Помоги проекту - поделись книгой:
«И всё же, всё же, всё же...»
«И всё же, всё же, всё же...»
Литература / Библиосфера / Эпитафия
Поляков Юрий
Фото: Евгений Федоровский
Теги: Лариса Васильева , память , утрата
На 83-м году скоропостижно в расцвете сил умерла Лариса Николаевна Васильева.
Нет, я не оговорился – до последнего момента она поражала своей космической энергией, жизнелюбием, разнообразием творческих интересов и планов. Она была человеком уникальной витальной силы, закованной в железо самодисциплины.
– Юра, вы обливаетесь утром холодной водой?
– Да вот как-то…
– Надо. Каждый день. Лучше на снегу.
Лариса Васильева пришла в отечественную литературу в конце 1950-х, когда на советском Парнасе было тесно от гениев. Её первую книгу «Льняная луна» сразу же заметили, а автора, молодую темноволосую красавицу, призвали на пир великих. Её любили классики – Леонид Мартынов, Николай Тихонов, Сергей Наровчатов… Восхищённые слушатели на руках выносили её из Политехнического музея. В её строках высокая культура стиха Серебряного века соединилась с социальной бодростью советского мироощущения:
Брусчатые, заезженные плиты.
Мелодии часов. Молчание церквей.
И елей голубеющие свиты,
Придворные исчезнувших царей…
Иная Васильева явилась читателю в книге «Альбион и тайна времени», в которой она рассказывала о своей жизни в Англии, куда уехала работать вместе с мужем журналистом Олегом Васильевым, кстати, основателем издательства «Вагриус». Это была прежде всего блестящая проза, но и в то же время – пристальный, умный, незашоренный взгляд на англосаксонский мир. Такого взгляда нам не хватает и сегодня.
Феноменальный успех имели книги о кремлёвских женах и детях. Выросшая в семье генерала, Васильева изнутри знала мир советской элиты, и её рассказ о судьбах людей, подхваченных смерчем большой политики, взволновал миллионы читателей. Лариса Николаевна писала много и легко, любила эксперимент, даже мистификацию. Мало кто знает, что она соавтор продолжения «Войны и мира».
Но при этом Васильева была глубоким мыслителем, старавшимся постичь незыблемые метафизические основы меняющегося мира. Особенно её влекла космическая природа женского начала, она много размышляла и писала о месте женщины в социуме, в истории, в том числе в отечественной. Иногда мы спорили с ней о современной России, и она неизменно сетовала на то, как мало у нас женщин во власти. «Мужчина пользуется властью, как воин, а женщина, как мать», – говорила она.
В 1983 году с «Книги об отце», выдающемся военном инженере Николае Кучеренко, началась её подвижническая работа по увековечению памяти о тех, кто создал чудо военной техники ХХ века – Т-34. С 2001 года она возглавляла созданный ею же музей знаменитого танка на Дмитровском шоссе. Там мы и простились с Ларисой Николаевной.
Несказанная утрата! Конечно, остались книги, которые будут читать. А чем талантливее писатель, тем большая часть его личности остаётся в произведениях. Васильева была очень талантлива. Но как писал её старший товарищ по поэтическому цеху Александр Твардовский: «…и всё же, всё же, всё же…»
За старшего
За старшего
Литература / Библиосфера / Чухонцев – 80
Фото: Павел Крючков
Теги: Олег Чухонцев , юбилей
Благодарные заметки к юбилею поэта
Всякий читатель, любящий стихи Олега Чухонцева, сумеет, я думаю, вспомнить те свои ощущения, когда Олег Григорьевич оказывался «нужным, жизненно спасительным – по слову К. Чуковского – писателем». Быть может, он вспомнит и свою первую, «знаковую», встречу с его неспокойным лирическим героем, с неповторимо-смятенным и в то же время благодарно-гимническим воздухом создаваемого этим поэтом искусства.
Я такую встречу, кажется, помню. Это было в самом конце 1980-х годов, когда в столичном «Современнике» вышла его третья (а в каком-то отношении самая «первая») книжка – «Ветром и пеплом». Итак, на долгом застолье в одном просвещённом доме я вылез поразмять ноги, заглянул в соседнюю комнату, уставленную книжными шкафами, и там сразу же увидел её, стоящую на полке, обложкой вперёд: квадратную, песочно-бледную, с непонятной чёрной «баранкой» (дырка белая, молочная) – над названием.
Открыл наугад, поближе концу, и прочитал себе вполголоса самые обыкновенные – в своём музыкальном волшебстве – строки:
Снег лежит ещё местами,
а над чёрными крестами
грай – и не охватит глаз.
Господи, как мало надо –
слякоть, грязь, а сердце радо
в первый ли, в последний раз.
И поля за переездом,
и лесок в дыму воскресном,
ёлочка стоит одна,
вон синичка, вон другая
на столбе, а вон и стая,
кто ещё там – вот те на!..
Это из финала поэмы «Свои», из памятной многим «семейной хроники». Я сел под лампу и стал читать с самого начала, заметив, что книга надписана. Вошёл хозяин дома. «Чухонцева читаешь? Только что вышла. Ты поставь её потом, как она и стояла, лицом».
Пройдут годы, и однажды Олег Григорьевич доверительно покажет мне свою черновую тетрадь, до краёв наполненную набегающими друг на друга строчками и строфами, а иногда и проступающими сквозь весь этот словесный буран – силуэтами птиц (фрагменты черновиков в 2008 году украсят большое собрание его поэзии «Из сих пределов»).
Птицы и растения – его закадычные друзья-сомышленники с давних времён.
Помню, что я вернулся за стол, о котором было выше, уже каким-то иным человеком.
Кстати, у другого старшего, классического нашего поэта – у Александра Кушнера, чей юбилей случился на два года пораньше, есть (уже довольно старинное и очень любимое мною) стихотворение, посвящённое как раз Олегу Чухонцеву: «Мне приснилось, что все мы сидим за столом…» Пастернак и Лермонтов в нём названы по именам, «отражённым светом» мелькает Маяковский.
«А туда, где сидит Председатель, взглянуть... / Но, свалившись на стол с лепестка, / Жук пускается в долгий по скатерти путь... / Кто-то встал, кто-то голову клонит на грудь, / Кто-то бедного ловит жука…»
Кто же этот Он, сидящий во главе стола у Кушнера? Пушкин? Или – «бери повыше»?
Когда-то я придумал сам себе, что это – ангел-хранитель наших лучших русских поэтов. Тех, кто помогает пишущим и не пишущим стать сердечнее, благороднее, выше.
Чухонцев – их числа. Причём числа однозначного.
Однажды моя собственная судьба причудливо положила оказаться в одной из его исторических ролей: заведовать отделом поэзии нашего старейшего журнала.
Одним словом, автор этого текста стал ключарём 18-й комнаты редакции «Нового мира» – вослед Юрию Кублановскому (справившему недавно своё 70-летие), а перед тем и – Олегу Чухонцеву, поэту, старшему на поколение.
«Поэзией» в журнале обычно заведовали поэты. Мой случай – странный. Читатель.
И – счастливый: ведь оба они подарили мне своё доброе дружество, разговоры о жизни и о поэзии. Чего же ещё я, так любящий русские стихи, могу пожелать себе?
Складывая заметки, вспомнил вдруг пронзительное, волжское стихотворение Кублановского «Когда их отнесло к фарватеру…». Оно кончалось словами: «…И сам за старшего. / И небо к ночи разметалось».
А ведь мы связаны ещё и исчезающим на наших глазах Переделкиным.
Историческим ландшафтом и удивительными людьми. Почти всё теперь в прошлом.
Поразмыслив, я решил позвонить Юрию: пишу к юбилею Олега Чухонцева.
И – помявшись, стеснительно: быть может, скажете несколько отзывчивых слов по случаю юбилея. Юрий Михайлович охотно откликнулся и в своей чеканной манере прочитал мне: «Обычно в старости начинают подражать своим же стихам, написанным прежде. За примерами далеко ходить не надо – вспомним «Вечерние огни» Фета. А Олегу Чухонцеву – сужу по его последним книгам – удаётся сберечь и даже приумножить лирическую энергетику. Многие его стихи и строфы вызывают неподдельную радость знакомства именно с новой поэзией…»
А ведь и новая книга Чухонцева, кажется, на подходе. Но пока я молчу, молчу.
…Нет, не могу я не думать и о том, что Олег Григорьевич знал ещё Корнея Чуковского, в доме-музее которого я обретаюсь уже четвёртый десяток лет. Вот из Дневника КЧ.
«Сегодня был Олег Чухонцев и вновь читал отличные стихи. О Державине, Дельвиге, о Баркове, о танках, о реставраторе. Читая, он жестикулирует. Разговаривая – тоже. Весь в чёрном, в чёрных очках – так что сильно движущиеся белые руки особенно заметны».
Это же ровно пятьдесят лет назад написано! Но и сейчас – а я был у него третьего дня – он так же молод в своём заразительном темпераменте. «И′ли!» – как уважительно говорили наши предки времён позднего Пастернака и раннего Солженицына.
Помню, мы однажды встретились, когда Олег готовил к печати свои «Осьмерицы», которые я почитаю как шедевры русской лирики.
«Паша, вы помните, что такое гонобобель?..» «Ягода?» «Голубика!»
Бережно говорил о Катенине и Вяземском – как о своих современниках и собратьях. «…того, которого Вы знали, Того уж Вяземского нет». В одну из осьмериц этот грустный мотив престарелого поэта пришёл не просто преображённым, пережитым. Тут я не могу утерпеть и открываю любимого им Петра Андреевича.
«Старость ясная лебединая песнь жизни, совершённой во благо, имеет много созвучия с юностью изящной; поэзия одной сливается с поэзией другой, как вечерняя заря с молодым рассветом. Возраст зрелости есть душный, сухой полдень; благотворный, ибо в нём сосредотачивается зиждительное действие солнца, но менее богатый оттенками…» (Пётр Вяземский. «Старая записная книжка»).
Как интересно. И – чуть-чуть пониже: «Беда иной литературы заключается в том, что мыслящие люди не пишут, а пишущие люди не мыслят». Иной, иной, Пётр Андреевич.
Заглянул ещё раз в название моих заметок. Кажется, оно может подойти и для тоста.
С днём рождения, Олег Григорьевич. Храни Господь, как говаривали в старину.
Павел Крючков
«ЛГ» присоединяется к поздравлениям в адрес Олега Чухонцева
и желает ему крепкого здоровья и новых свершений!
О Москве с нежностью
О Москве с нежностью
Книжный ряд / Библиосфера / Краеведение
Теги: Людмила Тормозова , Московский лад
Людмила Тормозова. Московский лад: историко-литературное повествование. М.: ИПО «У Никитских ворот», 2017. 160 с. ил. 500 экз.
Эту книгу о Москве можно было бы назвать литературной прогулкой.
Особое внимание автор уделяет трём старомосковским слободам – Зубовской, Новой Дмитровской и Мещанской – и великим людям, которые жили там в разное время. Людмила Тормозова – журналист, редактор и москвовед, «проводит» читателя по старинным улочкам и переулкам, оживляя славное прошлое: от возникновения Москвы и до наших дней.
Переплетается история города и с личной биографией автора, что придаёт краеведческой книге некоторый мемуарный оттенок: нежная любовь к городу, с которым столько связано и в истории страны, и в судьбе самой Людмилы Тормозовой, делает повествование очень живым и тёплым.
Статус писателя в России – ниже некуда
Статус писателя в России – ниже некуда
Литература / Библиосфера / Ракурс с дискурсом
Ермакова Анастасия
Поделиться книгой: