Помоги проекту - поделись книгой:
– А вот и выкуси, уважаемый начальник! Фамилия моя на самом деле Гоголь[11]! – спокойно отвечает Чичико и садится.
Надзиратель раскрывает папку с бумагами, уставляется в список, потом с недоумением взглядывает на Чичико и, помолчав некоторое время, приступает к перекличке:
– Девдариани!
– Здесь!
– Накашидзе!
– Я!
– Гулоян!
– И я здесь!
– Гоголь!
Чичико не отвечает.
– Гоголь! – повышает голос надзиратель.
– Я не Гоголь! – вскакивает Чичико. – Я – Толстой, Илья Чавчавадзе, Дуту Мегрели[12], Грибоедов! Понятно? Не Гоголь я! Вычеркните меня из этого проклятого списка и отпустите домой! Ясно?!
Поднимается хохот. Надзиратель-новичок, смешавшись, растерянно улыбается.
– Ты откуда? – спрашивает он Чичико.
– Из Нахаребао[13], провалиться ему в тартарары! Двести лет назад дед моего деда поселился там, да и омегрелился. Ему что? Лежит себе в могиле. А мне из-за его фамилии покоя нет! Хотя бы словечко знал я по-русски или по-украински!.. Вот наказание!..
Мы кое-как успокоили Чичико.
Надзиратель продолжал:
– Чейшвили!
– Я, уважаемый!
– Мошиашвили!
– Здесь я, здесь, дорогой!
– Мебуришвили!
– Здесь!
– Гамцемлидзе!
– К вашим услугам!
– Саларидзе!
– Есть!
– Моголадзе!
– Его ещё не арестовали! – замечает кто-то.
– Соголадзе, – поправился надзиратель.
– Ищут!
– Чоголадзе! – выкрикивает надзиратель.
– Он в соседней камере, – показывает большим пальцем себе за спину Гулоян.
– Почему же его фамилия в этом списке? – спрашивает надзиратель.
– А я почем знаю? – удивляется Тигран.
– Уважаемый, быть может, вы ищете Гоголадзе? – спрашивает с изысканной вежливостью Шошиа.
Надзиратель молча смотрит на него, потом заглядывает в список и утвердительно кивает головой:
– Да, Гоголадзе!
– В таком случае это – я! – встает Шошиа.
Надзиратель захлопывает папку и обращается к старосте:
– Гоголь! Есть претензии у десятой пятого? ("Десятая пятого" означает: десятая камера пятого этажа.)
– Изложить письменно или доложить на словах? – спрашивает Чичико.
– Говорите! – хмурится надзиратель, вновь раскрывает папку.
Гоголь подмигивает нам.
– Я думаю, начнет Гамцемлидзе! – говорит он с улыбкой.
Гамцемлидзе поправил очки и начал:
– Вам, должно быть, известно, что мы – не обыкновенные арестанты…
– А какие же? – удивился надзиратель.
– Не перебивайте, уважаемый! Гамцемлидзе предупреждающе поднял руку. – Мы ведь не мешали вам при чтении списка!
Сбитый с толку надзиратель раскрыл было рот, но промолчал. А Гамцемлидзе продолжал:
– Наши дела на данном этапе находятся, так сказать, в стадии следствия, и этим положением должна определяться амплитуда обращения с нами, как с гражданами, находящимися в неофициальном, так сказать, в предварительном, временном заключении. Это обращение должно в разумных пределах колебаться между, так сказать, строгостью и милосердием таким образом, чтобы условия нашего пребывания в тюрьме на время, предусмотренное структурой и технологией следствия, были для нас, так сказать, приемлемы, ибо физические возможности человеческого организма и его моральные…
– Гоголь, – обратился надзиратель к старосте, и нижняя челюсть его задрожала, – чего он хочет?
– Похоже, что путевку на двадцать четыре дня в Лебарде[14]!
– Бесплатную? – спросил надзиратель.
– Бесплатную! – улыбнулся Чичико.
– Скажи ему, пусть сядет, пока я не сошел с ума!
– Я сяду, уважаемый, когда мне объяснят, почему, несмотря на мои настоятельные просьбы, я до сих пор не получил седьмой том Чернышевского! – заявил Гамцемлидзе.
– И этот человек должен сидеть в тюрьме?! – воскликнул Тигран Гулоян.
– Садитесь, Чернышевский! – распорядился Гоголь. – Теперь твоя очередь, Чейшвили!
Чейшвили встал.
– Начать с моих личных претензий, а потом доложить о претензиях всей камеры, или прикажете говорить вперемежку обо всем? – спросил он надзирателя.
Тот пожал плечами.
– Валяй все сразу! – подзадорил я Чейшвили.
– Значит, так. Первое. Нас едят клопы! Второе. Вместо чая нас поят водой! Третье. Вместо пищи нас кормят силосом! Четвертое. Одним лезвием бреют десять человек. Пятое. Нам не дают периодической печати! Шестое. Мы лишены политической литературы! Седьмое. Лично мне не хватает хлеба!
– Его не водят на экскурсии!
– Зарплата у него низкая!
– Обувь жмет!
– И жена его – проститутка!
– Поведение моей жены никого не касается! – ограничился Чейшвили общим заявлением, не смея вступать в спор с Девдариани.
– Тигран, спроси-ка его, почему он не платит алиментов? – обратился Девдариани к Гулояну.
– Слышишь, почему ты не платишь жене алименты? – спросил Тигран.
– Потому что, во-первых, рождение моих детей не совпадает с… э-э… с моими подсчетами, а во-вторых, они не похожи на меня.
– Тигран, – продолжал Девдариани, – скажи этому болвану, что, если ему суждено выйти отсюда, пусть трижды на коленях обойдет Светицховели и поблагодарит бога за то, что дети его не похожи на своего отца!
– Слышишь? Трижды на коленях обойдешь Сиони[15] !
– Не Сиони, а Светицховели!
– Не все ли равно, Лимон-джан?
– Как все равно, когда Светицховели – во Мцхете, а Сиони – в Тбилиси?!
– Ну и что?
– Как ну и что? Билет до Мцхеты денег стоит, а он даже собственным детям не платит алиментов!
В камере поднялся хохот.
Надзиратель, поняв, что его разыгрывают, закрыл папку и выскочил из камеры, сильно хлопнув дверью. Мы продолжали смеяться. Вдруг приоткрылась форточка и показалось раскрасневшееся лицо надзирателя.
– Завтра останетесь без прогулки!
– Подумаешь, тоже мне прогулка по Головинскому[16]! Проваливай отсюда, мать твою!.. – крикнул Гулоян.
Форточка захлопнулась.
Семеро непорочных и три падших ангела
Был в детстве со мной случай, так сильно потрясший меня, что до сих пор при одном воспоминании о нем я обливаюсь холодным потом.
Не помню точно, сколько мне было тогда лет. Мать повела меня в зоопарк. Сперва я катался в коляске, запряженной пони, потом мы направились к обезьянам.
– Смотри, как она похожа на тебя! – сказала с улыбкой мать, показывая на маленькую смешную макаку. Я был очень этим доволен и на радостях отдал мартышке все свои конфеты.
Потом мы пошли к медведям. Здесь было очень много детей, и мне ничего не было видно. Тогда мать взяла меня на руки.
Я глянул на медведей, и мне думалось, что они больше похожи на людей, чем обезьяны, – они стояли на двух ногах, не имели хвостов и пили лимонад из бутылки точно так, как беспалый нищий перед нашим домом.
Потом я долго соревновался с цаплей, стоявшей на одной ноге, и, конечно, победила цапля.
А потом я увидел тура. Он застыл, словно каменное изваяние, на краю искусственной скалы, и трудно было поверить, что это живое существо.
– Э-ге-ге-е!.. – крикнул я и запустил в тура камень.
Камень упал в двух шагах от него и покатился по скале. Тур не шелохнулся, как говорится, не моргнул глазом… Задумчивый его взор был устремлен к синевшим вдали Кавказским горам.
– Мама, почему он не двигается?
– Думает, сынок… Пойдем поскорей, через десять минут закроют!
Не поняв, о чем говорила мать, я вприпрыжку последовал за ней. Мы подошли к одноэтажному зданию. Мать приоткрыла дверь с тугой пружиной и пропустила меня вперед. Мы оказались в огромном помещении, уставленном металлическими клетками. В нос ударило тлетворным запахом падали. Это был страшный, неведомый для меня мир: огромные гривастые львы лениво поводили глазами, медленно, тяжело вышагивали вдоль клеток полосатые тигры, беспокойно бегали и кидались к решеткам леопарды и пантеры…
Кроме нас, в зале не было никого. В дальнем углу помещения женщина в грязном синем халате подметала клетку льва и громко выговаривала ему за грязь и плохое поведение.
Меня стал пробирать страх. Этот огромный зал напоминал темницу, куда бросили побежденных в кровопролитном бою и захваченных в плен полководцев и придворных какого-то неведомого грозного повелителя. И вот теперь пленники сидели в железных клетках. Некоторые из них, ещё не привыкнув к неволе, с остервенением пытались разбить ненавистные решетки; другие, затаившись, строили планы побега; иные же, свыкнувшись со своей печальной участью, покорно ожидали приговора судьбы.
Внезапно наступила тишина. Навострив уши, звери, словно по команде, уставились в одну точку. Распахнулись тяжелые двери, и в зал вкатились две тачки, груженные мясом.
Поделиться книгой: