Ждущие звёзды

− Понимаю, − повторила она, зная, что бесполезно говорить что-то другое. − Спасибо, Джейсон.

Джейсон покраснел.

− Я пытался возражать, но...

− Знаю, − сказала Кэтрин.

Он был клерком, вот и всё, − молодой гражданский служащий в самом низу иерархии Совета. У него нет никакой возможности добиться того, что она желает, даже если он хочет ей угодить. В любом случае, ничего удивительного. После Мэри, Оливии и Джоанны...

− Знаешь что, − сказал Джейсон. − Давай встретимся вечером? Сходим куда-нибудь, чтобы всё забылось.

− Ты же знаешь, что всё не так просто, − ответила Кэтрин. Как будто ресторан или прогулка к водопаду или что ещё приятное имеет в виду Джейсон, может заставить её забыть.

− Да, но с Советом я ничего не могу поделать, − твердо произнес он. − Зато могу подарить приятный вечер.

Кэтрин заставила себя улыбнуться.

− Буду иметь в виду. Спасибо.

Когда она вышла через широкую арку из здания, в оконных стеклах сверкнуло солнце, и на короткий миг она перестала быть собой. Она смотрела на звездный свет, отражающийся в стеклянных панелях, на пожилую женщину, которая проводила рукой по стене и улыбалась с душераздирающей печалью... Кэтрин моргнула, и всё исчезло, осталось только чувство печали, тревоги, будто она упустила что-то важное.

Джоанна ждала ее на лестнице, сложив на груди руки, а её взгляд мог просверлить дыру в газоне.

− Что они тебе сказали?

Кэтрин пожала плечами, удивляясь, с каким трудом дается такой простой жест.

− Наверное, то же, что и тебе. Нецелесообразно.

Они все просили о таком назначении − о чём-нибудь, связанном с космосом: в обсерватории, на космической станции или, в случае Джоанны, прямо просились в команду тихоходного корабля. Всем отказывали примерно по одной и той же причине.

− Куда ты подашься? − спросила Джоанна.

Ее собственный измятый листок уже упокоился в ближайшем терминале по переработке. Она отправлялась на север, в Стил, на археологические раскопки.

Кэтрин пожала плечами с небрежностью, которой не ощущала. Им всегда было так легко под звездами, они всегда тосковали по космосу, жаждали быть ближе к родным планетам, висеть в невесомости без привязи; там, где их не будут оценивать и осуждать за то, что им недостаёт качеств, которые вообще не свойственны их народу.

− Я стану репортёром.

− Ты хотя бы не уедешь далеко, − заметила Джоанна с легкой обидой.

− Да.

Офис новостной компании находился в двух кварталах от Заведения.

− Уверена, что Джейсон приложил руку к твоему назначению, − сказала Джоанна.

− Он ничего об этом не говорил...

− Разумеется, он бы не сказал, − тихо фыркнула Джоанна. Её мало волновал Джейсон, но она знала, как много значит для Кэтрин его общество и насколько больше станет значить, если её с Кэтрин разделит целый континент. − Джейсон трезвонит о своих неудачах, потому что они его беспокоят. Вряд ли ты когда-нибудь услышишь от него об успехах, он боится прослыть хвастуном. − Выражение её лица изменилось, смягчившись. − Ты ему небезразлична, знаешь − по-настоящему. Тебе повезло в этом мире.

− Я знаю, − ответила Кэтрин, думая о прикосновениях его губ к своим; о его руках, обнимающих её, пока она не почувствует себя цельной. − Я знаю.

Повезло в этом мире − она и Джейсон, и её новая квартира, и насиженные места − недалеко от Заведения, хотя она на самом деле не уверена, было ли последнее благословением, хочет ли она помнить годы, когда наставница вбивала в них подобающее поведение: лишения, если они говорили не на идеальном галактическом; долгие часы мытья общежитских туалетов за малейший намек на недовольство едой; ночь, которую они провели голыми снаружи, на крепнущем холоде, потому что не могли  вспомнить, какой галактический президент колонизировал Долговременную Станцию.  − и как наставница нашла их, сбившихся в кучку, чтобы сохранить тепло и не заснуть, и отправила в карцер на пять часов, отругав за то, что они вели себя как дикие животные.

Кэтрин вдавила ногти в ладони, чтобы боль вернула ее в настоящее, на ступени центрального офиса Совета, увела от Заведения и всего, что оно для них означало.

− Мы свободны, − наконец сказала она. − Только это имеет значение.

− Мы никогда не будем свободны, − мрачно ответила Джоанна. − На твоих документах есть отметка «Заведение». И даже если бы её не было − ты правда веришь, что мы сольемся с остальными?

В Прайме, где дай-вьетов не привечали, не было никого, полностью похожего на воспитанниц Заведения. Никого с такими глазами, с таким цветом кожи − даже манера себя вести не полностью изменилась за годы обучения.

− Ты когда-нибудь думала... − Джоанна замолчала, будто размышляла над чем-то настолько значительном, что это невозможно облечь в слова.

− Думала о чём? − спросила Кэтрин.

Джоанна прикусила губу.

− Ты когда-нибудь думала, каково было бы остаться с родителями? С нашими настоящими родителями?

С родителями, которых они не помнили. Они проверяли − никто из детей Заведения не помнил ничего до появления здесь. Наставница говорила − это потому что их забрали слишком маленькими, и это к лучшему. Джоанна, конечно, предполагала что-то более зловещее − в Заведении с ними что-то сделали, чтобы держать послушными.

На мгновение Кэтрин подумала о жизни среди дай-вьетов − идиллический образ дружной семьи, как в голофильмах, − мираж, который разбился на куски о неопровержимую реальность видео с родами.

− Мы стали бы там племенными кобылами, − сказала она. − Ты видела...

− Сама знаю, что видела, − резко ответила Джоанна. − Но, может... − Она побледнела. − Может, это было бы не так уж плохо, в обмен на всё остальное.

Быть любимыми, пользоваться уважением, находиться на своем месте; иметь возможность смотреть на звёзды, не задаваясь вопросом, которая из них твой дом, и не мечтая вернуться в семью.

Кэтрин потерла живот, вспоминая видео и существо, которое выбралось из живота женщины, всё в металлических гранях и блестящих кристаллах, покрытое кровью матери, и на мгновение она будто сама стала той женщиной − парила над её телом, отделенная от оков плоти, и наблюдала, как в страданиях даёт жизнь. Это ощущение прошло, но Кэтрин по-прежнему чувствовала, что она распространилась, дальше, чем должна была быть, и смотрела на себя со стороны, на то, как проходит её жизнь, незначительная и бессмысленная, полностью ограниченная от начала до конца.

Может, Джоанна права. Может, это вообще было бы не так и плохо.

* * *

Корабль оказался меньше, чем ожидала Лан Нхен, − она судила по «Киноварной усадьбе», которая принадлежит к более старому поколению, а «Цитадель черепахи» при таких же технических возможностях гораздо меньше.

Со снаряжением на плечах Лан Нхен вышла из ангара в жилые отсеки. Она ожидала встретить хитроумные защитные системы вроде дронов, но здесь ничего не было. Только от стен исходило знакомое вязкое ощущение живого корабля − признак того, что заключенный здесь Разум ещё жив, но висит на волоске. Стены были голыми, без украшений, к которым Лан Нхен привыкла в «Киноварной усадьбе» − ни движущейся каллиграфии, ни сменяющихся космических пейзажей или цветов; тишину не оживляли фоновые мелодии цитры или другие звуки.

Она не могла тратить время попусту − Кук говорила, что у них два часа до того, как запустятся системы защиты и вручную будут активированы более мощные средства охраны, но Лан Нхен, не удержавшись, заглянула в один из жилых отсеков. Он тоже был пуст, на стенах отметины выстрелов. единственное цветное пятно − немного засохшей крови на кресле, напоминание о трагедии − поражении в бою, расправе с экипажем и транспортировке обломков на свалку. Засохшая кровь и на столе голограмма женщины, любимой матери или бабушки: простой покинутый портрет и никаких подношений или ладана − всё, что осталось от разрушенного алтаря прародительницы. Лан Нхен сплюнула на пол, чтобы отвадить злых духов, и вернулась в коридоры.

Она и вправду чувствовала себя здесь как в усыпальнице. Было такое однажды, когда старшая сестра взяла её с Кук провести ночь в семейной гробнице, и они почти не спали − не из-за чудовищ или чего-то подобного, а потому что всё пронизывали гнетущая тишина, запах ладана и погребальных подношений, напоминающих о том, что они тоже смертны.

Что Разумы тоже могут умереть − и спасательные операции бесполезны, − нет, нельзя так думать. С ней Кук, и вместе они...

Она уже давно не слышала Кук.

Лан Нхен настороженно остановилась: тихо не только на корабле, мёртвое молчание и в её системе связи. С тех пор... с тех пор, как она ступила на «Цитадель черепахи». Тогда она последний раз слышала кузину: спокойные указания насчет аварийной готовности, ворот ангара, что в итоге всё будет хорошо...

Она проверила связь. Похоже, исправно, но на всех частотах слышался только треск. Наконец она отыскала канал, который был забит меньше остальных.

− Кузина? Ты меня слышишь?

Шум на линии.

− Очень... плохо. − Голос Кук с трудом можно было узнать. − Здесь... какие-то... помехи...

− Знаю, − ответила Лан Нхен. − Шум на всех каналах.

Кук ответила не сразу, а когда заговорила, её голос словно стал ещё дальше − у неё опять появилась интересная проблема.

− Не... шум. Они передают... данные. Нужно...

И связь оборвалась. Лан Нхен перепробовала все частоты, пытаясь найти более чистый канал, но − ничего. Она подавила ругательство − несомненно, Кук найдет способ обойти любую блокировку Чужаков на корабле, но это крайне странно. Зачем передавать данные? Если чтобы заглушать связь предполагаемых злоумышленников, то это как-то несущественно − по крайней мере, на фоне защитных дронов и подобных им механизмов.

Она прошла по коридорам, поднялась по винтовой лестнице в центральный отсек − в ушах ничего, кроме треска, ритмичного напева, стирающего любую связную мысль. Но это лучше, чем тишина, чем ощущение, будто идешь под водой в затонувшем городе, чувство, что опоздала, что двоюродная бабушка уже мертва без надежды на восстановление, и всё, что можно сделать, − убить её раз и навсегда и избавить от страданий...

Она ни с того ни с сего вспомнила видео, в котором прабабушка, уютно устроившись, сидела в центральном отсеке. Это были первые годы жизни «Цитадели черепахи», ключевые моменты её детства, когда мать оставалась на борту и руководила взрослением Разума. Прабабушка рассказывала кораблю сказки, а «Цитадель черепахи» старалась изобразить слова в бегущем тексте на стенах, смеясь от удовольствия, если у неё получалось, − милая и юная, не ведающая о том, какой конец её ожидает.

В отличие от остального корабля в центральном отсеке было тесно − место Разума из конца в конец оказалось завалено оборудованием Чужаков. Лишь кое-где под ним проглядывал металл. Шипы и выступы корабля торчали под странными углами, на них блестела непонятная темная жидкость. Лан Нхен обошла место Разума вместе с нагроможденным на нём оборудованием Чужаков − скопление кабелей и незнакомых механизмов − похоже, понадобится некоторое время, чтобы в них разобраться.

На мониторах вокруг мелькали графики и диаграммы, показывая изменения параметров, которых Лан Нхен не понимала, − они выглядели как показатели жизненных функций, но непонятно каких.

Она поклонилась Разуму как младшая старшей − слегка, потому что не была уверена, видит ли её Разум. Подтверждения этому отсутствовали − как словесные, так и любые другие.

Её двоюродная бабушка здесь. Должна быть здесь.

− Кузина. − Голос Кук опять зазвучал в ушах − отчетливый и необычно взволнованный.

− Почему я так хорошо тебя слышу? − спросила Лан Нхен. − Потому что я в центральном отсеке?

− Вряд ли, − фыркнула Кук. − Как раз из центрального отсека транслируются все данные. Я просто нашла способ отфильтровать передачу на обеих сторонах. Интереснейшая задача...

− Сейчас не время, − ответила Лан Нхен. − Мне нужно, чтобы ты направляла ход реанимации...

− Нет, не нужно, − отозвалась Кук. − Сначала послушай, что я скажу.

* * *

Звонок раздался ночью: мужчина в униформе Совета спрашивал Кэтрин Джордж − как будто не знал, что перед экраном стоит именно она, растрепанная и бледная, в три часа утра.

− Да, это я, − сказала Кэтрин.

Она боролась с ночными кошмарами − всё чаще и чаще просыпалась среди ночи с воспоминаниями о том, что всё её тело было забрызгано кровью; что она беспомощно наблюдала за гибелью звезд; о треске и мгновении, когда она зависла одна в темноте, зная, что получила смертельный удар...

Мужчина говорил спокойно и бесстрастно. В Стиле произошел несчастный случай, непредвиденное прискорбное происшествие, и Совет приносит ей свои соболезнования − они извиняются за поздний звонок, но сочли необходимым сообщить...

− Понимаю, − ответила Кэтрин.

Она держалась неестественно прямо, помня о своем последнем столкновении с Советом − тогда Джейсон назвал её желание попасть в космос нецелесообразным. Когда они сказали, что Джоанна...

Джоанна.

Вскоре слова мужчины заскользили мимо неё, как вода по стеклу, − пустые утешения и соболезнования, а у неё словно вырвали сердце. Она боролась с рыданиями, с тошнотой, хотела повернуть время вспять, к прошлой неделе, когда Джейсон со смущенной улыбкой подарил ей веточку цветущего абрикоса; хотела вдохнуть пряный аромат лимонного кекса, который он испек для неё, снова увидеть, как он с напускным равнодушием ожидает, понравится ли ей угощение. Хотела оказаться в его крепких объятиях и услышать, что всё хорошо, что всё будет хорошо, что с Джоанной всё в порядке.

− Мы обзваниваем её подруг, − говорил мужчина, − и, поскольку, вы были очень близки...

− Понимаю, − произнесла Кэтрин. Конечно, до него не дошла ирония: в прошлый раз Совету − Джейсону − она ответила точно так же.

Мужчина прервал связь, и Кэтрин осталась одна. Она стояла посреди гостиной и боролась с захлестнувшими чувствами − смутно знакомым неприятным ощущением в животе, осознанием того, что она чужая среди галактинцев; что она здесь не по своему желанию и не может уйти; что её жизнь должна быть более значительной, более насыщенной, чем медленное постепенное умирание, чем тиражирование новостей, в которых нет ни малейшего её вклада, − и что жизнь Джоанны должна была быть более значительной...

Экран всё ещё мигал. Какое-то более раннее сообщение от Совета, которого она не видела? Но почему...

На ощупь в темноте она ввела команду восстановить сообщение. Пока оно обрабатывалось, экран ненадолго почернел, и затем Кэтрин увидела лицо Джоанны.

На мгновение − бесконечное, мучительное мгновение она с облегчением подумала, что произошла ошибка, что Джоанна жива, но тут же осознала свою глупость − это же не звонок, а просто послание из могилы.

Джоанна была бледной, такой бледной, что Кэтрин захотелось её обнять, соврать, как и раньше, что всё будет хорошо, − но она больше не произнесет этих слов, никогда.

− Прости, Кэтрин, − сказала Джоанна. Её голос дрожал, а под глазами залегли круги на пол-лица, отчего она выглядела как бледный кошмар из фильмов ужаса − призрак, неприкаянная душа, упырь, жаждущий человеческой плоти. − Я не могу, больше не могу. В Заведении было хорошо, но теперь становится хуже. Я просыпаюсь по ночам и чувствую себя больной − как будто всё хорошее ушло из мира, будто еда стала безвкусной, а я как привидение прозябаю день за днем, словно вся моя жизнь бессмысленна и лжива. Что бы они ни сделали в Заведении с нашими воспоминаниями, теперь это нарушилось. Я разрываюсь на части. Прости, но я этого больше не вынесу. Я... − Она на мгновение посмотрела мимо камеры и опять повернулась к Кэтрин. − Я должна уйти.

− Нет, − прошептала Кэтрин, но она ничего не могла изменить. Ничего не могла сделать.

− Ты всегда была самой сильной из нас, − сказала Джоанна. − Пожалуйста, помни об этом. Пожалуйста. Кэтрин.

Затем камера выключилась, в комнате повисла гнетущая тишина, и Кэтрин почувствовала, что плачет, хотя слез не осталось.

− Кэтрин? − сонным голосом позвал из спальни Джейсон. − Ещё слишком рано, чтобы проверять рабочую почту...

Работа. Любовь. Бессмысленно, как говорила Джоанна. Кэтрин подошла к огромному окну и стала смотреть на распростертый внизу город − могущественный Прайм, центр Галактической Федерации. Здания окутаны светом, по улицам проносятся автолёты, в центре очертания громады Парламента − гордое доказательство того, что Галактическая Федерация по-прежнему контролирует большую часть галактики.

Огней слишком много, чтобы увидеть звёзды, но Кэтрин всё равно могла их представить, всё равно чувствовала их притяжение − всё равно помнила, что одна из них была её домом.

«Ложь, − говорила Джоанна. − Сфабрикованная, чтобы удержать нас здесь».

− Кэтрин?

Джейсон остановился за её спиной, обняв одной рукой за плечи − неловкая нежность, как всегда, как в тот день, когда он предложил жить вместе, стоя на одной ноге и не глядя на Кэтрин.

− Джоанна умерла. Покончила с собой.

Она скорее почувствовала, чем увидела, что он застыл. Спустя некоторое время Джейсон произнес изменившимся голосом:

− Мне так жаль. Я знаю, как много она значила...

Он осёкся и тоже молча стоял, глядя на город внизу.