого визита пребывали, наверное, в состоянии глубокого шока. В самом деле, им было, от чего ронять челюсти. Ты живешь спокойно, вдали от мировых потрясений, и самые грозные корабли, которые ты видишь, это два вконец устаревших дредноута американской постройки, принадлежащие твоему собственному флоту. И когда вдруг в порт, не спрашивая разрешения, вваливается чертова дюжина линейных кораблей, половина из которых вдвое больше любого аргентинского, а остальные просто больше, то жить становится весьма интересно. В смысле, жить, а не умереть. И это притом, что кроме линкоров здесь еще куча кораблей поменьше. И артиллеристы береговых батарей, трусы проклятые, даже не попытались сыграть боевую тревогу. Сообразили, видать, что в этой ситуации жить им ровно до того момента, как линкоры развернут башни. В общем, невесело.

Хорошо еще, что немцы не пытались ничего захватывать – они всего лишь хотели переждать бурю. Хотя, если бы захотели, их возможностей вполне хватило бы, чтобы разгромить аргентинские вооруженные силы походя, не отрываясь от завтрака. Но адмиралу Лютьенсу не нужна была Аргентина, ему всего-то требовалась укрытая от ветра стоянка. И, так как разместить всех в Пуэрто-Бельграно возможности не было, пришлось увести часть кораблей в расположенный неподалеку, на берегу живописной и весьма удобной бухты городок Баия-Бланка. Эту группу Лютьенс возглавил лично, просто потому, что к моменту, когда он принимал решение, «Шарнхорст» оставался единственным линкором, еще не вставшим на якорь.

Баия-Бланка по местным меркам считался вполне себе городом. На взгляд же привыкшего к городам Европы Лютьенса, он казался разросшейся до безобразия деревней. Хотя, конечно, было в этом месте какое-то очарование. Как если бы заглянул в позавчера.

Лютьенс в Аргентине раньше бывал. Колесников – ни разу, и ему пришлось опираться на знания и восприятия прежнего хозяина этого тела. Получалось, увы, несколько однобоко. Во-первых, адмирал бывал в куда более крупных городах. Во-вторых, Колесников смотрел на Аргентину с высоты двадцать первого века, где телевидение и интернет ухитрялись, стирая одни границы, незаметно проводить новые.

Поэтому реальность аргентинской провинции оказалась несколько отличной от его ожиданий. Городок выглядел мрачной смесью былой роскоши и актуальной нищеты. Чувствовались немалые денежные вливания, когда лет сорок назад Аргентина была одним из мировых лидеров по производству говядины и прочей сельхозпродукции, что позволяло жить, мягко говоря, небедно. Однако и следы последовавшего упадка, когда более технологичный подход США и Канады вытеснил не успевших перестроиться и двинуться в ногу со сменившейся эпохой аргентинских магнатов, тоже резали глаза. Словом, здесь можно было увидеть рядом и великолепные, но пришедшие в упадок дома, хозяева которых уже не могли поддерживать их в должном состоянии, и лачуги, изначально такими бывшие. Все это придавало городу довольно грустный колорит и наводило на тяжелые мысли о вечном.

А люди… Они были одновременно открытые и доброжелательные, но в то же время настороженные. И, что характерно, молодых женщин на улицах практически не наблюдалось. Причина этого, правда, выяснилась моментально. Строгие матери не слишком доверяли чужакам, особенно морякам, у которых, как известно, вначале долгое воздержание, а потом загул. Ну что же, им, живущим бок о бок с военной базой, виднее. Опыт есть и, судя по поведению, достаточно негативный. Хотя, с другой стороны, местные молодки и сами могут оказаться не против побывать в центре мужского внимания. Когда еще погулять, как не в молодости? Особенно если учесть, что с годами любая Василиса Прекрасная имеет шанс превратиться в Бабу Ягу в четвертом поколении…

Все это, а также многое другое, о чем спрашивали и о чем не спрашивали, разъяснил им здешний мэр. Идя на встречу с ним (все же они были здесь в гостях, и, несмотря на подавляющий перевес, стоило проявить к хозяевам толику уважения), Лютьенс почему-то ожидал увидеть Дон Кихота. Наверное, ассоциации с испанской литературой сыграли роль. В результате он был весьма удивлен, наткнувшись на Санчо Панса или что-то, весьма его напоминающее. Маленький, пухленький, шустрый, с блестящей от мелких капель пота лысиной и хитрым прищуром выцветших под жарким местным солнцем глаз. Однако дело свое мэр знал превосходно, в этом адмирал убедился, когда за завтраком, на который пригласили господ немецких офицеров, этот шустрик свободно оперировал и историей, и цифрами, не пытаясь заглянуть в бумажку. В молодости Колесникова таких называли крепкими хозяйственниками.

Что же, оно и к лучшему. Пользуясь моментом, немцы закупили для эскадры свежих продуктов, в первую очередь, отменной говядины по совершенно бросовым ценам. Мэр, убедившись, что немцы не собираются устраивать здесь всем кирдык со свистом, моментально переключился на другой канал, представ в образе хваткого бизнесмена. Ну, а когда ничтожная по меркам Европы, но невероятно солидная для аргентинской глубинки сумма перекочевала в городскую казну (или, может статься, в карман самого мэра, гадать на эту тему никто не собирался), был организован грандиознейший банкет. Еды – завались, выпивки – тоже, девочки для офицеров – в наличии. Колесникову оставалось лишь поразиться, насколько местные нравы похожие на русские, середины девяностых.

Местной кухне адмирал воздал должное. Местному вину – тоже. На дам (и, возможно, не дам) посмотрел уголком глаза и отмахнулся – дома красивее, а он уже вышел из того возраста, когда кидаются за каждой юбкой, считая это главным доказательством собственной мужской состоятельности. Так что очень скоро все вернулось к разговору с местными олигархами. Точнее, людьми, искренне считавшими себя таковыми.

Впрочем, Лютьенс достаточно владел собой, чтобы не рассмеяться, глядя на местечковых вершителей судеб, с умным видом разглагольствующих о ерунде. Для него это было все равно, что смотреть с орбиты на пожар в коровнике, тем более, что, как он успел убедиться, вопросы реально здесь решал мэр. А он мог себе это позволить потому, что был назначен из столицы и имел оттуда поддержку, в том числе и силовую. И как бы провинциалы этого (да и не только этого) континента ни любили демонстрировать, что на мнение центра им плевать, всерьез оспаривать право назначенного чиновника принимать решения попыток не делалось. Чревато, знаете ли, нравы тут простые, можно и на фонаре проснуться, за шею подвешенным.

Разговором с мэром он и воспользовался, чтобы улизнуть из-за стола. Его не воодушевляла компания, и, кроме того, в помещении очень быстро стало душно. Тем более, курили все… В окружающем же резиденцию мэра саду оказалось достаточно комфортно. Мэр же, видя, что его не только благожелательно слушают, но и принимают всерьез, разливался соловьем и беспрерывно сыпал идеями. Некоторые выглядели вполне грамотными, другие порой вызывали улыбку, но было у них нечто общее. Если конкретно, они все могли реализоваться, причем быстро. Кем бы ни был мэр, несбыточных целей он перед собой не ставил, зато к немецкому, точнее, европейскому, но сейчас это было уже практически одно и то же, капиталу присосаться весьма жаждал.

Однако в какой-то момент поток сознания местного Санчо Пансы оказался столь могуч, что Лютьенс начал терять нить разговора. Захлестнуло, наверное. К реальности его вернула выхваченная профессиональным слухом фраза о возможности устройства в Аргентине базы немецкого флота. А вот это уже выпадало из логики. Хотя… Лютьенс аккуратно придержал мэра за локоть:

– Это не в вашей компетенции. Я так понимаю, что вы уже связались со столицей и получили соответствующие инструкции?

– Да, – мэр разом подобрался. Разбитной толстячок исчез, вместо него оказался спокойный, уверенный в себе человек со вполне военной выправкой. – Если вы согласны, то президент будет здесь послезавтра утром.

– Передайте генералу Фаррелю, – Лютьенс усмехнулся, – что я его жду и у нас будет, о чем поговорить.

Британцы любят спорт. У них спорт – буквально все, от состязаний на ринге до охоты. Зачастую дух спорта переносился и на войну. Зачем? Сложно сказать. Возможно, это отвлекало людей от жестокости и крови, защищая их психику. А возможно, и нет. Сейчас британцы были сброшены с пьедестала, но то, что еще недавно они были великой империей, признавали все. Даже поглотившие островитян победители-немцы.

Японцы когда-то учились у англичан, усваивая в том числе и их многочисленные традиции. Точнее, они считали, что усваивают. Вот только менталитет восточного папуаса и европейского джентльмена – это, как говорят в Одессе, две большие разницы. И японцы забыли одну простую истину. Охота становится спортом, когда патроны уже кончились, а кабан еще жив…

Именно в такую ситуацию они и попали. Их внезапный и, надо сказать, успешный удар оказался страшен, но русский медведь отнюдь не был убит. В конце концов, завалить крупного зверя поленом по затылку или картечью в задницу достаточно затруднительно. Медведь заворочался, повернулся мордой к врагу – и за первыми успехами последовали отрезвляющие поражения.

Стремительное наступление, позволившее оккупировать большую часть Монголии и продвинуться на территорию СССР, застопорилось, будто нарвавшись на каменную стену. Как оказалось, наступать одной только пехотой под мощным артиллерийским огнем на, пускай, наскоро, но вполне грамотно возведенные линии окопов удовольствие ниже среднего, а бронетехники катастрофически не хватало. Танковые части таяли, как снег по весне, не выдерживая столкновения с жестокой реальностью в лице новейшей бронетехники Альянса. И тут же выяснился еще один маленький, но важный нюанс.

Так уж сложилось исторически, что Япония вначале покупала что-то за границей, а уже позже разворачивала производство на своих заводах. Так было с кораблями – практически все то, что они имели в начале века и с чем выиграли войну у России, строилось на чужих верфях. Корабли собственной постройки массово стали поступать на вооружение уже позже, и, к слову, вначале по купленным чертежам. Проекты собственной разработки трудно было бы назвать особо удачными.

То же самое было в авиации – вначале покупка иностранных, в основном американских, машин, потом разворачивание лицензионного производства и только потом, через достаточно значительное время, собственные разработки на своих же заводах. С танками самураи попытались переломить эту тенденцию, но то, что выходило из рук их инженеров, как бы намекало о врожденной криворукости разработчиков новой техники. Позже, набравшись опыта, японцы получили несколько более-менее успешных моделей, но к тому времени остальные ушли намного дальше, и японские танки морально устарели еще на стадии разработки.

Конечно, японцы использовали свой шанс, когда проигравшие большую войну США искали рынки сбыта и, с присущей американцем небрезгливостью, готовы были продавать оружие бывшим врагам. Но вот здесь они предпочли идти тысячу раз проверенным путем – и снова опоздали, не успев дойти хотя бы до фазы лицензионного производства. По той простой причине, что руководству США было сделано прямое и недвусмысленное предупреждение о последствиях, которые будет иметь торговля с Японией. Трезво оценив свои силы, посмотрев на сводную эскадру, у восточного побережья и посчитав количество танков на северной границе, американцы вынуждены были вздохнуть и свернуть лавочку. И это стало для японских бронетанковых подразделений началом конца.

Техники, которую успели закупить и привезти, хватило на одно большое наступление. А система восстановления, которую японцы позаимствовали у немцев, здесь не сработала. Неплохо показавшие себя в Американской кампании мобильные ремонтные мастерские, идущие с войсками и быстро приводящие в порядок подбитые танки, оказались практически бесполезны. Вначале потому, что русские использовали на своих танках очень мощные орудия, разносящие «Шерманы» в клочья. А затем они сами начали переходить в контрнаступление, и как только поле боя перестало оставаться за японцами, восстанавливать оказалось невозможно даже то немногое, что выглядело ремонтопригодным. Словом, наступать было уже нечем.

В воздухе расклады оказались не лучше. Отлично показавшие себя в прошлую кампанию «Зеро» и другие японские истребители сейчас выглядели откровенно слабо. Не потому, что это были плохие самолеты. Как раз наоборот, они для своего класса были едва ли не лучшими в мире. Но это были истребители для маневренного боя, а немцы и русские, позаимствовавшие у тевтонов их тактику, пользуясь более мощными двигателями, применяли бой на вертикалях. Набрал высоту, ударил в пикировании, попал, не попал – без разницы. Уходи снова на высоту, готовься к следующей атаке. И не лезь в «карусель», это слишком рискованно.

Для более скоростных и тяжеловооруженных «Мессершмиттов», «Фокке-Вульфов», «Яков» и «Лавочкиных» подобная тактика оказалась хороша. Лишенным хоть какого-то намека на броню, японским машинам для противостояния таким противникам банально не хватало живучести. Самураи дрались отчаянно и порой весьма результативно, но все равно постепенно, шаг за шагом, проигрывали битву за воздух. С запада продолжали поступать все новые машины и летчики, а японцы, хоть и имели неплохо подготовленную авиацию, очень быстро начали испытывать недостаток высококлассных пилотов.

И даже гордость Японии, ее флот, неожиданно для всех оказался не на высоте. Море-то он контролировал уверенно, однако первая же попытка японских кораблей зайти в устье Амура показала, что кое в чем они просто бесполезны. Амур, конечно, река могучая, но все же кораблям рангом выше эсминца совершать в нем хоть какие-то маневры категорически противопоказано. А эсминцам не хватало все той же живучести, особенно когда советские самолеты начали уверенно чувствовать себя в воздухе. И это притом, что сами обороняющиеся опирались на мощную группировку бронекатеров и речных мониторов, позволяющую действовать так, как они считали нужным. Словом, на континенте в активе японцев оставался лишь численный перевес, и неудивительно, что наступление их стремительно коллапсировало.

Осознание того, что он в очередной раз оказался прав, не радовало Ямомото. Вот здесь и сейчас он предпочел бы ошибиться, но… Но армейцы не смогли победить, и начиналась война на истощение, в которой дело решает количество солдат, денег и производственных мощностей. То, чего у любой из сильнейших держав мира сейчас имелось в разы больше, чем у Японии. А ведь они выступали единым фронтом!

Сейчас флот, могучий и непобедимый японский флот, в очередной раз становился надеждой государства. Увы, это было все, что Ямомото мог сказать точно. Все остальное выглядело тайной, покрытой мраком. Что и как смогут сделать армейцы, он не мог себе представить даже приблизительно. Во-первых, они с флотскими традиционно не делились информацией, а во-вторых, их возможности оказывались сейчас в большой зависимости от действий противника, который, вот незадача, разглашать свои планы тоже не желал. Настолько не желал, что обычно весьма эффективная японская разведка оказалась в полном цейтноте.

Русские не повторили ошибку первой войны. То ли с подачи немцев, то ли сами по себе, они пришли к выводу, что безопасность тылов важнее чьего-то частного неудобства, и всех носителей восточного разреза глаз, не деля их на японцев, китайцев и корейцев, попросту задержали и направили в лагеря. Сортировать по народам и вычленять реальных шпионов начали уже позже, но, в любом случае, до конца военных действий задержанным предстояло сидеть в бараках за колючей проволокой. Так, на всякий случай.

Удар был страшный, восемьдесят процентов японской агентуры оказалось разом выключено из работы. Избежавшим первой волны арестов тоже пришлось нелегко. Даже в эфир не выйдешь – немцы доставили на Дальний Восток передвижные пеленгаторы, и любая попытка передать информацию стала подобна игре с огнем. Курьеров отлавливали. Голубиную почту ликвидировали разом. В общем, изначально мощный поток информации превратился в хилый ручеек, который готов был в любой момент прерваться вовсе. А главное, за достоверность получаемых сведений сейчас не поручился бы никто.

Если же судить по косвенным данным, то проблема вырисовывалась буквально на глазах. Русские проводили непрерывную переброску войск и техники к линии фронта, и происходило это куда быстрее, чем можно было ожидать. Противники Японии не просто объединили усилия, но и сделали это на редкость эффективно. Натренировались в прошлую войну. И ясно было уже, что как только людей и техники соберется достаточно, танковая лавина устремится вперед, и стабилизировавшийся, было, фронт рухнет.

На фоне этого у адмирала не вызвало ни малейшего удивления сообщение о том, что русский, немецкий, а также итальянский и французский флоты вышли в море, и больше о них ничего не известно. Ожидаемо, чего уж там. Ямомото до последнего надеялся, что хотя бы итальянцы останутся в стороне от войны, однако противник в очередной раз проявил умение быстро консолидировать силы. И вот, их корабли уже в море, это не скрыть, а вот куда и как они пошли – совершенно неясно. Оставалось лишь надеяться, что конечным пунктом окажется Владивосток, единственная нормальная военно-морская база, оставшаяся у противника в этих водах. Впрочем, Ямомото уже ни в чем сейчас не был уверен.

Пожалуй, единственным, что вызвало у адмирала удивление, стало сообщение о выходе в море и старых кораблей противника. С двухнедельной задержкой, правда. Непонятным выглядел сам факт того, что русские и итальянцы для чего-то решили задействовать это старье, представляющее сейчас весьма сомнительную боевую ценность. Впрочем, от русских всего можно было ожидать, в том числе и абсолютно самоубийственных действий. На фоне происходящего это выглядело мелочью, на которую Ямомото не слишком обращал внимание. И, как позже выяснилось, напрасно.

Эта идея появилась спонтанно и, как это порой бывает, у молодежи. Если точнее, у флотской молодежи. Еще точнее – у русских и итальянцев в то время, когда они вместе обсуждали вопросы координации действий.

Ближе к утру, когда глаза уже были красные от недосыпа, кто-то зло прошелся по тому, что делают они совершенно ненужное дело. И логика в этом, надо сказать, была.

Основные силы обоих флотов, включая не только самые современные корабли, но и лучших, наиболее подготовленных моряков, уходили с Лютьенсом и Белли. В портах и СССР, и Италии, оставалось только барахло времен Первой мировой войны. В хлам устаревшие монстры, которые, сколько их не модернизируй, годятся, как считалось, разве что для обучения экипажей. И вполне логично, что молодым офицерам, грезившим дальними походами и эпическими подвигами, остаться в родных портах при этом вроде как плавающем железе совсем не улыбалось. Лихой молодежи хватало, что среди советских моряков, что среди итальянцев. Это позже, с возрастом, невзрачные потомки гордых римлян становились вальяжны и осторожны, а в молодости… да все мальчишки одинаковы.

Желание выйти в море, пускай и на старых кораблях, оказалось велико. Не у всех, конечно, однако пассионариев было с избытком, и спорная изначально идея, обрастая на ходу мясом расчетов, приобрела законченный облик. А главное, смогла лечь на столы тех, кто и впрямь что-то решал, и при этом не вызвала у них неприятия.

Замотанный так, что еле стоял на ногах, адмирал Кузнецов лишь кивнул. Во-первых, ему было не до старых кораблей и невеликих ресурсов, которые требовались, а во-вторых, он и сам был в таком же положении. Рвался в море – а приходилось вкалывать, как рабу на галерах, но в штабе. Черный Князь, как раз находившийся в СССР (среди молодых прожектеров нашлось достаточно трезвых голов, сумевших грамотно выбрать время), долго читал, хмыкал, но визу «не возражаю» все же поставил. В кои-то веки во главе итальянского флота стоял умный авантюрист, и молодых он тоже понимал.

Два комфлота – это, конечно, фигуры серьезные, но последнее слово не за ними. И когда бумаги легли таки на стол, покрытый зеленым сукном, они вызвали немалое удивление. Однако Сталин подписал. Думал, взвешивал, советовался – но подписал. Почему? Трудно сказать. Возможно, просто вспомнил себя в молодости, свист пуль над головой, риск… Он вообще часто покровительствовал смелым людям. И «добро» от него было получено.

Ну а проще всего оказалось уломать Муссолини. Дуче хорошо умел считать и прекрасно понимал, что старые корабли исправно жрут деньги на свое содержание, но их реальные возможности невелики. Будь расклады иными, хваткий Лютьенс вытряс бы их у Италии, из горла бы вырвал. Ну а раз не вспомнил, и даже вспомогательных задач, как французам, не определил, стало быть, и впрямь барахло. И куда его, спрашивается, девать?

Соглашаясь на предложенную авантюру, Муссолини ничего не терял. Проиграют его моряки – Италия сбросит изрядную долю груза с экономики. Победят – можно будет потребовать себе лишние преференции за активное участие в войне. Как минимум, не отдать то, что уже взято, где стоят итальянские войска. А что брали вместе с русскими – так об этом они с маршалом Сталиным как-нибудь договорятся.

И вот, в один прекрасный день итальянские корабли вышла в море, чтобы на Мальте встретиться с русскими союзниками. Остров, некогда превращенный британцами в первоклассную военно-морскую базу, находился сейчас под немецким управлением. Однако немцы были не против. Лютьенс еще до того, как отправился в рейд на Японию, выслушал предложение, пожал плечами, не слишком в нем заинтересовавшись, но приказ о содействии отдал. Вряд ли он верил в успех, но и мешать другим проявить себя не собирался. И теперь на Мальте, подальше от чужих глаз (а остров контролировать куда проще, чем порт на материке), происходила окончательная подготовка. И силы, надо сказать, в сводную эскадру были собраны немалые.

Три старых советских линкора. Плохо приспособленных, конечно, к дальним переходам и штормам, но в отличном состоянии, следили за ними хорошо. Два корабля пришли с Балтики, один – с Черного моря. Турция попробовала было возмутиться и перекрыть проливы, не столько из реальной необходимости, сколько из желания показать, что их слово все еще многое значит. Угу, значит. Три звонка, один из которых, итальянский, еще можно было игнорировать, второй, советский, уже не получалось, и третий, с повелительным окриком от Геринга – и вопрос решился словно бы сам собой. Линкор с эскортом из лидера и трех эсминцев, а также четыре транспортных корабля, проследовали через проливы, и туркам оставалось лишь злобно бурчать себе под нос. Выказывать же недовольство в лицо никто не отважился.

Итальянцы смогли оперировать заметно большими силами. Они выставили четыре линкора, равных по возрасту, но конструктивно моложе советских как минимум на поколение. Корабли относились к двум разным сериям, однако при этом имели близкие характеристики и очень приличный даже по меркам сороковых годов ход. К недостаткам можно было отнести, пожалуй, слабую защиту и посредственное вооружение – десять орудий калибром триста двадцать миллиметров в современной войне выглядели уже несерьезно.

Помимо линкоров итальянцы выставили целых два авианосца, «Аквила» и «Спарвиеро». Оба корабля, бывшие лайнеры, переоборудованные для военных целей, были сравнительно невелики и, несмотря на недавнюю постройку, использовались в качестве учебных кораблей. С живучестью у еще недавно гражданских судов по сравнению с кораблями специальной постройки имелись проблемы, но лезть к черту в зубы без прикрытия с воздуха и вовсе казалось безумием. Правда, возникали теперь уже проблемы с пилотами – большая часть подготовленных летчиков и почти все самолеты отправились на север. Однако это удалось решить – у СССР был уже налажен выпуск «Яков», модифицированных специально под базирование на авианосцах, да и летчики нашлись. Вкупе с четырьмя крейсерами и десятком эсминцев соединение оказалось весьма грозным, хотя бы внешне.

После длительной подготовки, в сопровождении двух десятков транспортных кораблей и дюжины танкеров (с ними дуче расставался особенно неохотно), армада под командованием адмирала Да Зара вышла в море. Мигнула фонарями – и пропала, соблюдая режим радиомолчания. Где она появится, оставалось только гадать.

Если действия объединенного флота были заметными, но для японцев непонятными, то перемещения одного человека вполне могли насторожить одним лишь своим фактом. Вот только при всей ясности этот человек был практически незаметен и в поле зрения японской разведки банально не попал. Впрочем, винить ее не стоит. Что для ищущих стратегические планы какой-то врач…

Доктор Йозеф Менгеле. Самый обычный военврач, честно отвоевавший в Американскую кампанию. Здесь он не заработал жуткого прозвища, под которым его помнил Колесников. Читал в свое время много, что для советского человека было нормой, вот и запомнил. А здесь и не знал бы о нем, наверное, если бы не сам доктор.

В свое время на стол гаулейтера Канады (тогда Рабинович, правда, еще не имел столь высокого чина, но это уже детали) легла записка одного врача, который, будучи сам ранен и угодив в госпиталь, малость повернулся на разработке новых методов лечения. И требовался ему для этого, ни много, ни мало, а человеческий материал, в качестве которого предлагалось использовать военнопленных.

Как Рабинович не расстрелял умника сразу, понять сложно. Наверное, просто вспомнил, что в той истории Менгеле не был антисемитом – ему плевать было, кого потрошить. И не освоившийся еще до конца Рабинович тогда решил посоветоваться с товарищем.

Колесников обдумывал ситуацию долго. Минут, наверное, пятнадцать. С одной стороны, Менгеле в его мире заработал стойкую репутацию чудовища. С другой же, здесь он ничего не успел натворить, зато честно выслужил железный крест, вытаскивая под вражеским огнем раненых. Там и ранен был, кстати. За что же ему, спрашивается, голову-то отрывать?

А еще Колесников помнил слышанное когда-то, что вся современная медицина держится на результатах, полученных Менгеле. И потому, еще немного подумав, адмирал поступил со здоровым житейским цинизмом, хотя и подозревал при этом, что потомки его не поймут. Проще говоря, он приказал Менгеле не трогать, а перевести на работу в научно-исследовательский медицинский институт. Пускай на кошках тренируется.

И вот, наступил момент истины. Война с Японией, черт бы побрал их обеих. И в числе тех, кого откомандировали на Дальний Восток, оказался скромный ученый, капитан медицинской службы Йозеф Менгеле, который, надо полагать, не остановится на том, что станет лечить больных и собирать материалы о достижениях японцев.

Колесников по-прежнему рассуждал максимально цинично. Во-первых, японцы вели активные исследования как биологии человека, живьем нарезая на кусочки сотни китайцев, так и в области вирусологии. Варварство, конечно, но и терять столь ценный материал было глупо. Во-вторых, даже если Менгеле не удержится и начнет ставить эксперименты над японцами, то никаких претензий к нему быть не может. Те начали первыми и сами поставили себя в ситуацию, когда моральные нормы на них распространяться просто не могут. Особенно учитывая, что в Харбине, например, после прихода японцев русских почти не осталось. За такие вещи стоило мстить. Ну и, в-третьих, если уж рассуждать вообще цинично, то Павлов, замучивший кучу бессловесных тварей, вполне себе рукопожат. В этом плане особых отличий между ним и Менгеле Колесников не видел в принципе. Всего и разницы, что собака не может дать сдачи.

И вот, Менгеле ехал к линии фронта, что само по себе являлось для японцев нехорошим симптомом. В самом деле, если к фронту едет псих, которому для экспериментов нужны пленные, то значит, их в ближайшее время ожидается много. Стало быть, готовится наступление. Ну а дальше логическую цепочку можно продолжать уверенно и долго. Однако японская разведка Менгеле благополучно проворонила, а сам он, вот незадача, даже не знал, какой, оказывается, важной персоной является и каких безобразий способен натворить. Он ехал заниматься любимой работой, только и всего.

Генерал-майор Эдельмиро Хулиан Фаррель (имя, с точки зрения русских, не самое благозвучное, но здесь вполне обычное) оказался нестарым еще, крепким мужчиной с тяжелым, с крупными чертами лицом, в котором проглядывалось что-то лошадиное. Этакий образцовый служака, про которого так и хотелось сказать: боевой генерал! Но, увы, хотя Фаррель и прослужил всю жизнь в армии, реально в бою не отличился. Просто потому, что Аргентина с определенного периода ни с кем из соседей всерьез, до грома барабанов и танковых атак, не конфликтовала.

Впрочем, и без войны генерал неженкой не выглядел. Горные егеря, спецназ, если по-простому. У итальянцев учился, а те, при общей слабости армии, подразделения особого назначения готовить умели. Опять же, человек, заведующий подготовкой военных альпинистов, трусом не может быть по определению. И уж конечно, трус не возьмет власть в стране, даже той, где перевороты уже превратились в скучную обыденность.

Рукопожатие у генерала тоже было твердое, уверенное. И с Лютьенсом они моментально нашли общий язык. Фаррель оказался человеком деловым и весьма пронемецки настроенным. Неудивительно, что после войны и при нем, и при его преемнике в Аргентине скрылась масса военных преступников. Впрочем, сейчас расклады были иными, и разговор двух военачальников крутился вокруг взаимовыгодного сотрудничества, и, в первую очередь, торговли.

Аргентина готова была предоставить место под немецкую военно-морскую базу, а надо будет, так и не одну, концессии на разработку месторождений полезных ископаемых, ну и еще кое-что по мелочи. Солидный кусок, надо признать, и вкусный. Но и взамен Аргентина хотела немало, причем торговался Фаррель не хуже того хрестоматийного еврея.

В первую очередь, как это всегда, оружие. Причем не какое-нибудь старье – профессиональный военный, Фаррель разбирался в военной технике и всерьез хотел получить современное вооружение. Его интересовали, в первую очередь, самолеты, танки, а также вертолеты, производство которых было не так давно налажено в Германии. Последние, кстати, пока что создавались только для немецкой армии, причем как собственной разработки, так и американской. Точнее, частично американской – знаменитый конструктор Сикорский, начинавший еще в царской России и успешно проектировавший тяжелые бомбардировщики, после войны эмигрировал в США. Здесь он занимался созданием геликоптеров, но довести свое творение до ума не успел. Грянула война, и почти сразу после ее завершения к Сикорскому пришли несколько человек с типично немецким акцентом. Предложение их оказалось щедрым, но и жестким. Или Сикорский едет в Германию и продолжает заниматься любимым делом за хорошие деньги там, или и его, и всю его семью увидят назавтра в образе хладных трупов.

Сикорский, подумав, согласился, и теперь его вертолеты производились уже под эгидой ведомства Геринга. Хорошее приобретение, и, хотя в Германии уже производили свои Fa 223 и несколько более легких машин, но и от американских разработок не отказались. В результате сейчас вертолетный парк Германии уже составлял около двухсот машин. Русские, кстати, тоже что-то пытались изобразить, но они, несмотря на предоставленную им документацию, в очередной раз шли каким-то своим путем. Лютьенс же не вмешивался. Надоело. Сталин, конечно, человек незаурядный, но и загибов у него хватало. Так что помочь – это завсегда, но лезть со своим пониманием процессов – да ну его! Хочет закупать вертолеты в Германии – пускай закупает.

А Фаррель, проявив немалую предусмотрительность, хотел именно вертолеты. Еще самолеты «Фокке-Вульф 190». И танки, причем не «четверки», хорошо показавшие себя в Американскую кампанию, а более новые. И стажировку своих офицеров в Германии… Похоже, генерал, не мудрствуя лукаво, решил немного завоевать соседей. Желание похвальное, но неуместное.

Кроме техники, президент-диктатор, проявив немалую предусмотрительность, хотел получить помощь Германии в модернизации промышленности. Он все же был не дурак и помнил, как страна за несколько лет скатилась от процветания к нищете. И, надо признать, честно желал соотечественникам лучшей доли, которой было не достичь без масштабной индустриализации. Лавры Сталина, наверное, покоя не давали… Тем не менее, умные мысли умного человека. Только вот, насколько это выгодно Германии, СССР и лично адмиралу Лютьенсу, оставалось под большим вопросом.

А еще Фаррель, похоже, был уверен в победе над Японией и намеревался примазаться к ней. Настолько намеревался, что даже предложил, чтобы имеющиеся в Аргентинском флоте линкоры присоединились к эскадре адмирала Лютьенса. Вот в этот миг Колесников едва удержался от смеха.

Ему стоило немалого труда, чтобы объяснить Фаррелю и одновременно не обидеть его, как аргентинские линкоры будут ему мешать и путаться у всех под ногами. Старые гробы американской постройки не обладали ни достаточным уровнем защиты, ни вооружением для участия в современном бою. Их скорость же не позволяла идти в одном строю с более современными кораблями. Мишени – это в лучшем случае.

Аргентинец понял. Возможно, он и обиделся, но понял и настаивать не стал. Зато разговоры по всем остальным вопросам велись еще долго и закончились буквально за пару часов до того, как немецкая эскадра вышла в море. Естественно, разговоры – это еще не соглашения, но бумаги предстояло составлять совсем другим людям. Главное же было сделано. Аргентина не спеша, но прочно входила в сферу германского влияния.

– Все-таки есть что-то величественное в этом белом безмолвии. Как думаете, Николай Павлович? – Вице-адмирал Белли стоял на мостике, закутавшись в тяжелый овчинный тулуп. Возраст сказывался – просто так, ради забавы, выйти на мороз в одной рубашке уже совершенно не тянуло.

– Есть такое дело, – командир «Кронштадта» поднял, было, бинокль, но затем, подумав, решил воздержаться от рассматривания горизонта. Все равно там одни льды, а в ясный день, такой, как сегодня, отблески солнца от их сверкающей белой поверхности и без оптики режут глаза. – Вы знаете, Владимир Александрович, у меня внук на нем помешан. Начитался Обручева и все хотел Землю Санникова найти. Даже со мной в поход сбежать пытался.

– Представляю, как ему родители всыпали, – хмыкнул адмирал.

Старики, заслуженный комфлота и бессменный командир одного из лучших советских кораблей, несколько минут молчали. Они – не мальчишки, чтобы без умолку трепать языками, за плечами годы… Чем бы этот поход ни закончился, для них он будет последним, и оба это прекрасно понимали. О чем они в тот момент думали? Вспоминали бесшабашную молодость или внуков, что придут им на смену? Кто знает…

– Товарищ адмирал!

Оба синхронно обернулись, глядя на лейтенанта, вытянувшегося в струнку перед высоким начальством. Правда, у него это не слишком внушительно получалось – парень был закутан в шарф едва не до бровей. Ну да конкретно этому простительно, осенью эсминец, на котором он служил, напоролся на скалу и пропорол борт. Лейтенант до последнего работал на ключе, вызывая помощь. Полчаса в ледяной воде… Как он вообще выжил…

От воспаления легких его вылечить смогли, врачи здесь, на севере, умели бороться с подобной пакостью. А вот с вечным, непроходящим ознобом справиться уже не получалось. Вот и кутался лейтенант в сто одежек, и хлестал беспрерывно горячий чай, пытаясь хоть как-то согреться. К этому относились с пониманием, тем более, специалист он был великолепный. Разве что бравого вида, увы, не имел, но с этим мирились.

– Докладывайте.

– Радио со «Сталина». Впереди ледяное поле, предлагают отклониться севернее.

– Михаилу Прокофьевичу виднее, – пожал плечами Белли. Действительно, Белоусов отлично знал север, так что по факту проводкой флота руководил он. – Радируйте – на его усмотрение.

Лейтенант исчез так же незаметно, как и появился. Ну и ладно. Адмирал вновь вернулся к созерцанию ледяных полей, которые русские линкоры уверенно дробили, пробиваясь на восток. Как и предсказывал Лютьенс, справлялись они с этой задачей вполне успешно, оставляя за собой широкие проходы, и, пока льды были невелики, превосходя по эффективности даже ледоколы специальной постройки. Их время настанет, если встретится действительно серьезное препятствие, а пока что только боцманы матерились из-за содранной с бортов краски.

Линейные крейсера могли бы, наверное, не хуже, но Белли не видел смысла ломать лед еще и им. Вот и получилось, что флагманский корабль шел не впереди, а вторым в строю. Впрочем, управлять эскадрой это не мешало.

Вообще, над тем, что он шел не на линкоре, некоторые, не самые умные коллеги втихую посмеивались. Мол, немца копирует – тот обычно тоже на «Шарнхорсте» флаг держит. Однако тут дело было не в слепом копировании, хотя Лютьенса Белли и впрямь уважал. Все оказалось куда проще.

Дело в том, что Белли не любил и даже немного побаивался новых линкоров. Не чувствовал он этих громоздких, неповоротливых гигантов. На линейном крейсере, который пронес его через горнило большой войны, адмиралу почему-то было куда спокойней. Вот и поднял он флаг над «Кронштадтом», тем более, что корабль за последние годы серьезно изменился.

По итогам войны с американцами кораблестроители сделали выводы о достоинствах и недостатках своих кораблей. Достоинств хватало, все же показали себя линейные крейсера очень неплохо. Увы, недостатки тоже имелись, и с ними, по мере возможности, пытались бороться. Не со всеми, правда, кое-что не решалось конструктивно, но все же.

Во-первых, на крейсерах смонтировали новые радары, заметно более мощные, чем прежде. Элементная база, правда, была немецкая, все же культура серийного производства в Германии пока что превосходила возможности советских заводов, но разработка своя, оригинальная, и заметно превосходящая любые аналоги.

Во-вторых, усилили противоторпедную защиту. Калибр торпед, особенно японских, возрос, и того, что имелось раньше, стало не хватать. Хотя, честно говоря, вызывало сомнения, что хватит и модернизированной. В-третьих, сменили артиллерию среднего калибра. Опыт боевых действий показал, что два калибра, сто пятьдесят два и сто миллиметров, не слишком хорошо работают в паре. К тому же мощность стомиллиметровых орудий оказалась слишком мала даже для противостояния эсминцам противника. Было предложено заменить их всех единым статридцатимиллиметровым комплексом, но победили, в конце концов, приверженцы более серьезных калибров, и ценой значительных усилий и инженерных извращений, выкинув «сотки», на корабли смогли установить дополнительно восемь шестидюймовых орудий.

Ну и, пожалуй, самое основное – сменили артиллерию главного калибра, по примеру немцев перепроектировав башни и установив в них по два четырехсотшестимиллиметровых орудия, таких же, как на линкорах. Теперь шестнадцатидюймовые орудия превратились в единый стандарт для советского флота, что и повышало огневую мощь линейных крейсеров, и снимало сразу кучу организационных вопросов. Хотя, конечно, скольких бессонных ночей стоила такая переделка инженерам, оставалось лишь гадать.

В результате всех этих операций изменилась не только внешность крейсеров. Они заметно «прибавили в весе» и, несмотря на модернизацию машин, выдающих теперь по двести пятнадцать тысяч «лошадей» вместо прежних двухсот, потеряли по целых пол-узла хода. Впрочем, любой военный корабль – это всегда компромисс между скоростью, защитой и огневой мощью, и ради одного приходится жертвовать другим. Предсказуемо…

– Владимир Александрович.

– Да? – Белли отвлекся от своих мыслей и повернулся к собеседнику.

– А вам никогда в молодости не хотелось заняться исследованиями этих мест?

– Нет уж, благодарю покорно, – рассмеялся адмирал. – Меня лавры Колчака даже в молодости особо не прельщали. Видимо, слишком южный я человек. И потом, из меня романтику покорителей Севера еще в тридцатом выбили.

Командир крейсера лишь кивнул – уж он-то знал, что Белли успел по ложному доносу посетить «места, не столь отдаленные», и, хотя все закончилось быстро и хорошо, след в душе адмирала это наверняка оставило. А комфлота повернулся и с интересом посмотрел, как поднимается над флагманским ледоколом вертолет-разведчик. Увы, тоже немецкий – свои пока не получались.

Машина тяжело, но притом грациозно развернулась и, обгоняя эскадру, направилась на восток, искать проход в ледовом поле. К сожалению, такие поля многометровой толщины в последнее время встречались довольно часто, хотя, по авторитетным заявлениям капитанов ледоколов, в целом обстановка походу благоприятствовала. Обычно было хуже. А вертолеты, кстати, в деле ледовой разведки оказались весьма кстати, по сравнению с самолетами они, правда, летали не так шустро, зато взлет-посадка у них не требовали ни полосы, ни открытой воды. Так что в прокладке курса они помогали здорово, хотя один уже и успел навернуться – отказал двигатель, и, совершая вынужденную посадку, летчик зацепился лопастями за торос. Неприятно, но потери среди таких машин выглядели неизбежными еще до начала похода, а пилоты остались живы, отделавшись синяками.

– Вот о чем жалею, – вздохнул Белли, – так это о том, что летать не выучился. А ведь когда-то мечтал…

– Так кто мешает? – удивился собеседник. – Вон, тот же Лютьенс вовсю летает – и ничего.

– У него положение другое. Захотел – и сделал, ни на кого не оборачиваясь.

– Ну, вы тоже не мальчик. Если захотите – сможете.

Белли хмыкнул и, пожав плечами, без особого интереса принялся разглядывать уже немного приевшуюся картину. Здоровенный белый медведь, ничуть не боясь продирающихся сквозь льды стальных гигантов, стоял на льду и с интересом наблюдал за людьми. Совсем близко, правда, тоже не подходил, ибо не дурак. Хотя попадались и дураки, шкуру одного такого адмиралу недавно презентовали полярники, которых попутно сменили на одной из метеорологических станций, щедро рассыпанных по берегу океана.

– Гляньте, что делают! Во, макаронники…

Белли повернулся и тоже едва сдержал улыбку.

Итальянцы, народ темпераментный, мишку без внимания оставить не могли. Видать, им это было все еще в диковинку, хотя советским морякам подобная экзотика по три раза на дню уже успела приесться. Сейчас итальянские моряки собрались толпой на палубе идущего параллельным курсом «Литторио» и яростно жестикулировали. Ветер и расстояние заглушали слова, но и без того было ясно, что о чем-то спорят, причем яростно и самозабвенно. Небось, о том, кто какую скорость разовьет, столкнувшись, не приведи Господь, с таким зверюгой нос к носу.

– Да, лихие парни…

– Посмотрим, как они себя в бою поведут, – пробурчал себе под нос каперанг.

– В прошлый раз вроде ничего, труса не праздновали, – пожал плечами Белли.

– Так, в прошлый раз другие макаронники были. Вы сами гляньте – сплошная молодежь.

Адмирал поднес к глазам бинокль и, кивнув, признал правоту старого товарища. Махнул рукой:

– Справятся. Командир у них серьезный.

– Посмотрим, как под огнем себя поведут. Разрешите вопрос, Владимир Александрович?

– Конечно… – Белли удивленно посмотрел на него. – Вроде бы я ничего не скрываю.

– Да тут такое дело… Понимаете, я никак не возьму в толк, для чего все это. Дробить флот, гнать его разными маршрутами… Зачем? Ведь поодиночке мы слабее японцев.

– Ну, не настолько уж и слабее, – хмыкнул Белли. – У нас меньше кораблей… ненамного. Но мы будем действовать от своих баз, при поддержке своей авиации. Открою вам маленький секрет, который, впрочем, вы бы скоро и сами узнали. Мы идем не во Владивосток.

– Но… куда?

– В другое место, в другой порт. Туда, откуда мы будем нависать над Японией. Но драться с ней мы не будем. Во всяком случае, в планах этого нет.

– И каким образом мы победим? – скепсиса в голосе каперанга хватило бы на целый линкор. Белли усмехнулся:

– Экономически, разумеется. Лютьенс чертовски логичен, просто не все его логику понимают. Старый пират очень хорошо умеет проводить эпические сражения, но он не собирается лезть под японские орудия. Как он сказал мне в личной беседе, «много чести для них». Все проще и страшнее. Вы про план «Анаконда» читали?

– Кажется, это система морской блокады южных штатов во время гражданской войны в США?

– Именно так, – Белли довольно улыбнулся. – Тогда этот план с блеском сработал, и Вашингтон удушил южан блокадой. Лютьенс собирается провернуть нечто подобное.

– Каким образом? Тогда, насколько я помню, у Севера имелось тотальное превосходство в кораблях. Здесь же даже все вместе мы если и превосходим Японию, то совсем ненамного.

– Именно так. Но не забудьте о разном географическом положении. Япония практически не имеет ресурсов, все завозится извне. И сейчас они, поглотив большую территорию, растянули коммуникации до безобразия. Нельзя быть сильным везде, и защитить все морские пути японский флот просто не в состоянии. Помню, в четвертом году наши крейсера на них уже неплохо порезвились.

– А еще я помню, чем это для них кончилось, – мрачно буркнул каперанг.

– Опять же, совершенно разная ситуация. Сейчас за спиной рейдеров будет ударный флот. Так что японцам при таких раскладах придется отражать удары со всех сторон. Я им не завидую, откровенно говоря. Если все пойдет по немецкому плану, мы их просто задушим.

– Товарищи офицеры!

Петров встал. Не как пружиной подброшенный, подобное больше характерно для штабных при внезапном появлении высокого начальства, а он – боевой офицер, только-только, можно сказать, с передовой. Да и ожидал он этих слов – они в этой пародии на приемную уже минут пять сидели. Именно что пародии. А что делать? Нормальных домов, в которых можно было бы со всеми удобствами разместить штаб фронта, в этой деревне просто не было, теснота стояла жуткая, и приемная – не более чем наспех очищенные от всего лишнего сени, вон, кадка с огурцами в углу так и стоит, распространяя умопомрачительные запахи хорошего соленья. Так что встал он быстро, но с той толикой небрежности, которая и отличает фронтовиков от молодых лейтенантов на побегушках при штабе.

Борман поднялся на полсекунды позже. Все-таки больше привык к другому обращению, а старые рефлексы просто так не перебиваются. Но, с другой стороны, и неприятия это не вызывало. Русские говорили немцам «товарищ», в немецких штабах к русским обращались «герр», а в смешанных частях и вовсе кому как удобнее. Военные, как это часто случается, нашли общий язык достаточно быстро, куда успешнее гражданских чиновников.

Штаб генерал-полковника Черняховского занимал пять комнат большого, рубленного из толстых бревен дома. Учитывая, что лес в этих местах был так себе, везли бревна, скорее всего, издалека. На вид дому можно было дать уже лет пятьдесят, не меньше. Дореволюционной еще постройки, но хозяева ухитрились как-то пережить допущенные в тридцатые годы перегибы, хотя люди, сразу видать, были не бедные. Однако сейчас им пришлось капитально потесниться – война.

– Здравствуйте, товарищ Петров, герр Борман…

– Здравия желаю, товарищ…

– Не стоит, – генерал выдавил улыбку и махнул рукой. – Присаживайтесь, разговор будет серьезный.

Судя по тому, насколько серым и осунувшимся выглядело лицо Черняховского, он не спал толком уже давно и вымотался страшно. Оно и неудивительно. После двухнедельного затишья уже прекратившееся вроде бы сражение вспыхнуло с новой силой. Откуда-то пригнав новую технику, а скорее всего, просто собрав в кулак все, что осталось на несколько сотен километров вокруг, японцы смогли внезапным ударом прорвать фронт, и парировать их наступление полностью до сих пор не получалось. Некоторые части сражались в полном окружении, организовав круговую оборону, а некоторые – и это было неприятнее всего – японцы смогли расчленить и уничтожить.

Подождав, когда майоры усядутся на скамейки, Черняховский помассировал веки и негромко сказал:

– Я вызвал именно вас потому, что вы на данный момент – лучшая и наиболее боеспособная часть из тех, что есть под рукой. И именно вам я хочу поручить задание особой важности.

Откровенно говоря, Петров полагал, что ему прикажут остановить очередной прорыв или, напротив, нанести фланговый удар из какой-нибудь труднодоступной местности, где японцы такого подвоха не ждут. Вполне логичное предположение, кстати. У него – усиленный танковый батальон. Двенадцать ИС-3, тридцать два Т-44. Плюс группа Бормана, почти четыре сотни человек немецкой пехоты, с артиллерией и бронетранспортерами. Две тысячи конницы, причем восемьсот советской, подготовленной и дисциплинированной, да и монголов смогли за это время натаскать. В общем, сила, которой майору вроде бы уже и не по чину командовать. И, судя по тому, что их до сих пор не трогали, держа под рукой, но все же в тылу, в качестве резерва, готовили эту мобильную группу к чему-то крайне серьезному. Но, как оказалось, все вышло хуже, чем планировалось.

С первого дня японского наступления активно работала авиация с обеих сторон. Японцы были многочисленнее, русско-немецкие части – лучше вооружены и подготовлены, так что свалка шла нешуточная. Правда, в последние два дня накал боев резко снизился – обе стороны выдохлись, понесли серьезные потери. Драться в воздухе зачастую было просто некому. У авиации, прикрывающей советские войска, осталось менее тридцати процентов личного состава, у противника – вряд ли больше.

И в этот момент командующий авиацией фронта, генерал-майор Фрунзе, применил неожиданный ход. Вообще, этот молодой генерал, про которого злые языки говорили, что продвигается по службе он благодаря своей фамилии, выделялся несерьезным возрастом даже среди многочисленных выдвиженцев последнего десятилетия. Карьеру сделал, взлетев ракетой, так что, может статься, и правы были болтуны. Вот только ни у кого не поднялась бы рука обвинить его в трусости или некомпетентности. Летчик, причем отличный, с хорошим боевым опытом. И вполне компетентный военачальник. А молодость… Ну, что же, зато глаза не зашорены и нестандартные решения принимать умеет.

Конкретно в этот раз Фрунзе буквально из ничего получил аж сотню бомбардировщиков с экипажами. Как? Да просто. Еще не так давно на вооружении советских ВВС стояли ТБ-3. Тяжелые четырехмоторные бомбардировщики, тихоходные и маломаневренные, зато несущие очень приличную бомбовую нагрузку.

Увы, время идет, и самолеты устаревают, причем так быстро, что порой не успеваешь оглянуться. Не обошла эта участь и ТБ-3. Но никто пока что не торопился пускать многочисленные и вполне надежные машины под пресс. Им нашлось применение в качестве транспортных самолетов, как в армии, так и в быстро развивающейся гражданской авиации. Но кто сказал, что не может получиться обратной метаморфозы?

В современном бою время жизни таких самолетов, даже с истребительным прикрытием, коротко. Но не в этом случае. Уникальная ситуация, когда перехватывать бомбардировщики практически некому, позволила использовать их по прямому назначению, и на японцев обрушился огненный дождь. Хорошо, не понаслышке знакомый с американской тактикой массированных авиационных налетов, Фрунзе решил не мелочиться и послал самолеты одной волной, буквально перепахав японские позиции и нанеся противнику чудовищный урон. Во всяком случае, когда взрывались японские склады, пламя вздымалось до небес.

За день и ночь бомбардировщики успели совершить три налета. Наступление японцев от этого, конечно, не захлебнулось, но резко замедлилось – видать, свою долю проблем они получили и сразу переварить не смогли. Пожалуй, единственной ошибкой Фрунзе стало то, что он не поставил в известность наземное командование, иначе смогли бы, к примеру, высадить в тыл противника десант. У Черняховского как раз был под рукой только-только подошедший полк из дивизии, которой командовал сам генерал-лейтенант Родимцев. Опытные, хваткие головорезы, привыкшие учинять бардак в тылу противника еще в войне с Америкой. Увы, молодого «крылатого» генерала подвело отсутствие опыта, ну да все равно получилось неплохо.

И замечательно было бы, если б не финал, который Фрунзе ухитрился испортить. Причем виноват был он сам, хотя ни у кого не поднялась бы рука осудить его за случившееся. Большинство, если не все летчики поступили бы на его месте так же, но результат от этого не менялся. Вляпался генерал капитально.

Во время налетов ТБ, когда многие летчики, особенно истребители, которым все же приходилось отбивать последние, отчаянные попытки японцев остановить летающую смерть, уже с ног валились от усталости, Фрунзе своим личным примером показывал, как надо сражаться. Проще говоря, сел в кабину истребителя и возглавил прикрытие. И хорошо сражался – как минимум двоих японцев на свой счет записал. А потом и его самолет рухнул, то ли поврежденный, то ли просто из-за неисправности. Техника-то эксплуатировалась на пределе возможности, и износ ее достигал уже критических величин.

К счастью, Фрунзе и впрямь был отличным пилотом. Даже с остановившимся мотором, он до последнего сохранил управление самолетом и упорно планировал к своим. Дотянул, хотя и с трудом, но это оказалось только передышкой.

Искалеченный «Як» рухнул в расположении уже третий день отчаянно дерущегося в окружении батальона. Возможно, еще не уничтоженному именно благодаря их налетам. Вот только и сил пробиться к своим у солдат, обремененных госпиталем, уже не имелось. Оставалось держаться и надеяться на помощь.

Когда о случившемся доложили Черняховскому, он, конечно, не обрадовался, но и особой трагедии в происшедшем не увидел. Война, а на ней бывает всякое. Связь с батальоном поддерживалась, положение его было тяжелым, но не безнадежным. Рано или поздно к нему пробьются. Скорее всего, через несколько дней, когда подойдут резервы, ну а если не получится… Что же, плохо, очень плохо, но это война.

Вот только когда о случившемся стало известно в Кремле, оттуда прилетел такой вопль, что Черняховский всерьез испугался за целостность своих барабанных перепонок. В столице рвали и метали, требуя любой ценой вытащить Фрунзе. И пришлось командующему что-то выдумывать, располагая для этого минимальными средствами – тем самым усиленным батальоном, и… в общем-то, все. Десантников уже задействовали, бросив затыкать очередной прорыв. Элитную пехоту, конечно, готовили не для этого, но если не удастся удержать фронт, будет еще хуже.

– В общем, товарищи офицеры, задача поставлена, и ее надо выполнять, – закончил Черняховский. – А теперь давайте обдумаем, как это лучше сделать. Я вас вызвал еще и потому, что возможности своей техники вы знаете лучше.

Все трое склонились над картой, вырисовывающей совсем не радужную картину. Однако Петров отреагировал почти сразу, ткнув карандашом в узкую щель между холмами.

– Какая здесь почва?

Черняховский, кажется, не удивился. Да и чему удивляться? Несмотря, казалось бы, на сухой климат, заболоченные участки тоже редкостью не были, и загнать в грязь танк по самую башню у некоторых умельцев получалось. Оставалось скомандовать вышколенному адъютанту, и через десять минут, за которые они успели попить отличного китайского чаю, благо этого трофея было завались, с остродефицитным лимоном, в комнату, пригнувшись, чтобы не удариться головой о низкий дверной косяк, шагнул старшина-разведчик. Колоритный такой дядька, невысокий, но широкоплечий, массивный, с короткими усами и ежиком начинающих седеть волос. Узнав, что от него хотят, он пожал плечами и выдал:

– Камень, товарищ генерал. Вчерась сам бачил…

Ну что же, камень, это хорошо. Стало быть, танки пройдут без проблем. Петров кивнул довольно и объяснил свой буквально на ходу родившийся план, рискованный, но дающий все же неплохие шансы на успех.

Расклады-то, в общем, выглядели простыми. Провести танки в обход холмов, там, где их сложно обнаружить, а потом ударить глубоко вклинившимся японцам во фланг. Такой удар моментально создавал угрозу окружения достаточно крупных групп, ориентировочно совокупной численностью до полка. Естественно, у японцев хватало сил для того, чтобы парировать эту угрозу, но для этого пришлось бы ослабить все остальные направления. В этот момент небольшой группой планировалось пробиться к окруженному батальону, ну а там… Там уж по обстоятельствам.

Генерал Фрунзе, выругавшись, отбросил в сторону некстати заклинившую СВТ и схватился за пистолет, но это уже не потребовалось. Японцы начали отступать. Не паникуя, сохраняя какое-то подобие дисциплины, но все же отступать. Не такой уж несгибаемый дух оказался у сынов Ямато, и, как только пулеметная очередь практически разорвала надвое с дикими воплями бегущего впереди и размахивающего саблей офицера, из них будто стержень выдернули. Откатились назад, как и в предыдущие разы. И ведь поспать не дали, сволочи…

Вообще, ночная атака вполне могла принести японцам успех, но тут уж расстарались саперы. Слили бензин из баков разбитых автомобилей, соляру из подбитых танков, нашли какое-то количество бочек, фляг, да и просто бутылок и, заполнив их горючим, закопали метрах в двухстах перед окопами. А когда японцы ночью полезли, подорвали и получили великолепную стену огня, на фоне которой атакующих можно было расстреливать, как уток. Не будь этой солдатской задумки, все повернулось бы совсем иначе – просто числом бы задавили узкоглазые.

Но и без того потерь хватало. Сейчас держать оружие могло всего человек семьдесят, остальные отправились или в госпиталь, или… или оставалось надеяться, что священники все же правы, и там, за чертой, есть что-то, кроме небытия. Повезло еще, что японцы, похоже, выдохлись, но эта передышка временная. Как только к ним подойдут подкрепления, обороняющимся придется совсем тяжко. И так держаться приходится на силе духа и солдатской смекалке.

При этой мысли генерал помимо воли улыбнулся. В самом деле, сегодняшний фокус с огненным фугасом не единственный. Чуть не каждый день что-то новое придумывают. Даже вон, когда его самолет здесь грохнулся, и то не растерялись. Развернули его – и отработали через полчаса по наступающим японцам, благо ШКАСы и двадцатимиллиметровые пушки не пострадали, и боекомплект он не успел истратить даже наполовину. Все это богатство, отработав по японцам в упор, проложило в их рядах кровавые борозды, да такие, что любо-дорого смотреть.

Жаль только, что боекомплект так быстро закончился.

– Ну, все, Тимур Михайлович, опять мы живы.

Фрунзе оглянулся. По траншее, безуспешно пытаясь отряхнуть грязь с полы шинели, шагал капитан Чачвадзе, единственный офицер батальона, держащийся на ногах. Остальные тоже или в госпитале, или погибли. Чачвадзе же заговоренный. Все смеется, что это потому, что он горец, хотя, как Фрунзе уже знал, в горах капитан ни разу не был. Коренной ленинградец, грузинского в нем только фамилия. Хотя удача и впрямь с ним. Вон головой трясет – мина рядом взорвалась. Другого бы в клочья разнесло, а у него только контузия, не из самых сильных. Даже слух не потерял, и ни одним осколком не задело.

– Живы, да, – генерал устало опустился на дно окопа. – На сколько нас еще хватит, не знаю.

– Ничего, до утра больше не полезут, – жизнерадостно отмахнулся Чачвадзе. Его генеральские погоны собеседника, в отличие от многих других, в ступор не вгоняли. Сказалась тут убегающе малая разница в возрасте, или просто смерть, ходившая рядом, уравняла всех в правах – черт его знает. – Глядишь, наши и помогут, наконец.

– Помогут, куда они денутся…

Оба замолчали, прекрасно понимая, что шансы дожить до этого невелики. Батальон таял, как снег под солнцем. Та же СВТ, которая так подвела… Надо, кстати, посмотреть, что же с ней. Утром, когда можно будет видеть хоть что-то, кроме языков медленно затухающего пламени. Так вот, эту винтовку Фрунзе взял у погибшего солдата, но и тот взял ее у кого-то. В снайперском варианте винтовка была, такие кое-как обученным мальчишкам последнего призыва не дают. Стало быть, оружие сменило как минимум трех владельцев. Показатель, ничего не скажешь.

Эх, если бы не госпиталь, батальон давно пробился бы к своим, но раненые висели гирей на ногах. И оставить их нельзя, что японцы делают с пленными, видели многие, и истории рассказывали такие, что кровь леденило. Вот и оставалось им стоять и умирать. И надеяться, надежда – она, как ни крути, умирает последней.

В этот момент слева грохнуло, над головами прошелестел снаряд, и рвануло. Не очень внушительно, миллиметров этак на сто, если по калибру, зато неподалеку и смачно. И тут же раздался треск пулеметов, навскидку, сразу не менее десятка, причем в основном крупнокалиберных – их солидный басок ни с чем не спутаешь. Чачвадзе аж подпрыгнул:

– Ну, все, генерал, похоже, накаркал ты.

– Опять идут?

– Ага, – капитан на секунду по-птичьи склонил голову к плечу. – С фланга обошли, гады.

В этот момент раздались вопли. Японские – их птичий язык ни с чем не спутаешь. Только если сами крики были вполне ожидаемыми, то их интонации – совсем даже наоборот. Паника в них была, и дикий, на уровне животных инстинктов, испуг. Чачвадзе поудобнее перехватил свой ППШ и рысью понесся по траншее, Фрунзе – за ним. Шагов через десять он сообразил, что держит в руках все ту же злосчастную СВТ, но бросать оружие, пусть и неисправное, не стал. Знакомая тяжесть в руке придавала уверенности, да и, если дойдет все же до рукопашной, засветить прикладом такой дуры можно с чувством. Впрочем, далеко бежать не пришлось.

– Товарищ капитан! Товарищ капитан! – совсем молодой солдат, держа наперевес трехлинейку, на штык которой Чачвадзе едва не напоролся, выскочил им навстречу. – Товарищ капитан! Наши!

Этого не могло быть, но это случилось. Доисторическими чудовищами выползали на них из подсвеченной никак не унимающимся пожаром темноты знакомые силуэты танков. Т-44, Фрунзе видел их не раз, но только сейчас по-настоящему ощутил, как они огромны. Следом за этими неуклюжими на вид, но стремительными в бою машинами шли силуэты поменьше – бронетранспортеры. И пехота, прикрывавшаяся их броней. Все это жуткое великолепие неудержимо двигалось вперед, плюясь огнем и сметая остатки японцев, которые с дикими воплями разбегались – и падали, срубленные пулеметными очередями.

Головной танк остановился у края траншеи. С лязгом откинулся люк, и наружу вылез коренастый человек в изрядно запачканном машинным маслом потертом комбинезоне. Ловко спрыгнул, обвел всех веселым взглядом, делавшим типично рязанское лицо невероятно обаятельным, и поинтересовался:

– Ну, кто здесь генерал Фрунзе?

– Я.

– Майор Петров. Генерал, мы прибыли для обеспечения вашей эвакуации.

– Я без своих людей никуда не уйду.

Поразительно, как быстро этот батальон стал для него своим. Однако Петров ни капли не удивился, кивнул только:

– Разумеется. Мы предполагали, что ваше решение будет именно таким, и прихватили машины для эвакуации раненых. Грузите их, только быстро, пока японцы не опомнились. Сами пойдете в танке, или на броневике?

– Лучше в броневике, – Фрунзе представил себя внутри тесной, громыхающей коробки танка, и лезть в нее сразу расхотелось. – Там дышится лучше.

– Понятно, – с неопределенной интонацией протянул танкист. – Курт, головой отвечаешь.

– Яволь, – из темноты выдвинулась темная фигура, увенчанная фуражкой с высокой тульей. – Майор Борман, герр генерал. Прошу.

Немец? Фрунзе удивился, но так, слегка. В конце концов, среди его летчиков немецких добровольцев хватало, почему бы им и в пехоте не быть? Просто раньше не видел. А Борман, между тем, довел его до штабного бронетранспортера, махнул рукой, мол, залезайте, и отправился куда-то по своим делам. Оставалось только подчиниться и наблюдать за тем, как к госпиталю подъезжают тяжелые крытые автомобили, в которые сноровисто переносят раненых. Эвакуация шла четко и быстро, да и людей сейчас хватало.

Раненых погрузили с прямо-таки невероятной скоростью. Все слишком хорошо понимали, что шанс выжить у них один-единственный и второго не дадут, поэтому, несмотря на усталость, трудились как проклятые. Хорошо еще, японцы понимали, что с ними способны сотворить восемь русских танков, и в героев играть не пытались. Залегли, отбежав метров на пятьсот, и оттуда пуляли из винтовок в белый свет, как в копеечку. От этого бестолкового огня вреда, в общем-то, не было, разве что одному старшине, тут же покрывшему самураев отборным русским матом, прострелили случайно полу шинели. Учитывая, что она к тому времени уже походила больше на ком грязи, заметить дырку даже с пары метров вряд ли получилось бы. Но старшина был расстроен и обижен на весь свет, так что ругался долго и неизобретательно.

Между тем, в бронетранспортер к Фрунзе поднялись оба майора. Вначале Петров, тут же разложивший на полу карту и принявшийся подсвечивать себе фонариком, а буквально через минуту – Борман. Сел на откидную скамейку, устало откинулся к прохладному металлическому борту.

– Разведка вернулась? – не оборачиваясь, спросил Петров.

– Да. Ты был прав.

– Угу. Значит, действуем по моему варианту.

– Вот удивятся…

– Негативные моменты жизни самоедских племен не вносят негативных изменений в половую жизнь урядника.

Офицеры переглянулись и громко захохотали. Фрунзе не удержался и тоже фыркнул – он эту фразу помнил еще по Американской кампании. По слухам, ее как-то ляпнул уже ставший тогда живой легендой адмирал Лютьенс. По-русски. А потом выдал адаптированный под солдатский юмор вариант, с шерифом и неграми. Но среди офицеров, воевавших тогда в Америке, прижился почему-то именно этот, с урядником.

Борман, отсмеявшись, тоже склонился над картой и принялся что-то быстро говорить на смеси русских и немецких слов. Петров отвечал в том же стиле. При этом, судя по рубленым фразам, понимали друг друга офицеры с полуслова. Такое бывает, если люди не просто давно знакомы, а не первый месяц воюют вместе и притерлись, как две шестерни в идеально подогнанном механизме. При этом генерала, который вроде как бы старший по званию, они словно не замечали. Немного обидно даже, но Фрунзе понимал, что они правы, все равно от него здесь и сейчас толку не было.

Наконец (хотя длился их совет пару минут, не более, Фрунзе он показался вечностью) майоры закончили, и Борман, выпрыгнув из бронетранспортера, принялся раздавать указания. Солдаты – и немцы, и русские – слушались его, как маму родную – видимо, авторитетом он пользовался немалым. Петров же повернулся к Фрунзе, голос его был спокоен и тверд, как засохший пряник.

– Будем прорываться. Назад уже не получится, но мы постараемся ударить туда, где нас не ждут. Я вас прошу, товарищ генерал, постарайтесь не высовываться. Для полного счастья не хватало еще случайную пулю словить. Все, я пошел, – с этими словами Петров выпрыгнул из машины и направился к своему танку, зато вместо него сразу же залезли два флегматичных немца, которые принялись возиться возле установленного в передней части кузова, за массивным щитом, крупнокалиберного пулемета. Еще через несколько минут машины тронулись.

Полковник Такаяма был спокоен, и внешне, как полагается самураю, и внутри. Не потому, что был флегматиком или же все вокруг обстояло замечательно. Просто он был доволен собой.

Вообще, в последние дни ситуация выглядела не лучшим образом. Уже практически рухнувшая оборона Советов каким-то неведомым образом все же устояла, а японское наступление, еще недавно казавшееся неудержимым, напротив, замедлилось, стремительно выдыхаясь, а потом и вовсе встало. Видимо, кто-то наверху решил сделать хорошую мину при плохой игре, продемонстрировав вышестоящим, что так и задумывалось, и теперь японцы укрепляли собственные позиции и старались уничтожить окруженные русские части, которые все еще представляли угрозу. Получалось, откровенно говоря, не очень.

В частности, его полку (еще недавно это была полнокровная дивизия, но сейчас, по-прежнему числясь таковой, она едва-едва тянула на полк) уже несколько дней не удавалось расковырять оборону всего-то батальона, окопавшегося, по донесениям разведчиков, вокруг госпиталя. Честно говоря, сам полковник предпочел бы дать русским возможность уйти и утащить с собой раненых. Не из человеколюбия, а чтобы дополнительно нагрузить их и без того работающих на пределе медиков. Однако приказ был однозначен: уничтожить, а Такаяма еще не достиг звания, дающего права на собственное мнение в таких вопросах. Вот и приходилось терять людей в бесплодных атаках.

А людей Такаяма очень не любил терять. Не потому, что их было жалко. Он, в отличие от многих генералов, так и не обретших должной гибкости мышления даже в тяжелейшей войне с США, не просто учился в Европе. Он еще и понял основу взгляда на жизнь европейцев. Деньги надо зарабатывать потом и кровью. Кровью врагов, потом рабов. А терять своих людей – это уже обратный процесс.

Полковник вздохнул, когда взгляд его упал на позиции только-только подтянутых к месту боя тяжелых орудий. Во-во. Только подтянули – и тут советская авиация. А орудия даже замаскировать не успели, русские самолеты попросту смешали их с землей. Он тогда, после налета, выбравшись из ямы, в которую сиганул не хуже молодого солдата, и выплюнув изо рта песок, еле сдержался, чтобы не заорать от ярости. Удержало лишь осознание того, что у соседей дела обстоят как бы ни хуже.

Но все равно паршиво. Без артиллерийской поддержки штурмовать русские позиции можно хоть до посинения. Вон, совсем недалеко, днем без бинокля видно, торчат выгоревшие остовы с таким трудом доставленных сюда танков. Русские успели зарыться в землю, а в обороне они лучшие из лучших. Это еще отец, раненный под Порт-Артуром, говорил. Наступают так себе, не лучше других, но дай им время подготовиться – и закопаются, как кроты. Выкурить их при этом – задача не для слабонервных.

Да, не для слабонервных… Танкисты вон клятвенно обещали, что разгонят этих варваров – и где они теперь? Из шести экипажей выжил один человек, и тот весь обгорел. Да и живой остался только потому, что за секунду до взрыва боезапаса успел выпрыгнуть из горящего танка. Отшвырнуло его метров на пять, но живой… У русских оказалось множество противотанковых гранатометов, вроде тех фаустпатронов, которыми немцы в прошлую войну жгли американские танки. Те, которые шли в атаку, заокеанскими инженерами были капитально доработаны и, теоретически, должны были быть неуязвимы для ручного оружия, но и противник эти годы не сидел на месте. Во всяком случае, если не с первого, то со второго-третьего попадания танк загорался, а у обороняющихся этих гранатометов хватало, причем не только противотанковых, но и с очень мощными фугасными зарядами. И лупили они из них по всему, что движется, не жалея боеприпасов. Так что больше японские танкисты вперед не рвались, во время атак предпочитая аккуратно постреливать издали, грозно, но не особо успешно.

Конечно, игра шла не в одни ворота. Сопротивление русских постепенно слабело, да и в воздухе дела у них обстояли не слишком радужно. Вон, как раз во время того налета, что оставил Такаяму без артиллерии, на глазах у всех рухнул советский истребитель. Это вызвало радостные вопли и капитана Араи, летчика, наглухо застрявшего при штабе Такаямы. Его самого сбили после того, как он, расстреляв в бою весь боезапас, попытался таранить советский бомбардировщик. Увы, русские, которые и изобрели когда-то этот прием воздушного боя, оказались готовы к подобному, и их истребитель походя, одной очередью, свалил «Хаябуса» капитана. Успевшего выпрыгнуть с парашютом летчика спасло лишь, что у русских не было времени расстреливать его. Так что приземлился он успешно, да и застрял в расположении полка, ожидая машины, которая доставила бы его на свой аэродром. Машины, что характерно, не было, как подозревал Такаяма, из-за того, что командованию ВВС не слишком требовались в этот момент пилоты. Все равно им не на чем летать.

А сегодня ночью русские и вовсе устроили веселье, нанеся мощный удар на стыке позиций Такаямы и его соседа, полковника Синохары. Замысел, на первый взгляд, выглядел простым до безобразия – рассечь группировку японцев и устроить его, Такаямы, войскам «котел». Естественно, все силы пришлось бросить на ликвидацию этого прорыва.

Увы, русские танки, особенно идущие в первой волне тяжелые «Сталины», были чертовски прочными машинами. Несмотря на все усилия, уничтожить удалось только два, остальные, если и получили повреждения, смогли отступить. Неудивительно, кстати, штурмовые танки у русских получаются хорошо. Даже немцы, традиционно считающие своих инженеров лучшими в мире, всегда оглядываются на разработки своих восточных союзников. А у Японии нет ничего даже близко сравнимого… А пока японские танкисты и артиллеристы отчаянно отбивались от них, средние танки противника, уютно расположившись позади своих «толстокожих» собратьев, били по японским частям, как хотели. Правда, в темноте получалось не слишком точно, но, как говорят русские, отклонение снаряда компенсируется его калибром. И стомиллиметровые орудия Т-44 это наглядно доказали.

А потом вдруг выяснилось, что все это – не более чем отвлекающий маневр. Аккурат по учебнику, четко выполненный. И пока советские танки при поддержке кавалерии шумели на одном фланге, на другом, к той самой группе, с которой столько времени возился Такаяма, пробилось подкрепление. Танки, правда, всего несколько штук, и мотопехота. При таких раскладах атаки на них представлялись делом абсолютно бесполезным, чреватым лишь ростом потерь. Если же русские решили вывести свою часть из окружения, то остановить их атаку, которую наверняка поддержат с другой стороны, просто не хватит сил. И что тогда отвечать командованию?

Стоило признать, что задачу свою Такаяма не выполнил. Хоть сэппуку совершай. Честь офицера требовала, кстати, именно такого первобытного решения. Только вот знакомить свои кишки с фамильным клинком, уже прервавшим жизнь многих поколений достойных предков, как-то не хотелось. Негигиенично это, да и вообще больно.

Решение пришло в голову Такаямы мгновенно, все же дыхание смерти очень улучшает работу головного мозга. И уже через несколько минут японские саперы занялись минированием пути возможного отхода русских. Вот так, никуда не денутся, мешанина из противотанковых и противопехотных мин – надежный барьер. Русские это, кстати, тоже поняли и попытались саперам помешать, но Такаяма такую реакцию с их стороны предвидел и послал на прикрытие саперов целую роту. Теперь оставалось только доложить наверх. Правильный выбор слов – и его безуспешные попытки выкурить противника разом превращаются в грамотно проведенную операцию по заманиванию в окружение дополнительных сил русских. Ну, а дальше пускай их авиация бомбит. Если же нет самолетов, то при чем здесь он, полковник Такаяма? Каждый занимается своим делом. Он преподнес летунам на блюдечке победу, а дальше уж они пускай сами.

Полковник мог быть доволен собой… Вот только дальнейшее развитие событий показало, что радоваться не стоило. Рев двигателей буквально разорвал вроде бы установившееся наконец спокойствие ночи, и приближался он столь стремительно, что Такаяма, выскочив из своей палатки, оказался буквально оглушен. А еще ослеплен, потому что русские танки, прущие через позиции его части прямиком на штаб, включили фары. Гремели пулеметные очереди, разбегались солдаты. Вот один танк, не останавливаясь, выплеснул струю жидкого огня. Вопли стали такими, что резали уши, запахло жареным мясом. И пришло понимание, что русские не стали сидеть в обороне, не стали прорываться назад. Они атаковали, малыми силами, но компенсировали их внезапностью и неготовностью его, Такаямы, к такому повороту. И теперь полк как организованная военная сила перестал существовать. А потом длинная пулеметная очередь, прошив палатку, зацепила полковника, и он упал, пачкая чужую, ненужную ему уже землю горячей, черной в неверном свете фар кровью.

Головной танк остановился, и майор Петров подошел к поверженному врагу, посмотрел на царапающие землю пальцы. Сзади подбежал санитар, склонился над раненым.

– Будет жить, товарищ майор.

– Ну и хорошо, грузите его.

Такаяму, перевязав, безо всякой почтительности забросили в бронетранспортер. Наблюдающий за этим Фрунзе лишь присвистнул уважительно:

– Ордена вам обеспечены…

– Да ладно. Сейчас бы выжить, какие там ордена.

– Выживем, – почему-то Фрунзе был в этом совершенно уверен. – Эх, майор, молодец вы. Точно быть вам маршалом.

Петров только хмыкнул и бегом помчался к своему танку. Время поджимало, а до своих еще было ой как далеко. И ни он, ни кто-либо еще даже не догадывался, что Фрунзе в тот момент не шутил…

Океан ревел. Именно ревел – здесь, южнее мыса Горн, кажется, и не бывало хорошей погоды. Только рев и удары волн, притом, что штормом это тоже было не назвать. Так, серединка на половинку. Однако командирам кораблей от этого было не легче.

Эскадра продиралась сквозь непогоду, словно древние морские чудовища, вырвавшиеся из небытия. Тяжелые, словно утюги, линкоры вспарывали и подминали волны, не особенно обращая на них внимание, но их более легким собратьям приходилось туго. Обшивка крейсеров и эсминцев звенела от напряжения, по палубам, захлестываемым волнами, стекала холодная океанская вода.

Но творения рук человеческих были прочны, и нервы тех, кто их вел, тоже. И вот рев стихии остался за кормой, а солнце, вырвавшееся из-за туч, осветило мокрые спины бронированных левиафанов. Эскадра шла на юго-запад, и следующей ее целью, по планам Колесникова, стала Австралия.

Австралия, государство-материк, где благодатен юг и суров засушливый север. Где скачут кенгуру и бродят овцы. Одна из немногих стран, в которых иметь предком каторжника почетнее, чем лорда. Страна людей сильных и храбрых, сумевших в прошлую войну отбить все японские десанты. Место, в котором Колесникову очень хотелось побывать в прошлой жизни, только вот не получилось никак. Зато сейчас – сколько угодно. И вместо визы, за которую австралийцы в его время драли безбожно, вынося, вдобавок, мозг дополнительными требованиями, ровные ряды линкоров за спиной.

Сидней, конечно, не столица, да и Мельбурн тоже, но Лютьенс не собирался тащиться до Канберры. Сами прилетят, если надо. А пока двумя эскадрами вошли в эти города и объявили, что будут здесь стоять, отдыхать после тяжелого перехода, пополнять запасы, ну и далее по пунктам.

Как и полагал Лютьенс, терпеть такое самоуправство власти Австралии не пожелали. Даже притом, что немцы честно платили за предоставленные им услуги, все равно не пожелали, хотя, возможно, сказалась милая привычка немцев деликатно выдергивать отказавших им в содействии чиновников из кресел и тыкать им в рожи стволами пистолетов. Морпехи перестарались… Впрочем, они солдаты, а не дипломаты, им простительно, так и объяснял потом лично адмирал Лютьенс бледным от страха австралийцам. Ну, не рассчитали силушку ребята, с кем не бывает? Тем более, ничего особенного ведь немцы не требуют, просто заправка и несколько дней стоянки в порту, не более…

«Дуглас» с премьер-министром на борту прибыл в аэропорт Сиднея буквально на второй день. Честно говоря, адмирал не ожидал его так скоро, но раз уж прилетели, то оно и к лучшему – меньше возни. Правда, встречать австралийского премьера он не поехал. Невелика птица, и возможности соответствующие. Большая часть австралийского флота лежит на дне после стычек с японцами, да и американских солдат, которых расквартировали в этой стране во время прошлой войны, уже нет. Собственная армия Австралии же, пускай и неплохо вооружена и обучена, для противостояния немцам, случись конфликт, совершенно не годится. Недостаточная численность, мобилизацию мгновенно не проведешь, да и техническая оснащенность ее вызывала сомнения. Впрочем, конфликта тоже не хотелось, и потому, когда Лютьенсу доложили о прибытии высокого гостя, мариновать его в ожидании приема адмирал не стал.

Премьер-министр вошел в адмиральский салон «Шарнхорста» столь решительным шагом, что Лютьенсу показалось, будто к нему на крыльях гнева влетело что-то вроде ангела. Впрочем, белыми одеждами здесь не пахло – строгий черный костюм, несколько старомодный, но в этом ничего удивительного как раз не было. Задворки мира как-никак. А так – вполне себе представительный мужчина, и лицо для его происхождения удивительно породистое.

Лютьенс быстро прокрутил в голове основные сведения о нем. Джон Джозев Кэртин. Пятьдесят девять лет. Сын тюремного надзирателя, наполовину ирландец. В прошлом социалист, профсоюзный деятель. Пацифист… вроде бы. На самом деле это образ. По факту – вполне себе справлялся, когда в Американскую кампанию требовалось организовать противостояние японцам. Словом, жесткий, умеющий перешагивать через любые принципы политик старой британской закалки. И если не получится прийти к общему знаменателю сразу же, проще и надежнее всего ломать его, не тратя времени на словесные экивоки. Это не Муссолини, все еще сохранивший остатки идеализма, у Кэртина если и были когда-то какие-то идеалы, то они давно и надежно похоронены в самой глубине памяти. Так что, случись нужда, стоит показать ему тевтонского варвара, хотя бы понятнее будет.

– Здравствуйте, мистер… э-э-э… Кэртин, – пауза получилась что надо, специально выдержал, чтобы подчеркнуть разницу в положении его, германского адмирала, и руководителя большой, но отнюдь не первоклассной страны. А теперь можно и встать, и, не торопясь, шагнуть вперед, протягивая руку. Так, чтобы ладонью чуточку вниз, подчеркивая вербально свое лидирующее положение. – Чем обязан удовольствию лицезреть вас в моем скромном жилище?

Жилище, кстати, и впрямь скромное… для тех, кто не понимает, сколько стоит, например, карельская береза, которой отделан адмиральский салон. Австралиец понимал. И оценил, по взгляду видно. Однако лицо каменное, по-прежнему изображает несгибаемого британского политика. Помнится, такие попадались в Лондоне, даже на расстрел шли гордо, как на военном параде. Только вот даже в Англии было их меньше десятка, и как-то сомнительно, чтобы добившийся высот плебей обладал подобной закалкой.

– Здравствуйте, – буркнул чуть сбитый с наступательного порыва австралиец, но тут же попытался перехватить инициативу. – Адмирал, по какому праву вы оккупировали наши города?

– Оккупировал? – Лютьенс сделал максимально удивленное лицо. – А мне казалось, что мы просто вошли в порты дружественного государства для пополнения запасов топлива и продовольствия, а также отдыха экипажей. Ревущие сороковые – они, знаете ли, выматывают.

– Ваши матросы – понятно. Но вы арестовываете портовое начальство! – взвыл Кэртин.

– Не арестовываем, – строго поправил его Лютьенс, – а всего лишь требуем быстрого и качественного обслуживания кораблей на основании заключенного с Австралией договора. Который, кстати, дает нам также право приводить в любой порт любое количество кораблей, не требует предупреждать об этом, а также позволяет высаживать для отдыха любое количество людей без таможенного контроля. И много чего еще, кстати, могу напомнить.

– Не стоит, – скривился Кэртин. Он-то об этом договоре знал все, сам подписывал. Да и еще бы не подписать, когда одни союзники просто сдались, а другие уничтожены. – Однако договоры такого типа действуют в мирное время. Сейчас же, следует заметить, идет война.

– Где? – Лютьенс вновь удивленно распахнул глаза. – Я, например, вижу за иллюминатором абсолютно мирный город.

– Адмирал, пожалуйста, не надо корчить из себя идиота. Вы прекрасно понимаете, о чем я.

– Нет, не понимаю. Объясните мне, дураку, что ли.

– Хорошо. Раз так… Вы воюете с Японией. Находясь в наших портах, вы подставляете Австралию под удар.

– Ах, вот вы о чем… – протянул Лютьенс. – Ну, дорогой мой человечек, позвольте вас разочаровать. Как раз наоборот, мы вас защищаем. Или вы думаете, что если Япония сможет каким-то чудом разбить наши флоты и установить гегемонию на Тихом океане, вы отсидитесь? Сколько, по-вашему, продержится Австралия, лишившись союзников?

Кэртин открыл рот, намереваясь что-то возразить, но Лютьенс резким, злым жестом остановил его:

– Я еще не закончил, а перебивать собеседника невежливо. Понимаю, в детстве вам не смогли дать нормального образования, – не стоило так, конечно, но и удержаться от небрежного жеста в сторону происхождения собеседника Лютьенс не смог, – однако за столько лет чему-то вы могли бы научиться. Итак, первый аспект я вам озвучил. Теперь второй. В договоре нет ни слова о военном или мирном времени. Вам поставили условия – вы их приняли. Vae victis, горе побежденным, не так ли? Или вы решили, что нам нужны партнеры? Так спешу вас обрадовать – вы ошиблись. У нас партнеров, союзников, друзей и без вас хватает. И сейчас они сражаются на континенте, ведут корабли… А вы – разменная монета, презерватив штопаный, ясно? И вы будете делать то, что я вам скажу, или… или тот, кого я поставлю на ваше место, будет делать то, что я скажу.

Вот так, негромко, спокойным голосом. Смешать с грязью и показать этому кадру, кто он есть такой в раскладах. А теперь можно ломать дальше. Никакого удовольствия, но – надо. Что ж, адмиралу Лютьенсу не привыкать давить авторитетом и броней своих линкоров, а значит, результат лишь вопрос времени. А вот его-то, увы, всегда не хватает.

Адмирал Да Зара никогда не считался великим флотоводцем. И потому, что был итальянцем, а те вообще на поприще огня и свинца не блистали. И потому, что он никак не проявил себя в прошлую войну, когда взошла звезда Черного Князя. Но при этом он оказался той компромиссной фигурой, которая не раздражала никого в Италии (впрочем, там вообще нашлось немного желающих возглавить столь рискованное и почти наверняка обреченное на провал предприятие) и была спокойно воспринята в СССР. Те, конечно, предпочли бы своего, но итальянцы выставили больше и людей, и кораблей, а потому русские согласились, что тот, кто возглавит их эскадру, будет подчиняться Да Зара. Наверняка у него были и какие-то свои инструкции, на случай, к примеру, если Да Зара струсит… Однако пока что трений между адмиралами не возникало. И так уж случилось, что именно Да Зара выпала честь начать со своим плавающим антиквариатом масштабные военные действия на море. Хотя, честно говоря, не очень-то он к такой чести стремился.

Как бы то ни было, эскадры Да Зара водить умел неплохо. Пропихнуть, включая транспорты, почти шесть десятков разнотипных кораблей через воды, теоретически если и не контролируемые врагом, то находящиеся под его наблюдением, само по себе довольно сложно. Тем не менее, итальянский адмирал ухитрился это сделать. Пройдя через Суэцкий канал и Красное море, в котором после удачной японской минной постановки немецкие эсминцы буквально свирепствовали, его корабли вырвались на просторы Индийского океана и растворились в нем, взяв курс на юго-восток.

Это выглядело немалым риском. Линкоры Да Зара, точнее, еще дредноуты, пускай даже и модернизированные, были плохо приспособлены к переходам в условиях открытого моря. Особенно советские – корабли старой, еще царской постройки, создавались для использования на Балтийском море. Длинные, низкие, они являлись, скорее, мониторами-переростками, и океанские шторма были им строго противопоказаны. Итальянские держали волну лучше, но тоже не выглядели рекордсменами мореходности. Словом, один хороший шторм – и эскадра банально потеряла бы боеспособность.

Однако Да Зара рискнул, доверившись метеорологам, и выиграл. Они, конечно, не ошибаются, вот только путают, что, где и когда произойдет. Но в этот раз, по слухам, им пообещали такое, что ученые закатили глаза от ужаса, вывернулись наизнанку, но прогноз выдали качественный. И Да Зара счел риск приемлемым. Как и Лютьенс, он здраво рассудил, что весь океан японцам не перекрыть, и проложил курс вдали от проторенных морских дорог. До конца это, правда, не помогло – их обнаружили аж три раза. Вначале австралийский лихтер с грузом руды, потом непонятно что забывший в этих водах португальский эсминец и, наконец, японская подводная лодка.

Лихтер теперь плелся вместе с эскадрой, и призовая команда злобно ругалась, поскольку на этом корыте даже те невеликие удобства, что имелись на высадившем их крейсере, могли только сниться. Впрочем, по сравнению с наскоро переоборудованными в войсковые транспорты небольшими лайнерами, где народу набилось, как сельдей в бочки, их положение выглядело все же предпочтительным. Однако бравые морячки и морпехи все равно ругались, мешая итальянские и русские слова.

С эсминцем было проще. Португалия – не союзник, однако страна, что называется, сочувствующая Германии. То ли искренне, то ли из страха. И связываться с вооруженными до кончиков ресниц союзниками Рейха командир эсминца не рискнул, поэтому в плане неприятностей ограничился только опечатанной радиорубкой. Вот и тащился теперь вместе со всеми, совершенно добровольно и удрать не пытаясь. Тут дело серьезное, начнешь дергаться – утопят для профилактики, благо старью времен прошлой войны много не надо. Правда, и командиру эсминца, и капитану лихтера было обещано, что, когда начнется заваруха, их немедленно отпустят. Приходилось верить, все равно особого выбора не оставалось.

С подводной лодкой дело обернулось малость сложнее. Для обеих сторон встреча оказалась полнейшей неожиданностью, но погода была хорошей, а субмарина шла в надводном положении, и обнаружили ее даже чуть раньше, чем она засекла объединенную эскадру. Нырнуть-то она нырнула, однако эсминцы уже вцепились в нее, как бульдоги, и принялись загонять на глубину. Японцы пробовали уйти, но их подводные лодки никогда не были чудом техники, и акустики эсминцев раз за разом обнаруживали противника. Глубинных бомб тоже не жалели, и кончилось все закономерно – большим воздушным пузырем и пятном масла диаметром метров в сто.

Несмотря на то, что обмен мнениями закончился в пользу итало-советской эскадры, выводы были сделаны, и не самые утешительные. По сути, у подводной лодки имелись неплохие шансы ускользнуть, и только случайность да бдительность заметившего ее сигнальщика позволили эскадре сохранить инкогнито. Рассчитывать же на случайность постоянно как-то не хотелось, а потому, окончательно убедившись, что японцы все же потоплены (двухчасовое патрулирование на месте последнего контакта и изувеченный чудовищным давлением труп японского моряка, выброшенный на поверхность, сочли несомненными доказательствами успеха), эскадра двинулась дальше уже в ином ордере. Выставив перед собой жиденькое охранение из эсминцев и днем постоянно держа в воздухе пару гидросамолетов, командующий рассчитывал если и не избавиться вовсе от риска обнаружения, то, во всяком случае, хотя бы уменьшить его вероятность.

Самым обидным с точки зрения резко подтянувших дисциплину итальянских моряков оказалось, что по пути им больше никто не попался. Да Зара оставалось только мужественно сохранять каменное выражение лица – критиковать адмирала, конечно, не осмелятся, но шепотки за спиной не скроешь. И он дико завидовал при этом своему русскому коллеге, у которого подобных проблем не возникало в принципе – службу в советском флоте несли что надо.

Интересной он, кстати, был личностью, этот контр-адмирал Селезнев. Да Зара навел справки, и русские отнеслись к такому любопытству с пониманием, предоставив всю необходимую информацию. Молодой, ему не исполнилось еще и сорока. Впрочем, в СССР это удивительным не выглядело – там молодых хватало повсюду. Русские поощряли храбрость и талант. Правда, и за ошибки спрашивали жестко, порой до жестокости.

Конкретно этот начинающий флотоводец карьеру свою выстроил в прошлую войну, когда с двумя эсминцами конвоировал войсковые транспорты и нарвался на американский рейдер. Крейсер, правда, был так себе, но эсминцы против него все равно не плясали. Однако командир соединения, капитан третьего ранга Селезнев, посчитал иначе и продержался больше часа, показав не только храбрость, но и тактическое мастерство. В конце концов, американец все же сумел выбить обе «семерки»[15], но пока он с ними возился, конвой успел рассредоточиться, а вскоре подоспели и самолеты, поднятые с береговых аэродромов. Заработав бомбу, начисто смахнувшую ему дымовую трубу, крейсер отступил, а эсминцы с трудом добрались до ближайшего порта. Тем не менее, при таком соотношении сил результат выглядел однозначно в пользу русских. И Селезнева заметили.

Войну он закончил уже капитаном первого ранга и командиром дивизиона эсминцев, благо их, с учетом трофеев, стало даже больше, чем хотелось бы. Героя, правда, не получил, но и орден Ленина на груди смотрелся неплохо. Ну, а так как возраст не успел еще убить страсть к авантюрам, то Селезнев стал одним из основных авторов их дерзкого плана. Соответственно ему, как старшему по званию из «заговорщиков», и доверили командование, повесив для солидности очередные погоны. Чтоб, значит, перед итальянцами стыдно не было… Или грудь в крестах, или голова в кустах, и поставивший на этот план слишком многое контр-адмирал намерен был сполна использовать выпавший шанс. Поэтому неудивительно, что своих людей он держал в строгости и учения проводил едва ли не каждый день. С точки зрения боевой подготовки советские моряки явно превосходили итальянских, и Да Зара, скрепя сердце, вынужден был это признать.

В четвертый раз эскадру обнаружили в точности там, где и предполагалось – как раз на подходе к славному городу Сингапуру. Но если Да Зара, Селезнев и командиры кораблей ожидали этой встречи, готовились к ней, ночей, можно сказать, не спали, то для японцев она оказалась полной неожиданностью. И было, от чего.

Город Сингапур, хороший порт и первоклассная военно-морская база, достался в свое время японцам поразительно легко. Островитяне, уверенно развивающие наступление в Юго-Восточной Азии, стремительно захватывали оставшиеся бесхозными британские колонии. Метрополия рухнула, и в этих местах воцарился бардак, которым грешно было не воспользоваться. Немцы, правда, на это смотрели довольно косо, все же британцев-то растерли в порошок как раз они, а плодами блистательных побед Рейха пользуется кто-то другой. Увы, подобное часто случается…

Обидно. Геринг, Роммель и Лютьенс дружно скрипели зубами, однако помешать возможности не имели и сделали вид, как будто все так и задумывалось. Просто указали японцам черту, за которую не следует переходить. Учитывая, что черта предусмотрительно располагалась на приличном расстоянии, вдобавок уж точно находясь за пределами сферы сиюминутных интересов Японии, те к ней даже не приближались. Подобные расклады позволяли обеим сторонам и лицо сохранить, и в войну друг с другом не ввязаться, что в тот момент устраивало всех.

Однако, при всей своей запредельной наглости, японцы даже не рассчитывали на такую удачу, как быстрый захват Сингапура. По всем расчетам их генштабистов, хорошо укрепленная крепость, при которой состоял неплохой гарнизон и, вдобавок, имеющая на вооружении массу орудий калибром до пятнадцати дюймов включительно, должна была оказаться крепким орешком. Несколько месяцев осады и только при условии эффективного взаимодействия армии и флота, иначе никак. Увы, на проверку все сложилось несколько иначе.

Любая крепость, как бы она ни была хороша, будет сопротивляться ровно до того момента, пока готовы драться защищающие ее солдаты. Пускай падут стены – бои продолжатся на улицах, в домах, подвалах… Примеров в истории, когда осады и штурмы растягивались на месяцы, хватало. Однако, если солдаты воевать не хотят, любые укрепления, даже самые современные, превращаются в фикцию.

Будь в Сингапуре английский гарнизон, он бы побрыкался. Британцы, когда нужно, умеют стоять до конца и, даже будучи приперты к стене, сопротивляться с яростью загнанной в угол крысы. Но в том-то и дело, что английских солдат в Сингапуре практически не было. Все по-настоящему серьезные части дрались в Европе, а город-крепость защищал сброд из колоний – индусы, пакистанцы, негры и прочее не пойми что. Этот сброд мало того, что не желал умирать на совершенно чужой для них войне, так еще и друг на друга смотрел не самыми дружелюбными глазами. Пока война громыхала где-то вдали, британские офицеры еще способны были удерживать их в подчинении, но когда враг уже у ворот, а метрополия исчезла…

Конечно, стоит отдать солдатам должное, даже среди них, несмотря ни на что, все же набралось несколько сотен верных присяге и смелых людей. Эти, чаще всего там, где ими командовали грамотные и пользующиеся уважением офицеры, сопротивлялись до конца и до конца же сохраняли дисциплину. Также отлично показали себя размещенные в Сингапуре немногочисленные австралийские части. Но большинство при виде надвигающейся японской лавины моментально превратились в неуправляемую толпу и разбежались, бросая оружие.

Вдобавок к панике, очень многие вышедшие из повиновения солдаты постарались не упустить свой шанс и пограбить дома живущих куда богаче европейцев, а заодно уж и китайский квартал. Там народ, испокон веков живший торговлей, при внешней непрезентабельности накопил много интересных и ценных вещей, на которые у мародеров давно чесались волосатые руки. Сохранившие дисциплину части попытались им помешать, и это мгновенно погрузило Сингапур, город с полумиллионным населением, сейчас фактически удвоившимся из-за наплыва беженцев, в хаос насилия и крови. Однако навести порядок так и не удалось, лишь распылило и без того невеликие силы, что фактически подписало городу-крепости смертный приговор.

Плюс ко всему, сказались ошибки, допущенные при строительстве укреплений. Британцы, нация просвещенных мореплавателей, даже в стремительно меняющихся условиях двадцатого века почему-то видела угрозу для себя исключительно с моря. Учитывая, что до недавнего времени английский флот вполне заслуженно считался сильнейшим в мире и уверенно контролировал океан, подобный расклад выглядел довольно нелогичным. В результате крепость, предназначенная для обеспечения безопасности базы этого самого флота, оказалась слабо приспособлена для защиты от штурма со стороны континента. Большая часть батарей была развернута в сторону моря и в принципе не могла стрелять куда-то еще, а боеприпасы в арсенале имелись в основном бронебойные, против пехоты малоэффективные.

Ну и совсем уж расклады ухудшались из-за личностей руководителей обороны Сингапура. Командовал военно-морской базой контр-адмирал Спунер, общее руководство осуществлял сэр Артур Эрнест Персиваль. Не лучший выбор…

Генерал-лейтенант Персиваль, боевой офицер с опытом Первой мировой войны и интервенции против Советской России, оказался на чересчур высокой для себя должности. Такому можно доверить, например, дивизию (индийские части, подготовкой которых он руководил, несмотря на то, что состояли в основном из новобранцев, показали себя неплохо), однако для организации эффективной обороны слабо защищенного города его способностей и авторитета оказалось попросту недостаточно. Спунер же и вовсе запаниковал и принялся без приказа взрывать укрепления базы, чтобы не достались врагу. В чем-то логика, конечно, проглядывалась, но не в момент, когда противник еще даже не приблизился. Неудивительно, что его действия лишь спровоцировали панику среди всех, кто находился в тот момент в Сингапуре.

В противоположность британцам, японским войскам повезло с командованием. Генерал-лейтенант Томоюки Ямасита оказался не только храбрым – таких у Японии всегда хватало, но и грамотным полководцем. Вдобавок, изобретательным и умеющим принимать нестандартные решения, благодаря чему действия его войск отличали стремительность и эффективность. И пик его славы пришелся как раз на штурм Сингапура. Не зря за эту операцию он получил прозвище Малайский Тигр.

Бросок на Сингапур вышел таким стремительным, что когда войска Ямаситы вышли к городу, их появления никто попросту не ожидал. А он, используя любые подручные средства вплоть до велосипедов, сумел удивить британцев и застать их врасплох. На этом, в принципе, дело и закончилось. Хотя войск у англичан, если верить бумагам, было даже больше, чем у японцев, но их качество не позволило организовать сколь либо эффективную оборону. Ямасита же, благодаря редкостно бездарным действиям собственной разведки, уверенный, что британцев совсем немного, решительно атаковал – и победил. Город пал прежде, чем многие смогли это осознать.

Возможно, потому, что город достался японцам совсем легко, ибо халяву не ценят, а может статься, из-за уверенности в собственных силах, его оборона с того времени практически не усиливалась. В сторону океана смотрели орудия тех фортов, которые британцы не успели взорвать, еще несколько были восстановлены. Правда, сейчас развернулось интенсивное строительство новых батарей, но в целом мощь береговой обороны не дотягивала и до половины той, что была ранее. Даже минные поля японцы выставить не удосужились, чтобы не затруднять движение собственных кораблей. С суши же, хотя и построили нечто вроде советского укрепрайона, тоже не слишком напрягались. Сингапур располагался сейчас если и не в сердце Японской империи, то и отнюдь не на ее периферии. Неудивительно, что самураи чувствовали себя здесь как дома. Но главной их ошибкой был тот факт, что они даже не подозревали о плотном интересе к Сингапуру со стороны конкурентов.

Раздобыть сведения о состоянии дел в городе и его окрестностях оказалось редкостно просто. Японцев здесь ненавидели все, поголовно. И китайцы, которых островитяне не считали за людей и могли убить просто так, от нечего делать. И бывшие туземные солдаты британской армии, оказавшиеся в лагерях, откуда практически невозможно было выйти живым. И белые люди, попадающие туда же просто так, по одному подозрению. Последние, кроме того, чувствовали себя униженными еще и тем, что пострадали из-за каких-то макак. Одно дело проиграть таким же, как они сами, европейцам. Это дело обычное, привычное, есть правила игры, которые всеми соблюдаются, ибо сегодня ты, а завтра я… Но от папуасов, которые всего-то полвека назад слезли с дерева, – это уже оскорбление, смываемое только кровью. Так что самыми ценными и эффективными поставщиками информации оказались как раз они.

Независимо друг от друга советская и германская разведки (итальянцев решили не привлекать, с этих чрезмерно импульсивных раздолбаев станется завалить любое порученное дело) получили сведения, которые давали возможность разработать план атаки на Сингапур. Риск, конечно, был, и немалый, однако война, особенно на море, вообще задачка с кучей неизвестных. И потому старые корабли, совершив бросок через океан, вышли к городу точно в назначенное время.

Изначально Да Зара планировал строго придерживаться разработанного еще в Москве плана, однако Селезнев предложил свой, альтернативный, более рискованный, но и, в случае успеха, решающий кучу проблем. Четверть века назад нечто подобное делали белогвардейцы еще в гражданскую войну, так что, почему бы и не использовать ценный опыт? Тем более, погода благоприятствовала. Недавно здесь прошел тайфун, зацепив Сингапур всего-то краешком, и из оставшихся после него туч шел не слишком сильный, но порядком снижающий видимость дождь.

Выслушав предложение русских, Да Зара едва удержался от того, чтобы в интернациональном жесте покрутить у виска пальцем. А потом, немного подумав, решил, что и пес с ним, пускай попробуют, тем более, его корабли осуществляли прикрытие и ничем не рисковали. Не получится – вернутся к изначальному плану, только и всего. Ну, будут потери – так и хрен с ними, зато, может, удастся малость сбить с русских их чрезмерную наглость. Да и вообще, изрядно вымотанный походом адмирал пребывал в том же настроении, что и жюльверновский капитан Гаттерас. На полюс! И пускай все катится в ад! Словом, план Селезнева приняли и немедленно приступили к его реализации.

Козырями советского адмирала были, помимо удачной погоды, внезапность и наличие штурмана качественной, еще дореволюционной подготовки, ходившего в эти места не раз и не два. В первый раз аж в девятьсот десятом, гардемарином. С его знанием местных вод и отсутствием минной опасности можно было выполнять достаточно сложные маневры, не боясь вылететь на камни. Последним аргументом были летчики – их дома гоняли в хвост и в гриву, учили пилотировать самолеты в любую погоду, кроме разве что урагана. Плюс морские модификации «Яков» хорошо оборудовались для полетов в сложных метеоусловиях, поэтому дождь, здорово мешающий японцам, советским истребителям был нипочем.

Радары у японцев были на редкость паршивыми. Все же, храбро воюя и имея первоклассный флот, все дыры островитяне не могли заткнуть чисто физически. Очень многое им приходилось закупать. В ту войну радары им поставляли немцы – союзники все же. Быстро убедившись в ценности такого оборудования, японцы готовы были покупать его много и задорого. Однако немцы, тоже отнюдь не дураки, и, вдобавок, наученные горьким опытом прошлой войны[16], поставлять аппаратуру вроде бы не отказывались, но, разумеется, без ущерба для себя, что сейчас, что в будущем. В переводе на нормальный язык значило устаревшие модели. И в ограниченном количестве, создавая дефицит и еще сильнее задирая цены. Не было смысла сомневаться, японцы это запомнили и, как только война закончилась, попытались найти других поставщиков.

Однако не так-то это было просто. Русские, которые производили аппаратуру не хуже немцев, ничем помочь не могли, да, честно говоря, и не хотели. И вообще, их радары – штучный товар на немецкой же элементной базе, самим не хватает, и японцы изначально не слишком-то рассчитывали на них. Остальные союзники пользовались аппаратурой немецкого производства, которой тоже хватало далеко не всем. Да и контролировали такие перепродажи немцы очень плотно, так что поставлять их японцам те же итальянцы и французы не смогли бы, даже если б очень захотели. Оставались США, но они после той войны сами находились не в лучшем положении. Практически все оборудование победители аккуратно и предусмотрительно вывезли в качестве контрибуций, так что американцы делали сейчас электронику в мизерных количествах. Это вам не танки, процесс здесь сложнее и тоньше во сто крат.

Пришлось японцам изворачиваться самим. Кое-что они, разумеется, смогли, но именно «кое-что». Характеристики у их самоделок оказались совсем не впечатляющими, а габариты и вибростойкость не позволяли их использовать на кораблях. Поэтому старые немецкие запасы оставили для нужд флота, а на базы, особенно дальние, отправляли барахло собственного производства, которое их сейчас и подвело.

Командир эсминца «Сираюки», капитан третьего ранга Рокуро Сугавара, оказался шокирован происходящим. Вот он несет рутинную патрульную службу, предвкушая, как через пару часов вернется в порт и, сойдя с блестящего и скользкого от густо покрывающих металл капель воды мостика, отправится вначале к командованию, а затем на квартиру, предоставленную ему как старшему офицеру. В Сингапуре с этим было просто, надо – выкинут каких-нибудь голландцев или французов, и заселяйся. Там он переоденется в сухое, выпьет подогретого саке или, может быть, виски, благо его на захваченных британских складах много, и, наконец, согреется.

А потом можно будет выспаться. Командовать кораблем – занятие не из легких, даже таким сравнительно небольшим, как эсминец. Особенно таким, как эсминец – ведь основная служба достается как раз им, а крейсера и, тем более, линкоры выползают с баз только когда необходимо идти в бой. Рутина же вроде патрулирования достается эсминцам и сторожевым кораблям. А когда их на базе сравнительно немного, нагрузка на команды, особенно на офицеров, становится крайне высока. Самураю, разумеется, не пристало жаловаться, но все же тяжело, и возвращения на берег экипаж ждет с нетерпением.

Так что, можно будет отдохнуть, выспаться и, если наладится все же погода, завтра сходить в бордель старого Ли. Этот пронырливый китаец процветал во времена британцев, но и сейчас остался на плаву. Конечно, его нация заслуженно презираема, но такие, как Ли, всегда нужны. И девочки в его заведении хороши. В основном, правда, китаянки, но попадаются и филиппинки, и несколько индусок. Экзотика, конечно, но тоже иногда стоит разнообразить рацион. Даже европейки есть, правда, всего несколько – голландки. Эти не против подработать в борделе… Цены старый китаец, разумеется, дерет, но оно того стоит.

В общем, мысли капитана были весьма и весьма радужными, и потому, когда из пелены дождя вынырнула огромная размытая тень чужого корабля, ему потребовалось несколько секунд, чтобы вернуться к реальности. А потом еще несколько, чтобы обругать последними словами капитана этой грузовой лайбы (а чем еще мог оказаться корабль таких размеров?), который прет, не разбирая дороги. И лишь когда их разделяло кабельтов пять, не больше, Сугавара понял, что это, во-первых, военный корабль, а во-вторых, он не японский.

Дав полный ход и нещадно насилуя турбины, «Сираюки» рванулся вперед, выходя из-под таранного удара чужого корабля, и успел-таки уклониться. Однако радость была недолгой, поскольку чуть дальше обнаружился еще один корабль, и курс его неуклонно пересекался с эсминцем. Сугавара попытался увернуться, но на этот раз удача была явно не на его стороне. Таранный форштевень линкора «Севастополь» ударил в борт «Сираюки» под небольшим углом. Захрустел, сминаясь, металл, и, вырывая листы обшивки и пропарывая тонкую, небронированную палубу, русский корабль буквально разрубил эсминец пополам. Уже падая, Сугавара успел вдруг подумать, что та китаянка, которую он наметил для себя на завтра, уже никогда его не увидит, а потом его ударило о ставшую вдруг невероятно жесткой воду. Еще через мгновение Индийский океан навсегда сомкнулся над его головой.

Контр-адмирал Селезнев мог быть доволен – на первом этапе его план увенчался успехом. Оба эсминца, охраняющие подходы к Сингапуру, удалось застигнуть врасплох. Первый удалось протаранить, утопив, что называется, без шума и пыли. Второй, правда, рванул прочь, но был перехвачен советскими лидерами «Баку» и «Тбилиси». Не слишком удачные корабли, отправленные в этот поход, скорее, по остаточному принципу, за неимением лучших – все более современные, включая трофеи прошлой войны, сейчас шли через Ледовитый океан – тем не менее, с задачей справились. Каждый из них превосходил японский корабль размерами, нес по пять вполне солидных стотридцатимиллиметровых орудий, ну и, в конце концов, их просто было двое. Океан огласился громом артиллерийской канонады, и через полчаса все было кончено. Большое корыто тонет долго, а маленькое, вроде эсминца, наоборот, быстро…

Храбрый японский эсминец, отказавшийся спустить флаг перед лицом превосходящего противника, погиб напрасно. Двадцать миль – не такое уж большое расстояние, но дождь хорошо скрадывал звуки, а все каналы радиосвязи надежно заглушили мощные станции подавления линкоров. Их в свое время разработали для нужд германского флота по приказу адмирала Лютьенса, а впоследствии технологию передали союзникам. Не всем, разумеется – французы и итальянцы получали готовые установки из Германии, а японцы их характеристик и вовсе не знали. Свои производили только русские, и, несмотря на скептическое отношение к ним некоторых чиновников от флота, сейчас это оборудование весьма пригодилось. Треск помех, более всего напоминающий сильную грозу, не насторожил радистов в Сингапуре, а потом стало уже поздно.

Запоздало поднятые по тревоге артиллеристы фортов отреагировали на нагло входящие в порт советские линкоры с заметным опозданием. К тому времени часть батарей, не успевших сделать ни единого выстрела, уже превентивно привели к молчанию бьющие в упор двенадцатидюймовые орудия. Когда-то, в момент строительства кораблей, это были самые длинноствольные в своем классе артиллерийские системы, и даже сейчас они не утратили своей чудовищной мощи. Там, куда били русские снаряды, полыхал, казалось, даже камень. А линкоры уже прошли дальше, оказавшись в мертвой зоне для японских батарей.

Однако первую скрипку в сегодняшнем оркестре играли даже не эти гиганты. Прячась за спинами толстошкурых мастодонтов, в порт лихо влетели крейсера и эсминцы. На палубах их было тесно от людей, стоящих так плотно, что яблоку некуда было упасть. Боевые корабли несли десант и, лихо подходя к причалам, высаживали его с максимальным комфортом. Японцы же не успевали организовать нормальную оборону – не слишком многочисленные, но куда более крепкие физически, отлично вооруженные и подготовленные, русские солдаты быстро растекались по территории порта. Давя разрозненные группы пытающихся организовать хоть какой-то отпор японцев, они стремительным броском овладели административными зданиями, складами, а главное, стоящими у причалов кораблями, экипажи которых в большинстве находились на берегу, в казармах. Эти самые казармы артиллерия кораблей разнесла вдребезги почти сразу. Еще один бросок – и те батареи, что не были еще уничтожены, пали от удара с тыла. Путь был открыт, и в порт, один за другим, начали заходить основные силы флота.

Немного пришедшие в себя японцы попытались все же организовать какое-то подобие обороны, но было уже поздно. Русские успели захватить удобный плацдарм, на который быстро и слаженно высаживались основные силы. Численность же десанта – и это стало для японцев неприятным сюрпризом – значительно превосходила все, что мог выставить гарнизон Сингапура. Единственным шансом оставалось использовать авиацию, но в дождь с раскисших аэродромов взлететь было крайне сложно. Правда, имелась и нормальная полоса, но тех, кто попробовал на нее вырулить, тут же расстреляли барражирующие над аэродромами «Яки». А потом подошла и пехота – места базирования авиации являлись приоритетной целью.

Битва за Сингапур, которой так и не суждено было стать эпической из-за дезорганизованности японцев (на что, впрочем, штурмующие не жаловались), продолжалась несколько часов и стала первой по-настоящему серьезной победой союзников в этой вой не. Как только о ней было сообщено в объединенный штаб, эфир будто взорвался, и дождь орденов и званий посыпался на всех – и на советских солдат и матросов, и на итальянцев. Участие последних выглядело далеко не столь значительным, и большинство было просто на подхвате, а то и вообще не успело к основным событиям. Однако наверху не стали разбираться – победа в Сингапуре стремительно превращалась в масштабную пропагандистскую акцию, а для нее требовался героизм. Желательно – массовый.

Надо отдать должное Да Зара, он не пытался приписывать себе чужих заслуг, и Селезнев уже к вечеру получил сообщение, что Звезду Героя честно заработал. Впрочем, обоих адмиралов это волновало постольку поскольку. На них сейчас висели изрядно пострадавший и местами весело полыхающий город, полуразрушенные береговые батареи, разномастные трофеи… Последними, кстати, стоило гордиться.

Наверное, впервые за всю историю существования японского флота его корабли достались врагу. Не то чтобы много – но и немало. Четыре эсминца, очень неплохие для своего класса корабли, три подводные лодки и даже крейсер. Старое корыто, построенное еще до Первой мировой, но, тем не менее, самый настоящий крейсер. И всего-то две дыры в борту… Плюс разномастные катера, транспортные корабли, танкеры. В общем, красиво!

Увы, в каждой бочке меда при желании можно обнаружить ложку дегтя. Конкретно здесь и сейчас его имелся целый половник. И заключался он в том, что использовать все это хозяйство не получалось. Все же японцы, строя свои корабли, развили и собственную, уникальную школу кораблестроения. И справляться с их техникой ни советские, ни куда более грамотные в этом плане итальянские моряки просто не умели. Да и не было в резерве достаточного количества народу, чтобы сформировать экипажи. Правда, из Ленинграда пообещали прислать людей, но когда это еще будет? И как это сумеют провернуть, учитывая, что очень скоро океан начнет походить на разворошенный муравейник?

Оставалось пока что лишь одно – собрать минимальные призовые команды, только чтобы поддерживать корабли в рабочем состоянии, да разговорить, не слишком церемонясь в методах, пару-тройку японцев, дабы помогли разобраться, что надо крутить и как заливать. Впрочем, это оказалось на удивление легко – механики, народ интеллигентный, целостностью организмов дорожили куда больше простых солдат, а потому удалось договориться относительно быстро. Куда больше хлопот доставила неприхотливость японских моряков. Разумеется, на любом военном корабле присутствует некоторая теснота, однако здесь, похоже, экипажи должны были сидеть друг у друга буквально на головах. Так что постоянные экипажи ждали с нетерпением – чтоб, значит, спихнуть на них эти чудеса минимализма да вернуться на свои корабли, по сравнению с японскими кажущиеся сейчас просторными и комфортабельными.

Остальные трофеи выглядели на бумаге не так громко, но реально оказались куда более важными. К примеру, огромные запасы угля и мазута, продовольствие, арсеналы, склады, набитые всякой всячиной. На аэродромах удалось затрофеить почти две сотни самолетов разных классов, к которым уже обещали прислать пилотов. Словом, Да Зара и Селезневу повезло наложить лапу на огромное богатство и мощную базу, позволяющую активно оперировать в этих водах. И упускать Сингапур теперь нельзя было ни в коем случае.

Однако самое большое впечатление на победителей произвели не горы добра (хотя, надо признать, когда солдатам официально разрешили брать трофеи, это весьма подняло энтузиазм и храбрость), не колонны военнопленных, которых захватили больше десяти тысяч, и даже не кучи трупов там, где японцы держались до конца. Страшнее всего оказалось в лагерях, в которых японцы держали пленных. И оказалось там такое, что даже бывалые ветераны прошлой войны выходили с позеленевшими лицами, а то и просто блевали в кустики.

Нет, сами по себе лагеря для военнопленных – штука нужная, с этим никто не спорил. Не в отелях же их селить. И то, что выносят их за городскую черту, тоже правильно. Однако при минимуме удобств в таких лагерях все же должно поддерживаться хоть какое-то подобие порядка, а жесткость (куда ж без нее, дашь слабину – получишь бардак, а то и бунт) должна быть строго дозирована. Здесь же творилось откровенное издевательство, по сравнению с которым знаменитые концлагеря, построенные в свое время явно перестаравшимся Гиммлером, выглядели курортом.

Бараки без стен, вечно залитые водой, дико истощенные, больные, покрытые струпьями от каких-то местных то ли грибков, то ли паразитов люди, сведенные в отдельные бараки женщины, к которым регулярно наведывались для вполне понятных целей японские офицеры, – это понятно. Даже то, что дети здесь тоже имелись и тоже использовались… по-всякому, тоже понятно. Мерзко – но понятно. Однако то, что пленных здесь ели… Да-да, именно так. Жрали. Причем не от недостатка питания, а по каким-то диким восточным ритуалам. Положено так у японцев, видите ли. И вид разделочного стола вызывал спазмы практически у любого нормального человека.

Пожалуй, именно тогда в первый раз прозвучало знаменитое «японцы – не люди». И кадры съемок, сделанных прилетевшими ради этого корреспондентами, облетели весь мир. Именно с того момента все поняли, что война началась уже по-настоящему, на уничтожение. И все, кто служил в лагерях, от офицера до последнего солдата, закачались на ветвях ближайших деревьев. Для пущего эффекта, на замену веревочным петлям даже были реквизированы струны от роялей, и это всеми тогда воспринималось как должное.

Еще одним открытием, маленьким, но важным, оказался тот факт, что во вспомогательных японских частях, в той же лагерной охране, служило много корейцев. Итальянцы отнеслись к этому еще более-менее спокойно, а вот для советских людей, воспитанных несколько в ином ключе, это оказалось удивительным. Все же Корея считалась оккупированной японцами, пострадавшей страной и все такое, а тут… В общем, повесили всех вперемешку, невзирая на личности, и выводы сделали весьма определенные.

– Я их не понимаю, – мрачно сказал Ямомото, уже в который раз мерным шагом пересекая свой кабинет. – Не понимаю – и все тут.

– Что именно? – адмирал Соэму Тойода сделал аккуратный глоток чая из маленькой чашки и с сожалением отставил ее в сторону. Чай был хорош, жаль только, быстро закончился.

– Не понимаю, чего они хотят, – Ямомото потер виски. Голова болела. Несильно, но это раздражало. – Это очень плохо, когда не можешь понять логику врага.

Тойода согласно кивнул. Нельзя было сказать, что он дружил с Ямомото, да и должности у них были, мягко говоря, разные. Не так давно, проиграв подковерную борьбу, заслуженный и храбрый адмирал едва не вылетел в отставку. До этого, правда, не дошло, но из Высшего военного совета его убрали и с должности сняли, переведя в малопрестижное место – командовать военным округом Йокосуки. В общем, карьера шла под откос. Тем не менее, Ямомото достаточно часто советовался с ним, просто потому, что эти двое были единомышленниками.

Да-да, именно так. Оба адмирала не хотели большой войны, прекрасно осознавая, каковы будут риски для Японии. Поэтому не было ничего удивительного в том, что с Тойодой командующий японским флотом говорил сейчас вполне откровенно.

– Может, и нет там никакой серьезной логики? – осторожно предположил Тойода. – Ну, провели они удачную локальную операцию, и только.

– Может, и так, – задумчиво кивнул Исороку и замолчал. Однако, судя по скептицизму в голосе, не поверил. И, в принципе, Тойода его понимал.

То, что объединенный флот европейцев вышел двумя группами, было прекрасно известно. В одной – новые, современные корабли, во второй – барахло, построенное тридцать лет назад. И зачем их гонят практически в безнадежный поход, в то время как намного более мощные корабли британской постройки, как и прежде, несут рутинную службу в Атлантике, оставалось неясным. Тем не менее, их выход в море разведка засекла. А вот куда они пошли и где бултыхались все это время, выяснить до недавнего времени не удавалось. Если конкретно, до того самого момента, когда ударная эскадра адмирала Лютьенса была обнаружена вблизи побережья Южной Америки.

К сожалению, сведения о ней оказались запоздалые и крайне скудные. Все же в тех местах разведки всего мира держали отнюдь не лучших своих агентов – маловажный регион, далекий от большой политики, что с него взять… Японцам же и вовсе тяжело было работать в тех местах: очень уж экзотичную для Южной Америки внешность они имели. Приходилось полагаться на завербованных местных, а те, при всем желании, не обладали навыками, позволяющими работать с должной степенью эффективности. И вот результат. О прибытии флота агент через третьи руки еще узнал, но что за корабли и сколько их, сообщить уже не смог. Да и отправка сообщения кружным путем оказалась занятием долгим и неблагодарным. Словом, единственный плюс – это то, что маршрут Лютьенса стал известен. Ну, или хотя бы предполагаем, и то лишь до определенного момента.

Но, стоило признать, немецкий адмирал оказался тот еще жук. Заход с юга или, как вариант, юго-востока для Японии был полной внезапностью. Штабные аналитики в один голос утверждали – флот противника ударит с запада. Соответственно и все планы обороны выстраивались, исходя из этих раскладов. На базы завозили топливо, боеприпасы и провиант. При появлении вражеского флота планировались минные постановки. Пускай и с запозданием, начали возводиться береговые батареи. И тут вдруг – бац! И все планы теперь приходилось тасовать.

Японское командование хорошо понимало простую истину: у объединенного флота европейских держав намного больше тяжелых кораблей. Сами корабли, может, и послабей японских, но, в любом случае, для противостояния им необходимо собрать силы в кулак. В результате активно действовать на разных направлениях Ямомото просто не хватало численности флота, и приходилось играть от обороны, теряя темп и фактически отдавая инициативу противнику. Чем может кончиться попытка нанести упреждающий удар по сильному, а главное, готовому к бою противнику, наглядно показывала судьба подводных лодок, посланных к Суэцкому каналу. Без поддержки тяжелых кораблей они вряд ли могли рассчитывать на успех, а надводные силы базирующаяся на многочисленных аэродромах авиация противника, укомплектованная первоклассными, прошедшими суровую школу пилотами, уничтожит за несколько минут.

И вот, когда стало наконец ясно, откуда будет нанесен удар, флот пришлось спешно разворачивать для парирования новой угрозы. О если сами корабли – силы мобильные, то, что делать с уже завезенными на базы запасами? Впрочем, эту проблему решили за Ямомото. Стоило его кораблям уйти, как на одну из основных баз, Сингапур, обрушился удар старых кораблей русского флота. И все, что с таким трудом удалось туда завезти, досталось врагу, причем, судя по некоторым данным, практически не пострадав.

И сейчас Ямомото действительно не знал, что делать. С одной стороны, действия итальяно-советской эскадры весьма походили на отвлекающий маневр. С другой же, те, кто их посылал, не могли не понимать, что японский флот разнесет ее вдребезги прежде, чем подоспеет помощь. Однако так подставлять своих людей на убой… Нет, это было совсем не в духе русских, да и Лютьенс в этом плане мало чем от них отличался. Итальянцы же… Изначально Ямомото считал, что у макаронников есть, в лучшем случае, один толковый адмирал, но, похоже, ошибся. Кто бы ни командовал захватившей Сингапур эскадрой (а его имя установить до сих пор не удалось), действовал он весьма грамотно и решительно. Стало быть, итальянцы тоже оказались тем еще котом в мешке. С другой стороны, к бессмысленному риску они не склонны и в петлю без какой-то страховки не полезут. Значит, есть что-то еще, но что? Ямомото оказался в жестком цейтноте из-за недостатка информации.

Но и медлить тоже было нельзя – те, кто захватил Сингапур, не сидели без дела. Сейчас их корабли активно громили все вокруг, а армейские части потихоньку начали просачиваться на континент, устанавливая связь с уже несколько лет сидящими в джунглях остатками британских колониальных войск. Те проявляли воистину непрошибаемое упорство, подпитываемое осознанием того, что с ними сделают японцы, попади они в плен. Вот и партизанили по мере сил. Местные их не любили – но помогали, потому что японцев ненавидели еще больше. В общем, под вяло бурлящий котел подбросили свежих дров, и все закипело с новой силой, и пожарной команды рядом не наблюдалось. Все силы японской армии были задействованы на севере, и вторично штурмовать Сингапур было попросту нечем.

Ситуацию надо было срочно разрешать, пока она не вышла из-под контроля окончательно. И если пока что вражеский экспедиционный корпус удерживала от активных действий нехватка военной техники, то, как только им удастся наладить ее поставки (русские обязательно что-нибудь придумают, они своих оппонентов изобретательностью регулярно удивляют), немногочисленным японским частям придется вплотную познакомиться с русскими танками. А это, если верить воюющим на севере генералам, уже страшно. И теперь Ямомото ничего не оставалось, как готовить свои корабли к походу. Не весь флот, разумеется, но эскадру, достаточно сильную, чтобы разогнать засевшее в Сингапуре старье, но при этом не ослабить чрезмерно основную японскую группировку.

Впрочем, зная скверные характеристики старых советских линкоров и не намного лучшие – итальянских, командующий японским флотом не сомневался, что его кораблям достаточно лишь развернуть башни, чтобы обратить их всех в бегство. А значит, четырех линкоров и столько же авианосцев более чем достаточно для решения любых вопросов. К тому же именно столько кораблей сейчас находились в оперативной готовности. И адмирал лично занимался подготовкой эскадры, не подозревая еще, что беда надвигается, откуда не ждали.

Пока брутальные дяди игрались в кораблики, скромные и далеко не столь заметные деятели от тыла тоже время зря не теряли. И, пускай их работа не была столь заметна, менее важной она от этого не становилась.

Перед гауляйтером Канады была поставлена нереально сложная задача, но истинный еврей, если он по-настоящему заинтересован в результате, способен походя свернуть горы. Рабинович же, хоть сейчас и пребывал в теле и образе ирландца, сохранил лучшие черты своего народа. И неважно, Дональд О’Кэрролл он или Цезарь Соломонович, главное, пахать умел, если припрет, качественно и по двадцать четыре часа в сутки.

А задача перед ним и впрямь стояла нетривиальная. Ни много, ни мало, создание максимум за четыре месяца с нуля военно-морской базы для советско-итальянского флота, идущего сейчас через Ледовитый океан. И выглядело это подвигом, достойным Геракла.

Канада изначально привлекала военных удобным расположением – отсюда можно было работать по Японии, не опираясь на опасно зажатый самураями Владивосток. Технически подходила и Аляска, но новая советская территория выглядела менее перспективно. Хотя бы потому, что состояние ее было не лучше, климат суровее, а ресурсов, чтобы в кратчайшие сроки построить эту самую базу, у Страны Советов не имелось вовсе.

Сейчас все силы русских уходили на сухопутную битву с японцами, которые упорно не хотели выдыхаться. Более того, Страна восходящего солнца даже смогла немного нарастить давление, создав, по примеру старых колониальных держав, туземные части. В основном из китайцев – те, конечно, были паршивые бойцы, да и полноценно вооружить их не получалось. С одними винтовками в современной войне много не навоюешь, но китайцев было слишком уж много, и даже у суровых сибиряков, бывало, начинало срывать крышу, когда стволы пулеметов раскалялись, а желтые части, оставляя позади горы трупов, все так же волнами накатывались на советские позиции. Естественно, в такой ситуации не до создания баз, и эту миссию взяла на себя Германия в лице своего, хе-хе, яркого представителя ирландской внешности.

Рабинович справился, хотя крутиться ему пришлось, как ужу на сковородке. Канада не обладала ни развитой сетью дорог, ни особенно мощной промышленностью. Памятью своей прошлой жизни Рабинович, человек эрудированный, помнил: ее развитие началось именно во Вторую мировую войну. Но сейчас история шла совсем иначе, и потому страна не могла похвастаться особыми достижениями. Да и народу, особенно квалифицированных специалистов, не хватало, а большинство местных смотрели на немцев, пускай те и старались их не ущемлять, волками. В такой ситуации ожидать трудового энтузиазма не приходилось.

Однако Рабинович нашел вариант. Ведь совсем рядом находилась страна, опаленная огнем, пребывающая в жесточайшем кризисе и в то же время сохранившая мощный промышленный потенциал. А гауляйтеру Канады были даны широчайшие полномочия, в том числе и финансового плана. И вот, на западное побережье Канады приехали квалифицированные американские рабочие, которым за неудобства вроде многомесячного отрыва от цивилизации и дичайшей бытовой неустроенности предлагались большие деньги. А уж работать американцы, стоит отдать им должное, умели.

Разумеется, создать за такое короткое время полноценную базу не успевали, однако несколько временных, на которых можно осуществить текущий ремонт и пополнить запасы, – вполне. Несколько – это уже от безысходности, поскольку так имелась возможность, рассредоточив флот, использовать природные бухты без дноуглубительных работ и строительства капитальных причалов. В качестве основного материала – лес… Дороги частью грунтовые, частью наскоро брошенные узкоколейки. В мирное время строители бы за головы схватились, но сейчас это работало. И пускай все эти конструкции не смогли бы эффективно функционировать длительное время, никто их на такое и не рассчитывал. Одна кампания, причем короткая – длительной войны ни СССР, ни Германия не желали.

И росли буквально на глазах огромные склады, нефтехранилища… Сновали туда-сюда купленные в США танкеры, перевозящие с Аляски топливо для кораблей. А следом уже строились и капитальные причалы, способные выдерживать танки, и полноценные железные дороги, способные выдерживать полноценные составы. Японию мало победить, ее надо раздавить, а значит, без масштабных военных действий на суше не обойтись, это понимали все.

Тяжелее всего оказалось обеспечить секретность проекта, но тут удалось его успешно залегендировать – мол, немцы опасаются японского десанта и возводят укрепления. Японские генералы и адмиралы, небось, только пальцами у виска покрутили, когда их разведка (с подачи немецких коллег, но об этом, разумеется, никто не знал) доложила о столь извращенном ходе мыслей тевтонов. В самом-то деле, вопрос о высадке в Канаде даже не поднимался – и благодаря слабо пригодной для десанта местности, и из-за отсутствия здесь стратегически важных центров, захват которых смог бы хоть как-то повлиять на ход войны. Вот на Аляске – это да, но единственная попытка привела к тому, что японский десант нарвался на хорошо организованное сопротивление советских войск, поддержанных авиацией. Самолеты на Аляске, правда, имелись преимущественно старых типов, но их было много, а потому японцы отложили вопрос захвата северной территории до лучших времен, которые все никак не хотели наступать.

Когда инспектировать работы прибыл лично Геринг, он был несказанно удивлен тому, какого масштаба стройку осуществил гауляйтер. Рабинович и так-то был на хорошем счету, и не только как протеже Лютьенса, а за деловые качества, но сейчас… В общем, присвоенный ему в обход стандартной процедуры чин генерал-майора хорошо отражал положение дел. И Рабинович, хоть и усмехался скептически, мундир носил с гордостью. И лишь одно портило ему настроение – то, что предки в гробу бы перевернулись. Впрочем, здесь им не пришлось испытать того, что случилось в прошлой истории, а потому совесть гауляйтера быстро успокоилась.

Базы не были закончены, а на них уже начали прибывать первые корабли. Точнее, подводные лодки, совершившие беспримерный по дальности переход. Для немцев оказалась шоком поданная кем-то из советских коллег идея о том, что субмарины могут совершать подобные переходы. Не меньшим шоком стали мероприятия, которые должны были обеспечить столь высокую автономность. Конечно, по пути имелись кое-какие базы, но их было совершенно недостаточно, равно как и транспортных субмарин. Имелись у немцев такие, перевозящие в своих танках запасы топлива. Однако адмирал Лютьенс поддержал идею русских и, запершись в кабинете с Деницем и несколькими специалистами-кораблестроителями, посвятил несколько часов расчетам.

Результатом их посиделок и стал переход субмарин через Индийский и Тихий океаны. На подводных лодках, идущих практически без боезапаса и с неполными экипажами (людей и торпеды не составляло труда перебросить через Атлантику, а потом сухопутным маршрутом по Канаде), все свободное пространство и часть балластных емкостей заполнили топливом. Это резко повышало автономность маленьких, но грозных кораблей, и благодаря этому очень скоро на канадских базах оказалось под две сотни субмарин. Три четверти немецких, остальные – советские. Еще столько же ушло навстречу флоту Лютьенса. Ну и, когда Да Зара ухитрился наложить лапу на Сингапур, четыре десятка подводных лодок отправились к нему, благо этот переход не выглядел чем-то излишне сложным.

За все время грандиозной операции по распределению подводных сил потеряно оказалось лишь две субмарины, причем обе исчезли при невыясненных обстоятельствах. И к концу лета главное было сделано. Японцы, сами того не ожидая, оказались в плотном кольце, способном нанести их флоту серьезный урон. Однако адмиралы союзников не торопились, ожидая подхода советской эскадры. Но раз уж Ямомото начал действовать первым… Что же, японцам предстояло еще узнать, с кем они связались и как опасно будить медведей.

Новая Зеландия и впрямь оказалась чрезвычайно красивым местом. Раньше Колесников видел ее только по телевизору, да еще в кино, когда смотрел приснопамятного «Властелина колец». Его вроде бы здесь снимали. Интересно, кстати, напишет здесь Толкиен свою книгу, ставшую Библией фэнтезийщиков? И остался ли жив великий Хайнлайн? Надо будет узнать, когда все закончится. Он же, помнится, Библию Хиппи написал, которые, кстати, тоже пока не появились, и неизвестно еще, появятся ли. Скорее всего, нет, уж больно изменился мир, но кто знает, кто знает… Правда, сам Колесников считал эту конкретную книгу жуткой хренью, но и без нее бывший офицер американского флота написал много хорошего и не зря считался прижизненным классиком. Надо будет узнать, и что с ним, и что с другими талантливыми писателями, которых адмирал помнил. Не сейчас, после войны, конечно, но узнать обязательно. Пока же, увы, приходилось воевать, в промежутках между трудами ратными любуясь природой.

Нет, Новая Зеландия действительно заслуживала внимания, места здесь были и впрямь невероятно красивые. Не такие, конечно, как в кино, то ли для него выбирали виды, что называется, самые-самые, то ли ракурс здесь иной. Но все равно, природа впечатляла, и Лютьенс даже подумал о том, что стоит здесь организовать на постоянной основе базу для своей яхты линейного класса, построить дом, скромненький, квадратов на тысячу, не больше, и иногда ездить сюда с семьей отдохнуть. А что, положение вполне позволяет, все поймут и наверняка отнесутся вполне адекватно. Имеет, в конце концов, один из самых могущественных людей планеты вообще и Германии в частности право отдыхать так, как сочтет нужным?

Надо признать, к этим экзотическим островам Колесников отправился не просто так. Он тупо сбежал от кучи организационных проблем, решительно перевалив их на плечи многочисленных помощников. Пускай вкалывают и учатся, а он потом даст профилактический разнос. А тем временем сам… Да елки-палки. В его детстве все мальчишки грезили экзотикой южных морей, приключениями, светящимися волнами у коралловых рифов и летучими рыбами с крыльями-плавниками. Так почему хоть раз в жизни не воспользоваться моментом? Не факт, что удастся еще раз вернуться сюда, впереди война, бой, и чем все это кончится лично для него, не предскажет ни один Нострадамус. Хотя, конечно, предсказания этого шустрого еврея, на взгляд Колесникова, были не более чем разводом легковерных и склонных к мистике современников. Но как раз это неважно, а вот официальная цель поездки – как раз наоборот, во всяком случае, в глазах подчиненных.

Пока что надо было победить и, по возможности, остаться при этом в живых. И сюда он прибыл не только отдыхать, а проинспектировать спешно созданную базу для подводных лодок. Совсем скоро, максимум через неделю, должна была начаться операция по удушению Японии, и совершенно не хотелось, чтобы все навернулось из-за какой-то мелочи. Это он, разумеется, утрировал – ничего не сорвется, не одна тут база и не одна субмарина, но все равно. Война – это процесс, в котором льется кровь. Много крови. Чем больше – тем лучше, главное, чтобы это была кровь врагов. Тут важно не перепутать, и он, адмирал Лютьенс, просто обязан проследить, чтобы не его люди умирали за Родину, а, как завещал великий Бисмарк, враги умирали за свою Родину.

Однако дело делом, а, раз уж выпала такая оказия, красотами полюбоваться тоже стоило. Тем более, цивилизация этот уголок загадить еще толком не успела. Да и было той цивилизации… Насколько помнил Колесников, вначале эти места населял какой-то практически неизученный народ, про который в его время не принято было говорить, дабы толерантно не травмировать чувств считавшихся аборигенами маори. Тех, правда, мало осталось, но все же…

Так вот, был какой-то народ, потом пришли маори и его съели. В буквальном смысле слова и поголовно. Об этом тоже не принято говорить. Потом из-за океана приплыли британцы. Эти своих противников вроде бы не ели, хотя черт их знает, этих островитян толком не поймешь. Нация просвещенных мореплавателей развлекалась по-христиански – жгла, вешала, расстреливала… Головы тех же маори с интересными татуировками коллекционировала. Нормально, в общем, развлекались ребята, душевно. Но, хоть они и победили, хозяйничали здесь относительно недолго, да и не так уж много их оказалось. Поэтому и природа сохранилась относительно неплохо, что выгодно отличало Новую Зеландию от других цивилизованных мест.

Впрочем, сейчас эту природу активно портили, причем этим в трогательном единении занимались и потомки британских поселенцев, и малость окультуренные людоеды. И ничего так вкалывали, бодро. Разумеется, к прибытию субмарин база до конца отстроена не будет, но принять подводную лодку, позволить ей пополнить запасы, дать краткий отдых экипажу – это запросто. А если война чуть затянется, то это место превратится в небольшой, но полноценный порт. Конечно, выйдет дороже, но, во-первых, война дело вообще не дешевое, а во-вторых, расходы берет на себя Австралия. Почему? А там всем очень жить хочется, и в ситуации, когда не получается отсидеться, им остается лишь примкнуть к одной из противоборствующих сторон. И они выбрали более сильную и менее жестокую – вполне, кстати, логично и предсказуемо, Колесникову этот расклад казался единственно возможным изначально.

Можно было еще немного вдохновенно пофилософствовать, напевая себе, любимому, дифирамбы по поводу столь выдающейся проницательности, но, во-первых, было лень, а во-вторых, как раз в этот момент адмирала отвлекли. От группы заливающих бетон людей отделилась одинокая фигура и решительно направилась в их сторону. Колесников прямо физически ощутил, как напряглись позади него двое морских пехотинцев. Охрану он терпеть не мог, но здесь – не немецкая военная база, где за адмирала, случись что, костьми лягут, и даже не Берлин. Здесь чужое государство, хоть и подчиненное, но враждебное. Стало быть, возможны эксцессы, когда некий молодой идиот… Ну, а дальше – вариантов масса, и не все они провальные. Вспомнить хотя бы, с чего началась Великая война. Так что на уговоры своего начальника штаба Лютьенс поддался почти сразу. Так, несколько ритуальных возражений, не более того. И теперь, сходя на берег, он вынужден был терпеть за спиной это маленькое неудобство в лице двух мордоворотов. Впрочем, к подобному быстро привыкаешь.

Правда, охрана как напряглась, так и расслабилась, да и сам адмирал тоже. Вряд ли мог представлять угрозу обладатель такой фигуры – мелковатой, хлипковатой да еще и женской. Нет, в свое время Колесникова не обошла мода на просмотр низкосортных китайских боевиков, где шустрые специалисты по рукомашеству и дрыгоножеству, обладая явным недостатком роста и мышц, творили чудеса, но кинематограф и жизнь – вещи разные. Так что на идущую к ним женщину Лютьенс смотрел спокойно.

– Хальт!

На окрик одного из морпехов женщина послушно остановилась метрах в пяти от адмирала. Лютьенс внимательно посмотрел на нее. Молодая, на вид лет двадцать пять, вряд ли больше. Судя по виду, если и англичанка, то с изрядной примесью другой крови. У тех и фигуры то жутко бесформенные, то сухие, как воблы, и лица такие, что так и хочется овса дать. Многовековой негативный отбор во всей красе. За редким исключением, конечно. Эта же, скажем так, нормальная. Ничего выдающегося, но приличная фигура и товарного вида даже без косметики (если не считать за нее несколько капелек уже подсохшей грязи) лицо. Правда, о фигуре – тут больше догадки, все же мешковатый рабочий комбинезон – одежда для женщины не лучшая.

Адмирал внимательно присмотрелся. Боится. Люто боится, но глаза не прячет, только побледнела, несмотря на загар. Ну что же, не стоит заставлять даму ждать.

– Я слушаю вас.

– Э…

Ну, вот и смешалась, решимости хватает до определенного момента. Ладно, поможем и будем надеяться, что Хелен, когда он расскажет ей об этом эпизоде, не взревнует.

– Миссис… простите, не знаю, как вас называть, – Лютьенс шагнул вперед, жестом остановив дернувшуюся было следом охрану. – Вы хотите мне что-то сказать, как я понимаю. Приступайте, не отнимайте зря свое и мое время.

Пауза затянулась ровно настолько, что Лютьенс понял: так может продолжаться до бесконечности. Девчонка, похоже, немного впала в ступор. Послать ее, что ли? А с другой стороны, интересно. Наплывали на него иногда такие вот мальчишеские приступы любопытства, и адмирал не мог сказать точно, от Колесникова они, или это все же остатки личности самого Лютьенса дают о себе знать. Помнится, такие порывы были свойственны им обоим.

– Ладно, – устало махнул рукой адмирал. Притворяться не требовалось, он и в самом деле изрядно вымотался за последние дни, больше морально, чем физически. – Пойдемте, – он повернулся к сопровождающим. – Организуйте нам чай, что ли…

Разговор они продолжили минут через пять, на террасе дома местного главы администрации. Здешний городок, больше похожий на поселок, мог похвастаться и такой достопримечательностью. Правда в этот конкретный момент, при появлении немецкого адмирала, хозяина дома вместе с семьей выставили куда подальше, рекомендовав не появляться, пока Лютьенс не отбудет на свой корабль. Тот подчинился, что выглядело крайне разумно, и в результате сейчас Колесников с удобством расположился в легком плетеном кресле, с интересом рассматривая просто, но со вкусом обставленное помещение.

В чае британцы толк, конечно, понимали… вот только Колесникову он не нравился. Так что пил тот, который любил – крепкий до черноты, с убойной дозой лимона. К его удивлению, невольная сотрапезница выпила, не поморщившись, а по тому, как она налегала на легкую закуску, адмирал понял, что она еще и голодна. Видать, кормили рабочих на этой стройке так себе, что, учитывая явное перепроизводство продовольствия, казалось полнейшей дурью. Хорошо еще, что адмиральское понятие о легкости не совпадало с таковым у большинства немцев, и в свое время пришлось затратить даже некоторые усилия, переучивая вестового. Впрочем, это, как и многие другие чудачества, списали на русскую жену. Сейчас же гора бутербродов оказалась как нельзя кстати, и англичанка уплетала их за обе щеки. Вначале, конечно, жалась, но потом распробовала, и это, как полагал адмирал, позволяло снять испуг лучше любых слов.

Однако рано или поздно кончается все, в том числе и еда. Колесников ждал терпеливо, но исключительно из вежливости и все того же любопытства. И, когда дама приговорила третью чашку чая, вежливо, но тоном, не оставляющим сомнений, что отвечать придется, спросил:

– Итак, раз вы поели, то можем приступить к делу. И для начала я бы хотел знать, во-первых, как вас зовут, а во-вторых, что у вас ко мне за разговор, настолько важный, что вы рискнули подойти ко мне напрямую. Охрана могла и выстрелить. Итак, я слушаю.

– Кейт Мара, – и замолчала, рассматривая чашку так, словно впервые видела перед собой посуду.

– Это, я так понимаю, ваше имя? – поинтересовался Лютьенс. Аккуратно подцепил вилкой с блюдца тонкий ломтик лимона. Подумал, зацепил еще три, отправил все в рот и, не морщась, принялся жевать. Кислота словно ударила в мозг, делая мысли кристально ясными. Только сейчас он почувствовал вдруг, как устал за последнее время. Обстановка поспособствовала, наверное – не мальчик все же. А второй раз стариться ой как тяжело, пусть даже организм Лютьенса, подтянутое и физически крепкое тело офицера, куда бодрее прежнего, изнеженного интеллигентским образом жизни. – Будем считать, на первый вопрос вы ответили. Слушаю дальше.

– Я хотела вас просить за… одного человека.

– Отец? Муж? Брат? Любовник? Третий племянник двоюродной сестры подруги жены зеленщика?

– Что? – С отвисшей челюстью лицо женщины выглядело презабавно.

– Это шутка. Вам знакомо такое понятие, как шутка?

– А, да-да, конечно.

– Так кто он вам?

– Брат.

– И… при чем тут я? Среди моих знакомых нет ни одного по фамилии Мара.

– Я понимаю. Просто… Просто он попал в плен к японцам. Оттуда не возвращаются, а вы… вы можете все.

Вот такая у него, оказывается, репутация теперь. Колесников опешил настолько, что не знал, смеяться, ругаться или вообще выпасть в осадок. Подумав, он сделал наиболее простое – сурово сдвинул брови и буркнул под нос:

– С чего вы это взяли?

– Это все знают. Ведь вы – сам Лютьенс, – судя по интонации, с которой это было сказано, ближайшим синонимом фамилии адмирала запросто могло оказаться Бог. Или, как вариант, дьявол. Смешно… и печально. Люди очень болезненно разочаровываются в своей вере, и результаты могут оказаться страшными. Он хорошо помнил, чем обернулось разочарование в социализме – кровавым хаосом. Сейчас, правда, вера более персонифицирована, но плюс это или минус, сказать бы не взялся. И тот факт, что его считают всемогущим совсем чужие люди, дела не меняет. Процесс уже пошел, и захлестнул он Германию, или нет – это вопрос открытый.

– Да-да, и моя настольная книга «Как управлять вселенной, не привлекая внимания санитаров», – скривился Колесников.

– Что? – его сарказм, похоже, не поняли.

– Ничего. Тоже шутка.

Вот так… Все же для большинства людей этого времени некоторые его шутки выглядели непривычно и не слишком актуально. Выручала репутация весельчака, который может что-то ляпнуть не подумав. Впрочем, с его нынешним положением в обществе он мог позволить себе все, что угодно. Ну, почти все.

Однако же, шутки шутками, а ситуация интересная складывается. И не самая приятная, кстати. Адмирал пару секунд смотрел на собеседницу тем, еще со времен преподавания отработанным, взглядом, от которого студенты начинали краснеть, бледнеть и путаться в словах. Здесь эффект получился тот же самый, но храбрая просительница, видать, и впрямь очень хотела помочь брату. Во всяком случае, историю свою, незатейливую, как перпендикуляр, изложить сумела.

Действительно банально. Когда союзные флоты долбили американцев, а их танки ползали по всяким оклахомщинам с намерением выехать на техасщину, в Юго-Восточной Азии творилось черт-те что. Еще со времен британского владычества там установилась ситуация, которой более всего подошло бы определение «бардак». Слишком уж быстро в свое время Лютьенс расковырял казавшиеся непобедимыми британские армады.

Японцы тогда, разумеется, сориентировались и смогли наложить лапу на значительную часть британских колоний. Значительную – но не все, они попросту не успели перегруппировать силы. А колониальные войска, хоть и не отличались высокой боеспособностью, кое-где вовремя получили помощь от британских доминионов. Кто поумнее, вроде тех же канадцев, деликатно отсиделись, а вот Австралия и Новая Зеландия послали своих солдат. И даже помогли британцам удержать кое-какие территории. А потом и война вроде как закончилась.

Однако преисполненные гордыни, доминионы не отозвали свои войска, и потому, когда японцы вновь полезли, те оказались вначале отрезанными, а потом и частью уничтоженными, частью плененными. И брат сидевшей перед Лютьенсом женщины оказался среди них. Вот, в принципе, и вся история. Не факт, что он даже жив остался, но утопающий хватается за соломинку, и Кейт, угодившая на принудительные работы по строительству базы (народ собирали повсюду, и попробуй, откажись), увидев перед собой немецкого адмирала, рискнула использовать свой шанс.

Лютьенс некоторое время сидел, молча обдумывая ситуацию. Абсолютно пустой и ненужный ему расклад. Но вот сидит, щеки влажные… Жалко ее, черт возьми! Так, наверное, можно пожалеть брошенного щенка. Немцы частенько бывают сентиментальны… Даже такие прожженные циники, как адмирал с закалкою из девяностых.

Колесников с трудом удержался от того, чтобы поморщиться. Хотя, кстати, мог бы и не удерживаться – какая разница? Они не на званом приеме, и перед ним не герцогиня. Однако остатки воспитания заставили удержать нейтрально-вежливую улыбку. Вот так. А ведь он стареет, раньше не стал бы даже внимания обращать на подобное. Была цель, которая оправдывала средства, и житейский цинизм, позволяющий отстраненно смотреть на чужие проблемы. А сейчас что-то, возможно, груз вновь прожитых лет, давит на мозг, не позволяя попросту выставить собеседницу и послать ее дальше цемент месить. Стареем… А ведь ему еще детей поднимать. Хелен, конечно, справится, но это плохо, когда дети растут без отца. Впрочем, нет, все к черту, и прочь из головы дурные мысли! Это усталость, надо выспаться, и все пройдет. Ты адмирал или тряпка? Соберись!

– Хорошо, – чувствуя, как фальшиво это звучит, сказал Лютьенс. – Я постараюсь что-нибудь сделать. Постараюсь – это обещаю. Что получится – это уж как повезет.

Пожалуй, бросься она сейчас целовать ему руку, он бы не удивился, но какие-то остатки гордости у женщины, наверное, еще оставались. Сидела с ровной спиной человека, сделавшего все, что только можно. И Колесников, выходя на улицу, с досадой подумал, что день безнадежно испорчен.

Капитан второго ранга Лунин, командир советской крейсерской подводной лодки К-21, был не особенно доволен судьбой, хотя и роптать на нее, пожалуй, не имело смысла. Главное, живой, а для подводника, привыкшего чувствовать над головой чудовищное давление океана, это многое значит. И все же…

В прошлую войну проявить себя ему не довелось. Нет, разумеется, когда дрались с американцами, его подводная лодка, как и многие другие, вышла на позицию и даже потопила что-то незначительное. Что – так и осталось неясным, в атаку выходить пришлось в сложных метеоусловиях, когда на море опустился густой туман. Он помог тогда приблизиться к засеченной акустиком цели незамеченными и всадить две торпеды практически в упор, так, что подводную лодку слегка контузило собственными выстрелами. Как корабль переломился пополам, Лунин в перископ тоже видел. А вот опознать, что это было, не смог, Явно что-то невоенное, но это все, что он мог сказать.

Одна сомнительной ценности победа за всю войну для подводной лодки – это, как ни крути, маловато. Тем более, для субмарины, относящейся к самой мощной из производимых в СССР моделей, во многом превосходящей немецкие аналоги. И это притом, что германские коллеги оказались куда более результативны. Впрочем, они-то начали работать первыми, а вскоре, когда американский флот был крепко бит и частью уничтожен, частью заперт на своих базах, целей просто не стало. Так что пришлось довольствоваться тем, что досталось, а для того, чтобы тебя заметили, этого было маловато. Словом, с точки зрения карьеры прошлая война оказалась малоперспективной, хотя орден Красной Звезды на груди смотрелся все же неплохо. На фоне невеликих успехов советских подводников даже потопление одной цели выглядело достижением.

Впрочем, сейчас имелся шанс, что все сложится несколько иначе. С японцами заваруха выходила серьезная, вот только когда основная часть флота уходила на восток, К-21 осталась в Мурманске – ремонт, чтоб его. Но не успел Лунин закончить поминать матерными словами инженеров, решивших не вовремя провести модернизацию, из-за которой ремонт, собственно, и затянулся, как оказалось вдруг, что не все так плохо. И вот теперь субмарина занимала позицию к востоку от Сингапура и даже успела пустить на дно какой-то транспорт. Какой, чей – выяснять не стали. Не рассмотрели в сумерках флага, а приказ был однозначен – топить всех, союзников в этих водах быть не может. И незачем никого спасать – не заслужили этого японцы. А для излечения от гуманизма сводили в полном составе на экскурсию в сингапурский лагерь. После нее даже самые ярые пацифисты становились экстремистами, и экипаж К-21 не стал исключением.

Субмарина замерла на перископной глубине, лишь проворачивая время от времени винты, чтобы компенсировать слабое течение. Точно так же где-то по соседству стояли в засаде и другие подводные лодки – завеса из тридцати подводных хищников стерегла эти воды, по которым рано или поздно пройдут вражеские корабли. Из сорока двух базирующихся на Сингапур подводных лодок лишь шесть были немецкими, два десятка – итальянскими, остальные – советскими. Учитывая, что немцев оказалось сравнительно немного, а итальянцы особо не блистали, да и с технической точки зрения их субмарины оказались так себе, у Лунина, командира единственной в этих водах подводной лодки крейсерского класса, были неплохие шансы заработать громкую славу. Нельзя сказать, чтобы он был карьеристом, но все же, все же… Плох тот солдат, что не мечтает стать генералом, а Лунин, считал себя хорошим морским офицером. И, кстати, имел на то все основания.

Все бы ничего, да погода мерзкая. Солнце, полный штиль, на пронзительно-синем небе ни облачка. Для подводника хуже нет, перископ виден издали. Даже сейчас, когда субмарина лежит в дрейфе, виден, а когда придется дать ход, поднимаемый бурун не заметит разве что слепой. И поделать с этим ничего нельзя, люди кое-как научились предсказывать погоду, но не менять ее. Оставалось ждать и надеяться, что к тому моменту, когда японцы появятся, ветер не только поднимется, но и посвежеет. А они появятся, вопрос лишь в сроках, выход эскадры и ее курс удалось засечь. Высотные разведчики барражировали на недосягаемой для японских истребителей высоте, так что перемещения японского флота для союзников тайной не являлись.

Лунин машинально погладил отполированные за годы ладонями – его ладонями – рукоятки перископа. Атаковать придется в любом случае, будет шторм или сохранится этот проклятый штиль. Впрочем, не факт, что его засекут, во всяком случае, сразу. В конце концов, в этих водах хватает… разного. Капитан усмехнулся, вспомнив, как недавно скомандовал срочное погружение, приняв фонтан, поднятый китом, за перископ вражеской субмарины. Притом, что китов и, соответственно, их фонтаны ему не раз приходилось видеть и раньше. Если перепутал он, то и японские сигнальщики могут оказаться в том же положении. А могут и не оказаться…

– Товарищ командир! – голос в переговорном устройстве забавно и в то же время неприятно искажался, но Лунин все равно моментально его узнал. За столько лет, когда экипаж практически не меняется, сложно не выучить голоса всех подчиненных назубок. – Есть контакт!

Акустики… Что контакт есть, это хорошо, а вот что именно сейчас – не очень. Впрочем, Лунин неплохо владел собой, и на лице командира не дрогнул ни один мускул.

– Кто?

– Пока неясно. Цель множественная, удаленность определить не могу, но идут в нашем направлении. Пока могу различить эсминцы и еще что-то, очень большое.

Ну да, понятно. У каждого корабля свой неповторимый «голос». Звон, который издают винты эсминцев, трудно с чем-то спутать. Лунин сам не раз его слышал. Весьма, кстати, характерная особенность – наверное, сравнительно тонкий металл корпуса резонирует, добавляя звуку колорита. Во всяком случае, что немецкие, что итальянские, что советские (последнее вообще неудивительно, строились-то они изначально по итальянским лекалам) эсминцы звучат не то чтобы одинаково, но весьма похоже. Да и американские отличаются совсем не сильно, хотя опытный акустик определит, что перед ним, «на раз». Японские корабли, правда, Лунину слышать еще не приходилось, но вряд ли различия так уж принципиальны. В Сингапуре он внимательнейшим образом рассмотрел стоящие у пирса трофеи. Ничего особенного, разве что малость компактнее своих советских аналогов.

Что там еще – видно будет, но пока ясно главное. Эсминцы, корабли стадные, поодиночке ходить не любят. Стало быть, сюда они направляются в составе соединения. Или конвой, или ударная эскадра, которая идет к Сингапуру, чтобы пощупать на прочность наглых захватчиков. И, похоже, на пути у нее сейчас только его, Лунина, подлодка. Впрочем, последнее можно исправить. Кавторанг, одессит и ветеран в неполные сорок лет, хищно потер руки. Пора уже показать и себя, и вообще, кто хозяин в этом море.

Мягко, почти незаметно шевельнулись винты, и К-21 начала разворот навстречу противнику. Но прежде всплыл на поверхность здоровенный, размером самую чуточку меньше футбольного мяча, шар. Всплыл, чтобы раскрыться и, выбросив наружу антенну, издать короткий сигнал. Вряд ли его смогут перехватить, да и перехватят – сочтут чем угодно, но не специально поданным вызовом. А ведь это он и есть – новинка, которую опробовали немцы – и передали союзникам. И само наличие сигнала, короткого и неструктурированного, означает «все ко мне». А значит, очень скоро в этом квадрате окажутся и другие подводные лодки, чтобы сообща начать охоту на крупного зверя. И задача Лунина сейчас не дать противнику уйти – ходовые качества субмарин не позволят гоняться за японскими кораблями с их почти тридцатиузловым ходом.

И вот оно, незабываемое – вражеские корабли в прицеле. Действительно, впереди эсминцы охранения. Лунин насчитал пять, но видимость, несмотря на хорошую погоду, была сильно ограничена. Перископ едва торчал из воды, чтобы сделать его как можно менее заметным, да и скорость К-21 не превышала двух узлов. Бурун от перископа при этом не создавался, так что шанс проскочить незамеченными имелся, и не такой уж плохой.

– А японцы-то непуганые, – усмехнулся Лунин, на минуту подпустив к перископу замполита, а потом вновь приникая к обшитому мягкой резиной окуляру. – Ни тебе противолодочного зигзага, ни самолетов. Прямо не уважают нас.

Замполит молча кивнул. Ему было не слишком уютно, как, впрочем, и всем остальным. Сидит в стальной бочке, вокруг многометровая толща воды – это создает немалое психологическое давление. А видеть, что происходит вокруг, может только один человек – сам командир. И от правильности его действий зависело не только выполнение приказа – он, конечно, штука важная, но до определенной степени абстрактная – но и жизни всего экипажа. И как бы ты ни доверял человеку, зависеть только и исключительно от него – тяжелое испытание для нервов.

Пожалуй, сейчас для К-21 был шанс отделаться малой кровью. Эсминцы шли не слишком быстро. Узлов двадцать, вряд ли больше. Шесть торпед в носовых аппаратах, дистанция подходящая, шансы попасть велики. А затем, после залпа, нырнуть и свалить куда подальше, и хрен их найдут. Но это всего лишь будет означать, что японцы потеряют один корабль. Не самый мощный. Может, два, но это уже удача из области научной фантастики, про такое Беляеву писать. А потом они уже будут настороже, добавят ход – и прорвутся или уйдут, инициатива будет на их стороне.

Никто не упрекнет командира, разумеется. Но позади эсминцев, это Лунин видел совершенно четко, маячили серые тени таких размеров, что дух захватывало. Крейсера…. Нет, это тоже мелочь. А вот дальше, на самой границе того, что позволял увидеть перископ, четко возвышались на фоне неба пирамиды надстроек какого-то линкора и несуразные силуэты то ли пары огромных танкеров, то ли авианосцы. Достойные цели, только вот, если подводную лодку обнаружат, вырваться из тисков уже вряд ли удастся.

Эсминцы прошли всего в паре кабельтовых от втянувшей перископ, словно осьминог щупальце в нору, и погрузившейся на пятьдесят метров подводной лодки. Вряд ли акустики врага проявляли сейчас запредельную бдительность, но все равно двигатели были остановлены, экипаж сидел тихонечко, а если необходимо было открыть рот, то все разговоры велись исключительно шепотом. Жизнь, казалось, замерла в ожидании.

То ли принятые меры оказались действенными, то ли акустики японцев недостаточно активно искали возможную угрозу, а скорее всего, то и другое вместе, но с эсминцев их не засекли. И потянулись томительные минуты ожидания, когда их единственными глазами и ушами (а также ртом, носом и тактильными ощущениями) оставался акустик К-21, замерший в своей конуре и весь превратившийся в слух. А потом отмашка – и подводная лодка начала всплывать, медленно и аккуратно.

Акустик не подвел. Эсминцы проскочили далеко вперед, крейсера японцев оказались чуть в стороне, и совсем рядом вдруг обнаружились тяжелые корабли японцев. Огромный линкор, судя по силуэту, «Конго» или его систершип, два авианосца… Нет, три авианосца. И что-то еще на заднем плане. Что? Да не все ли равно. Лунин криво усмехнулся и одними губами скомандовал:

– Атака!

Подводная лодка – не самолет, но кое-что общее у них все-таки есть. Та же долгая подготовка экипажей. Тот же мучительно долгий процесс занятия позиции – а потом секунды боя. Лунин, разворачивая субмарину носом к противнику, еще гадал несколько секунд, как поступить. Постараться ударить всеми торпедами по одному кораблю или бить так, чтобы поразить несколько. Японцы шли достаточно плотно, так что оба варианта были реализуемы. В первом случае при минимальной удаче топился любой из японских кораблей, хоть авианосец, хоть даже линкор, тем более, противоторпедная защита у них была так себе. Корабль пойдет на дно, но остальные продолжат свое движение. Во втором раскладе вряд ли удалось бы отправить на дно хоть кого-то. Одна или даже две торпеды линкору далеко не смертельны. Но в этом случае имелся серьезный шанс затормозить всю их эскадру, и тогда, можно было надеяться, остальные подводные лодки успеют к месту боя и смогут перехватить японцев. Секунду поколебавшись, Лунев выбрал именно этот вариант.

Товсь! Залп! Торпеды устремляются к цели. Это не те, что стоят обычно на вооружении советских кораблей. Те, копии итальянских, неплохи, но не более того. Для нынешней войны подоспело уже новое поколение. В СССР они, правда, еще не производятся, но ради такого случая немцы поделились. Эти снаряженные первосортной взрывчаткой стальные рыбины не мощнее и не быстрее предшественниц, но они идут к цели, не оставляя за собой следа из пузырьков, демаскирующих торпеды прежних поколений. Японцы не замечают их до самого последнего момента. Для них эта германская новинка – минус шанс уклониться, для подводной лодки – плюс шанс уйти.

Щелкают в рубке К-21 секундомеры, мерно отсчитывая время. Лодка принимает балласт и, разворачиваясь, стремительно проваливается на глубину. И все это медленно, будто киномеханик нарочно тормозит пленку, и нервы, крепкие, но отнюдь не железные, натянуты и звенят, подобно гитарным струнам. А потом глухой удар! Значит, хотя бы одна торпеда не прошла мимо цели.

Подводную лодку встряхивало еще дважды, три попадания из шести. Для торпед этого времени – совсем неплохой результат. И Лунин, как бы ни хотелось ему посмотреть на дело рук своих, рисковать не стал. То, что проходит, когда атакуешь одиночный транспорт, категорически противопоказано при встрече с целой эскадрой.

Под перископ он рискнул всплыть, лишь отойдя на две мили от места атаки. Увы, с такого расстояния толком разглядеть что-либо даже в отличную просветленную оптику оказалось нереально. Только клубы дыма, четко говорящие – японцы получили свою порцию смерти. Зато их эсминцы, как выяснилось, не дремали, и дистанция, на которую отошел Лунин, на проверку оказалась совершенно недостаточной.

Акустик успел крикнуть, Лунин – скомандовать, и подводная лодка камнем провалилась сквозь толщу воды. Над самой рубкой, чудом не задев ее винтами, пронесся японский эсминец и вывалил порцию глубинных бомб. Акустик, успев засечь момент сброса, рывком сдернул наушники, иначе оглох бы сразу и навсегда. Но и без того ему, обладающему абсолютным слухом бывшему пианисту, до армии игравшему в ресторанах, досталось. Уши музыканта куда чувствительнее, чем у большинства людей, по ним как будто молотом врезало. Впрочем, перепало и остальным.

Подводная лодка вздрогнула, будто живая. От сотрясения многие не устояли на ногах, замполита отшвырнуло и приложило о переборку, да так, что из рассеченного лба веером брызнули мелкие алые капли. Кто-то громко, во весь голос заорал, но тут же смолк – похоже, ему банально зажали рот. И правильно сделали – если не погибли сразу, значит, еще поборемся, а потому режим тишины! К-21 завершала разворот и погружалась все глубже и глубже, в ту засасывающую глубину, откуда нет возврата, но на границе которой больше шансов уцелеть.

Спасло их то, что первый из эсминцев чуть-чуть запоздал со сбросом бомб, а на втором их выставили на слишком большое заглубление. В результате первая серия разрывав легла чуть в стороне, а вторая немного ниже, чем находилась в тот момент субмарина. Рядом, совсем рядом. После этого кое у кого по штанам расплывалось пятно адреналина. Однако советские корабелы строили на совесть, и лодка выдержала, а потом как-то сразу стало полегче. То ли акустики на эсминцах мастерством не блистали, то ли у японцев нашлись дела поважнее, чем гонять одинокую субмарину. Акустик, во всяком случае, клялся, что со стороны японской эскадры до него донеслись еще несколько взрывов. Так или иначе, следующие серии бомб легли далеко в стороне, а потом эсминцы и вовсе убрались прочь. Оставалось лишь дождаться ночи и всплывать – сейчас К-21 не могла даже поднять перископ. Очевидно, он был поврежден и двигаться решительно отказывался. Да и с движением у лодки наблюдались серьезные проблемы.

В темноте, когда они все же рискнули подняться на поверхность, им удалось оценить состояние корабля. Безрадостное, надо сказать. Перископ, видимо, зацепил днищем эсминец. В результате стальная труба оказалась согнута. Несильно, на несколько градусов, но этого хватило, чтобы заклинить перископ намертво. Кроме того, подводная лодка потеряла левый винт и имела проблемы, к счастью, некритичные, с горизонтальными рулями. На фоне этого смятое ограждение рубки и куда-то исчезнувшее сорокапятимиллиметровое орудие выглядели так, мелочью. Оставалось только идти на базу и надеяться, что им никто не встретится по дороге. К-21, подобно любой субмарине своего класса, несла весьма приличное артиллерийское вооружение, однако двух ее «соток» вряд ли хватило бы, чтобы отбиться, если по пути встретится тот же эсминец или, тем паче, крейсер. Раздавят – и не поморщатся.

Однако все обошлось, и после суточного перехода Лунин смог лицезреть Сингапур, несмотря на потрепанные снарядами форты, выглядящий на удивление мирным. И уже там он узнал, чем кончился бой вообще и его атака в частности.

Он ухитрился поразить сразу два корабля – линкор и авианосец. Легкий авианосец, если быть точным. Кому что досталось, сказать трудно, но, учитывая, что линкор пострадал незначительно, отделавшись лишь креном в несколько градусов, скорее всего, он отделался единственной дырой. А вот ко второму кораблю Аматерасу развернулась всей своей по-японски изящной пятой точкой.

Когда подводные лодки, стягивающиеся к месту боя, подошли, авианосец горел. Хорошо так горел, в два огня. В носовой части вырывалось почти невидимое белое пламя, и борта, это можно было рассмотреть даже в перископы, плавились от жара. Наверное, там выгорал авиационный бензин. В кормовой же части эффектов было не меньше, просто выглядело это все иначе. Багровое пламя и видимые издали клубы дыма до небес. Авианосец медленно погружался и, судя по всему, бороться за живучесть на нем было уже некому.

Для Лунина это была победа, эффектная и яркая. Звезду Героя он заслужил честно, и даже свой линкор, как и в прошлой истории, у него теперь был. На роду ему, наверное, писано оказалось прославиться одной, но дерзкой и результативной атакой. Для остальных же подводников работа только начиналась.

Увы, К-21 смогла задержать вражескую эскадру, но передать коллегам (а подоспело их пятеро) хоть толику своей удачи не сумела. Атака получилась нескоординированной, а японцы были настороже. И результаты… не впечатляли. Смогли повредить, правда, серьезно, один крейсер. Уходил он с креном градусов тридцать, не факт, что доберется до порта. Утопили эсминец – его буквально разорвало пополам торпедой. Все же относительно небольшие размеры корабля – это не только достоинство, но и недостаток, живучесть понижается стремительно. И на этом, в принципе, успехи и ограничивались. Зато начались потери. Итальянской подводной лодке, неосторожно давшей залп, находясь на крайне малой глубине, засветили снарядом в рубку. Четыре торпеды – это десяток тонн груза, от которых субмарина рывком освободилась, и ее носовую часть подбросило. Прежде, чем принятая для балласта забортная вода уравновесила ее, край рубки на десяток секунд приподнялся над водой, и японский наводчик не сплоховал. Пятидюймовый снаряд разворотил рубку, но повреждение, к счастью, не было фатальным, и подводная лодка смогла уйти. Повезло, что ее не преследовали, японцам хватало иных забот, а то глубоко нырять итальянцам сейчас было противопоказано. И слабым утешением являлся тот факт, что именно торпеды этой подводной лодки отправили на дно японский эсминец.

Еще одной пострадавшей оказалась немецкая U-208, которой близким взрывом оторвало руль. Однако ее командир, корветтэн-кэпитэн Берг, сумел увести свою поврежденную старушку. То же самое пришлось сделать и его товарищу с U-312, на которой из-за близкого взрыва гидравлическим ударом буквально вышибло заклепки. Струи воды – зрелище неприятное и, хотя помпы справлялись, продолжать атаку становилось делом чрезвычайно опасным. В общем, малоуспешная получилась атака, хотя ни одной лодки и не было потеряно. В принципе, японцы имели все шансы их додавить, но, не зная о точном количестве «волчьей стаи», не рискнули продолжать бой и отошли. В принципе, наверное, они поступили правильно, поскольку близился вечер, а в темноте надводные корабли могли стать легкой жертвой торпедной атаки. В конце концов, даже на уже участвовавших в бою субмаринах запас торпед был далеко не расстрелян. Так это, или командующий японской эскадрой руководствовался иными соображениями, но нерешительность японцев спасла подранкам жизнь.

Из четырех поврежденных субмарин лишь U-312 могла быть приведена в порядок в относительно короткие сроки. Оставшиеся три надолго обосновались в порту, как живое напоминание об ужасах войны и переменчивости морского счастья. Но это была победа! Не потеряв ни одного человека, травмы от сотрясений не в счет, союзникам удалось не только угробить два корабля противника со всеми экипажами, и еще два повредить. Долгосрочный эффект оказался куда более впечатляющим. Опасаясь новых сюрпризов, японский флот отступил, а это значило, ни много, ни мало, что на какое-то время они потеряли контроль над всем этим районом океана, его морскими путями и ресурсной базой. И единственными вершителями судеб здесь неожиданно для всех, как и десятилетия назад, стали, пускай, древние, но не имеющие в этих водах противников дредноуты. С этого дня территория, которую японцы считали своей, начала, подобно шагреневой коже, медленно сжиматься.

После арктических льдов Канада выглядела настоящим курортом. Некоторые моряки даже купаться полезли. Остальные наблюдали за ними с оторопью, замешанной на легкой зависти. Впрочем, они тоже не остались в обиде.

Совершив тяжелейший переход, который поэты назвали бы эпическим, а пропагандисты – беспримерным, объединенный советско-итальянский флот расположился на канадских базах. Адмирал Белли, глядя на них, даже не мог точно сформулировать, видит он перед собой кучу маленьких баз или одну, но просто гигантскую. Учитывая, что сейчас между многочисленными бухтами и бухточками, в которых расположились корабли, действовали вполне приличные дороги, позволяющие оперативно добраться до любой точки базирования, он склонялся ко второму варианту. Жаль только, оснащена база оказалась так себе, но, во-первых, оперативно обеспечить что-то лучшее вряд ли было возможно, а во-вторых, для времянки большего и не требовалось. Текущий ремонт, во всяком случае, проводился быстро и без особых проблем, мощностей, а главное, квалифицированных рабочих хватало.

Вообще же, переход на их долю и впрямь выпал тяжелейший. Три эсминца и крейсер пришлось отправить после этого на Аляску, поскольку с такими повреждениями корпусов, как у них, лезть в зону боевых действий было, по меньшей мере, неразумно. И все же, они прошли, и сейчас с севера Японию подпирал мощный флот из быстроходных современных кораблей. А главное, японцы, скорее всего, о его существовании пока не знали.

Может быть, канадская база и не блистала совершенством и техническим оснащением, но зато прикрыта она была на совесть. С многочисленных аэродромов готовы были в любой момент взлететь самолеты, море патрулировали сторожевики, а ближние подступы охраняла густая завеса из подводных лодок. Пробиться к базе силами полноценного флота было, разумеется, возможно, а вот подкрасться незамеченным, хоть на корабле, хоть на самолете – это уж вряд ли.

Да и помимо обеспечения секретности жаловаться на союзников было грешно. Постарались обеспечить отдых, питание, развлечения… С последним, кстати, возник вопрос особый. Ну, с питанием все было как в лучших ресторанах, не возбранялась выпивка, но в меру, плюс всевозможные фрукты тоннами, зато понятие о досуге экипажей у русских и немцев оказалось весьма разным. И если одни понимали под этим кино, идеологически выдержанные лекции, концерты артистов и прочее в том же духе, то вторые… Ну, против кино немцы ничего не имели, концерты тоже давались. Правда, чтобы не тащить артистов из Европы, их выписали из США. На долгосрочный контракт. Только вот джаз-банды были весьма далеки от того, что хотели бы видеть советские замполиты, хотя итальянцы, к примеру, не жаловались. И все бы ничего, с различиями в музыкальной культуре еще можно примириться, но когда выяснилось, что познавательных лекций не намечается в принципе, а вместо них развернута сеть борделей… Вот тут замполиты взвыли уже по-настоящему.

Воплей насчет идеологической диверсии оказалось столько, что Белли пришлось, воспользовавшись личным присутствием на базе гауляйтера Канады, переговорить с ним на тему морали. Гауляйтер, здоровенный ирландец, оказался фигурой колоритной. Непонятно, как он вообще оказался на столь высоком посту, будто у немцев своих управленцев, грамотных и предприимчивых, мало. Однако же оказался, и, по слухам, сам Лютьенс не брезговал с ним посидеть и выпить. Последнее, кстати, говорило о многом – адмирал хоть и прост в общении, но все же немец. Не то чтобы он был излишне чопорным, но и с кем попало вот так, запросто, сидеть уж точно не будет. Так что, о гауляйтере это многое говорило. Не меньше, пожалуй, чем новенький генеральский мундир.

Так вот, гауляйтер, улыбаясь открытой, дружелюбной улыбкой, упорно не мог (или не желал) понять, какие к нему возникли претензии. Был тяжелый переход. Солдаты и матросы должны отдыхать и снимать нервное напряжение. Для этого нужны в том числе водка и женщины, любой врач скажет. Он предоставил и то, и другое. Чего еще надо-то?

Вот только создалось у Белли впечатление, что все этот ирландец понимает. Но при этом упорно не считает нужным идти хоть на какие-то уступки. Чем уж ему не угодили замполиты… В общем, пришлось разбираться с вопросом самому. Имелся соблазн решить все своей властью, но… И вот здесь-то и началось самое интересное.

Кто-то, знать бы еще только, кто именно, все же не выдержал и «настучал» на самый верх, аж в Москву. И пришла оттуда грозная писуля. Только почему-то не с приказом снять адмирала, который не пресек вовремя безобразие, и даже не с требованием разобраться и наказать. Вместо этого Белли приказывалось обеспечить максимальную боеспособность флота, и техники, и личного состава. Методы оставлялись на усмотрение адмирала. В переводе на простой язык с канцелярского это означало «делайте что хотите, война все спишет». А учитывая, какие подписи стояли под документом, возмущаться больше никто не рисковал.

Бордели остались, хотя посещение их замполиты всячески пытались упорядочить. И при этом – вот незадача – сами в них тоже потихоньку шмыгали. Когда считали, что никто не видит, естественно. Белли тихонько посмеивался, но не мешал – в конце концов, все мы люди, все мы человеки. И в бой идти всем вместе, и умирать, случись что, тоже.

А что рано или поздно сражение будет, адмирал не сомневался. Лютьенс – мужик башковитый, это признавали все. Именно мужик – о том, что происхождения знаменитый адмирал отнюдь не дворянского, известно было давно. Это не афишировалось – но и не скрывалось, просто немец оказался весьма интересен по характеру. Вроде бы и публичная фигура – но в то же время ухитряется любое общение выстраивать так, что больше слушает, чем говорит, особенно про себя, любимого. Впрочем, происхождение немца Белли волновало в последнюю очередь. Так вот, башковитый… И идея его об удушении Японии блокадой хороша. Но вот характера японцев немецкий адмирал явно не учитывает. А сам Белли хорошо понимал: сдаться в плен для японцев – позор, и это им страшнее смерти. А значит, блокадой их можно ослабить, но и только. Совсем уморить врага голодом вряд ли получится. Сражения же все равно не избежать, и надо готовиться, а значит, бордели борделями, но и учеба такая, чтобы на голову, а лучше на две превзойти своих врагов.

Впрочем, как оказалось, немецкое командование тоже не пребывало в благодушии. Через некоторое время начали прибывать немецкие пехотные офицеры, готовящие посадку солдат и погрузку техники на корабли. Сами войска (по слухам, командовал ими сам неугомонный Роммель) квартировали в сутках пути от базы, чтоб не создавать лишней нагрузки на ее инфраструктуру, но подготовить все к их быстрой переброске следовало заранее. Чем, в общем-то, немцы сейчас и занимались. Оставалось лишь поаплодировать их предусмотрительности и деловой хватке, да проводить, наконец, в море подводников. У этих было свое командование, и они Белли не подчинялись, хотя контактировали с ним постоянно. И, когда субмарины разом покинули места стоянок, оставив лишь резерв, необходимый для ротации на позициях, старый адмирал понял: началось! И когда пришел кодовый сигнал, он бестрепетной рукой извлек из сейфа запечатанный пакет, один из трех, номер которого указывался в радиограмме, и разорвал обертку.

И все же кое в чем Владимир Александрович ошибся. Начинать предстояло не морякам. Совсем на другом континенте, в паре сотен километров от линии фронта и в десятке от побережья, посреди глухой тайги уютно расположилась крупная стройка. Место тихое, спокойное, единственная, пожалуй, серьезная и толком не решаемая проблема – клещи, упорно разносящие энцефалит. Впрочем, профилактика в виде обрызгивания ядом окрестностей со старенького бипланчика, от чего дохли не столько клещи, сколько мухи с бабочками и прочими шмелями, да в виде плотной одежды свела потери от болезни к минимуму. Ну и медицинская служба оказалась поставлена неплохо.

С рабочей силой проблемы не было. Пригнали целую толпу осужденных, в основном свеженьких, из недавно присоединенных областей Западной Украины и Прибалтики. Нашлись там кадры, решившие, что с «москалями» надо бороться. Почему? А черт их знает. Однако сработали быстро и жестко, методом коллективной ответственности. Один натворил – разбираться не станут, в распыл, а точнее, на дальние стройки, пойдет весь хутор. Или село – тут уж кому как повезет. Сработало неплохо, порядок навели моментально. А с учетом секретности производимых работ такая рабсила была выгодна вдвойне. Случись что – этих не жалко.

И работа закипела. День и ночь на проселочной дороге ревели моторы, и мощные грузовики, построенные на вывезенных из Америки заводах, тащили бетонные блоки и плиты, стальные швеллеры, цистерны с химикатами и еще тысячу и одну мелочь, необходимую для строительства. Чего? А вот про это лучше не спрашивать, а то вежливый до оскомины офицер в фуражке с синим околышем подойдет и задаст вопрос – а с какой это целью простой водитель интересуется, что и зачем здесь творится? И может так получиться, бывали прецеденты, что вернется тот водитель сюда же, но совсем в ином качестве.

И стройка продвигалась ударными темпами. Начавшись еще год назад ни шатко, ни валко, с началом войны она активизировалась до безобразия. И вот, в один прекрасный день, работы завершились. Не все, разумеется. Где-то еще валили лес, строили здания, но главное уже было построено. То, что в будущем должно превратиться в первый на планете космодром, сейчас предстало в чуть иной, но не менее важной ипостаси – стартовой площадки для баллистических ракет.

Два очень не ладящих друг с другом человека, оба с тяжелыми характерами и задатками лидеров, оба таланты и энтузиасты ракетного дела, ухитрились справиться с задачей. Ничего удивительного, деваться им, в общем-то, было некуда. Просто потому, что с обоими в свое время провели беседы. В разных кабинетах и разные люди, но примерно об одном и том же.

Вернеру фон Брауну, талантливому инженеру, еще несколько лет назад не знающему, как заставить руководство Рейха поверить в перспективы того, что он предлагает, открытым текстом сказали: неограниченное финансирование под конкретную работу. Если точнее – боевые ракеты. Будет результат – будут и деньги на дальнейшее развитие программы. Ну а нет – что же, отставка и забвение. Сергею Павловичу Королеву, еще не оправившемуся окончательно после лагерных харчей (а что делать, если тебе выдают деньги на самолеты, ты их и тратить должен на самолеты, а не на ракетную тематику, ибо нецелевое использование средств – дело уголовно наказуемое), сказали примерно то же самое. Добавив разве что о перспективах нового посещения мест, не столь отдаленных.

Естественно, ни тот, ни другой и подумать не могли, что те, кто ставил перед ними задачи, в перспективах ракет и их возможного применения разбираются как бы не лучше самих генеральных конструкторов. Однако это были уже недостойные внимания мелочи. Главное, оба взялись за работу с завидными энергией и энтузиазмом. И неудивительно, что результат они получили.

Фау-1, крылатые ракеты, уже располагались на оборудованных позициях во Владивостоке. Получились они (лично, хоть и негласно, курировавший ракетное направление Колесников был в этом уверен) даже лучше, чем в прошлой истории. Адмирал не помнил, как далеко летали первенцы германского ракетостроения в прошлой истории, но здесь и сейчас они могли дотянуться до любой точки Японии. Ну и помимо этого у них имелись кое-какие важные достоинства. Во всяком случае, этой версией самолета-снаряда можно было лупить не только по целям, занимающим большую площадь, вроде города или военной базы, но и по кораблям. Так что Фау планировалось использовать не только в качестве наступательного оружия, но и, случись нужда, в качестве оружия береговой обороны. Получить тонну взрывчатки в борт – не подарок даже для линкора, а уж цели, хуже бронированные, но куда более солидные, вроде авианосцев, и вовсе рискуют после знакомства с ними отправиться в металлолом. А вот на таежной стартовой площадке устанавливались совсем другие ракеты, куда страшнее предыдущих.

Над баллистическими ракетами работали в чем-то совместно, в чем-то порознь. Как следствие, и результатов получили два, оба, впрочем, удовлетворяющие военных. Фау-2 вышла легче и компактнее, РБС-1, то есть ракета баллистическая самонаводящаяся, дешевле, технологичнее и проще в производстве. По мощности же заряда и дальности ракеты различались столь незначительно, что об этом и упоминать не стоило. В результате изделия Брауна начали строить в Германии, а детища Королева – в СССР. Тут сыграли роль и собственная гордость стран, и вполне прагматичные размышления о том, что развитие двух разных, конкурирующих школ даст больше результатов. И сейчас они вполне мирно уживались на стартовых площадках. Как, впрочем, и их конструкторы – значимость момента перевесила взаимную неприязнь.

– Ну, что скажете, Сергей Паффлофич? – Русский язык давался Брауну не то чтобы с трудом, но и не слишком легко. Да и не усердствовал он в нем особо, стараясь изгонять акцент. – Не опозоримся?

– Не должны, – Королев ласково, будто живо существо, погладил окрашенный восходом в мягкие, совсем не военные тона металлический бок ракеты. – Не имеем права.

– Это да… – задумчиво отозвался фон Браун и замолчал. Потом вздохнул: – Пора ф укрытие. Двадцать минут.

– Идите, я догоню.

Фон Браун быстро зашагал прочь, а Королев еще некоторое время стоял, с легкой грустью глядя на ракету. Так, наверное, смотрят на детей, когда провожают их… навсегда. А потом он развернулся на каблуках и решительно пошел за немцем. Не оглядываясь.

Старт ракет они наблюдали из укрытия, более всего напоминающего мощный бетонный дот. В принципе, это сооружение дотом и являлось. Большим, с толстыми железобетонными стенами и узкими окнами-бойницами. Единственная разница, пожалуй, – аппаратура. На столах, на стенах… Хотя и пулеметам место нашлось. Правда, стояли они пока в оружейной комнате, но, случись нужда, в считанные минуты могли быть установлены возле окон, чтобы встретить потенциального агрессора шквалом свинца. Те, кто строил это сооружение, не страдали ни человеколюбием, ни паранойей, они просто делали свою работу и старались предусмотреть все возможные варианты, в том числе и нападение, к примеру, разведывательно-диверсионной группы японцев. И потому охрана силами войск НКВД, точнее, пограничников, обученных и готовых ко всему, здесь имелась. И хорошо замаскированные пулеметные точки. И броневики. И даже пара танков, заботливо прикрытых от чужих глаз маскировочными сетями. Ну, и этот вот дот, в котором можно было держать оборону столько, сколько потребуется. Но сейчас закопанная в землю крепость использовалась по прямому назначению – из нее был отдан приказ, дающий начало войне нового поколения.

Ракеты ушли дружно, оставляя за собой огненные столбы. Зрелище вышло более чем впечатляющее – все же почти четыре сотни ракет одновременно. Вздрогнули вековые кедры, когда в них ударила волна горячего воздуха, и, оставляя за собой длинные огненные хвосты, жутковатые порождения человеческого гения отправились в свой первый и последний полет.

Разумеется, не все прошло гладко. Буквально в сотне метров от земли одна из ракет вильнула в сторону и буквально нырнула вниз. Мощный столб огня и дыма от не успевшего сгореть топлива получился более чем впечатляющим. Еще одна взорвалась в воздухе, окрасив небо огненной кляксой. Но все же это были мелочи. Полпроцента – неприятно, однако вполне приемлемо при ожидаемых трех-пяти. И Королев, повернувшись к немецкому коллеге, тяжело, но притом облегченно вздохнул:

– Поздравляю вас, Вернер. У нас получилось.

В руке у генерального конструктора русских словно бы сама по себе материализовалась фляга. Браун лишь хмыкнул в ответ про склонность русских обмывать все и вся, но отказываться не стал. Тем более, расторопный лейтенант из охраны уже расставлял на столе немудреную закуску. И обжигающая жидкость хлынула вниз по пищеводам, а сверху, вдогон, пошли вначале традиционные соленые огурчики, а потом и другие вкусности, благо здесь, в тайге, встречались деликатесы, по сравнению с которыми все, что можно было найти в ресторанах больших городов, частенько меркло. Два человека, только что совершившие большой шаг к главному делу своей жизни, сидели и вновь переживали происшедшее, мирно и вполне по-дружески беседуя. Завтра они вновь станут соперниками, готовыми спорить и орать друг на друга до хрипоты, но сейчас все это было на короткое время забыто и оба великих ракетчика могли себе позволить просто отдохнуть.

А пока отцы-основатели снимали нервное напряжение, их детища продолжали свой путь. Вначале в стратосферу. Технически могли бы и на низкую орбиту, но сейчас этого не требовалось. Потом, круто развернувшись в верхней точке, огненные стрелы ракет устремились вниз. Если бы кто-то наблюдал это, он бы наверняка остался впечатлен зрелищем первой в истории массированной ракетной атаки до конца жизни.

Естественно, не все ракеты нашли свою цель – оно еще было несовершенно, это сверхоружие будущего. Часть упала в море, сколько-то взорвались, расплескав эффектные, но, увы, бесполезные огненные столбы на склонах японских гор. Однако все это были мелочи. Колесников-Лютьенс в свое время не зря настаивал на том, что ракет должно быть много. Он-то помнил из истории, что одиночные пуски ракет продемонстрировали высоту германской инженерной мысли, но особого эффекта не имели. Так, легкий пропагандистский, и не более того. Новое оружие должно применяться так, чтобы получить и военный, и моральный эффект, причем как можно больший, в этом адмирал-математик был совершенно уверен. И, разумеется, оказался прав.

Токио, столица Японии, город, ни разу до прошлой войны, когда к нему несколько раз прорывались американские самолеты, не подвергавшийся вражеской бомбардировке, исчез. Более трехсот ракет накрыли его сплошным ковром, и пламя взлетело до небес. Хлипкие конструкции, по какому-то недоразумению называемые японцами домами, полыхали весело и радостно. Капитальные сооружения в порту горели не столь охотно, однако их предел сопротивления огню тоже не впечатлял. Корчились в огне гигантские краны, сгорали и взрывались склады. Промзона Токио вообще превратилась в перепаханную воронками груду непонятно чего. Потомки назвали бы это постапокалиптическим пейзажем и были бы правы. И, естественно, сложно позавидовать людям, оказавшимся в центре этого хаоса.

Удар, нанесенный на рассвете, застал жителей японской столицы в своих постелях. Многие так и умерли, не проснувшись, и им, надо признать, еще повезло. Тем, кто проснулся – ослепленным, обожженным, оглушенным, – пришлось метаться среди языков огня. Стремительно разгорающееся пламя, находя все новую и новую пищу среди деревянных построек, уже начало закручиваться ужасающей дымной спиралью. Там, внутри, выгорающий кислород создавал зону низкого давления, и в эту воронку засасывало все, что оказалось поблизости – воздух, мебель, людей… Восходящее солнце не могло пробиться сквозь клубящееся марево. Сегодня оно всходило для всех – но не для японцев.

Однако и это был еще не конец. Пока оба генеральных конструктора радостно запускали свои новые игрушки, ракетные батареи Владивостока тоже дали залп. Фау-1 не были столь впечатляющи, как «младшие сестры», зато несли заряд даже больший, чем баллистические ракеты. И выпустили их в полтора раза больше – шесть сотен, благо это изделие промышленность успела освоить давным-давно. В принципе, из-за освоенности, что некоторые деятели от теории войны несправедливо считали устарелостью, залп дали без лишней помпы. Просто из штаба прилетел приказ, и офицеры в невысоких, в общем-то, чинах дали отмашку.

Крылатые ракеты летят куда медленнее баллистических, поэтому они добрались до цели, когда Токио уже догорал. Также в полете были понесены некоторые потери, причем несколько ракет сбили оказавшиеся в воздухе японские истребители. Однако и здесь все прошло, что называется, в пределах допустимого. И, когда ракеты все же достигли цели, то под их ударом весело заполыхал город Нагасаки.

С военной точки зрения второй удар оказался намного результативнее первого. Нагасаки, крупный порт и военно-морская база, оказался после него фактически исключен из военной инфраструктуры страны. Людские потери, правда, оказались меньше, чем в Токио, но в порту были уничтожены четыре крупных корабля – крейсер, у которого после прямого попадания ракеты произошла последовательная детонация боезапаса в погребах башен главного калибра, и три эсминца. Причем один из эсминцев оказался переломлен пополам весьма удачно рухнувшим портовым краном. Также погибли или пострадали несколько легких кораблей, и сгорела дюжина транспортов. Вдобавок, одна ракета угодила в казарму и разом отправила кого к Аматерасу, а кого на госпитальную койку, не меньше батальона солдат.

В общем, веселье получилось знатное. А еще, и об этом узнали намного позже, на складах, в огне, выгорели фарфоровые контейнеры, заряженные умельцами из Отряда 731. Бактериологическое оружие, проще говоря. Зачем их доставили в Нагасаки, установить так и не удалось, но история любит повторяться[17].

Увы, огонь пожара – далеко не то же самое, что испепеляющее пламя ядерного взрыва. Что-то уцелело, и уже спустя неделю то, что раньше называлось городом Нагасаки, оказалось охвачено эпидемией сибирской язвы. Единственное, что смогли сделать японские власти, это блокировать его войсками, и солдаты стреляли в любого, кто пытался покинуть город. Смертность среди населения превысила девяносто пять процентов…

Практически для любого[18], считающего себя цивилизованным, государства два столь впечатляющих по силе и жестокости удара явились бы поводом, как минимум, озаботиться вопросом скорейшего заключения мира. Хотя бы из чувства самосохранения, что ли. Для государств, менее цивилизованных, такие удары послужили бы четким сигналом, что все, пора разбегаться. На японцев же этот показательный удар произвел, скорее, обратный эффект и привел к массовой, хотя и истеричной вспышке патриотизма. В такой ситуации вопрос об окончании войны ими даже не поднимался, чего, собственно, их противники, твердо решившие дожать наглых азиатов, и добивались.

– Ну что, живой?

В ответ на вопрос раздалось только нечленораздельное «М-м-м…» и бульканье – Курт Борман с трудом дотянулся до ведра с холодной, только из колодца, водой и теперь вливал его в себя, кружку за кружкой. Да, погуляли…

Петров, в отличие от товарища, чувствовал себя относительно неплохо. То ли опыта больше, то ли закусывал лучше. Но голова все равно была тяжелая, и сушняк свежеиспеченного подполковника тоже одолевал. Впрочем, пригодилось мастерство стратегического планирования – Бормана он разбудил только после того, как напился сам. Ну, и еще постоял, окунув голову в бочку с водой. Та, правда, была уже малость застоявшаяся, тепловатая, и вообще, в ней кто-то поселился и шустро плавал, но лучше так, чем никак, и стягивающие голову Петрова сразу после пробуждения стальные обручи если и не исчезли совсем, то вроде бы хоть давили не так сильно.

Курт наконец справился с непослушным телом и сидел теперь, разглядывая окружающее пространство мутными глазами. Сфокусировать взгляд на чем-то конкретном ему упорно не удавалось. Однако тут вошла хозяйка, высокая, крепкая женщина лет сорока, хмыкнула что-то и выставила на стол здоровенную стеклянную банку с мутной жидкостью.

Реакция у немца оказалась на высоте. Прежде чем его русский товарищ успел среагировать, он загреб едва слушающимися руками посудину и тут же к ней присосался. По лицу Бормана растекалось неземное блаженство человека, познавшего прелесть настоящего огуречного рассола.

Когда они спускались с высокого крыльца, оба выглядели почти нормальными. Разве что лицо у Петрова было чуть краснее, а у Бормана чуть бледнее обычного. И до штаба, а по совместительству резиденции комдива, добрались быстро и без происшествий. Командир дивизии полковник Иванов, высокий, крепко сбитый здоровяк, как раз сидел за столом и с аппетитом кушал, что бог послал. А послал бог столько, что кто другой, не обладающий столь впечатляющими кондициями, мог и лопнуть. Ну да ничего страшного. Во-первых, серьезно потрепанная в боях дивизия была отведена в тыл, на переформирование, а во-вторых, снабжение у них в этот раз оказалось исключительно хорошим. То ли что-то сдохло, то ли в Москве интендантов стали пачками расстреливать, но с питанием армия проблем не имела.

– О! Орлы! – полковник, не вставая, махнул им рукой. – Давайте, заходите, присаживайтесь. Обедать будете?

Офицеры дружно замотали головами, от чего обоих слегка замутило. Иванов понимающе хмыкнул и не стал настаивать. Как-никак, сам вчера принимал участие в торжестве. Петров невольно скосил глаза и лишний раз убедился, что ничего ему не приснилось и орден Ленина все так же оттягивает ткань на груди. Его, в принципе, вчера и обмывали. Ну и новые погоны, естественно.

Вот так, спонтанная, в общем-то, операция по вытаскиванию из окружения летного генерала благодаря толике мозгов и огромной порции везения обернулась выводом из окружения своих частей и разгромом довольно крупного соединения японцев. Насколько крупного, Петров даже и не понял, потому что пленного у них тут же забрали орлы из штаба фронта. Судя по всему, важная птица – присланный за ним аж целый майор НКВД прямо ухал от восторга. Ну и, косвенно, это подтверждалось еще и тем, что на их участке фронта наступило почти полное затишье – видимо, японцам просто нечем было атаковать.

По-хорошему, их лихой рейд тянул на Красную Звезду, это изрядно послуживший и повоевавший майор знал точно. Однако наверху посчитали иначе. Петров оглянуться не успел, как был награжден орденом Ленина, а сверху ему упали еще и новые погоны. Борман с удивлением узнал, что ему полагалось Красное Знамя. Правда, в звании не повысили – немецкая канцелярщина очень могуча и нетороплива. То есть, несмотря на запрос из Москвы и клятвенное обещание родного командования, раньше чем через пару месяцев вопрос не решится. Но и через два месяца – тоже неплохо. Впрочем, и остальных участников, и офицеров, и солдат, наградами не обошли. А потом отправили в тыл, поскольку дивизия потеряла убитыми и ранеными больше половины личного состава и три четверти танков. Здесь, на новом месте, и состоялось вчера награждение, и какой-то генерал со столичным лоском, но притом вполне искренним восхищением на лице, долго тряс молодому подполковнику руку. Ну что же, приятно, и это надо было отметить. Вот и отмечали половину ночи.

– Ладно, вижу, вам пока не до меня, – усмехнулся Иванов. Он, по слухам, был из семьи какого-то дореволюционного еще профессора, но идти по стопам отца не захотел. Вместо того чтобы самозабвенно грызть гранит науки и впоследствии поразить ничем не заслуживший такого обращения мир парой сомнительных (а может, и вполне реальных) открытий, романтически настроенный молодой человек пошел в военное училище, которое, благодаря хорошему начальному образованию, окончил в числе лучших. Потом служил под началом Буденного, Уберовича, о чем, правда, не любил вспоминать, успел погеройствовать при Хасане, проявил себя в Американскую кампанию… В общем, вполне себе вызывающий уважение путь боевого офицера. Вот только речь его до сих пор некоторым казалась тяжеловатой из-за привычных с детства интеллигентных оборотов. – Поэтому давайте так, обормоты. Приводите себя в порядок, и через три часа жду здесь же, но бодрыми, веселыми и готовыми к свершениям. Буду ставить вам новую задачу.

Ну, три часа – срок, конечно, небольшой, но молодые и крепкие мужчины справились, нанеся при этом жуткий ущерб хозяйским запасам рассола. Во всяком случае, когда они вновь заходили в штаб, то впечатления упырей из европейских сказок уже не производили. Скорее уж, истинных офицеров – досиня выбритых, слегка пьяных, и готовых обсудить любую тему, от Баха до Фейербаха.

– Ну, что, явились, организмы? – добродушно ухмыльнулся Иванов. Остальные собравшиеся тоже скорчили гримасы разной степени вежливости. Впрочем, большинство выглядело не лучше – пили-то вместе. Это у полковника комплекция такая, что бочку можно влить, большинство же подобным, увы, похвастаться не могло.

Впрочем, дело оказалось простым. На словах, во всяком случае. Их дивизию переводили в категорию штурмовых, усиливая ради такого дела танковым полком. А кого ставить во главе такого полка? Ну, разумеется, героя дня, только что продемонстрировавшего, как он может в безвыходной (ну ладно, ладно, просто тяжелой, но в «Правде» газетчики выразились именно так) ситуации с минимальными потерями обеспечить эффектную победу. В общем, карьера во всей своей красе, сопровождаемая взглядами сослуживцев – одобрительными, завистливыми (таких, к счастью, наблюдалось немного) и откровенно сочувствующими. Последних оказалось большинство, и было от чего.

Полка, как такового, еще не было. Имелось твердое обещание Черняховского, а этот генерал слово держит. Но… что он обещал? Людей и технику? Неизвестно, какую технику, и непонятно, каких людей, скорее всего, новичков, которых только-только обучили, но в бою еще не обкатывали. И на формирование полка отводилось две недели – безумно мало времени…

Однако приказы не обсуждают, их исполняют, поэтому следующие две недели для Петрова закономерно превратились в вялотекущий ад. Хорошо еще, Иванов, понимая ситуацию, разрешил Петрову не формировать часть с нуля, а развернуть его батальон до штатов полка. Это серьезно облегчило задачу, плюс ко всему, техника и люди пошли буквально с первого дня. Неплохая техника, кстати, новенькая, только с заводов. Но все равно, полк – это не только люди и техника. Это свой штаб, своя служба разведки, интенданты, технические службы и еще тысяча и одна мелочь. Проще перечислить, чего там нет. А ведь остается еще куча бумажной работы. Хорошо еще, Петров догадался перевалить ее на Бормана – тот, во-первых, как и большинство немцев был в таких вещах грамотен и аккуратен, а во-вторых, с тевтонской непреклонностью построил штабных, заставив их пахать, как проклятых. Помощь от него вышла колоссальная, да и остальные, вроде командиров рот, оказавшихся вдруг комбатами, тоже не сопли жевали, но все равно, спать у Петрова получалось часа по три в сутки, и то, если повезет. А уж о боевой слаженности нового подразделения и говорить не приходилось. Ее придется отрабатывать под огнем вражеских орудий и платить кровью за ошибки.

Впрочем, на проверку все оказалось не столь уж страшно. Их не трогали еще дней десять, и все это время Петров гонял своих подчиненных в хвост и в гриву. Обкатывали новую технику, пристреливали орудия, учились взаимодействовать друг с другом. Зампотех на говно исходил и потерял сон – если Т-44 были машинами весьма надежными, с конструкцией, отработанной в основе своей еще на прошедших прошлую войну и годы службы Т-34, то ИСы… У-у, ИС-3 машина, конечно, грозная, вот только в серию он пошел только-только и, при всех своих достоинствах, обладал серьезным недостатком. Проще говоря, танк был достаточно «сырой», и проблемы вылезали с заслуживающей лучшего применения регулярностью. К тому же качество сборки на многих советских заводах тоже не блистало… Хорошо еще, опыт эксплуатации этих танков имелся, но все равно механики ходили так, словно руки у них оттянуло до земли.

Но всему хорошему рано или поздно приходит конец. И вот – гремя огнем, сметая блеском стали… Ревя дизелями, танки рванулись вперед, а справа и слева от них пошли в атаку соседние дивизии. Первое большое наступление Советской армии в этой войне началось.

Как выяснилось уже намного позже, сама идея такого наступления была ошибочной. В японской армии тоже служили не дураки, которые прекрасно поняли, что раз уж собственная попытка наступать захлебнулась, то рано или поздно пойдет обратная волна, остановить которую будет чрезвычайно сложно. Особенно когда местность в основном равнинная, удобная для использования танков. А значит, у советских войск, в которые новая техника поступала непрерывным потоком, будет серьезное преимущество, тогда как японцам восполнить потери было попросту нечем. Слишком велики оказались потери именно в технике, и, хотя часть подбитых машин удалось восстановить, это все равно выглядело каплей в море. Обычно после того, как в танк попадал стодвадцатидвухмиллиметровый снаряд, восстанавливать было уже нечего. Так что танковые сражения сейчас стали для японской армии строго противопоказаны.

Можно было, конечно, упереться рогом и стоять насмерть, это вполне соответствовало кодексу бусидо. Вот только на этот раз в японском штабе возобладали иные настроения. Чем может кончиться слепое преклонение героическим наставлениям давным-давно сгинувших предков, стало ясно уже во время провала наступления, когда потери никак не перекрывались достигнутыми успехами. И потому действия японского командования приобрели на удивление осмысленный характер.

Вместо того чтобы устраивать сражение, японцы… отступили. Впереди остались только сформированные из китайцев колониальные части, многочисленные, но малостойкие, а потому в бою особой ценностью не обладающие. А чтобы подбодрить их и внушить необходимость стоять до конца, позади разместились мобильные японские заградотряды, до предела насыщенные пулеметами. Перспектива угодить под их огонь в случае попытки несанкционированного отступления здорово поднимала боевой дух кому угодно, и китайцы исключением не являлись.

Основные же войска отвели назад, за спешно выстроенную линию обороны. Здесь японские военные инженеры совершили небольшое, но крайне необходимое сейчас чудо. Верно оценив ситуацию, японцы пришли к выводу, что наступление у советских войск сможет развиваться на сравнительно узком участке фронта – в иных местах рельеф местности не давал Черняховскому и спешно прибывшему на этот участок фронта Рокоссовскому в полной мере использовать свое главное преимущество – танки. И выход из этого участка, узкое «бутылочное горлышко», через которое советским танкистам предстояло выйти на оперативный простор, они заткнули мощными укреплениями. Их наступление еще продолжалось, а они уже строили – понимали, чем дело кончится. Когда же линия фронта стабилизировалась, работы были продолжены с утроенной энергией. Согнали живую силу, благо китайцев под рукой, как всегда, хватало, и выстроили полноценный укрепрайон, с тяжелой артиллерией и мощными дотами. В эти доты наступающие советские части, достаточно легко разметав китайских вояк, и врезались. Уперлись лбом и забуксовали.

Как это ни удивительно, кое-что советская армия толком делать не умела. Она была неплохо подготовлена, отлично мотивирована и прекрасно оснащена. Опыт боевых действий, и наступательных, и оборонительных, тоже имелся серьезный. Вот только прогрызать глубоко эшелонированную, современную линию обороны советским солдатам практически не приходилось. В Американскую кампанию таких и не встречалось, там война имела в основном маневренный характер. Правда, не прошло и десяти лет с тех пор, как они взламывали линию Маннергейма, но там имелась своя специфика. Главное же, здесь и сейчас никто не рассчитывал наткнуться на такое, и прислать специалистов попросту не сочли нужным. Результат вышел соответствующий.

Таких потерь, как в день первого штурма Полосы Накамуры, советские танковые части не несли даже в самые жаркие дни встречных боев с японскими механизированными частями. Пространство перед дотами было натурально заставлено разбитой и сгоревшей техникой. Танки подрывались на густо и бессистемно выставленных минах, их расстреливали в упор из дотов, добавляла свою лепту и тяжелая артиллерия японцев, вполне профессионально работающая с закрытых позиций. Группировка, с таким трудом переброшенная через всю страну и насыщенная техникой, на глазах теряла боеспособность.

Разумеется, атакующие не остались в долгу. Там, где доты, хорошо, кстати, замаскированные, удавалось обнаружить, их расстреливали артиллерией. Прорвавшиеся сквозь минные поля танки в упор разбивали их из своих орудий и заливали жидким пламенем из огнеметов. Пехота забрасывала их гранатами, а врываясь в траншеи, устраивала там жуткую резню. Русская школа штыкового боя некогда заслуженно считалась лучшей в мире, и советские солдаты продемонстрировали, что не растеряли наследия предков. Однако все это, и мастерство танкистов, и храбрость пехоты, оказалось напрасным. С огромными потерями удалось прорвать только первую линию укреплений, для штурма второй сил уже не было.

Однако на этом сюрпризы японцев не закончились. Как оказалось, они смогли, держа все в строжайшем секрете, перебросить около двухсот танков, соскребя их, наверное, где только можно. Двести «Шерманов» вроде бы и не слишком много, но дорога ложка к обеду. И когда советские войска завязли в вязкой, будто из пластилина, обороне японцев, им во фланг был нанесен мощный удар, отрезавший штурмующие части от тыловых подразделений.

От разгрома советские части спасло лишь то, что японцы сами во многом были дилетантами. Крупномасштабных операций по окружению и разгрому противника они проводить толком не умели – просто не на ком было тренироваться. Не считать же за таковых китайцев? Их-то японцы били много раз и по-всякому, но те в ситуациях, подобных сложившейся здесь и сейчас, просто разбегались, бросая оружие и технику, либо, что случалось куда реже, мелкими группами старались просочиться через японские порядки до того, как окружение из оперативного станет сплошным. Подспудно генералы Страны восходящего солнца полагали, что нечто подобное произойдет и с советскими войсками. В их психологии было намертво закреплено, что в безвыходной ситуации только японцы будут сражаться до конца, для остальных же плен и позор – единственный возможный путь. События последних месяцев могли бы избавить самураев от подобных заблуждений. Кое-кого и избавило, особенно тех, кто дрался на передовой, но далеко не всех. И такое самомнение оказалось весьма чревато.

Оказавшись в окружении, советские части уперлись рогом. Хорошим таким, крепким рогом – техники у них, хотя и было теперь недостаточно для продолжения наступления, вполне хватало для организации прочной обороны. Тем более, авиация смогла наконец подавить большую часть японских крупнокалиберных батарей, так подгадивших в начале сражения. И если для окружения японских войск, в первую очередь предельно насыщенной орудиями и пулеметами пехоты, еще хватило, то для развития успеха – нет.

Правда, у командования японцев оставался еще и план «Б», предусматривавший развитие наступления в направлении, откуда наносили удар русские. Там, по всем подсчетам, не оставалось серьезных войск – так, тыловые части и жиденькие резервы. Так оно, в общем-то, и получилось. Рокоссовский, будучи уверен в своем превосходстве, как азартный игрок бросил на карту все, оставив лишь немногочисленные резервы, находящиеся сейчас на марше. Словно исполинская коса, японские танки рванулись вперед, а следом шла пехота, как потом подсчитали, около шестидесяти тысяч человек. Более чем достаточно…

Говорят, что нашла коса на камень… Этим камнем стала дивизия НКВД, идущая во втором эшелоне. Задачами ее, вообще-то, были предотвращение диверсий, борьба с вражеской разведкой, конвойные функции, словом, что угодно, но не противостояние вражеской бронетехнике. Однако, когда пришла нужда, солдаты в старомодной форме показали, что не зря едят хлеб и ни мужеством, ни подготовкой не уступят тем, кто полег во время штурма японских укреплений. Вооруженные только стрелковым оружием, они сумели не только замедлить продвижение японцев, но и местами обратить их в бегство. Наступление противника остановилось… ненадолго. Но ценой гибели трех четвертей личного состава дивизия дала время развернуться в боевые порядки второму эшелону. Японские танки встретили успевшие окопаться противотанковые батареи и подвижные механизированные группы, в воздух поднялись остатки авиации. Наступление самураев захлебнулось, не успев толком начаться, и советские войска встречным ударом пробились к своей окруженной группировке. Получившийся в результате коридор оказался не слишком широким, но позволил наладить снабжение топливом, продовольствием и боеприпасами, эвакуацию раненых и доставку подкреплений. На такой минорной ноте фронт вновь стабилизировался, на этот раз надолго.

Слабым утешением для Рокоссовского стал тот факт, что удар, нанесенный со стороны Владивостока, который осуществил его старый соперник Жуков, также закончился полной неудачей. Георгий Константинович, полководец талантливый и решительный, считался экспертом по японцам – просто потому, что он их уже бил и получалось у него куда как неплохо. Однако на этот раз военное счастье продемонстрировало изменчивость, и расклады вышли совсем иными.

Армия, с которой пришлось столкнуться Жукову, отличалась от той, которую он бил раньше, как небо от земли. В тридцатые годы японские войска представляли собой не самую лучшую картину. Отлично подготовленные солдаты – и отвратительный командный состав при поддержке не первой свежести техники. Против нее Жуков оперировал элитными подразделениями Красной армии, что и обеспечило ему успех. Закостеневшие в уставах двадцатилетней давности и не сталкивавшиеся с равным противником лет тридцать, японские командиры не смогли оказать достойного сопротивления восходящей звезде советских вооруженных сил. Вот только сейчас все было иначе.

Армия, противостоящая Жукову, была крепкой, с хорошо подогнанными частями машиной. Не совершенной, разумеется, но имеющей серьезный опыт войны с американцами, которые кто угодно, но не слабаки и не трусы. В той же войне вырос новый комсостав до дивизионного уровня включительно, а техническое оснащение совершило вперед даже не шаг – скачок. В общем, это была хорошо обученная, опытная, прекрасно оснащенная современная армия.

У Жукова же дела обстояли далеко не так хорошо, как в прошлый раз. Войска-то у него имелись, и вполне приличные, оснащенные как минимум не хуже японских, но вот с личным составом вышла проблема. Традиционно Дальний Восток считался местом если и не спокойным, то, во всяком случае, удаленным от жизненно важных точек страны. Неудивительно, что комплектование войск производилось по остаточному принципу, и в результате солдат с боевым опытом в распоряжении Жукова оказалось совершенно недостаточно. Учитывая же, что формально численность его войск выглядела внушительно, а японцы особой активности не проявляли, то и подкрепления к нему шли ни шатко, ни валко. И в результате начинать наступление в этот раз ему пришлось в совсем не лучших условиях.

Первый удар у Георгия Константиновича, правда, получился что надо. Японцев теснили достаточно уверенно, однако потом, как и Рокоссовский, уперлись в глубоко эшелонированную оборону и завязли. Правда, Жуков честно полагал, что уж ему-то флангового удара опасаться не стоит. Как оказалось, он был прав, но не учел, что в одном месте у японцев перевес тотальный. В результате высадка морского десанта в тылу оказалась для него громом среди ясного неба. Пришлось срочно снимать с фронта части для обороны Владивостока. Город отстояли, но вот позиции крылатых ракет, к счастью, уже отстрелявшиеся по Японии и потому пустые, враг успел уничтожить. После недели тяжелых встречных боев обе стороны утратили боевой задор, потеряли большую часть техники и понесли тяжелые потери в людях. Сражение медленно сколлапсировало до уровня боев местного значения, и наступило относительное спокойствие. И всем стало ясно, что для победы на суше начинать придется с нуля, и желательно не раньше, чем флот противника выйдет из игры или хотя бы ослабит свою активность. Но моряки почему-то не торопились…

Как и любой уважающий себя адмирал (ну, он на это, во всяком случае, надеялся), Лютьенс имел в кармане не один план, а несколько. Так сказать, на все случаи жизни. Откровенно говоря, хотя идея блокады Японии и ее медленного истощения нравилась ему более всего, он понимал также и всю ее утопичность. Точнее, реализовать-то ее можно, сил хватает, но вот времени она потребует очень уж много. Самураи – народ упорный, могут сопротивляться и год, и пять. Если бы все зависело от Лютьенса, он бы потерпел, проиграл бы во времени, но выиграл в безопасности. В отличие от кабинетных деятелей, старый адмирал слишком хорошо знал, как это больно, когда в тебя попадает осколок, как звенит разорванная снарядом корабельная броня и с каким ревом врывается вода в пробоину. Однако деваться было некуда – торопыги на суше решили, что могут все, поперли вперед – и нарвались. Теперь оставалось лишь одно – срочно перерубать японские коммуникации, а для этого требовалось нейтрализовать или японский флот, или… саму Японию.

Ну что же, этот вариант просчитывался им уже не раз. И, кстати, вольно или невольно прошла даже кое-какая подготовка к нему. Смешно было полагать, что японцам неизвестно, где находится его флот. Наверняка засекли, еще когда Лютьенс заходил в Аргентину, а в Австралии у узкоглазых шпионов и вовсе хоть задницей ешь. Срисовали и типы кораблей, и их количество, просто не могли этого не сделать. И не зря, ой, не зря он выпросил у Кузнецова несколько старых советских эсминцев. Да и итальянские, тоже старые, в его флоте имелись. В нынешних условиях боевая ценность «новиков» сомнительна (хотя это еще как сказать), но зато, мелькнув перед глазами возможных наблюдателей, они позволили им сделать вывод – советские корабли тоже здесь. А значит, основную угрозу Ямомото будет видеть именно с юга. Что же, пора в бой. Не в первый раз – и, бог даст, не в последний.

Выход германо-французского флота в море, как и предполагал Лютьенс, не остался незамеченным для японцев. И отреагировал японский адмирал моментально. Не мог он не отреагировать – после того, как ракеты превратили в руины японские города, полководцам и флотоводцам Страны восходящего солнца требовалось спасать уже не жизнь даже, а честь. Для японцев это было важнее. Наиболее логичным выглядел удар по Владивостоку, но все сухопутные силы в том районе оказались намертво связаны, а удар с моря… Рассчитывая использовать Владивосток в качестве ловушки для объединенного флота, Ямомото перехитрил сам себя. Теперь, когда ясно стало, что Лютьенс выбрал иной маршрут, ценность Владивостока как базы резко упала. Зато оборонительную, в первую очередь авиационную группировку русские успели нарастить капитально. Теперь попытка атаки Владивостока выглядела рискованной и притом стратегически малоэффективной.

Действия Ямомото были логичны до предела. Сохранить силы и нанести встречный удар по движущемуся с юга объединенному флоту противника. На одно, генеральное, сражение сил и ресурсов вполне хватало. Если бы удалось разбить вражеский флот, ситуация разом стала бы патовой, и тогда вполне можно было бы думать если не о победе, то хотя бы о почетном мире. Вот только японский адмирал не смог понять, что за самолеты на сумасшедшей скорости пронеслись не так давно прямо над выходом из гавани Курэ. Вроде бы не бомбили, хотя и могли бы – поднятые по тревоге истребители не смогли даже приблизиться к неизвестным машинам.

Однако если самолеты пролетели мимо, это еще не значило, что они безобидны. Просто их было мало. В Германии успели построить всего восемь таких машин. Штучное производство, дорогие и пока еще не очень надежные, реактивные бомбардировщики «Блиц» не несли даже оборонительного вооружения – их скорость позволяла не опасаться истребителей противника. Сейчас их обкатывали в боевых условиях, нанося точечные удары по инфраструктуре Японии. Получалось неплохо, хотя бомбовая нагрузка «Арадо-234» и оставляла желать лучшего. Впрочем, на этот раз бомб они не несли.

Лучше бы, кстати, они просто отбомбились – то, что можно было к ним подвесить, вряд ли причинило бы серьезный вред бронированным монстрам, которые у Японии строить получалось все лучше и лучше. Эта же восьмерка, пролетев над японским портом, все же сбросила кое-что. Не бомбы, а морские мины. Чудо тевтонской военной мысли, с наведением магнитным и акустическим, способные пропустить над собой несколько кораблей, а потом рвануть под невезучим – тем, чей номер совпадал с настройками взрывателя. И японцы вляпались.

Когда из-под кормы тяжелого крейсера «Кинугаса» поднялся фонтан воды, для японцев это оказалось шоком. Здешние воды они считали своими и только своими, вдобавок, их каждый день тралили на случай возможных сюрпризов. Однако факт, как говорится, налицо. Крейсер оседал на корму и медленно разворачивался поперек фарватера. Утопить его одной миной, конечно, не получилось, но убирая корабль с начисто оторванными винтами и дырой в днище с пути и проводя дополнительное траление, ничего, кстати, не давшее, провозились до вечера. Выход был отложен на сутки, а на следующий день базирующееся на Курэ соединение потеряло еще два эсминца. И все же японские корабли вырвались из превратившейся в смертельную ловушку базы и до конца войны ее не использовали, хотя подрывы пытающихся войти или покинуть Курэ транспортов продолжались еще долго.

Эффект от потерь (минимальных, чего уж там) оказался не столько материальным, сколько психологическим. Теперь во всех японских портах выход кораблей в море сопровождался беспрецедентными мерами безопасности, что исправно сжирало драгоценный для самураев ресурс – время. Снижение мобильности японского флота обернулось задержкой его общего выхода в море почти на неделю. А Лютьенс эти дни даром не терял.

Объединенный германо-французский флот накатывался с юга, подобно асфальтовому катку. Ядро флота, состоящее из линкоров и авианосцев, двигалось достаточно успешно, зато легкие силы, крейсера и эсминцы, развернулись вокруг подобно крыльям и устроили японцам настоящую резню. Транспортные корабли захватывали, оказавших же сопротивление безжалостно топили. Впрочем, таковых оказалось немного – в отличие от военных, гражданские капитаны вовсе не считали себя обязанными бездумно следовать кодексу бусидо. В конце концов, их задача перевозить грузы, а не с пятком винтовок сражаться против восьмидюймовых орудий крейсеров.

Правда, некоторые, особо ушлые или считающие себя такими, пытались спрятаться в портах, благо некрупных баз на этих островах японцы понастроили массу. В этом случае они все равно тонули, только ближе к берегу – крейсера и эсминцы легко разносили практически не прикрытые базы японцев, и в том не было ничего удивительного.

Нельзя быть сильным везде, это чистой воды математика. Японский флот по численности легких сил как минимум не уступал эскадре Лютьенса, но им приходилось обеспечивать прикрытие огромных акваторий. В результате имеющиеся у Японии корабли оказались распылены. Гонять туземцев силами одного-двух эсминцев еще можно, противостоять ударному флоту – уже никак. При встрече с немецким флотом японским кораблям приходилось либо бежать, либо умирать. Первое, несмотря на хорошие ходовые качества японских кораблей, оказалось не так просто. Немецкие офицеры дисциплинированно выполняли приказ Лютьенса, немедленно вызывая поддержку авиации, а уж сбивать противнику ход летчики неплохо научились еще в прошлую войну. К чести японцев, дрались они каждый раз до конца, но это был всего лишь способ уйти в вечность.

Так же обстояло дело и с береговыми батареями – их попросту не было. Имелись аэродромы. Многочисленные, но не слишком полезные. На каждом базировалось по пять-семь самолетов, против эскадры, имеющей воздушное прикрытие, это – ничто. И в результате в попытках объять необъятное японцы истратили значительную часть ресурсов впустую, ровным счетом ничего не добившись.

Уничтожая все, что плавает и летает, германский флот продолжал надвигаться на Японию, даже не пытаясь отвоевывать у противника занятые ими острова. Колесников логично рассудил, что это будет пустой тратой времени и сил. Шкурку за шкуркой вскрывая островные гарнизоны, он не добился бы ничего, кроме роста собственных потерь. Особенно учитывая, что контроль японцев над островами выглядел, скорее, номинальным – гарнизоны маленькие, ни к чему, кроме долговременного сидения на этих самых островах не приспособленные, зато вполне способные, ведя партизанскую войну, нанести атакующим серьезные потери. Естественно, этого Колесникову допустить не хотелось.

Вместо пустой возни Лютьенс просто отрезал базы и друг от друга, и от метрополии. Когда все, что плавает и летает, сожжено или потоплено, устраивать переброску сил придется разве что на плотах. Бамбуковых, хе-хе… В такой ситуации есть гарнизоны на островах или нет, уже ничего не значило. А уничтожить их можно и позже, когда будет время. Поэтому десантные операции провели всего два раза: и чтобы потренировать своих вояк, и потому, что конкретно эти острова Лютьенсу были стратегически необходимы. Результаты операции подтвердили, что потери будут совершенно излишними, но в данном случае с ними пришлось смириться.

Правда, и японцы смогли преподнести Лютьенсу сюрприз. Не то чтобы чрезмерный, но все же. Моряки Страны восходящего солнца всегда уделяли большое внимание торпедному оружию. В результате здесь они ушли далеко впереди планеты всей, их торпеды были самыми дальнобойными и мощными в мире. И атаки подводных лодок с неожиданной для немецких моряков дистанции стоили объединенному флоту двух крейсеров, не потопленных, но качественно выведенных из строя и отбуксированных на ближайшую австралийскую базу. Оставалось лишь скрипнуть зубами и сделать выводы, хотя (и все это прекрасно понимали) от хороших подводников гарантированной защиты не существует. Однако теперь флот шел, ощетинившись гидрофонами, в воздухе непрерывно висели патрульные гидросамолеты, а японские подводные лодки были далеко не самыми передовыми в мире, с посредственными характеристиками и чрезмерно шумными. И через их хиленькую завесу флот проломился, будто носорог сквозь кусты, практически не оцарапавшись.

Тем временем, оправившись от не такого уж и тяжелого шока, флот Ямомото все же начал движение им навстречу. В распоряжении японского адмирала имелись немалые силы. Только линкоров двенадцать штук, причем три из них – типа «Ямато». «Синано»[19], «Мусаси» – и собственно «Ямато» всерьез считались японцами мощнейшими в мире. Учитывая непревзойденный калибр орудий этих гигантов, в чем-то военные теоретики островитян были даже и правы, хотя система бронирования «все или ничего» выглядела решением спорным, да и распределение брони в цитадели казалось уже не особенно рационально. Тем не менее, в лобовом бою один на один драться с ними выглядело безумием.

К счастью, остальные линкоры Японии были кораблями, скажем так, несколько устаревшими. Наследием Первой мировой войны и послевоенных лет. Конечно, все они прошли модернизацию, да еще и не по одному разу, что заметно повысило их боевые возможности, но в целом, как ни модернизируй корабль, он все равно окажется слабее только что построенного.

Однако основной своей ударной силой Ямомото считал авианосцы, и опыт атаки на Пёрл-Харбор убеждал его в правильности выбранного подхода. Авианосцев в японском флоте было аж два десятка, правда, половина легкие и эскортные. Было бы даже больше, но один из них, «Синье», недавно отправила на дно советская подводная лодка. И все равно, сила это была более чем значительная. А ведь помимо линкоров и авианосцев имелись еще крейсера, эсминцы и разнообразные вспомогательные корабли.

У Лютьенса сейчас имелись девять линкоров и четыре линейных крейсера. Впрочем, тут уж дело сводилось больше к пропаганде – часть японских линкоров тоже начинала как линейные крейсера и переклассифицированы были позднее, уже после модернизаций. Вряд ли тот же «Конго», которому только-только заделали пробоину от торпеды, был сильнее «Шарнхорста». Куда хуже дело обстояло с авианосцами – всего десять, причем заметно уступающих японским. Впрочем, это частично компенсировалось ролью, которую Лютьенс отводил им в бою. Прикрытие от воздушных атак, любой ценой! Сейчас на авианосцах попросту не было бомбардировщиков и торпедоносцев, их место заняли истребители, и, как полагал немецкий адмирал, при поддержке ПВО своих кораблей справиться с этой задачей летчикам было вполне по силам.

Ну и был у него, откровенно говоря, заготовлен еще один сюрприз для японцев. Те два острова, которые он все же захватил, привлекли внимание адмирала своим расположением. На них спешно возвели аэродромы, вырубив участки леса и уложив сборные взлетно-посадочные полосы. Составленные из металлических, стыкуемых между собой плит, они собирались в кратчайшие сроки. Одновременно собирали быстровозводимые щитовые дома для персонала и летчиков, возводили склады. И уж последними из трюмов транспортных кораблей на острова перекочевали самолеты, которые, опять же, начали со всей возможной быстротой собирать. Были здесь и вполне обычные истребители, и бомбардировщики, но имелись и совершенно новые творения герра Мессершмитта. И они должны были хорошенько попортить нервы японцам, заодно пройдя испытания в боевых условиях. И кто-кто, а Колесников не сомневался, что будущее именно за ними.

Пока в теплых водах тропических морей намечалась битва титанов, угроза надвигалась на Страну восходящего солнца оттуда, откуда не ждали – с северо-востока. Именно там, в туманных водах близ побережья Канады, бесплотными тенями скользили корабли адмирала Белли и Черного Князя. Первоначально общее руководство операцией должен был осуществлять лично Кузнецов, но командующий Советским флотом не вовремя свалился с воспалением легких. Сырой климат Балтики был ему совершенно противопоказан.

Нельзя сказать, что Белли особо горевал по этому поводу – он уже привык чувствовать себя главным и за все ответственным, с итальянцами сработался отлично, и потому отнюдь не против был повести свой флот в бой. В конце концов, он всю жизнь готовился к этому сам и натаскивал других. Теперь предстояло в очередной раз доказать, что он, потомственный моряк, умеет не только учить, и Владимир Александрович готов был к этому. Сейчас он ждал только сигнала – и дождался! Громадные винты вспенили воду за кормой, и шесть линкоров, два линейных крейсера и восемь авианосцев, сопровождаемые кораблями эскорта и целой эскадрой армейских транспортов, двинулись вперед.

Однако прежде, чем вся эта мощь докатилась до Японии, на островную империю обрушились еще два удара. Первый нанесла германская авиация. Генерал-полковник Курт Шнайдер, командующий авиацией Рейха в Канаде, собрал более тысячи самолетов, которые и начали осуществлять практически непрерывные налеты, методично разнося вдребезги города и инфраструктуру Японии. Самым большим препятствием для самолетов являлась даже не японская авиация, которая оказалась не слишком приспособлена для отражения массированных бомбовых ударов, наносимых, вдобавок, с большой высоты, а запредельные расстояния. Самолеты пришлось срочно модернизировать, устанавливая на них дополнительные топливные баки, и перебазировать на аэродромы под Владивостоком, с охотой предоставленные Советским Союзом. В результате ночами в Японии спать стало крайне затруднительно – именно в темное время суток и осуществлялись бомбардировки.

Одновременно началась десантная операция советских войск на Курильские острова, аннексированные Японией сорок лет назад. Понимая их значение и сознавая при этом, насколько уязвимы территории, расположенные буквально в нескольких километрах от советского берега, японцы выстроили на островах мощные укрепления и расположили внушительные гарнизоны. Правда, пока что вся их активность сводилась к регулярным перестрелкам батарей острова Шумшу с береговыми батареями русских, не слишком яростным и малорезультативным.

Для японцев оказалось шоком, когда советский москитный флот, ночью подойдя к берегу, высадил десант прямо на песчаный пляж. Утром же стало ясно, что советские моряки не только захватили плацдарм, но и стремительно его расширяют. Все попытки сбросить их в море провалились – во-первых, морская пехота превосходила японцев и выучкой, и физической подготовкой, и вооружением. А во-вторых, в воздухе непрерывно висели русские самолеты, осуществляя прикрытие своих частей, а заодно валя на взлете тех японских пилотов, что пытались взлететь. Когда же японцы попытались использовать танки, выяснилось, что крупнокалиберные пулеметы, которыми десант был снабжен в изобилии, дырявят легкую японскую технику мало не насквозь. К концу вторых суток, когда под контроль наступавших перешла часть береговых батарей и на горизонте замаячили войсковые транспорты, уже без опаски направляющиеся к месту высадки, командующий японским гарнизоном принял решение сдаться. И лишь неделю спустя он узнал, что, имея под рукой свыше двадцати тысяч человек, проиграл десанту, втрое уступающему по численности. У генерала случилась истерика…

Захватив один остров, советские войска двинулись дальше, благо опыт уже имелся. А тем временем на Сахалин, в северной части которого упорно держались остатки советского гарнизона, были высажены одновременно два морских и воздушный десанты. Это оказалось для японцев полнейшей неожиданностью, и, пока их командование пыталось решить, что же делать, бои начались уже на всем острове. Укрепления, построенные еще до войны и разделяющие северную и южную, аннексированную японцами, части острова, оказались в такой ситуации малоэффективны. Развернутые на север, они просто не были приспособлены для отражения атак с тыла. И мощный японский флот, ушедший на юг, оказать поддержку своим обороняющимся частям уже попросту не мог.

А пока гремели залпы орудий и десантники в сопровождении спецэффектов из установленных на катерах «катюш» ломали японскую оборону, в водах к западу от Страны восходящего солнца творилось совсем иное действо. Не столь грохочущее и далеко не настолько впечатляющее, но по результатам не менее страшное.

Десятки подводных лодок, загодя вышедших на позиции, дождавшись дня «Ч» принялись топить все, что плавает. Одновременно из Владивостока (он, вообще-то, считался заблокированным, но избиваемым японским частям стало как-то резко не до того) и Сингапура на охоту вышли крейсера и эсминцы – перехватывать то, что каким-то чудом проскочило мимо подводников. Началось избиение японского грузового флота, и по долговременной эффективности оно превзошло самые лихие десанты.

Японские генералы, более привыкшие оперировать полками и дивизиями, не сразу поняли, что произошло. А когда поняли, не сразу сообразили, какими последствиями им это грозит. Хотя уж последствия-то были разрушительнее некуда, просто у закостеневшей в собственном величии воинской касты не хватало опыта, чтобы разом охватить всю картину. Весьма и весьма печальную картину.

Япония всю жизнь была крайне бедна. Вулканические острова, на которых она расположилась, крайне скудны ресурсами. Все высокомерие японцев, вся их гордость происходили именно от этого. Гордость нищих, тщательно скрывающих от соседей заплаты на драной одежде и ковыряющихся зубочистками во рту, неделями не пробующему пищи.

Они, в принципе, и с соседями начали задираться из-за того, что прекрасно понимали – если не сделать хоть чего-нибудь, их съедят. Просто так, походя, чтобы под ногами не путались. Но особыми успехами воинственные самураи похвастаться не могли. Жившие на северных островах айны уверенно отбивали их поползновения вплоть до появления у японцев огнестрельного оружия. Попытки захватить Корею тоже особыми успехами не увенчались. Родственный японцам народ (некоторые ученые вполне серьезно заявляли, что японцы и корейцы вообще части одного народа) сопротивлялся островитянам упорно, нанося им чувствительные поражения на море, благо вблизи извилистых берегов корейский гребной флот обладал преимуществом и в маневренности, и в защите. Догадавшись обшивать свои кобуксоны[20] металлическими листами, корейские адмиралы без опаски гоняли целые эскадры японских парусников. И японцам пришлось отступить, закрывшись от внешнего мира в последней попытке отстоять свое государство.

Однако в середине девятнадцатого века их из этой самоизоляции буквально вытряхнули. Американская эскадра оказалась весьма убедительна, и японцы поняли: если им не удастся стать сильными, причем немедленно, на их стране можно будет ставить крест. Набрав кредитов, где только можно, они построили современный по тем временам флот, с нуля создали полноценную армию и, воспользовавшись тем, что соседи пребывали в не лучшем положении, еще раз попробовали захватить столь необходимые им ресурсы. Попробовали – и неожиданно для всех преуспели. Сразу две империи, каждая из которых теоретически способна была раздавить Японию, словно таракана, находились в затяжном вялотекущем кризисе, и это позволило выиграть войну сначала у Китая, а потом у России. С этого и начался короткий, но стремительный взлет островной империи.

Сейчас Япония устроилась очень неплохо. С континента в метрополию шло сырье, на худой конец, полуфабрикаты вроде чугуна. С островов на континент, где орудовали японские вояки, шла продукция заводов, в первую очередь, амуниция, вооружение и техника, ну и солдаты, разумеется. И вот по этой дороге, загруженной настолько, насколько позволял тоннаж японского флота, и ударили советские, немецкие, итальянские подводники. И если совсем перерубить трос, соединяющий острова с континентом, им не удалось, то сузить его до размеров ежедневно истончающейся веревочки – запросто. И, судя по тенденции, недалек был тот день, когда веревка превратится в ниточку, а там и вовсе порвется.

Эффект получился, конечно, не мгновенный, но все же более чем внушительный. Япония моментально лишилась доступа к большей части заводов по производству синтетического топлива, расположенных на континенте. Шахты, рудники, производство продовольствия – все это находилось на континенте. Разумеется, на заводах имелся какой-то запас сырья, но хватить его должно было совсем не надолго.

С другой стороны, продукция японских заводов начала скапливаться на складах – ее просто не на чем было сейчас отправлять. Практически иссякли поставки боеприпасов и подкреплений на континент. Первый вопрос был еще как-то решаем – в конце концов, японцам достались в свое время огромные британские склады. Частично это позволяло японскому командованию перекрыть потребности армии, хотя неизбежная пересортица и создавала кучу проблем. Но вот с людьми дело обстояло куда хуже – их было попросту неоткуда взять. Мало того, что вместе с потопленными субмаринами транспортами на дно ушли минимум две японские дивизии, так еще и те войска, что остались, не менее трех миллионов человек, оказались заперты на островах. Не китайцами же дыру затыкать, в самом-то деле – их японцы откровенно презирали, чаще всего вполне заслуженно. Учитывая же, что к советским войскам непрерывным потоком шли подкрепления, ситуация становилась и вовсе поганой.

К тому же активизировались британцы, остатки которых все еще партизанили в джунглях. Им было обещано, что в Индии тем, кто будет сражаться с японцами, выделят земли и позволят основать суверенное государство. Итальянцам или немцам англичане вряд ли поверили бы, но гарантии подтвердили и русские. Эти же полуазиаты, в отличие от более «цивилизованных» народов, слово предпочитали держать. Иногда это выходило боком, обещали убить – убьют. Но зато и обещав помочь – помогут. И потому остатки британских колониальных частей, получив новое оружие, а главное, средства связи, принялись бодро вспоминать японцам все понесенные унижения, и даже чуть больше.

Откровенно говоря, не так уж и велика была их помощь, просто в силу малочисленности. И сами британцы очень удивились бы, узнав, что предложение им было сделано с подачи их главного врага, адмирала Лютьенса. Однако получилось именно так.

Колесников, если быть честным, британцев не любил. Не любил их чопорность, высокомерие, а также страсть к интригам. Однако он не мог не отдать должное и таким качествам островитян, как храбрость, энергичность, готовность умереть ради своей страны. Грешно разбрасываться таким генетическим материалом. И потому, долго и тщательно обдумав ситуацию, он вынес свое предложение на рассмотрение остальных заинтересованных сторон. И после долгих споров решение о выделении резервации для британцев было все же принято. Со временем они ассимилируются, никуда не денутся, а разбрасываться ресурсами и впрямь не стоило. И сейчас британцы сражались уже не только за старые обиды, но и за свое будущее. Надо сказать, получалось у них вполне хорошо…

В отличие от генералитета, этих сухопутных крыс, адмирал Ямомото понял все и сразу. И что сделали русские, и чем это грозит Японии. Однако действия его не изменились ни на миллиметр. Генеральное сражение, без вариантов. Единственный шанс остановить накатывающийся с запада каток великих держав. Возможно, он поступил бы иначе, будь ему известно о том, что где-то бултыхаются советский и итальянский флоты, однако разведка докладывала, что русские и итальянские корабли замечены в составе движущегося навстречу флота. Хитрость Лютьенса сработала, Ямомото был убежден, что ему будет противостоять все, что смогли наскрести враги. Оставалась, правда, еще эскадра в Сингапуре, но ее для активных действий в океане было явно недостаточно, а значит, и заняться этой неприятностью можно позже.

Хотя – сейчас Ямомото это понимал – японские корабли в прошлый раз, сразу после атак подводных лодок, отвернули от Сингапура напрасно. Да, конечно, он дал однозначный приказ не рисковать, но… Рискнуть все же стоило. Однако, что сделано – то сделано, требовалось не сожалеть об упущенных возможностях, а решать поставленные задачи. И потому его флот продолжал идти на юг, навстречу врагу. Уж кем-кем, а трусами самураи не были…

Несмотря на то, что объединенные флоты Лютьенса, Сталина, Муссолини и Жансуля теоретически в полтора раза превосходили японский в линейных кораблях, Ямомото отнюдь не считал дело безнадежным, и основания рассчитывать на успех у него имелись. Во-первых, даже старые японские корабли после модернизации оказались вполне жизнеспособными и эффективными, что и показали не так давно в боях с американцами. Демонстрируя завидную живучесть, а главное, великолепную подготовку экипажей, эти корабли на равных сражались с американскими линкорами, куда более современными и, теоретически, превосходящими своих японских визави по всем параметрам. Однако за всю войну, в которой стычек разного уровня хватало, американцам удалось потопить лишь «Нагато», тогда как японцам, не считая Пёрл-Харбора, удалось до конца войны угробить аж троих врагов. Более того, в открытом бою тот же «Конго» обратил в бегство новейший американский линкор и смог отбиться против двоих[21], когда к американцам пришла помощь.

Сейчас же в распоряжении Ямомото имелись, вдобавок, три линкора типа «Ямато», не успевшие к прошлой войне. Мощная защита, великолепное вооружение… Эти корабли были настолько секретными, что их истинные возможности не знал никто. Предполагалось, что они станут сюрпризом для тех, кто сойдется с «Ямато» в бою[22]. И вся японская разведка, наверное, подпрыгнула бы до потолка, узнай, что примерные характеристики их Лютьенс знал еще до ввода этих гигантов в строй.

Откровенно говоря, в памяти Колесникова, этим периодом в прошлой жизни не слишком интересовавшимся, осталось лишь то, что калибр орудий и толщина брони японцев превосходила даже так и не построенные ни тогда, ни сейчас перспективные германские линкоры. Но и этого было достаточно, чтобы составить представление о возможностях противника и отнестись к ним крайне серьезно. Так что новых японских линкоров он не то чтобы боялся, но опасался уж точно.

Однако основной своей силой Ямомото считал отнюдь не линкоры. Будучи не первым, но уж точно одним из первых теоретиков и практиков морского дела, он понял, что роль плавучих крепостей изменилась. Из кораблей завоевания[23] и удержания[24] господства на море эти гиганты превратились или в мониторы-переростки, чьей задачей являлась поддержка десантов, или, что куда важнее, в корабли сопровождения. Сейчас линкоры из самостоятельных кораблей, пригодных для решения самых разных задач, стали, в первую очередь, силой, придающей устойчивость авианесущим соединениям. И в этом плане имеющийся у Ямомото флот, оказавшийся чрезвычайно сбалансированным, действительно мог сразиться с кем угодно.

Вот чего не знал японский командующий, так это того факта, что Лютьенс, которого все считали апологетом линейных кораблей и классических сражений, разделяет его мнение о роли авиации целиком и полностью. Разделяет – но не может полноценно реализовать перспективную концепцию.

Да-да, именно так. Все упиралось, как всегда, в деньги. Несмотря на жесткую вертикаль власти и полноценную военную диктатуру, Германия оставалась социально ориентированным государством. И затраты на военные действия не перекрывались даже богатыми трофеями и мощнейшим промышленным развитием, ставшим возможным благодаря грамотно выбранному союзнику. Резервы, конечно, имелись, но бюджет каждый год трещал по швам.

Это у СССР вывезенные из Америки заводы и специалисты позволили осуществить качественный скачок. Более того, призыв в армию значительного количества рабочих, как ни странно, оказал благотворное влияние на советскую промышленность. Встали под ружье те, кто в свое время пришел на заводы, дай бог, умея кое-как читать. На этих же заводах их потом и обучали, без отрыва от производства, и неудивительно, что процент брака оставался стабильно высоким[25]. В результате, на их место пришла молодежь, имеющая как минимум семилетнее образование, да, кроме того, легко обучаемая, и производство после некоторой паузы закономерно получило серьезный толчок. Равно, кстати, как и от появления на заводах большого количества женщин, которые на монотонных, но требующих аккуратности работах оказались эффективнее мужчин.

Германии же пришлось сложнее. Нет, конечно, репарации спасали, но о строительстве новых тяжелых кораблей, как ни прискорбно, пришлось забыть. Суметь бы поддерживать в нормальном состоянии уже имеющиеся. Так что о новых тяжелых авианосцах оставалось лишь мечтать, и вот теперь, в качестве расплаты, крутиться как уж на сковородке в поисках альтернативных вариантов. А с другой стороны, в умении находить выход из цейтнота тоже заключается талант флотоводца, и Лютьенс выход нашел. Как всегда, комплексный.

На его взгляд, японский флот имел два слабых места, одно тактическое, а второе – стратегически-организационное. С первым все было довольно просто. Ямомото выбрал вполне конкретную тактику боя, основанную на массированном использовании авианосных кораблей и обеспечении превосходства в воздухе. Но сломай его планы – и результат, даже при формальном равенстве сил, окажется в пользу тех, кто изначально затачивал свой флот на артиллерийский бой. Именно поэтому корабли Лютьенса шли неторопливо – сражение не должно было выйти за пределы действий самолетов, базирующихся на захваченных у японцев островах.

С организационной проблемой дела обстояли и проще, и сложнее одновременно. Напрягая все силы, из-за чего немалая часть населения страны жила на грани нищеты, Япония смогла построить первоклассный флот. В этом плане они оказались эффективнее индивидуалистов-европейцев, как пчелиный рой эффективнее жука-одиночки. Жизнь отдельной особи – ничто, ей можно бестрепетно пожертвовать ради роя или, в данном случае, страны. Но даже наплевательское отношение к собственным гражданам давало эффект лишь до определенного предела. Как ни выжимай соки из народа, больше, чем у них есть, никто дать не сможет. А ведь флот – это не только корабли, но еще и могучая инфраструктура, включающая в себя, в том числе, и базы. И вот с ними-то у японцев обнаружилась серьезная проблема.

Баз японцы понастроили много. Даже слишком много. Но так получилось, что вложенные в них средства оказались, по большому счету, бездарным распылением ресурсов. Куча маленьких бухточек с причалами на пару-тройку катеров, максимум на эсминец… Все это флот Лютьенса только что смел, не заметив. А вот серьезных, крупных баз, с ремонтными доками, складами боеприпасов, а главное, запасами топлива, способными прокормить прожорливые желудки-котлы целого флота, у Ямомото практически не было. Что-то он тащил за собой в танкерах, но не так много. Даже без учета потери масштабных поставок топлива с континента это означало лишь одно – у кораблей Ямомото этот поход вполне мог оказаться дорогой в один конец. Надо было лишь принять меры для реализации такого сценария – тогда даже проигрыш сражения становился тактический неудачей при стратегическом выигрыше. И Колесников ни минуты не колебался в своих дальнейших планах. Хотя, конечно, проигрывать он тоже не собирался. Будь его воля – все же подождал бы, потерпел, но… Но в данной конкретной ситуации генеральное сражение, неважно с каким результатом, казалось выгоднее затяжной войны.

Двигатели Fw 400 монотонно гудели. Самолет шел ровно, словно по невидимой туго натянутой ниточке, и достаточно было поглядеть в иллюминатор, чтобы даже без помощи бинокля увидеть остальные машины их группы. Здесь, выше облаков, видимость была миллион на миллион, так что, несмотря на режим радиомолчания потеряться никто не боялся.

«Четырехсотки» были самым дальним транспортным самолетом, производившимся в Германии. По сути, это была даже и не немецкая машина – разработанная в США, очередная версия «Дугласа» довольно активно там использовалась, а немцы просто купили лицензию. Недорого, кстати, да и попробовали бы американцы заломить цену. Не в том они были положении.

Осваивать производство перспективной машины предстояло Фокке-Вульфу, и в этом тоже не было ничего неожиданного. В конце концов, опыт развертывания производства по чужим чертежам у фирмы имелся, и неплохой. Тот же Fw 200, знаменитый «Кондор», тоже имел американский прототип. Данное обстоятельство не афишировали, равно как и родословную Fw 400, но импортное происхождение самолета совсем не мешало широко его использовать. Главным образом там, куда другие самолеты попросту не дотягивали, не хватало горючего. И сейчас самолеты занимались тем, ради чего их когда-то и создавали – тащили в своих фюзеляжах сотни десантников, которым самая пора была помолиться перед боем. Уж больно противник мог оказаться опасен.

Это был риск, жуткий риск. Летели они с билетами в один конец – после выброски десанта у самолетов оставалось топлива еще на полчаса, максимум минут на сорок. И все. Это время им предстояло кружить над местом высадки в надежде, что десантники смогут взять под контроль хотя бы один аэродром с полосой, достаточной для приема тяжелых машин. Ну, а если нет – парашюты как последний шанс. Выпрыгивать – и присоединяться к десанту, что паршиво само по себе. Во-первых, летчик – слишком дорогостоящий кадр, чтобы рисковать им в штыковой атаке, а во-вторых, и толку от него в наземном бою немного. Не готовят их к подобному. Однако других вариантов не оставалось, и пилоты надеялись только, что десант окажется на высоте и справится с задачей.

Замигала лампочка – минутная готовность. Десантники встали – как один, синхронно. Роботы из романа покойного чешского фантаста Чапека, не иначе. Но… может, это и к лучшему? Элита нации, «Мальчики Штудента», здоровяки, подпирающие головами потолок и подготовленные так, как никому и не снилось. Сравниться с ними могли разве что русские, имеющие аналогичные части, у остальных как-то не сложилось.

Новый сигнал – и они двинулись к выходу, так же спокойно и монотонно. Может, и боялись… Вот только выказать страх перед своими ни один из них попросту не мог. И один за другим они канули в ночь. И тоже надеялись, что штурманы не ошиблись и под облаками остров Оаху, тот, на котором находится бывшая главная база американского, а ныне японского флота Пёрл-Харбор, а не океан. И что синоптики тоже не ошиблись, и их не отшвырнет ветром за несколько километров, в гости к акулам, и… Десантника, пока он не приземлился, поджидают тысячи опасностей, и главное для него – успешно приземлиться. Вот тогда бояться надо уже его.

Рядовой Ганс Шульц участвовал в боевой высадке в первый раз и пятой точкой чувствовал, как она отличается от тренировок. Вроде бы то же самое – но ползет по коже отвратительный холодок, и есть понимание простого момента: чтобы выжить, придется очень постараться. Что же, его хорошо учили. Инструкторы, часть из которых сейчас шла в одном строю со своими учениками, вдалбливали знания когда словом, а когда и кулаком. Особо непонятливым помогало. Хотя, как признавали сами инструкторы, сейчас молодежь гоняли куда серьезнее. Боевые действия смещались на океан, и специфика подготовки несколько изменилась. Даже из морской пехоты инструкторов присылали. Смешно – когда-то десантники, не из лучших, шли в спешно, практически с нуля создаваемую морскую пехоту, а теперь эти выкормыши Лютьенса сами учат. И ничего не поделаешь, нюансы войны на побережье они знают куда лучше, так что даже свои инструкторы участвовали в тренировках наравне с молодняком, и это, надо признать, хорошо подстегивало. Хотя бы даже тем, что была возможность хоть в чем-то превзойти учителей, доказав, что ты не хуже их.

За этими мыслями сам прыжок оказался каким-то даже и незаметным. Обычно Шульц, прыгая, закрывал глаза, но сейчас этого не потребовалось. Миг – и вот он в свободном полете, а вокруг него невероятная красота. Под ногами облака, там, ниже, еще только-только занимается рассвет, а здесь уже заря играет невероятными переливами красок. Волшебство, ради которого стоит жить и стоит рисковать, идя в десант…

Рывок – открылся парашют. Будто крылья ангела за спиной. В данном случае – ангела смерти, цвет купола подобран так, чтобы с земли его разглядеть было как можно сложнее. А вокруг вспухают десятки и сотни таких куполов. Если уж быть совсем точным – чуть меньше двух тысяч, все, на кого хватило места в самолетах.

Поерзав немного, Шульц подумал, что стоит быть благодарным русским за эти парашюты. Еще недавно они прыгали со своими, отличающимися очень маленькими куполами. Рывок, когда они открывались, был куда жестче, каждый раз казалось, что позвоночник высыплется в трусы. Ну и скорость спуска бешеная, при посадке многие травмировались. Конечно, шансов, что не расстреляют в воздухе, больше, зато и разбиться можно запросто, а потом еще, после жесткой посадки, бежать, хромая на обе ноги, к контейнеру с оружием. Его сбрасывали отдельно, а то с такими парашютами каждый лишний килограмм чреват возможностью размазаться красным пятном на серых скалах. Сейчас же у них у всех парашюты советского образца. Спускаешься чуть медленнее, зато во всем остальном выигрываешь.

А вот и облака. Мерзкая сырая вата тумана на лице и руках, лезет в щели комбинезона, да и сама ткань начинает довольно быстро намокать. К счастью, это продолжается недолго, облачный слой только выглядит внушительно, а на самом деле довольно тонок. Несколько секунд – и вот она, цель, раскинувшаяся под ногами. Штурманы не ошиблись, и к цели их путешествия, огромному, с испещренными бухтами берегами, острову вывели идеально. А значит, теперь дело за ними, десантниками.

Посадка вышла все же довольно жесткой, хотя и терпимой. Земля ударила по толстой, ребристой подошве ботинок, и Шульц пробежал несколько метров, «гася» купол. Здесь был ветер, хоть и небольшой, и мешал он здорово. Однако десантников учили и не такому, сейчас условия высадки выглядели даже относительно комфортными.

Все, парашют лежит бесформенным комком шелка. Маскировать его нет смысла, ни Шульц, ни остальные, даже помешанные на орднунге фельдфебели, и не пытались это сделать. Придавили камнями, и только. Найдется время – заберут, нет – значит, возиться с ними будет уже некому. Взмах руки командира группы, обер-лейтенанта Лехнера, и вот они уже бегут по каменистому склону наверх, туда, где всего в четырех километрах от места высадки расположена цель их подразделения – радар, доставшийся узкоглазым от американцев в качестве трофея. И успеть туда надо раньше, чем макаки успеют проснуться.

Несмотря на неопытность, Шульц понимал: им повезло, расчет командования оказался верен. Гарнизон Пёрл-Харбора настиг тот же недуг, что рано или поздно охватывает все тыловые подразделения, находящиеся вдали от строгого взгляда высокого начальства. Японцы выглядели чуть более стойкими – но именно чуть, и все равно расслабились. Неудивительно, что дежурная смена при радиолокаторе позорно пропустила цели, тем более что ради экономии ресурса (детали-то взять, случись что, неоткуда) локатор не гоняли непрерывно, а включали время от времени. И самолеты добрались-таки до цели незамеченными, разведчики смогли точно указать, когда будет пауза в работе радара. Теперь предстояло развить первоначальный успех.

Шульц бежал вперед, привычно удерживая свой МП-40. Спину оттягивал огромный ящик с радиостанцией, на теле гирей висел жилет с многочисленными карманами, в которых уютно расположились запасные магазины и гранаты. Этот жилет, кстати, тоже пришел в десант из морской пехоты, а изобретателем, по слухам, был все тот же Лютьенс. Впрочем, про него ходило много легенд, где правда, а где вымысел, уже и не разберешь, уж это Шульц (университетское образование к чему-то да обязывало) понимал хорошо. Слухом больше, слухом меньше – какая теперь, в сущности, разница?

Груз весил немало, но Шульц был парнем крепким, ростом под метр девяносто, а ежедневные тренировки нарастили ему такие мышцы, что, как шутил отец, когда молодой десантник перед самой войной приехал навестить родных, он теперь и без танка сквозь стену пройдет. Так что пробежать несколько километров по пересеченной местности – не проблема. Главное, дыхание сберечь, остальное ерунда. Товарищи загружены не меньше, но ведь бегут и падать не собираются, а значит – вперед!

Уже почти перед конечной точкой их марш-броска, тяжело пыхтя, его догнал обер-фельдфебель Клюге. Бежал он обманчиво тяжело, казалось, сейчас свалится, но на самом деле их командир отделения, ветеран Гибралтара и еще десятка боевых выбросов, обладал выносливостью ломовой лошади и запросто мог удивить кое-кого моложе и в беге, и в рукопашной. Его тяжелая, кажущаяся квадратной фигура двигалась вперед с неудержимостью боевой машины, а автомат на шее казался игрушкой.

Кстати об автомате. Вот он-то служил предметом зависти для многих. ППШ, точнее, его немецкая реплика под девятимиллиметровый парабеллумовский патрон. Очень ценное оружие, и из-за невероятной надежности, и из-за удобства в рукопашном бою. В отличие от МП с его хлипким складным прикладом, тяжелый и неуклюжий на вид ППШ давал своему владельцу неплохую возможность одним хорошим ударом раскроить противнику череп. По слухам, куда больше ценились среди десантников старой закалки такие автоматы советского производства, изначально созданные под модернизированный русскими маузеровский патрон, обладающий выдающейся баллистикой. Увы, командование упорно держалось за свои девять миллиметров, которые, может, в упор и обладали чуть большим останавливающим действием, но на дальних дистанциях серьезно проигрывали. Хотя и командование понять можно, пересортица в боеприпасах весьма чревата.

– Шульц. Молчи, дыхание не сбивай. Я тебе говорил, но еще раз повторю, а то вы, молодые, вечно в азарт впадаете и забываете обо всем на свете. Вперед не лезь. Связь – это все. Даже если ты не сделаешь ни единого выстрела, но обеспечишь нас бесперебойной связью, ты свою задачу выполнил и висюльку на грудь заработал. Если понял, кивни. Вот так, молодец.

С этими словами Клюге умчался вперед, доводить ценные указания до кого-то еще. А через какие-то пять минут все закончилось, и десантники добрались до места назначения.

Неказистое и безликое здание, в котором располагались посты управления радаром, построили еще американцы. Японцы ничего в нем менять не стали – предельная функциональность конструкции их вполне устраивала. Конечно, бетонная коробка наверняка резала взгляд кого-нибудь из офицеров, воспитанных на традициях древних родов, однако за последние десятилетия жизнь научила японцев не обращать внимания на подобные мелочи. Главное – начинка, а она была хороша. Захваченная японцами в самом начале той войны, радарная станция Пёрл-Харбора была и оставалась одной из мощнейших на Тихом океане. И у десантников была задача ее захватить. При невозможности разрушить, конечно, но лучше захватить. Пригодится.

У входа, небрежно закинув ремень винтовки на плечо, неторопливо прохаживался часовой. Лехнер подождал несколько минут, давая своим людям перевести дух, а заодно дожидаясь общего времени начала операции. Они должны были атаковать синхронно. Вряд ли получится, к сожалению, слишком много сегодня «если», но чем не шутит черт, пока Бог спит, пьет или ходит по женщинам. Выждав, лейтенант резко кивнул, и по этому нехитрому сигналу к часовому, неосмотрительно далеко отошедшему от освещающих двор ламп, из кустов метнулись стремительные тени. Одна из них мгновенно оказалась за спиной японца. Короткое, многократно отработанное движение ножом – и часовой оседает, заливая щедро брызжущей кровью траву и дорогу…

Штурм прошел быстро и как-то удивительно спокойно. Несколько десантников, не слишком-то и торопясь, бесшумно вошли в казармы. В руках у них были МП-40 со стволами, изуродованными тяжелыми и несуразными глушителями. Жутко неудобная в открытом бою штука, однако сейчас они пришлись к месту. Хлопки, похожие на сухой кашель… Не так уж и тихо, надо сказать, но зато со звуком выстрела совершенно не ассоциируются.

Все стихло. Значит, в казармах живых уже не осталось. А вот группа, проникшая в центр управления, возвращается, обойдясь без стрельбы, зато тащит за собой четверых – дежурную смену. Все верно, это не деревенские дуболомы, чья задача никого без приказа не пущщать, это – технический персонал, и он нужен, чтобы поскорее освоить заморскую аппаратуру. Правда, один для использования в качестве инструктора непригоден – даже в свете зарождающегося утра видно, что челюсть его смещена вбок, огромный, налитый синим желвак на скуле и круги под глазами едва не до щек. Еле переставляет ноги, его больше волокут, чем позволяют идти самому. На этом фоне многочисленные ссадины – так, мелочь, не стоящая внимания.

Ганс присмотрелся – ну, да, так и есть. Судя по петлицам – офицер, лейтенант, или как там это у них называется. Видать, попытался сопротивляться, за что и получил. А немецкому десантнику, что на две головы выше противника и куда лучше обучен, сопротивления оказать не сумел. Вот только и немец удар не рассчитал, так что сломанная челюсть, сотрясение мозга, ну и кое-что по мелочи. Зря не пристрелили, наверное.

– Связь! – Лехнер подошел так тихо, что Шульц его не услышал. Зато гаркнул с чувством, заставив радиста подпрыгнуть на месте. Однако мимолетный испуг на действиях Ганса не сказался совершенно. Две минуты спустя радиостанция уже прогревалась, вяло моргая лампами. Еще три минуты, и лейтенант уже вовсю общался с другими командирами групп. Результатов он скрывать не стал, да и оказались они вполне ожидаемыми.

Из шести групп, высадившихся сегодня на остров, полного успеха добились три. Их, захватившая объект без шума и пыли, а также одна из трех групп, атаковавших аэродромы. Там десантникам удалось без шума снять охрану и захватить неповрежденными взлетную полосу, склады и практически все позиции зенитных орудий. Вялое сопротивление началось только в конце штурма, но длилось недолго и погоды не делало. Почти все защитники аэродрома погибли, даже не успев проснуться, и теперь на аэродром уже садились «Фокке-Вульфы». Поспешно, многие уже на последних каплях бензина, но пока что потерь среди них не наблюдалось. Даже те, которые были выполнены в варианте дальних бомбардировщиков и заваливали минами фарватер на выходе из порта, ухитрились дотянуть, хотя, судя по тявканью японских зениток и шлейфу дыма позади одного из самолетов, их операция оказалась отнюдь не легкой прогулкой.

Два других аэродрома захватить с ходу не удалось. К одному из них десантники, высаженные слишком далеко, банально не успели, и к моменту их прибытия уже была поднята тревога. Завязался бой, который пока что и не думал прекращаться. Со вторым вышло даже обиднее. Там нашелся какой-то доблестно не спящий часовой, заметивший чужаков и открывший огонь. Японские солдаты выбирались из казарм полуодетые, но с оружием, и тут же вступали в бой. А подготовлены они оказались на удивление неплохо. В результате оба аэродрома были разрушены: расположившиеся на одном из них самолеты и склады горели и, судя по тому, что всполохи огня были видны даже отсюда, а грохот взрывов и вовсе звучал не хуже оркестра, японцам их в ближайшее время уж точно не восстановить, на другом ограничились разрушением взлетно-посадочной полосы, без которой авиация все равно воевать не сможет.

Пятая же группа сработала вполне успешно, захватив и выведя из строя две береговые батареи. Впрочем, ничего удивительного – самая многочисленная, да и народ там, как на подбор – ветераны Американской, а некоторые и Британской кампании. Для них это семечки. Так что оставалось лишь посочувствовать японцам, оказавшимся на пути этих костоломов. Смахнули – и не заметили. И сейчас наступало время Ганса. В ночь, к неизвестному адресату, ушел сигнал, чтобы буквально через три минуты вернуться ответом – держаться. И немцы принялись спешно устраивать линии обороны – к чему готовиться, было пока неясно, а потому рассчитывали на худшее.

А вот с шестой группой сохранялись неясности. Эта группа была особой и состояла не из штурмовиков вроде Шульца, а из диверсантов. «Бранденбург 800», наследство покойного Канариса, ныне дивизия специального назначения. Их с собой взяли немного, но задача у диверсантов оказалась весьма серьезной – уничтожить все линии связи, не дать японским частям нормально общаться между собой в пределах острова, а заодно затруднить попытки сообщить о своем бедственном положении центральному командованию. Задача, особенно учитывая радиостанции кораблей, сложнейшая. Бранденбургцы, конечно, будут из кожи вон выворачиваться, чтобы доказать свою эффективность – Абвер после откровенного предательства Канариса все еще не может до конца оправиться, и ко многим его действиям внимание остается самое пристальное. Так что, сколь бы ни была сложна задача, решить ее диверсанты постараются любой ценой. И как они с этим справились, могло показать только время, утекающее сейчас, как песок между пальцами.

Первый удар по позициям группы, в которую входил Шульц, противник нанес через какие-то два часа. Естественно, не слишком подготовленный – японцы, похоже, сообразили, что кто-то безобразничает у них в тылу, но кто, какими силами и с какими целями – вопрос интересный. Так что, видимо, командование японцев попросту собрало все, что было под рукой, и бросило в бой. Во всяком случае, среди атакующих, судя по форме, были и солдаты, и моряки, и летчики. Имелась и пара легких танков, по сравнению с немецкими смотревшихся несерьезно. А вот артиллерии, кошмара любой пехоты, не наблюдалось вовсе. Ни полевой, ни минометов – никакой. Логично, в общем-то – разрушение собственной радиолокационной станции в планы японцев не входило.

Однако и без того драться оказалось неожиданно сложно. Японские солдаты мелковаты на вид и физически слабее обычного европейца, не говоря уже о десантниках. Недокормлены в детстве, и это сказывается. Однако – и об этом предупреждали на инструктаже – японские солдаты храбры, отменно подготовлены и отменно мотивированы. Словом, противники опасные. Плюс их оказалось впятеро больше, чем обороняющихся, и если бы они не были вынуждены наступать снизу вверх по склону, неизвестно еще, чем бы все закончилось.

К счастью, о тактике боя та сборная солянка, что пошла на приступ немецких окопов, имела весьма поверхностное представление. Для начала танки оторвались от пехотинцев и закономерно нарвались на фланговый огонь двух крупнокалиберных спарок. Захваченные у японцев спаренные зенитные пулеметы Тип 93 имели калибр тринадцать и две десятых миллиметра. Пули весили более пятидесяти граммов каждая и на ста метрах легко пробивали двадцать пять миллиметров стали, то есть намного больше, чем бортовая броня японских танков. Конечно, и сами пулеметы были тяжеловаты, а их станки и вовсе напоминали творение некоего помешанного на модернизме инженера. Установить такую дуру на позиции, да еще и качественно замаскировать, оказалось задачей нетривиальной. Однако до боя, собравшись толпой, десантники справились с этим без проблем, и в результате атакующие танки живо начали напоминать только что вышедшие с конвейера новенькие дуршлаги.

Покончив с танками, крупнокалиберные монстры хлестнули и по пехоте, в чем им активно посодействовали обычные станковые пулеметы. Тоже трофейные, Тип 92. Свои пока старались не применять – патронов к ним имелось ограниченное количество. Впрочем, трофеи были богатейшие, жаловаться не приходилось. И нет ничего удивительного в том, что японской пехоте такая горячая встреча не понравилась.

Тем не менее, под ливнем пуль, который захлестнул и рассеял бы арабов с неграми сразу, европейских и американских солдат за минуту-две, а немецких и советских – в зависимости от наличия командования, японцы повернуть не пожелали. С криком «Банзай!», напоминающим сейчас звериный вой, они прошли все-таки через смертельно опасный огневой мешок и вломились в немецкие окопы. Началась рукопашная, и кто победит, моментально оказалось большим и непредсказуемым вопросом. Во всяком случае, жарко стало всем и сразу.

Шульц успел расстрелять два магазина по атакующим, еще один – когда японцы уже ворвались в их окопы. А потом на него выскочил крепкий и высокий, самому Гансу по плечо, самурай, размахивающий средневекового вида мечом. Все, что успел Ганс, это закрыться автоматом и даже в такой ситуации удивиться – клинок разрубил изделие германских оружейников почти пополам[26]. Вот это самое «почти» и спасло десантнику жизнь. Пока японец выдергивал свое оружие, пока вновь замахивался, прошло три секунды – время, за которое радист успел шагнуть вперед и с чувством врезать японцу в ухо.

Будь ты воином в двадцатом поколении и семь раз самураем, но если тебя «приласкает» в ухо человек, обученный драться, выше тебя на голову и на добрых сорок килограммов тяжелее, последствия окажутся печальными. К примеру, можно получить нокаут, и это будет наименьшим из зол. В принципе, это сейчас и произошло. Сабля полетела в одну сторону, а ее не успевший даже пискнуть хозяин – в другую. Сам же Шульц, отбросив искалеченный автомат, подхватил лежащую возле трупа какого-то японского солдата винтовку и с восторгом врубился в прущую ему навстречу толпу японцев.

Оружие показалось легковатым и слишком длинным, неудобным для боя в окопах. Но зато рост очень здорово помогал сворачивать противникам челюсти прикладом или рубить штыком – длинным, почти полуметровым, формой и размерами напоминающим саблю. И сразу же вспомнились уроки пожилого инструктора из России, когда-то служившего еще в царской армии[27]. Эта фельдфебельская морда вколачивала курсантам навыки штыкового боя жестко, если не сказать жестоко, и Ганс тогда думал, что зря. А теперь вот пригодились, и, хотя десантник не помнил всех моментов боя, он готов был поклясться, что как минимум несколько раз суровая русская школа спасла ему жизнь.

А потом вдруг все резко кончилось и перед глазами оказались только спины убегающих японцев. Как бы ни кичились самураи презрением к смерти и готовностью положить свои жизни во имя императора, если их с чувством бить по мордам, они разбегались не хуже других. Так что оставалось лишь зарываться глубже в землю, держать связь с остальными группами (позиции удержали все) и ждать непонятно чего.

Клюге подошел к нему почти сразу после боя, когда Шульц, устало откинувшись на стенку окопа, рассматривал трофейную саблю. Японец, тщательно связанный, лежал рядом, скрипел зубами, но ругаться не пытался. Всего-то и потребовалось, что разок врезать ему по морде тяжелым ботинком. Урок оказался усвоен ценой каких-то двух зубов, японцы – народ понятливый.

– Ну что, молодой, как тебе наши будни? – оберфельдфебель с размаху плюхнулся рядом. – Да не вставай, мы не в Германии. И вообще, ты уже не новичок, а десантник, в бою не струсил.

Ганс кивнул. Вскакивать он, честно говоря, и не собирался, но рефлексы оказались сильнее разума и усталости, так что приподнять задницу успел, но тут же сел обратно. Вместо ответа он молча протянул Клюге трофейное оружие и автомат. Оберфельдфебель посмотрел и уважительно присвистнул:

– Да уж, серьезного зверя ты заломал, – огляделся и одобрительно хмыкнул. – И не одного. Ладно, оружие есть?

Все так же молча Ганс показал автомат, подобранный возле тела одного из товарищей, откинулся на стенку траншеи и прикрыл глаза. Говорить не хотелось, адреналин схлынул, и его место заполнила жуткая усталость. Клюге, очевидно, понял его состояние.

– Ладно, отдыхай. Пленного я забираю, пусть лейтенант его допросит. Вряд ли он что-то знает, конечно, но мало ли. А трофей свой береги. Когда тебе ничего не будет нужно, кроме грелки под зад, покажешь его внукам, и, когда они глаза закатят от восхищения, скажешь: «Ну вот, я пожил».

Расхохотавшись собственной немудреной шутке, обер-фельдфебель схватил пленного за шиворот и легко, словно тот весил не больше перышка, потащил его за собой. Ганс посмотрел ему вслед и снова привалился к сухой, каменистой земле. Сейчас ему больше всего хотелось одного – спать…

До вечера они отразили еще две атаки, слабые и неподготовленные. По сравнению с первой, даже и не атаки вовсе, а так, непонятно что. Очевидно, весь боевой задор у противника тогда и закончился. Японцы исправно лезли метров до трехсот, потом начинали работать пулеметы, и они так же исправно откатывались. То же творилось и у остальных групп. Создавалось впечатление, что противник крутит их в руках, как того ежика – и держать больно, и выкинуть не получается. А потом все изменилось, внезапно и резко.

Вначале на горизонте появились дымы. С высоты, на которой расположились десантники, это было отлично видно. Тучи полностью рассеялись, и даже жиденький дым современных силовых установок можно было разглядеть издали. Шульц попытался их пересчитать, но довольно быстро сбился. Одно можно было сказать точно – кораблей не то чтобы армада, но много, и они направляются к острову.

– Вот ведь, – со злостью выругался сидящий по соседству ефрейтор Клаус. – Япошки к своим на помощь идут, сейчас нам будет жарко.

Ганс посмотрел на него и пожал плечами, не вступая в разговор. Клаус, человек вроде бы опытный, тем не менее, склонен был паниковать и нудить по поводу и без. Смешно, в бою этот обманчиво худощавый солдат с огромным мясистым носом и приплюснутыми ушами, вопившими о том, что происхождения он совсем не арийского, был ничуть не хуже других. Вот только перед этим он успевал вынести мозг окружающим своим нытьем, что здесь, что в казарме. Впрочем, товарищи давно привыкли и не обращали на зануду ефрейтора внимания.

Между тем корабли приближались. Шульц принялся аккуратно настраивать фокус бинокля. Теоретически тот ему был не положен, но сегодня он взял очень удачный прибор в качестве трофея. Американский, между прочим. Не Цейс, конечно, но… честно говоря, разницы он не заметил, так что в нем больше говорила гордость за немецких мастеров. И сейчас бинокль позволил ему уверенно видеть силуэты неизвестных кораблей. Жалко только, для уверенного опознания все равно было далековато.

– Наши! – это он крикнул минут через пять, одновременно с Лехнером и еще кем-то, чей голос Шульц не узнал. Но главное, он и впрямь узнал корабли – натаскивали их, хоть и не слишком серьезно. И сейчас он четко видел: головным идет «Шарнхорст», который после всех переделок и модернизаций получил совершенно уникальный силуэт. Вторым в строю шел его неизменный спутник, «Гнейзенау». Позади них держались два авианосца. Ну и замыкали строй два корабля явно французской постройки – уж больно характерное расположение башен они имели[28].

Идентифицировать остальные корабли Ганс не смог – часть из них были, похоже, транспортными, часть – крейсерами и эсминцами. И того, и другого в немецком флоте благодаря трофеям прошлой войны было предостаточно. Да и неважно это было уже, главное – свои!

Будто в доказательство, со стороны Жемчужной бухты[29] раздался мощный взрыв. Ганс быстро перевел туда бинокль и успел разглядеть скрывающийся под волнами острый нос японского эсминца, разорванного практически пополам. Бомбардировщики ночью не промахнулись, и высыпанные ими мины исправно перегородили фарватер. Сейчас любой корабль, готовый рискнуть и выйти в море, навстречу накатывающемуся валу крупповской стали, должен был продираться через это месиво. Шансы… Шансов практически не было, что и подтвердил минуту спустя еще один японский корабль, на сей раз крейсер, получивший солидную пробоину в носовой части и севший на грунт. Все, даже те невеликие силы, что были сейчас на базе, оказались надежно закупорены в бухте.

Еще час спустя Ганс оказался в числе тех, кто встречал десант. Морская пехота шла красиво – корабли подходили прямо к берегу. Судя по всему, выбор батарей, которые должна была нейтрализовать крылатая пехота, осуществлялся весьма тщательно. И сейчас там высаживались две полнокровные дивизии, не только с легким вооружением, но и со вполне полноценной бронетехникой. Русской, кстати – тяжелые ИСы и самоходки с шестидюймовыми орудиями, важно переваливаясь, уверенно двигались в сторону японской базы. То, что морпехи предпочли их творчеству сумрачного тевтонского гения, немного коробило Ганса, но умом он понимал правильность такого решения. Немецкие танки вооружены, в лучшем случае, переделанными из зениток орудиями калибром восемьдесят восемь миллиметров и для борьбы с находящимися в бухте кораблями и для взламывания укреплений приспособлены мало. Советские же и корабли при необходимости с закрытых позиций расстреляют, и сам город снесут. Похоже, флотские решили устроиться здесь всерьез и на долго.

А потом появился ОН. Сам Лютьенс, который, вообще-то, должен был со всем флотом бултыхаться где-то в другом районе. Вот только, как оказалось, планы командующих от мнения радистов не зависят. И вот он здесь. Человек, которым Ганс, подобно большинству немцев, восхищался. И которого, в отличие от того же большинства, не любил.

А за что его любить? За то, что девушку увел? Ну да, Ганс, конечно, не рассчитывал на что-то по-настоящему серьезное, родители русскую невесту не приняли бы, но ведь и без свадьбы есть варианты. А тут… Он, помнится, вокруг этой красавицы (и вправду красавицы, кстати) вместе с половиной курса ходил-облизывался – и вдруг появляется лихой адмирал и, небрежно глядя на остальных с высоты своих погон, забирает ее. И что теперь? Она – жена одного из первых лиц Рейха, знаменитая журналистка, известная во всем мире, и владелица сразу двух газет. Муж купил, благо для него это не траты – мелочь. А он, Ганс Шульц, всего лишь рядовой десантник, которому без службы в армии даже отличный аттестат не даст сделать карьеру.

Впрочем, Лютьенсу на все это было наплевать – он просто не знал ничего о существовании Ганса Шульца, намертво отгородив семью от того, что было «до». Здесь, на острове, его интересовал совсем другой человек. И он сейчас бодро шагал навстречу, чуть увязая щегольскими сапогами в песке пляжа, как всегда подтянутый и уверенный в себе.

– Ну, здравствуй, Петер.

Полковник Вальман, командовавший этим безумным десантом, широко улыбнулся в ответ:

– Я рад приветствовать вас, герр адмирал, в наших краях.

– Спасибо, отлично поработали. Помнишь, я тебе говорил, что генеральские погоны ждут тебя на берегу Тихого океана? Держи.

В руки полковника легла пара новеньких витых погон и небольшая коробочка. Он удивленно поднял брови:

– А это что?

– Открой, – ухмыльнулся Лютьенс, с удовольствием глядя на своего протеже. Недавний лейтенант и порученец очень вырос за прошедшие годы. Сейчас он станет самым молодым генералом вермахта. Далеко пойдет, если сдуру не споткнется. Впрочем, это был один из тех людей, которым Лютьенс по-настоящему верил. И сейчас он с удовольствием наблюдал, как вытягивается от удивления лицо его протеже.

В коробочке лежал Рыцарский крест. Вальман удивленно поднял брови, но Лютьенс лишь усмехнулся:

– Бери-бери, не сомневайся. И не забудь мне список тех, кого считаешь достойным награды. Вы, ребята, большое дело сделали, даже не представляете, насколько.

Линейные крейсера и авианосцы в сопровождении восьми эсминцев ушли вечером, остальные корабли остались, чтобы обеспечить прикрытие острова от нежелательного японского внимания. С транспортов в спешном порядке выгрузили четыре десятка истребителей и всю ночь, ругаясь на немецком, французском, итальянском, русском языках, собирали их, благо целая армия механиков прибыла вместе с эскадрой. Учитывая захваченные на острове трофеи, сила получалась внушительная, способная надежно прикрыть остров с неба. Корабли в порту защищались еще сутки, но против работающих с закрытых позиций танков и самоходок оказались бессильны. Потом вокруг острова установили новые минные поля – словом, к встрече Ямомото, если он пошлет сюда эскадру, все было готово.

А японцы не пришли. Не до того им было. Остаток войны Шульц так и провел в Пёрл-Харборе, неожиданно для себя заработав железный крест. С такой наградой после войны для бравого десантника оказались открыты многие пути, но это уже совсем другая история.

Холодная вода обрушилась на спину и голову, и Петров едва удержался от того, чтобы совершенно несолидно взвизгнуть. Для подполковника, увешанного наградами, да еще и в присутствии подчиненных, это было попросту недопустимо, и лишь осознание этого позволило ему удержать зарождающийся вопль. Больше того, он даже солидно крякнул и, повернувшись к адъютанту, буркнул:

– Лей еще.

Тот, с уважением глядя на отца-командира, повторил это действо еще дважды, после чего подполковник с удовольствием растер покрывшуюся от ледяной воды мурашками кожу полотенцем. Ощущение было, словно наждачной бумагой провел, и горела она потом, будто в огне, зато и бодрость после этого образовалась неимоверная. Жить стало хорошо!

Именно в этот момент с грохотом рухнул забор и во двор влезла фыркающая дизельным выхлопом корма самоходки. Судорожно взревела двигателем – и встала. Перекрывая грохот двигателя, раздался чей-то ядреный мат, обещающий мехводу все кары небесные, причем здесь и сейчас, не отходя от машины. Похоже, не справились с управлением, подумал Петров, натягивая гимнастерку и решительно направляясь к месту происшествия. Начинался обычный день обычного комполка.

К обеду он уже сам себе напоминал загнанную лошадь, и это притом, что к должности своей успел привыкнуть, да и полк стоял сейчас отнюдь не на линии фронта, пускай и стабилизировавшейся наглухо. И только-только он успел навести наконец порядок, как примчался адъютант с круглыми, будто их хозяин получил хороший удар по затылку, глазами, и доложил, что там (неопределенный жест рукой, с равной долей вероятности могущий указывать на амбар, дорогу или вовсе безымянную сопку) ТАКОЕ!!!

Что в его хозяйстве и впрямь что-то не так, Петров понял, еще даже не успев подойти к широкому подворью, в котором, собственно, все и происходило. Достаточно было услышать громкий насмешливый голос с характерным кавказским акцентом:

– Какие же вы мужчины, если слушаетесь каждую юбку!

– А ты, мальчик, нас не учи, – голос был незнакомым, но сочным, ровным и спокойным до нереальности. – К командиру, бегом, и доложи, как сказано.

– Да я, мать твою… – и звук хорошей, звонкой плюхи.

– Ты маму не трогай, – незнакомый голос не изменился ни на октаву. – Пиписька еще не выросла, салага. И на перевале тебя я тоже не видел. Пшел!

– Да я…

Снова звук удара и обиженный вопль, на сей раз с явственными нотками боли. А секунду спустя Петров увидел и всю картину. Ну да, кто бы сомневался, рядовой Магомедов, орел из какого-то глухого аула. Пороху еще не нюхал, но уже по факту своего рождения в горах считал себя круче яиц и выше обрыва. Впрочем, здесь, в полку, он уже раза два отхватывал так, что потом ходил с лицом приятного глазу сине-желтого цвета. Это, конечно, не по уставу, но Петров не без основания считал, что кое-какие моменты солдаты решат в своем узком кругу и без вмешательства командиров. Тем более, жаловаться дикий горец не пытался, то ли из гордости, то ли понимая, что только усугубит ситуацию, и даже вроде бы сбросил обороты, однако сейчас нарыв, похоже, прорвало.

Магомедов лежал мордой в большой луже грязи и нечленораздельно булькал что-то негодующее. Похоже, такая поза ему не нравилась, однако поделать он ничего не мог. На шею ему давила нога, обутая в потертый кирзовый сапог размера «сорок шестой растоптанный», причем ровно настолько, чтобы не дать Мамедову захлебнуться, но при этом выбить из его головы всякую мысль об активном сопротивлении. Обладатель столь примечательной обувки, пехотный сержант, на удивление, среднего роста, с интересом крутил в пальцах старинный кинжал, с которым Магомедов обычно не расставался. Рядом с ним, также рассматривая интересный раритет, стояли еще пятеро. Ну и с десяток человек из его, Петрова, полка находились здесь же. Судя по тому, что защитить Магомедова никто не пытался даже из чувства бронетанковой солидарности, тот был сам виноват в случившемся. Впрочем, как раз в последнем Петров не сомневался изначально.

– Что здесь происходит?

Подчиненные Петрова вытянулись во фрунт, очевидно, почувствовав важность момента. Новички тоже, но с запозданием на полсекунды – ну да, им-то требовалось понять, кто здесь рычит. Магомедов вскочил… и Петров не смог сдержать смешок, настолько он напоминал ненавидимых им свиней. Впрочем, никто не обратил на это внимания.

Ситуация разрешилась буквально через минуту. Шестерка во главе с сержантом оказалась из только что прибывшей пехотной роты, которую прислали в полк для усиления перед наступлением. Петров о них знал, но не ожидал, что рота подтянется столь оперативно. Прибыли только что, ну и сразу же нарвались на приключения в лице не в меру общительного рядового.

А причина, по которой Магомедов, вместо того, чтобы указать только-только прибывшему пополнению дорогу к штабу, решил над ними посмеяться, а потом, словив по лицу, и за кинжал схватился, оказалась сколь банальна, столь и неожиданна. Дело в том, что третьей особой штурмовой ротой командовала женщина. Да-да, именно так.

Нет, в том, что женщины, бывает, служат в армии, ничего удивительного нет. И не только связистками, зенитчицами или регулировщицами. На перехватчиках, к примеру, летают – у женщин не всегда хватает сил и выносливости для длительных полетов, но в коротком бою они не хуже, а порой и лучше мужчин. Или вон у них в армии ремонтно-восстановительным полком командовала женщина, в звании, ни много, ни мало, полковника[30]. Однако все это было где-то в стороне, сейчас же получился совсем другой коленкор, и Петрову довелось столкнуться с живой легендой их фронта.

Наталья Кузнецова первоначально к армии отношение имела достаточно опосредственное, да и к Советскому Союзу, откровенно говоря, тоже. Родилась в Харбине, в семье полковника царской армии, который уехал туда после разгрома Белого движения. Трудно сказать, мучила ли его ностальгия, но о возвращении на родину он не помышлял. Ровно до того момента, когда началась война и японцы, одновременно с наступлением на советские позиции, устроили чистку тылов от неблагонадежных элементов, коими русские, живущие в Харбине, являлись уже в силу своей национальности.

Ну, тут уж полковник ждать не стал. Схватил в охапку дочь – жена к тому времени умерла – да и рванул через границу. Напрямую не получилось, уходить пришлось окольными путями, и в результате их задержали советские пограничники. Случилось это за полчаса до того, как застава подверглась атаке японцев, и пришлось бывшему полковнику вспоминать молодость, принимая активное участие в обороне. Не потому, что он проникся вдруг любовью к большевикам, просто очень жить хотелось.

Сам полковник Кузнецов погиб на второй день. К тому времени застава полностью лишилась командного состава, и среди полутора десятков уцелевших нашелся лишь один младший сержант. Но так уж получилось, что Наталья, совсем молодая девчонка, оказалась не обделена кое-какими талантами. То, чему мужчин учат в военных училищах, она узнала едва не с пеленок, слушая разговоры отца с его знакомыми, такими же офицерами разбитой армии. И, когда к заставе наконец пришла помощь, оказалось, что восемь оставшихся в живых бойцов наглухо оседлали единственный проход через перевал, сдаваться не собирались и, помимо того, накрошили кучу японцев. А командует всем этим безобразием девушка двадцати четырех лет от роду.

В штабе некоторое время не знали, что с ней делать. Однако очень уж просили за нее пограничники. Можно сказать, горой встали, а мнение сотрудников НКВД, к которому относилось все, связанное с границей, учитывать стоило. И в результате, убедившись, что дело свое она знает получше многих кадровых вояк, Наталье Кузнецовой присвоили звание лейтенанта, вручили медаль «За отвагу», и поставили ее командовать взводом. Не боевым, естественно, а в службе тыла. Ну а во время провального наступления, когда все перемешалось до состояния полного бардака, как-то так получилось, что оказалась она во главе роты. И спихнуть ее оттуда уже не получилось – хватка у худенькой и безобидной с виду девушки оказалась железная, да и те, с кем она начинала на той заставе, находились при своем командире неотлучно. Этакая гвардия, которая позволяла решать многие проблемы. Такие, к примеру, как здесь и сейчас.

Магомедов, как оказалось, женщин ни в грош не ставил – так уж у них в ауле было принято. Ну, и прошелся по командиру роты, за что был слегка бит. Не сообразив, что связываться с пограничником, которых, как известно, учили не только стрелять, но и врукопашную обезвреживать нарушителей, себе дороже, он схватился за оружие и тут же лишился дедовского кинжала. Позор жуткий, но возвращать трофей никто не собирался. Подоспевший командир взвода, в котором служил Магомедов, в ситуации разобрался моментально и прорычал: «Два наряда вне очереди!», что вызвало одобрительные смешки у окружающих. Магомедов от невеликого ума попытался что-то вякнуть, после чего услышал: «Три наряда!» и благоразумно заткнулся. И правильно сделал, надо сказать – комвзвода тем самым спасал его от трибунала. Нападение с оружием на старшего по званию, особенно в военное время, чревато большими неприятностями вроде расстрела, что Магомедову позже объяснили, дополнив слова еще несколькими оплеухами. Так, для лучшей усвояемости материала.

Спустя четверть часа в своем штабе Петров смог наконец познакомиться и с невольной виновницей скандала. Надо сказать, впечатление она производила… двойственное. С одной стороны, ничего особенного. Среднего роста, достаточно хрупкое телосложение. В СССР, где спорт культивировался и в моде были девушки крепкие, спортивные, она выглядела бы худой и мелковатой, это не могло скрыть даже чуть мешковато сидящее форменное обмундирование. С другой же стороны, было в ней что-то странное. То ли спокойный, властный взгляд, то ли гордая посадка головы. Словом, «из бывших», и этим все сказано.

Кстати, впоследствии оказалось, что впечатление обманчиво. Во-первых, не такая уж она была и хрупкая, во всяком случае, никто и никогда не видел, чтобы лейтенант Кузнецова жаловалась на усталость. Зато стреляла лучше всех в роте, а там подобрались отнюдь не неумехи. Во-вторых, отец Натальи, хоть и дослужился до полковника, особой древностью рода похвастаться не мог. Его предок происхождения был самого лапотного, из крепостных, и выслужил дворянство в армии, где под началом Суворова форсировал Альпы. Генералиссимус же, в отличие от многих современников, снобизмом не страдал и храбрых смекалистых солдат продвигал. Так что, дослужился храбрец аж до майора и, хотя богат особенно не был, дворянство детям своим оставил. Потомки его продолжили традицию, служа в армии, может, и не блестяще, но беспорочно. Мать же Натальи и вовсе была из уссурийских казачек. Так что единственной проблемой было то, что до недавнего времени девушка жила в центре белой эмиграции и до сих пор слабо разбиралась во многих советских реалиях, однако с этим она справлялась пока что без посторонней помощи.

Зачем их усилили еще одним пехотным подразделением, стало ясно через два дня, когда Петрова вместе с так и оставшимся при нем Борманом, получившим наконец новые погоны, вызвали к Рокоссовскому. Событие не то чтобы из ряда вон, но и не рядовое, все же не каждый день комполка вызывают к командующему фронта. Вот и пришлось бросать дела, прыгать в штабной вездеход и нестись по колдобинам, которые в России традиционно считаются дорогами, гадая, зачем они понадобились, ибо от начальства можно с равной легкостью получить и орден, и втык.

Рокоссовский, человек еще молодой, ему не было и пятидесяти, за последние месяцы осунулся и поседел. Однако глаза его по-прежнему горели, выделяясь на лице так, словно принадлежали человеку лет на десять моложе. И прибывших офицеров он встретил радушно, сразу же пригласив пообедать. Все же сказались и опыт Первой мировой войны, в которой этот полностью обрусевший поляк начинал вольноопределяющимся и пробежал по всем ступенькам солдатской службы, и гражданской, и почти трехлетнее заключение. В такой ситуации кто-то ломается, кто-то становится держимордой, но Константин Константинович оказался редким исключением, оставшись открытым и храбрым человеком. С таким можно и на пирушку, и в разведку, поэтому, несмотря на происхождение, полководца уважали. Ну и побаивались немного, конечно, куда же без этого. Впрочем, сейчас, судя по приему, их вызвали не для того, чтобы лишний раз вздрючить. Так что обед, без особых изысков, но обильный, в котором, помимо самого командующего, его начальник штаба, участвовал какой-то непонятный чин в гимнастерке без знаков различия, держащийся на диво уверенно, и незнакомый немец в погонах капитана медицинской службы, проходил почти что весело.

Что о лишнем втыке речь не идет, вскоре подтвердил и сам Рокоссовский. Едва закончился обед и было убрано со стола, он преобразился. Радушный хозяин исчез, остался жесткий и уверенный в себе генерал, без пяти минут маршал. Без улыбки посмотрев на собравшихся, он коротко, уголками губ, усмехнулся:

– Гадаете, почему я вас вызвал?

– Если честно, да, – кивнул Петров. Борман же смотрел бесстрастно и спокойно, немец – он и есть немец, и даже тесное и долгое общение с русскими коллегами не отбило у него понимание, что генералов не перебивают.

– Естественно, чтобы поручить вам особо важное задание, – тоном «могли бы и сами догадаться» ответил Рокоссовский. – Сразу поясню, почему. Вы – единственное подразделение, сумевшее хоть как-то отличиться во время предыдущего наступления и обойтись минимальными потерями.

Что было – то было. Они тогда и впрямь, то ли благодаря собственному мастерству и отменной выучке своих людей, то ли из-за слепого везения, смогли прорвать вторую линию обороны. И, хотя сил продолжить наступление не осталось, на фоне всех остальных это и впрямь выглядело успехом. Плюс низкие потери. На поле боя тогда оставили большую часть техники, причем кое-что пришлось подорвать, чтобы не досталось врагу, а вывести ее не было возможности из-за поломок и нехватки топлива. Зато вывели почти весь личный состав, потери убитыми оказались менее десяти процентов. На Петрова чуть позже кое-кто попытался катить бочку из-за потерь в танках, но Рокоссовский тогда лично цыкнул на зарвавшегося правдоруба, что и решило вопрос.

– Итак, товарищи офицеры, дело вам предстоит необычное и крайне опасное, – продолжал между тем генерал.

Когда это у нас дела были не опасные, подумал Петров, но, разумеется, промолчал. Рокоссовский, конечно, не Жуков, но все равно не стоило лишний раз испытывать его терпение. Рокоссовский же, выдержав паузу и убедившись, что никого своим заявлением не шокировал, продолжил:

– По некоторым данным, Япония разрабатывает оружие нового типа. Насколько оно может быть опасным, судить пока сложно, однако само его предполагаемое наличие вызвало крайнюю озабоченность в руководстве Рейха, и наше правительство с Германией солидарно. Именно поэтому принято решение под прикрытием следующего наступления провести операцию по нейтрализации лаборатории, разрабатывающей это оружие, для чего выделить самое боеспособное подразделение из имеющихся под рукой. Именно с этой целью, кстати, вам придана пехотная рота под командованием лейтенанта Кузнецовой. Она родилась в тех местах и неплохо их знает, специалисты из НКВД, курирующие операцию (человек без погон кивнул, очевидно, он был как раз представителем этих кураторов), считают, что это значительно повышает шансы на успех. О подробностях вам расскажет капитан Менгеле. Ему, кстати, с вами идти, так что рекомендую сразу установить деловые отношения.

Немец-врач кивнул и встал, оказавшись сухощавым, но в то же время крепким и совсем молодым, на вид куда меньше сорока лет. Из наград – только Железный крест, то есть воевал, и воевал хорошо. Такая награда у медика – штука редкая. Есть нашивка за ранение. Улыбка открытая, но взгляд при этом спокойный, оценивающий. И говорил он тоже спокойно, но вещи рассказывал страшные.

По его словам, на территории, занятой японскими войсками, уже более десяти лет действует специальное подразделение, так называемый Отряд 731, одной из задач которого является создание бактериологического оружия. Само по себе, оружие это такой уж новинкой не являлось, не слишком успешные попытки разработать его предпринимали многие, а прототипы испытывались еще столетия назад, причем довольно успешно[31]. Тем не менее, судя по отрывочным сведениям, японцы достигли на этом поприще невероятных успехов, и их разработки теоретически могли уничтожить население целых стран. Точно известно было немногое, но, по сведениям, полученным из Китая, чуму японцы испытывали уже в значительных масштабах.

Помимо этого, Отряд 731, которым командовал блестящий ученый и столь же блестящий мерзавец генерал-лейтенант Саро Исии, занимался и другими исследованиями, в частности, физиологии человека, его анатомии, способности переносить длительные воздействия низких температур и многим другим. С точной информацией дело обстояло неважно, но и того, что было известно, хватило бы для расстрельной статьи всем экспериментаторам.

Куда занесет японцев их неуемная страсть к познанию мира за чужой счет, оставалось только гадать. И, раз уж пошла такая пьянка, стоило вырвать из рук заигравшихся узкоглазых детишек гранату, пока они не взорвали себя (что, в принципе, только их проблемы), а заодно и весь мир. Вырвать, если потребуется, вместе с пальцами. В принципе, эту нехитрую задачу и ставили отдельному штурмовому танковому полку, усиленному сейчас пехотными частями и лучшим из возможных экспертов. Прорваться и всех покрошить, а саму лабораторию сжечь к чертям. Правда, записи результатов исследований и, желательно, самих исследователей лучше захватить, чтобы потом компетентные органы задали им ряд вопросов, однако даже если не получится, ничего страшного. Главное, уничтожить базу и образцы вирусов, любовно пестуемых японцами.

Разговор длился еще долго, но главное было сказано. Остальное – согласование деталей, не более того. Именно так и началась операция, вошедшая сперва в фольклор, а затем и в учебники истории, как Экспедиция доктора Менгеле. И, хотя крутить все вокруг одного-единственного имени выглядело явным преувеличением, доля правды в этом названии была.

Чувства вице-адмирала Белли можно было описать одним-единственным словом – сложные. Когда-то, еще юнцом-гардемарином, и чуть позже, мичманом, он до зубовного скрежета хотел отомстить японцам за позор Цусимы, увидеть в прицеле их корабли… Сейчас же он невооруженным глазом, даже бинокля не требовалось, видел побережье острова Хоккайдо, а с биноклем мог без проблем рассмотреть город Хакодате. Не слишком большой, но с удобной гаванью, в которой можно было с комфортом высадить десант. С артиллерийскими батареями, предназначенными для обороны от наглости с моря, разумеется, но беззащитный перед орудиями его линкоров. Город, которому он, командующий объединенной эскадрой, мог одним движением пальца подарить жизнь – или обратить в пепел.

Город молчал. Орудия были наведены на неспешно приближающиеся корабли, но не сделали пока ни единого выстрела. Японцы слишком хорошо знали, сколько будет весить ответ, и не собирались его провоцировать. К тому же их основное оружие, к которому они привыкли на этой войне, перестало существовать. Два часа назад, когда завершился последний налет на японские аэродромы, стало ясно – взлететь с них уже никто не сможет. Даже если пара-тройка самолетов каким-то чудом уцелела, взлетно-посадочные полосы, перепаханные бомбами, уже не годились для взлета и, тем более, посадки. Плюс в воздухе непрерывно висели истребители с авианосцев. Немного, но чтобы завалить тех, кто попытается взлететь, более чем достаточно.

Откровенно говоря, не всех японцев это остановило бы, но пассионарии, то есть храбрецы, готовые на любую авантюру, или уже пали в боях, или сражались далеко от родного острова. Обыватели же совершенно не жаждали оказаться мишенями для крупнокалиберных снарядов, поэтому, когда им было отправлено предложение о капитуляции, местное командование не отвергло его сразу, а рассматривало со всей серьезностью. Больше, конечно, для того, чтобы протянуть время, надеясь на… что? А хрен знает, на какую милость своих японских богов они сейчас надеялись, потому что сил, способных противостоять советско-итальянской эскадре, у них сейчас попросту не было.

– Владимир Александрович, может, стоит их поторопить?

– Думаете, стоит, Николай Павлович? – Белли удивленно приподнял брови. – Мы же не англичане.

С учетом британских, точнее, шотландских корней адмирала слова эти звучали несколько двусмысленно, но командир «Кронштадта» лишь кивнул и, подняв к глазам бинокль, принялся сосредоточенно рассматривать остров, словно пытаясь разглядеть там что-то новое. Сомнительно, конечно, однако это, похоже, было всего лишь способом немного снять напряжение. От того, как пройдет их первая операция, зависело, как пойдут дела дальше.

Ответ на вопрос, для чего тянули время и чего ждали японцы, они получили очень скоро. Вначале с одного из барражирующих над эскадрой истребителей сообщили, что видят четыре японских корабля, а потом появились и они сами. Радары оказались бесполезными – корабли шли вдоль берега, прикрываясь им, будто стеной, и на оперативный простор вырвались буквально на последних милях. И началось веселье.

Корабли были старые. Крейсер времен Первой мировой войны, тип «Тэнрю», механически определил Белли. Корабль небольшой, слабо вооруженный, даже по меркам той войны не самый лучший, а по нынешним временам эсминцы мощнее. Пожалуй, из всего, что на него повесили, угрозу представляли два трехтрубных торпедных аппарата, в этом типе вооружения японцы традиционно были сильны. Сопровождали его три дряхлых эсминца еще более затрапезного вида. Очевидно, эти дряхлые во всех смыслах корабли оставили, чтобы создать хотя бы видимость обороны японских вод. Тащить их с собой для Ямомото не было смысла – боевая ценность такого старья весьма сомнительна. Для любого из восьми линейных кораблей надвигающейся на Страну восходящего солнца эскадры все они даже не противники – мишени, и японцы сами это понимали, намереваясь продать свои жизни подороже.

Кто бы ни командовал японцами, он рассудил абсолютно правильно. Ударная эскадра, сравнимая по огневой мощи со всем японским флотом, инвалидной[32] четверке не по зубам. Стасорокамиллиметровые орудия «Тэнрю» неспособны пробить броню советских линкоров. Даже вмятины не везде оставят. Возможности эсминцев еще скромнее. На дистанцию торпедного залпа их не подпустят – расстреляют. А вот транспорты, маячившие позади строя боевых кораблей, выглядели куда более доступной мишенью. Их, конечно, охраняли – идиотов, способных оставлять без защиты набитые солдатами и техникой корабли, к концу череды тяжелых войн не осталось ни в одном флоте. Однако прорваться сквозь жиденький строй крейсеров и эсминцев и разрядить по неповоротливым, густо дымящим гражданским лайбам торпедные аппараты выглядело все же более реальным предприятием, чем героически лезть на линкоры. И японцы рискнули.

Это было даже красиво. Распушив за кормой рвущийся из трех труб хвост жирного дыма, крейсер несся вперед, и взлетающая из-под форштевня вода превращалась в прозрачные «усы», взлетающие заметно выше короткого полубака. Фонтаны брызг на солнце переливались, и казалось, что крейсер идет в центре радуги. Пожалуй, сегодня его механики превзошли сами себя, разогнав корабль куда выше паспортных тридцати трех узлов – недостижимого в обычных условиях барьера. Эсминцы не отставали, и вся их маленькая эскадра выходила в свою последнюю – это было ясно даже неспециалисту – атаку.

Однако прежде, чем вступить в неравный и безнадежный бой с охраной транспортов, японцам следовало пройти мимо линкоров, способных дотянуться до них прямой наводкой. И те, кто командовал этими громадными кораблями, то ли загрубели душами, то ли умели отделять личное отношение от рабочего. Так или иначе, на красоту атаки никто отвлекаться не стал, и орудийные башни, похожие на футуристические кастрюли, начали медленно разворачиваться. Орудия чудовищной длины шевелились, будто живые, ища цель. Этакие гигантские пальцы, в кого ткнет – тот уже не жилец.

Сосредоточенный залп эскадры – штука страшная. В унисон проревели шестьдесят шесть крупнокалиберных орудий. Немного по-разному – тип и калибры советских и итальянских систем отличались – но одинаково страшно. А потом на месте, где только что находились японские корабли, встали похожие на исполинские водяные деревья гейзеры, мгновение спустя слившиеся во что-то единое. Буйство стихий и красок, продолжающееся считанные секунды – и сгинувшее без следа…

Там, где только что находились японские корабли, хищные, стремительные, живые, теперь не было ничего. Они исчезли, будто по волшебству, оставив после себя лишь мусор на воде да огромное радужное пятно от вытекшего мазута. Белли даже с некоторым удивлением посмотрел на результат работы своих артиллеристов и вздохнул:

– Ну вот, с полтысячи человек угробили. Не самых худших, полагаю. Николай Павлович, распорядитесь спустить шлюпки, возможно, кто-то уцелел. И, надо думать, это можно считать ответом на наше щедрое предложение. Курс на Хокадате. Думаю, небольшая бомбардировка в такой ситуации вполне уместна.

Однако доводить до обстрела города и тратить на это дорогущие снаряды не пришлось. Линкоры еще не успели начать разворот, как со стороны порта показался катер, небольшой и юркий, шустро направившийся к эскадре. Бдительно развернулись в его сторону несколько орудий среднего калибра – радиоуправляемые катера со взрывчаткой были даже не вчерашний день, а позапрошлый год, но исключить возможность применения японцами такого оружия было нельзя. Однако обошлось без эксцессов, и уже через несколько минут на палубу «Кронштадта» поднялся человек, назвавшийся губернатором Хокадате.

Забавное он производил впечатление. Белли показалось на миг, что он вернулся в далекое прошлое. Лет этак на тридцать-сорок примерно. Только не настоящее прошлое, а какое-то гротескное, что ли. Японец был одет во фрак, на голове – допотопного вида цилиндр, и все это пронзительно-черного цвета. В сочетании с невысоким ростом и отнюдь не европейскими пропорциями тела[33] это делало его похожим на вставшего на задние лапки жука-переростка. Хотя нет, скорее, палочника. Лишь многолетний опыт помог Белли сдержать смех, а вот кто-то из молодых лейтенантов за его спиной не выдержал и фыркнул. Впрочем, японец не обратил на это внимания – то ли не заметил, то ли счел себя выше подобных мелочей, а скорее всего, просто не рискнул скандалить. Как-никак, это ему приходилось выступать сейчас в роли униженного просителя. Белли японцу даже немного посочувствовал. Но, правда, совсем немного.

По-видимому, человеку во фраке очень хотелось добиться каких-либо преференций, иначе зачем он вначале сообщил, что инициатива атаки на советский флот принадлежит не им и, вообще, гражданские власти изначально были против войны? Однако изворотливая азиатская логика ему не помогла. Белли, человек старой закалки и большого опыта, давил японца, словно бульдозер лягушку. Если вкратце, то его требования сводились к одному: безоговорочная капитуляция или вы все будете уничтожены. Причем немедленно, ждать уже надоело. И такой подход быстро принес плоды.

Уже к вечеру город был занят войсками Роммеля, а на следующий день они, подобно раковой опухоли, начали расползаться по окрестностям. На то, чтобы взять под контроль все мало-мальски важные населенные пункты, ушла неделя. Кое-где, особенно в глубине острова, где снаряды с кораблей не доставали, а авиации сложно было работать из-за густой растительности, японские солдаты оказывали упорное сопротивление и плевать хотели на достигнутые договоренности.

К счастью, у них просто не оказалось оружия, способного противостоять немецким тяжелым танкам, да и обучены они были куда хуже, чем даже части, воюющие на континенте. И все равно, потери были велики. Разъяренные немецкие солдаты тоже не церемонились, и в результате город Саппоро превратился в кучу углей. Это оказало отрезвляющее воздействие, и японские войска начали наконец складывать оружие. Все же дислоцированные на острове части набирались в основном из местных, и жизнь собственных родных простых солдат волновала больше преданности императору. Довольно быстро началась массовая капитуляция, после чего флот вновь двинулся вперед – островов у японцев еще хватало.

Пришедшие почти одновременно, с интервалом в пару часов, сообщения о высадке десантов на островах в северной части Японии, о захвате Пёрл-Харбора и мощном наступлении советских войск на материке не заставили Ямомото изменить курс. Японский адмирал слишком хорошо понимал – ему не оставили выбора.

То, что противник его переиграл, он понял, как только узнал о появлении эскадры Белли. Два и два сложить довольно просто, это вам не высшая математика, и если где-то появился линкор, значит, в другом месте его нет и противник работает несколькими группами. Технически можно было попробовать вернуться – и что дальше? В том, что удастся разметать противника, о котором не было точных сведений, Ямомото сомневался. Хотя бы потому уже, что, когда он на последних каплях топлива приползет в Японию, русские, немцы, или кто там еще руководит всем этим безобразием, успеют создать мощную авиационную группировку. Или применят иную тактику – на что способны их ракеты, адмирал уже видел.

С другой стороны, такие расклады облегчали ему основную задачу. Какие бы силы не противостояли ему здесь, на юге, они сейчас были меньше, чем предполагалось вначале. Самый большой минус – отсутствие вариантов действий. С потерей базы на Гавайях у Ямомото оставался только один путь, и ему это совсем не нравилось. Умом он понимал, что Лютьенс, старый пират, выбирает место сражения, выгодное по каким-то причинам именно ему, но поделать сейчас ничего не мог. Оставалось только одно – победить любой ценой, и японский командующий намерен был это сделать.

На самом же деле Колесников-Лютьенс выбирал не только место боя, но и время, когда им предстоит схлестнуться. Разумеется, ночной бой имел определенные преимущества. Хотя бы тем, что выключал из игры авиацию. Но, во-первых, ночной бой непредсказуем в принципе, а во-вторых, немецкий адмирал его откровенно опасался. В свое время он потратил немало времени, отслеживая действия японцев и американцев, анализируя их и ища сильные и слабые стороны обоих противников. По всему выходило, что драться ночью японцы умеют очень хорошо, лучше даже, чем немцы. Во всяком случае, в ночных стычках с намного лучше оснащенными технически американцами они практически всегда побеждали[34].

Так что бой, причем в открытом море – там не будет места случайностям, только сила на силу, подготовка на подготовку и мастерство флотоводца против мастерства противника. И здесь, как считал Лютьенс, преимущество будет на его стороне. Все же, как ни крути, японский адмирал отнюдь не мастер линейного боя.

Да, очень умный и талантливый человек, первым то ли создавший, то ли ловко перехвативший у американцев перспективный подход к ведению боевых действий. Да, сумел неплохо реализовать и развить авианосное направление, создав, наверное, самый сбалансированный флот на планете. Но в классическом морском сражении, артиллерийском, эскадра на эскадру, он в последний раз участвовал лет сорок назад, при Цусиме, за которую с Японии еще стоит спросить, кстати.

В том сражении Ямомото был, надо сказать, отнюдь не адмиралом. Кадетом он тогда еще был, а значит, и опыт ведения такого рода войны у него убегающе мал. А отсутствие мастерства и опыта не компенсировать талантом.

На его фоне Лютьенс смотрелся древним монстром, вынырнувшим из доисторических глубин. Воевал. Много. На современных кораблях и в новейших условиях. Умел побеждать в безнадежной, казалось бы, ситуации. Привык водить и одиночные корабли, и целые флоты. И знал, в отличие от японцев, где находится противник – сеть подводных лодок перекрыла район следования японского флота и, не ввязываясь в бой, вела наблюдение. Словом, за Лютьенсом оставалось право первого удара, и он его нанес.

Когда Ямомото доложили о появлении немецкого флота, адмирал лишь зубами скрипнул. Да, самураю не пристало жаловаться на остроту своего меча, но если у половины кораблей топлива всего на несколько часов полного хода, а между твоей эскадрой и единственной в этих водах базой, на которой можно пополнить запасы, вдруг обнаруживаются тринадцать линкоров противника (именно столько насчитал пилот самолета-разведчика), ситуация начинает выглядеть откровенно паршиво. Лютьенс переиграл его на данном этапе, и это стоило признать. Впрочем, ничего еще не кончилось, да и, откровенно говоря, не началось.

С невероятной синхронностью, которая свидетельствовала как об опыте рулевых, так и о многочисленных учениях, приучивших японских моряков даже не действовать, жить как единый организм, японский флот перестроился из походного ордера в боевой порядок. Одновременно авианосцы чуть сменили курс, становясь носом к слабому восточному ветру и разгоняя турбины на полный ход. На их палубах раскручивали винты стоящие в плотном строю самолеты.

Такой маневр авианосцев был абсолютно верным. Самолету очень сложно взлететь с короткой палубы, и потому даже такая мелочь, как встречный ветер, должна идти на пользу. Японцы ошиблись лишь в одном – в том, что считали себя в безопасности.

Откровенно говоря, большой вины их в этом не было. И генералы, и адмиралы всегда готовятся к прошлой войне. А война, которую вел флот в предыдущую кампанию, шла под их диктовку. Умом японцы понимали, что противник другой, но подсознательно ожидали, что инициатива будет принадлежать им, а врагу останется только реагировать. Армейцы на собственном горьком опыте уже убедились, что ошибаются и цена подобных ошибок неприемлемо высока. Флот же, хотя и получил несколько болезненных плюх, от тотального разгрома пока что оставался избавлен. И сейчас это вылилось во вполне конкретную ошибку.

С каждой минутой разгоняющиеся авианосцы все сильнее отдалялись от основных сил флота. Некритично, особенно учитывая, что линкоры по-прежнему железным щитом отделяли их от противника. Но тут вступил в действие еще один фактор, которого японцы не учли.

Исторически сложилось так, что при создании современного флота японцы сделали ставку на тяжелые корабли. Вначале броненосцы, затем линкоры и, как апофеоз развития, авианосцы. Вполне логично и правильно – во всяком случае, у России, в начале века считавшейся первоклассной морской державой, они войну выиграли, да не по очкам, а отправив соседа-гиганта в болезненный нокдаун. Благодаря запредельному везенью, конечно, однако из песни слов не выкинешь.

Но очень сложно быть сильным везде, особенно когда твои ресурсы крайне ограничены. Именно поэтому то, что считалось японцами второстепенным, финансировалось по остаточному принципу. Вначале это были легкие крейсера, которых и не хватало, и получались они не самыми лучшими. Затем к ним добавились субмарины. Правда, численность надводных сил выглядела достаточно внушительной, но – на бумаге. В реальности она поддерживалась таковой во многом благодаря кораблям, оставшимся с прошлых войн.

И снова – ничего страшного. Устаревшие корабли вполне неплохи для береговой обороны или, к примеру, в качестве вспомогательных[35], но когда пришло время большого похода, выяснилось, что сил прикрытия, способных действовать на значительном расстоянии от баз и не рассыпаться при этом от старости, не так уж и много. Хватает, конечно, но – впритык. И когда авианосцы изменили курс, сопровождало их куда меньше кораблей, чем необходимо для обеспечения надежного противолодочного ордера.

До сих пор немецкие подводные лодки, наблюдающие за флотом Ямомото, выжидали, однако сейчас две из них, оказавшиеся непосредственно по курсу японского флота, не упустили момент. Уверенно маневрируя, благо опыта их командирам хватало, они начали сближение с японскими авианосцами, после чего и нанесли свой удар. Стремительный и неотвратимый.

Океанские субмарины типа IX – рабочие лошадки большой войны с характеристиками по тем временам более чем серьезными. Две подводные лодки – дюжина торпедных аппаратов калибром пятьсот тридцать три миллиметра, не считая артиллерии, в таком бою, как сейчас, абсолютно бесполезной. На таких корабликах немцы ходили в походы на Америку, а сейчас им довелось показать свои зубы в войне с японцами. И обе добились успеха.

В цель попали три торпеды. Две, с U-504, ударили в борт сопровождающего авианосцы эсминца. Сложно сказать, была это случайность, или командир японского корабля, видя опасность, угрожающую эскортируемому авианосцу, специально подставил свой борт. Свидетелей не осталось, два мощных взрыва разметали эсминец в клочья, ему хватило бы и одной торпеды. Выживших не было, слишком быстро затонул корабль, буквально провалившись в океан. С точки зрения боя – успех, с точки зрения войны – совсем наоборот, поскольку авианосца поразить не удалось. Зато U-181, добившаяся всего одного попадания, оказалась удачливее.

Этой подводной лодкой командовал капитан первого ранга Вольфганг Лют, прославившийся еще в прошлых войнах как один из самых результативных немецких подводников. Правда, тогда ему доводилось топить все больше грузовые корабли, число которых завалило за четыре десятка. И, хотя его субмарина не принадлежала к последним лодкам серии и была изрядно потрепана службой и дальними походами, мастерство командира вполне компенсировало этот недостаток. Он попал всего один раз, зато его торпеда угодила в носовую часть авианосца «Кага».

Далеко не новый авианосец отнюдь не выглядел карликом, его водоизмещение превышало сорок тысяч тонн, и нес он свыше восьмидесяти самолетов. Заслуженный корабль, участвовавший еще в атаке на Пёрл-Харбор, создавался, как и многие представители этого класса, на основе корпуса недостроенного линкора. Запас прочности у него был соответствующий, так что потопить великана одной-единственной торпедой выглядело задачей нереальной. Однако, даже не уничтожив «Кага», Лют мог считать свою миссию выполненной.

Взрыв торпеды на левой скуле авианосца проделал в слабо защищенной подводной части корабля огромную пробоину. «Кага» шел в тот момент со скоростью двадцать пять узлов, и поток воды хлынул в недра авианосца с устрашающим напором. Части переборок не успели задраить, еще несколько смело, и в результате прежде, чем корабль лег в дрейф, его носовая часть осела по самую палубу. Затонуть «Кага» не затонул, но участвовать в бою был уже не способен. Самолеты с него могли сейчас разве что нырять прямиком в волны, а спрямить крен контрзатоплением вряд ли получилось бы – приняв соответствующее количество воды еще и в кормовые отсеки, авианосец рисковал уйти на дно не хуже кирпича. Всего и утешения, что на ровном киле. В общем, ситуация не безнадежная, но за полчаса никак не решаемая.

Нельзя сказать, что японцы оказались довольны случившимся. Скорее, наоборот, они были взбешены, и на наглых подводников обрушилась вся их ярость, воплощенная в глубинных бомбах, заставивших океан содрогнуться. Получилось неплохо, однако немцы вывернулись. Их подводные лодки буквально проваливались в соленую бездну, на предельную глубину и даже чуть ниже, благо немецкие корабелы на совесть потрудились, создавая свои шедевры. Скрипели от чудовищного давления корпуса, сочилась вода сквозь заклепки, грозя выбить их вовсе, но «девятки» выдержали. Да и, откровенно говоря, ярость погони очень быстро сошла на нет. У противника было слишком мало кораблей, а ведь им еще надо было охранять свои плавучие аэродромы. Вдруг поблизости ошиваются еще какие-нибудь подводные нахалы. Словом, не так уж все оказалось страшно, как выглядело на первый взгляд.

Пятьсот четвертая смогла уйти почти сразу. Удачно расположившись под холодным слоем воды, искажавшим картину японским акустикам, ее командир оторвался почти сразу, отделавшись смятым близким взрывом ограждением рубки. А вот Люту пришлось сложнее.

Японский эсминец, командир которого то ли взбесился от урона, нанесенного его самурайской чести, то ли просто не в меру увлекся, вцепился в U-181 не хуже бультерьера. Кроме того, на этом корабле оказался неплохой акустик, упорно поддерживающий контакт с субмариной. Эсминец раз за разом атаковал, сбрасывая порции глубинных бомб довольно точно. В отсеках лодки моряки были полуоглохшими, и не осталось ни одной целой лампочки – полопались от сотрясений. Субмарина отчаянно маневрировала, но оторваться не получалось.

И все же сумрачный тевтонский гений сказал, в конце концов, свое веское слово. После серии близких разрывов из торпедного аппарата лодки вырвался мощный воздушный пузырь. Выстрел, только не торпедой, а примитивным имитатором. Порция сжатого воздуха, немного солярки, масла, очистки с камбуза и прочая дрянь, задачей которой являлось всплыть на поверхность, продемонстрировав всему миру, что наглый фриц наконец отправился на встречу с предками. Такие приемы уже не раз применялись, с переменным, правда, успехом. Вот и сейчас неясно было, купятся ли враги.

Команда подводной лодки замерла, боясь не то что слово сказать или чихнуть – лишний раз вдохнуть поглубже. Остановились винты и, вообще, все, что могло издавать шум. Лодка превратилась в зависшего на глубине и медленно погружающегося стального призрака. Удастся? Нет?

Японцы сбросили еще одну серию глубинных бомб, но, похоже, больше для очистки совести. Десять минут спустя их корабль стал удаляться, направляясь к своей эскадре. Эта новость не вызвала у экипажа немецкой подводной лодки даже намека на ликование – все чересчур устали. Выждав еще немного, Лют направил U-181 на свою базу. Его миссия была завершена, и теперь стоило дать экипажу отдохнуть, а заодно отдать лодку в руки механиков, чтобы те хоть немного привели ее в порядок. Все же бомбежка не могла пройти даром, и повреждения субмарина получила. Ну а потом… Потом, может, и война уже закончится, и немецкие подводники втайне друг от друга надеялись, что это случится до того, как им придется снова выйти в море.

Пока немецкие подводники демонстрировали выучку, храбрость и удачу на море, сверху происходили дела не столь заметные, но от того не менее важные. Там, в небе, прячась за облаками, кружил самолет, которого здесь не могло быть даже теоретически. Однако так уж получилось, что судьба решает по-своему, и в данном случае это коснулось детища фирмы «Фокке-Вульф», причем одного из самых известных ее представителей.

Фокке-Вульф сто восемьдесят девять, метко прозванный русскими союзниками «рамой» за свои необычные, запоминающиеся очертания, стал одной из легенд прошлых войн. Тактический разведчик отличался высокой живучестью, и неудивительно, что именно он, паря над позициями врага, корректировал огонь своей артиллерии, несмотря на зенитное прикрытие. Тем не менее, он не предназначался для действий над морем, здесь обычно применялись гидросамолеты.

Однако война вносила свои коррективы. Так уж получилось, что гидросамолет, который должен был патрулировать этот район, как раз накануне при посадке налетел брюхом на бревно и пропорол днище. Его требовалось чем-то заменить – и тут под рукой оказалась «рама», невесть зачем включенная в свое время в штатное оснащение дивизии морской пехоты еще на заре ее создания. Колесников тогда, помнится, только пальцем у виска покрутил, но бороться с немецкой бюрократией не стал. Махнул рукой да и забыл о существовании этого самолета. И вот сейчас нежданно-негаданно он пригодился. Кружил себе в небе, благо подвесные баки заметно увеличивали его автономность, и передавал информацию в штаб. И, именно благодаря действиям так и не обнаруженного противником разведчика, первый этап сражения был сыгран как по нотам.

С береговых аэродромов и авианосцев немцев один за другим взлетали самолеты. Построившись в боевые порядки, они быстро преодолели не такое уж и большое расстояние, отделяющее их от противника, благо тратить время и топливо на его поиски не требовалось. Двумя мощными волнами они обрушились на не ожидающих атаки японцев, и тем впервые пришлось столкнуться на море с противником даже не равным – превосходящим их.

У Лютьенса было меньше самолетов, и потому он сделал ставку не на бомбовые удары по японским кораблям, а на блокирование их попыток атаковать свои собственные. Не на бомбардировщики, а на истребители, свалившиеся вдруг с неба на еще только начавшие взлетать авиагруппы японцев. Взлетающий, не успевший набрать высоту и скорость, нагруженный бомбами самолет – не боец, а добыча. Те, которые успели взлететь, отчаянно лезли вверх, только для того чтобы столкнуться там с барражирующими за облаками «стодесятыми». Немцы всегда хорошо готовили летчиков, а сейчас в бой шли не только-только научившиеся летать и от того не в меру горячие мальчишки, а ветераны битвы за Британию и Американской кампании. Слабенькое истребительное прикрытие японцев, патрулирующее небо над авианосцами, было растерзано в считанные секунды, после чего настал черед основных сил противника.

Это оказалось просто, куда проще, чем ожидал Лютьенс. Знай он, что так получится, распорядился бы вместо части истребителей перебросить сюда бомбардировщики. Увы, их у него было сейчас всего пара десятков, и по-настоящему массированной атаки пикировщиков, способной раздавить даже сильную эскадру, не получилось. Но все же модернизированные восемьдесят восьмые «юнкерсы» показали, на что способны. Их пилоты похвалялись, что способны положить бомбу точно в трубу любого корабля, причем в ту, которую захотят. Сейчас один из них как раз это и проделал, и авианосец «Сорю», на котором попросту не ожидали такой наглости, выкатился из строя.

Остальные навалились на «Акаги», с удивлением обнаружив, что зенитное вооружение японцев эффективностью заметно уступает установленному на немецких или даже американских кораблях. Нет, орудий было много, даже с избытком, однако, хотя небо исчертили десятки огненных трасс, разрывы в них были видны невооруженным глазом. Понимающие значение морской авиации, японцы привыкли выступать активной стороной, и в войне с янки их корабли подвергались воздушным атакам не так уж и часто. Вот и не было у них возможности оценить в полной мере достоинства и недостатки своих зениток. Сейчас это вышло боком.

Не вдаваясь в высокие материи, немецкие летчики в полной мере воспользовались подарком судьбы, сбросив на «Акаги» полутонные бомбы. Три из них попали в цель, повредив палубу корабля и разметав не успевшие взлететь самолеты. Пылающие обломки только что красивых и грозных крылатых машин разлетались во все стороны. Иные падали в море, другие продолжали гореть на пробитой палубе авианосца, а немецкие самолеты, набирая высоту, уже уходили к своему аэродрому, рассчитывая, если успеют, дозаправиться, подвесить новые бомбы и повторить атаку. Все же там, внизу, помимо двух поврежденных ими кораблей, медленно и печально тащился «Кага».

Идеальная мишень, не способная толком ни маневрировать, ни защищаться. Корабль не добили лишь потому, что имелся четкий и недвусмысленный приказ постараться вывести из строя как можно больше авианосцев противника, а не топить «подранков». Однако если получится сделать еще один налет, то останавливать их никто уже не станет. Потопленный же авианосец – это и собственное самолюбие, и чины с орденами, от которых никто не станет отказываться. Так что авианосец – их законная добыча!

Но на сей раз удача отвернулась от них. Зато улыбнулась полковнику Штайнмайеру, одному из самых опытных пилотов разведывательных самолетов. Его «дорнье» как раз сменил выработавшую топливо «раму» и теперь неспешно кружил чуть в стороне от места боя. Лезть ближе – самоубийство, там все еще крутилась в небе огненная карусель, гремели зенитки, пытались взлететь уцелевшие японские истребители. В общем, весело, и тихоходному гидросамолету в такой мясорубке ничего не светит.

Вот тогда Штайнмайер и заметил сильно отставший от основных сил, полузатопленный авианосец. «Кага» пытался уйти, его командир, капитан первого ранга Дзисаку Окада, хорошо понимал, что сейчас грозный корабль – большая и удобная мишень, не более того. На четырех узлах он вел свой плавучий аэродром к ближайшему острову, где, случись нужда, можно встать, хоть немного спрямить крен, навести пластырь на пробоину, а если вдруг изменится погода и корабль не удастся спасти, хотя бы высадить команду. Опытные моряки и летчики Стране восходящего солнца еще понадобятся. Увы, его, в общем-то, правильным расчетам не суждено было сбыться.

Штайнмайер не вылетал на разведку без вооружения. Еще несколько лет назад, до тех пор, пока тяжелое ранение не заставило его пересесть на тихоходную летающую лодку, он сам летал на пикировщике. И пилотом был не из худших, одним из первых, кто освоил взлет и посадку на авианосец. Поэтому, отправляясь в полет, он почти всегда брал с собой несколько бомб – так, на всякий случай. Другие разведчики предпочитали обходиться без них, резонно считая, что лишние полчаса в воздухе и чуть большая скорость важнее. Штайнмайера между собой разведчики считали если не психом, то, во всяком случае, слегка подвинутым на своем героическом прошлом. И лишь те, кто знал его давно, помнили, что, хотя Рыцарский крест, торжественно врученный пилоту в госпитале, он заработал на «штуке», то погоны подполковника, которые прихрамывающему офицеру довелось примерить лишь после освобождения из американского плена, Штайнмайер заслужил, уже летая на «дорнье». Впрочем, полковнику на мнение тех, для кого небо работа, а не жизнь, было плевать. И на то, что все это время бомбы висели под крыльями мертвым грузом, тоже.

Все же полковник был из той породы плюющих на устав воздушных хулиганов, которые, по сути, и создали авиацию, своими жизнями оплачивая ее первые шаги. Их время ушло, но отдельные представители таких прирожденных асов встречались достаточно регулярно. И, когда Штайнмайер засек огромный, медленно уползающий прочь корабль, он не раздумывал. Сделав широкий круг и набрав высоту, он приблизился к «Кага» и направил гидросамолет в крутое пике.

Вообще, летающие лодки к подобным маневрам не слишком приспособлены, но «дорнье» – машина крепкая, издевательство выдержала. Конечно, ей было далеко до «юнкерса», однако оказаться над не ожидающим подвоха авианосцем и достаточно точно высыпать на него груз такой маневр позволил. Когда загрохотали зенитки, самолет Штайнмайера уже набирал высоту и потому отделался лишь несколькими сравнительно безобидными пробоинами в фюзеляже. Словом, повезло, чего нельзя было сказать об авианосце.

Из четырех сброшенных бомб в цель попали две. Казалось бы, что смогут сделать относительно легкие бомбы с громадой корабля? Не так и много, если он цел, но «Кага» едва держался на плаву, и этот удар стал для гиганта фатальным.

Бомбы взорвались на палубе авианосца, не пробив ее, однако именно там стояли почти два десятка самолетов. Перед встречей с подводниками кригс-марине они готовились взлетать, но так и не успели покинуть корабль, а позже занятому борьбой за живучесть экипажу моментально стало не до них. Так и стояли самолеты с заправленными баками и полным боезапасом крыло к крылу. И, когда одна из бомб взорвалась прямо в центре этого строя, они закономерно вспыхнули.

Пожар на палубе, к тому же только начинающий разгораться, штука малоприятная, но не смертельная. Экипаж авианосца боролся за свой корабль самоотверженно и умело. Некоторые моряки, не обращая внимания на ожоги, лезли прямо в огонь и руками сталкивали горящие самолеты за борт. Все шло к тому, что Япония отделается потерей нескольких самолетов, вот только взрывчатка, которой были набиты бомбы, оказалась с этим не согласна.

Самолеты взрывались. Не все. И не все бомбы детонировали, многие просто раскидывало по палубе, и японские моряки, до костей обжигая руки, выбрасывали их в океан. Какие-то силой взрывов отправлялись туда самостоятельно. Казалось, авианосец устоит, но в этот момент от сотрясений начали разрушаться кое-как укрепленные переборки, и корабль осел на нос еще сильнее. Винты его оказались над водой, и «Кага» окончательно потерял ход. Вода продолжала разливаться по отсекам, и вскоре командиру доложили, что локализовать затопления не удается. Классический переход количества в качество или, если перефразировать, последняя соломинка сломала спину верблюда. Началась агония, и все усилия людей могли привести лишь к тому, что корабль тонул не слишком быстро. Но все равно тонул.

Капитан Окада был опытным моряком и хорошо понимал расклады. Приказ об эвакуации он отдал сразу же, как только стало ясно – корабль не спасти. Впрочем, он и так сделал все от него зависящее, чтобы позволить экипажу уцелеть, даже несмотря на явную нехватку спасательных средств. Расстояние до берега не превышало километра, не так и много для хорошего пловца. Японцы же плавать умели едва не с детства, так что шансы имелись, и неплохие.

Команда покидала свой корабль организованно, без спешки и давки. Даже раненых и обожженных успели перенести в шлюпки всех. Пар из котлов стравили, что позволяло избежать их взрыва, снижая опасность для находящихся поблизости. И отвалив от высокого, опасно нависающего борта, моряки смогли видеть величественную и жуткую картину. «Кага», огромный, могучий, с ярко пылающим на корме пожаром, оседал в море. Вначале неспешно, потом все быстрее и быстрее. На мостике корабля, спокойный и неподвижный, будто памятник самому себе, замер его командир. Он уходил в вечность, считая, что гибель авианосца в том числе и на его совести. Он не справился, не смог спасти корабль. Что же, смерть лучше позора, ибо, как говорят русские, мертвые сраму не имут. Кто знает, о чем он думал в тот последний момент, но именно таким воплощением самурайской доблести последний командир «Кага» и запомнился тем, кто его видел.

Когда волны сомкнулись над палубой корабля, набитые людьми шлюпки, волочащие за собой наскоро сколоченные плоты, медленно двинулись к берегу. Большинство тех, кому не хватило места, предпочитали плыть, держась за них, и это было правильно. Течения в этих местах были сильные и запросто могли унести неудачливого пловца в океан. Некоторым не повезло, но большинство все же добрались до берега, где им оказались совсем не рады.

Острова в океанах бывают разные. И по размерам, и, скажем так, по содержанию. В том числе по наличию или отсутствию населения. Конкретно в этих местах с равной легкостью можно было наткнуться на клочок суши как пустынный, из тех, на которых нога человека ступает, дай бог, раз в десятилетие, так и весьма плотно заселенный. Тот, возле которого затонул невезучий японский авианосец, относился как раз к последним.

Так уж частенько случается, что жители таких островов, наглухо отрезанных просторами океана от мира и, по большому счету, никому особо не нужных, не особенно дружелюбны к чужакам. Очень правильный, надо сказать, подход[36]. Вот только жители «цивилизованных» государств с завидным постоянством считают, что им принадлежит весь мир, не уставая доказывать это громом орудий. Противопоставить им застрявшим в каменном веке аборигенам, как правило, нечего, поэтому если завоеватели хотят чего-то добиться, они это получат, разница только в затраченных усилиях, результат же один и тот же. И самураи, ощутив свою причастность к «цивилизованным», переняли у них и манеру поведения, дополнив ее истинно японским колоритом.

От этого самого колорита аборигены на островах, чем-либо заинтересовавших новоявленных «цивилизованных» людей, взвыли так, словно их посадили задницами на раскаленную плиту. Японцев здесь ненавидели настолько, что даже к британцам начали относиться куда лояльнее, чем раньше. И неудивительно, что резали японцев при каждой удобной возможности. Так что экипаж «Кага» встретили, можно сказать, с распростертыми объятиями и отпускать без ужина, на котором, вполне реально, гостям предстояло оказаться в роли главного блюда, не собирались.

К счастью для себя, японцы сохранили дисциплину, да и оружие многие имели. Плюс их было больше полутысячи человек, крепких, здоровых, пускай и мелковатых мужчин. В результате следующие два месяца на острове шла настоящая война, закончившаяся полным уничтожением мужской части аборигенов. Впрочем, и японцев, когда их все же нашли, оставалось менее сотни…

Известие о том, что его авиация практически выведена из игры, оказалась для Ямомото громом среди ясного неба. Впервые его офицеры видели, как всегда сдержанный адмирал, эстет, знаток древней поэзии и сам поэт (хотя и паршивенький, как признавало большинство читавших его стихи, кто вслух, а кто молча), ругался так, что свернулись бы в трубочки уши не то что у гейш, но даже у портовых грузчиков. Впрочем, Ямомото сейчас было плевать и на стихи, и на мнение подчиненных. Его провели. Опять. Как мальчишку!

Проклятый Лютьенс одним махом перечеркнул все планы как сражения, так и дальнейшей кампании. Японский адмирал прекрасно понимал: несмотря на то, что часть авианосцев уцелела, потеря авиагрупп делает их в бою не то что бесполезными – обузой, балластом, на защиту которого придется выделять часть и без того небесконечных сил. А главное, даже если они смогут уцелеть, для них придется готовить новые самолеты, что сложно, и новых летчиков взамен погибших. А уж это и вовсе нереально, хорошего пилота надо учить годами, а времени не оставалось вообще. Одним махом немецкий адмирал не только перечеркнул все планы Ямомото, но и вынуждал того играть по своим, немецким лекалам.

Впрочем, еще не все было потеряно, это японский адмирал тоже понял очень скоро. Точнее, как только смог проанализировать полученную информацию. Обрывочную, неполную, но все же дающую возможность определиться с ситуацией. Да, собственной авиации он лишился, но и немецкой слишком уж опасаться не стоило. По всему выходило, у Лютьенса почти нет бомбардировщиков, только истребители, которые, обеспечив господство в воздухе, наносить эффективные удары по тяжелым кораблям не способны в принципе. Не авиационными же пулеметами пугать линкоры. К тому же они наверняка и сами понесли серьезные потери. Ну а раз так, сейчас все решали корабельные орудия.

Линкоров же у Ямомото оставалось немногим меньше, чем у немцев, и три из них были, несомненно, сильнейшими в мире. Надо было лишь правильно использовать эту силу. Ну что же, адмиралу уже приходилось сражаться в подобных условиях, и, пускай это было давно, он еще не забыл спускающие флаги русские броненосцы. Кто сказал, что немцы крепче? Если удастся справиться с их флотом, то можно все же выторговать для своей страны почетные условия. А раз так, возвращаться некуда. Или победить – или на дно.

Колесников, изваянием застывший на мостике своего флагмана, был мотивирован не хуже. Одно генеральное сражение – и война наконец закончится. Советский народ, его соотечественников, это спасет от колоссальных потерь. Немецкий народ… тоже теперь его соотечественников, да и вообще Европу – от потерь и последующего вырождения, как в прошлой истории. Стало быть, требовалось решить вопрос здесь и сейчас. Что же, за его спиной имелась немалая сила и кое-какие сюрпризы. Он-то, в отличие от своего японского визави, готовился именно к таким раскладам, а стало быть, его домашние заготовки оказывались актуальнее. Хотя, с другой стороны, немецкий флот, потрепанный дальним походом, находился в худшем техническом состоянии, чем японский, так что баш на баш.

Пока что единственным заметным преимуществом немцев было то, что они видели противника, а он их нет. Хотя видели – это довольно условно. Колесников многое бы отдал за видеоаппаратуру своего времени, позволяющую наблюдать выбранный объект в режиме реального времени. Увы, здесь об этом оставалось лишь мечтать, и, хотя знаменитые немецкие инженеры были озадачены вопросом, до результата им пока что оставалось, как до Луны задним ходом. Нечто лучшее имелось у русских, но приспособить их аппаратуру для военных целей пока что никак не получалось, слишком много вылезало технических проблем. Это вам не со стационарных установок на Москву вещать. Но у них имелся хоть какой-то результат, немцы же не добились пока и этого.

Оставалось строить картинку со слов пилотов. Над японской эскадрой висели сразу три самолета-разведчика. По ним стреляли, разумеется, но попасть в летящий на большой высоте самолет непросто. Поднимать же что-то на перехват… Так ведь нечего! И свои не пошлешь – уже пробовали, но над немецкой эскадрой непрерывно барражировали «мессершмитты». Ямомото оставалось лишь проклинать себя за то, что поставил все на один удар и не догадался оставить при эскадре хотя бы пару легких авианосцев. Впрочем, тогда немцы наверняка прислали бы свои истребители.

Так что разведчики парили в небе безбоязненно. В результате хотя бы в общих чертах было ясно, чем же занимается Ямомото, и увиденное оказалось одним из тех вариантов, которые прорабатывались в немецком штабе. Не худшим, хотя, откровенно говоря, и не лучшим.

Японский адмирал не стал изобретать велосипед, банально построив свои корабли в линию. Впереди три новейших линкора типа «Ямато», броня которых теоретически была непроницаема для немецких снарядов. Насколько это соответствует истине, а насколько простая похвальба, требовалось еще проверить, но, в любом случае, противники это были страшные. Утешало лишь одно. Насколько помнил Колесников, в ТОЙ войне эти гиганты оказались позорно неэффективны. Вроде бы ни в кого даже и не попали ни разу, хотя за это адмирал поручиться не мог.

Итак, «Ямато», «Мусаси» и «Синано». Интересно, в какой последовательности? Хотя… не важно. Первым наверняка «Ямато», японцы обожают символизм, а два других могут располагаться как угодно. Помимо брони их козыри – мощные восемнадцатидюймовые орудия, по девять штук на брата. Поймать такой «гостинец» смертельно опасно для любого корабля, без исключения. Следом два линкора типа «Исэ». «Исэ» и «Хьюга», значит. Серьезные корабли, хоть и не слишком быстрые. Парадный ход чуть больше двадцати пяти узлов, но вооружение внушительное – дюжина трехсотпятидесятишестимиллиметровых орудий. Правда, расположены эти четырнадцатидюймовки не особенно рационально, треть могут работать только по борту, но все равно при удаче врезать могут так, что мало не покажется. Вот только на вид эти линкоры уродцы уродцами, не спасает впечатления даже лихой «клиперский» нос.

Далее «Фусо» и «Ямасиро». Почти то же самое. Вооружены такими же орудиями, и толщина брони практически не отличается. Чуть иное расположение башен, не хуже и не лучше, просто другое. Скорость на узел ниже. Ничего удивительного, по сути, «Исэ» строился как развитие этого проекта. Насколько уверенно поведут себя в бою, остается лишь гадать.

Следом четыре линкора типа «Конго». Помимо головного корабля серии его систершипы «Хиэй», «Кирисима» и «Харуна». Самые старые линейные корабли японского флота, но зато активнее всех воевавшие в Американскую кампанию. И неплохо себя показавшие, к слову. Построены как линейные крейсера, в линкоры переклассифицированы после проведенной в середине тридцатых годов модернизации. Слабее остальных, всего по восемь орудий главного калибра, зато скорость выше, узлов тридцать. Ну, это в идеале, сколько они выдадут сейчас, сказать было сложно.

Ну и замыкал колонну линкор «Муцу», брат-близнец (ну, почти – одинаковых кораблей вообще не бывает) потопленного американцами «Нагато». Корабль не новый, но очень сильный. Восемь орудий калибра четыреста десять миллиметров – мощнее только на «Ямато». Двадцать пять узлов – не много, но и не мало. Бронирование… среднее, хотя и посильнее, чем у остальных. В общем, японский ответ «Куин Элизабет», со всеми вытекающими плюсами и минусами.

Прикрыв глаза, Лютьенс анализировал расклады. По всему выходило, что Ямомото не был готов к масштабному линейному сражению и серьезных наработок не имел. Вот и взял за основу классическое построение, успешно примененное в свое время адмиралом Того, делая ставку на мощь бортового залпа, пускай и в ущерб маневренности. Немного модернизировав его согласно нынешним реалиям, разумеется, куда же без этого.

Логика имелась – во-первых, большинство кораблей Страны восходящего солнца уступали силам Лютьенса в скорости, а так как эскадренная скорость не превышает возможностей самого тихоходного корабля, то флоту Японии приходилось играть «от обороны». Во-вторых, треть японских кораблей могла полноценно работать исключительно бортом, и Ямомото был не в том положении, чтобы отказываться от шестнадцати орудий главного калибра. Ущерб же несут, как правило, те, что стоят в линии первыми. Тяжелобронированные суперлинкоры на роль «терпил» (вот ведь, сколько лет прошло, а сленг девяностых, прилипчивый, будто глина, так и не забылся) подходили идеально. В них можно лупить хоть до посинения без особых шансов утопить великанов. От возможного же охвата хвоста колонны ее защищал второй по мощи и толщине брони линкор «Муцу».

Однако и минусов у такого построения хватало. Помимо потери маневренности, самые быстроходные из старых кораблей, «Конго», оказывались не просто в хвосте, что существенно ограничивало их возможности. Они были зажаты между «Ямасиро» и «Муцу» и были обречены драться в составе линии, без вариантов. А значит, им, слабобронированным и хуже других вооруженным, придется терпеть полновесные удары без возможности уклониться. В общем, на взгляд Лютьенса, Ямомото выбрал не самую лучшую тактику.

Памятуя о том, насколько легко крупное соединение может быть дезорганизовано по воле нелепой случайности[37], командующий немецким флотом выбрал иную тактику. Как сказал бы поэт, несокрушимости фаланги предпочел гибкость легиона.

В распоряжении адмирала сейчас имелась более чем значительная сила. Девять линкоров, четыре линейных крейсера, все более современные, чем большинство японских кораблей, и как минимум не слабее их. Исключение – все те же «Ямато», здорово путающие карты, но на их счет имелись отдельные соображения. А еще на стороне немцев была скорость, и от этого требовалось танцевать.

Свой флаг Лютьенс перенес на «Бисмарк». Увы, сейчас «Шарнхорст» не слишком ему подходил, броня в той роли, которую выбрал для себя адмирал, выглядела предпочтительнее нескольких лишних узлов хода. И флот свой он разбил на три отряда. Первый, которым командовал сам Лютьенс, включал «Бисмарк», «Тирпиц», «Дойчланд» и «Кенигсберг». С выбором последних он руководствовался как трезвым расчетом, так и банальными эмоциями. Орудия бывших «Айов» были едва ли не самыми мощными (за исключением «Шарнхорста») из всего, что имелось в его распоряжении, и случись нужда, именно у них был шанс проломить броню японского флагмана. А кроме того, трофейные «американцы», одного из которых ему довелось видеть живьем еще в той, прошлой жизни, Колесникову попросту нравились.

Второй, самый многочисленный отряд вел Жансуль. Кроме французских «Ришелье» и «Жан Бара» в него входили «Фон дер Танн», «Гебен» и «Зейдлиц». Бывшие британские корабли, линкоры изначально «бюджетные», выдающимися характеристиками не отличались, но это должно было хотя бы частично компенсироваться их количеством.

Третья группа состояла из четырех линейных крейсеров, немецких и французских. По идее, командовать ими должен был еще один адмирал, но, как вдруг выяснилось, их на весь флот было всего двое, сам Лютьенс и француз, и оба уже при деле. Не подумали… Да и черт с ними. И командиру «Шарнхорста» было озвучено: «Справишься – будут новые погоны, нет – все пойдем на дно». Можно было не сомневаться, из кожи вывернется, но сделает.

Помимо линейных сил отдельным отрядом шли два «карманных линкора», крейсера и эсминцы. Этого добра хватало, даже с учетом того, что немалая часть легких сил осталась охранять наскоро устроенные базы и гарантировать лояльность австралийского правительства. Кораблей даже сейчас было больше, чем у японцев, но их непосредственного участия в сражении, во всяком случае на начальном, самом остром этапе, не ожидалось. Ну и, наконец, четыре подводные лодки, все, что успели подойти в предполагаемый район сражения. Жиденькая завеса, но… всякое бывает, может и пригодиться. Остальные-то сейчас заняты ловлей пытающихся уйти авианосцев, а эти пускай будут под рукой, их командирам Лютьенс приказал действовать по обстановке.

Итак, у японцев больше орудий, их новые линкоры лучше вооружены и защищены. У Лютьенса больше кораблей и выше скорость, плюс большинство его линкоров сильнее старых японских. В целом, шансы немецкий адмирал оценивал примерно как равные. И сейчас все зависело от него.

Ну что же, фигуры расставлены, ходы сделаны. Оставались последние минуты покоя. Адмирал усмехнулся, глядя на океан и кажущиеся миражом острова на горизонте. Последние минуты. И увидит ли он эту мирную красоту еще раз – вопрос открытый.

В то время, когда брутальные мужчины готовились померяться достоинствами своих больших плавающих игрушек, на суше тоже кипели страсти, ничуть не уступающие морским. Командующие фронтами достаточно быстро получили информацию о том, что подкреплений японцам больше не светит, и не преминули воспользоваться моментом. Тем более, людей и техники сюда успели перебросить немало, и командиры большинства частей успели неплохо изучить театр предстоящих военных действий. Тетива лука натянулась, и пора было пускать стрелу, что, собственно, и сделали.

На сей раз, наученные горьким опытом, ни советские, ни германские части не полезли нахрапом. Командующие уяснили наконец простую истину: начальника штаба не вызывают – к нему ходят, потому что именно от его работы зависит успех операции. И результат был соответствующим. Наступление оказалось не без огрех, но в целом достаточно четко спланировано, а потому развивалось куда успешнее, чем в прошлый раз.

Японцы, надо отдать им должное, тоже не сидели сложа руки, но ресурсная база, которой они могли оперировать, изначально была куда более скудной. Когда же прервалась связь с метрополией, положение стало еще хуже. Приходилось импровизировать, а как раз в этом большинство японских офицеров и помнящих еще войны начала века генералов были не особенно сильны. И все же они сделали немало.

Укрепления, так хорошо показавшие себя в прошлый раз, в меру возможности усилили. Солдаты… Ну, здесь было сложнее. Отменно обученных, храбрых и умеющих зубами вцепиться в свой окопы японских солдат оставалось не так уж много. Дыры приходилось латать мобилизованными корейцами (что было уже не то и в плане стойкости, и по уровню подготовки) и китайцами (а эти оказались еще хуже). Впрочем, их готовность сидеть в обороне весьма стимулировалась заградотрядами японских войск, сидящих во второй линии и готовых отправить навстречу с предками любого, кто выскочит из окопа без приказа, вернее, чем это сделают русские снаряды. Ну и наркота, которой японцы не жалели, должна была стимулировать если не храбрость, то хотя бы бездумное отсутствие страха.

Однако все это помогло мало. Советские войска, долго и упорно тренировавшиеся в течение последнего месяца именно в преодолении таких укреплений (там, где удалось получить более-менее точную информацию, были даже возведены макеты, имитирующие японскую линию обороны), сработали на удивление грамотно. Штурм начался одновременно на всех фронтах, под утро, когда сон побеждает даже самых бдительных часовых, без артиллерийской подготовки и авиаударов. Зато на танки и самоходки, количество которых впечатляло даже видавших виды солдат, ветеранов прошлых кампаний, массово устанавливали немецкие приборы ночного видения. Грубые и тяжелые, они, тем не менее, позволяли уверенно вести бой в темноте. На все танки их, естественно, не хватило, но машины, идущие в первой линии (а там хватало немецких Pz V и VI, оснащавшихся ими еще на заводе), в большинстве доработали.

А еще в первой линии оказалось много саперов, штурмовые роты ими усиливали капитально. Опять же, прислали огнеметчиков, задачей которых было выжигать доты. Словом, подготовились качественно, и это сказалось на ходе операции.

Японцы были застигнуты врасплох, что и неудивительно – действия штурмующих разительно отличались от всего, что происходило раньше. Никто и пискнуть не успел, как часть дотов была подорвана саперами. Другие были расстреляны в упор тяжелыми, вооруженными шестидюймовыми орудиями самоходками – на противодействие этим монстрам никто и не рассчитывал. А самоходки подходили и били в упор, практически без потерь – тяжелая броня неплохо защищала их от снарядов полевых орудий, а минные поля саперы как раз перед этим всю ночь разминировали. Да и немного оказалось тех полей, и расположены бездарно – в такого рода войне японцы, за редким исключением, сильны не были.

Грохот орудий, вспышки взрывов, почти тонущее во всем этом реве и блеске шелестящее пламя огнеметов… Не было дружного «ура!» и массового героизма, была работа. Тяжелая – но привычная. С брони танков и самоходок в японские окопы горохом сыпался десант, и советские автоматчики буквально выкашивали не успевших занять позиции китайцев. Иногда, в жутком месиве ночного боя, дело доходило и до рукопашной, но редко и с предсказуемым результатом. Что русские, что немецкие солдаты были попросту крупнее, сильнее, лучше обучены. И вдобавок, в отличие от японцев, туземные части обороняющихся не отличались стойкостью. Практически сразу они начали отступать, и вскоре это превратилось в повальное бегство. Многие поднимали руки, и с каждой минутой процесс капитуляции становился все более массовым. И мужество японцев из заградотрядов, увеличивая потери с обеих сторон, все равно не могло остановить атакующий порыв штурмовиков.

К тому времени, когда рассвело достаточно, чтобы раскручивающие винты бомбардировщика смогли подняться в воздух, первая линия японских укреплений была прорвана. Остались редкие очаги сопротивлений, но и они доживали последние минуты под огнем самоходок и гусеницами тяжелых ИСов. Кое-где штурмующим удалось прорвать и вторую линию. Из недр разбитых подрывными зарядами дотов шел смрадный дым, где-то там, внизу, рвались боеприпасы. А потом внес свою лепту Бог Войны.

Сотни и тысячи орудий, ствольных и реактивных, стянутые к местам прорыва, угрюмо, но внушительно загрохотали, выбрасывая на головы японцев эшелоны снарядов. Земля содрогнулась и вздыбилась, даже атакующие вжались в только что занятые окопы. И не зря – как ни старайся, все равно найдется снаряд, который нарушит законы баллистики и взорвется слишком близко к собственным солдатам. Летели во все стороны осколки…

Но вот этот ужас кончился. Как оказалось, лишь для того, чтобы уступить место своему еще более страшному брату. На остатки позиций японцев заходили пикировщики, которым предстояло испытать в боевых условиях германскую военную новинку – объемно-детонирующие авиабомбы. «Петляковы» заходили в атаку, грозно ревя моторами, «лаптежники» сваливались с небес почти вертикально, завывая сиренами. Результат же был практически одинаков, остатки японских укреплений и их тылы превратились в выжженную пустыню, которую оставалось только пересечь. Конечно, и здесь кто-то выжил, в этом плане люди порой ухитряются превзойти даже тараканов. Однако редкие выстрелы из чудом уцелевших окопов погоды не делали. К полудню оборона японцев, считающаяся несокрушимой, полностью рухнула, и советские танки вырвались на оперативный простор.

Это страшно, когда по тылам твоей армии несется все сметающий на пути бронированный поток. Танковые клинья, то рассыпаясь на ручейки, то вновь сходясь вместе, в клочья разрывали так и не успевшие развернуться в боевые порядки резервы противника, резали их снабжение и окружали, чтобы пленить, целые дивизии. К концу третьего дня у противника не осталось ни одной боеспособной части крупнее батальона, минуло еще столько же – исчезли и они. Лишь небольшие, разрозненные группы японцев, потерявших связь между собой, лишившихся командования и не понимающих даже толком, что происходит, еще ползали по степи и горам, прячась от зоркого ока авиационной разведки. На них и не обращали особого внимания – отловом таких групп, быстро превращающихся в шайки оборванцев, занималась монгольская конница, у степняков это здорово получалось.

В целом же, сопротивление застигнутой врасплох японской армии оказалось на удивление слабым. Не везде, разумеется, в иных местах, там, где нашлись храбрые и умелые командиры, дрались самураи страшно. Броситься с ящиком взрывчатки под гусеницы танка среди таких было, скорее, нормой. Однако все это были лишь эпизоды, на общую картину практически не влияющие, и сражение японцы проиграли еще в первые часы. А вместе с ним и всю войну на континенте.

В неразберихе грандиозной бойни сложно выделить частности. Даже если такая частность – усиленный танковый полк, почти сразу же оторвавшийся от основных сил и ушедший… куда? А вот это знали лишь несколько человек, и большинство из них были здесь же, сидели под броней своих тяжелых машин и наблюдали, как под гусеницы танков ложится чужая, пока еще чужая земля.

– Наша фирма предлагает экскурсии по всему миру. На комфортабельных танках вы можете посетить любую столицу, а для любителей морских круизов зарезервированы места на крейсерах. Десант на экзотические острова – по отдельному тарифу…

– Что, Курт, настроение хорошее? – высунулся из люка Петров. Выбрался из танка, ловко соскочил на землю. Борман, облокотившийся на теплую броню и меланхолично прихлебывающий горячий, крепкий до черноты чай, столь же меланхолично поднял брови:

– Да так, вспомнилось. У нас в последнее время такие шутки в ходу. А настроение… Ровное у меня настроение. Чего ему быть плохим-то? Идем неплохо, за все время две поломки, и те исправили быстро. У тебя отличные механики, прими мои поздравления, и организовал ты свой полк великолепно.

– Спасибо, – Петров кивнул, показывая, что похвалу оценил. – Но настроение я тебе сейчас все же слегка испорчу. У нас топлива осталось километров на сто, едва ли больше. Пора искать место для аэродрома.

Борман кивнул. Для него услышанное новостью не являлось. Аэродром – значит, аэродром. Подобное было предусмотрено планом. Место расположения базы Отряда 731 было известно довольно приблизительно, сколько придется его искать – неизвестно. Соответственно и проблемы с топливом вероятны. Поэтому снабжение предполагалось организовать по воздуху, что не выглядело слишком уж сложным, здесь подходящих мест хватало. Для облегчения задачи с ними имелась новинка – пара саперных машин на базе легких танков, с мощными бульдозерными ножами. Вначале Петров волновался, как они выдержат переход, но пока что техника показывала себя неплохо. Сейчас же пришло время испытать их в деле.

Как оказалось, неровности саперные машины и впрямь срезают быстрее, чем солдаты с лопатами. Ну а к вечеру на импровизированную полосу уже садился первый ТБ-3, благо этих рабочих лошадок, дисквалифицированных по возрасту из боевых машин, хватало. Топливо перебрасывали всю ночь, и утром полк двинулся дальше. Как оказалось совсем недалеко. Уже к полудню логово ученых самураев было найдено.

– М-дя… – только и смог сказать Петров, рассматривая в бинокль массивное бетонное здание в центре неплохо замаскированного лагеря. – И как это штурмовать прикажете?

На самом-то деле, технически штурм не представлял особых проблем. Забор из колючей проволоки, предназначенный больше для того, чтобы кто-то не сбежал, чем для обороны от внешнего противника, и пулеметные вышки танкам не помеха. Также не страшны и строения внутри охраняемого периметра, то ли бараки, то ли казармы, то ли складские и технические помещения. ИСы пройдут сквозь них и не заметят. Центральное здание покрепче, но для орудий калибром сто двадцать два миллиметра – не более чем хорошая мишень. Так что если бы задача стояла попросту спалить все к чертовой матери, вопросов бы не возникло. Даже с учетом того, что японцы наверняка накопали здесь кучу подземелий, задача не казалась бы сложной. Растоптать все на поверхности танками, потом все подорвать, а затем вызвать самолеты, которые привезут много-много чего-нибудь горючего и текучего, что выльется сверху, а потом полыхнет и хорошенько продезинфицирует здесь все. Даже проблем с аэродромом не возникнет – он здесь имелся, да и, случись с ним что, к японской базе подходила дорога. Широкая, прямая и вполне способная исполнить роль взлетно-посадочной полосы.

Увы, задача у них была чуть иная. Требовалось все же вначале заполучить то, что трудолюбивые японские маньяки от науки создали за последние годы. Откровенно говоря, у подполковников сердце не лежало этим заниматься, но приказ есть приказ. Так что залегли они на холме, за кустиком, и внимательно рассматривали арену предстоящей битвы.

А там кипела работа. Похоже, на этой базе у японцев было настоящее гнездо, которое сейчас капитально разворошили. Беготня, не заботящиеся о героически спокойном виде офицеры, орущие на подчиненных так, что отголоски японского мата слышны были даже здесь, благо ветер дул в сторону наблюдателей. Такое поведение само по себе говорило о дикой нервозности, и причина всем была понятна. Наверняка здесь уже знали, что фронт рухнул и ситуация вышла из-под контроля. Вот и торопились эвакуироваться. Машины вон грузят…

– Ну, как у нас дела?

Офицеры синхронно обернулись. Ну да, кто б сомневался. Только врачи умеют так плевать на субординацию, и ничего тут не поделаешь. Тяжело заставить плясать под свою дудку человека, которому, очень даже может быть, в ближайшее время предстоит тебя же штопать. Так что к капитану Менгеле отнеслись спокойно, без раздражения, лишь Петрову пришлось чуть напрячься, чтобы сдержать улыбку. Русский-то врач знал неплохо, но звучал он в его исполнении так, что губы сами по себе пытались растянуться до ушей.

Рядом с Менгеле… Ну да, кто бы сомневался. Лейтенант Кузнецова, собственной персоной – они с этим немецким капитаном моментально нашли общий язык. И потому, что оба весьма странно относились к смерти, и на профессиональной почве. Наталья, когда жила с отцом в Харбине, работала в больнице, медсестрой. Сестрой милосердия, как она сама себя по-старорежимному называла. Недолго работала – война, все завертелось самым немыслимым образом, но и этого хватило, чтобы сойтись с немцем накоротке. Вот и сейчас наверняка по пути сюда что-то обсуждали. Ну и охраняли медицинского эксперта – чуть позади ненавязчиво маячили четверо солдат из роты Кузнецовой.

– Так что там? – чуточку нетерпеливо спросил Менгеле, видя, что его чересчур общий вопрос проигнорировали. Петров хмыкнул и высказался. Нелицеприятно. Борман оказался менее подвержен эмоциям и педантично объяснил сложность ситуации. Наступила тишина.

– А зачем штурмовать? – вмешалась Наталья. Оба подполковника синхронно поморщились, правда, едва заметно. Что поделать, все же девушка – это вам не кадровый офицер, да и вообще, ждать от женщины субординации и точного следования уставу глупо. С другой стороны, вопрос она задала интересный, но не совсем понятный. Пришлось Курту попросить ее озвучить свою мысль чуть более развернуто. Она и озвучила, и простота ее идеи выглядела достаточно элегантно.

Ну, в самом-то деле, японцы готовятся к эвакуации. Так зачем им мешать? Самое ценное они наверняка загрузят в машины. Может, и вовсе сумеют запихнуть все – техники вон нагнали массу. Останется только дать им выехать, после чего покрошить прямо на дороге. Минус – танки незаметно подогнать не получится, ну да и японцев не полк, а снайперов, да и просто хороших стрелков у сводной части предостаточно.

Правда, у самих японцев здесь аж четыре танка, но это барахло вряд ли может кого-то всерьез испугать. Так что уничтожить охрану, наложить лапу на содержимое колонны, а потом… Ну, потом можно уже исходить из конкретной ситуации. Получится – брать штурмом лагерь, не получится – действительно, расстрелять из орудий, а потом сжечь. Даже запрашивать воздушную поддержку, может быть, не придется. На территории японской базы невооруженным глазом видны несколько емкостей, судя по виду, с топливом. Плюс можно от себя пару бензовозов солярки пожертвовать. Возможно, этого хватит.

План элементарный, дерзкий, а потому имеющий хорошие шансы на успех. Это подтвердилось спустя каких-то три часа, когда идущий в голове колонны японский танк Ха-Го получил в борт сразу два заряда из фаустпатрона и полыхнул во все стороны чадным, каким-то липким на вид пламенем. Его собратьев какой-то секундой позже ожидала та же участь, причем один из них эту самую колонну замыкал. В результате грузовики оказались заблокированы на дороге. Не наглухо, шансы выбраться они имели, но для этого требовалось время. А вот как раз его-то водителям никто не дал.

Все вышло закономерно. У атакующих было подавляющее преимущество в людях, выгодная позиция и лучшее оружие. Японских солдат перестреляли, как в тире, не дав и тени шанса ответить. Офицеры… Ну, их старались взять в плен. И даже взяли двоих, ехавших в первой машине, роскошном «мерседесе». По ним изначально не стреляли, убив лишь водителя, да они и не сопротивлялись. Остальные же пытались что-то сделать, вплоть до того, что кидались со своими дурацкими саблями на не спеша двинувшихся к разгромленной колонне солдат. Их отстреливали безжалостно, особенно тех, кто пытался добраться до грузовиков. Мало ли что могло оказаться в их кузовах. Ни русские, ни немцы этого не боялись, но и глупо рисковать никто не хотел.

К пленным японцам отцы-командиры подошли, когда все было уже кончено. Двое, один в генеральском мундире. Этот то ли не боялся совершенно, то ли великолепно владел собой. Второй – совсем молодой лейтенант с простреленной рукой, которую, наспех забинтованную, теперь осторожно баюкал. Этот боялся, дико, до дрожи в коленях, его страх ощущался буквально на физическом уровне.

Несколько секунд они стояли, разглядывая друг друга, потом Менгеле улыбнулся.

– Профессор Саро Исии, если не ошибаюсь?

Японец молчал. Менгеле продолжал улыбаться, но взгляд его был холоден, будто клинок рапиры. И когда он вновь заговорил, в его голосе не осталось и тени веселья.

– Профессор. И генерал, не так ли? У меня есть для вас предложение, санкционированное правительствами Рейха и СССР. Или вы сотрудничаете с нами, полностью и безоговорочно. За это вам гарантируется жизнь и нормальные условия содержания. Или мы вытрясем из вас необходимую информацию силой. И не смотрите так скептически, мы умеем это делать не хуже вас. Вопрос только в том, сколько вы сможете продержаться. А потом кусок мяса, воющий от боли, расскажет нам все. Выбор за вами.

Японец молчал, и лицо у него оставалось спокойным, ничего не выражающим. Держит марку, стервец. И это притом, что понимает, не может не понимать, насколько легко его, случись нужда, превратят в кусок хорошо отбитой говядины. Петров безразлично пожал плечами и зашагал прочь, чтобы оценить масштабы захваченных трофеев, а также возможность их эвакуации. Грузовики вроде бы целы, но обязательно нужно проверить. Курт уже там, занимается делом, и командиру полка тоже не следовало оставаться в стороне.

Менгеле подошел к ним через полчаса. Вид у немца был злой и усталый, словно он не разговоры вел, а разгружал вагоны со снарядами. На безмолвный вопрос лишь головой тряхнул:

– Упорный старый черт. Видал я уже таких. Он все отдаст, но только когда цена покажется ему адекватной. А сейчас играет в несгибаемого самурая, урод. И ведь не разговорить этого унтерменша. Хватило бы пары солдат покрепче, но он слишком много знает, приказ доставить в целости.

Офицеры даже не обратили внимания на то, что их прикомандированный эксперт выразился, как принято было еще во времена ныне покойного Гитлера. Сейчас подобное, скажем так, не одобрялось, однако тут оба были согласны с Менгеле и хорошо понимали его злость.

– Но, я так понимаю, кое-что вам все же удалось выяснить? – поинтересовался Борман. – Иначе вы вряд ли бросили бы дело на полдороге.

– Удалось… Тот лейтенант, адъютант профессора – он стойкостью своего патрона не обладал. Пара хороших ударов по морде – и сведения посыпались из него, как горох из рваного мешка. Правда, и знал он немного.

Петров с Борманом синхронно бросили взгляд на руки Менгеле. Нет, чистые, костяшки не сбиты. Сильные, но в то же время ухоженные руки врача. Менгеле как-то проговорился, что раненых с поля боя ему доводилось вытаскивать самому, и в это охотно верилось. Но вряд ли он опускался до самоличного избиения пленных. Скорее, кивнул кому-нибудь из солдат. Подчиненные Кузнецовой, находившиеся при нем неотлучно, японцев ненавидели, и котлету из любого желтолицего сделали бы, глазом не моргнув.

– И… что?

– Лучше, чем могло бы быть, но хуже, чем хотелось бы. Если кратко, основные результаты их работы здесь, в машинах. Архивы, образцы… Так что самое необходимое у нас в руках. Хуже другое. На базе осталось несколько тонн готовой продукции. Фарфоровые бомбы с вирусами. Этого достаточно, чтобы… В общем, если честно, я не знаю, для чего этого достаточно, – развел удрученно руками Менгеле. – Но если эту дрянь распылят в тылу наших войск, последствия будут жуткими. Гибнуть будут не китайцы, а наши солдаты.

– Сколько их там осталось, при складах? – деловито поинтересовался комполка.

– Много. Человек двести, и среди них часть специалистов, которые, собственно, и должны заниматься активацией своих игрушек. Но плохо даже не это. В течение ближайших часов сюда подойдет подкрепление. Лейтенант не знает точно, сколько и когда.

– Стало быть, надо захватить объект и, желательно, уничтожить его начинку до того, как они подойдут. Здесь такой кавардак, что подкреплением может оказаться и взвод, и дивизия.

– Именно так, – кивнул Менгеле.

– Ну что же, тогда вызываем подкрепление и авиацию, чтобы вывезти все это. Второй батальон я отряжу для охраны, пускай отконвоируют грузовики куда подальше. А пока… Повоюем, товарищи офицеры!

Штурмовать базу Отряда 731 оказалось даже проще, чем они думали. Японцы, может, и готовы были к обороне, особенно после того, как до их ушей донеслись взрывы и звуки выстрелов с дороги. Вот только на то, что против них выйдет несколько десятков советских танков, никто не рассчитывал. Их смяли прежде, чем кто-либо успел опомниться. Правда, неплохо замаскированные противотанковые пушки успели дать несколько выстрелов и даже попасть – промахнуться на такой дистанции вообще сложно. И успех у них был. В одном экземпляре. Снаряд, попав в правую гусеницу одного из ИСов, сумел заставить танк остановиться. Все остальные же лишь бессильно щелкали по броне, в современной войне их тридцать семь миллиметров выглядели несерьезно.

Петров шел в головном танке. Когда ты растешь по службе, у тебя все меньше возможности так нестись впереди всех. Это взводный идет вперед и отвечает лишь за своих людей да за поставленную задачу, а комполка должен работать головой, управляя сложнейшим механизмом своего подразделения. Но сейчас был как раз такой случай, когда можно было позволить себе возглавить атаку и лично намотать врага на гусеницы.

Танк с ревом идет вперед. Орудие не стреляет, для него попросту нет достойных целей, зато пулеметы бьют безостановочно, выкашивая вооруженных неуклюжими винтовками японцев, сметая орудийную прислугу, до последнего пытающуюся отбиваться у своих жалких пушчонок. Вот одна попадает под гусеницу и с отвратительным скрежетом превращается в железный блин, смятая чудовищным весом боевой машины. Тараканами бросаются в сторону артиллеристы – и падают, сметенные пулями. Хотя нет, не все. Один бежит вперед, пригнувшись и быстро-быстро перебирая ногами. В руках – деревянный ящик. Пулемет заливается длинной очередью – и вдруг японец исчезает. Лишь через секунду приходит понимание – смертник, и пуля ударила прямо в мину, которую этот коротышка держал перед собой.

– Внимание, смертники!

Как хорошо, что во всех танках есть радиостанции. В бою это превращает полк в единый организм, не давая ему распасться на отдельные машины. Еще лет десять назад, даже меньше, о такой роскоши и мечтать не приходилось, теперь же – норма. Вот и сейчас тяжелые машины начали двигаться куда осторожнее, засыпая свинцом любой подозрительный холмик. Еще несколько взрывов – стало быть, не единственный смертник нашелся. А потом все как-то очень резко закончилось, и лишь горящие обломки напоминали о том, что только что здесь шел бой.

Подполковник ловко, привычно выбрался из танка, осмотрелся. Похоже, и впрямь все кончилось. Повсюду сновали солдаты, слышалась знакомая речь – русская, немецкая. Подошел Борман:

– Вроде все. Только в здании сколько-то народу еще сидит. Там, внизу, тоннели – забрались туда. Будем штурмовать?

– А зачем? Подтяни, как договаривались, пару емкостей. Что там, кстати?

– Соляр, кубов сорок наберется, если не больше.

– Ну, вот и замечательно. Кто бы там ни был, в огне они жить вряд ли умеют. И бактерии их тоже. Подтягивай, заливай и поджигай.

Борман кивнул, коротко распорядился – и вот уже солдаты раскатывают шланги. Емкости врыты в землю намертво, танком не сдвинешь, но пожарных рукавов в избытке. И вот уже журчит, уходя вниз, под землю, вонючий поток. Дизельное топливо, а вместе с ним бензин – нашелся здесь и он, правда, немного. Короткая перестрелка – видать, кто-то из японцев, сообразив, к чему идет дело, попытался хотя бы продать жизнь подороже, но автоматчики были начеку, мгновенно нашпиговав несостоявшегося героя тремя десятками пуль. И в этот момент подскочил лейтенант, комвзвода из первого батальона.

– Товарищ подполковник. Там это…

– Что? – Петров с удивлением посмотрел на бледное лицо молодого офицера. Парню немногим более двадцати, но он успел повоевать, и неплохо. Труса, во всяком случае, не праздновал. Так что могло случиться такого, что у него губы дрожат?

– Вам лучше самому на это взглянуть.

Ну, лучше – значит, лучше. Петров кивнул и зашагал следом за лейтенантом, чтобы буквально через минуту оказаться в собранном из деревянных щитов бараке. Большом таком, просторном. В середине сквозной пролом – видать, кто-то проскочил его на своем танке, не желая объезжать. Кто? Да кто угодно, так многие делали. Некоторые из строений вообще превратились в груду мелко изломанных досок, так что у этого вид был еще пристойный. На первый взгляд.

Раньше здесь было что-то вроде операционной. Не той, где спасают раненых или, к примеру, вырезают аппендицит. Здесь людей препарировали. Послойно, жилка за жилкой. И, судя по всему, живьем. Китайцев, еще каких-то маньчжур. Русских…

Как Петров удержал в себе остатки завтрака, он и сам сказать не мог. На полусогнутых выбрался наружу, жадно принялся хватать ртом воздух. Подошел Борман.

– Мы закончили. Может, предложить им сдаться?

– Жги, – прохрипел комполка. – Хотя нет, погоди, я сам…

Пламя разгорелось легко, можно сказать, охотно. Тонким ручейком пробежало к открытому люку, возле которого лежали уже три тела. Японцы пытались выбраться еще несколько раз, но им не то что не давали уйти – даже не брали в плен. Слух о том, что здесь нашли, разошелся среди бойцов с невероятной быстротой. Огонь миновал их, потом, словно маленький зверек прыгнул вниз – а через минуту из подвалов рванулся к небу огненный столб.

Ну все, думал Петров, глядя на созданную ими страшную печь. Кончено. Надо дождаться подкреплений, пускай сюда везут специалистов, мало ли, сколько ходов здесь нарыто. Что-то может случайно и уцелеть, хотя и вряд ли. Но главное сделано, фабрики смерти больше нет, и тех, кто сможет ее воссоздать, тоже. И… они отомстили за все.

– Товарищ подполковник! Японцы!

Ну вот, размечтался о спокойной жизни. Петров вздохнул и, на ходу натягивая шлемофон, поспешил к своему танку.

Японцев было много. Очень много, и впрямь дивизия, если не больше, да еще и при технике. Видать, и впрямь ценили этот объект, если при рушащемся фронте пригнали такую толпу, да еще и не только с барахлом собственного производства. Шерманы, с их характерным силуэтом, он узнал сразу, и по всему выходило, драка будет жаркой. Очень уж много врагов, на них и патронов может не хватить. А главное, перестраиваются на ходу в боевые порядки – видать, издали заметили столбы дыма. А жаль, из засады можно было бы потрепать их качественно.

– Товарищ полковник, – немолодой солдат-пехотинец для краткости привычно чуть повысил его в звании.

– Что случилось?

– А вот вы ответьте на вопрос. Где ж мы их всех хоронить-то будем?

Вокруг жизнерадостно заржали луженые солдатские глотки. Петров тоже улыбнулся. Ну что же, если его люди шутят, значит, все хорошо, уверены в победе. А что субординацию нарушают – так в бою не до нее, там частенько матом не ругаются, им разговаривают. Ну что же, главное, не подпускать врага, чтобы массой не задавил. Пора показать этим, как правильно выразился Менгеле, унтерменшам, чьи в лесу шишки.

А вон, кстати, и сам доктор, легок на помине. И впрямь знаком с военным делом – успел окопаться и теперь осваивается с трофейным пулеметом. Что же, если этот врач умеет лечить не только от смерти, но и от жизни, то сейчас это только в плюс, лишний ствол в бою не помешает. Ну, как говаривал дед-священник, начнем, помолясь.

Заревели орудия, и среди не ожидающих столь теплого приема японцев начали подниматься высокие фонтаны смешанного с землей огня. Бой начался.

Сколько атак они отбили в тот день, семь или восемь, Петров потом даже не мог вспомнить. Они шли одна за другой почти без перерыва. Сложно было даже уловить момент, когда заканчивается одна и начинается вторая. Самыми яростными были первая, когда японцы, видать, еще не сообразили, что противостоит им не горстка десантников, а ударная группа при тяжелой бронетехнике, и последняя. Тогда ощетинившийся штыками вал японцев докатился до самых окопов, кое-где даже дошло до рукопашной. Лишь фланговый удар резервной танковой роты позволил удержаться. Он, да еще тот факт, что японские танки к этому моменту были уже почти все выбиты.

А потом вдруг сразу стало легче. Вначале в уже начавшем подергиваться дымкой заката небе появились самолеты. С земли навстречу им затявкали зенитки, но их было мало, да и точность огня оставляла желать лучшего. Штурмовиков же здесь собралось не менее полусотни. Пройдя на бреющем полете, «летающие танки»[38] выпустили по узкоглазым реактивные снаряды, а вторым заходом щедро полили их огнем авиационных пушек. Следом, включив сирены, уже валились с высоты «лаптежники»[39], а позади японцев невиданными цветками распускались в небе купола парашютов.

На этом все, в принципе, и закончилось. Массовый десант в тылу силами целой дивизии – это вам не хухры-мухры. Да еще когда с воздуха идет настоящее избиение. Японцы это тоже сообразили. Кто уж у них там оказался такой умный, история умалчивает, но, не дожидаясь, пока их возьмут в кольцо, уже порядком избитая японская дивизия рванула прочь, на прорыв. Их не преследовали – слишком устали, да и то, с какой четкостью действовали японцы, говорило о том, что эта часть отнюдь не из худших и управление ею не утеряно.

Петров прошел вдоль своих машин. Танков они потеряли относительно немного. Повезло, японцы практически не имели серьезной артиллерии, а то немногое, что у них было, проиграло дуэль орудиям тяжелых танков. Основные потери были на совести смертников. Ну и еще из-за того, что боезапас танков под конец был практически расстрелян, приходилось действовать в основном гусеницами. Пехотинцам досталось намного сильнее. Хорошо, что пулеметов хватало, своих и трофейных. А к последним еще здесь нашлось в избытке боеприпасов. За одним таким Менгеле и работал. Кстати, а где их эксперт?

Доктора Петров обнаружил в импровизированном госпитале. Устроили его в том самом бараке, где японцы занимались вивисекцией, попросту вышвырнув из одной его половины все, мешающее работе. Операционная, кстати, получилась неплохая, благо с оборудованием у японцев дело обстояло великолепно. Единственно, освещение, но и тут проявила себя солдатская смекалка. Притащили несколько фар с подбитых танков, запитали их от танковых же аккумуляторов. Получилось вполне неплохо.

Менгеле как раз заканчивал зашивать рану одного из стрелков. Длинную, резаную – видать, кто-то из японцев штыком ткнул да промазал, только кожу распорол. Сержант, наверное, получив укол морфия или еще какого-то обезболивающего, сидел, закрыв глаза. Судя по безмятежному выражению лица, он сейчас отдыхал от боли. Еще несколько человек ожидали своей очереди. Услышав шаги Петрова, доктор повернулся, кивнул ему и попросил подождать. Еще через минуту он закончил, и, пока солдаты, исполняющие роль помощников, стягивали гимнастерку со следующего пациента, подошел к командиру:

– У меня тут работы непочатый край. На всю ночь, как минимум. Хорошо еще, ваши солдаты обучены хотя бы перевязывать раны. У нас, в Германии, попадаются иной раз такие дубы, что скорее истекут кровью, чем сделают что-либо осмысленное.

– Много тяжелораненых?

– Трое, но жить будут. Хотя желательно отправить их завтра же самолетом в госпиталь. Остальные…

Доктор неловко и как-то безнадежно махнул рукой. Ну да, понятно. Самых тяжелых сюда попросту не донесли. Да и у самого вон на руке повязка – зацепило чем-то. Хорошо, несильно, а то вообще не смог бы никому помочь.

Сзади раздался стон. Менгеле повернулся и быстрым шагом направился туда. Петров проследил за ним глазами и едва не охнул. Там, замотанная бинтами до полной неузнаваемости, лежала Кузнецова. Досталось ей, видеть, серьезно. Менгеле подошел, склонился над девушкой, потом тихо прошептал что-то. Подполковник расслышал лишь «…потерпи еще немного, маленькая, нельзя пока…». Затем доктор повернулся, тяжело вздохнул. Лицо его при этом приобрело странное выражение, словно больно ему самому. Поймал взгляд комполка, встряхнулся, напустив на себя обычный, чуть скучающий вид:

– Будет жить. Или я не врач.

И тогда Петров понял: будет. Уж она – точно будет…

Говорят, кто хоть раз слышал гром орудий «Ямато», не забудет его никогда. Может, и так, Колесникову рассказывали об этом, но и только – лично, а не на фотографиях, лицезреть самые большие корабли мира ему вообще не приходилось. Что называется, не сподобился. Однако столбы воды, поднимаемые вражескими снарядами, и впрямь могли впечатлить кого угодно, так что в грохот он готов был поверить безоговорочно. Но, к счастью, он за двадцать пять миль сюда не долетал и уши не травмировал, так что оставалось любоваться всплесками, поднимающимися, правда, на приличном расстоянии.

Ничего удивительного, кстати, рассеивание на такой дистанции просто чудовищное, а радары «Ямато», в отличие от собственно корабля, далеко не шедевр. Так что самое близкое накрытие пока что составляло два кабельтовых и выглядело, скорее, грозным предупреждением, чем реальной опасностью. В отсутствие корректировки с воздуха попасть в цель японцы могли разве что случайно, так что пока их огонь, на взгляд немецкого адмирала, представлял собой напрасную трату снарядов. Хотя, конечно, если такая дура угодит в палубу (а куда еще с такой траекторией, как сейчас, можно попасть), это может запросто выбить из линии даже «Бисмарка».

Кстати, пару раз по броне уже звякали осколки – разброс их у восемнадцатидюймовых снарядов оказался просто чудовищным. Кто-то из офицеров предложил Лютьенсу пройти в боевую рубку, на что адмирал, пожав плечами, безразличным голосом пообещал немедленно повысить звание любому, кто сможет подсчитать вероятность поражения случайным осколком разорвавшегося вдалеке снаряда его бренного тела. С учетом той площади, которую он, командующий, занимает. И с учетом того, что линейных кораблей у них сейчас чертова дюжина, идут они тремя колоннами, и японцы, похоже, еще не определились с тем, кого им надо обстреливать в первую очередь. Ну и, разумеется, принимая во внимание, что обстрел ведет один-единственный, головной корабль противника.

Зная любовь адмирала к головоломным математическим задачам, все замолчали, хотя наверняка остались при своем мнении. Уж слишком много в истории было примеров того, как проблемы возникали вопреки мнению теории вероятности. Может статься, они были и правы, но все же Колесникову не хотелось пока уходить с мостика. Все же риск пока выглядел отнюдь не запредельным, а из боевой рубки обзор на редкость паршивый.

Итак, японский флот пытался вести пристрелку. Получалось, надо признать, не очень. Немцы пока что не отвечали – дистанция боя не то чтобы запредельная, но, на взгляд Лютьенса, не стоило понапрасну тратить снаряды. Сблизятся еще немного, тогда и начнем, помолясь. А пока – наслаждайтесь редкостным зрелищем, господа офицеры. И постарайтесь не замочить штаны, если такая дура все же ляжет поблизости.

– Герр адмирал, – позади материализовался лейтенант, один из штурманов. Совсем молодой, для него это первый большой поход и первый бой. Видно, что боится, это нормально, но и азарт боя в глазах читается. Это хорошо, в будущем из него выйдет неплохой офицер. Если, конечно, будет у них всех это будущее.

– Что, Вернер? – Лютьенс, конечно, не мог знать всех офицеров по именам, но честно старался и сейчас вспомнил с первого раза. – У кого-то приступ энуреза?

– Э-э-э, – сбитый с толку лейтенант выглядел донельзя забавно. Не время, конечно, но… Да и вообще, репутацию храбреца и просто не теряющего духа и чувства юмора человека стоило поддерживать.

– Так что, энурез или диарея? Пускай бегут в гальюн. И вообще у кого-то на мостике серьезные проблемы личного плана, не стоит заострять на этом внимания. Гонорея – это не страшно, моряка триппером не испугаешь.

– Никак нет, – парнишка быстро сообразил, что адмирал шутит, и отреагировал адекватно. – Противник увеличил ход до двадцати семи узлов.

– Это данные радаров, или воздушная разведка подтверждает?

– Подтверждает.

– Ну что же, неплохо. Снизить ход до двенадцати.

Вот так, у кого-то из японцев все же родилась светлая мысль о том, что артиллерийские погреба не бездонные. Правда, он, Лютьенс, предпочел бы задробить стрельбу и несколько минут подождать, но самураи, похоже, народ не слишком терпеливый. Странно даже. Или же Ямомото настолько достала ситуация, что он готов на все, лишь бы быстрее закончить? Впрочем, неважно. Главное, три головных линкора сейчас будут медленно, но верно отрываться от основных сил, а способные их поддержать «Конго» или отстанут, или вынуждены будут ломать строй, обходя своих более тихоходных собратьев. И то, и другое неплохо, надо только дать им время.

Следующие несколько минут головные корабли японского флота упорно шли вперед, отрываясь от остальных сил. Все четыре корабля типа «Конго» чуть изменили курс и тоже устремились за флагманом, но догнать пока не могли – то ли техническое состояние не позволяло, то ли узлы у них изначально были «дутые». Однако маневр, надо признать, сделали ловко, и сейчас «Муцу» догонял колонну устаревших и тихоходных линкоров, тоже выжимающих из машин все, что можно, а его более легкие и скоростные собратья рвались вперед. Выучка у японских моряков была на высоте, позавидовать можно, и недостаток вражеского построения оказался и не недостатком вовсе, а так, минутным неудобством.

Откровенно говоря, смысла в таких перестроениях с перестройкой ордера «на коленке» Лютьенс не видел, но реагировать надо было. Что же, варианты отрепетированы заранее, оставалось лишь отдать приказ, и германский флот начал собственные эволюции, одновременно открывая огонь – дистанция быстро сокращалась, самое время пристреляться.

Пятнадцать дюймов – не восемнадцать, но громыхают они тоже неплохо. Уж на что Лютьенс был привычен к подобному, но все равно первый выстрел больно ударил по ушам. Впрочем, только один раз – чай, не дети, слушали такое постоянно. А уже через минуту с разведчика сообщили о перелете. Оставалось взять поправку. Адмирал довольно осклабился. Вот так, радары радарами, а визуальное наблюдение все же остается более верным.

С пятого выстрела «вилка», с седьмого – накрытие, и вот уже «Бисмарк», чуть довернув, работает всем бортом. Остальные тоже не отстают, выбрав для себя соответствующие мишени. Теперь дело за статистикой, и вот, после четвертого залпа первое попадание. С мостика немецкого линкора это не различить, а вот летчики, сообщившие об успехе, хорошо видели, как на палубе, в носовой части «Ямато», расплескалось пронзительно-красное пламя. А потом из образовавшейся на месте попадания дыры повалил густой, едкий дым. Внушительно выглядящая на бумаге, но отнюдь не самая качественная, сказался вечный цейтнот по ресурсам, броня не выдержала удара бронебойного снаряда, и теперь в недрах корабля, правда, неглубоко, медленно разгорался первый в этом бою пожар.

Вокруг японского флагмана один за другим поднимались водяные столбы. Ямомото тоже приказал открыть огонь из всех орудий. А эскадра Лютьенса тем временем распалась на три группы, и каждая из них шла собственным курсом. Теперь японскому командующему предстояло выбирать, с которой схватятся его наиболее мощные корабли, а какие сойдутся с отставшими. И делать это приходилось наугад – на радарах можно было различить лишь то, что идущие с начала боя тремя колоннами немецкие корабли начали менять курс. Состав же каждой из этих групп оставался для японцев тайной.

Наблюдающий за ходом боя (из рубки, конечно, из рубки – как только обстрел усилился, он удалился под броню), Лютьенс усмехнулся. Ну вот, японский адмирал оказался достаточно предсказуем. В качестве цели он выбрал самый многочисленный отряд. Что же, они это предполагали изначально. Сейчас Жансулю придется несладко, но, можно надеяться, он выдержит. Из пяти его линкоров три – одни из самых защищенных кораблей в мире. Должны выдержать. Какое-то время. Остальным же за купленные таким образом минуты надо в лепешку разбиться, а нанести противнику урон, от которого тот не оправится. А значит, ход – до полного, и вперед. Надо успеть схлестнуться с «Конго» до того, как это сделают собственные линейные крейсера.

«Ямато», «Мусаси» и «Синано», атакуя Жансуля, корабли которого вели сейчас огонь из всего, что могло достать до противника, все более отклонялись к западу. Вторая группа повторяла их маневр, ловко «срезая» угол, и было ясно, что флагмана она все же догонит. Впрочем, Лютьенс и не пытался протиснуться между двумя вражескими колоннами, самоубийцей он не был. Его курс вел навстречу врагу – но встреча должна была пройти так, как он сам этого желал. И потому «Бисмарк» сейчас показывал все, на что способны были его машины. После длительного перехода, разумеется, меньше, чем на мерной миле, но все равно малость побольше, чем мог выдать противник. И все равно, прежде чем совершить задуманный маневр, предстояло выдержать вражеский огонь. Испытание не для слабонервных…

А тем временем, орудия продолжали реветь, и отнюдь не безрезультатно. В Ямато попали уж восемь снарядов, два из которых были аж шестнадцатидюймового достоинства. Правда, еще два, с бывших английских кораблей, имели калибр всего четырнадцать дюймов. Эффективность их оказалась ожидаемо невелика, и один из них, ударив под неудачным углом, не смог даже пробить броню. Так, огромная то ли вмятина, то ли царапина, жуткая с виду, но совершенно безвредная. Но, в любом случае, «Ямато» досталось. Пожар в носовой части, правда, удалось потушить, зато в развороченных надстройках пламя бушевало вовсю. Металл в некоторых местах накалился докрасна, повсюду лохмотьями слезала ставшая от жара пепельно-серой краска. За кораблем тянулся густой шлейф вонючего черного дыма, однако ход он не снижал, руля слушался уверенно, и орудия не пострадали.

Двум другим линкорам тоже досталось, хотя и не так сильно. «Мусаси» получил два снаряда, «Синано» три. Не смертельно, пускай и весьма неприятно. Над «Синано» дым поднимался едва ли не гуще, чем над флагманом – что-то у него там сильно горело и, несмотря на все усилия групп борьбы за живучесть, гаснуть пока не собиралось. У «Мусаси» временно вышла из строя одна из башен главного калибра – снаряд английского образца вновь не смог проломить броню. Повезло – ударил под углом в лоб башни, а там шестьсот пятьдесят миллиметров стали. Тем не менее, контужены были все, кто находился внутри, и возобновить стрельбу башня смогла лишь минут через десять. Но и японцы не остались в долгу.

Первым под удар закономерно угодил флагманский корабль адмирала Жансуля «Ришелье». По нему в начале боя, прежде чем японские корабли распределили между собой цели, огонь велся особенно интенсивно, так что вопрос поражения цели упирался лишь во время и затраченные усилия. Восемнадцатидюймовый снаряд ударил позади надстроек в одну из башен среднего калибра. Рвануло так, что солнцу стало жарко. Башню попросту раскололо пополам, стволы шестидюймовых орудий разлетелись, вращаясь, будто городошные биты, не хуже этих бит сметая все на своем пути. Пламя взлетело выше мачт, но, к счастью, детонации погребов боезапаса не произошло и корабль остался в строю.

Чуть позже линкор один за другим получил еще два снаряда. Пробоины, взрывы, пожары… В общем, весело, хотя и не смертельно. Хуже, что густой дым теперь изрядно мешал артиллеристам, но и это можно было перетерпеть. Линкор продолжал уверенно идти во главе колонны и вести огонь по врагу.

«Жан Бару», стоящему вторым, на удивление, досталось даже сильнее. Четыре попадания, после которых надстройки превратились в пылающие руины, а носовая башня лишилась двух орудий из четырех. Погиб командир линкора и практически все, кто находился в боевой рубке, когда совсем рядом ударил японский снаряд. Но руль не был поврежден, и корабль легко держал ход, не отставая от флагмана.

Хуже всего пришлось идущему третьим «Зейдлицу». Бывший английский линкор типа «Кинг Георг V» уступал своим французским коллегам и по огневой мощи, и по защищенности. Три попадания – разбита палуба перед носовой башней, рядом, по правому борту дыра размером в футбольные ворота. Стволы трех орудий погнуты, четвертый и вовсе оторван. Последним снарядом покорежило надстройки и смяло трубу. Мощность турбин начала постепенно падать, и корабль, хоть и держался пока в строю, после еще одного-двух ударов мог из него и вывалиться.

По сравнению с головными кораблями идущие за ними «Фон дер Танн» и «Гебен» отделались легко, хотя обстреливались едва ли не интенсивнее. Четыре линкора типа «Конго» работали по ним из носовых орудий весьма активно, однако и дистанция между противниками была заметно большей, и угол, на котором сходились корабли, выгодным не назовешь. Плюс скорость и те, и другие держали немалую, так что неудивительно, что точность огня японцев оставляла желать лучшего.

«Фон дер Танн» не получил ни одного попадания. Самое близкое накрытие – двадцать метров. Лязг осколков о бронированные борта линкора, содранная ими краска – и, в общем-то, все. Никого даже не ранило. «Гебен» получил одно попадание, и эффект от четырнадцатидюймового «чемодана» оказался куда меньшим, чем от монструозных орудий «Ямато». Что же, ожидаемо. Средних размеров пробоина, быстро потушенный пожар – все это шло по разряду незначительных повреждений. То, что за этими «незначительными» скрываются еще и пять матросских жизней, никого сейчас не волновало. Статистика войны, не более. Да и, откровенно говоря, на фоне разворачивающейся сейчас на море эпической битвы, такое и впрямь никого бы не впечатлило.

Как бы то ни было, несмотря на меньшее количество попаданий, по очкам на начальном этапе сражения вели японцы. Их снаряды наносили немецким кораблям куда более серьезный урон, а броня увереннее держала удар. Тем не менее, основные силы обеих сторон в игру пока всерьез не вступили, если, конечно, не считать таковой малоуспешную перестрелку с дальней дистанции.

Однако колонны сближались, и рано или поздно расклады должны были поменяться.

Четыре японских линкора догнали свой головной отряд закономерно раньше, чем немецкие корабли пересекли их курс. На несколько минут отряды Лютьенса и чуть отставшие линейные крейсера оказались против всей японской колонны на сравнительно небольшой, не более семидесяти кабельтовых, дистанции, которая продолжала непрерывно сокращаться. Это был, пожалуй, самый опасный момент – если «Ямато» и компания обратят на них внимание, то вполне могут успеть превратить немецкие линкоры в металлолом. Не всех, может быть, но кого-то уж точно. Однако три сильнейших корабля японского флота как раз пристрелялись по Жансулю, флагман которого горел все сильнее, и отвлекаться не захотели. В результате бой у Лютьенса произошел только с четверкой старых японских линкоров, и был он весьма короток.

Двадцать семь узлов у японцев, двадцать девять у немцев, в сумме это более ста километров в час. Именно с такой скоростью проносились друг мимо друга эскадры, а потому времени на то, чтобы отстреляться, у обеих сторон был минимум. И использовать его требовалось до последней крупинки, что противники и постарались сделать.

Приказ, отданный Лютьенсом перед боем, на первый взгляд, звучал парадоксально. Но – только на первый взгляд. При прочих равных весь огонь на старые линкоры японцев. Почему? Да все просто. Три линкора типа «Ямато» отлично защищены. Нанести им серьезные повреждения трудно, уничтожить – еще сложнее, сделать это быстро – практически невозможно.

Зато корабли, некоторые из которых в строю более тридцати лет, несмотря на все модернизации весьма уязвимы. Стало быть, есть шанс уничтожить или хотя бы нейтрализовать их с приемлемыми затратами времени. После этого же… А вот потом все становится куда интереснее.

Даже если сильнейшие линкоры Японии переживут этот бой, даже если они победят, даже если уничтожат немецкий флот – что с того? Три порядком избитых линкора не сделают погоды. Им еще возвращаться через кишащий пиратами Деница океан. А там, дома, кто их ждет? Разрушенная страна, уничтоженные заводы, которые не смогут теперь обеспечить покалеченным великанам мало-мальски пристойный ремонт. И восемь линейных кораблей, советских и итальянских, одни из лучших в своем классе, неповрежденных… Все это – лишь оттягивание конца. Глупо полагать, что Ямомото не понимает раскладов, а значит, драться он будет страшно.

«Бисмарк» вел огонь на пределе скорострельности орудий, «Тирпиц» не отставал. Позади ревели «Дойчланд» и «Кенигсберг», звук их артиллерии был совсем иным, не спутаешь. Вокруг японских линкоров кипела от взрывов вода. Жаль только, что на такой дистанции снаряды летят уже по настильной траектории и большая их часть попадает не в относительно слабо защищенные палубы вражеских кораблей, а в прикрытые тяжелой броней старомодного вида борта. Но приходилось частично жертвовать эффективностью ради точности, утешая себя мыслью, что противник оказался в том же положении.

Когда эскадры разминулись, идущий головным «Конго» представлял собой лишенную управления и вывалившуюся из строя развалину, с трудом ковыляющую на пяти узлах и с каждой минутой все более зарывающуюся носом. Все четыре башни корабля были приведены к молчанию, борт превратился в нагромождение перекрученного взрывами металла. Почти три десятка попаданий из лучших в мире орудий – этого хватило бы и для более современного корабля, и оставалось только удивляться, как творение британских[40] корабелов еще держится на плаву.

Идущий следом за ним «Хиэй» пострадал намного меньше, благодаря, как ни странно, собственной невезучести. Или везучести, тут уж как посмотреть. В самом начале боя шестнадцатидюймовый снаряд с «Дойчланда», «Хиэю», в общем-то, и не предназначенный, проломил бесхитростно вертикальный борт японского линкора в кормовой части, чуть выше ватерлинии. То, что в пробоину начала захлестывать вода, полбеды. Хуже, что вышло из строя рулевое управление и корабль, уйдя вправо, невольно скрылся за строем своих кораблей. Там он, пока команда восстанавливала управление, поймал еще два снаряда перелетами, но в целом его повреждения нельзя было назвать критичными. В строй он вернулся как раз в тот момент, когда эскадра Лютьенса уже проскочила мимо, и потому более до поры до времени не обстреливался.

«Кирисима», третий в строю старых линкоров, получил за двоих, но, как ни удивительно, держался стойко. Шестнадцать попаданий – теоретически более чем достаточно. Однако все, чего смогли добиться немцы, это заставить замолчать одну из башен. Снаряды изорвали борт корабля, но при этом ухитрились не причинить ему по-настоящему серьезных повреждений. Даже пожар вызвали всего один, и тот японцы смогли потушить моментально. Зато замыкающий строй «Харуна» полыхал, как свеча. Его орудия продолжали вести огонь, но централизованное управление им было нарушено, а поднимающийся выше мачт дым не давал толком целиться. Снаряды уходили куда-то в белый свет, вздымая столбы воды то с большим перелетом, то с таким же недолетом.

Немцам, правда, тоже досталось, но далеко не так серьезно, сказался и меньший калибр вражеских орудий, и отсутствие корректировки с воздуха. «Бисмарк» получил двенадцать попаданий, горел, но руля слушался, артиллерия действовала. Все же его броня была не чета японской. «Тирпиц» отделался восемью, правда, с худшим результатом – башня «Дора» получила удар четырнадцатидюймовым снарядом.

Будь дистанция чуть большей – и по законам баллистики попадание пришлось бы в крышу, где броня тоньше, но лоб башни оказался прочен. Снаряд лишь встряхнул стальную кастрюлю, контузив расчеты и заставив полопаться лампы. На какое-то время башня погрузилась во тьму, но главное оказалось даже не в том. Система поворота была всерьез повреждена, и теперь наводить орудия можно было только вручную. Скорострельность закономерно упала, да и люди оклемались настолько, что смогли вновь исполнять свои обязанности лишь минут через пять. К счастью, это оказалось самым тяжелым повреждением, полученным линкором.

«Дойчланд» и «Кенигсберг» на фоне головных кораблей пострадали несильно, получив всего-то по два снаряда. Их артиллеристы работали в практически полигонных условиях, успев, прежде чем в их прицелы вплыл «Конго», обстрелять еще и «Синано», добившись трех попаданий. Правда, особых повреждений японскому линкору им нанести не удалось – бортовая броня его достигала аж четырехсот десяти миллиметров, что оказалось серьезным препятствием даже для шестнадцатидюймовых снарядов. Тем не менее, внимание артиллеристов «Синано» они все же отвлекли, и те ослабили обстрел кораблей Жансуля, огрызнувшись на наглецов. Безуспешно, правда. Ну и, наконец, именно после обстрела с «американцев» упорно сопротивляющийся «Конго» вывалился все-таки из строя.

В боевой рубке своего флагмана адмирал Лютьенс с холодно-отстраненным выражением лица наблюдал за ходом боя. Честно говоря, ему это давалось не так просто – мало того, что мешал дым от бушующего в носовой части линкора пожара, так еще и температура быстро повышалась. Скоро, пожалуй, он будет иметь шанс узнать, что чувствует кукуруза, прежде чем стать попкорном. Однако на лице его не дрогнул ни единый мускул. Необходимость сохранять спокойствие, хотя бы внешнее, в любой ситуации – профессиональная обязанность комфлота.

К тому же пока все шло достаточно терпимо. Хуже, чем хотелось бы, но лучше, чем могло бы быть. Все как всегда, в общем. А потому… Пора!

Лающий немецкий язык хорош, когда надо отдавать приказы. И, повинуясь воле своего адмирала, немецкие корабли начали разворачиваться влево, все более сближаясь со строем японских кораблей.

Ямомото, когда ему доложили о маневре немцев, понял смысл этого поворота почти сразу. Всего несколько минут – и четыре линкора пройдут позади его колонны, охватывая ее «хвост». Отвечать им смогут лишь две башни и без того избитого «Харуна», от остальных кораблей и орудий немцы будут прикрыты его корпусом. Всего две башни, которые наверняка выбьют, – Лютьенс не побоится сойтись на пистолетный выстрел. И все, прежде чем японцы успеют сделать хоть что-нибудь, «хвост» им откусят, с одним, а то и двумя линкорами можно попрощаться.

Ямомото отреагировал мгновенно. Возможно, стоило развернуть всю колонну, но как раз перед этим удачный снаряд поразил «Ришелье» в кормовую часть, которой и так уже досталось. На сей раз досталось машинному отделению, и линкор начал быстро терять ход, пытаясь укрыться за линию своих кораблей. Упускать такой момент? Другого может и не представиться. А потому «Ямато», «Мусаси» и «Синано» продолжали идти прежним курсом, а «Хиэй», «Кирисима» и «Харуна» (последний с некоторым опозданием) начали забирать влево, стараясь оставаться с немцами на контркурсах.

Им это почти удалось. Почти – потому что Лютьенс, в свою очередь, начал забирать вправо. Тот, кто вел сейчас японскую колонну, наверное, взвыл от восторга – ему выпал шанс самому попробовать охватить «хвост» немецкой колонны, где трем линкорам отвечала бы лишь одна башня «Кенигсберга». Он закономерно продолжил разворот – и также закономерно увлекся, упустив из виду линейные крейсера немцев. Те до сих пор практически не принимали участия в бою, ограничиваясь редкими выстрелами с дальней дистанции, но теперь настало их время. И четыре корабля, развернувшись строем фронта, начали разбег, выпуская из труб густые клубы дыма. Сейчас очень многое зависело от скорости.

Японцы не успели ничего предпринять, когда перед «головой» их колонны появились четыре корабля и, ловко перестроившись в линию, обрушили на «Хиэй» шквал огня. С такой дистанции броня старого японского линкора не выдерживала даже удары одиннадцатидюймовых снарядов с «Гнейзентау», не говоря уж о главном калибре «Шарнхорста». «Дюнкерк» и «Страсбург» тоже не желали остаться в стороне от общего веселья, так что результат вышел закономерный.

«Хиэй» заполыхал, прекратил огонь и попытался отвернуть, но получалось это у него из рук вон плохо. Корабль быстро терял ход и все больше кренился на нос и левый борт – с двух миль, на которые японцы подставились, четырехсотдвадцатимиллиметровые орудия «Шарнхорста» сделали ему несколько пробоин ниже ватерлинии. Еще несколько минут – и из носовой части корабля к небесам взлетел фонтан огня, снаряд попал в пороховой погреб одной из башен. Линкор покачнулся, словно пьяный, выровнялся на миг, а потом как-то резко лег на левый борт. Это был конец.

Говорят, большое корыто долго тонет. Ерунда, «Хиэй» затонул практически мгновенно. Это получилось столь внезапно, что с обеих сторон на миг даже перестали стрелять. А потом бой возобновился с удвоенной яростью.

Кто бы ни стоял на мостике ставшей вдруг головной «Кирисимы», он сообразил: с двумя уже порядком избитыми линкорами против четырех новейших, практически неповрежденных линейных крейсеров (артиллеристы «Хиэя» успели пять раз поразить «Шарнхорст» и один раз «Страсбург», проделав им внушительные, но не слишком опасные дыры в надводной части бортов) не выстоять. Раздавят, тем более, убедиться в том, что могут сотворить с ним немецкие орудия, он имел уже возможность. В «Кирисиму» перелетами угодило шесть снарядов, причем один с «Шарнхорста». Японцы были… впечатлены и знакомиться ближе с кораблем, способным посылать столь внушительные «гостинцы», отнюдь не жаждали.

Под плотным огнем линейных крейсеров японцы начали очередной разворот, с тем, чтобы попытаться догнать флагмана, а заодно ввести в бой все орудия и разойтись с противником на контркурсах. Это удалось лишь частично – развернуться и ввести в дело свою артиллерию они успели, а вот разойтись не получилось. Немцы, довернув, вновь начали охват «хвоста», и по всему выходило, что они с него уже не слезут…

Пока линейные крейсера ломали своих противников, отряд Лютьенса шел навстречу отставшей пятерке японцев, не принимавшей участия в сражении. Вновь на контркурсах, однако на сей раз с тем расчетом, чтобы встать против них правым, неповрежденным бортом.

На успевшем выйти в голову колонны «Муцу» хорошо понимали: драться с немцами на контркурсах можно, но опасно, и более чем полуторакратное преимущество в орудиях победы отнюдь не гарантирует. На стороне немцев броня и калибры. Однако время еще оставалось, и японская эскадра стала забирать вправо, рассчитывая встретить приближающиеся корабли Лютьенса всем бортом и попытаться сосредоточенным огнем расстрелять флагмана. Ожидаемо, вполне, и в этом сражении уже получалось. Немецкие линкоры практически скопировали маневр, разве что повернув влево и вступая в бой, двигаясь теперь уже параллельным японцам курсом, медленно настигая их. И, опять-таки, развернувшись к ним неповрежденным правым бортом. Все, дальше дело решали броня и подготовка артиллеристов.

Пока линкоры совершали величественные и внешне неспешные в силу своих колоссальных габаритов эволюции да мерялись калибрами, на оставленном ими поле боя развивались страсти иных масштабов, но едва ли не большего накала. И выстрелы тоже гремели. Не столь, может быть, громкие, но с куда большей частотой. Пришла очередь «младших братьев».

Всю первую половину боя крейсера и эсминцы держались в отдалении, позади линейных эскадр. Это было вполне взвешенное решение – в битве гигантов делать им было нечего. Пять-шесть тяжелых крейсеров, особенно поддерживаемых эсминцами, при некоторой удаче могли бы справиться с одиночным линкором, но сходиться с эскадрой – безумие. Сметут.

Однако вот основные силы оказались в стороне, а там, где совсем недавно громыхал бой, остался практически потерявший ход, с выбитой артиллерией, горящий «Конго». А значит, пришло их время. В морском бою нет места сентиментальности и жалости к раненому врагу, поврежденный корабль добивают. Именно этим крейсера и занялись.

Однако с противоположной стороны дела обстояли почти так же. Тоже крейсера и эсминцы. И тоже держались позади линейных сил. Сейчас они пришли на помощь поврежденному линкору, и над морем вновь разнесся грохот орудийных залпов.

В этом бою с обеих сторон сошлись почти два десятка крейсеров и в полтора раза больше эсминцев, в результате чего получилось самое, наверное, масштабное сражение легких сил со времен Ютланда. С учетом же того, что корабли за прошедшие тридцать лет заметно подросли в размерах, то и вообще самое-самое. Откровенно говоря, японцы, наверное, могли бы в нем победить, их шансы, как позже считали аналитики, изначально выглядели даже предпочтительнее. Однако если на первом этапе боя за счет лучшей подготовки артиллеристов они теснили немецкую эскадру, то очень скоро расклады поменялись. К месту боя подоспели несколько отставшие «карманные линкоры».

Двум легендарным рейдерам, переросшим крейсера обычные, но так и не доросшим до линейных, в этой войне отводилась второстепенная роль. Это во время Битвы за Британию они и наводили ужас на коммуникации противника, а случись нужда, и участвовали в линейных боях наравне с самыми мощными кораблями германского флота. Однако в этих морях ставить их в линию с более крупными кораблями означало лишь бездарно потерять эти уникальные творения инженерного гения. В бою с японскими суперлинкорами их могло отправить на дно одно-два попадания. Кораблям приходилось смириться с тем, что пик боевой славы «карманных линкоров» остался в прошлом, ныне же их удел – обеспечение устойчивости крейсерских соединений. И сейчас стало ясно – в этой роли они на своем месте.

Первым под раздачу угодил «Атаго». Крейсер этот перестреливался со своими немецкими визави достаточно успешно, однако в схватке даже с одним «карманным линкором» его десять восьмидюймовок выглядели несолидно. И уж тем более неадекватны они оказались, когда немцев стало двое.

Урок «Адмирала графа Шпее» немцы запомнили хорошо, поэтому старались не распылять огонь по разным целям, а, напротив, сконцентрировать его на одном противнике. Дюжина одиннадцатидюймовых орудий в два счета превратила «Атаго» в металлолом. Он продержался минут пятнадцать, но потом вдруг выбросил в небо столб ярко-желтого пламени и раскололся пополам – снаряд попал в погреб третьей башни, воспламенив пороховые заряды. Корма затонула почти сразу. Нос продержался на плаву еще некоторое время, с него в воду горохом сыпались люди. Им предстояло бултыхаться в волнах и рассчитывать лишь на то, что, когда все закончится, их подберут. А до того никто никого спасать не будет – жизнь не похожа на рыцарский роман, и занявшегося вылавливанием утопят тут же, стоящий корабль – хорошая мишень.

Впрочем, маневрирование сегодня тоже никого не спасало. Систершип «Атаго», «Такао», продержался еще меньше. Потом настал черед какого-то весьма удачно подвернувшегося в прицел эсминца, уже поврежденного так, что тип его навскидку было не установить… «Карманные линкоры» работали подобно конвейеру, перемалывая оказавшиеся в прицелах японские корабли, их поддерживали остальные крейсера и эсминцы. На японцев обрушилась чудовищная мощь, и они не выдержали, начали отходить. Самурайская доблесть – это, конечно, хорошо, но гибнуть вот так, бесцельно, безо всяких шансов нанести противнику серьезный урон… В начале войны это еще прошло бы, сейчас – уже нет. И они отвернули, продолжая отвечать на сильный огонь немцев. В ином случае им, возможно, дали бы уйти, но не ответить на хамство было невозможно. В общем, японцы не поняли, что бой надо прекращать, и это дорого им обошлось.

Уходящий последним старый крейсер «Како» получил в корму одиннадцатидюймовый гостинец, после чего снизил ход, окутался клубами дыма и перестал отвечать на огонь немцев. К нему метнулись эсминцы, несколько японских, развернувшись, встретили их лоб в лоб. Последовала яростная схватка, из которой немцы все же вышли победителями – «Како» перевернулся и пошел на дно вместе с тремя эсминцами, хотя и пара их немецких аналогов составила им компанию. Тем не менее, несмотря на потери, этот раунд немцы выиграли с разгромным счетом, не в последнюю очередь благодаря «карманным линкорам».

Когда, потеряв семь кораблей, японская эскадра отступила, настал черед «Конго». Он еще пытался отбиваться, несколько уцелевших шестидюймовок вели огонь и даже попадали, но это была уже агония. Вышедший в торпедную атаку эсминец дал залп, и после двух мощных взрывов корабль начал быстро погружаться, уходя под воду на ровном киле.

На сей раз немцы выделили несколько эсминцев, в основном уже серьезно поврежденных, чтобы они занялись спасением экипажей потопленных кораблей, после чего устремились следом за линкорами. Стая волков готова была продолжить охоту.

Жансуль держался. Как? Это вопрос второй. Наверное, в основном благодаря не слишком точному огню японцев – несмотря на сокращающуюся дистанцию, без корректировки с воздуха попадать по активно маневрирующей цели у них получалось так себе. На этом фоне артиллеристы Жансуля находились в комфортных условиях, и процент попаданий у них был в разы выше. Ну и мастерство французских корабелов сказывалось, конечно – уступая «Ямато» по формальным характеристикам, линкоры типа «Ришелье» были забронированы намного грамотнее.

А еще, строй франко-германского отряда был куда длиннее японского. Лишние корабли – это не только дополнительные орудия, но и возможность поврежденным укрываться за своей линией, чтобы хоть немного привести в порядок свои избитые линкоры. С начала боя там побывали все, а некоторые и не по одному разу. Японцы со своими тремя кораблями такой возможности были лишены в принципе.

«Ямато» досталось, корабль горел, то и дело рыскал на курсе – снаряд, лопнув на броне боевой рубки, не пробил, к сожалению, но контузил и ранил выбитыми с тыльной стороны брони осколками всех, кто в ней был. И все же линкор сохранял боеспособность и вел довольно точный, по сравнению с мателотами, огонь. Зато куда больше плюх с определенного момента начал получать замыкающий линию «Синано».

Когда немного прошел запал боя, артиллеристы перераспределили цели. «Ришелье» перестреливался с японским флагманом, «Жан Бар» – не очень успешно – с «Мусаси». А три немецких корабля дружно взялись за замыкающий строй линкор. Оправданное решение – эти три корабля представляли собой неплохо сплаванное соединение, их артиллеристы умели вести огонь по одной цели, не мешая друг другу. В результате по «Синано» вели огонь двадцать шесть орудий, что весьма сильно нервировало всех, от командира линкора до последнего матроса. Правда, периодически одному из немецких линкоров приходилось выходить из линии, либо переносить огонь на того японца, чей противник вынужден был отступить, но это ничего принципиально не меняло.

«Синано» горел. Вся носовая часть корабля напоминала сейчас доменную печь. Из трех башен полноценно действовать могла лишь одна, первая, но из-за пожара артиллеристы не видели, куда стрелять. Вторую башню намертво заклинило ударом снаряда, третья лишилась всех орудий, хотя броня ее и не была пробита. Да и изначально стреляли артиллеристы этого линкора так себе – сказывался тот факт, что в строй линкор вошел сравнительно недавно и экипаж имел куда худшую подготовку, чем на двух других кораблях. Ну и, для полноты ощущений, очередной снаряд ударил в корму великана, погнув и заклинив руль под углом почти десять градусов. Теперь «Синано» управлялся лишь с помощью машин, его скорость, а вместе с ним и всей эскадры, резко снизилась. Не получив ни одного пробития брони главного пояса, корабль практически утратил боеспособность.

И все же, несмотря на явные успехи европейских моряков, японцы передавливали, сказывались броня и калибры. Флагман адмирала Жансуля уже даже не горел – полыхал и практически не вел огонь, все орудия главного калибра были выведены из строя. Корабль принял около восьми тысяч тонн воды, осел и с трудом держался на плаву. Любой маневр для него сейчас был смертельно опасен. Чуть не рассчитаешь с креном – и вода хлынет в пробоины, в изобилии испещрявшие борт, некоторые даже сквозные. Скорость упала до несерьезных пятнадцати узлов, и то механики не могли гарантировать, что смогут ее удержать более часа. Как французский адмирал все еще не потерял управление эскадрой, оставалось загадкой.

«Жан Бар» тоже горел. Вообще, в этом бою в той или иной мере горели все. Но у второго французского линкора, в отличие от «Ришелье», хотя бы вела еще огонь и даже попадала носовая башня. Несмотря на гибель вначале командира, а потом и практически всех старших офицеров, корабль уверенно держался на курсе, периодически ухитряясь прикрыть флагмана, когда тот с грацией разжиревшей утки вываливался из строя. Кто вел корабль, выяснилось только после боя. Как оказалось, один из уцелевших рулевых, обычный матрос, справившийся с задачей не хуже кадрового офицера. Однако огонь японцев не стихал, нахватавшийся снарядов корабль все больше садился носом, и сколько еще он выдержит обстрел, оставалось непонятным.

Эти два линкора, наверное, могли быть добиты японцами без особых проблем, но головным кораблям эскадры Ямомото пришлось спешно перенести огонь на замыкающую строй немецкую троицу. Не сделать этого означало отдать «Синано», что называется, на съедение, а японский адмирал был не в том положении, чтобы разбрасываться кораблями. О том, что произошло с четверкой «Конго», последнего из которых как раз сейчас добивали сосредоточенным огнем линейные крейсера, он уже знал.

А Жансуль упорно продолжал вести свои корабли прежним курсом, не пытаясь даже оторваться от противника. Пожалуй, сделай он сейчас поворот от японцев – и Ямомото не стал бы его преследовать. Честь не позволяла самураю отступить, но не заставляла очертя голову бросаться в погоню за оказавшимся неожиданно опасным противником. Однако Жансуль, терпя удары снарядов, продолжал идти вперед, и Ямомото тащился параллельным курсом как привязанный.

Причина такого кажущегося самоубийственным упорства французского адмирала раскрылась, когда возле борта «Ямато» один за другим встали три высоких столба из огня и пены. Подводные лодки, на завесу которых и выводил Жансуль свои корабли, не сплоховали и смогли атаковать с идеальной позиции. Вдобавок, они зашли с противоположного от своих кораблей борта, куда японцы, увлеченные боем, естественно, даже и не смотрели. Три торпеды поразили вражеский флагман, еще одна пришлась на долю «Мусаси», и это стало переломом боя.

При всей своей мощи, линкоры типа «Ямато» не могли не иметь слабых мест, одним из которых была довольно слабая противоторпедная защита. Довольно удивительно, учитывая, что японцы уделяли этому виду оружия самое пристальное внимание и хорошо представляли, на что оно способно. И, тем не менее, противостоять ударам торпед «Ямато» не смог.

Конечно, для того чтобы гарантированно утопить такого гиганта, трех дыр в подводной части маловато, однако это в идеальных условиях. Когда же линкор в течение двух часов ведет тяжелый бой и повреждения имеет соответствующие, ситуация меняется. Конечно, «Ямато» не затонул, все же построен он был крепко, да и команда его, одна из лучших в Японии, умела бороться до конца и крайне эффективно. Однако скорость линкора упала до десяти узлов, а крен на правый борт достиг семнадцати градусов. Тут впору не о бое думать, а о том, как дотянуть до порта. Учитывая, что топлива на «Ямато» оставалось совсем немного и путь к базе по-прежнему был перекрыт вражескими кораблями, вопрос стоял уже просто о выживании.

По сравнению с флагманом «Мусаси» пострадал не особенно серьезно, однако теперь он оставался единственным боеспособным кораблем отряда. И, когда еле держащиеся на воде «Ришелье», «Жан Бар» и «Зейдлиц», наконец, отвернули, именно на долю «Мусаси» досталось все внимание «Фон дер Танна» и «Гебена». Любого из них один на один он мог раздавить, однако сейчас их было все же двое.

К удивлению Лютьенса, бой между его кораблями и пятеркой японских линкоров развивался неторопливо, можно сказать, лениво. «Муцу» перестреливался с «Бисмарком», и разница в характеристиках кораблей была не столь значительна, чтобы с ходу определить фаворита. У японца были орудия большего калибра, у немца крепче броня. Да и артиллеристы его, благодаря корректировке с воздуха и лучшей баллистике своих более современных орудий, стреляли заметно точнее. Правда, японцам удалось все же сбить огнем своих зениток одного из корректировщиков, но влияния на ход боя это практически не оказало – немцы просто выслали другой самолет и через какие-то четверть часа восстановили статус-кво.

Остальные немецкие корабли тоже выбрали себе противников, и лишь замыкающий японскую колонну «Ямасиро» какое-то время находился в положении практически необстреливаемого корабля – на него периодически отвлекалась лишь кормовая башня «Кенигсберга». Правда, и сам он мог поддерживать своих лишь огнем двух носовых башен, для остальных немецкие корабли находились вне зоны обстрела.

По сути, бой свелся к тому, что Лютьенс, пользуясь заметным перевесом в скорости, пытался охватить «голову» вражеской колонны, а японцы, отворачивая, упорно этому мешали. В результате добиться успеха немцам упорно не удавалось, но и японцы все более отклонялись от места боя основных сил, что Колесникова вполне устраивало.

Не устраивало его другое. В этом бою «золотых» снарядов пока не было и дальше, похоже, тоже не ожидалось. Сравнительно небольшая дистанция боя приводила к настильной траектории полета снарядов, бьющих в неплохо забронированные борта вражеских линкоров. Стальные листы толщиной в триста миллиметров рвало в клочья, но свою задачу – не допустить поражения жизненно важных узлов кораблей – они выполняли уверенно. Даже шестнадцатидюймовые бронебойные снаряды «потрохов» японских кораблей не достигали. Впрочем, как и японские, оставляющие на бортах немецких кораблей большие, но пока некритичные пробоины. Сейчас дело сводилось к тому, кто раньше успеет нашпиговать противника железом и взрывчаткой до полной потери боеспособности. Учитывая, что корабли Лютьенса уже побывали в не самом легком бою, где их боезапас оказался на четверть расстрелянным, а у японцев изначально имелось больше орудий, расклады вызывали серьезные опасения.

Однако все резко изменилось, когда к месту боя подоспели новые действующие лица. Те, которым здесь вроде бы делать было нечего и чье участие не предполагалось, но… Но Колесников уже несколько лет делал ставку на моряков с инициативой, может быть даже чуть в ущерб истинно немецкой исполнительности, и успел неплохо перетрясти кадры. Да и изначально на рейдерах служили люди храбрые и решительные. И потому командир «Адмирала Шеера», по совместительству командующий сейчас сводным отрядом легких сил (тоже экзамен на адмиральские погоны, кстати), воодушевленный победой в бою с вражескими крейсерами, повел свой отряд прямиком к месту сражения.

«Лютцов» и «Адмирал Шеер» легко догнали медленную колонну японских кораблей и, прежде чем кто-то успел отреагировать, насели на ее «хвост». «Ямасиро», только что живший спокойной жизнью и получивший за весь бой одно-единственное попадание, сразу же почувствовал, как это хреново, когда тебя избивают. Из-за не слишком удачного расположения артиллерии по корме могли работать только две башни. Против четырех орудий немецкие «карманные линкоры» выставили сразу шесть, а потом, довернув, и все двенадцать. Конечно, калибр орудий и вес снарядов у них были меньше, но одиннадцатидюймовые снаряды броню главного пояса и, тем более, палубы прошивали уверенно. Плюс следом за головными кораблями в бой вступили и крейсера немцев, и в результате «Ямасиро» был буквально засыпан снарядами самых разных калибров.

Лютьенс, когда ему об этом доложили, лишь флегматично пожал плечами. Если командир «Шеера» рискнул и победил, значит, он в этом человеке не ошибся. Потом, конечно, вставит легкий втык за не предусмотренные приказом действия, здесь свои правила игры, но погоны контр-адмирала и Рыцарский Крест этот человек уже заработал. Оставалось дождаться результата.

А результат не замедлил сказаться. Уже через двадцать минут японский корабль лишился одной мачты и кормовой башни, начал отставать от эскадры и быстро садиться кормой. Его командир, понимая, что за основными силами он уже не успевает, попытался повернуть, чтобы ввести в бой остальные орудия, но сделать этого ему не дали. Точнее, повернуть-то «Ямасиро» повернул, но немцы, сократив дистанцию, уверенно продолжали держаться за его кормой, вбивая в поврежденный линкор снаряд за снарядом. И вот, наконец, количество перешло в качество.

Мощный взрыв в пороховом погребе уже не действующей башни поставил точку в судьбе линкора. Взрывом у корабля буквально оторвало кусок кормы, и он, лишившись хода, начал быстро погружаться. И без того не самая прочная конструкция корабля оказалась совершенно не приспособлена к сопротивлению таким ударам. Переборки были частично разрушены и не могли уже остановить затопление, особенно под непрерывным обстрелом, которому «Ямасиро» по-прежнему подвергался.

И наступил закономерный конец. Линкор задрал нос и, будто лезвие ножа, плавно скользнул под воду. Чуть позже, уже из глубины, раздалось тяжелое и могучее «Умпф-ф!», поверхность океана вздрогнула и на миг будто приподнялась – очевидно, там, уже под водой, взорвались котлы. И это было словно прощальный салют кораблю, ушедшему на дно, не спуская флага и вместе со всем экипажем.

А крейсера уже догоняли «Фусо», который оказался в еще худшей ситуации – его-то изначально обстреливал «Кенигсберг», и повреждения корабль уже получил значительные. Правда, и «карманные линкоры» уже не могли похвастаться той красотой, что в начале боя – «Адмирал Шеер» успел получить четыре попадания, лишился половины артиллерии, а в кормовой части корабля никак не могли справиться с пожаром. Однако это уже мало что решало. Зайдя с кормы и пройдя вдоль правого борта «Фусо», орудия главного калибра которого были развернуты влево, немецкие корабли в упор расстреляли его орудийные башни. А потом в атаку вышли эсминцы, несмотря на противодействие уцелевших шестидюймовок японцев, сумевших подойти достаточно близко. Из двух десятков торпед цели достигли всего четыре, но этого оказалось более чем достаточно[41]. Старый линкор почти мгновенно перевернулся и затонул, унеся с собой большую часть команды.

Дальнейший ход боя не отличался оригинальностью. Получив наконец численное преимущество, немецкие корабли последовательно выбили все японские линкоры, добив последний, «Муцу», ударами торпед. Тот сопротивлялся до последнего и к тому моменту, как отправился на дно, сумел избить «Бисмарк» до полной потери боеспособности. Немецкий флагман лишился всех башен главного калибра, сильно кренился, а его скорость упала до двадцати узлов. «Тирпиц» выглядел немногим лучше, однако тонуть оба корабля не собирались и, если не случится чего-то совсем уж экстраординарного, до порта должны были дойти. И, как бы ни сложились теперь обстоятельства, Лютьенс, стоя на мостике и вдыхая перемешанный с дымом воздух, с некоторой долей мрачной иронии констатировал – они опять победили. И Веселый Роджер на мачте, изрядно посеченный осколками снарядов, по-прежнему бодро бился на ветру. Теперь оставалось лишь дождаться исхода сражения с «Ямато», вмешиваться в него Лютьенсу было уже нечем.

А на своем флагмане адмирал Ямомото отдал приказ готовиться оставить корабль. На это непростое решение его сподвигли три линейных крейсера, медленно догоняющих их эскадру. Четвертый, «Гнейзенау», безнадежно отстал, да и не мог уже драться. Когда эскадра добивала «Кирисиму», с японского линкора сразу два снаряда угодили ниже ватерлинии линейного крейсера, и теперь его команда боролась за жизнь своего корабля. Осев носом по самые клюзы, «Гнейзенау» уползал прочь, но «Шарнхорст», «Дюнкерк» и «Страсбург» догоняли корабли Ямомото. И теперь их противником оказался отбившийся, наконец, ценой потери одной башни, разрушенных надстроек и многочисленных пожаров от последних кораблей Жансуля, «Мусаси».

Последняя фаза боя длилась еще около часа. Для начала японцы выяснили, что орудия «Шарнхорста», самые мощные в германском флоте, без особых проблем справляются с броней японских суперлинкоров. Потом вышел из боя «Страсбург», для которого три попадания главным калибром японцев едва не стали фатальными. И, наконец, орудия «Мусаси» окончательно замолчали, и корабль начал медленно ложиться на борт. Свою долю пробоин он сегодня получил.

– Они предлагают нам сдаться, – в боевую рубку «Ямато», отбросив уже все формальности, вернулся вышедший осмотреть корабль его командир, капитан первого ранга Гихати Такаянаги. – Я приказал готовить линкор к затоплению.

– Хорошо. Начинайте по готовности. А теперь оставьте меня.

Офицеры, принимая право командира на такое решение, один за другим покинули рубку. О чем думал в последние минуты своей жизни легендарный японский комфлота, так и осталось тайной, которую он унес вместе с собой в морскую пучину. В любом случае, он сохранил честь, и винить его было не в чем. Лучший солдат империи уходил в вечность…

С мостика своего полуразбитого флагмана за тем, как медленно и величественно уходят под воду «Ямато» и «Синано», с удовлетворением наблюдал адмирал Жансуль. Именно он был сегодня главным триумфатором, и никто не станет это отрицать. Даже Лютьенс, хотя и его вклад колоссален. Но именно Жансулю довелось стоять под огнем «Ямато» – и победить. И в пахнущем чем угодно кроме морской свежести воздухе он уже чувствовал аромат триумфа, когда, вернувшись на родину, станет первым, кто после жестокого поражения еще свежей в памяти войны сумел дать Франции не только славу, но и выгоду. Колонии, захваченные японцами, вновь вернутся его стране, да и еще кое на что можно будет наложить руку, немцы не против. А раз так, можно со спокойным сердцем возвращаться домой.

Три года спустя

Все же Венская опера – это нечто. Особенно когда там ставят Вагнера. Вот и сегодня вечер обещал стать незабываемым. Хотя, по мнению ставшего неожиданно для себя любителем искусства, военного атташе полковника Петрова, «Лоэнгрин» – не самое удачное произведение, к тому же с явными заимствованиями из Чайковского, побывать на постановке все же стоило. Единственно, как ему в свое время объяснили, мужчина в оперу должен идти или во фраке, или в мундире. Фраки… Честно говоря, они полковника смешили, так что он предпочел мундир, тем более, на привыкших смотреть на офицеров с некоторым пиететом немцев погоны и внушительные ряды орденских планок на груди производили неизгладимое впечатление.

– Привет, Курт!

– И тебе не хворать, – Борман весело, совсем не по-немецки, улыбнулся и хлопнул друга по плечу. – Решил вылезти из своей берлоги?

– Скорее, сумел из нее вырваться. Ты не представляешь, сколько приходится возиться с бумагами. Ей же ей, в танке было проще.

– Привыкай. Если хочешь идти наверх, бумаги – тоже вещь нужная, – серьезно, хотя и несколько сочувственно кивнул немец.

– Да знаю я. Но, кстати, скоро все это закончится. Возвращаюсь домой, приняли в Академию генерального штаба.

– А вот это правильно…

– Ну вот, на минуту вас одних нельзя оставить, сразу о делах…

Смеющийся женский голос прервал их, но при этом не вызвал и тени раздражения. Звонко цокая каблучками, к ним шла жена Бормана. Высокая, белокурая, «истинная арийка»… из Рязани. Где и как Борман с ней познакомился, оба старательно не говорили. Почему? А бог их знает. Впрочем, сейчас таких смешанных браков было столько, что ничего особенного в случившемся никто не видел.

– Извините, фрау Борман. Такие уж мы, мужчины… Кстати, Марин, ты, как всегда, обворожительна.

– Льстец, – улыбнулась женщина, но все же чуть порозовела. Ласковое слово – оно и кошке приятно. – Когда сам-то женишься?

– Когда такую же найду, – рассмеялся Петров.

– Ну-ну, – протянула Марина. – А где, кстати…

– Здесь мы, здесь.

Подошли двое. Мужчина в гражданском плаще, но с выправкой профессионального военного, и среднего роста, худощавая женщина с тонким, почти незаметным шрамом на щеке. Чета Менгеле, Йозеф и Наталья. Колоритная пара, широко известная в узких кругах.

– Господа… и дамы, – Йозеф даже не поздоровался и, судя по чуть расфокусированному взгляду, слегка навеселе, тут же взял быка за рога. – После оперы – сразу к нам. Будем отмечать.

– Что именно? – деловито поинтересовался Борман. Наталья, улыбнувшись, ответила:

– Йозефу буквально два часа назад сообщили, что он назначен директором нового института. Здравствуйте, кстати.

– И где? – так же деловито, но с живейшим интересом спросил Борман.

– Пока не знаю. Институт еще только организуется. Только название и есть. Так что работы… – она демонстративно закатила глаза. – Где-нибудь в районе Кенигсберга, наверное. Хотя возможны варианты. Институт-то совместный, так что могут и в Сибирь отправить.

– Ничего, справитесь. Не зря же он у тебя целый профессор, да и ты…

Закончить фразу Петров не успел. Подрулил автомобиль, и народ вдруг отхлынул в стороны. Почему, стало ясно через секунду. Из машины вылез… Ну да, кто еще может вот так, запросто, без охраны? Адмирал Лютьенс, собственной персоной. Заметно поседевший за последние годы, но все еще моложавый и подтянутый. А за рулем его жена, еще молодая, очень красивая женщина. Она, по слухам, обожала водить машину. Пройдя сквозь толпу, будто ледокол сквозь льды, одно из первых лиц Германии скрылся внутри здания, и человеческий круговорот тут же возобновился.

– Да, старик держится молодцом, – усмехнулся Менгеле, но тут их прервали. До начала оперы оставалось совсем немного времени, и пришлось прервать беседу и идти в зал. Ну, а внутри их захлестнула атмосфера музыки и праздника.

Еще через неделю

– Наливай сам, Соломоныч.

– Да легко, – Дональд О’Кэрролл, бессменный гауляйтер Канады, не глядя взял первую попавшуюся бутылку, щедро, как и положено истинному ирландцу, плеснул себе в стакан и брякнулся в кресло. – Ну, вы… Душу вымотали на своем совещании.

– А ты что хотел? – Лютьенс устало потер виски. – Тебя положение обязывает.

– Да уж.

– Ладно, не бурчи. Меня сейчас больше другое волнует.

– И что именно? – старый друг посмотрел на адмирала с живейшим интересом.

– То, что мы не вечные. Погоди, не перебивай, – адмирал поднял руку. – Я этот разговор давно задумал. Честно. Я боюсь.

– Чего именно?

– Того, что, когда я умру или просто состарюсь и не смогу больше держать ситуацию, все вернется на круги своя. Не хватало еще, чтобы наши страны опять сцепились. Не все довольны нынешним положением вещей, сам знаешь.

– И… что?

– Готовься перебираться в Берлин, – рубанул воздух рукой Лютьенс. – Начинается обточка ирландца под немца. Я постараюсь замкнуть ситуацию на тебя. Будешь моим преемником.

Рабинович подумал секунду, хотел что-то возразить, но потом лишь плечами пожал. Все же Колесникову, скоро уже десять лет как плотно сидящему на самом верху, действительно виднее. А адмирал между тем продолжал:

– Работы будет масса, так что спокойной жизни не жди. И еще, мы должны предупредить тех, кто придет вслед за нами.

– Предлагаешь раскрыться? – Рабинович взглянул на товарища чуть настороженно. Колесников отрицательно мотнул головой.

– Я же не идиот. Сделаем иначе. А как… Обсудим. Одна голова хорошо, а полторы лучше.

– Чего-о?

Но адмирал и живая легенда лишь мотнул головой и весело кивнул на полку с напитками:

– Наливай!..

Эпилог– …На этом я заканчиваю свой рассказ. Добавлю лишь, что победители имеют право на две вещи: написать историю и решить, как она пойдет дальше, куда повернут народы стран-победительниц. Историю мы написали. И парадную, и ту, что без прикрас. Ту, которую вы только что смогли прочитать. А вот право выбора будущего мы оставляем вам. Это будет, я считаю, правильно. Вы, молодые, сами наше будущее, а значит, вам его и создавать. Единственное, о чем я вас прошу, это не потерять мир, созданный нами. Его слишком трудно будет получить обратно. Удачи вам, и – прощайте.Алексей осторожно закрыл пожелтевшую тетрадь в толстом картонном переплете. Поднял глаза. Младшее поколение клана Лютьенсов – все четыре с лишним десятка человек – смотрело на него. Кто удивленно, кто настороженно. Тишина стояла такая, что, казалось, пролети муха – и звон ее крыльев покажется оглушительным. Наконец, решив, видать, что пауза несколько затянулась, Рихард шевельнул пальцами. Эта его привычка крутить ими перед тем, как что-нибудь сказать, обычно раздражала, но сейчас никто не обратил на нее внимания.– Как-то все это звучит… чересчур фантастично, я бы сказал. Интересно, старый пират что, решил остаться верен себе и устроить шутку, которая пройдет сквозь века?– Чушь, – голос Алексея от долгого чтения малость сел, но звучал достаточно твердо, а главное, уверенно. – Насколько я знаю историю нашего общего предка, он умел и любил шутить, но при этом никогда не переходил определенные границы.– Может, он на старости лет в маразм впал?– Тот, кто писал это, находился в здравом уме и твердой памяти. Из текста это четко видно, – Люся О’Кэрролл, будучи дипломированным и успешно практикующим психологом, сказала это вполне авторитетно, но Рихард не унимался:– Говорят, у шизофреников тоже все логично звучит.– Да брось, – Гюнтер, развалившийся в кресле, даже в такой небрежной позе ухитрялся производить впечатление телеграфного столба. А спорить с человеком, который на две головы тебя выше и габаритами напоминает шкаф, сложно чисто психологически. – Я, помнится, с дедом общался, а он отца помнил очень хорошо. Тот до конца жизни находился в твердой памяти, и никто бы не рискнул это опровергнуть.– Угу. Особенно если учесть, что такого умника бравые ребята прадеда махом отправили бы в призовой заплыв с якорем на шее.– Вот тебе и еще одно доказательство, – хмыкнула Люся. – Человек, которому эти головорезы до последней минуты сохраняли верность. Прости меня, но впавшему в маразм старикану они подчиняться бы не стали. А в заплыв… Насколько я знаю, в подобной ситуации они даже не стали бы его в известность ставить.– А…– Не стали бы, – авторитетно подтвердил Гюнтер и машинально покосился на эмблему морской пехоты, привычно устроившуюся на рукаве. Флаг Лютьенса, все тот же знаменитый на всех морях Веселый Роджер, намалеванный когда-то рукой самого Гитлера. Тогда – дружеская шутка, сейчас – символ, тех, кто силен духом, храбр до умопомрачения и готов умереть, но защитить свой народ. Эмблема, вместе с войсками плавно переехавшая из моря в космос. Гюнтер едва удержался от смешка, вспомнив, сколько легенд ходит об этом флаге. Ему, у которого оригинал висел дома, над камином в фамильном гнезде Лютьенсов, когда-то стоило огромного труда, чтобы не рассмеяться, слушая рассказы старшего поколения морпехов. Он-то знал, как все было на самом деле, и услышанное сегодня ничуть не изменило эту часть истории…А вообще, морская пехота и впрямь была предана старому адмиралу до последнего вздоха. В пятьдесят пятом, когда почти одновременно скончались Геринг и Сталин, кое-кто из военных решил воспользоваться ситуацией и малость поменять власть. В Союзе эта неумная попытка переворота закончилась очень быстро. Молодой тогда еще Фрунзе, как считали, не успел толком укрепиться, но все оказалось с точностью до наоборот. На ключевых постах у него уже были расставлены соратники по минувшим войнам, и командующий Московским округом генерал-лейтенант Петров, будущий маршал и министр обороны, не сомневаясь ни минуты, поднял свои войска по тревоге. Мятежников намотали на гусеницы прежде, чем они успели хоть что-то сделать. Людей, конечно, жалко, но их смерти, как все негласно решили, остались на руках зачинщиков мятежа. Этих повесили – Фрунзе, вошедший в историю как достаточно корректный и даже в чем-то либеральный политик, когда надо, мог быть и предельно жестким.А вот в Германии бои затянулись на неделю, хотя, конечно, пик их пришелся на первые три дня. Шансы у мятежников, надо сказать, были, но дивизия морской пехоты все три дня ухитрилась держать Берлин. Не весь, конечно, но центр мальчики Лютьенса держали крепко. А там уже подоспел Роммель, и бой превратился в избиение. Но все равно, о боевых возможностях морских пехотинцев, остановивших вдесятеро превосходящего врага и при этом понесших не такие и большие потери, с тех пор ходили легенды.Кстати, именно после этих событий началось медленное, но окончательное сближение двух держав, постепенно превратившихся в единое государство. Так что мятежные генералы, как следовало, кстати, и из найденных мемуаров прадеда, адресованных нынешнему поколению, сами того не желая, действовали на пользу замыслам Лютьенса. И, очень похоже, он сумел предусмотреть этот заговор, сознательно дав ему развиться и вызреть, словно нарыв, вскрыв который избавляешься от последних симптомов болезни.– А что это, собственно, меняет лично для нас? – влез молчавший до сих пор Игорь. На него дружно посмотрели и вновь замолчали, задумавшись. А потом Алексей усмехнулся:– Вы знаете, ничего. Просто дает возможность понять, от какой участи избавил нас всех прадед.– Прадеды, – автоматически поправила его Люся, но никто даже не обратил внимания на поправку излишне темпераментной ирландки.– И все-таки, мог бы и раньше сказать, – Рихард был и оставался редкостным занудой. Алексей только отмахнулся:– Нет, он был прав. Еще наши родители могли схватиться за головы, тем более, прадеда они помнили. А для нас это уже история. И ничего мы, не подумав, с этим знанием не натворим.– Вот-вот, – Гюнтер встал, прошелся по комнате, механически пригибаясь там, где висели люстры, хотя задеть их макушкой не смог бы и легендарный Гулливер. – Ладно, вы меня извините, но мне пора. Лёх, ты со мной?– С тобой, – Алексей встал. – Парни… и девчата. Извините, но завтра старт.На том, в принципе, их незапланированное собрание и закончилось. На улице уже стояла машина, которая доставила эту лихую парочку на аэродром, откуда они спецрейсом отбыли к месту дислокации. Там, на побережье, среди высоких скал, даже в тихую погоду забрызгиваемых волнами на всю высоту, размещался космодром. И именно отсюда на завтра был запланирован старт первой межзвездной экспедиции. Капитан Гюнтер Лютьенс командовал в ней десантной группой, а майор Алексей Лютьенс-Соколов был вторым пилотом. Утром им предстояло отправиться в дальний путь и стать легендами, может, не такими, как прадед, но все равно. Кровь старого адмирала не разжижилась с поколениями, а человечество… Человечество двигалось вперед, творя новую историю. Может, и не лучшую, чем в прошлый раз, но и не худшую, это точно.

Примечания

1

Подобные случаи в истории морских сражений происходили неоднократно. И стреляли, и попадали, и даже с первого выстрела.

2

Ситуация произошла в реальной истории: самолет, сбросивший бомбы, был американским.

3

То есть построенный в рамках Вашингтонского договора, ограничивавшего численность, водоизмещение и вооружение большинства классов военных кораблей стран-участниц. Имея ограниченное водоизмещение, при достаточно мощном вооружении из восьмидюймовых орудий эти крейсера обычно отличались слабым бронированием.

4

Исторический факт – Джон Кеннеди воевал, и воевал хорошо. И даже эпопея с потопленным катером была, правда, чуточку иная.

5

Крупнокалиберный пулемет, калибр 12,7 мм. Оружие, старейшее в своем классе.

6

United States Air Force – Военно-воздушные силы Соединённых Штатов Америки.

7

Cavalli – лошади (ит.).

8

Один из самых известных рейдеров Конфедерации времен Гражданской войны в США носил имя «Алабама».

9

Lightning – молния.

10

USAF – United States Air Force – Военно-воздушные силы Соединённых Штатов Америки.

11

Так часто называли Хемингуэя.

12

ГСМ – горюче-смазочные материалы.

13

ППС – пистолет-пулемет Сударева, один из наиболее удачных советских образцов автоматического оружия периода Второй мировой войны.

14

Одиссея капитана Блада.

15

Основной тип советских эсминцев предвоенной постройки.

16

В начале Первой мировой войны японцы разместили на германских заводах большие заказы на крупнокалиберную артиллерию, заявив, что намерены сразу после их выполнения вступить в войну «с одной великой державой». И сдержали слово, напав на… Германию.

17

По некоторым данным, незадолго до печально знаменитой американской бомбардировки в Нагасаки были доставлены контейнеры с бактериологическим оружием. Так что атомный удар, как его ни осуждай, уничтожив их, позволил тогда предотвратить его применение. И неизвестно еще, что является меньшим злом, поскольку результат вспышек эпидемий был бы непредсказуем.

18

СССР и Германия выдерживали и не такое.

19

В нашей истории достроен как тяжелый авианосец с посредственными характеристиками. Ничем себя не проявил и был потоплен американской подводной лодкой в первом же боевом походе, хотя заслуга в том не столько подводников, сколько неопытного экипажа корабля. Однако здесь война на море складывалась не столь однозначно, и бал правили тяжелые артиллерийские корабли, поэтому логично, что корабль построен согласно первоначальному проекту.

20

Кобуксон – «корабль-черепаха». Средневековое корейское военное судно, обшитое броней, часто вооруженное артиллерией; считается прообразом появившихся на несколько столетий позже броненосцев.

21

Один на один «Конго» и впрямь справлялся. Правда, в нашей истории против двух противников он не сдюжил, но, главным образом, потому, что сыграл роль фактор внезапности и корабль удачно «зажали». Тем не менее, после боя оба американских корабля угодили на длительный ремонт.

22

Невероятно, но факт. Японцы и впрямь тщательно скрывали данные о вооружении и защите своих новейших линкоров, рассчитывая, что в бою для противника они станут неприятным сюрпризом. Однако в бою с другими кораблями «Ямато» и его систершипу отличиться не удалось. Обладая столь впечатляющими характеристиками, эти корабли с минимумом пиара могли стать пугалом для всех соседей. Куда более скромный по характеристикам «Тирпиц» в этом плане роль свою сыграл вполне успешно. Однако секретность подвела японцев, и даже в качестве психологического оружия они свои корабли использовать не сумели. Американцы вплоть до конца войны считали их вполне среднестатистическими аналогами своих «Айов», не слишком боялись и, в конце концов, утопили авиацией.

23

Линейные крейсера.

24

Линкоры. Впрочем, с развитием русской концепции быстроходного линкора эти классы кораблей практически объединились.

25

Исторический факт. К примеру, строительство новейших советских линкоров страшно тормозилось именно из-за утраты культуры производства. Большая часть бронеплит оказывалась бракованной, а корпуса иной раз приходилось частично разбирать и собирать вновь, чтобы устранить недоделки и все тот же брак. Причем доходило до смешного, вроде излишне мягких заклепок, неспособных удержать листы обшивки.

26

Разумеется, штатное оружие японских офицеров вряд ли было способно на такой подвиг. Эти штамповки отличались достаточно невысоким качеством и были хороши только в пропагандистских роликах. Но очень часто японские офицеры из старых семей носили при себе фамильное оружие, только поменяв рукоять на уставную. Там, разумеется, тоже хватало барахла (большая часть достоинств распиаренных ныне катан, увы, остается только фантазией Голливуда), но встречались и средневековые шедевры, вышедшие из-под молота настоящих мастеров. Разумеется, в эпоху массового производства при не самом высоком технологическом уровне обеспечить каждого подобным оружием – недостижимая мечта. Однако при этом эффективность отдельных образцов средневекового оружия не ставится под сомнение. Для такого клинка перерубить автомат – не достижение.

27

Русская школа штыкового боя считалась одной из лучших (а возможно, и просто лучшей) в мире.

28

Французские линкоры и линейные крейсера строились по весьма спорной, но при этом имеющей определенные преимущества схеме. Вся артиллерия главного калибра располагалась в двух четырехорудийных башнях в носовой части.

29

Пёрл-Харбор.

30

Такие и впрямь были. И танки испытывали, и на фронте воевали, и полками командовали. Нынешние феминистки в такой ситуации, вероятно, с визгом разбежались бы.

31

При покорении Америки колонисты достаточно быстро поняли, что многие болезни, безопасные для них, способны массово уничтожать индейцев, не имеющих иммунитета к соответствующим заболеваниям. Данное обстоятельство они иногда использовали, чтобы освободить территории, для чего, к примеру, индейцам дарились зараженные паразитами, переносящими болезни, одеяла.

32

Устаревшее значение слова «инвалид» – ветеран.

33

Национальная одежда любого народа призвана в том числе подчеркивать достоинства и скрывать недостатки фигуры. А они у разных рас заметно отличаются. Когда моду бездумно переносят с европейцев на монголоидов, результат и впрямь может получиться комичным. Для того чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на кадры старых кинохроник.

34

Хорошим примером тому могут служить события у острова Саво, где эскадра японских крейсеров в ночном бою без потерь в кораблях уничтожила аналогичную эскадру американцев.

35

К примеру, броненосный крейсер «Якумо» (построенный, кстати, в Германии), спущенный на воду в 1899 г., прослужил в нашей истории до 1945 г. в составе японского флота, а после ее капитуляции еще год использовался в качестве транспортного корабля. Впрочем, подобные примеры не единичны и относятся не только к Японии. Так, германский броненосец «Шлезвиг-Гольштейн», спущенный на воду в 1906 г., активно использовался во Второй мировой войне, а позже, доставшись СССР, аж до 1966 г., правда, уже в качестве корабля-мишени. Про «Аврору» тоже известно всем, хотя она была не единственным советским кораблем той эпохи, прослужившим до конца Второй мировой войны. У США, страны богатой, тоже хватало кораблей, прослуживших около полувека, достаточно вспомнить линкоры типа «Айова», участвовавшие в войне против Ирака. Тенденция использовать устаревшие корабли сколь возможно долго являлась общемировой.

36

А кто не верит, может вспомнить судьбу индейцев, гостеприимно отнесшихся к гостям из Европы.

37

Примеров масса, но самый, пожалуй, известный у нас – бой в Желтом море, когда от случайного снаряда погиб адмирал Витгефт. Уже выигранное русскими сражение превратилось в отступление в осажденный Порт-Артур, что, в конечном итоге, и предрешило весь дальнейший ход бездарно проигранной войны.

38

Ил-2.

39

Ju-87.

40

Головной корабль серии строился на верфях британской фирмы «Виккерс».

41

В нашей истории, в бою в проливе Суригао, ему хватило всего двух торпед. Не обладающий достаточной прочностью корпус разломился пополам.