Помоги проекту - поделись книгой:
Тоне Селишкар
ЭКИПАЖ «СИНЕЙ ЧАЙКИ»
Повесть
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Если смотреть издали на длинный и узкий Чайкин остров, то кажется, что это огромная широкоголовая рыба. Море вдаётся в широкую часть острова небольшим заливом. У залива под крутой горой греется на солнышке рыбачья деревня. В те дни, о которых пойдёт рассказ, в деревеньке этой было всего только восемь домишек, построенных из отшлифованного каринтийского камня. У пристани, сложенной из каменных плит, прятались от бурь и непогоды восемь рыбачьих парусников и несколько лодчонок. Все парусники были выкрашены в разные цвета: зелёный, красный, жёлтый, синий, оранжевый, белый; носы их были богато украшены резьбой.
На горе стояла церквушка с низенькой колокольней, на которой раскачивался один-единственный колокол. Несколько могильных холмиков возвышалось над рыжеватой землёй. С горы открывался вид на соседние острова, на беспредельную даль моря.
На южном склоне горы, где бури и ветры оставили на камнях немного земли, жёны рыбаков посадили виноград; они окапывали его, подвязывали лозы, чтобы ветер не срывал их с кольев. По краям виноградника цвёл миндаль, а чуть ниже раскинули свои кривые ветви оливы. Здесь любили играть ребятишки. Девочки нанизывали на нитку шапки примул, и венки из этих весенних цветов украшали шеи овец, пасшихся на лужайке. Мальчики метали камни в старую дырявую сковороду, подвешенную к дереву.
Солнце медленно опускалось в море. Когда его раскалённый шар коснулся водной глади, всё море словно вспыхнуло ярким пламенем и красноватый отблеск лёг на окрестные острова. Умолкли кричавшие над заливом чайки; попрятались щебетавшие на деревьях птицы. Но вот солнце исчезло в море. Вода погасла, вечерний мрак поднялся из морских глубин и окутал скалы, парусники, домики, виноградник и оливковые деревья.
Женщины в винограднике закончили работу, вскинули на плечи мотыги и с песнями спустились в деревню. Вслед за ними перебрались поближе к дому и ребята. Рыбаки собрались у причала и, покуривая крепкий домашний табак, толковали об улове, о сетях, о своих невзгодах.
Но вот ветерок донёс запах сварившейся мамалыги. Мужчины поднялись и пошли к хижинам. И ребята тут как тут — к столу их не нужно приглашать дважды! А звёзды уж загорелись на небе, тёплая весенняя ночь окутала остров.
На самой вершине горы, за церковью, сиротливо стоит рыбачий домишко. Узкие, вырубленные прямо в скале ступеньки, отточенные морской водой, ведут вниз, к песчаной отмели. Говорят, это самый старый дом в здешних местах. Первых обитателей его не помнят даже старожилы.
В этом-то полуразвалившемся домике и живёт Иво, двенадцатилетний паренёк, — герой нашей повести. Мать Иво умерла вскоре после его рождения, отец пропал без вести.
Давным-давно, ещё в молодые годы, отец Иво уехал за океан и долго жил в Бразилии. Потом плавал матросом на кораблях, бороздивших моря и океаны, и вдруг нежданно-негаданно возвратился на родину, да не один, а с красивой темноволосой женщиной, слишком хрупкой для того, чтобы жить в этих суровых краях. Он купил себе домишко и стал рыбачить как все. Он много пережил и повидал на своём веку и мог порассказать рыбакам немало интересного.
— Если так ловить будем, — не раз говорил он им, — никогда нам нищеты не одолеть.
— А как же ещё ловить? — возражали ему рыбаки. — И отцы и деды наши так рыбачили!
Они, и правда, были почти что нищими, но им и в голову не приходило, что можно жить по-другому.
Но Бразилец— так называли теперь рыбаки отца Иво — не сдавался.
— Гляньте-ка, — толковал он им, — вон качаются ваши старые посудины: «Святая Барбара», «Святой Юст», «Морская звезда», «Морская ласточка»… Восемь жалких скорлупок, восемь хозяев, каждый сам по себе! И сети у всех дырявые… По снастям и улов: сегодня пусто, завтра — кот наплакал, а густо — никогда! Ваши жёны от нужды и горя зачахли, словно ветки сломанной ивы, ваши дети никогда не едят вволю…
Рыбаки слушали его недоверчиво, но украдкой косились на свои лодки, поглядывали на своих жён, босоногих ребятишек и словно видели их впервые… Юст, самый старый и самый опытный из рыбаков, фырчал, словно сердитый морж:
— Ишь, какой умный! Мы и сами не вчера родились, знаем, какие нам лодки нужны и какие сети. Да одному разве сдюжить! Вот если бы всем вместе…
— Вот-вот! — перебил его Бразилец. — Дело говоришь! Всем вместе! Сообща! Давайте сложимся и купим моторное судно, чтобы можно было выходить далеко в открытое море. Рыбы там видимо-невидимо… Станем забрасывать двухсотметровую сеть… Вот это будет улов так улов! Вместе будем трудиться — вместе и доходом пользоваться. К хорошей жизни одна дорога — общий труд.
Рыбаков расшевелили его слова. Потолковали они, потолковали, но так и разбрелись по домам, ничего не решив. Всю долгую зиму раздумывали, взвешивали да прикидывали, а весной наскребли денег и отрядили Бразильца в город — купить подходящее судно.
Целых две недели торчали рыбаки на пристани. С утра до вечера, щурясь от палящего солнца, вглядывались они в морскую даль. Но Бразильца всё не было. Явился он только к концу третьей недели. Полные нетерпеливого ожидания, рыбаки обступили его, — и вдруг он повалился им в ноги:
— Казните меня… Я один во всём виноват!.. Пропали деньги!..
С яростью бросились на него обманутые рыбаки. Гневно обрушили они свои тяжёлые кулаки на Бразильца, — ведь некоторые из них в надежде на будущее продали своё единственное судёнышко. Теперь им вовек не выбиться из нужды…
На подмогу рыбакам сбежались женщины. Только вмешательство старого Юста спасло Бразильца от жестокой расправы. Но с острова его прогнали. Избитый и опозоренный, ушёл он из посёлка куда глаза глядят. С тех пор никто из рыбаков никогда его больше не видел.
Жена его вскоре умерла, и Иво остался совсем один. Гнев людской со временем улёгся, но всё же, хотя мальчик и не был ни в чём виноват, рыбаки его недолюбливали. И, если бы не сердобольные женщины и не старый Юст, Иво погиб бы, как погибает в лесу беспомощный детёныш, у которого охотники убили мать.
Так он и рос, словно отверженный, в своей покосившейся лачуге у самого моря. Как умел, добывал себе пропитание: ловил у берега рыбу, пас чужих овец, собирал маслины и виноград. Зимой добрые люди давали ему кое-какую залатанную одежонку. А когда на дворе ревела буря и мороз пробирал до костей, старый Юст, одряхлевший и седой как лунь, уводил его из нетопленной лачуги к себе в дом.
Старый Юст не помнил обид. И, когда рыбаки поминали Бразильца недобрым словом, он говорил им:
— Задумал-то он хорошо! Да беда с человеком случилась… А дума была у него золотая!
Ребятишки в рыбацком посёлке жили дружно. Иво ходил вместе с ними в школу; она была в двух часах ходьбы, по ту сторону крутой горы. Возвращаясь из школы, ребята подкарауливали и убивали змей и скорпионов, взбирались на скалы, обшаривали кусты — словом, вели себя так же, как все дети в мире. Только в буран и непогоду оставались они дома. Но тогда даже взрослые боялись высунуть нос на улицу.
Рос Иво, словно дикое деревце. От матери, так рано его покинувшей, он унаследовал смуглое лицо с широкой белозубой улыбкой и голубые с живыми искорками глаза; его длинные чёрные кудри не знали гребня.
Часто стоял он на отмели с удочкой в руке, сосредоточенно глядя в воду, и, когда замечал рыбу, подплывающую к берегу, чтобы подкормиться в водорослях, молниеносно забрасывал удочку. Всю эту часть побережья он знал как свои пять пальцев. Он знал подводные пещеры, где водилось множество съедобных ракушек, и отмели, у которых всегда неподвижно стояли стаи рыб. Ему были известны места, где водились креветки и крабы; он изучил повадки чаек, которые гнездились в расщелинах прибрежных скал.
Иногда, весной, им овладевало какое-то странное беспокойство. В такие дни он сторонился людей; в одиночестве бродил по прибрежным пещерам или сидел под цветущим миндалём у могилы матери, разглядывая соседние острова и размышляя о Колумбе, о пиратах, о слышанных сказках…
Его манили морские просторы, широкий мир, синие дали. Ему казалось, что там, за той чертой, где сливаются небо и море, совсем иная жизнь, полная великих событий и увлекательных приключений. Посёлок внизу у залива казался ему тесным гнездом, — разве расправишь здесь крылья? Другие ребята с отцами и братьями ходили на старых лодках в море, у всех были родные, только у него никого не было. Как-то он излил свою тоску Юсту, но старик, любивший и жалевший мальчика, сказал ему:
— Не забивай себе голову всякими пустяками! Придёт время, станешь рыбаком, как все на этом острове: и мы, и наши деды, и все, кто придёт в мир после нас. И на острове можно прожить долгую жизнь, если море раньше времени не проглотит. Твоя правда, тяжко нам приходится, а всё же можно кое-как протянуть. Вот мне семьдесят лет — чего только я не повидал на своём веку!
Смутно было на душе у Иво, но он внимательно слушал Юста и старался верить ему: ведь старик один во всей деревне не презирал его отца.
Дома сохранилось несколько отцовских книг — описание путешествий и географические карты. Иногда Иво садился с книгой возле своей лачуги и подолгу разглядывал картинки: природу, жителей неведомых стран. А море лежало внизу такое манящее и такое спокойное, что хотелось ступить на него и идти, идти… И он пускался в воображаемое путешествие с отцом, о котором ему рассказывал старый Юст. Иво мысленно искал отца во всех уголках света. Жив он или уже умер?
Темнело, на небе одна за другой зажигались звёзды. Казалось, они поднимались из морской пучины и держали путь в небесную высь. Волны мягко плескались о берег. Иво в темноте нащупывал кровать, ложился и засыпал с мыслями об отце. Ветер играл поломанной ставней, раскачивая её и ударяя ею о стену.
ГЛАВА ВТОРАЯ
В эту ночь ветер яростно набрасывался на парус судёнышка, которое неслышно скользило по волнам в мигающем свете маяка. Тишину ночи нарушали только плеск волн, бившихся о корму, да мерное похлопывание паруса о мачту.
На корме у руля одиноко сидел человек, вглядываясь в даль. Но вот впереди чёрным пятном возник остров. Человек заклинил румпель[1] и тяжёлыми шагами прошёл на нос, пытаясь разглядеть тёмные очертания надвигающегося берега. Усталость, сквозившая в каждом его движении, казалось, передаётся и судну — оно едва двигалось по подёрнутой зыбью водной равнине.
Описав большую дугу, парусник вошёл в залив, повернул на запад и теперь с убранным парусом полз вдоль берега. Медленно двигался он в сторону домика на горе, который чётко вырисовывался на ночном небе.
Лодка со скрипом врезалась в песок и остановилась, тихо покачиваясь.
Человек снял с мачты парус, свернул его, сел на борт и, положив голову на руки, глубоко задумался. Но вот он засунул руку под носовой настил, пошарил там, достал фонарь и зажёг его. Теперь, при свете фонаря, можно хорошо разглядеть этого человека. Он стар. У него седая, коротко стриженная, как у матросов, борода, впалые щёки, усталые глаза.
Вот он поднимается по вырубленной в скале лестнице, ведущей к одинокому домику за церковью. Ноги плохо слушаются его; на последней ступеньке он садится отдохнуть. Наконец он добирается до лачуги.
Дверь не заперта. На острове нет воров, да и взять здесь нечего. Даже нищие и бродяги не забредают в эти края.
Неслышным шагом входит старик в сени. Стук ставни о стену заставляет его вздрогнуть и остановиться. Вот он поднял фонарь — на тускло освещённой стене заплясала тень.
Медленно разглядывает он убогое жилище. В сенях пусто. Всё, что можно было продать, мать Иво продала, когда настали чёрные дни. Лишь в углу над каменным очагом, в котором белеет кучка золы, висит медный котелок, да у стены стоят два горшочка и болтается на верёвке деревянная ложка.
«В доме ни души», — подумал старик и в изнеможении прислонился к стене. Дверь в комнату была притворена. Он открыл её и вошёл… Под потолком испуганно затрепыхалась летучая мышь и шарахнулась в сени. За окном шумел ветер. На деревянной кровати лицом к стене под ветхим залатанным одеялом спал мальчик.
Старик вздрогнул. Фонарь в его руке задрожал, и тень в бешеной пляске заметалась по стенам. Не мерещится ли ему всё это? Нет, это всё наяву: мальчик безмятежно спит и, наверное, видит сны.
Над кроватью висит единственное украшение этого бедного жилища: портрет молодой женщины в раме из перламутровых ракушек. Старик шагнул к кровати, приподнял фонарь и осветил портрет… Потом подошёл ближе, осторожно снял портрет с гвоздя, поднёс к глазам…
— Мария…
Иво проснулся. Протёр глаза. Увидев в тусклом свете фонаря тёмную фигуру человека, стоящего на коленях, он в первое мгновение оцепенел от страха. Но тут же вскочил с постели и бросился к окну. Он занёс уже ногу на подоконник, собираясь выпрыгнуть, но в эту минуту старик обернулся. Увидев мальчика, озарённого слабым светом фонаря, он счастливо улыбнулся, поднялся с колен и двинулся ему навстречу. Иво застыл. Широко открытыми глазами смотрел он на приближающегося к нему незнакомого человека. И вдруг весь его страх словно рукой сняло.
— Отец!..
Старик обнял сына, заглянул ему в глаза:
— Сынок мой, вот я тебя и нашёл!
Иво прижался к отцу, крепко обвил руками его шею…
А ветер всё стучал о стену поломанной ставней.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Над морем поднялось солнце. Порозовели скалистые вершины гор на дальних островах. Из залива одна за другой выходили лодки. Длинная шестивесельная лодка медленно кружила вблизи берега, словно высматривая большую рыбу. Наверху, в винограднике, женщины затянули заунывную песню.
Крикливые чайки метались над морем. То припадая к воде, то снова взмывая ввысь, они вихрем проносились над лодками, которые, словно стая лебедей, горделиво плыли навстречу солнцу.
Иво поднялся чуть свет, развёл в очаге огонь и крадучись побежал к дому Юста. Старик возился в хлеву и был очень занят: он воевал с большой овцой, норовившей перескочить через загородку. Удерживая её, он пытался водворить на полку подойник с молоком.
— Помоги-ка мне, Иво, усмирить эту дьяволицу! — крикнул он, заметив мальчика.
Иво подошёл к нему вплотную и прошептал, приложив палец к губам:
— Отец вернулся!
Юст недоверчиво поглядел на Иво и, решив, что он шутит, снова занялся овцой.
— Пойдёмте к нам, сами увидите! — взмолился Иво. — И молока немного принесите!
Усмирив наконец непокорное животное, Юст снова окинул мальчика недоверчивым взглядом, потом протянул ему подойник и зашагал вслед за ним.
«Что бы это могло значить?» — думал старик; и ему вспомнилось всё, что произошло на пристани много лет назад. Ведь с тех пор о Бразильце никто ничего не слыхал! Он словно сквозь землю провалился. Рыбаки давно считали его умершим.
Иво вошёл в сени, вылил молоко в висящий над очагом котелок и сказал шёпотом:
— Зайдите в горницу и поглядите.
Юст отворил осевшую дверь и на цыпочках подошёл к постели. Окно было открыто, вся комната залита солнцем.
На кровати лежал человек. Туманный взгляд его остановился на вошедшем. Он с трудом протянул гостю костлявую, почти прозрачную руку и произнёс с мольбой:
— Юст, дружище, дайте мне умереть дома…
Юст всмотрелся в обросшее, морщинистое лицо.
Да, конечно, это он! Те же глаза, та же грустная, мечтательная улыбка. Но какой он измученный, старый…
Порывисто схватил Юст протянутую бескровную руку, сел на край постели, склонился над больным и ласково сказал:
— Друг, что было, давно быльём поросло. Отдыхай спокойно!
Вошёл Иво с миской горячего молока, раскрасневшийся, радостный. Но, когда он поднёс отцу молоко и снова увидел измождённое, бледное лицо, сердце его сжалось от горя.
— Мы больше не расстанемся, отец! Мы с дедом Юстом вылечим тебя, и ты опять станешь крепким и здоровым. Починим нашу лачугу и будем вместе рыбачить.
Отец благодарно взглянул на сына. Горькая улыбка тронула его губы. Он с трудом приподнялся на локте и заговорил:
— Совесть не давала мне покоя… Да, Юст, судьба сурово покарала меня за то горе, которое я вам причинил… Но хуже всего было вот что: я боялся, что никогда не смогу возвратить деньги, которые вы заработали таким тяжким трудом… Я работал, не жалея сил, на цементном заводе, но заработок был так ничтожен, что его едва хватало на пропитание. Долгие годы копил я деньги, но так и не смог собрать сколько надо… Мне казалось невозможным вернуться на остров и просить прощения… В поисках заработка я исходил вдоль и поперёк всю страну, пока снова не очутился у моря… Сторговал себе судёнышко, то самое, что стоит сейчас внизу, у отмели… Начал рыбачить… Я избороздил все заливы, но не знал ни покоя, ни счастья… От одного моряка я случайно услыхал, что жена моя умерла… И тогда я решил плыть домой, к сыну. Я провёл в пути целый месяц. Болезнь скрутила меня… Силы мои убывали с каждым днём, и смерть порой казалась такой близкой, что я терял всякую надежду…
Он снова лёг. Щёки его покрылись лёгким румянцем. Юст понял, что минуты больного сочтены.
Иво со слезами на глазах схватил отца за руку:
— Не думай о смерти, отец! Ты останешься со мной, я буду за тобой ухаживать, а когда выздоровеешь, мы вместе уйдём в море. Ведь ты только вчера пришёл…
Больной лежал молча; по лицу его медленно катились слёзы.
Потом он погладил сына по голове и глухо проговорил:
Поделиться книгой: