Предсказамус настрадал [СИ]

— Чего это? — спросил крупный парень в черной кожанке и с банданой в черепах у стоящего в оцеплении полицейского. — Это кто вообще?

— Удмурты сегодня, — лениво ответил тот, еле шевеля губами. — Заманали уже своими маршами. Все ходят и ходят…

— А чего они тут? Ехали бы тогда в свою Удмуртию!

— Вот тут вы не правы, товарищ. Абсолютно не правы, — вмешался в разговор полный интеллигент в очках и обязательной шляпе. — Национальные марши — они не только для поднятия национального самосознания, но и для защиты прав указанной нации. В Удмуртии, однако, удмуртов никто не притесняет и даже не думает о том. А вот в Москве — вполне могут. Хотя они вроде как русские совсем уже, но все же… Потому они тут и маршируют. Тут, где этих удмуртов — меньшинство. Понимаете? Вот вы на русский марш ходили, вижу?

— Ну, ходил, — кивнул «прибанданеный». — А нельзя, что ли?

Официально разрешено…

— Да нет, я не о запрете или разрешении. Я о самом смысле марша.

Вот идет в центре России по русскому городу толпа русских же людей и кричат, что им, русским, в России нужна защита. Ну, понимаете, да?

Для национального осознания — оно вроде как нормально. Это сплачивает, это создает связи между людьми. А вот в качестве меры по защите русских… Ну, не тут, не тут. Этот марш вам надо было проводить в Риге, в Вильнюсе, в Варшаве, в Пекине, наконец. Там, где русских мало, где они как раз требуют внимания и защиты. Понимаете меня? А тут, где вас и так — куда ни плюнь…

— Я те плюну, — предупреждающе сказал парень.

— Цыц, — вмешался спокойно и лениво полицейский. — Вот будет русский марш — там и ругайтесь. Сегодня — удмуртский. В следующий выходной, согласно графика — коми пойдут. Их объединили. Их там две группы. Потом, значит, сводная группа от народов Дагестана… А русские уже прошли. Им теперь — через полгода. Тогда и лайтесь. А лучше, правда, в Ригу какую-нибудь. А то уже замотали своими маршами — все выходные работаем!

Хороший праздник

Солнце всходило над огромной страной. Двенадцать часов без малого катилось оно по небосводу с востока на запад, а с ним приходило утро, и приходил день и вечер в города и села. Сегодня был не простой день. Сегодня был день памяти. К нему готовились заранее. Дружины отрабатывали приемы рукопашного боя и обматывали арматуру цветной изолентой. Церкви отмывались и отчищались так, что первые же лучи солнца, отразившиеся от высоких куполов, вызывали слезотечение. Армия и ОМОН выходили на улицы для поддержания порядка. А порядком было то, что указано и заповедано было предками.

Двадцать восьмое июля — День крещения! С восьми утра патрули пошли по домам. В каждый дом, в каждую квартиру, в каждую семью. Там, где горели лампады и висели в красном углу иконы, пришедшие просили вежливо показать свои кресты, обязанность ношения которых была прописана в законе, выпивали за праздник, если подносили, просто обнимались с единоверцами, если не подносили, крестились часто, и шли к соседям. Нет иконы? Нет креста?

Выходи! И без шума, без сутолоки! Некрещеных сводили к центральной площади, на которой были уже расставлены купели для детей, стояли переносные колокольни, празднично раздававшие свой звон всему городу. В тех местах, где была река, вели к реке. Погода была летняя, хорошая. Некоторые из нехристей заранее надевали купальники и плавки, чтобы поплавать всласть. Специально обученные люди устраивали беспорядки, красиво и картинно не подчиняясь законным требованиям властей. Тогда в бой вступал ОМОН, так же красиво и картинно размахивая длинными резиновыми дубинками и выпуская в разные стороны гранаты со слезоточивым газом, подкрашенным по поводу праздника в голубые и красные тона. Сопротивляющихся с молодецким уханием, с раскачиванием на руках кидали силком в воду. А потом окруженный ладанным дымом священник в золоте совершал таинство крещения. И все становились крещеными. На этом праздник не завершался. Была еще нация, которая не только не крестилась, но и причастна к празднику была совсем с другой стороны.

— А чего они, а? — раззадоривали друг друга только что окрестившиеся мужики. — Чего они — нашего Христа так не по-человечески? Военные и ОМОН выстраивали коридор, по которому мокрые и возбужденные, получившие после купания по стакану церковного кагора, шли куда-то, где оказывался дом, как правило отдельно стоящий, чтобы не было вдруг пожара на весь город. Ворота были помечены заранее шестиконечной звездой. Ценности особые сданы в банк на хранение. Ну, если нормальный человек, понимающий. В больших городах даже организовывали не один дом, а целый квартал, да еще со своей еврейской молодежной милицией. И вот тут уже шла стенка на стенку. После обязательного погрома, после разгона с улиц всех, не похожих на православный люд, после массовых драк своих со своими под теплой охраной ОМОНа и армии, народ успокаивался, размякал, и сидел в открытых для такого дела кафешках и простых забегаловках, обнявшись сбитыми руками, плача от умиления, радуясь единству народа в такой день — 28 июля.

— Правильный праздник, — говорили старики, кивая головами.

— Правильный праздник, — потирали руки торговцы крестиками и иконками.

— Очень правильный праздник, — говорили власти. — Он с одной стороны объединяет, а с другой — дает выход эмоциям. Очень правильно предки придумали такое. Говорили, подумывают в верхах о введении чего-либо подобного, так, чтобы ежеквартально. А не раз в год. Хотя, и так хорошо, соглашались все. Хороший праздник.

Штампик

— Сержант Васильев, — козырнул неловко худой длинный пацан в сером. — Предъявите документы, пожалуйста. И откуда их берут только? Всегда такие неуклюжие, смешные даже.

То куртка велика, то брюки коротки. И молодые-молодые…

— А что случилось?

— Плановая проверка документов. Просто предъявите ваш паспорт, покажите регистрацию. Можете не давать мне в руки, если опасаетесь чего-то, — он так говорил, как будто сам стеснялся чего-то.

— Ну, вот, смотрите…

— Спасибо. Еще минуту. Ладошку вашу, — он ловко перехватил мою левую руку, посветил фонариком, нахмурился, сведя белесые брови.

— Ну? Еще один попался? — подплыл сбоку толстый капитан. Интересно, подумал я, как он только надевает сапоги? И как вообще можно так раскормиться?

— Эй, гражданин, вы меня слышите? — помахал капитан рукой перед моим лицом.

— А?

— На выборы, значит, опять наплевали? Свой гражданский долг не исполнили? Или думаете, раз регистрация есть — у вас все в порядке?

Что?

— Что? — переспросил я, ничего не понимая.

— Дразнитесь? Законов не знаете? Так незнание закона не освобождает от ответственности. Слышали такое?

— Да о чем вы, в конце концов? Мне домой надо! Мимо текла толпа. Народ ехал с работы домой. И только изредка чей-нибудь взгляд скользил по нашей группе, задерживался — тогда становилось неуютно. Как карманника какого-то допрашивают.

— Вот сейчас штраф с вас возьмем, тогда домой и отправитесь.

Согласно кодексу, в случае отказа от исполнения гражданского долга, взимается штраф в размере — сколько, сержант?

— Пять тысяч, товарищ капитан!

— Молодец, выучил. С вас пять тысяч. По протоколу.

— Да за что же?

— А вы выборы воскресные, зачем игнорировали? Вам на город свой, на страну свою — наплевать? Ну, вот за это самое с вас пять тысяч.

По протоколу. Я обратил внимание на этот повтор и тут же вполголоса спросил:

— Товарищ капитан, а как бы без протокола?

— Ну, это не положено, вы же понимаете? Но — две с половиной. Это — самый минимум.

— У меня нет с собой столько…

— Значит, пишем протокол. Пройдемте в сторонку, не будем мешать народу. Сержант, выписывай пока, а я еще погляжу на народ.

— Товарищ сержант, ну что вы, в самом деле, какой протокол? — зачастил я, когда капитан отошел. — И с чего вы взяли, что я на выборах не был? Очень даже был. И проголосовал, как надо, за кого сказано.

— Вы мне тут сказки не рассказывайте. Всем, кто голосовал, штампик ставят несмываемый на руку. Специальная краска, только в ультрафиолете видна. Краска импортная — целый месяц держится. Вот у вас штампика-то на руке нет. А еще пытаетесь обмануть… А я — при исполнении! Вот вам протокол, распишитесь. И постарайтесь поскорее оплатить. Эти дела будут рассматриваться в первую очередь. Опять подплыл капитан.

— Все? Счастливой дороги. Будьте внимательны в толпе. Берегите свои вещи. Бойтесь террористов. И тем же тоном:

— Да, протокол-то прочитайте, прочитайте! Я развернул свернутую бумажку и прочитал ярко-красные слова:

«Улыбайтесь! Вас снимает скрытая камера!».

— Вот черти! А я ведь поверил!

— Это хорошо. Хорошо, что поверили. Потому что на следующих выборах будет именно так. Ну, улыбайтесь, улыбайтесь же! И — до скорого свидания!

Последняя машина

Реклама — двигатель торговли. Лучшая реклама — та, что бьет по мозгам сильнее водки и заставляет перечитывать еще и еще раз. Когда на крупнейшем автосалоне повесили световое панно со словами, что последний купленный автомобиль — бесплатно, народ сразу выстроился в очередь. Как в игровых салонах прошлого, когда ловили джек-пот по разным точкам, так и тут стояли у всех торговых точек, наблюдая, как меняются цифры, стремясь к нулю. Тик-так, еще на десяток легковушек меньше. Тик-так, вот и тысяча пролетела…

Огромный город впитывал губкой новые и новые автомобили, сгружаемые с платформ грузовых составов и автопоездов.

— Лучше уж сидеть в тепле и в одиночестве, или вот с тобой целоваться в своей машинке, чем пихаться локтями в метро или мерзнуть на остановке в ожидании своего автобуса.

— Целоваться — это хорошо… Это правильно. А денег-то хватит?

— В кредит возьмем в крайнем-то случае. Хорошую, с кондиционером, с тонировкой, с большим салоном. Там будет удобно. И если поехать куда-то — легко и просто.

— К маме, на дачу!

— Ну-у… Даже и на дачу к твоей маме, да. Разговоры такие слышны были постоянно. После духоты и тесноты метро, после ожесточенного толкания в троллейбусах и автобусах даже самая длинная и долгая пробка в своей машине — в новой современной красивой импортной машине — казалась отдыхом. Опять же, можно телевизор посмотреть или радио послушать.

Или вот книжку почитать, если совсем мертво стоим… …

— Сейчас ваша очередь?

— Нет, блин, твоя! Иди, давай, плати!

— Но вы стояли впереди…

— Не твое дело, баклан! Считай, мы тебе уступили! Троица выглядела живописно и понятно: короткие «дутые» пуховики по талию, черные широкие брюки, бритые головы, высовывающиеся сразу из могучих плеч, как будто нет никакой шеи. Они и разговаривали, поворачиваясь всем телом — точно без шеи! Со стороны могло показаться, что они стоят тут уже неделю. На самом деле, бригада менялась. Одни отъезжали, сдавая очередь своим компаньонам, другие становились, посматривая верх, на огромное табло, на котором шел обратный отсчет проданных автомобилей.

— Мужики, вы тут того, не быкуйте…, — подошел сбоку охранник.

— За мужиков ответить можно! — огрызнулся тот, что стоял в центре.

— Ладно тебе, Тёма, пацан молодой еще, порядка не знает. Ну его! Очередной звоночек, очередная покупка, очередная касса мигает зеленым фонарем — свободна.

— Проходите к кассе.

— Пропускаю…

— Да нет же никого, проходите!

— А мне пофиг, есть кто или нет! Я — пропускаю… Салон работал круглые сутки. Всякий имел право рассматривать модели, выбирать, а потом договариваться о кредите в круглосуточном отделении Автобанка или платить в кассу сразу всю стоимость, если позволяли средства.

— Но тут просто так нельзя стоять…

— А мы не просто так. Мы выбираем. Правда, братва? Выбираем?

— Ага, ага… что тут у вас самое дорогое? А покажите нам самое дорогое! Тикали часы, позвякивали, сменяясь, цифры на табло. Горел транспарант: «Последний автомобиль — бесплатно!». Это только в рюмочных разных и в пивняках гнилых, если берешь сразу три порции — первая, типа, бесплатно. Это завлекалово такое, чтобы больше пили. Потому что все равно закусывать будут — вот и окупится все. А тут наоборот. Это не завлекалка — это все по-честному. На все вопросы журналистов и даже по телевизору директор салона заявил, что да, так и есть, что последний автомобиль, который выкатится за ворота автосалона, будет оформлен совершенно бесплатно. Чем дальше, тем медленнее сменялись цифры. Девять.

— Проходи, проходи, мужик!

— Но вы же впереди стояли?

— Пропускаем мы, понимаешь? Да ты не ссы! Все равно не последний берешь! Восемь.

— Девушка, а что вы стоите тут? Вот же — свободная касса.

— Я последнюю машину жду.

— Это зря. Последняя машина — наша, — сказано было настолько твердо и уверенно, насколько и угрожающе. Трое в черном с блестящими в свете лазерных фонарей, выписывающих какие-то фигуры в воздухе головами и раздавленными в уличных боях ушами подтолкнула девушку к кассе.

— Вперед, блондинго! А нет денег — не стой тут, не отсвечивай!

Это автосалон, а не биржа труда! Семь.

— Инвалида — убрать нафиг. Быстро подарить ему таратайку какую-нибудь, и пусть катится. Шесть.

— Не стойте, не стойте тут! Сейчас еще наши подъедут, и кто будет мешаться — ой, не завидую… Пять.

— Ну, кому еще халявы отсыпать? Четыре.

— Вашу мать! Что еще не понятно? Какая милиция? Мы тут вам и милиция и полиция. Мы законов не нарушаем. Наоборот, порядок поддерживаем. Марш к кассе, нищеброд! Три.

— Бабуся, а у вас деньги есть? Нет? А что вы тут торчите? Подарок сынку? Ну, так мы тоже насчет подарка, только не сынку… Проходите, проходите. Все равно у каждой кассы — наши. И не ждите тут ничего! Два.

— Приготовиться, братва! Внимание всем кассам! Один.

— Есть! Есть! Последний! Защелкали выключатели, гася свет в залах. Вышел директор салона из своего кабинета, чтобы поглядеть на везунчика. Везунчик блестел вспотевшей лысиной и облизывал губы. Братки в черном стояли полукругом сзади, наблюдая за процедурой.

— Вон ту, ту, ага! Самую дорогую!

— Наш салон выполняет свои обещания. Итак, последний автомобиль — бесплатно! Получите документы. Распишитесь. Вот ключи. Бак заправлен. Счастливого пути! Огромная черная машина мягко тронулась с места. Ни шума двигателя, ни выхлопа сзади — новенькая, отрегулированная, большая, дорогая! Внутри натуральная кожа и дерево, телевизоры в спинках кресел, телефоны, бар, холодильник, компьютер, кондиционер — ну, все, что душа пожелает… Автомобиль выкатился из ворот и уперся носом в стоящие сплошь такие же большие, а рядом и маленькие, черные и разноцветные автомобили.

— Пробка опять?

— Стоим. Ждем. Сзади постепенно гасли окна и витрины автосалона. Охрана принимала и закрывала пустые залы и складские помещения. Директор очищал стол, убирая в портфель все, что когда-то принес с собой: фотографии, какие-то сувениры, календарь с пометками — для истории…

— Что-то не двигается, вроде?

— Проверь там, в Интернете, как объехать.

— Оп-па… А никак! На экране красным мигала вся транспортная сеть огромного города.

— А как же это? О! Смотри, местные-то пешком расходятся! Последняя машина была именно последней каплей в сосуде, последней песчинкой в часах, той искрой, которая попала в пороховой погреб.

Последней она была, потому что больше продавать было нечего и некому. И главное — некуда. Все машины стояли в пробках. В них работали кондиционеры, играла музыка, телевизоры показывали веселые передачи, кто-то целовался… Это была не пробка. Это был коллапс. И вызвала его последняя машина.

Пенсионный возраст