Тихий берег Лебяжьего, или Приключения загольного бека [Повесть]

Я сказал, что они делают набеги. Алешка Артист вскочил на чурбан и, размахивая руками, продекламировал:

Как ныне сбирается Вещий Олег Отмстить неразумным хазарам, Их села и нивы за буйный набег Обрёк он мечам и пожарам.

— Хватит трепаться! — оборвал Юрий, давайте думать.

Тут в дверь сарая постучали, и нам пришлось впустить Ваньку Моряка и Сережку. Мы им все рассказали, и Юрка задал свой вопрос: когда разбойники придут опять?

— Воры всегда воруют, — безнадежно заметил Алька.

— Ерунда! — возразил Сережка и ничего не объяснил.

— Все равно когда, — вслух размышлял Юрка. — Главное, их найти.

Алька хлопнул себя по лбу:

— Ребята! Они примчатся на лошади. Не зря украли хомут и вожжи.

— И это ерунда, — проскрипел Сережка.

Юрка тут же на него рассердился:

— Ты каркаешь как ворон «ерунда», «ерунда». Почему?

— Ладно, скажу. Откуда у них лошадь? Они просто продадут хомут, вожжи и валенки. А когда истратят деньги, опять придут.

— Ватсон! Этот дурачок иногда может сказать правду. Только не в этом дело. Важно узнать, где у них притон. Как вы думаете, где вообще живут разбойники?

Мы стали предлагать разное: в лесу, в пещерах, на необитаемом острове, в заброшенных домах…

— Стоп! Стоп! — Алька поднял обе руки и повторил: — В заброшенном доме.

Мы поняли, что он думает про столяров дом, и сразу согласились. Один Юрка сразу запротестовал, даже побледнел и разозлился:

— Чепуха! Разбойники не будут жить почти в деревне, что они, дураки?

Алька настаивал на своем:

— Не в деревне, а в стороне, и бывают не всегда. Анна-прачка не выдумала, а пастух видел, и Громиха, и вы свет видели, и, по правде сказать, Юрка до сих пор молчит про столяров дом. Верно? Надо проследить.

Юрка совершенно расстроился. Шрамик на губе стал не красным, а прямо багровым. Встал, пошел от нас, обернулся и сначала просвистел, потом процедил сквозь зубы:

— Я в таком дурацком деле не участник. И вам не советую. Мне некогда.

Так и ушел. Мы, конечно, тоже расстроились и бросили бы все дело, если бы не Алька: его точно черти толкали. Глазки прищурил, брови задрал и начал командовать:

— Пойдем в столяров дом. Сбор у сенного сарайчика за последним домом сегодня, после того как ляжем спать. Кто пойдет со мной?

Вызвались Алешка, Ванька и я. Сережка отказался: мама заметит и не пустит, она очень чутко спит. Вдруг вернулся Юрий, не спросил, что мы решили, сказал сердито, ни к кому не обращаясь:

— У бабушки в кухне сидит урядник. Что-то выпытывает. — Он помолчал и добавил: — Эти тупицы из Скотланд-Ярда могут испортить все дело.

Опять столяров дом

Чтобы проснуться, я попросил Ваньку, как и прошлый раз, подергать за веревочку под окном. Лег под одеяло не раздеваясь и приготовил, положил под кровать, осеннее пальто. Все получилось хорошо. Мы с Ванькой быстро пришли к сенному сарайчику и застали там Альку и Алешку Артиста. Мы надеялись, что Юрий все-таки придет, и немножко подождали, хотя уже было двенадцать. Алька спросил:

— Если мы их вдруг накроем. Они с нами не пойдут, мы же не вооружены.

Ванька ответил, что важно выследить, потом будет видно, что делать. Мы еще немного подождали и пошли к Столярову домику. Ночь темная-темная. Чуть капал дождик, если ладонь протянуть — заметно. Деревьев не видно, слышно, как шумят. Значит, наши шаги заглушают. Мы шли, держась друг за друга. Алька не пошел вперед, пустил Ваньку. Вдруг Ванька остановился и тихонько ахнул. Впереди, там, где должен быть столяров домик, виднелся тусклый огонек. Мне страшно не захотелось идти дальше, наверно, и другим тоже. Мы сдвинули головы в кучу и стали шептаться. Алька предложил вернуться, потому что дело сделано — мы нашли притон разбойников. Ванька не согласился: вдруг это не разбойники? Мы с Алешкой хотели было уйти и соглашались с Алькой. Конечно, мы переспорили бы Ваньку и он один бы не пошел, только тут случилось совсем странное: разбойники пели!

Ветер притих. Мы были близко к домику и ясно услышали, что поет женщина! Женщина разбойница? Этого не может быть, это только в сказках. Нам легче и спокойнее стало. Алька сразу принялся распоряжаться. Велел нам с Алешкой заходить с левой стороны, а сам с Ванькой пошел с другой. Мы подкрались к окну и тихонько заглянули.

Очень мешала занавеска и доска, набитая на раме! Почти ничего не было видно. Посредине избы на столе горела маленькая керосиновая лампа. Люди сидели вокруг. Лиц не различить, а голоса слышны. Говорили о чем-то непонятном, и как только громко заспорили, забренчала гитара и женщина запела:

Андалузская ночь горяча, горяча, в этом зное и мраке бессилья, так что даже спадает с крутого плеча от биения сердца мантилья.

Я сразу узнал голос лоцманской учительницы Кати. Она вся большая и красивая. Зачем только черные усики, правда, маленькие? Мама говорит, у Кати замечательное контральто, редкое, и надо ей ехать самой учиться, не детишек учить.

Катя замолчала. Я услышал другой голос, страшно знакомый. Сразу бы сказал, что это дядя Петя, только он давно уехал в город. Дядя Петя очень хороший, добрый, только немного странный, ходит, как старичок, сгорбившись, и никогда не смотрит в глаза, а мимо. Мама зовет его Петюнчик, говорит, что он всего стесняется и поэтому до сих пор не женился.

Дяди Петин (да, дяди Петин!) голос сказал:

— Не надо больше подвергать маму…

Это он про бабушку. Тут вступился густой, как из бочки, голос:

— Петр прав. Теперь надо как-то иначе. Не думайте, что наш урядник дурак. Прохвост, несомненно. И взятку сорвал, и унюхал, и будет крутиться вокруг подозрительного дома.

И этот голос я узнал — это лоцманский ученик. Он таким басом поет в церковном хоре, стекла дрожат. Сразу запела Катя:

Это он, это он, мой гидальго лихой, Это он, его поступь я знаю, Он придет, и на грудь к нему брошуся я, И не будет конца поцелуям.

Когда Катя смолкла, только гитара тихонько бренькала, я услышал еще один голос, полузнакомый, то есть где-то уже слышал, картавый:

— Не в вашей бабушке дело. Пговалили надежное место. Надо новое. Обещают еще пгислать ского. Дядя Ваня…

Дальше я не расслышал и мне стало скучно. Алешке тоже, и вообще нехорошо подслушивать. Мы пошли вокруг домика и встретили Альку с Ванькой. Они тоже уходили. Разбойников никаких не было. Это наши взрослые. Неинтересно. Из двери на песчаную дорожку падала полоска света, там что-то блестело. Алька нагнулся, поднял и сунул в карман. Уходя, я еще послушал Катину песню:

У меня нет друзей, у меня нет подруг, Только старый муж деньги считает. И корит он меня, и ругает меня, Даже в церковь одну не пускает.

Пока мы шли, я сказал Альке:

— По-моему, там дядя Петя и Катя, только не видно было.

Алька рассмеялся:

— Ага, вот так разбойники! Я в то окно почти всех видел. Там еще Кот и этот картавый Антон. Помнишь, приезжал, и все спорили, спорили… И были еще незнакомые.

Из двери сарая показалась белая фигура. Я даже вздрогнул. Слава богу, Юрка. Он нас поджидал. Мы все рассказали. Он был доволен, подсмеивался над нами: нашли разбойников! Потом вдруг остановил нас и сказал страшно серьезно:

— Ребята, наверно, они никому не говорят, что собираются в столяровом домике, это, может быть, их тайна, а мы подглядели. Нехорошо. Давайте дадим клятву никому не говорить. А?

Алешка Артист страшно любит и знает все клятвы. Мы подняли руки и повторяли за ним:

— Своей клятвой креплю чужую. Никому никогда не расскажу, что видел в столяровом доме. Если нарушу клятву, пусть моя кровь превратится в жабью и стечет на сырую землю от удара кинжалом в сердце.

Здорово у Алешки клятвы получаются. Мы поклялись и пошли домой.

Револьверный патрон

У нас происшествие.

На утренних бревнах было скучно. Накрапывал дождь, и мы никак не могли решить: оставаться ли на улице, или идти домой? Купаться или играть в футбол, конечно, не хотелось. И у сыщиков было плохое настроение: разбойников в столяровом доме не оказалось, где же их искать? Девочки болтали всякую ерунду и собирались идти на сеновал, под крышу.

Алька вынул из кармана какую-то блестящую штучку и показывал. Ванька Моряк — у него папа военный — сразу узнал патрон от револьвера. Мишка закричал: «Дай мне!» — и схватил у Альки из руки. Алька стал отнимать. Мишка орал, отбивался и засунул патрон в рот. Алька страшно разозлился, повалил Мишку на траву. Тут Мишка заорал: «Ой, пусти, я его проглотил!»

Что тут началось. Пришлось позвать взрослых. У Альки-Мишкиной мамы сразу сделалась мигрень. Она замотала голову сырым полотенцем, плакала, стонала и все повторяла, что Мишка взорвется и умрет. Мы осторожно, чтобы не трясти и не толкать, под руки свели Мишку, чтоб поближе, к нам в дом и положили на диван. Мишка стал страшно важный и, хотя, конечно, трусил, молчал — не плакал, только сопел.

Сережка сказал, что Мишка пока безопасный, он взорвется, когда патрон начнет перевариваться в желудочном соке. В общем, решили Мишку не трогать, а его мама размотала полотенце и пошла за фельдшером.

А пока все взрослые и мы сбились на крыльце и обсуждали Мишку, чтобы не при нем говорить: он и так испугался. Мама спросила:

— Юрий! Кто дал Мишке патрон? Наверно, ты. Сколько раз говорила, чтобы вы не лазали в папин охотничий ящик!

Никто из нас, ребят, еще не ответил, как Юрка выпалил:

— Мамочка, прости, я взял поиграть пустую гильзу, дал Альке, а Мишка выхватил и проглотил.

Кира сказала:

— Все это пустяки, порох не такой уж опасный. Алексей Васильевич, когда заряжает на столе патроны для охоты, постоянно просыпает порох. Раскатятся, как горошины, по полу, я их на совок — и в печку, хоть бы что!

Мы с Юркой переглянулись. Смешная Кира: говорит про нашего папу и путает дробь с порохом. Дробь-то свинцовая, просто расплавится, а порох вспыхнет, еще как, уж мы-то знаем, не раз поджигали.

Тетя Зина была спокойна, сказала:

— Надо подождать. Сегодня-завтра выйдет. Только бы не стал поперек.

Пришел фельдшер, вымыл руки, натянул белый халат. Спросил у мамы, что Мишка проглотил. Мама ответила, что патрон. Какой? Мама пошла в папину комнату и принесла из охотничьего ящика большой медный патрон двадцать четвертого калибра от папиного ружья и поставила его на стол.

— Наверно, доктор, такой.

Совсем не такой: Алька маленький нашел, но мама, конечно, не знала.

— Ого! — удивился фельдшер.

Подошел к Мишке, заставил его открыть рот, посмотрел язык, пощупал пульс и решил: выйдет.

Мишка заплакал и совсем перестал шевелиться. Мама сказала «спасибо» и дала фельдшеру денег. Тогда он присел за стол, написал рецепт и протянул маме:

— Слабительное. Не беспокойтесь, выйдет.

На следующий день все Лебяжье знало, что Миша проглотил патрон. Вдруг пришел урядник. В комнате были две мамы, Кира, Юрка, Алька, Нинка и я. Мишка сидел на диване и читал книжку. Патрон еще не вышел, и Мишку из дому не выпускали. Урядник вошел, поздоровался, без приглашения сел к столу и боднул на нас, ребят, усатой мордой. Мама распорядилась:

— Дети, идите к себе!

Мы ушли, но щелку в двери оставили так, чтобы было видно и слышно. Урядник долго молчал, разглядывал все в комнате, будто был первый раз, потом поднял брови на Мишку, глянул на патрон, что остался на столе со вчерашнего дня, спросил:

— Этот проглотил? Такой?

Мамы закивали.

Моя сказала:

— Он, он. Такой, такой; сын дал из отцовского охотничьего ящика.

Урядник ухмыльнулся противно и стал смотреть в нашу сторону. Юра зашептал нам:

— Если войдет сюда, будет спрашивать, не говорите, где Алька нашел патрон. Алька! Слышишь? Скажи, что я тебе дал.

Урядник встал и, не попрощавшись, вышел, придерживая руками шашку.

Мама сказала Альки-Мишкиной маме:

— Скоро будет по ночным горшкам шнырить.

— Пускай, пускай, это их дело, — возразила Кира, — подружка моя рассказывала, она рядом Путилова живет[3], там все мутят и мутят. С флагами гамазом ходят, худые песни поют, запрещенные, и студенты с ними.

Кира оглянулась, сделала таинственное лицо и почти шепотом:

— Против царя идут.

Я толкнул Юрку в бок, шепнул:

— Сейчас скажет про Надьку и «всем им кров с попки».

Юрка даже не улыбнулся, почему-то разозлился и рукой на меня махнул.

Вечером примчалась Альки-Мишкина мама, такая радостная. Кивнула моей маме: «Вышел!»

Футбол на своем поле

В нашем поселке замечательная футбольная команда, называется «Лебедь». Играет с Ораниенбаумом, Мартышкином, даже с Кронштадтом, но главные соперники — лимузинцы — футбольная команда из деревни Лимузи. Дядя Петя говорит, что в Лимузях летом еще больше петербургских лиговых игроков, чем у нас. Что значит «лиговые», не знаю, думаю, самые лучшие.

За несколько дней до матча на столбе у моста и еще на нескольких столбах появлялись объявления: «Лебедь» — «Лимузи». Счастье и радость! Играли на поле за деревней, на опушке леса. Ворота из жердей, лайны — боковые линии — мелкие канавки. Раздевалка — небольшая полянка в можжевеловых кустах. Нас туда не пускали. Там игроки переодевались, и туда заранее приносили два ведра с водой, накрытых чистыми полотенцами, и несколько стаканов.