Так начинался "Аквариум"

Лежал в больнице в одной палате?

Стоял в очереди в продуктовый магазин в начале девяностых?

Ехал с ними в поезде из Питера в Хельсинки или из Хельсинки в Питер? (Джордж нечасто уезжал за границу, но в Финляндии почему-то был три раза).

Летел вместе с ними на самолете в Варшаву?

Нет, разумеется, нет. Но следует признать – для более точного и ёмкого понимания того, о чём рассказывал Джордж, – что по берегу Финского залива он шёл примерно в 1974 году, тогда как и рок-клуб, и поездки в страну Суоми, и в Варшаву, и обратно, и отстаивание в разных очередях, и преотвратное вылёживание в больницах, и тусовка в Сайгоне – все эти восхитительные, чудесные, загадочные, не очень понятные, а иногда и не очень желательные, но такие разные жизненные вибрации начались гораздо позже. Потому-то Джордж и не запомнил детишек, купающихся в заливе Финском в тот сюрреально-далёкий день вместе со своими бабушками. Бабушек он также не запомнил. Только одну их них, высокую и стройную, с ласковым, но металлическим лицом, в кривых солнцезащитных очках, в тёмно-жёлтой футболке с надписью «The Cristie N», которая с элегантно-назависимым видом курила неподалеку – а может, она и не была бабушкой? – от дремлющей и тёмной воды залива гадкие болгарские сигареты «Оpal».

Всё же остальное….

Да и нечего больше было тогда запоминать. Зато он никогда не забудет, и рассказывал об этом уже неоднократно, раз триста сорок, что после того, как он перешёл через русло одного из рукавов Сестры на другой берег, то почти сразу же увидел пару иностранцев-немцев (он слышал, как они смеялись и разговаривали именно по-немецки!), которые обнявшись, пошли в сторону ближайших кустов.

Дальше, дальше, вперед. Потом немного свернул в сторону. Вновь увидел метрах в пятнадцати перед собой немецкую пару. Они целовались. Медленно, жадно. О, чмок me baby. Джордж снова развернулся. Вперед, вперед. Вбок, наверх. …

ВОКРУГ ПОМОЙИ

В сторону.

Что ж, всем нам и каждому из нас приходится иногда немного сворачивать в сторону. Даже если нам и не хочется. Но зато потом мы обретаем возможность получить шанс заглянуть в глаза ветру вчерашнего дня.

Ещё Джордж рассказывал мне, что они с Борисом однажды катались на катке во дворе их дома на Алтайской улице. Или, вернее, пытались кататься. Но быть может, Джордж в тот день один пытался научиться кататься на коньках, а Бориса тогда там и не было? Тоже возможный вариант. Надобно заметить, что Бориса до определённого времени одного гулять не пускали, с ним всегда на улице была бабушка, Екатерина Васильевна. Чудесный, светлый человек. Весёлая. Необычайно тёплая, душевная. Битловские песни любила слушать. Боб всегда был далёк от какого бы то ни было спорта. Джордж, например, (вернее ещё не Джордж, а Толя) неплохо бегал спринтерские дистанции вроде стометровки, любил играть в футбол, и во время футбольных баталий был обычно защитником. Или полузащитником атакующего плана. Борис же на футбольной площадке никогда замечен не был. Да и вблизи неё тоже. Нельзя сказать, что он когда-нибудь от этого сильно страдал.

Когда Джордж ехал на электричке из Ушково в Сестрорецк, в гости к Бобу, то чтобы не скучать в электричке, он читал Джозефа Конрада. Когда едешь между Белоостровом и Курортом, обращаешь внимание на огромные пустынные просторы, в голову поневоле – так прежде считал Джордж, да и теперь он думает точно также – приходят нездешние мысли о каких-то там прериях. А ведь на самом-то деле Джордж никогда никаких прерий не видел. Едва он увидит их когда-нибудь. На дальних окраинах белоостровских прерий иногда видны высокие кирпичные дома. Сестрорецкие. Джордж всё время отвлекался от книги Джозефа Конрада и посматривал в окно. На пустыри – на поля – на прерии – на лже-прерии, на окраинах которых стояли сестрорецкие дома.

Екатерина Васильевна не мешала Боре и Толе гулять и играть в разные игры. Иногда достаточно странные для внешнего мира. В среднем школьном возрасте они – Борис энд Джордж – очень любили играть в «помойю». Объяснить эту игру, рассказать про неё что-нибудь внятное практически нереально. Да, невозможно. Никак.

Боря называл свою бабушку Бакатя. Джордж говорил потом – когда-то – позже – дни и годы, десятилетия спустя – что «когда мы с Бобом гуляли и играли, то Бакатя поглядывала за ним издалека, общалась с другими старушками и нам ни капельки не мешала». Да, им – Бобу и Джорджу – уже тогда сложно было помешать что-нибудь сделать.

Игра в «помойю» во многом определялась архитектурными особенностями самой помойки. Помойка – во всяком случае в том дворе, где жили Борис и George, – представляла собой просторное деревянное сооружение с высокими деревянными стенками и с крышей. Такой хороший, добротный помойный мини-замок. Внутри стояли здоровенные металлические бачки. Трудно сейчас сказать, в чем же именно заключалась специфика игры в «помойю», но тем не менее, она некоторое время реально занимала Бориса и Джорджа. George говорит, что иногда в игре в «помойю» происходило вот что: кто-то из играющих бегал вокруг всего мини-замка и вполне вероятно, что бегал он не один, а ещё в компании с кем-то.

Только вот с кем?

Кто ещё там тогда находился?

Кто мог там ещё находиться?

Скорее всего, никого или почти никого там больше и не было.

Во время игры один игрок оставался внутри «помойи».

И как бы следил за тем (или за теми), кто перемещался вокруг помойи по внешнему кругу.

Иногда перемещавшихся вокруг помойи не было видно, то есть, их и не должно было быть видно, так как они бегали вокруг помойи, пригнувшись. Но тот, который «дежурный», был начеку, он мог в нужный момент подскочить к стене помойи и хлопнуть бегущего по голове.

Чем-то вроде веника.

Или метлы.

Или легкой палки.

Или просто рукой.

Или небольшой веткой.

Или бумажным мешком.

Или хлопушкой из шелка.

Или воздушной кукурузиной.

Или пылью чертополоха.

Или следом вчерашней Луны.

Или зевком завтрашнего Солнца.

Костью дождя.

Чашкой ветра.

Лампой ресниц.

Ветром взгляда

Бархатом щёк

Тенью губ.

Плащом воздуха.

Нирваной воды.

Или не по голове, а по плечу.

Нет, Джордж совершенно не помнит, кто же ещё мог играть вместе с ними в эту чудесную игру. Кто-то ещё был однако, но кто? Вспоминается Марина Эскина, которая жила в той же парадной, что и Боря, и даже на том же пятом этаже, только в квартире напротив. Но чёрт возьми, едва ли, да и с какой такой стати, милая, интеллигентная, изящная еврейская девочка одиннадцати-тринадцати лет стала бы играть в дебильную игру помойю?

Тем не менее, Джордж вспоминает, что они с Бобом за глаза иногда почему-то называли Марину коровой, а ведь она абсолютно никак не была похожа на это священное для индусов животное. И более того, даже пели на мотив битловской «I Want to Hold Your Hand» следующие слова: «Корова, будь здорова…».

Да, что ни говори, но юношеские эротические фантазии на редкость своеобразны.

Однажды в той парадной, в которой жил Боб, кого-то убили. Некоего Юру. Или он умер сам? Нет, Джордж запомнил, что его убили, хотя и самого Юру, и его младшего брата (которого не убили), ни фамилии убитого Юры и его неубитого брата он совершенно не помнит. Не помнит Джордж и обстоятельств убийства Юры. Боб, видимо, тоже. И не уверен Джордж, что Юру убили непосредственно в парадной. Фамилия убитого Юры? Нет, Джордж и не знал никогда. Может быть, его фамилия была Мокшеев, может быть, Хомов. Или Нелидин. Или Криворучко. Или Гаусов. Поди теперь разбери. Собственно, Джордж и раньше не представлял себе, ну и теперь, естественно, не знает, кто и за что, и зачем Юру убил. Но однажды, вскоре после того как Юру убили, Джордж и Боб пошли к нему домой. К Бобу, разумеется, а не к убитому Юре. С какой бы это такой стати стали бы Боб энд Джордж идти в гости к кем-то и за что-то убитому Юре? Который жил то ли на третьем, то ли на четвёртом этаже.

При входе в подъезд стояли сумрачные женщины, они тоже жили в этой парадной. Когда Боб и Джордж входили, у них спросили: «Вы Юру хоронить идёте?» – «Мы жить идём!» – со значением, нелепо, весело, бессмысленно, но гордо сказал Боб. Растерянные и печальные женщины в одеждах тёмных тонов ничего ему не ответили.

АКВАРИУМА тогда не было даже ещё и в зародыше.

С отцом Боба Джордж общался мало и редко. Конечно, он не однажды видел его, но никогда и ни о чём с ним не разговаривал. Как-то не сложилось, к сожалению. Только здоровался и прощался. Вот и всё.

Зато с Бакатей и Бориной матушкой Людмилой Харитоновной Джордж и виделся, и общался не так уж редко. Людмила Харитоновна занималась социологией, она работала в организации с пугающим названием НИИКСИ, однако это ничуть не мешало ей быть женщиной изящной, остроумной, эффектной, очаровательной и обворожительной, как десяток голливудских кинозвёзд вместе взятых. И разговаривать с ней можно было не только о разных мелких школьно-институтских заморочках, но и о более интересных вещах. Гребенщиковы выписывали журнал «Иностранная литература», и Джордж иногда брал почитать то, что ему хотелось. Например, журналы с «В ожидании Годо» Беккета или с «Носорогами» Ионеско.

Когда берёшь чужие книги и журналы, то следует их возвращать. Джордж всегда возвращал. Но вот однажды так расположились звёзды, что Джордж пошёл отдавать сразу несколько журналов. К тому времени школу Джордж уже успел закончить. Быть может, он учился в медицинском, причём даже не на первом курсе, а также не исключено, что и с медвузом он тогда успел завязать. Однако в момент похода в соседнюю парадную, в хорошо ему знакомую квартиру 44, Джордж пребывал в расстроенных чувствах. Потому что какая-то из его любовных лодок как бы села на гнилую мель. Поэтому Джордж злобно удолбался колёсами типа циклодола. Следует заметить, что таким способом он редко выходил за грани обыденного. Ну, пятновыводитель «Сопалз», ну, трава – это ещё куда ни шло. А с колесами вообще-то шутки были плохи…

Однако надо было идти к Людмиле Харитоновне.

Боба дома не было. Джордж отдал журналы, Людмила Харитоновна угостила его чаем. О чем-то стала спрашивать. Джорджа уже крутило от этих чёртовых колес со страшной силой, чуть ли не двоилось у него в глазах, но самым ужасным было то, что начиная какую-то фразу, он тут же забывал, о чём же только что говорил. Вроде бы Людмила Харитоновна ничего тогда не заметила, но… это чаепитие далось Джорджу большой кровью.

Теперь, миллион миллиардов лет спустя, Джорджу всё чаще кажется, что с годами Боб становится всё больше похож на своего папу. Наверное, это в самом деле так.

Джордж говорит, что благодаря отцу Боба им удалось летом 1973 года очень качественно отдохнуть в Репино. Жили они в самой обычной палатке. Только всё равно, прежде никогда у них не получалось так круто выйти за пределы изжёванного и скучного общечеловеческого быта. Нет, не следует думать, что Борис энд Джордж предавались бурным – чудовищным – беспредельным – оргиастическим излишествам. Ну а ежели даже какие-то мелкие излишества и имели порой место, то смело можно сказать, что это был всего лишь самый обычный, простецкий, бесхитростный полусельский бабл-гам.

Отец Боба в то время был директором небольшого завода. Этот завод имел дом отдыха в Репино. Режим Боб и Джордж мало соблюдали и нечасто вставали утром к завтраку. Начальник палаточного лагеря Гена не очень врубался в образ жизни, мысли и быта двух странных палаточников, которые никому и ничему не мешали, не хулиганили, не буянили.

– Всё нормально? – иногда спрашивал начальник Гена у Боба и Джорджа.

– Всё нормально, – отвечали они.

И ведь в самом деле, всё было в наивысшей степени нормально.

Одновременно с жизнью в палатке Джордж, ещё учившийся в мединституте, проходил раз в трое суток практику в больнице имени Чудновского и иногда делал во время этой практики – не слишком умело – утренние уколы больным. Бог весть, чем эти больные болели, Джордж не слишком был в курсе. Однако они (больные) явно не косили и лежали в больничке по-настоящему. Становилось ли им легче после джорджевских уколов? Едва ли. К тому же Джордж не очень хорошо умел делать внутримышечные уколы. А внутривенные инъекции он – к счастью для больных, и для себя – вообще не пытался делать.

У Боба же в то восхитительное палаточное лето тоже, видимо, была какая-то практика. Ведь он тогда учился на примате. Из-за коротких поездок в город Джордж и Боб ненадолго разлучались. Но потом они…

БЫТЬ МОЖЕТ В РЕПИНО, НА ПЛЯЖЕ

Снова встречались в Репино.

К ним в гости приезжало немало разного своего народа.

АКВАРИУМ тогда был в самом-самом начале. Медленно разгонялся. Постепенно набирал свои обороты.

Однажды Джордж ждал знакомых из Первого медицинского. Уйдя из палатки на пляж, он оставил такую записку: «Быть может в Репино, на пляже, найдёшь ты труп остывший мой, спеши к нему, играй и пой, для мира это не пропажа». Вскоре к Джорджу приехали Вадик Васильев, первый клавишник АКВАРИУМА, вместе со своей симпатичной подругой Олей. Они прочитали оставленное для них послание, отправились на пляж, где и обнаружили «труп остывший».

Вадим жил на улице Желябова. В доме номер пять, вход во двор. Или в доме три. Или в доме семь. В АКВАРИУМЕ пробыл не слишком долго. Несмотря на фамилию Васильев, он был евреем с фамилией Аронов, скрытой от глаз и ушей общественности. Потом – попозже – вскоре – в тоже время – появился в АКВАРИУМЕ другой Васильев – то есть Файнштейн. Который тоже – как и положено, похоже, некоторым Васильевым – не был чистокровным русским. Фан играл на чешском басу.

Когда на примате, где базировался ранний АКВАРИУМ, однажды случилась в мае 1974 года совместная запись с группой ZA, то Леонид Тихомиров (лидер ZA) беззлобно назвал в кулуарах Вадима «сукой». За не слишком совершенную игру на пианино в эпохальной джемовой композиции «Electric Птица». К счастью, Вадим об этом не узнал, да и по жизни он «сукой» вовсе не был. Даже совсем наоборот. Во время обучения в медицинском институте, в перерывах между лекциями, он садился к пианино – ежели оно было где-то поблизости – и играл «Битлз». Вся прогрессивная часть лечебного курса собиралась в это время где-нибудь поблизости. Слушали, мечтали, шутили, смеялись. Но Джордж помнит, что Вадим, в джем-сессии на примате, и в самом деле сыграл хило, не очень ритмично и вообще «не туда». Он всё-таки не был профессионалом. Как, кстати, и все остальные музыканты из тогдашнего АКВАРИУМА. Который только-только начинался

В то время в Первом меде учился Александр Розенбаум. Популярность в студенческом кругу у него была немалая. Джорджу нравились песни Баума, однако многие другие песни были интересны гораздо больше. В конце семидесятых. Джордж пересёкся с Баумом в ДК «Невский», где несколько лет работал админстратором. Работа у Джорджа была не очень сложная. Платили мало. Но кому, где и за что тогда платили много?

Джордж учился на театроведческом факультете, на заочном отделении. В «Невском» часто показывали свои спектакли различные ленинградские театры – Малый драматический, Ленсовета, БДТ, ТЮЗ. Джордж перезнакомился с театральными администраторами и имел возможность посмотреть многие спектакли не только на выезде. Для студента-театроведа это было существенно и особенно пригодилось во время написания диплома, посвящённого театральным работам Олега Басилашвили. Некоторые постановки – «История Лошади», «Пиквикский клуб», «Дядя Ваня» и другие – Джордж запросто смотрел по три-четыре раза, тогда, в годы расцвета БДТ, это не каждый театрал мог себе позволить.

С Бобом Джордж общался мало и редко. Иногда встречались и пересекались спонтанно и бессистемно. Контакты с остальными «аквариумистами» – с Дюшей, с Фаном, с Севой, также стали случайными. АКВАРИУМ тогда выступал не очень часто. Преобладали квартирники. Во время квартирников возникала совершенно особенная атмосфера, уникальная и неповторимая, напоминающая о словах из стихотворения Пола Оуэна: «Счастлив тот, кто в царство сна принесёт восход».

В те безвременные времена в ДК «Невский» репетировали АРГОНАВТЫ. Джордж заходил на их репетиции, хотя золотые годы, бурная эпоха Военмеха и прочие весёлые сейшена прошлых лет были у группы позади. На репетиции нередко приезжал Розенбаум, на «Скорой», в белом халате. Но сотрудничество Розенбаума с АРГОНАВТАМИ не дало особенно качественных результатов. Вскоре он ушёл на профессиональную сцену. Правда, когда в 1981 открылся рок-клуб, то АРГОНАВТЫ в него вступили и дали несколько концертов. Только они уже доживали свой век.

Боб рано стал ходить на рок-концерты. Немного раньше, чем Джордж. Самые значительные рок-н-ролльные сессии проходили в Военмехе, в Тряпке (текстильный институт), в «Молотке», в «Серой Лошади» и в Университете. Джордж первый раз попал на живой настоящий концерт вместе с Бобом, на университетском химфаке, где тогда выступал САНКТ-ПЕТЕРБУРГ.

Этот концерт запомнился Джорджу навсегда.

Реальный выход в другое измерение! В другую жизнь! свободную от всей этой каждодневной безликости, весь прожорливый масштаб которой ещё не был понятен в полной мере. Очень значимым элементом любого порядочного рок-концерта являлась проходка. Тогда, на химфаке, Джордж и Боб сначала некоторое время растерянно торчали во дворе и не знали, как же попасть внутрь. К счастью, вскоре появились ушлые, всё знающие знакомые, они повели Боба и Джорджа куда-то вглубь, в тёмные закоулки питерских дворов. Потом подошли к большой двери, к чёрному входу, навалились – и треснула дверь, не выдержала. Ворвались внутрь.. Коридоры, переходы, лестницы, – музыка звучала всё ближе, ближе, а они – пробивались, приближались, втягивались в новое, в незнакомое, в удивительное! На небольшой сцене заканчивала саундчек группа САНКТ-ПЕТЕРБУРГ – Рекшан, Корзинин, Лызлов, Ковалёв и Зайцев. Золотой состав!

Джордж работал в ДК, выдавал контрамарки на спектакли и на концерты. Учился в театральном. Не очень много тогда всего вокруг происходило – вялый, тусклый расцвет эпохи стабильного, тупого брежневского застоя. В Ленконцерте появилась рок-группа «Форвард» и стала репетировать в ДК «Невский». «Форвард» готовил к сдаче худсовету первую программу и подбирал репертуар. Джордж иногда заходил в большой зал ДК, где репетировал «Форвард». Лидер группы Алексей Фадеев искал новых авторов и новые песни. Джордж рассказал ему про Боба. Боб приехал, спел несколько песен, некоторые из них в дальнейшем стали очень известными. Фадеева они не заинтересовали, все остались при своих: Боб с песнями и с «Аквариумом» и «Форвард» с отшлифованным и добротным репертуаром. Вскоре «Форвард» стал гастролировать по стране. Ничего особенно выдающегося, хотя для тех лет это было уже что-то, к тому же группа Фадеева оказалась одним из первых составов в СССР, который стал профессионально исполнять рок-музыку. Рок-н-рольная жизнь в стране только начинала сдвигаться с мертвой точки.