На восходе солнца [сборник]

Кронин внимательно следил за работой одного птицеящера. Тот брал из связки кирпичи, окунал в какой-то раствор, налитый в желоб, тянувшийся вдоль всей стены здания, и с величайшим тщанием укладывал их один к одному, возводя таким образом безукоризненно ровную стену. Во время последней, самой ответственной операции птицеящер был сосредоточен и не отвлекался. В остальное же время он оглядывался по сторонам, почесывался, верещал что-то, напоминая своим поведением обезьяну.

— А вот и еще одна машина, — с ноткой удивления в голосе проговорил Клим, — живой тягач!

Проследив за его взглядом, Кронин увидел вдали еще одного колосса мира рептилий — диплодока. Он шествовал по широкой дороге зеленоватого цвета. Отвислое брюхо колыхалось в такт шагам из стороны в сторону, как маятник. Грязно-серый крестец вздымался холмом. Диплодок был впряжен в многоколесную повозку, соответствующую его росту. На повозке стояли решетчатые контейнеры с кирпичами. Шея диплодока анакондой тянулась вдоль дороги, морда, чем-то напоминавшая верблюжью, имела презрительно-равнодушный вид.

Зеленоватая дорога опоясывала стоянку брахиозавра. Когда странный поезд с кирпичами поравнялся с живым подъемным краном, одно из звеньев многоколесной повозки плавно наклонилось, и контейнеры с кирпичами съехали прямо к ногам брахиозавра. Диплодок продолжал тянуть повозку дальше, как будто ничего не случилось.

— Дрессирован на дорогу, — предположил Клим, — идет вдоль зеленой полосы, а остальное для него просто не существует.

— Легко сказать, — вздохнул инженер. — У этого живого холма головной мозг величиной с грецкий орех! Какая уж тут дрессировка!

— Но у него есть и второй мозг, в области крестца. Он в сотни раз больше головного. Недаром это создание назвали двудумом.

Инженер засмеялся:

— Стало быть, ты полагаешь, что он думает не только головой? Забавно! Впрочем, — добавил он, морща в раздумье лоб, — это можно проверить.

— Чем он думает?

Инженер опять засмеялся:

— Нет, на каком принципе он дрессирован.

И Кронин изложил нехитрый план, который Клим принял с явным одобрением.

Заняв места в униходе, друзья обогнали диплодока метров на пятьсот, сильнодействующим красителем, который применяется для визуальной сигнализации, навели участок ложного пути, создав иллюзию двух абсолютно равноценных дорог. Отведя униход в сторонку, они стали ждать, как двудум решит предложенную ему дилемму.

Добравшись до разветвления, диплодок замедлил шаг, а потом и вовсе остановился. Добрую минуту он простоял неподвижно, наклоняя голову то вправо, то влево.

— Думает, — значительно сказал Клим.

По-видимому, имитация была безупречной, потому что диплодок забеспокоился, постепенно приходя во все большее и большее возбуждение, задергал хвостом и заревел. Повозка качнулась, одно ее звено чуть не опрокинулось, и кто знает, что было бы дальше, но в этот момент откуда-то с высоты камнем упал птеродактиль, над самой землей зонтиком распахнул перепончатые крылья и уселся на крестец диплодока. По-хозяйски устроившись поудобнее, птеродактиль несколько раз с силой клюнул гиганта. Диплодок понемногу успокоился, перестал реветь, постоял еще с минуту и степенно поволок повозку дальше, миновав ложный участок пути. Птеродактиль проехался немного на спине ящера, неуклюже разбежался, нырнул со спины-холма и взмыл в небо.

— Любопытно, — пробормотал инженер, провожая взглядом ящера, оказывается, тут есть не только рабочие, но и надсмотрщики.

— И немало, — добавил Клим.

Прикрывая ладонью глаза, он смотрел вверх, где в мутном просторе плавали черные точки — парящие птеродактили.

6

Лобов оглядел товарищей. Клим стоял у стены, хмурясь и заложив руки за спину, Кронин сидел в своей любимой позе — забившись в самый угол дивана и обхватив длинными руками худые плечи.

— Что скажешь ты, Клим?

— Что можно сказать, когда ясно одно — ничего не ясно! — буркнул штурман.

По губам Лобова скользнула улыбка — в этой реплике был весь Клим. Всякую загадку, которой нельзя было дать исчерпывающего объяснения, он воспринимал как оскорбление. Клим обижался не столько лично за себя, сколько за человечество в целом.

— И что же тебе не ясно, мой друг? — хладнокровно полюбопытствовал Кронин.

— Да все! От начала и до конца. Не ясно, куда могла исчезнуть «Ладога» в такой безобидной обстановке. Не ясно, как безмозглые ящеры могут выполнять сложные операции, которые под силу только разумным. Не ясно, почему с действующими атомными станциями соседствуют древние развалины. А стройка? Какой в ней смысл? Мы обследовали одно из построенных зданий. Оно было абсолютно пустым! Ни оборудования, ни мебели, ни механизмов, только комнаты, начиная от крохотных и кончая обширными залами. Это было здание в чистом виде, почти абстракция.

— Люди тоже делают много странного и бессмысленного, если посмотреть на их деятельность непредубежденными глазами, — вздохнул инженер.

— Например?

— Обязательно подавай тебе примеры. Хм! Вспомни такое чудо, как футбольный стадион. Стоит гигантское сооружение, вмещающее десятки и сотни тысяч человек, и в нем ни души. Пустота, тишина и тайна. Лишь один раз в неделю сходятся толпой люди и начинают неистовствовать. Что бы подумал по этому поводу какой-нибудь разумный андромедянин?

— Он подумал бы, что прошлое, никому не нужное прошлое, еще крепко сидит в нас.

— А музыка? — словно не замечая реплики штурмана, флегматично продолжал Кронин. — Трудно придумать что-нибудь более условное. Все в ней держится на некой договоренности и привычке. Здание по сравнению с музыкой куда более понятная и практичная вещь. Его хоть пощупать можно! А музыку?

— Музыку можно слушать, — улыбнулся Лобов.

— И наслаждаться, если ты не окончательное бревно! — добавил Клим.

— Я понимаю, — серьезно согласился инженер, — музыка — это как юмор. Когда чувство юмора есть, то все понятно само собой, а когда его нет, то уж ничто не поможет. Что тут поделаешь, Клим, если, слушая твои экзерсисы, я готов взять увесистый доисторический топор и расколотить твой инструмент на тысячу кусочков! Но ближе к делу. Скажи мне, Клим, почему ты считаешь, что наслаждаться сочетаниями звуков можно, а постройкой здания нельзя?

— Наслаждаться? Это кому же, брахиозавру?

— Брахиозавру, игуанодонам, птеродактилям — какая разница? Я говорю о принципах. Разве строительство не может превратиться в чистое искусство или своего рода спорт? Так сказать, стройка ради стройки!

Лобов, внимательно слушавший инженера, спросил без улыбки:

— Скажи, ты просто так ораторствуешь или у тебя есть какая-то идея?

Кронин покосился на командира, на штурмана и сказал:

— Есть. Но я боялся показаться нескромным.

— Укрепи душу свою и не бойся, — посоветовал Клим.

— А потом мне хотелось напомнить вам об ограниченности нашего опыта и о бесконечном многообразии Вселенной.

— Ты уже сделал это.

— Ограниченность опыта и многообразие природы и явились тем фундаментом, на котором я построил здание своей гипотезы.

Кажется, мы встретились с остатками некой своеобразной цивилизации, в производстве которой главную роль играли не машины, как у нас, а специально обученные дрессированные животные. По-видимому, трудовые навыки были введены мезойцами непосредственно в генетический код животных и передавались по наследству от поколения к поколению. Эти навыки были закреплены не в коре мозга, она ведь у пресмыкающихся очень примитивна, не в сфере условных рефлексов, а непосредственно в подкорке, в виде безусловных рефлексов — инстинктов.

— Звездные минуты в жизни Алексея Кронина, — иронически пробормотал Клим, хотя слушал инженера с видимым интересом.

— Биопроизводство, — продолжал Кронин, — было организовано мезойцами по типу конвейера, расчленено на простые операции, выполнять которые под силу даже самым примитивным существам. Давно известно, что таким путем можно сделать все, начиная от топора, кончая ядерным реактором. Биоконвейер был доведен до автоматического воспроизводства, обладающего спонтанной устойчивостью. Он мог работать сам по себе, без внешнего вмешательства. Известно, что в любой саморегулирующейся системе с течением времени возрастает энтропия: накапливаются шумы, помехи, которые рано или поздно превращают стройную систему в первозданный хаос. Любое живое существо, в том числе и человек, гордый хомо сапиенс, — характерный пример такой системы. Накопление энтропии у нас с вами разрешается в конце концов старческим маразмом и смертью. Будучи отлично осведомлены в этом, мезойцы приняли специальные меры. Я имею в виду систему наблюдателей-птеродактилей, которые, выполняя роль контролеров и корректировщиков, ликвидируют возникающие помехи, сбои и накладки непрерывного биопроизводства.

Итак, на Мезе было создано автоматическое биопроизводство. А потом с организаторами его, мезойцами, что-то случилось. Я не берусь гадать, что, может быть, они погибли в результате бедствия, может быть, навсегда или временно покинули планету, кто знает? Во всяком случае, биопроизводство оказалось предоставленным самому себе и продолжало исправно функционировать. А все, что выходило за его рамки, все, что производилось под прямым контролем хозяев планеты, остановилось, одряхлело и разрушилось. Отсюда и парадоксальность картины, представшей перед нами: мертвый город и действующая атомная станция, дряхлые развалины и новенькие, только что построенные здания, примитивные глупые ящеры и кажущаяся разумность из деятельности.

— Что ж, — резюмировал Лобов, — довольно стройная система. Но в ней не хватает самого важного звена. Где «Ладога»? Как объяснить ее исчезновение?

— Вы слишком много от меня хотите, — пожал плечами Кронин. — Я нарисовал общую картину, а над деталями надо еще подумать.

— Это «Ладога»-то деталь? — сердито спросил Клим.

— Не надо быть идеалистом-семантиком, мой друг, и так придирчиво относиться к словам, — кротко ответил инженер.

— Да тут и думать-то не над чем!

Лобов посмотрел на штурмана с интересом, а тот продолжал:

— Итак, мезойское биопроизводство нуждается в защите не только от внутренних, но и внешних помех. У него должна быть действенная система охраны! И я уверен, что птеродактили, которые все время болтаются над нами, имеют к ней самое прямое отношение.

Кронин склонил голову набок и обернулся к Лобову:

— А что, это — мысль!

Лобов удовлетворенно кивнул.

— Это не мысль, — важно сказал Клим, — это железные непробиваемые факты. Я уверен, что появление тиранозавра возле атомной станции не было случайностью. Хищник генетически запрограммирован для защиты ее от постороннего вмешательства. Если бы я вовремя не подстрелил его, еще не известно, что бы из всего этого вышло. Я только ступил на дорогу, ведущую к атомной станции. А если допустить более глубокое вмешательство? Например, попытаться войти в здание. Даю голову на отсечение, что тогда будут пущены в ход более могучие силы.

— Какие? — спросил Лобов.

— Не берусь гадать какие, я же не мезоец. Это может быть все, что угодно, вплоть до ядерного оружия.

— Ядерного? — почему-то удивился Кронин.

— А почему бы и нет? Ядерная энергетика и ядерные бомбы всегда рядом. Ничего не поделаешь, единство противоположностей.

— Понимаю, — кивнул Кронин, — диалектика развития. Мне не понятно другое. Если экипаж «Ладоги» был недостаточно осторожен и сработала слепая защита, скажем, ядерного характера, то «Ладога» оказалась бы разрушенной. А она просто сменила место стоянки.

— Представьте, — сказал Лобов, — что, обнаружив нечто интересное, не теряя времени на связь с базой, ладожане взлетают, перебираясь к интересующему их объекту поближе, начинают обследование и случайно затрагивают святая святых мезойцев. А это заставляет сработать слепой защитный механизм.

— Пожалуйста, — сказал Клим инженеру, — тебя устраивает такое объяснение?

Кронин, не слушая его, проговорил в раздумье:

— Если так, то новая стоянка «Ладоги» должна быть где-то неподалеку. Иначе Штанге все-таки предупредил бы базу!

— Алексей, да ты просто гений!

— Будем считать гипотезу Алексея рабочей, — подытожил Лобов. — План наших действий будет такой: во-первых, мы организуем непрерывное наблюдение за городом, в особенности за атомной станцией и стройкой. Почти уверен, что нам удастся там за что-нибудь зацепиться. Во-вторых, надо организовать поиск «Ладоги» в районе, прилегающем к месту ее старой стоянки. И, в-третьих, надо соблюдать величайшую осторожность.

Закрыв совещание, Лобов подошел к инженеру:

— Алексей, а почему ты так удивился, когда Клим сказал о ядерном оружии?

Кронин усмехнулся, пряча глаза.

— А все-таки? — настаивал Лобов.

— Не то чтобы удивился. Просто подумал, что, помимо ядерного, люди изобрели в свое время великолепный набор и другого оружия. Нигде так не проявилась человеческая изобретательность, как при создании средств уничтожения.

— Ну и что?

— Да ничего. — Кронин помолчал и добавил: — По всему видно, что мезойская цивилизация сильно отличается от земной. А раз так, подумалось мне, то они могут применить для защиты не только знакомую нам ядерную энергию, но и такую штуку, о которой мы и понятия не имеем.

7

Лобов прочесывал местность севернее старой стоянки «Ладоги». Он вел глайдер гребенкой, на небольшой высоте, стараясь отыскать если не сам корабль, то хотя бы его следы. Неожиданно в пикофонах прозвучал громкий, встревоженный голос Кронина.

— Иван, как меня слышишь? Отвечай!

— Слышу хорошо, — ответил Лобов, не прекращая поиска, и уже потом, отметив необычную эмоциональность инженера, насторожился. Кронин молчал, однако Лобову почудилось, что тот облегченно вздохнул.

— Я слушаю, что у тебя? — спросил он после паузы.

— Иван, — начал Кронин, на секунду замолчал и с запинкой проговорил: Клим пропал, Иван.

Клим патрулировал на униходе в районе атомного города. Лобов, все еще разглядывая пески с редкими пятнами серого кустарника, недоуменно переспросил:

— Пропал? Что ты имеешь в виду?

— С униходом нет связи, перестала работать телеметрия.

Телеметрическая аппаратура работала автоматически, фиксируя маршрут унихода. Если телеметрия перестала работать, то… Лобов даже не стал додумывать эту мысль до конца.

— Не может быть, — вслух сказал он, — проверь еще.

— Я уже десять раз проверял!

Не работает телеметрия! Лобов заложил глайдер в такой вираж, что одно крыло вертикально опустилось, а другое вздыбилось к небу. От перегрузки в глазах поплыл туман. Еще движение — и глайдер выровнялся на заданном курсе. Выжимая ходовую педаль и всем телом ощущая, как стремительно нарастает скорость, Лобов сказал сквозь зубы:

— Подготовь все данные. Буду через пять минут.

Лобов вошел в ходовую рубку, не снимая скафандра.

— Так и не отвечает, — сказал Кронин коротко, протягивая командиру копию телеметрограммы — карту с нанесенным на ней маршрутом полета унихода. Глаза их на мгновение встретились.

— Не падай духом, Алеша, — проговорил Лобов, принимая карту.

— Я не падаю, — в голосе Кронина звучали непривычные нотки раздражения и усталости, — но мне почему-то кажется, что, будь на месте Клима ты или я, такого бы не случилось.

— Твое дело — корабль, — холодно ответил Лобов, углубляясь в изучение маршрута. — Клим же — патрульный, а не мальчик под опекой.

Красная полоса со стрелками, показывающими направление полета, тянулась от стоянки «Торнадо» к атомному городу, спутывалась хитроумным клубком на поле барражирования и обрывалась кружком — знаком посадки.

Лобов положил на этот кружок палец и вопросительно посмотрел на инженера.