Черный прибой Озерейки

– Из госпиталя. Ранен в боях под Туапсе.

И никакого упоминания про звание! Специально. Младший лейтенант задумался. Что же он еще придумает?

– Где служили до ранения?

– Часть полковника Гордеева.

И опять без звания! Интересно, обратит внимание или нет? Двое подчиненных младшего лейтенанта смотрят на меня скучающе. Видимо, я их совсем не интересую. А младший лейтенант думает, что бы еще спросить. Но вот номер части я не назову – и пусть не просит. Упрусь и не поддамся! Но он, видно, уже исчерпал запас интереса ко мне.

– Следуйте далее, товарищ краснофлотец! Но в поселке не задерживаться, в дома не заходить!

И что же это за секретность? Наверное, кто-то из высокого начальства приехал, вот и наводят шорох на проходящих и проезжающих.

– Есть!

Откозырял, развернулся и рубанул строевым шагом. Все хорошее настроение куда-то делось. А с чего бы это? Меня они, патрульные, никак не угнетали, и к таким проверкам я уже научился относиться философски. А тут повел себя как молодой и борзый, словно мне и впрямь двадцать и даже меньше? Это что, молодые гормоны так на меня действуют? Интересно, интересно, но почему тогда только сейчас? Через три месяца?

За околицей меня еще раз тормознули патрульные (да что же это за напасть!). Но тут я уже злобствовать не стал. Солдатики в патруле выглядели немолодыми, уставшими, да и особо не прикапывались, в документы поглядели, отдали и отпустили. Чего на них злиться? Вот приду я в Геленджик или его фальшивый аналог, так меня и самого в патруль могут послать, и буду я всех тормозить, а бездокументных еще и задерживать. Круговорот патрулей на службе.

Насколько я помнил географию, то в Фальшивый Геленджик надо было сворачивать с шоссе влево, и туда должна идти дорога. В Геленджик – все прямо да прямо. Как мне быть? По порядку надо бы двигаться в Геленджик в полуэкипаж, а уже оттуда в нужное место. Но здесь есть такой момент – хорошо, если меня направят в свою бригаду. А если нет?

Память выдавала сведения про 393-й батальон (правда, он еще может называться не так, а просто отряд Куникова). На цементных заводах участвовали в боях еще какие-то части морской пехоты, приданные 318-й дивизии и, возможно, в нее влившиеся. Где-то в досягаемости и 81-я морская бригада. Вот туда я и могу попасть.

Другая же часть или соединение – другая судьба. Ну, и привык я уже к своим боевым товарищам. Есть и еще одно «но» – меня уже знают и многих вопросов задавать не будут. В новой части придется отвечать на все вопросы о себе. Если бои в городе можно описать как-то невнятно – дескать, послали, попал в период отхода, где все перепуталось плюс контузия, то что я скажу про себя в более раннее время? Когда меня призвали, где я проходил курс молодого бойца (или как это для береговой артиллерии называется), сколько времени я служил на 714-й батарее (если опять же я не ошибся)?

А более ранний период – это же просто мрак неизвестности!

Да, в Бежице (тогда Орджоникидзеграде) я жил и в сторонах света ориентируюсь. Но в войну почти весь город погорел при бомбежках немцев. Огонь слизал все деревянные строения, остались только десятка полтора старых домов. Будем считать, что Комсомольская улица, где я жил, и тогда была (в чем я лично не уверен). Но в какой школе я учился, сколько классов закончил? Если работал, то где? Ну, про тогдашний «Красный Профинтерн», а ныне БМЗ тоже что-то расскажу. Но как звали его директора перед войной? «Дальнейшее – молчанье». Как звали первых лиц Бежицы? То же самое.

Когда в этом путается хорошо знакомый Андрей и ссылается на сентябрьскую контузию – еще ладно. Когда путается некто доселе неизвестный – подозрительно это. Везде меня ждут какие-то переживания и сложности. И чего меня не забросило в Кегичевку во времена моей службы? И в мое же тело?

Неплохо бы это было, но для чего? Чтоб я уклонился от пары нарядов вне очереди и таки соблазнил Оксанку? Мелковат замах для неких сил, что меня сюда засандалили. Ладно, а для чего я здесь? Что я великого должен сделать? Ответа нет…

По-прежнему проще счесть мой перенос какой-то случайностью, чем чем-то намеренным. Когда все вышло случайно, как с женитьбой моего приятеля Вени – тогда вопросов нет. И большая ерунда случалась.

А с Веней вышло так – он по просьбе матери пришел к ней и на балконе что-то чинил. Не то шкафчик делал, не то натягивал проволоку для сушки белья. И как-то свалился с балкона. Дело было на третьем этаже, так что шансы отделаться ушибами и разбиться серьезно были приблизительно одинаковые. Но Веня как-то уцепился за такую же проволоку для сушки белья на втором этаже. Задержался, подтянулся, кое-как залез на балкон и от избытка чувств, что не разбился, прилег на балконе и задремал. Тогда Веня еще закладывал, так что к матери он пришел с бодуна, а по ходу дела еще и пива принял. А дальше было много чего. Мать обнаружила, что сына на балконе нет. Обмерла, глянула вниз – никто не лежит. Зовет – не отзывается. Мимо нее он на выход пройти бы не смог. Где мой Веничка? Начинает звонить и бегать в поисках, нигде не находит. Соседка снизу, Алевтина, приходит из магазина и видит на балконе спящего незнакомого мужчину. Это кто: вор-засоня или подарок с небес, поскольку она уже по мужикам соскучилась, а небеса их все не посылали с тех пор, как предыдущего хахаля выставила?

Веня просыпается и видит себя в незнакомом месте среди цветочных горшков и перед собой незнакомую женщину со шваброй, которой она на всякий случай решила защищаться.

Сплошные коллизии и переживания. Потом все выяснилось. Веня и Алевтина друг другу понравились, мама успокоилась, все пришло в норму и даже лучше стало, потому как Веня пить бросил и теперь даже пива в рот не берет.

Так вот все началось за упокой, но завершилось за здравие. И небеса явно присутствуют.

Расскажи вот про это, как семейная жизнь наладиться может – могут и не поверить. Хотя истинная правда. Сам видел, прибежав на дикий вопль Вениной мамаши – думал, что ее заживо режут. Я как раз на втором этаже на дне рождения в гостях был, только не у Алевтины, а напротив нее… Вот и увидел вопящую как сирену мамашу, вторящую ей Алевтину (обеих я не знал) и Веньку из нашей фирмы, обнимающего горшок с геранью и пучащего глаза на все вокруг творящееся. Ладно, хоть мне не испортило мои ожидания на приятные события после дня рождения из-за Венькиных фокусов.

Так вот я боролся с отрицательным воздействием проверок документов на мое настроение и частично преуспел в этом. Потому к повороту на Фальшивый Геленджик я прибыл уже не столь раздраженным. На повороте стоял молоденький солдатик-регулировщик и была пара фанерных щитов – указателей на разные «хозяйства». На щитах нужное «хозяйство» не было указано. Ладно, спрошу солдатика.

Паренек не знал, где именно находится морская пехота, но ответил, что туда дальше, к Фальшивому Геленджику, стоят какие-то моряки. А как далеко до них – ну, верста с гаком. Ладно, спасибо, пойдем туда. Ну, не десять же частей морских будет тут, чтоб долго бродить в поисках нужной мне. Тем более что здесь до моря еще довольно далеко, так что вряд ли тут живут экипажи каких-то кораблей. Но пусть даже там окажутся какие-нибудь катерники или морские артиллеристы, вдруг они мне подскажут, куда точно мне идти? Угу, семь верст, и всё лесом, лесом…

Пошел я по возможному адресу и довольно быстро увидел стоящий на обочине трактор, возле которого возились четверо в армейской форме. Но как только я оказался поближе, то у тружеников обнаружились в расстегнутых воротах полоски поперек туловища. А в лесу были видны два здоровенных орудия. Возле них тоже что-то делали. Гм, неужели это те, про которых мне регулировщик сказал на повороте? Тогда мне не к ним, это подвижная береговая артиллерия, которой было довольно много.

Ладно, подойду и спрошу.

И мне сказали, чтоб я не шел дальше, а возвращался на дорогу и шел дальше в Геленджик. И там, на Тонком мысу, будет морская пехота. Ура, спасибо, шлепаю туда. Ведь, надеюсь, артиллеристы в этом соображают больше паренька-регулировщика, которому флотские тонкости невдомек. Тем более что долго искать свою часть мешает и то, что паек, выданный на дорогу, стремительно подходит к концу. Так, в обед еще немного пожевать найдется, а вот ужин будет в лучшем случае из чая. Пора уже пристраиваться на довольствие.

Артиллеристы оказались людьми знающими, за что им отдельное спасибо. Потому я дошел до шоссе, двинулся по нему дальше, и уже почти в самом городе встретил ребят из другого батальона бригады, которые меня направили на верную дорогу. Я на месте и рад этому. И мне рады. Ибо достался радостный шлепок по спине, от которого я чуть не стал на четыре кости. Обернулся – ну кто еще может так сделать? Он самый, Иван Михальченко.

– Ванька, туды тебя и растуды, я же из госпиталя только! Ты что, меня туда хочешь завернуть? Тогда бери Берлин один!

– Ладно, Андрюха, не серчай, это я от радости перестарался. Хорошо, что ты вернулся.

И он, медведь эдакий, меня в объятьях стиснул. И снова мне хоть задохнись. Куда ж деваться – служил Ваня на стовосьмидесятимиллиметровой береговой батарее и подавал вместе с другим таким же силачом к орудию тяжелые снаряды. От подъемника из погреба до замка. Каждый снарядик – девяносто семь килограммов. Я так думаю, что останься он без напарника – орудие бы медленнее не стреляло. Но мои ребра несколько менее прочны, чем бронебойные снаряды к его орудию, потому и тяжело.

А вот и наш взводный Анисимов.

– Здравствуйте, товарищ Винников! Рад, что снова к нам. Опытные бойцы сейчас не лишние.

– Здравия желаю, товарищ лейтенант! Я тоже довольный, что к своим вернулся. Но у меня направление в полуэкипаж, а там могут и по-другому решить…

– «Я волком бы выгрыз бюрократизм», как писал Владимир Маяковский. И для того штаб батальона задействуем, чтоб в полуэкипаже не размышляли над тем, куда послать. А почему нет нашивок старшины второй статьи, товарищ старшина второй статьи?

– Виноват, товарищ лейтенант, но ведь приказ в госпиталь не переслали!

А в письме могли и попутать.

– Справедливо. Идите пока во взвод, а Михальченко проводит.

Пока мы шли, Иван рассказывал, что живем сейчас частично в землянках, частично в домах, на строевую подготовку сильно не налегают, но носится слух, что нас готовят в десант, оттого скоро будут тренировки по погрузке на корабли.

В самоволку в Геленджик пока сходить не удалось, энтузиасты были пойманы и покараны. Вино еще выдают, но из штаба ползут слухи, что это ненадолго, потому как не на передовой находимся, а коль не на передовой – оно нам положено только в дни революционных и государственных праздников, то бишь не раньше 23 февраля. Взводному под Туапсе покорябало голову, но он из строя не выходил, так и командовал в бинтах. Ротный в госпитале, вместо него пока лейтенант Иринархов из другого батальона. Комбат и замполит – с ними ничего не случилось. Лещенко прибаливает, но от госпиталя уклонился, ходит в санчасть порошки глотать. Глаз у него стал больше дергаться. Командир первого отделения Радов убит в той же атаке, когда я свои пули получил. Вместо него Метр с кепкой. Третьего отделения сейчас нет, его народом пополнили первые два, да и те все равно не в комплекте.

– Ваня, а сколько осталось тех, кто под Шапсугской были?

– Да хорошо, если треть. Из госпиталя вернулся Коля Ледокол, ну вот и ты тоже. Романа Мальцева, едва вернулся, отправили к минометчикам. Вечером пришел из госпиталя, выпили за встречу, а утром откомандировали.

– А сколько народу в отделении сейчас?

– С тобою девять. Лещенко, я, ты, Пашка Рыжий, Коля да четверо новеньких. Ты их не знаешь.

– Это те, что из третьего отделения?

– Нет, совсем салажата. Худые, как шланги. Их еще до флотских кондиций откормить надо. Вот помяни мое слово, сейчас к Лещенко придем, и он на тебя их обучение свалит.

– Тоже еще педагога нашли!

– А куда ты денешься? Пашка-трепач для этого негодным оказался, они у него только запаса шуток и прибауток набрались. На Коле и мне пулемет. Кто остается?

Иван Пашку недолюбливает и считает пустоболтом.

– Ну, раз нашли крайнего, то куда я денусь…

– Сам виноват, Андрюха. Нечего было фокусы показывать, разбирая и собирая с закрытыми глазами. Вот Лещенко это и запомнил, а давеча, глядя на то, как салажата в разборке путаются, тебя вспоминал, что некому им примером быть. Вот и сбылась его мечта, да еще и почти сразу. Ты хоть там кино посмотрел, в госпитале-то?

– Два раза, и одно и то же. «Светлый путь».

– Мы – один раз. «Ошибка инженера Кочина».

– Я такого не видел. А про что там?

– Про шпионов. Девка-шпион одного инженера охмурила… Нет, дробь, попутал. Это девку шпионы убили, а не она шпионила. Или инженер шпионил? Не помню. Я перед тем ночью в поселок ходил, оттого и не выспался, а как вечером в кино повели, так мне спать захотелось, аж не могу, словно я ночью на посту стою. Сижу, смотрю, раз – и задрых. И просыпаюсь от того, что соседи локтями пихают и вполголоса кроют меня, что от храпа слов с экрана не слышно. Так вот и, считай, смотрел и не смотрел.

– Бывает, Ваня, такое. Я вот девушку один раз в кино водил, так мы сзади сели, в уголок забились, и весь фильм целовались…

– Повезло тебе. А фильм как назывался?

– Валентина он назывался, потому что на экран я и не глядел…

Глава шестая

Иван как в воду глядел, потому как меня и поставили на обучение пополнения. Естественно, это была не только моя задача, их и Пашка боксу обучал, и отделенный тоже в стороне не стоял, но сразу после обеда троих из салажат мне придали. И стал я в них вкладывать познания в стрелковом оружии, точнее, в его устройстве. Но пусть Ванька не радуется, что он и Коля при пулемете, а оттого от педагогики освобождены. Я ведь в Лещенко мысль внедрил, что ребятам чуть попозже надо будет и снаряжение дисков к Дегтяреву освоить, да и сам пулемет в руках подержать. Стрелять – это как получится, но вот изготовку точно надо отработать.

Ребята и впрямь были худенькими, видимо, в том тылу, где они жили, с едой было совсем туго. И с подготовкой тоже. Ведь винтовку им в школе должны были показывать, да и после призыва тоже. А путались они знатно. Про ППШ я и не заикался, вдруг вокруг него в тылу хороводы водят и показывают как страшную военную тайну. Как выяснилось, они в тылу прилично только строевую подготовку и уставы освоили. Прочее время проходило либо в погрузочно-разгрузочных работах, либо в поисках, где бы чего найти съедобного. В Астрахани с этим было тяжело, но когда их в Баку перебросили, то стало получше. Только все равно кушать постоянно хотелось. Да, знакомое дело, мы на КМБ голодные тоже ходили. Но не из-за того, что на кухне много воровали, а потому что штатский организм в военный переделывался. Я при призыве был худой и длинный, а жизнь солдатская меня покоренастее сделала. Правда, потом старую физическую кондицию малость утратил. Ну да, на гражданке кроссы бегать тоже можно, но почему-то желания нет.

Так что вторая половина дня у меня была педагогической. К ужину я уже этим объелся до изжоги. Вечерком мы приняли за мое возвращение, пока нас еще в винной порции не ограничили, как тыловых сидельцев.

Посидели, поговорили, вспомнили тех, кто в море, и тех, кто уже не с нами. Вспомнить надо многих. Из тех, кто воевал в августе под Новороссийском, остался один Лещенко, из тех, кто устроил паршивцам в белых носках побоище в Шапсугской – трое. Я уже тоже почти ветеран получаюсь. А нынешние салаги, пройдя очередное горнило, тоже ощутят себя ветеранами по сравнению с вновь пришедшими. А Лещенко будет восприниматься прямо как мастер Йода.

Кстати о нем – больно рвущий грудь у командира отделения кашель. Вроде и выздоровел после простуды, но кашель как был, так и есть. Порошки глотает, а толку никакого. Может, сделать ему полевой ингалятор? А из чего? Знамо дело, из противогаза. Только нужно кое-что продумать конструктивно. Румынский противогаз отделением затрофеен, так что жив он или не жив – это никого не волнует. Можно и на дело пустить. Но… салаги и наряды. Ладно, как-то совместим.

Да и самому надо подучиться кой-чему. Мой ТТ приказал долго жить (сменяли на кое-что очень нужное), но чтоб меня не обделять, Пашка раздобыл парабеллум. Неплохо бы, если пистолет от того пулеметчика, что тогда прижал нас и меня в госпиталь отправил. Но Рыжий этого не гарантировал. Немец был дохлый, и даже с той горушки, но пулеметчик ли он – черти его знают. Патронов почти полсотни штук, так что надо поискать укромное место и попробовать пострелять. Разбирать я еще не умею, но есть люди, которые подскажут.

Народ угомонился, а мне все не спалось. Лежал, периодически выходил наружу, но сон все не являлся мне. Устав его ожидать, я плюнул на бесплодные попытки заснуть и погрузился в размышления. Авось среди размышлений незаметно сон и явится, да еще и со сновидениями. Но черта с два – все лежал и размышлял. То о будущем, то о прошлом, то по привычке – отчего я тут и для чего.

Подумать было о чем. Самое главное – что дальше ждет меня и бригаду?

Так, я вроде помню, что затем были Озерейка и Малая земля. Но это происходило за тридцать лет до моего рождения. А что происходит вот тут? Я довольно много прочел книг, где намекалось, что вариантов истории много, и даже когда они кажутся похожими на известный мне, то это не значит, что так и есть. То есть до 3 февраля этого года все будет так, как я знал, а после пойдет хоть чуть не так. Даже если война вообще пойдет так, как и шла, то для меня это может быть совсем по-другому.

Отчего? А что весит на весах мировой войны гибель взвода или роты под высотой Острой или возле безымянного болота? Почти ничего. А для меня разница означает, жив я или нет.

А изменилось ли что-то в этой истории из-за того, что я не проехал дальше, а ткнулся лицом в воду Цемесской бухты? Может, и ничего, а может, и очень много. Не потому, что я встану и пойду ставить историю на попа, а, допустим, вдруг это было не только со мной. Открылся некий астральный канал, как пишут в книжках, и засквозили души по времени. Меня забросило в тело краснофлотца, а некоего реконструктора – в голову командарма. И вот он свои нереализованные комплексы Электры или кого-то еще воплотил в жизнь. Как раз случится это с командующим 47-й армией. Вот кто ею сейчас командует – не ведаю. Раньше был Котов, потом Гречко, а кто сейчас… И не встретишься с ним и не заглянешь в глаза – вдруг там знакомый реконструктор промелькнет?

Блин, доразмышлялся! Но зачем думать о том, что я в этом времени – это и есть все изменения или будет еще что-то? Я вроде для себя решил, что не буду ничего специально делать, чтобы познакомить здешних людей с их будущим, но достаточно ли только моего решения? От чего это еще будет зависеть?

Сплошные вопросы, на которые нет ответов. Я ведь прочел несколько романов, где попавшие в прошлое мои современники лихо и без всяких переживаний перекраивали прошлое? Ну то, что им везло, как Ваське Буслаеву, это ладно (хотя могло бы и поменьше), но отчего они, попав в маршалов и начальников, без всякого душевного трепета брались и переделывали, а тут попадешь в простого морского пехотинца – так сплошные переживания?

И это я еще спокойно отношусь к убиению румын и немцев, а ведь это тоже как-то изменяет будущее. Вот, убитый мною пулеметчик-румын мог бы стать отцом их будущего президента или премьера, а так вот и не родится сей деятель. Ну, хоть на этот вопрос есть ответ – меня это не волнует. Коль они пришли сюда, то пусть все и останутся тут навеки, и пофиг на это будущее Румынии. Хотят будущего своей стране – пусть сидят дома, делают машины, растят хлеб и размножаются. Хоть, как Коанда, реактивные двигатели изобретают, хоть, как Косма, музыку пишут. А придут сюда – не будет ни их, ни будущего. Сколь смогу, столько сам в этом процессе поучаствую. Тоже касается их союзников.

После этого меня снова понесло в воспоминания о Шапсугской. Который уже раз… О Вале я вспоминал куда реже, чем об этом дне. Что-то не так либо со мной, либо с этой максимой.

…Я с азартом ловил на мушку мелькавшие в кустах и за деревьями силуэты румын, когда почувствовал толчок в подошву сапога. Обернулся и увидел Лещенко, за спиной которого маячил Пашка.

– Давай за мной!

Подхватил противогазную сумку, которая лежала у меня сбоку, и скатился за гребень. И вовремя – чуть повыше пошла пулеметная очередь, и на меня посыпались куски коры и ветки. Один из них удачно завалился за шиворот. Но я о нем быстро забыл, а вспомнил куда позже, когда и достал. Мы свалились с горки, ноги скользили по склону, так что нужно было тормозить и хвататься за деревья, кусты и камни. Я-то знал, что вниз надо бегать с горы зигзагами, но Лещенко бежит вперед, словно по ровному, значит, и мне надо не отстать. Как я не грохнулся и что-то не сломал – и сам не знаю. «Бог хранит детей и пьяниц». Значит, я еще дитё, ибо до пьяницы не дотягиваю.

Передохнуть не получилось, ибо только свалились вниз, как:

– Бегом, за мной!

И понеслись куда-то налево, в обход соседней горки, которая куда ниже нашей Тетки. Да еще и через заросли держидерева, дубняка, кизила, еще чего-то. Так и ломились на скорости, прикрывая лицо от веток. Ветки только трещали. Сердце уже выскакивало через горло, когда Лещенко затормозил и вполголоса скомандовал:

– Тихо, всем залечь!

Мы грохнулись кто где нашел.

Я повертел головой – нас пятеро. Отделенный, я, Пашка, Метр с кепкой и высокий парень из Казани. Кажется, Ильясом его звали.

Лещенко еще заставил слишком открыто лежавших укрыться получше.

Сколько прошло времени – не знаю до сих пор, наверное, недолго, но отдышаться после бега я успел. Впереди была крохотная речушка, протекавшая через распадок между двумя горушками. На верхушке той малой высоты постоянно стучал максим. Очередь, короткий перерыв, еще очередь. С той горки, что была за речушкой, выстрелы были винтовочные и шли нечасто.

От румын пулеметный огонь шел почаще. Как это понять – на слух. Максим работает ровно, как швейная машинка, потому его отличаешь легко. Румынских пулеметов я на слух еще не отличал, это мне Пашка сказал, что они так строчат.

Чего-то мы ждем. А вот чего? Явно вот этого – послышались команды на незнакомом языке. Вот кто-то мне в другой жизни говорил, что румынский язык на латынь похож. Аж два раза похож! Но тогда на какой? Фиг его знает, мне он кажется непохожим и на немецкий, да и на французский. Если я ошибаюсь – не филолог есмь, – простите дилетанта. Или когда румыны командуют и переговариваются-то не так похоже?

Ладно, ждем сигнала – длинного сигнала боцманской дудки. Если будет их два, то начинаем с гранат. Так, а сколько у меня патронов в винтовке? Три. Вытянул обойму из сумки и вложил недостающее в магазин.

Гости уже просматриваются, идут группкой вдоль речки, прыгают по камням, частью по этому берегу, частью по дальнему. Вот этот – самый опасный, потому как в руках тащит ручной пулемет и стволом этой бандуры водит вокруг, но как мне кажется, он ждет, что мы будем где-то выше. Значит, его надо бить в первую очередь. Хватит прицела на триста или надо поднять, потому что через речку стрелять надо?

Нет, что-то я ерунду думаю, здесь не та дистанция, чтоб речку учитывать.

Крадутся гости, крадутся, вижу – их десяток штук и один пулемет, то есть явно отделение. Ну, может, неполное, потому как потери. Всех сразу не положим, значит, придется врукопашную идти. Или после гранат они побегут? Не знаю, но увижу. Странно, что на душе аж подъем и нетерпение – совсем не так, когда ожидаешь, куда свалится снаряд или мина, на тебя или поодаль. Странно, что не думаешь, сможешь ли.

Очевидно, не до этого.

Свистит дудка отделенного, и я давлю на спуск. Только бы не промазать!

…Я проснулся. Все же задремал, пока вспоминал. Но до подъема еще рано, потому сейчас прогуляюсь к отхожему ровику, а потом снова попробую поспать. Если, конечно, еще раз получится.

У меня получилось, хотя сон был, увы, опять каким-то отражением тех самых воспоминаний. Не слишком весело дважды видеть, как падает проколотый мною румын с утробным стоном, роняя винтовку и прижимая руки к животу. И ведь не жалко его нисколечко, но бередит меня этот кадр из памяти. Хватит с меня таких снов, пойду умываться, а по дороге вспомню, как в свое время спорили про «грубую трехлинейку» и «изящный маузер», и прочее ерундовое в том же роде.

Ну, вот пусть и этот румын и прокомментирует изящество своего маузера и его европейскость. А я что – у моей неизящной длины больше на тридцать сантиметров, и эти сантиметры через руку румыну послал в требуху и тем доволен. Да здравствует Азия!

Для Лещенко я ингалятор сделал. Для первого случая раздобыли ему морской воды, все ж там есть соль и йод, вдруг поможет. Потом в санчасти выпросили еще соды и йода, и с ними он ингаляции стал делать, отчего кашель стал не столь жутким. Сестрички намекнули, что не будут против, если им потом агрегат отдадут. И отдадим, не последний же это трофейный противогаз, пусть только отделенный грудь рвать перестанет.

Через неделю писаря, до того снабжавшие нас сведениями, куда нас дальше бросят, сообщили сногсшибательную новость. В Красной армии вводят погоны! У нас на флоте – вроде как нет, все же другой наркомат, будем и дальше на рукавах нашивки таскать.

Для меня, конечно, это была не новость, я только забыл, когда точно это вводилось, и отчего-то думал, что с февраля. Замполит прочел по этому поводу лекцию, для чего это делалось, а мы потом на перекурах это тоже обсуждали. Впечатление среди народа было как бы двойственное – самим оно особо не мешало, но отцы и деды хорошо внушили, что погоны – это знак врага. Я тоже малость поучаствовал в споре, сказав, что нам от царя достались максимы, наганы и пушки Канэ, из которых в гражданскую в друг друга стреляли белые и красные. Ну и никто не собирается списать пушку Канэ только из-за того, что ею белые пользовались. Спишут, когда ствол расстреляет, но не раньше. Оттого и погон – не враг, врагами люди были. За что меня Толька Кривцов назвал «соглашателем».