Будем меняться мужьями?

Она в который раз принималась перечислять несомненные признаки сыновней вины. Вера сочувствовала, поддакивала, но в конце концов советовала не пороть пока горячку, все-таки не пойман – не вор.

– Да, конечно, – соглашалась Люба. – Просто покоя теперь нет. Если бы он хоть сознался, я бы уж как-то пережила…

Вера улучила минутку, забежала к сестре. Вместе снова немного порылись в шкафу. Потом посидели, обсуждая ситуацию. Люба поплакала.

– Ты знаешь, – выдавила, смахивая слезу, – эти деньги мне достались… Ну ты знаешь, как они мне достаются. А жалко все-таки не их. – Она вытерла щеки тыльными сторонами ладоней и взглянула на сестру сурово. – Я жить теперь не знаю как, Вера. Вот что… Давай, что ли, поужинаем?

– Да побегу я, – отказалась сестра. – Мои там без меня сидеть будут с раскрытыми ртами, как галчата, а сами для себя палец о палец не ударят, все им подай.

– Побудь со мной, – опять попросила Люба. – Тоска такая.

– Ну давай чаю выпьем, – сдалась Вера.

– Давай наливки.

– Давай. Сейчас своим позвоню, чтоб разогревали ужин. А не хотят – их дело, я не нянька при них, – неожиданно рассудила сестра.

Они с час посидели, мусоля одно и то же. Вера твердила, что все ж таки Люба Сережку за руку не ловила, а значит, какие-нибудь хоть полпроцента, да обязательно остаются на то, что это ошибка и не он взял деньги.

– Но кто, кто? – мучилась Люба.

Вопрос по-прежнему не получал ни малейшего проблеска ответа. А в голове крутились десятки подтверждений виновности Сергея.

Мать с ужасом понимала, что ненавидит сына. Когда он приходил домой с Танькой, это невозможное чувство становилось сильнее. Из своей комнаты она слышала смех, и ей казалось, что смеются над ней, над ее простоватостью, из-за которой она даже деньги нормально спрятать не смогла. «Да, может, Танька вообще ничего не знает, так он ей и сказал, в самом деле!» – пыталась она себя образумить. Но разъедающая ненависть все равно усиливалась, когда они были вместе. Любе начинало мерещиться, что сын и будущая невестка, наверное, мечтают выжить ее из квартиры, а может, выдавить из самой даже жизни, потому что она никому не нужна и из дома ей идти некуда.

Жизнь потихоньку превращалась в кошмар. Она жила рядом с подлым вором и одновременно лишилась близкого человека. Как это часто бывает, все подозрения подтверждались множеством мелких доказательств, которые сами по себе хоть и были косвенными, но вместе складывались в неопровержимую картину, изобличающую печальную истину. Все признаки Сережкиного преступления были налицо. И Любе при таком раскладе оставалось глухое одиночество, если не считать сестры, которая ее жалела и поддерживала. Но у сестры, как бы ни были они близки, все-таки была своя жизнь, она пестовала собственную семью, и Люба все равно оставалась одна. Даже хуже, чем одна: рядом гнездился враг! А мучительнее всего казалась неопределенность ее положения. Эта вот неокончательность.

Нет, в виновности Сергея она не сомневалась. Но если бы сын чистосердечно сознался – было бы легче, она как-то смогла бы, наверное, даже простить. Он, однако, вел себя нахально, жил себе беззаботной полной жизнью, а про обворованную мать и не думал, в то время как она ни спать ни есть не могла от разросшегося в ней чувства беды и ненависти.

Как-то попробовала снова заговорить с ним, когда они были дома одни.

– Как же так, Сереж, – начала и сразу запнулась.

– Ты о чем? – хмуро реагировал наглый парень.

– Я о деньгах, которые ты у меня… взял… А как же мы жить-то будем?

Он взглянул затравленно. И Люба решила наддать.

– Взял – так хоть повинись! – рубанула жестко. – Я же все равно знаю, что ты вор!

– Етить твою… Опять за свое! – сын вдруг сорвался в крик. – Не брал я денег! Сколько тебе повторять? Не брал!

– Но кроме тебя некому! – слезливо возразила Люба.

– А ты не подумала, что я скоро женюсь? – чуть спокойнее сказал Сережа. – Не подумала, что для меня эти отношения очень важны? Могу я, по-твоему… так… рисковать? – Он замолчал, сидел, теребил вилку на столе. Смотрел затравленно, вызывая злость и одновременно жалость Любы.

Она села рядом и постаралась успокоиться.

– Но ведь деньги пропали, – сказала.

– Да сама же их куда-нибудь и перепрятала! – недружелюбно буркнул Сергей.

– Не трогала я, зачем мне?

– Мне твои крохи тоже не нужны! Отец со свадьбой поможет, обещал!

Люба вздохнула, снова почувствовав себя ненужной и одинокой. Сережа ушел к себе. Все было хуже некуда. «А может, ну их, эти деньги? – горько подумала она. – Забыть все – и дело с концом. Так тоже нельзя, сын все ж таки важнее денег…»

Она ушла в свою спальню, включила телевизор и села шить. Руки автоматически выполняли привычную работу, мысли проплывали в голове, не задерживаясь. «Ну а как же тогда правда?.. – думала она. – Где же справедливость?.. А может, и правды выше сын-то… и справедливости… Только как же дальше?.. Ну, как-нибудь… Что ж, получается, он ко мне так – а я к нему как к сыну… А и пусть! Важнее справедливости… сын-то…» Руки привычно шили, заказы на шитье были единственным Любиным заработком, и она любила свою работу и справлялась с ней отлично.

«Ну не так уж все и плохо, – вдруг подумалось отчетливо. – Мастер-то я хороший. И потом, Сережка ведь всегда такой был… с закидонами… но все равно ж я его любила! И сейчас могу любить. Я просто обязана любить, я же мать. Какой он ни будь – всё мне сын. Да… В доме должна быть любовь», – вздохнула она, налегая ногой на педаль швейной машинки.

Несмотря на возникший новый настрой, принесший небольшое облегчение, мучения Любы продолжались. «Нет, ну как он так со мной!» – то и дело всплывало в ней – и она плакала от обиды. И все же продолжала теперь твердить себе и сестре, что, как бы то ни было, а Сережа – ее сын, и она сама же его таким и вырастила, хотя вроде бы хотела всегда только хорошего… И что все-таки надо стараться забыть и простить. И раздуть в себе крохи материнской любви, которые еще остались. Потому что нельзя строить отношения с родным сыном исходя из того, что ты в нем ненавидишь! Ну нельзя же… ну просто невозможно…

А беда обманутости и оставленности все-таки точила Любу, заставляя опять и опять осуждать Сережку – до ненависти, до желания ему каких-нибудь наказаний от высших сил.

У нее стали постоянно чесаться руки и ноги. На них проявились зудящие красные пятна. Люба испугалась, что клиентки, заметив, не захотят иметь с ней дела, и собиралась уже прорываться к дерматологу, надеясь на какую-нибудь чудодейственную мазь. Но знакомая врачиха, жившая с ней в одном подъезде, успокоила.

– Это не заразно, – сказала она. – Похоже на псориаз. Давно?

– С неделю. А может, две…

– Понервничала?

– Нервничаю, – Люба сглотнула и заморгала.

– Так не нервничай, – посоветовала доктор. – А в кожвендиспансер все же сходи, мало ли что…

«Проклятый Сережка», – подумала Люба, заплакав злыми слезами.

Однажды она сидела и шила, борясь с собой, пытаясь заставить себя не думать плохое о сыне. В этот раз злоба побеждала настрой на любовь. Зазвонил городской телефон, и она ответила, радуясь, что можно отвлечься от совсем ее замучивших жестоких мыслей.

– Здравствуйте, – услышала сквозь помехи строгий голос. – С кем я говорю?

– Шарова Любовь, – растерянно представилась Люба. На том конце послышались шипение и стуки.

– Мама! – вдруг разобрала она сквозь шум в трубке.

– Сережа? – неуверенно откликнулась мать.

– Ну конечно, – опять послышался не очень ясный голос. – Мама, это я, Сережа! Ты меня слышишь?

– Слышу! Но плохо! – крикнула она, думая, что и сын с трудом разбирает ее речь.

– Мама, я попал в трудное положение! Ты слышишь? – пробивался к ней едва различимый голос.

– Слышу, Сережа! Что случилось? – кричала Люба.

– Я в полиции… – После этого трубка наполнилась неясными звуками, которые она не знала как объяснить, но вдруг заподозрила, будто эти стуки, бульки и гул означают, что сына ее в полиции бьют.

– Сережа! Сережа! – позвала с отчаянием.

– Мама, мне нужна помощь! Срочно! – зачастил смазанный голос. – Ты можешь срочно передать деньги? Я попал в большую беду! Если ты не привезешь двести тысяч, меня посадят… – Ш-ш-ш – раздалось шипение, голос сына растворился в нем, но опять пробился сквозь посторонний шум. – Мам, с тобой сейчас будут говорить. Сделай все, как скажет человек.

– Сережа! Ты где? – крикнула Люба.

– Любовь Михайловна? – услышала она более отчетливо.

– Любовь Васильевна, – поправила машинально.

– Извините, оговорился. – Уже знакомый ей суровый голос сообщил: – С вами говорит дежурный патрульной службы… – Дальше сквозь гул она слов не различила, а потом послышалось более разборчиво: – …рший лейтенант Приходько. Сергей Шаров кем вам приходится?

– Это мой сын, – испуганно пролепетала мать. – Только он не Шаров, у него фамилия отца…

– Разумеется! – оборвал строгий абонент. – Это не существенно. А существенно то, что ваш сын задержан по подозрению в совершении преступления по статье… – шумы опять помешали ясности сообщения, – …и находится в отделении полиции… – В телефоне снова зашипело, и подробности местонахождения сына остались Любе неизвестными. – …серьезный срок, – неумолимо, хотя и обрывочно информировал полицейский. – Ваш сын уверяет, что ни в чем не виноват, но так, знаете ли, все говорят…

– А в чем его обвиняют? – вклинилась Люба.

– Это не по телефону, – строго возразил лейтенант. И помолчав, добавил: – Я слышу, вы женщина рассудительная. Вообще-то сын ваш тоже не производит впечатления преступника. Но потерпевшие настроены враждебно, к тому же составлен протокол… Это не так легко поправить, однако ради вас мы готовы попробовать. Но и вы должны, со своей стороны… – В трубке воцарилось молчание.

– Что? Как помочь Сереже?! – воскликнула Люба.

– Необходимо приехать по адресу… – Ненадолго шум в трубке почти прекратился, и лейтенант достаточно отчетливо продиктовал адрес. – В течение двух часов привезти двести тысяч российских рублей. Деньги нужны для достижения согласия с потерпевшими и полюбовного решения дела. Но, сами понимаете, все это не вполне законно и делается исключительно ради вашего блага. Поэтому не нужно привлекать других людей, просто привезите деньги, и мы тогда сможем отпустить вашего сына. В противном случае он будет отправлен в СИЗО.

– Но у меня сейчас столько нет! – взмолилась Люба.

– Это ваши проблемы! – отрезал полицейский. – Наши – договориться с потерпевшими и замять дело. Вы хотите помочь сыну? – рявкнул он.

– Конечно, – пискнула Люба сорвавшимся голосом. – Но я…

– Это единственная возможность! Решать нужно быстро! У вас есть родственники, друзья, соседи – займите у них, в конце концов! И срочно везите, пока дело не отправилось в производство. Иначе ничего изменить уже будет нельзя.

– Хорошо. Я что-нибудь придумаю, – залопотала Люба. – Я достану! Я привезу…

– Прекрасно, – оборвал ее полицейский. – Ждем вас через два часа с деньгами.

– А как я вас узнаю? – крикнула Люба.

– Не меня. Подъедет наш сотрудник. Светлая куртка, синяя спортивная сумка через плечо. Он сам вас узнает.

– А как? – еще больше оробела Люба.

– Не задавайте глупых вопросов! – строго осадил лейтенант. – И главное – приходите вовремя, точно на указанное место.

Голова у Любы пульсировала. Что делать? Столько денег! О соседях нечего и думать. Сестра сама еле концы с концами сводит… Генка! Сережкин отец… Но полицейский сказал, чтоб никому, а Генка может кипеш поднять! Люба знала взрывной характер бывшего мужа и побоялась, что тот устроит скандал и как-нибудь навредит Сереже.

Листала контакты в телефоне, пытаясь придумать, кому позвонить, чтобы наверняка… Машинально кликнула Сережкин номер. И вдруг услышала в трубке вполне внятный его голос:

– Ало!

«Не отобрали телефон!» – с испугом и радостью мелькнуло у матери.

– Сережа? – робко позвала она.

– Ну я, я, мам. Что хотела?

– А ты где? – опешила Люба.

– На работе, где ж еще! – возмутился сын. – Говори, чего хотела, а то я занят.

– Сере-ежа, – заплакала она, разом избавляясь от страха и напряжения. – Так ты не в полиции?

– Здрасте! Мам, ты че – прикалываешься?

– Сережа, – опять проскулила мать, – а мне из полиции звонили, сказали спасать тебя… деньги привезти… Да! И ты ж еще сам со мной вроде и разговаривал, хотя…

– Мам, – усмехнулся Сергей, – ну это ж старая разводка! Небось еще плохо слышно было, да?

– Ну да! – изумилась его прозорливости мать. – Я даже не сразу поняла, что это ты, просто услышала: мама! Сначала вроде ты, потом лейтенант полиции…

– Мам! Ты что, не знаешь этого трюка? Все уже давным-давно знают!

– Как это? – никак не могла до конца опомниться мать.

– Да на деньги тебя разводили! – вразумлял Сережа. – В следующий раз скажи: сам крутись, подонок! – Он заржал, радуясь собственной шутке. – Забей, в общем, и с такими мудаками больше не разговаривай. Сразу посылай! Поняла?

– Поняла! – радостно воскликнула мать.

– Ну бывай, я тогда еще поработаю, – дружелюбно попрощался Сережа.

– Целую, сынок, – улыбчиво откликнулась мать.

На душе было так светло, словно не мошенники только что пытались ее обмануть, а в ближайшем магазине сразу на все нужные продукты внезапно оказались бешеные скидки…

Люба позвонила Вере.

– Вот видишь, – рассудила сестра. – Что бы ни было, а родной человек всегда важнее.

– Да-а… Страшно подумать, если бы это была правда! Ну что бы я делала? У кого занять-то?

– Ну ты даешь! – засмеялась Вера. – Что сейчас об этом гадать! Сережка, слава богу, в порядке. И тебе теперь легче будет его простить.

– Да, наверное, – вздохнула Люба. – Если бы он еще сознался… Уже и бог бы с ней, с этой проклятой заначкой. Ему, видать, очень нужно было…

Через неделю деньги нашлись.

Они мирно лежали в одной из совсем старых и негодных сумок, которые Люба не решалась все-таки выбросить и хранила отдельно, на самой нижней длинной и узкой полке шкафа, предназначенной для обуви. Туда она залезла без каких-либо надежд, просто по сформировавшейся в последнее время привычке к поискам. Вытащив, тряхнула сумку за дно, а потом, уже убирая на прежнее место, не глядя повозила внутри рукой, бегло просунув ее в зев слежавшейся кошелки. И неожиданно поймала шершавый и плоский полиэтиленовый пакет, залипший в складке смявшегося дна и покоробившейся стенки, а вытянув, сразу различила сквозь мутный полиэтилен сложенные стопкой купюры. Все деньги были на месте. И Люба даже довольно отчетливо припомнила, как действительно перепрятывала отложенную сумму на эту нижнюю полку, в эту старую невзрачную сумку из кожзаменителя, вдруг показавшуюся более надежным местом.