Помоги проекту - поделись книгой:
Екатерина ни минуты не колебалась. На основании ее собственного замечания, что у нее даже не было времени привести себя в порядок («je m'habillais vife sans faire de foilette»), возникла легенда, что она совершила свой триумфальный въезд неглиже и непричесанная. В действительности на ней было простое черное платье.
Из Петергофа Екатерина помчалась в Петербург с такой скоростью, что по дороге пришлось менять загнанных лошадей. Там второй Орлов, Григорий, встретил ее и доставил прямо в казармы Измайловского гвардейского полка, командиром которого был граф Кирилл Разумовский.
Хотя Екатерина не воспринимала его как возможного любовника, поскольку считала слишком старым (он был ее ровесником), но в качестве видного актера при ее восхождении на трон он был для нее необходим. Разумовский уже позаботился о том, чтобы к этому моменту был отпечатан манифест. Поскольку Екатерина не хотела довольствоваться ролью регентши при своем сыне, в манифесте, опережая события, говорилось, что ее верноподданные уже принесли ей клятву верности как «императрице и самодержице всея Руси». Так и должно было теперь произойти.
Сам Разумовский вместе со своим полком с этого и начал, радостно поддержанный полковым духовенством. Все последующее происходило само собой, на удивление быстро, гладко и без всякого сопротивления, переходило из одной казармы в другую, где разыгрывалось то же действо, сопровождаемое большим шумом. Затем оно, все более разрастаясь, перекинулось на улицы города. «В подлинном неистовстве» (dans une fureur de joie), как выразилась Екатерина, к шествию присоединялись кавалергарды, офицеры и солдаты линейных полков, все больше духовенства. Лишь несколько офицеров и немецкий пастор евангелистской общины попытались напомнить о присяге, данной императору, и задержать шествие, но были быстро сметены толпой. Некоторых из них схватили. Взрыв радости был подкреплен также тем, что утром ликующему народу начали бесплатно раздавать водку. Уже в 9 часов утра Екатерина в сопровождении группы офицеров прибыла в переполненный Казанский собор. Высшее руководство последовало примеру полкового клира, и под ликующий звон колоколов церковь благословила вновь провозглашенную императрицу как самодержицу Екатерину П. В заключение собравшиеся в Зимнем дворце высшие сановники империи, которые находились в Петербурге, члены Сената и Святейшего синода, придворные чины и генералы принесли присягу императрице.
Одновременно везде был объявлен манифест, пришедшийся весьма кстати. Уже к 10 часам утра церемония восшествия Екатерины на престол была завершена.
Однако этим дело не кончилось. Низложение Петра III, которое первоначально планировалось как первый акт драмы, должно было стать вторым актом.
Очень вероятно, что многие подданные Екатерины, принося ей присягу, считали, что ее супруга нет в живых. Никто ни о чем не спрашивал. В манифесте о нем не было ни слова. Екатерина лишь заявила в весьма туманной формулировке, что «Мы были вынуждены, в конце концов, прибегнуть к Господу и его справедливости и, исполняя общее и нелицемерное желание всех подданных, взойти на Наш верховный русский императорский трон».
Как в ходе систематической и тайной подготовки к восхождению на трон, так и во время самой акции Екатерина не выпускала из рук бразды правления. «В патриотической приспособляемости» (Флейшхакер) она очень быстро сориентировалась в новой ситуации и избежала опасности стать марионеткой в руках своих приверженцев или жертвой обстоятельств.
В мемуарах Екатерина назвала себя «настоящим верным рыцарем со скорее мужской, чем женской душой». Свои мужские качества она доказала в день путча. Бесстрашно, осмотрительно, мужественно и решительно она шла к цели, ясно и четко все рассчитав, и смогла противостоять искушению отдаться волнению и триумфу момента. В это суматошное утро она разослала во все стороны собственноручно написанные указания и тем самым, кстати, вовремя завоевала на свою сторону крепость Кронштадт — обстоятельство, которое сыграло решающую роль в низложении Петра. Отдав соответствующие распоряжения губернатору Риги, она помешала своему супругу начать контракцию из Лифляндии. Наконец, она лично добилась низложения своего супруга.
Уже вечером того же дня в форме полковника и со шпагой в руке она скакала на белой лошади во главе гвардейцев в «поход на Петергоф», как она высокопарно выразилась. Там она предполагала застать «бывшего императора». Рядом с ней скакала, сияя красотой, прелестная и юная княгиня Екатерина Романовна Дашкова, которой только что исполнилось 19 лет и которая не отходила от нее ни на шаг, так что ее присутствие придало предприятию характер «настоящей дамской революции» (Ключевский).
Петру III лишь во второй половине этого дня стало известно о перевороте в Петербурге. В его свите находилось множестве высших вельмож империи, таких как канцлер Воронцов, вице-канцлер Голицын и фельдмаршал Мюнних; как обычно при нем находился и прусский посланник барон фон дер Гольц. Когда принялись обсуждать ответные меры, 79-летний Мюнних предложил 34-летнему русскому императору, особенно гордому своим званием прусского генерала, немедленно отправляться в Петербург, выступить перед войсками и перед народом и настаивать на своих неоспоримых правах. Однако для этого Петр III был слишком труслив; он думал только о своей личной безопасности. После безуспешной попытки найти защиту в крепости Кронштадт, уже перешедшей на сторону Екатерины, он отказался даже от бегства через Лифляндию в Пруссию, что советовал ему Гольц. В полуобморочном состоянии и, как передают, почти неспособный говорить, он возвратился в Ораниенбаум.
«Поход на Петергоф» обеспечил Екатерине не военный, а скорее моральный триумф. Высшие сановники империи один за другим покидали стенающего императора под предлогом лично выяснить положение дел в Петербурге. Так у Екатерины появились сначала канцлер, затем вице-канцлер, множество сенаторов и генералов и присягнули ей. Своему супругу новая императрица послала собственноручно написанный акт об отречении, который он должен был переписать и поставить свою подпись. Он немедленно это сделал. Сановные фразы этого акта гласят: «За короткое время моего самодержавного правления… я понял его тяжесть и груз, которые непосильны для меня… Этим я торжественно объявляю без ненависти и без принуждения не только Российской империи, но и всему миру, что я отказываюсь от правления Российской империей до конца моих дней. Пока я жив, я не хочу править Российской империей ни как самодержец, ни в какой-либо иной форме и никогда и ни с чьей помощью не буду этого добиваться. В этом я искренне и без лицемерия клянусь перед Богом и всем миром».
Примечательно, что бывший император в этой короткой грамоте был вынужден дважды повторить свой отказ и сделать это заявление — опять-таки дважды — «перед всем миром». Чувствуется стиль Екатерины, которая всегда была озабочена реакцией мировой общественности. Далее, примечательно, что подчеркнуто исключается также соправление. Впрочем, Петр питал по этому поводу некие обманчивые иллюзии. Наконец, характерно, что Петр III ни разу не именуется супругом новой императрицы. После подписания документа Петр был арестован и до того, как для него будет приготовлено помещение в Шлиссельбургской крепости, доставлен в поместье Ропша под надзор тогда 25-летнего Алексея Орлова.
В Петербурге радостное событие отмечалось обильно. Народ, а особенно чувствовавшие себя героями дня солдаты-гвардейцы не удовлетворились бесплатно выдававшейся с государственных складов водкой, а еще и разграбили несколько частных водочных лавок. Два года спустя императрице пришлось выплатить пострадавшим возмещение в размере 24300 рублей.
Кровавая развязка
Екатерина больше не видела своего супруга. Впрочем, она получила от него жалобное письмо. В нем он умолял оставить ему «его единственное утешение», а именно его метрессу, графиню Воронцову (неинтеллигентную и некрасивую старшую сестру княгини Дашковой). Екатерина отказала, чтобы, как она утверждала, «избежать скацдала», зато исполнила три других его желания и послала ему скрипку, мопса и — благоразумно — его врача.
Через неделю императрица выпустила следующий манифест: «На седьмой день после того как Мы взошли на всероссийский престол, Мы получили известие, что бывший император Петр III… заболел тяжелыми коликами. Памятуя о Нашем христианском долге и о священных заповедях, которые предписывают Нам заботу о жизни ближних, Мы сразу же приказали послать ему все, что… необходимо для скорейшей врачебной помощи. Но к Нашему величайшему горю и сердечной скорби вчера вечером Мы получили известие, что он по воле Высочайшего Господа усоп».
Современникам и в России, и за границей было тяжело поверить в правдивость этого рассказа. В том, что сердечная скорбь была лицемерной, не сомневался никто. Даже сын Екатерины, Павел, до самой смерти своей матери считал, что она приказала убить его отца. После ее смерти он нашел в ее письменном столе сообщения Алексея Орлова, которые ее относительно оправдывают. Орлов писал:
«2 июля:… Наш изверг заболел, и я боюсь, что он умрет уже этой ночью, но еще больше я боюсь, что он вновь оживет…»
«6 июля: Матушка, милосердная императрица! Как мне объяснить, описать, что произошло. Ты не поверишь своему верному рабу, но я скажу правду, как перед Богом… — Матушка! Я готов к смерти, но сам не знаю, как произошло несчастье. Матушка! Его больше нет в живых… Он заспорил за столом с князем Барятинским; мы не смогли их разнять, и вот его уже не стало… Имей милость ко мне и ради моего брата… Я света белого не хочу видеть. Мы рассердили Тебя и навеки погубили наши души».
Чтобы опровергнуть сразу же возникшее подозрение в отравлении, Екатерина приказала вскрыть тело Петра, но «не нашли ни малейшего следа отравления». Во всяком случае, Петр III задушен. Поручение обследовать тело задушенного на предмет отравления, полагает Хедвиг Флейшхакер (1957), полностью соответствовало характеру Екатерины.
Можно предположить, что недавно взошедшая на трон путем государственного переворота императрица прямо не требовала убить своего свергнутого супруга. Но ее окружение знало, что она «считала необходимым устранение Петра» (Бильбасов). Так что это убийство, вне всякого сомнения, было для нее очень кстати, даже если она осознавала, что мировое общественное мнение будет подозревать ее в убийстве супруга. Екатерина прилагала большие усилия, чтобы очиститься от этих подозрений, разыгрывала из себя не только глубоко удрученную, но и великодушную, и обратилась к своим «верным подданным» с «материнским словом», чтобы они «без неприязни простились с его прахом и посылали Господу благоговейные молитвы о спасении его души». Как ни странно, она выставила тело для всеобщего обозрения, хотя согласно многочисленным совпадающим свидетельствам лицо мертвого было совершенно черным, а шея до самых ушей закрыта шелковым шарфом.
Впрочем, в погребении убитого она не участвовала. Для широкой публики это обосновывалось опасностью для ее здоровья — в июле! Панин по всей форме просил Сенат, чтобы он «в своей заботе о Ее величестве покорнейшим образом предложил ей» не участвовать в похоронах. Сенат одобрил предложение Панина, а императрица его исполнила.
Петр III был погребен в церкви Александро-Невской лавры без надгробья и без надписи.
Никто из участников инцидента в Ропше не был наказан, наоборот, по прошествии некоторого времени Екатерина явила свое «кроткое милосердие». Братья Орловы получили графское звание. Лейтенант Алексей Орлов был назначен секунд-майором Преображенского гвардейского полка в чине генерал-майора и получил от своей милостивой императрицы в подарок 800 душ.
На императорском троне
Своим путчем Екатерина достигла всего, чего желала: она стала самодержавной «императрицей всероссийской». По своему ходу ее государственный переворот в некотором отношении был похож на прежние дворцовые революции, особенно на переворот Елизаветы. Однако, в сущности, это был совершенно иной случай.
Дочь Петра Великого как законная наследница восстановила правовой порядок. Екатерина обошла законного наследника — своего сына Павла — и без всяких законных оснований заняла престол. В русской истории был лишь один подобный прецедент. Ее тезка Екатерина I, жена Петра Великого, также получила трон без законного права. Но Екатерина I сделала это не по собственной инициативе, а была орудием в руках других, прежде всего Меншикова, который с возведением на трон своей прежней любовницы захватил фактически всю власть в свои руки. Кроме того, Екатерина I хотя и не была объявлена своим мужем его преемницей, но по всей форме была коронована как императрица.
В случае Екатерины II ситуация была совершенно иной. Она по собственной инициативе, чтобы захватить власть, устроила настоящую революцию. Этот факт, а также неясный конец Петра III с самого начала тяготели над ней, пусть с годами и слабее, фактически до конца ее жизни.
Сама Екатерина, попав на трон, совершенно не хотела выглядеть революционеркой. Во всех ее действиях всегда ясно чувствовалась, что для нее очень важны две вещи: видимость легитимности и видимость бескорыстия. В своих манифестах она постоянно именует себя «наследной императрицей» и с железной последовательностью называет Петра Великого своим «любимым дедом», причем повторялось это настолько часто, что, очевидно, ее подданные со временем уверовали, что Петр действительно был ее дедом. Как и множество других узурпаторов вплоть до наших дней, в пространных и многословных посланиях она постоянно уверяла, что взошла на трон «не для Нашего удовольствия, а для славы России» и сама она при этом «принесла себя по призыву Господа в жертву любимому Отечеству».
Сильно преувеличивая, Екатерина изображала свой государственный переворот как спасение Отечества, уже «попираемой ногами чести государства» и веры, и в память об этом дне отчеканила монету с надписью: «За спасение веры и отечества».
Насколько склонны были следовать ей в этом наиболее влиятельные круги России, следует из слов, которые митрополит Новгородский произнес по случаю ее коронации: «Мы знаем и говорим единодушно, что ни Твоя глава не стремилась к императорской короне, ни Твоя душа к скипетру. Что Ты не искала ни высшей власти, ни презренных сокровищ. Только Твоя материнская любовь к Отчизне, Твоя вера в Бога, Твое милосердие к страдающим детям России подвигли Тебя во имя Господа взять на себя эту тяжесть». Очевидно, митрополит так же хорошо, как и Екатерина, знал, что ни одно его слово не соответствует действительности.
Разумеется, Екатерина не ограничилась лишь словесной саморекламой. Со дня, даже можно сказать с часа, своего восхождения на престол она всеми силами старалась оправдать захват власти делами. Та энергия, осмотрительность и желание трудиться, с которыми она сразу же вступила на поле деятельности, которое было ей не слишком хорошо знакомо, просто грандиозны. Этим Екатерина существенно отличалась и от своего глуповатого супруга, и от летаргической Елизаветы, что было тотчас замечено ее окружением.
Даже если бы Екатерина впоследствии это не подтвердила, то сами ее практические действия после путча были бы достаточным подтверждением того, как тщательно она готовилась не только — как некогда Елизавета — захватить власть и права господства, но и — в отличие от Елизаветы — полностью использовать эти права.
По образу действий ее можно в некоторых отношениях сравнить с ее революционным потомком Лениным. Как и он 150 лет спустя, Екатерина II с момента захвата власти решительно вмешалась в ход событий. Первое время ее правления, когда она — как и Ленин — еще нетвердо сидела в седле, без сомнения, было самым продуктивным в ее деятельности. Без преувеличения можно сказать, что почти все меры позднейшего правления императрицы как в области внешней, так и внутренней политики в своих основах восходят к первому полугодию, по большей части к первому месяцу, а иногда и к первому дню ее царствования.
Сопротивление
Несмотря на поддержку, которую Екатерина сумела завоевать с самого начала, ее положение как самодержицы в первые два года правления отнюдь не было прочным. В это время иностранные наблюдатели — прусские посланники фон дер Гольц и граф Солмс и саксонский посланник граф Сакен — постоянно сообщали о растущем недовольстве императрицей, даже о «ропоте почти всей нации». Граф Солмс предрекал, что правление Екатерины, как и Петра III, останется лишь скоротечным событием и вскоре окончится новой дворцовой революцией.
Даже если эти сообщения преувеличивают фактическое положение дел, то не подлежит сомнению, что очень скоро после ее восхождения на трон началось серьезное сопротивление. Имеются в виду не крестьянские волнения и бунты, которые в России уже стали правилом и потому не привлекали особого внимания и вписывались в общую картину. Они вначале продолжались в привычных рамках, пока в конце 60-х годов не приняли невиданный размах. Здесь имеется в виду противодействие высших кругов, имевших для позиций императрицы решающее значение. В какой степени Екатерина зависела от гвардейских офицеров, которые возвели ее на трон, показывает высказывание Григория Орлова, имевшего смелость заявить, что может за месяц свергнуть ее с трона, если только захочет. Насколько она старалась учитывать это обстоятельство и особенно считаться с желаниями дворянства, настолько же, с другой стороны, ее легкомыслие в личной жизни и в политике и ее самовластие давали достаточно поводов для недовольства. День императрицы, по словам британского посланника лорда Букингема, был «смесью легкомысленных удовольствий и интенсивных занятий государственными делами», а при решении дел раздражала та надменность, с которой она обращалась с министрами (La hauteur avee lagnelle elle fraite ces ministres).
Ее путч совершался на фоне недовольства русских засилием иностранцев, особенно голштинцев. Однако она сама была «дочерью прусского генерала» и состояла в тесном родстве с голштинцами. Подлинность ее «выбора русскости», которую она подчеркивала еще больше, чем раньше, могла казаться некоторым русским недостаточно убедительной. Страстная приверженность православию также убеждала не всех; ее упрекали в лицемерии и в том, что она в действительности насмехается над своей религией.
Уже четыре месяца спустя после восшествия Екатерины на престол (октябрь 1762 года), среди офицеров того же Измайловского гвардейского полка, который первым присягнул ей, возник заговор против новой императрицы в пользу другого еще живого претендента. Потомок старшей линии Романовых, Иван VI, правнук старшего брата Петра Великого Ивана V (см. родословную), который ребенком был возведен на трон, а затем свергнут Елизаветой, жил в заключении в Шлиссельбургской крепости, очевидно, в помрачении рассудка, что, впрочем, его сторонникам не было известно. Заговор, во главе которого стоял лейтенант Хрущев, был раскрыт; Хрущева по категорическому приказу Екатерины пытали, но безуспешно, а затем суд приговорил его к смерти. Екатерина — «поскольку Наше чувствительное сердце не может допустить ненависть и жестокость» — благоразумно смягчила приговор и сослала его пожизненно в Сибирь.
Другое открытое возмущение произошло в среде кавалергардов, когда несколько офицеров во главе с камер-юнкером Хитрово организовали акцию против Орловых (распространился слух, что императрица собирается замуж за Григория Орлова). При этом они вернулись к старой мысли оставить за Екатериной только регентство при ее сыне Павле. В отношении гвардейского офицера Хитрово Екатерина — «в силу Нашего врожденного человеколюбия» — проявила еще большую мягкость, чем к гвардейцу Хрущеву, и сослала его (без решения суда) в его поместье. Было очевидно, что она хочет не принудить, а завоевать гвардию. Это ей удалось. В случае с Хитрово была замешана и княгиня Дашкова. По отношению к ней императрица также проявила мягкость: в виде наказания супруг княгини был переведен в другое место.
Однако в другом случае Екатерина проявила твердость. Некий подпоручик по имени Мирович попытался (в июле 1764 года) силой освободить Ивана VI из Шлиссельбургской крепости, чтобы возвести его на трон. Попытка не удалась, и во время акции Иван VI в соответствии с тайной инструкцией Панина, был заколот своими стражниками. Во всяком случае, в этом убийстве Екатерина не принимала участия. Как и смерть ее супруга за два года до того, так и эта смерть была ей очень кстати. Теперь кроме ее десятилетнего сына, которого она держала под контролем, больше не было законных претендентов на трон. Возможно, чтобы скрыть свое удовлетворение этим результатом, чувствительное сердце Екатерины все же проявило твердость; Мирович был подвергнут публичной экзекуции. С момента восхождения на престол Елизаветы этого в России больше не было.
В других кругах Екатерина также натолкнулась на сопротивление. Как уже говорилось, она придавала большое значение тому, чтобы выглядеть хранительницей веры и защитницей интересов церкви. Отменив антицерковные указы своего супруга, она приостановила тем самым начатую им секуляризацию церковных и монастырских владений и тем самым вызвала одобрение духовенства и приобрела его поддержку, столь необходимую ей. С другой стороны, она не хотела отказываться от очень желанных для нее — и в интересах государства, и в личных — поступлений из церковных владений.
После того как сопротивление офицеров было преодолено, она окончательно завоевала гвардию на свою сторону и ее положению больше ничто не угрожало. Екатерина выпустила инструкции об управлении церковными владениями, которые явно противоречили заверениям ее манифестов. В то время как большая часть духовенства смирилась с этим, возмутился архиепископ Ростовский Арсений (Мацеевич), строптивый украинец[1]. В многочисленных заявлениях в верховные церковные власти, в Святейший синод он в резких формулировках высказывался. за сохранение церковных владений, недвусмысленно напоминал о Юлиане Отступнике и проклинал всех, грабящих церковь. Екатерина пошла на эту пробу сил и потребовала от синода осуждения архиепископа (апрель 1763 года). Члены синода показали себя как покорное орудие в руках императрицы и осудили Арсения за постоянные оскорбления Ее Величества к пожизненному заключению и лишению всех чинов и наград, хотя Арсений — пусть и в крайне неумной форме — защищал именно то, защита чего в умной форме является задачей синода.
После этого опыта со Святейшим синодом Екатерина стала действовать таким образом, что создается впечатление, будто все современные автократы XX века учились у нее. Услужливость синода не была вознаграждена. Екатерина их даже не поблагодарила, а наоборот, высмеивала из-за их «рабского духа» и одновременно замахнулась для решающего удара против имущественных интересов духовенства. «Со смелой уверенностью и дерзкой прямотой» (Бильбасов) она отчитала всех собравшихся членов синода за то, что они были… имущими. «Как можете вы, не нарушая свои обязанности по службе и не опасаясь своей совести, владеть такими большими богатствами и такими огромными поместьями, что ваша власть сравнима с императорской властью!» Затем она распорядилась о секуляризации церковных владений, которую сама два года назад назвала кощунственной (26 февраля 1764 года). Здесь императрица уже в полную силу показала свою самодержавную власть.
Самодержица
То обстоятельство, что Екатерина с 1764 года чувствовала прочность своего положения и с тех пор ее самодержавная власть оставалась непоколебимой вплоть до ее смерти, имеет решающее значение для последующих тридцати двух лет ее правления. Не только придворная атмосфера и ставший типичным для этого времени дух, не только кадровая политика, но и политика империи в значительной степени зависели от ее личности. Все, что происходило или не происходило, что было сделано и что упущено, в конечном счете восходит к ней. В этом отношении Екатерина походила на свой образец — Петра Великого. Однако она очень отличалась от него не только как личность, но и как историческая фигура, то есть в своем воздействии на историю.
Петр Великий изменил самые основы своего государства, даже если начало его новациям было положено значительно раньше. Этого нельзя сказать о Екатерине. При всей ее жажде деятельности и инициативности она не оказывала преобразующего воздействия; при всей своей духовной живости и практическом усердии она не была творческой натурой. Она направила свой взор — иначе, чем Петр Великий — в первую очередь на непосредственно достижимые успехи во внешней политике против соседей, которые были уже неспособны или не могли оказать достойного сопротивления — против Польши и Турции, а во внутренней политике на такие же не способные к серьезному сопротивлению, хотя и постоянно ропщущих массы народа, на крестьян.
Уже современникам бросалось в глаза, что императрица весьма сдержанно допускала в свое ближайшее окружение в качестве советников «честных, знающих, обладающих государственной мудростью и знакомых с делами управления людей». У нее очень рано проявились тщеславие и властолюбие, побуждавшие ее в течение всей жизни удерживать сильные личности на дистанции, не позволяющей им оказывать решающее влияние. В то же время Екатерина окружала себя «удобными» фигурами. Хотя сразу же после прихода к власти она вызвала из ссылки участника заговора против Петра III, уже почти семидесятилетнего бывшего великого канцлера Бестужева, но не допустила, чтобы он стал ведущим государственным деятелем, так же как и более молодого, тогда сорокапятилетнего Никиту Панина, который был хоть и ленив, но не менее опытен и умен. Панин в качестве председателя комиссии по иностранным делам стал руководителем внешней политики, но не великим канцлером: тактическое руководство до самой смерти Екатерина осуществляла сама.
В последнее время этот тезис подвергается сомнению. Подчеркивается, напротив, что отказ от своего авторства в пользу монарха является стилем абсолютистского правления и что нельзя недооценивать фактическое влияние Панина, а позднее Потемкина и Безбородко на внешнюю политику (Гитерман). Все же не подлежит сомнению, что при всей восприимчивости к идеям и побуждениям других окончательное решение всегда оставалось за Екатериной. Этим она отличалась, например, от королевы Англии Елизаветы. «Никто из министров и фаворитов Екатерины не имел на нее такого влияния. как Барли (Burleigh) на Елизавету» (Гук).
Внутренняя политика в персональном отношении была строго отделена от внешней — их объединяла лишь личность Екатерины. На важнейший внутриполитический пост — генерал-прокурора — Екатерина назначила полностью послушного ей князя Александра Вяземского, бесцветную личность. Вяземский считался ограниченным, но его преимущество заключалось в честности, что было особенно важно, поскольку ему подчинялось управление финансами. Хотя он занимал должность 29 лет (с 1764 по 1792 годы), но оставил такой незначительный след, что во многих изложениях истории России его имя даже не упоминается.
Уже на второй год своего правления Екатерина выпустила так называемый Манифест молчания, в котором она по-матерински увещевает своих «верноподданных, которые заражены беспокойными мыслями», воздержаться от ненужных разговоров и жить, исполняя свои обязанности в отношении себя и своих ближних. «Однако если Наше материнское наставление не возымеет действия, то пусть каждый из этих грубых людей знает, что он… испытает на себе всю тяжесть Нашего гнева как презревший Нашу высочайшую волю». Чем дольше она царствовала, тем чувствительнее ощущали подданные тяжесть ее гнева.
Высшим правящим органом был тогда основанный Петром Великим Сенат, в руки которого при Елизавете перешла административная и законодательная власть. Удивительно, как непоколебимо, как будто это разумелось само собой, Екатерина вновь ограничила власть сенаторов в пользу монархии. Уже в день переворота она начала бомбардировать Сенат указаниями, а сразу же после смещения своего супруга, появившись в Сенате, обозначила переход к тому личному правлению, которое сохранилось до самой ее смерти.
Способом ослабить влияние Сената было разделение его на шесть департаментов с ограниченным кругом задач, к голосу которых императрица иногда вообще не прислушивалась или пренебрегала им. Она поставила законодательную деятельность сената под контроль прокураторов. Императрица перешла к выпуску так называемых авторитетных указов, которые сенат должен был исполнять без обсуждения и без права на возражение, как волю Ее Величества. Некоторые робкие попытки отдельных сенаторов протестовать против «унижения, к которому нас хотят приучить», не имели успеха.
Основанные Петром Великим так называемые коллегии (министерства) она постепенно распустила, пока, наконец, их не осталось только три: по иностранным делам, военная и морская коллегии. Однако существование этих коллегий не мешало ей в известных обстоятельствах — особенно во внешней политике — принимать решения за их спиной.
Екатерина сохранила основы безусловной централизации управления и, «воображая, что абсолютный властитель все знает, может и делает» (Хёцш), правила «из кабинета», совмещая в своем лице канцлера, министров и Государственный совет.
С большой энергией императрица входила в курс управления страной, в котором у нее до сих пор вообще не было опыта, и уже в первые годы своего правления предпринимала длительные поездки по империи, чтобы собственными глазами увидеть действительное положение вещей — со времен Петра Великого этого не делал никто из венценосцев, — и очень скоро с самоуверенностью дилетанта она начала принимать и в этой области решения, часто довольно поспешные.
Екатерина II была неутомима в новых начинаниях. Напротив, к последовательному продолжению однажды начатого она выказывала значительно меньше интереса, и очень часто шумно начатое вновь тихо отменялось либо превращалось в свою противоположность. Она метко назвала сама себя «commenceuse par profession». Ее начинания были высоко оценены в первую очередь за границей и получили страстно желаемое одобрение. Но еще при ее жизни внимательные наблюдатели высказывали сомнения в том, имело ли для нее значение что-либо вообще.
Екатерина постоянно подчеркивала, что все, что она делает, совершается лишь «из искренней любви к нашему Отечеству». Уже на первом заседании Сената самодержица тронула сенаторов до слез своим заявлением, что она считает собственностью государства все, что ей принадлежит, и что в будущем не надо делать различия между ее личными интересами и интересами государства. Однако, закрепившись на троне, самодержица этого отнюдь не придерживалась.
Под бурное ликование после коронации она объявила, что каждый ее подданный имеет право передать ей лично прошение. Пять лет спустя (1767 год) она выпустила указ, в котором говорилось: «Если кто-либо осмелится непозволительным образом передать жалобу императрице в собственные руки, то жалобщик будет наказан кнутом и сослан». После своего прихода к власти, в октябре 1762 года, она во всеуслышание объявила в манифесте, что ненавистная «тайная розыскных дел канцелярия» упразднена, то есть устранен инквизиторский полицейский режим. В действительности эта канцелярия продолжала существовать под другим названием весь срок ее правления, а тем самым и полицейский режим[2].
Точно так же и инсценированное «привлечение представителей народа к законодательной деятельности» стало в результате не чем иным, как «шедевром ее искусства правления» (Виттрам).
«Привлечение представителей народа»
На четвертом году своего правления (1766 год) Екатерина объявила, что в рамках большой правовой реформы она будет привлекать представителей сословий к созданию законов. Это походило на отказ от самодержавия.
Мысль об ограничении самодержавной власти не была новой для России. За 32 года до восшествия Екатерины на престол группа высших сановников — члены «Верховного тайного совета» — в связи с приглашением императрицы Анны на трон (1730 год) напрасно пытались побудить монархиню отказаться от самодержавия путем так называемых «кондиций». После восшествия Екатерины на трон Никита Панин, также напрасно, сделал аналогичную попытку конституционного ограничения самодержавия путем создания аристократического совета. Сенсационным было то, что подобные устремления исходили от самой императрицы.
В целях создания нового свода законов Екатерина созвала в Москву выборных представителей народа на Большую законодательную комиссию[3]. Представлены были: дворянство (161 депутат), города (208 депутатов), вольные крестьяне (79 депутатов), казаки (54 депутата) и так называемые инородцы (34 депутата); кроме того, в комиссии участвовали 28 назначенных короной членов. Крепостные крестьяне представлены не были.
Из-за полного непонимания действительного положения вещей созыв Большой комиссии был воспринят за границей, по выражению одного английского современника, «как невиданный пример добровольной передачи власти абсолютным правителем народу». Даже Фридрих Великий, который, в отличие от некоторых частных высказываний, не скупился на публичные похвалы дочери своего генерала, за эту инициативу «отвел ей место между Солоном и Ликургом».
Почти революционный оттенок приобрел замысел Екатерины благодаря инструкции, которую она написала втайне и теперь положила в основу деятельности Большой комиссии. Эта инструкция, так называемый «Наказ», была плодом ее чтения, когда она еще была великой княгиней. Сама она называла свой труд плагиатом и признавала, что ограбила Монтескье, не называя его. К ограбленным относятся также Беккариа (О
«Все сказанное здесь вряд ли понравится льстецам, которые ежедневно повторяют властителям, что народы созданы только для них… Что касается Нас, то Мы думаем и громко этим похваляемся, что Мы здесь только ради Нашего народа… Упаси Бог, чтобы после завершения законодательной деятельности был более справедливый и счастливый народ, чем Наш!»
С самого начала было ясно, что провозглашенные здесь принципы без учета русской действительности превратятся в России в абстракцию, о практической реализации которой нечего и думать. Во всяком случае, это понимала и сама Екатерина. Панин сказал о «Наказе»: «Это аксиомы для сноса стен» (се sont des axiomes a renverser des mu rallies). Однако стены, на которых основывалось государство и самодержавие, Екатерина отнюдь не собиралась сносить. Она и сама противоречила написанному в «Наказе», когда, явно в диссонанс возвеличиванию свободы — «Свобода, Ты душа всех вещей, без Тебя все мертво», — не упускала случая заметить, что для России любая другая форма правления, кроме самодержавия, не только вредна, но и разрушительна.
Написала ли Екатерина свой «Наказ», который за границей был неверно воспринят как составленный ею свод законов, лишь с намерением «пустить пыль в глаза иностранцам», как горько заметил позднее ее сын, или же она действительно верила в осуществление этих принципов, остается загадкой. Несомненно то, что заграница этим была введена в заблуждение относительно подлинного положения в России. Примечательно, что Екатерина приказала сразу же отпечатать свой «Наказ» для заграницы на трех языках — латинском, французском и немецком. Однако категорически запретила, чтобы в России низшие чиновники и другие персоны получали о нем сведения.
Большая законодательная комиссия собралась летом 1767 года в знаменитой Грановитой палате московского Кремля. Но прежде чем «Наказ» был представлен комиссии, он был более чем наполовину урезан из-за резкой оппозиции дворянских кругов и при молчаливом согласии императрицы. Впрочем, осталось еще так много, что выборные представители в комиссии при зачтении «Наказа» от умиления прослезились.
Вскоре всем стало ясно, что хотя предлагаемые «Наказом» принципы и благородны, но совершенно непригодны для свода российских законов. Кроме того, комиссия вследствие своего состава и численности не имела необходимой квалификации для выполнения своей задачи — создания свода законов. После того как в Москве прошло двести заседаний, она была переведена в Петербург, затем из-за турецкой войны перенесена и постепенно, не заседая больше, канула в Лету. Практического значения для действительного развития России и это начинание «commenceuse par profeession» не имело. Единственным актом Большой комиссии было единодушно принятое присвоение Екатерине титула «Великой».
Тем не менее комиссия вызвала побочный результат, не связанный с ее задачами. Со всех концов и от всех слоев империи в нее посылались подробные отчеты о положении дел. Императрица усердно изучала эти сообщения и, по ее собственным словам, «получила освещение и знание обо всей империи». И, без сомнения, сделала некоторые выводы.
Тенденции к унитаризации
Продолжительные исторические последствия имели государственная политика унитаризации и осторожные меры по русификации, проводимые Екатериной.
Она провозгласила самостоятельность губерний, внешне поощряя местное самоуправление, но в целом сохранив характер империи как военно-полицейского государства, которое опирается на централизованный чиновничий аппарат и управляется дворянством. В ходе европеизации механизма управления она разработала «Учреждения для управления губерний», при этом количество губерний сильно возросло (с 8 до 50), а расшатавшаяся система управления была поставлена на новую, лучшую основу (1775 год). Одновременно она попыталась передать сословиям в отдельных губерниях в ограниченном размере собственные функции управления. Города также должны были получить ограниченное самоуправление[4] благодаря новому городскому положению. При этом, по совету лифляндского графа Сиверса, она руководствовалась примером так называемых остзейских провинций Лифляндии и Эстляндии, которые принадлежали России всего пятьдесят лет. Однако в этих провинциях, в отличие от российской глубинки, политические и социальные учреждения органически выросли в рамках общего европейского развития. В русских губерниях для подобных реформ отсутствовали необходимые предпосылки, так что эти начинания практически ничего не дали. Кроме того, принцип самоуправления по существу находился в таком резком противоречии с самодержавием Екатерины, которая в соответствии с русскими традициями царствования видела в сословиях «орудие государственной дисциплины», что в результате местное управление, пусть и называвшееся самоуправлением, стало органом центрального управления.
Проводя реформу управления, Екатерина стремилась одновременно к унификации империи в великорусском духе. Еще более, чем прежде, она сама старалась быть русской. Однажды после кровопускания она высказала надежду, что у нее сцедили последнюю каплю немецкой крови. В кадровой политике там, где это только было возможно, предпочтение отдавалось русским. Со времени восхождения на престол все фавориты и любовники Екатерины были русскими. Позднее период ее правления был назван «самым русским веком в русской истории» (Амфитеатров). Это выразилось также в политике Екатерины в отношении так называемых подданных-«инородцев». В этой связи интересны не столько азиатские народы, находившиеся большей частью на очень низкой ступени культуры, сколько нерусские подданные императрицы в европейских западных областях, прежде всего немцы в остзейских губерниях, финны и позднее — после раздела — поляки. Особую роль при этом играли украинцы, именовавшиеся малороссами и испытывавшие сильное раздражение против великороссов. Эти народы имели свои исторически обусловленные, регионально ограниченные особые права (привилегии) и вследствие этого занимали в Российской империи особое положение как в национальном или конфессиональном, так и в политическом отношении. Целью Екатерины было добиться в этих областях по возможности значительной ассимиляции с великорусскими условиями.
Начала этой политики также восходят к первым годам ее правления. Назначая князя Вяземского генерал-прокурором (1764 год), она собственноручно составила для него инструкцию, где сказано следующее:
«Малороссия, Лифляндия и Финляндия суть провинции, которые управляются согласно их подтвержденным привилегиям… Большой ошибкой было бы назвать их чужестранными и относиться к ним в соответствии с этим. Эти провинции… следует самым мягким образом довести до того, чтобы они обрусели и прекратили оглядываться по сторонам как волки в лесу».
Политика унификации, проводившаяся московскими царями и в принципе отвергнутая Петром Великим, вновь была взята на вооружение Екатериной и модернизирована ею с помощью верно схваченного, но тогда еще не проявившегося национализма, которому должно было принадлежать будущее. Однако метод при этом должен был быть иным; нужно было не применять, как прежде в Москве, открыто грубую силу, а действовать осторожно, памятуя о конечной цели.
Екатерина сама придерживалась своего рецепта. Из тактических соображений она не затронула привилегии немцев и финнов, а наоборот, еще раз их подтвердила. Нерусские подданные благодарили ее, не зная конечной цели этой политики, с искренней преданностью и восторженной верностью. Благодаря распространению наместничества на остзейские провинции (1783 год) и введению русских городского и дворянского уставов были преобразованы местные правовые отношения. Но Екатерине пришлось убедиться в том, что русификация людей при сохранении их привилегий невозможна. Правильно поняв, что добровольное повиновение и верность государству ее нерусских подданных важнее, чем их принудительная русификация, она ограничилась этим. Лишь столетие спустя русификаторские устремления Екатерины были возобновлены ее потомками на троне, но уже не в такой мягкой форме и без сохранения привилегий, и осуществлены в соответствии с ее намерениями.
Совершенно иным было поведение монархини в отношении украинцев. В этом случае она умышленно нарушала привилегии, поскольку не считала самостоятельным народом украинцев, которые официально именовались малороссами и к тому же принадлежали к православной церкви.
Показателем особого положения украинцев и их представителем перед короной был выборный гетман. Эту должность с 1750 года занимал Кирилл Разумовский. Под предлогом того, что украинцы стремятся сделать гетманство наследственным в роду Разумовских, Екатерина заставила гетмана, хотя он, вероятно, больше всех способствовал ее возведению на престол, «добровольно» отказаться от своей должности, одновременно отменила гетманство и тем самым — особый статус Украины (1764 год), а в качестве органа управления учредила так называемую Малороссийскую коллегию, состоявшую из украинцев и великороссов, во главе с русским графом П. А. Румянцевым.
За этим первым шагом десять лет спустя последовал второй, когда она отменила особое положение запорожских казаков (1775 год), которые с XVI века имели за днепровскими порогами свое собственное государство. Казаки, лишившиеся вследствие этого материальной и духовной основы своего существования, были включены в русскую военную организацию, во всяком случае, те из них, кто не покинул страну. Во всей Украине социальные условия приближались к великорусским, результатом чего стало существенное ухудшение положения крестьян (введение крепостной зависимости в 1783 году). Эта мера была предпринята в рамках общей политики Екатерины в отношении дворянства и крестьянства.
Избалованное дворянство,
закрепощенное крестьянство
Наиболее продолжительное действие и серьезные исторические последствия имела политика Екатерины в отношении дворянства и крестьянства.
Здесь она также не пролагала новых путей, а продолжала двигаться в направлении все большего ухудшения правового и фактического положения крестьян. При Екатерине крепостная зависимость в России приобрела свою самую резкую форму и стала «вопиющим социальным злом» (Платонов), которое Россия переживала еще до середины XIX века, а внутриполитические последствия сказывались и в XX веке. Социальная напряженность между привилегированным дворянством и массой крестьян обострялась также вследствие продолжения европеизации, в которой крестьяне практически не участвовали. Тем самым вся нация была расколота на две части, которые и внутреннее, и по своим внешним проявлениям все больше отдалялись друг от друга и в конечном счете превратились не в два социальных слоя одного народа, а в два совершенно различных народа — владеющий землями и крепостными душами господствующий дворянский народ и рабский крестьянский народ, бесплатно работающий на господ, — которые сосуществовали рядом.
Екатерина не создавала заново эти отношения, но она стабилизировала их своей политикой, вопреки своим собственным словам, и на этой основе осуществляла свое блестящее и славное правление. В таком ходе вещей она была и лично заинтересована. В первые годы своего правления, чтобы удержаться на троне, она вынуждена была опираться на поддержку дворянства. В последующие годы Екатерина сознательно сделала дворянский господский слой или, точнее, его часть, единственным носителем государственности в управлении, хозяйстве и культуре. Подъем части дворянства, служившего опорой государства, к которому она стремилась, чему способствовала и которого, наконец, добилась, воспринимался — по крайней мере со стороны — совершенно в духе Екатерины как живое доказательство расцвета империи под ее управлением.
Петр Великий ввел практически пожизненную обязанность государственной службы для дворянства и тем самым создал этическое оправдание подобной пожизненной и безвозмездной службы крепостных душ своим господам. После смерти Петра дворянство, воспринимавшее свою службу как тягостное бремя, стремилось и добилось значительного уменьшения обязанностей по отношению к государству и расширения прав в отношении крестьян. В конце концов Петр III вообще отменил обязательную службу дворян (февраль 1762 года).
Екатерина резко критиковала эту меру, правильно поняв, что она в высшей степени сомнительна с точки зрения государственных интересов. Однако после вступления на трон она, тем не менее, сохранила освобождение от службы. Даже если в основу этой меры, как считали многие, была положена высоконравственная мысль «возвысить принудительное деяние до деяния совести» (Флейшхакер), то нельзя оспорить тот факт, что освобождение от службы действительно было воспринято широкими кругами просто как «паспарту праздности» и поэтому радостно приветствовалось. Это Екатерина прекрасно знала и, чтобы сохранить поддержку дворянства, оставила в силе освобождение от службы. Как мы видели, она шла навстречу желаниям дворянства и при работе Большой комиссии, и даже при урезании ее собственного «Наказа». В период своего правления Екатерина придерживалась этого курса, и наконец ее покровительство дворянам-крепостникам увенчалось так называемой «Жалованной грамотой дворянству» (1785 год), в соответствии с которой дворянство продолжало оставаться свободным как от гражданской, так и от военной обязательной службы, а также от всех налогов. Дворянские поместья и «души» (крепостные крестьяне) были наследуемой собственностью.
Сохранялось введенное Петром Великим право получения дворянства благодаря соответствующему рангу на государственной службе. Это было, разумеется, большим стимулом для добровольной службы. Однако поскольку теперь служила только часть дворянства, произошел раскол дворянского сословия, имевший тяжелые последствия. Служилой, сильно бюрократизированной опоре государства — чиновничьей и придворной аристократии — как господствующему слою противостояло не служащее, но также использующее службу своих крепостных крестьян поместное дворянство, не несущее обязанностей перед государством и находящееся в растущей оппозиции к господствующему слою, к существующей системе и в конечном счете к самому государству. Дворянство как сословие Екатерина не обременяла ответственностью, поскольку не доверяла ему политических прав.
В русле этой политики Екатерина пошла навстречу требованиям дворянства о расширении его прав на крестьян в духе ужесточения крепостного права. Здесь особенно резко проявилось несоответствие теории и практики в политике императрицы. В своих теоретических рассуждениях, в основном предназначенных для заграницы, а также в «Наказе» и обширной переписке Екатерина в крайне резкой форме осуждала крепостное право и была воодушевлена идеей его отмены. Она считала направленным «против христианской религии и против справедливости» то, что «людей, которые все вместе появились на свет свободными, превращают в рабов». Очевидно, императрица временами действительно вынашивала план улучшить положение крестьян и постепенно отменить крепостное право. Сохранился один из ее проектов, в котором она как «простое средство» предлагает при каждой смене владельца поместья отпускать крестьян на волю. Она также оказала покровительство конкурсу петербургского «Вольного экономического общества»[5] по крестьянскому вопросу (1765 год) и часто выносила его на обсуждение в Большой комиссии. Екатерина заявила в этой связи, что «перед всем миром не послужит славе» России то, что крестьян «рассматривают как бессловесную скотину», и говорила о намерении выпустить как подобие жалованной грамоты дворянству также жалованную грамоту крестьянству, по крайней мере той его части, которая еще свободна. Она прекрасно знала, что крестьяне с момента освобождения дворян от обязательной службы твердо рассчитывали и на свое освобождение. Но все осталось лишь на словах.
Поделиться книгой: