Помоги проекту - поделись книгой:
Фрэнк О,Коннор
Брайан Фрил
Протест настоящего мужчины
Рассказы Фрэнка О,Коннора и Брайана Фрила
Ирландия. Остров на перекрестке атлантических путей из Европы в Америку, отделенный от Великобритании узкой полоской Ирландского моря. Маленькая республика с большой бурной историей. Край влажных прохладных ветров, скалистых утесов, зеленых пастбищ, вересковых пустошей, торфяных болот, бесчисленных озер и речек. До недавнего времени страна фермеров, рыбаков, скотоводов, страна бедняков и безработных. Из поколения в поколение миллионы ирландцев покидали родину и рассеивались по свету в поисках работы и лучшей жизни. За сто с лишним лет (1840— I960 годы) население страны сократилось более чем вдвое: с шести с половиной миллионов человек до двух и восьми десятых. И не только из-за непрерывной эмиграции. Частые неурожаи приводили к массовому голоду, который, подобно чуме, опустошал целые края. Но и в более удачливые времена, скудная жизнь, вечная борьба за хлеб насущный были уделом ирландского крестьянства. Бороться надо было не с одной лишь природой — суровой, капризной, скупой на солнечное тепло. Главной причиной тягот и бедствий, выпадавших на долю ирландца-крестьянина, да и горожанина — ремесленника, рабочего, мелкого служащего, — была многовековая колониальная зависимость его родины от своей островной соседки — Великобритании. Укрепленные поселения англичан-завоевателей появились на восточном побережье острова еще в конце XII века, а с середины XVII Ирландия стала первой колонией молодой Британской империи. С тех пор, особенно с начала XIX века, Ирландия оставалась колониальным придатком Великобритании, вот почему хозяйство ее развивалось уродливо, однобоко, стиснутое железными обручами всевозможных ограничений и запретов, искусственных низких цен и высоких пошлин на вывозимые товары и продукты. Дешевое ирландское мясо, скот, шерсть, кожи шли за рубеж, в первую очередь на английский рынок, собственная же промышленность страны развивалась медленно и неравномерно, что и порождало безработицу. А крестьяне, владельцы мелких участков, постепенно вытеснялись с земли, по мере того как расширялись помещичьи имения, становились закабаленными арендаторами либо поденщиками и батраками.
Но британское господство вторгалось не только в политическое устройство и экономику страны — оно затрагивало все стороны жизни ирландского народа, его древнюю самобытную культуру, его религию. Католическая вера, сменившая языческие верования былых кельтских племен, которые некогда заселили остров, до сих пор остается религией большинства ирландцев, и очень влиятельной религией. Колонизаторы принесли с собой протестантизм — официальную религию Англии, — который в северных провинциях, где осели потомки первых английских поселенцев, «потеснил» католическую церковь. Вражда между обеими церквами издавна отражалась на жизни страны — и на севере и на юге. Распри, нередко кровавые, между католиками и протестантами, как и большинство религиозных распрей, по сути имели мало отношения к тому, как молиться и в какого бога верить. За всем этим скрывались иные противоречия: национальные, политические, материальные. И в наши дни, вот уже второе десятилетие именно жестокое социальное неравенство не дает загасить вспышки самой настоящей войны между зажиточными протестантами и неимущими католиками Ольстера, или Северной Ирландии. Ольстер остался под властью английской короны и после того, как вся остальная территория Ирландии обрела политическую независимость — стала республикой со своим парламентом и президентом. Первым этапом освобождения страны был мирный договор 1921 года, когда, одержав победу в двухлетней войне против Англии, Ирландия получила права британского доминиона и название «Свободное государство Эйре». Однако до настоящего освобождения было еще далеко. Лишь в 1949 году появилась на политической карте мира независимая Ирландская республика. Путь к политической самостоятельности, за которой последовало и быстрое развитие самостоятельной экономики (сейчас Ирландия индустриально-аграрная страна, половина ее трехмиллионного населения живет в городах), был очень долгим. В сущности, не было такой поры в истории страны после порабощения ее сильным, хищным соседом, когда народ не пытался бы избавиться от власти пришельцев. Легендарные сражения разыгрывались еще во времена существования кельтских племен. Неизгладимы в народной памяти восстания, происходившие в XVII и XVIII веках. До сих пор болезненно свежа память о восстании на пасхальной неделе 1916 года, когда впервые была провозглашена Ирландская республика. Республика просуществовала всего неделю: с 24 по 30 апреля, вожаки восстания были расстреляны по приговору британских властей. Но уже через три года — в 1919 году — началась национально-освободительная война, охватившая всю страну и принесшая Ирландии первую крупную победу. Затем последовали два года кровопролитной гражданской войны между буржуазным правительством только что созданного доминиона и республиканцами, которые требовали продолжения борьбы за полную независимость. И хотя республиканцы потерпели поражение, борьба эта продолжалась и дальше. Еще в конце XIX века в Ирландии сложились первые пролетарские социалистические организации, в 30-х годах XX века была создана Ирландская компартия. Путь оказался не просто долгим — необычайно сложным и извилистым. Нередко борьба оборачивалась яростным слепым террором — то есть попросту убийствами из-за угла, жертвами которых оказывались ни в чем не повинные люди. О взрывах бомб, о варварских и бессмысленных террористических актах как одной, так и другой стороны мы и сейчас узнаем из сообщений, приходящих из Ольстера; немалый «вклад» в этот разгул жестокости вносят и находящиеся там британские войска. И все же как ни мучителен и противоречив был — и остается — путь к полному освобождению и объединению многострадальной, но непокоренной Ирландии, он поистине героичен. На каждом этапе национально-освободительного и демократического движения в стране появлялись свои герои — люди чистые, самоотверженные, готовые отдать жизнь ради счастья любимой родины.
Из книги рассказов двух современных ирландских писателей, которую вам предстоит прочесть, вы ничего не узнаете ни о важных исторических событиях, ни о выдающихся личностях страны — все это как бы «осталось за кадром». Перед вами развернется будничная жизнь маленьких городков и поселков на севере и юге Ирландии, пройдут не герои — самые обычные, как говорится «маленькие» люди — дети и взрослые. Но в самой этой повседневности, в нравах, обычаях, даже в отношениях между детьми и родителями, школьниками и учителями да и самими ребятами, выразительно запечатлелись особенности исторических судеб Ирландии. В книгу вошли рассказы, посвященные детям, написанные от первого лица, и все они в той или иной мере связаны с воспоминаниями Фрэнка О’Коннора и Брайана Фрила о собственном детстве и отрочестве. В рассказах этих, где художественный вымысел играет, конечно, значительную роль, много очень личного, пережитого, глубоко прочувствованного, много печального и смешного, красочного и угнетающе тусклого — такова была сама жизнь, о которой они повествуют.
Действие рассказов Фрэнка О’Коннора (1903–1966) относится к первым десятилетиям нашего века. Брайан Фрил (он родился в 1929 году) пишет большей частью о тридцатых — сороковых годах. Таким образом, в книге этой возникают черты и приметы быта, во многом уже относящиеся к прошлому. Возникает Ирландия, еще придавленная колониальной зависимостью, бедная, отсталая, невежественная, суеверная… Разумеется, с течением времени многое меняется в бытовом укладе, который изображают писатели, — в рассказах Фрила есть уже, скажем, и трактор, и передвижной кукольный театр в кузове автомобиля. Но остается неизменной главная тема обоих рассказчиков: тема детства. На ребенка и подростка оба писателя смотрят сходно — не со стороны, а словно изнутри, собственными его глазами. Мысли, чувства, самые потаенные, тщательно скрываемые от чужого глаза переживания очень юного человека им хорошо понятны. Ведь всем вам ведомо, что жизнь ребенка, даже самого маленького, с той поры, когда его перестают носить на руках и кормить с ложечки, — совсем не так проста и легка, как это принято иногда считать. Есть привычное выражение: «счастливое детство». Но даже самое счастливое, надежно защищенное от внешних невзгод «безоблачное» детство — вовсе не сплошная игра и забава. Ребенок врастает в окружающий его мир — сначала домашний, потом все более и более раздвигающийся, а это дело трудоемкое, нередко болезненное. Что же сказать о детстве в семье, где старшие, озлобленные скудной жизнью и тяжким неблагодарным трудом, бывают несправедливы, невнимательны, грубы с ребенком, где перед ним рано раскрываются темные стороны человеческого бытия, где ему приходится порой хитрить и лицемерить? А в школе все эти нагрузки на душу и характер возрастают неизмеримо. И все же как ни сложна, как ни трудна эта ребячья жизнь, без всяких прикрас и смягчений показанная писателями, повествуют-то они о детстве. О детстве с его азартными, захватывающими увлечениями и играми, с его открытиями, фантазиями, с ожиданием радостей — подчас и сбывающимися. И конечно же, с добрыми людьми, с родительской заботой и любовью, пусть даже она бывает замутнена (эта тема особенно близка Ф. О’Коннору) житейскими обстоятельствами или просто «воспитательской неграмотностью» — непониманием детей. Такие рассказы О’Коннора, как «Протест настоящего мужчины», «Рождественское утро», и повествуют о горьких обидах, нанесенных ребенку по разным причинам кем-то из родителей. В доме все же равновесие как-то восстанавливается, в школе дело обстоит сложнее. Читатель без труда заметит, что все картины школьного быта, и у О’Коннора и у Фрила, скажем прямо, мрачноваты, пусть действие в них происходит в разные времена и в разных местностях (О’Коннор вырос на юге страны, Фрил — уроженец севера). Освещает их только юмор, добрая и чуть грустная улыбка человека, для которого все эти драматические происшествия — дела давно минувших дней. Вплоть до недавнего времени все сельские школы Ирландии находились в частных руках и под контролем церковников. Школьные программы, застывшие, оторванные от хода жизни, не давали настоящих знаний, учение чаще всего сводилось к тупому зазубриванию, дисциплина — к боязливой покорности. А битье палкой по рукам и другим частям тела считалось главным средством педагогического воздействия. В рассказе О’Коннора «Идеалист» автор с невеселой усмешкой вспоминает «милые» школьные нравы. Но, вопреки всему, мальчишки оставались мальчишками. И в школьных историях, особенно у Б. Фрила, отец которого всю жизнь был директором и единственным учителем такой вот однокомнатной деревенской школы, — немало забавных и теплых воспоминаний («Фокусники», «Пегий щенок»). Вообще рассказы Фрила мягче, веселее историй О’Коннора, который стремится не только правдиво воссоздать обстановку, но и заглянуть в самое «нутро» своего героя. Не склонный к сглаживанию острых углов, он дает нам понять, что и в совсем «зеленом» еще существе может быть немало душевного мусора: черствости, себялюбия, глупого тщеславия (рассказы «Примазался», «Дети герцога»). Пожалуй, только один его рассказ «Как я ревновал маму» с начала и до конца пронизан мягким юмором: автор добродушно подсмеивается над выходками оскорбленного маминого сынка, но и сочувствует его переживаниям. Эта мягкая, сочувственная улыбка присутствует во всем, что пишет Б. Фрил, хотя и он не обходит молчанием жизненных трудностей, выпадающих на долю ребенка, — будь это тяжелая работа («Сборщики картофеля») или школьные передряги («Отец и Сержант»). Брайан Фрил не только рассказчик, но и драматург, и рассказам его присущи достоинства, отличающие хорошие пьесы: действие развивается четко и энергично, героев видишь и слышишь, у каждого из них своя речь, свой характерный облик. Как не запомнить, например, такую выразительную фигуру, как «запретный дед», которым его невестка пугала своих ребят. «Страшный старик» оказался увлекательнейшей личностью и настоящим добрым дедушкой. Надо заметить при этом, что Б. Фрил не завершает свою историю чувствительным счастливым концом. Давняя семейная распря, за которой мы угадываем враждебность между людьми разного общественного положения, вовсе не оканчивается умильным примирением. Но в жизнь мальчика входит нечто новое, она становится шире и богаче. Еще один прекрасный образ — «заводная», молодая душой выдумщица бабушка, которая устроила в своей хижине на берегу океана самый настоящий праздник и для внука и для забредшего индуса-коробейника…
Яркость красок, резкие сочетания веселого, комического и горестного, даже страшного, грубости и тонкой душевности, фантазии и чувства суровой жизненной правды — черты, присущие ирландской литературе, которая также имеет свою долгую насыщенную историю. Возникла она, как и литература любого народа, на плодоносной почве фольклора — устного творчества кельтских племен, издревле обитавших на острове. Уже в первые века нашей эры сказители слагали на гэльском языке саги о подвигах богатыря Кухулина и других легендарных героев. В VIII–IX веках появились записи этих прозаических саг, а затем и баллад. Несмотря на преследования национальной культуры и самого гэльского языка английскими колонизаторами, и язык, и создания народного творчества продолжали жить в народной среде. В наше время ирландские саги известны всему миру, изданы они и на русском языке. С середины XIX века, благодаря усилиям ирландской творческой интеллигенции — литераторов, театральных деятелей, музыкантов, — в стране началось так называемое «Ирландское Возрождение». Очень многое было сделано для того, чтобы действительно возродить и развивать дальше национальную культуру, искусство, литературу. Сюжеты и образы ирландского эпоса обрели новую жизнь в произведениях писателей и поэтов. И все же исторические условия сложились так, что ирландский (гэльский) язык — ныне один из двух официальных языков ирландского государства — не сохранил роли живого литературного языка. Почти вся ирландская художественная литература — литература англоязычная, но это обстоятельство не лишает ее замечательного своеобразия. Более того, творчество некоторых прославленных английских авторов — ирландцев по происхождению — отмечено чертами этого национального своеобразия. Таков создатель знаменитых «Путешествий Гулливера» Джонатан Свифт, таков и Бернард Шоу — один из остроумнейших сатириков нашего времени. Среди крупнейших ирландских писателей надо назвать Джеймса Джойса, новатора, оказавшего большое влияние на развитие современной прозы, Шона О’Кейси — писателя-коммуниста, автора талантливых пьес и многотомной автобиографии, в которой воссозданы драматические эпизоды ирландской истории. Произведения О’Кейси известны русским читателям, как и роман Шона О’Фаолейна, старейшего ирландского романиста, «Гнездо простых людей», посвященное жизни крестьянства. О’Фаолейн был литературным учителем Ф. О’Коннора, а кроме того, его боевым сотоварищем — они вместе сражались в отрядах республиканцев в годы национально-освободительной, а потом и гражданской войны. Переводились у нас также повести и рассказы Уолтера Мэккина — о рыбаках из прибрежных поселков, о детях и молодежи Ирландии.
В сборнике, предлагаемом вашему вниманию, и Ф. О’Коннор, и Б. Фрил представлены только как авторы рассказов о детях и для детей. Это лишь одна, хотя и приметная, грань их творчества. Книги О’Коннора пользуются большой известностью далеко за пределами его родины, особенно в США и Англии, он был автором многих романов и сборников новелл, критиком и историком литературы. Пьесы Брайана Фрила с большим успехом идут на сценах театров многих стран. Оба они достойно представляют литературу своей страны — далекой Ирландии, которая становится ближе и понятнее в этих правдивых, талантливых рассказах.
И. Левидова
ФРЭНК О,КОННОР
Протест настоящего мужчины
Помню, было такое время — мы с мамой стали друг другу словно чужие. Мы тогда жили в Боарне, небольшом поселке милях в двадцати от города — папа, мама, Марта и я. Я научился мириться с этим, убеждал себя, что в один прекрасный день мама все поймет. В один прекрасный день она проснется и увидит, что отец и Марта нисколечко ее не любят, они давно объединились против нее, и только я, гадкий утенок, неуклюжий и глупый Дэнис, по-настоящему к ней привязан.
Мама прозреет, фантазировал я, при необычных обстоятельствах. Мы все заблудимся в полной опасностей пустыне, мама сломает ногу и велит нам бросить ее на произвол судьбы. Отец и Марта только сделают вид, будто им ее жалко, а сами, разумеется, согласятся. Я даже представлял, как отец с сожалением оглянется, поднимет брови и горестно пожмет плечами — тяжело, мол, тебя оставлять, да нет другого выхода. И тут я, словно ничего особенного не происходит, сложу руки на коленях и как бы безразлично скажу: «Разве я смогу жить без тебя? Отцу и Марте что: им хорошо друг с другом. А у меня есть только ты, больше никого». И все, ни одного лишнего слова. Главное — не устраивать никаких мелодрам, не надрывать голоса. Разные напыщенные речи всегда были мне чужды. Я только поведу плечом, только выдерну из земли травинку (не обязательно, чтобы все случилось в пустыне), и мама сразу поймет, что, хоть с виду я скуп на чувства — простецкий ершистый паренек, — сердце у меня золотое.
Увы, моя мама, как никто другой, умела подвергать золотые сердца невыносимым пыткам. Только вспомнить историю с Флосси, нашей собачонкой. Она выросла вместе с нами, но когда папе потребовалось куда-то надолго уехать, а мама собралась с ним, оказалось, что Флосси не на кого оставить. И мама отдала ее ветеринару. Сколько слез я тогда пролил!
Не скажу, что мама была чересчур злой, нет, она слишком заботилась о том, какое впечатление производят ее поступки. Но к своей семье она была равнодушна, и пропасть между нами все росла и росла. Она часто ездила к знакомым, в Дублин, Голуэй, Бирр и Атлон. В жизни не встречал женщины, у которой было бы столько любимых друзей. Мы только и видели ее в перерывах между этими марш-бросками, когда она в спешке собирала или разбирала свои вещи. Отца мы тоже видели не часто, он много работал, но с ним все было иначе. Он никогда не бывал для нас недоступным, как мама. Помню, как он, ужасно похожий на школьника-переростка (не помогали даже усы), входил в комнату, засовывал руки в карманы, вытягивал длинную шею и давай отпускать в мамин адрес разные безобидные шуточки: что, мол, снова пакуемся? Обычно она обрывала отца, и живость в его лице сразу пропадала, он пожимал плечами, тонкий голос срывался от волнения. Никчемность, пустое место — вот таким выставляла его мама.
Но я, сильно любивший маму, видел — она и на меня смотрит, как на пустое место. Отец, считала она, слишком много от нее требует — тут ее еще можно было понять, — но я тоже был ей в тягость, да и от бедняжки Флосси она, наверное, избавилась из-за этого.
Когда она сказала, что не останется дома на мой день рождения (мне исполнялось двенадцать лет), я не выдержал. Не знаю, почему я взбунтовался именно в этот раз, но так уж случилось. Самое обидное, что вдруг оказалось — ничего вразумительного я из себя выдавить не могу. Я лишь всхлипывал, топал ногой и кричал, что с Мартой она никогда так не поступала. Тогда мама холодно взглянула на меня и сказала:
— Нечего закатывать истерику, настоящие мужчины так себя не ведут.
— И Флосси ты так же вышвырнула! — в бешенстве взвизгнул я, уязвленный ее насмешливым тоном.
Я думал, она меня ударит, но она только вся подтянулась, став вдвое царственнее и недоступнее, и презрительно скривила губы.
— Бросать такой упрек матери — это низость, Дэнис, — провозгласила она. — Я знала, что услышать подобное могу только от тебя.
Вскоре она ушла в гости к Кларкам, а мы с Мартой остались одни. Отец еще не вернулся с работы. Марта смотрела на меня наполовину с жалостью, наполовину с удивлением. Она никогда по-настоящему не разочаровывалась в маме, потому что ждала от нее меньше, чем я.
— Ну, что я тебе говорила? — поддела меня сестра.
Я бросился в свою комнату и разрыдался, как малый ребенок. Обиднее всего были ее слова, что я веду себя не как настоящий мужчина. Как же я смогу жить в одном доме с человеком, сказавшим обо мне такое? Я достал свою сберегательную книжку. Четыре фунта и пятнадцать шиллингов — на эти деньги я смогу прожить месяц, а то и больше, а потом найду угол, где меня приютят таким, какой я есть, — простецкий ершистый паренек, которому только и нужно, что немного любви. А на худой конец, можно всегда махнуть в Дублин, где живут тетя Мэй и дедушка, отец моего отца. Они будут рады помочь мне — ведь они никогда и не скрывали своей неприязни к маме. Раньше я недолюбливал их за это, но теперь понял: наверное, они правы. Что ж, это будет только честно — я появлюсь у них на пороге и скажу тете Мэй просто и прямо, как говорю всегда: «Я понял, что был неправ». И тогда я вытер глаза, сбежал вниз и вывел свой велосипед. Он у меня с фарой и со всем прочим — велик что надо!
— Куда это ты собрался? — спросила Марта.
— Скоро узнаешь, — неопределенно буркнул я и нажал на педали.
Я выехал на главную улицу поселка, и тут меня ждал первый удар — магазины закрыты, короткий день; значит, на почте сейчас тоже никого нет. Все мое состояние там, в банке на почте, а без денег далеко не уедешь — уж во всяком случае не так далеко, как я собирался. Да, да, я вполне серьезно решил — домой не вернусь.
Минут десять я проторчал под дверями почты, лелея дикую надежду — а вдруг объявится кто-нибудь из почтовых клерков? Я просто не мог вернуться домой, не мог — и все. Потом я подумал: а ведь до города всего двадцать миль, и там почта наверняка открыта. Несколько раз я ездил туда с мамой, почему бы теперь не съездить самому? Дорогу знаю, бояться нечего. Получу свои деньги, а там посмотрим — либо переночую в гостинице, либо помчусь дальше сквозь тьму. Вторая мысль явно пришлась мне по душе. Вот будет красота — проехать на велосипеде через спящие деревни и города, встретить рассвет в предместьях Дублина и подрулить к дому тети Мэй а Шелбурн-роуд, как раз когда она будет разжигать огонь в камине. Можно себе представить, как она меня встретит: «Пресвятая мадонна, откуда ты взялся?» — «Просто приехал на велике», — отвечу я как ни в чем не бывало.
Это было бы очень здорово, и все же… Медленно и нерешительно я проехал по знакомой главной дороге, где мы гуляли по воскресеньям, мимо семинарии и маленьких окраинных домишек. Меня все еще терзали сомнения — ехать дальше или нет? Внезапно я увидел вокруг чужой, непривычный пейзаж. Я слез с велосипеда и огляделся. Поселок укрылся за темными, поросшими деревьями холмами, только от него и осталось, что церковный шпиль и разрушенная монастырская башня. Он словно проводил меня до окраины, а потом вернулся, даже не попрощавшись. Я оказался в незнакомом мире; на той стороне реки вдоль берега вытянулся маленький, словно нарисованный поселок, а за ним — холмы, массивные, гладкие, зеленые. Меня охватило странное чувство — такое возникает, когда под ногами пропадает дно и в тебе борются два желания: быстрее вернуться на мелководье или же смело ринуться к другому берегу.
Но сама эта мысль уже подсказала мне решение. Судьба бросала мне вызов! Панический страх исчез, и я решительно закрутил педалями. Позади остался прибрежный поселок, большущая усадьба из красного кирпича в конце буковой аллеи, шестиугольное коричневое здание на вершине голого холма, а река то завораживала, то пугала меня. Я понимал, что ехать придется долго, что на горизонте собираются тучи, а шины могут в любую секунду лопнуть от езды по жесткой дороге, но все мысли растворились в остром желании быстрее добраться до города, взять деньги, поужинать и найти ночлег.
Последние десять миль я даже не пытался разглядывать окрестности. Все происходило само собой: подо мной извивалась дорога, появлялись и ускользали большие зеленые реки, вдоль дороги вздымались замки с огромными сводами, прятавшиеся в тени. От голода у меня кружилась голова. Я яростно жал на педали и скоро довел себя до изнеможения, но шпили города, вдруг возникшие, казалось, прямо среди полей, не принесли облегчения: а что делать, если почта и здесь закрыта?
Все-таки была и одна светлая, благословенная минута, когда каменистые поля книгой закрылись за моей спиной, а столбы высоковольтной линии почетным эскортом сопроводили меня от подъема на последний холм и по плавному спуску между шикарными виллами и длинными садами до самого моста. На той стороне реки вдоль берега раскинулся город — замок возле моста, башня кафедрального собора, склады и хранилища, прижавшиеся друг к другу ветхие домики, выстроенные в прошлом веке. И тут-то сердце у меня подскочило — не важно, чем кончится эта поездка. Я уже совершил поступок, достойный настоящего мужчины.
Но хорошо бы остаться мужчиной до конца. Сразу от моста дорога пошла вверх к главной улице города, между двумя длинными фасадами кирпичных домов выставила известковый бок церковь. Ну что же, великий господи, если почтовый банк открыт, зайду потом в твою обитель отблагодарить тебя.
Но, переступив порог почты, я сразу же понял — судьба меня подвела. Работа шла лишь за одним окошечком, где штемпелевали письма, все остальное было закрыто. Я спросил, когда можно получить деньги, и услышал в ответ — приходи завтра. Завтра… с тем же успехом они могли сказать — приходи через год.
Измученный и несчастный, я вывел свой велосипед на главную улицу, посмотрел в одну сторону, в другую. Длинная, широкая и пустынная улица, а у меня во всем городе — ни души. Но если я не поем и не отдохну, о Дублине нечего и думать. Я был подавлен. Да, я доказал себе, что способен на мужской поступок, но много ли от него пользы, если почтовые отделения по всей Ирландии закрываются в пять часов?
Усталость сама привела меня в церковь. Да, именно усталость, бог тут ни при чем, нет ему доверия. Я даже мысленно занес его в список неугодных мне лиц. Я уселся на последнюю скамью, у самого входа в церковь. Было тихо и темно, только вдалеке, у алтаря, мерцал красный огонек. И в эту минуту я подумал об отце. Как это я не вспомнил о нем раньше, когда думал о дедушке и тете Мэй? Они были возможными союзниками в кампании против мамы. Казалось, на отца тут рассчитывать нечего, вот я о нем и не вспомнил. Но теперь я представил себе его тонкую шею, добродушное лицо, шляпу-котелок и усы, делавшие его похожим на мальчишку со школьного карнавала, его детские шутки-подковырки — и все в нем обернулось таким милым и привлекательным. Клянусь, голод и паника здесь были ни при чем. Просто во мне проснулось какое-то неведомое чувство, может быть даже любовь. Я ощутил новый прилив бодрости, опустился на колени и стал молиться: «Великий боже, сделай так, чтобы я смог поговорить с папой по телефону!» Лампа у алтаря, словно в знак согласия, заговорщически подмигнула, и я воспрянул духом.
Но связаться с отцом оказалось не так-то просто. Из первого дома, куда я зашел с просьбой позвонить, меня вытолкали вон. Я негодовал — как же так, ведь я повиновался указанию свыше! Получается, подавать сигналы — это пожалуйста, а как их выполнить? Я поставил велосипед у края тротуара и, один-одинешенек, стал слоняться по главной улице, заглядывать в витрины магазинов. В одной было выставлено зеркало, и я увидел себя в полный рост. Согнутый горем, никому не нужный человек. Таких иногда показывают в кино. В голове тут же возникло подходящее название фильма — «Бездомный», и я смигнул набежавшие вдруг слезы. А в витрине, кстати, была выставлена электрическая железная дорога — просто прелесть.
Проходя мимо бара, я увидел в дверях высокого человека в легкой рубашке. Мне показалось, что он уже давно смотрит на меня. Он подмигнул мне, и я подмигнул в ответ.
— Ты, никак, ищешь, где бы горло промочить? — спросил он громким голосом весельчака.
Я сразу огорчился — наверное, он просто высматривает клиентов.
— Нет, — ответил я, хотя, может, и напрасно — а вдруг он имел в виду лимонад?
— Ну, извини. А я-то думал, уж не клиент ли движется. Ты не местный?
— Нет, — скромно сказал я. Хоть я и проделал немалый путь, стоит ли хвастаться? — Я из Боарны.
— И? Боарны? — воскликнул он, снова глядя на меня с интересом. — Далече! И что же ты делаешь здесь, в городе?
— Я убежал из дому, — ответил я. Подумаешь, пусть знает, а вдруг он захочет мне помочь?
— Это ты здорово придумал. — Он одобрительно закивал. — Я и сам в детстве сбегал.
— Правда? — взволнованно спросил я. Кажется, именно такого человека я мечтал встретить. — И сколько вам тогда было?
— Четырнадцать.
— А мне только двенадцать, — признался я.
— Чем раньше начинаешь, тем лучше, — убежденно сказал он. — Я сбежал окончательно только с третьего раза. К тому времени все уже по горло были сыты моими штучками. Так что убежать из дому — это тебе не фунт изюма. Из-за старика своего?
— Нет, — ответил я, пасуя перед его опытом и даже перенимая манеру выражаться. — Из-за старухи.
— Да, выходит, дело — табак, — сочувственно признал он. — Конечно, мало радости, если приходится терпеть от старика, но уж коли с родной матушкой сладу нет, тут совсем кошки на душе заскребут. А куда ты сейчас-то?
— Не знаю, — честно сказал я. — Собирался в Дублин, да не получается.
— Почему?
— Все мои деньги — на почте, а она уже закрылась до завтра.
— Это ты, брат, прошляпил. — Он огорченно покачал головой. — О деньгах надо было подумать заранее.
— Сам знаю, — согласился я. — Да я только сегодня решил, что сбегу.
— Вот незадача. К такому делу нужно как следует готовиться, все продумать до мелочей. Сразу видать, что «стреляный воробей» — это не про тебя сказано. Похоже, придется тебе крутить колеса обратно.
— Не могу я обратно, — подавленно промямлил я. — До дома двадцать миль. Вот если бы поговорить с отцом по телефону, он подсказал бы, что делать.
— А как зовут твоего отца? — спросил он, и я сказал ему. — Ну что ж, это мы попробуем устроить. Заходи.
Он махнул в сторону стоявшего в углу телефона — валяй, мол, звони сколько влезет. И когда через несколько минут до меня донесся голос отца, едва слышный, но звонкий от удивления, я едва не залился слезами радости.
— Здравствуй, сынок, — сказал отец. — Это откуда же ты?
— Из Асры, папа, — просто ответил я. Эх, у другого на моем месте все равно вышло бы эффектнее!
— Из Асры?! — воскликнул отец, и я почти увидел, как брови его поднимаются на лоб. — Чего тебя туда занесло?
— А я убежал из дому, вот и все, — сказал я как можно небрежнее.
— Ах вот что! — Он минутку помолчал, но голос его не изменился. — И как ты туда попал?
— Приехал на велике.
— На велике?
— Да.
— Ты еще живой? — спросил он со смешком.
— Более или менее, — скромно ответил я.
— А ел что-нибудь?
— Нет.
— Почему? Ты что, не взял с собой денег?
— Только сберкнижку, а почта уже закрыта.
— Н-да, не повезло, — посочувствовал он. — И что же собираешься делать?
— Не знаю, па. Вот решил позвонить; может, ты посоветуешь.
— А что, если взять и вернуться?
— Вообще-то я не против, па. Как скажешь, так и будет.
— Подержи-ка трубку, я посмотрю, когда следующий автобус… Слушаешь? Через сорок минут, в семь десять. Скажешь кондуктору, что я тебя встречу и заплачу за билет. Хорошо?
— Порядок, па, — ответил я, чувствуя, что все в мире становится на свои места.
— Ну и прекрасно. А я пока приготовлю ужин. Смотри там, осторожнее.
Я повесил трубку и увидел, что бармен надел пиджак и уже ждет меня. Его место за стойкой заняла какая-то девушка.
— Пойдем-ка выпьем по чашечке чая, все равно тебе ждать, — сказал он. — А за велик не беспокойся, никто его не возьмет.
Кругом уже зажглись огни. Мы сидели в ярко освещенном кафе, я ел одно пирожное за другим и запивал их горячим чаем, а бармен рассказывал мне о своих побегах из дому. Видно, в детстве он был отчаянным малым. Дважды его поймала полиция. В первый раз он свистнул чей-то велосипед и отмахал на нем до самого Дублина, ночевал в сараях и заброшенных коттеджах. А в третий раз записался добровольцем в армию и вернулся только через несколько лет. Да, убегать из дому куда сложнее, чем мне поначалу казалось. Зато романтики хоть отбавляй. Все-таки чуточку жалко — действовал-то я без всякого плана. Если снова соберусь бежать, подготовлюсь так, что комар носа не подточит.
Бармен посадил меня в автобус, внес велосипед и, не слушая моих возражений, заплатил за билет. Он также взял с меня слово: сказать отцу, чтобы деньги за билет тот отдал мне. В этом мире, сказал бармен, за свои права надо бороться. Конечно, он был немного грубоват, но я понимал — сердце у него золотое. Мне вдруг пришло в голову, что золотые сердца как раз и бывают у таких, как мы с ним, грубоватых с виду людей, и я обещал написать ему письмо.
Когда автобус подъехал к гостинице, я сразу увидел отца — он стоял в своей шляпе-котелке и озабоченно тянул длинную шею, высматривая меня.
— A-а, привет, гуляка! — окликнул он меня, как обычно, с прибауткой. — Кто бы мог подумать, что сын такого скромного и добропорядочного человека, как я, вдруг превратится в заблудшего искателя приключений? В ночлежном доме у тебя, случайно, дружков не водится, а?
Я считал себя вправе выполнить данное бармену обещание, поэтому сказал отцу насчет билета, он расхохотался и отдал мне деньги. Потом, когда мы шли по главной улице и отец толкал перед собой велосипед, я задал вопрос, который преследовал меня со времени телефонного разговора:
Поделиться книгой: