Сатана в предместье. Кошмары знаменитостей [сборник]

Сейчас, глядя в окно, я вижу у входной двери двух полицейских и видного психиатра, своего давнего знакомого, и понимаю, что меня ждет та же участь, от которой я не сумел уберечь миссис Эллеркер. Впереди у меня только долгие годы одиночества и непонимания. Мрак моего будущего пронзает лишь тоненький лучик света. Раз в год тем из умалишенных обоих полов, кто отличился смирным поведением, разрешается встретиться – под усиленным наблюдением, конечно, – на балу. Раз в год я буду встречать мою ненаглядную миссис Эллеркер, которую напрасно пытался забыть. И, встречаясь, мы будем гадать, появятся ли когда-нибудь на свете другие душевно здоровые люди помимо нас с ней.

Корсиканские страдания мисс Икс

I

Недавно мне довелось побывать у моего доброго друга профессора Эн, чей доклад о докельтском декоративном искусстве в Дании поднял ряд вопросов, которые я счел нужным обсудить. Я застал его, как всегда, в кабинете, но его обычно безмятежное, отмеченное несомненным умом лицо в этот раз было удивительно встревоженным. Книги, которым полагалось громоздиться на ручке кресла, потому что он воображал, что читает их, были в беспорядке разбросаны по полу. Очки, которые он часто искал и находил на собственном носу, без пользы лежали на столе. Трубка, которую он обычно не выпускал изо рта, дымилась в пепельнице, он же понятия не имел, что она находится не на месте. Забыто было привычное глуповатое состояние благосклонной безмятежности, оно сменилось обеспокоенностью, изумлением, даже испугом.

– Боже! – всплеснул я руками. – Что случилось?

– Дело в моей секретарше, мисс Икс. Раньше я не мог нахвалиться на ее уравновешенность, деловитость, хладнокровие, отсутствие эмоций, простительных в ее юном возрасте. Угораздило же меня предоставить ей двухнедельный отдых от трудов по декоративному искусству, а ее саму – избрать местом для своего отдыха Корсику! Когда она вернулась, я сразу заметил: что-то не так. «Чем вы занимались на Корсике? – поинтересовался я и услышал в ответ: – Действительно, чем?..»

II

Секретарши в кабинете не было, и я надеялся, что профессор Эн подробнее расскажет о происшедшей с ним незадаче. Но мне пришлось разочароваться. Он уверил меня, что больше не добился от мисс Икс ни единого слова. Она что-то вспоминала, ее взгляд был полон ужаса, но ничего более определенного он так из нее и не вытянул.

Я счел своим долгом по отношению к бедной девушке, бывшей раньше, как я понял, работящей и добросовестной, попробовать каким-то способом избавить ее от гнетущей тяжести. Мне вспомнилась миссис Менхеннет, дама средних лет и немалых габаритов, некогда мнившая себя, по уверениям ее внуков, красавицей. Как я знал, сама она приходилась внучкой корсиканскому разбойнику, который сделал то, что, увы, нередко происходило на его суровом острове: подверг насилию вполне респектабельную юную леди, и та по истечении положенного срока родила будущего грозного Гормана.

Бывая по роду деятельности в Сити, Горман и там позволял себе выходки, схожие с той, в результате которой он сам появился на свет. Крупные финансисты трепетали при его приближении. Уважаемые банкиры с незапятнанной репутацией начинали бояться тюрьмы. Негоцианты, торговавшие щедрыми дарами Востока, бледнели от мыслей о ночных рейдах таможенников. Все эти беды мог навлечь на них хищный Горман.

Его дочь, миссис Менхеннет, могла быть осведомлена о любых неприятностях на родине своего деда по отцовской линии. Поэтому я напросился к ней на разговор и добился приглашения. В ноябрьских сумерках, в четыре пополудни, я присел за ее чайный столик.

– Что вас сюда привело? – спросила она. – Только не притворяйтесь, что сражены моими чарами, те времена давно прошли. На протяжении десяти лет это соответствовало действительности, еще десять лет я этому верила. Теперь это неправда, я больше не верю. Причина вашего прихода в другом, и я трепещу от нетерпения узнать эту причину.

Эта прямота сбила меня с толку. Я предпочитаю подбираться к занимающему меня предмету по винтовой лестнице, начинать издали, а если приходится сразу подойти к теме вплотную, то как бы запускаю бумеранг: отхожу на немалое расстояние и тем, надеюсь, ввожу слушателя в заблуждение. Но миссис Менхеннет с ходу взяла быка за рога. Она была сама честность, сама прямота и верила в пользу прямого подхода – не иначе, унаследовала эту особенность от деда-корсиканца. Я был вынужден обойтись без уклончивого разглагольствования и сразу выложить причину своего любопытства.

– Миссис Менхеннет, – начал я, – как мне стало известно, в последние недели на Корсике происходят странные события, из-за которых, как я смог лично убедиться, седеют смоляные шевелюры, а юная пружинистая походка наливается старческим свинцом. События эти, судя по достигшим меня слухам, имеют необыкновенное международное значение. Мне остается только гадать, о чем идет речь: очередной ли Наполеон выступил в поход на Москву, новоявленный ли Колумб отплыл с целью открыть неведомый континент. Уверен, в этих диких горах творится что-то очень значительное, там вызревает что-то тайное, темное, опасное, а сокрытие неведомых событий наводит на мысль о преступном заговоре неизвестных, готовых жестоко расправиться с любым, кто случайно или намеренно приподнимет завесу тайны. Вы, миледи, как ни безупречен ваш чайный столик, как ни изящен ваш фарфор, как ни ароматен ваш китайский чай, осведомлены о деятельности вашего досточтимого родителя. Мне известно, что после его кончины вы взяли на себя покровительство над интересами, которые прежде защищал он. Всю жизнь он вдохновлялся примером своего отца, ставшего для него лучом света на пути к стремительному успеху. Возможно, ваши менее проницательные друзья обмануты вашей маской, но я знаю, что его мантию надели вы. Поэтому вы единственная во всем этом холодном и унылом городе, кто способен поведать мне о событиях в том залитом солнцем краю, о темных замыслах, от которых даже в полдень может случиться полное затмение, зреющих в умах благородных потомков старинной знати. Умоляю, поделитесь своими познаниями! На кону стоит жизнь профессора Эн – ну, если не жизнь, то рассудок. Вам хорошо известно, какой это доброжелательный человек, не суровый, как мы с вами, а полный любви и доброты. Это свойство характера не позволяет ему бросить на произвол судьбы работящую секретаршу, мисс Икс, вернувшуюся вчера с Корсики совершенно другим человеком: из жизнерадостной беззаботной девушки она превратилась в морщинистую, усталую, перепуганную каргу, сгорбившуюся от всех тягот мира. Она отказывается объяснить, что с ней произошло, и если мы не выясним правду, то есть все основания опасаться, что непревзойденный гений, стоящий на пороге революционного истолкования докельтского декоративного искусства, рухнет и развалится на куски, как старая колокольня собора Святого Марка в Венеции. Уверен, эта угроза не может не повергать вас в трепет. Умоляю, раскройте в меру своих возможностей страшные тайны вашей прародины!

Миссис Менхеннет слушала меня молча. Я уже умолк, а она упорно не произносила ни звука. В какой-то момент моей прочувственной речи она сильно побледнела и ахнула, но сразу пришла в себя, сложила руки на коленях и укротила сбившееся дыхание.

– Вы сталкиваете меня со страшной дилеммой, – промолвила она наконец. – Если я промолчу, то профессор Эн, не говоря о мисс Икс, лишится рассудка. А если заговорю, то… – Она содрогнулась и снова умолкла.

Я не знал, что дальше предпринять, но тут вошла горничная с сообщением, что у дверей ждет трубочист в полном профессиональном облачении, подрядившийся именно в этот день прочистить дымоход в гостиной.

– Бог мой! – воскликнула она. – Мы с вами болтаем о чепухе, а этот гордый человек, вознамерившийся совершить великие дела, терпеливо ждет за дверью! Это никуда не годится, разговор придется прервать. Скажу напоследок одно: если вам действительно не все равно – только в этом случае! – то вот вам мой совет: навестите генерала Пиша.

III

Генерал Пиш, как все помнят, отличился в Первой мировой войне подвигами при обороне своей родной Польши. Однако Польша впоследствии проявила неблагодарность и принудила его искать убежище в более безопасной стране. Боевая жизнь приучила старика, несмотря на его седины, не искать покоя. Почитатели предлагали ему на выбор виллу в Уортинге, миленькую резиденцию в Челтенхэме, бунгало в горах Цейлона, но ему ничего не подошло. Миссис Менхеннет снабдила его рекомендациями для своих самых буйных корсиканских родичей, и их общество его вдохновило, он опять загорелся, обрел дикую энергию, вдохновлявшую его на прежние подвиги.

Но хотя Корсика большую часть года служила ему духовным и физическим домом, он изредка позволял себе посещать столицы европейских государств к западу от железного занавеса. Там он переговаривался с бывалыми государственными мужами, жадно спрашивавшими его мнение о главных тенденциях текущей политики и внимавшими ему с почтением, соответствующим его возрасту и заслугам. Обратно в горы он возвращался с вестью о том, что Корсика – да, даже Корсика! – способна сыграть немалую роль в грядущих великих событиях.

Как друг миссис Менхеннет он тут же был принят в узком кругу тех, кто в согласии с законом или вопреки ему поддерживал древние традиции свободы, занесенные их предками-гибеллинами из некогда могущественных республик Северной Италии. В глубоких долинах, скрытых горами от взоров обычных туристов, видящих только камни, пастушьи хижины да кривые деревца, он был вхож в старые дворцы, полные средневекового великолепия, старинных доспехов знаменосцев, усыпанного драгоценностями оружия прославленных солдат-наемников. Гордые потомки прежних племенных вождей собирались и пировали в роскошных залах, порой забывая о мудрости, но никогда – об удовольствиях. Правда, даже в беседах с генералом они не раскрывали своих главных тайн; исключений можно было ждать только на самых бурных пиршествах, когда традиционное гостеприимство пересиливало предрассудки, которые при иных обстоятельствах принуждали пировавших осмотрительно помалкивать.

В разгар одной из таких попоек генерал узнал о замысле, родившемся у этих людей и способном потрясти мировые устои, – замысле, с которым они теперь засыпали и просыпались и который преследовал их во снах, часто завершавших их пиры. Проявив юношеский пыл, генерал сделался приверженцем этого замысла со всей горячностью и традиционной бесшабашностью родовитого польского шляхтича. Он благодарил Бога за то, что в почтенные лета, когда большинству остается пробавляться одними воспоминаниями, ему был дарован шанс на приключения и подвиги. Лунными ночами он скакал по горам верхом на несравненном скакуне, чья родословная внушала благоговейный трепет в каждом уголке его родного острова. Вдохновленный ночным ветром, генерал грезил о возрождении былой славы и о блестящем триумфе, в котором, разогретые его неуемной страстью, сольются прошлое и будущее.

На момент загадочного предложения миссис Менхеннет генерал как раз наносил очередной визит престарелым западным политикам. В прошлом он питал анахроническое предубеждение против Западного полушария, но, узнав от друзей-островитян, что Колумб был корсиканцем, стал лучше относиться к последствиям несколько поспешной деятельности этого авантюриста. Брать с Колумба пример он не мог, опасаясь, что сегодня такому путешествию непременно припишут торгашеские намерения, зато регулярно наносил визиты американскому послу при Сент-Джеймском дворе, у которого всегда были припасены для него послания от президента. Уинстона Черчилля он, конечно, тоже посещал, однако министров-социалистов категорически не признавал.

Как-то после ужина с Черчиллем мне повезло застать его в старинном клубе, почетным членом которого он являлся. Он угостил меня рюмкой токайского урожая до 1914 года, трофея от столкновения с прославленным венгерским полководцем, павшим на поле брани и не услышавшим эпитафии своей отваге. Поблагодарив его за это проявление благосклонности, тем более ценное, что даже венгерские полководцы ходили в бой всего с несколькими бутылками токайского, привязанными к седлам, я постепенно перевел разговор на Корсику.

– Как я слышал, – начал я, – ныне остров уже не тот, что прежде. Говорят, образование превратило разбойников в банковских клерков, а их стилеты – в авторучки. Старинные вендетты, говорят, живут теперь не больше одного-двух поколений. До меня доходили даже кошмарные рассказы о брачных союзах между семьями, враждовавшими друг с другом по восемьсот лет, причем на свадьбах не бывало кровопролития! Если все это правда, я готов рыдать. Всегда надеялся, если повезет, сменить свою уютную виллу в Болхэме на грозовой пик в каком-нибудь древнем романтическом краю. Но если и там романтика мертва, на что же мне надеяться в старости? Может, вы меня утешите? Может, что-то еще осталось? Может, призрак Фарината дель Уберти все еще поглядывает с презрением вниз из грозовой тучи, разводя руками молнии? Я пришел к вам именно за таким утешением, ибо без него я не смогу влачить бремя тоскливых лет.

Генерал внимал мне с пылающим взором, стискивая кулаки и сжимая челюсти. Едва дождавшись конца моей речи, он разразился собственной:

– Молодой человек! Не будь вы другом миссис Менхеннет, я заставил бы вас выплюнуть благородный нектар, который позволил вкусить. Должен ли я думать, что вы водитесь с подлецами? Такие могут завестись среди портового отребья, есть они и среди людей голубой крови, уронивших себя участием в бюрократии: о них еще можно сказать то, что говорите вы. Но они не настоящие корсиканцы, а выродки-французы, жестикулирующие итальянцы, каталонцы – пожиратели жаб. Истинная корсиканская порода остается прежней. Корсиканец живет свободной жизнью, и эмиссаров правительства, вздумавших к ним сунуться, ждет смерть. Нет, друг мой, на счастливой родине геройства все по-прежнему в порядке.

Я вскочил и обеими руками стиснул его правую ладонь.

– О, счастливый день возрождения моей веры, посрамления моих сомнений! Увидеть бы собственными глазами благородную породу мужчин, которую вы так рельефно представили моему воображению! Если бы вы согласились познакомить меня хотя бы с одним из них, моя жизнь стала бы куда счастливее, и мне стало бы проще переносить бесцветность Болхэма.

– Мой юный друг, – промолвил он, – ваше благородное воодушевление делает вам честь. Оно заставляет меня исполнить вашу просьбу, как это ни сложно. Вы познакомитесь с одним из великолепных потомков золотого века человечества. Я знаю, что один из их числа – он, кстати, мой ближайший друг, я говорю о графе Аспрамонте, – спустится с гор в Аяччо за партией новых седел для своих жеребцов. Сами понимаете, эти седла изготовлены специально для него человеком, ведающим беговыми конюшнями герцога Эшби-де-ла-Зуче. Герцог – мой давний друг, иногда он милостиво позволяет приобретать у него седла для подарка людям, достойным столь бесценного подношения. Если вы окажетесь в Аяччо на следующей неделе, то я могу дать вам письмо к графу Аспрамонте, более досягаемому там, чем среди горных круч.

Я со слезами восторга на глазах поблагодарил его за доброту и, низко склонившись, поцеловал ему руку. Прощался я с ним с сердцем, полным печали из-за того, что нашу низменную землю покидает истинное благородство.

IV

Последовав совету генерала Пиша, я на следующей неделе прилетел в Аяччо и стал справляться в главных отелях города о графе Аспрамонте. В третьем по счету отеле мне сообщили, что он снимает здесь императорские апартаменты, однако, будучи человеком деловым, не имеет времени на неизвестных посетителей. Манера служащих отеля подсказала мне, что граф пользуется их глубочайшим уважением. Я вручил хозяину гостиницы письмо генерала Пиша, рекомендовавшее меня, и попросил как можно быстрее передать его графу, который, как я слышал, в данный момент был занят делами в городе.

Отель был набит обыкновенными шумными туристами, не достойными внимания. Все еще полный грез, навеянных беседой с генералом Пишем, я счел обстановку странноватой и нисколько меня не устраивающей. В таких декорациях осуществление мечты польского шляхтича было немыслимо. Тем не менее деваться мне было некуда, оставалось надеяться на лучшее.

После сытного обеда, ничем не отличавшегося от того, чем потчуют в лучших отелях Лондона, Нью-Йорка, Калькутты и Йоханнесбурга, я в унынии посидел в холле, как вдруг заметил ладного молодого джентльмена, которого в первый момент принял за преуспевающего американца. У него был квадратный подбородок, твердая поступь и скупая речь – все признаки как раз этой влиятельной общественной категории. Велико же было мое удивление, когда он обратился ко мне на британском английском, пусть и с континентальным акцентом. Еще больше я был удивлен, когда он назвался графом Аспрамонте.

– Идемте в гостиную моих апартаментов, там мы сможем побеседовать без помех, не то что в этой толчее.

Его апартаменты были слишком, кричаще роскошными. Он налил мне виски с содовой, угостил толстой сигарой.

– Вижу, вы – друг чудесного старого джентльмена, генерала Пиша, – начал он беседу. – Надеюсь, вам не приходит в голову над ним потешаться. Для нас, обитателей современного мира, этот соблазн велик, но я сопротивляюсь ему из почтения к его сединам. Мы с вами, дорогой сэр, – продолжил он, – живем в современном мире, и нам ни к чему воспоминания и надежды, ставшие неуместными в эпоху, когда царствует доллар. Лично я, даже обитая в несколько отсталой части мира и испытывая порой побуждение покориться традиции и затеряться в туманных мечтаниях, подобно нашему достойному генералу, решил приспособиться к требованиям нашего времени. Главная цель моей жизни – доллары, причем не только для меня самого, но и для моего острова. Вы можете спросить, как этому способствует мой образ жизни. Из уважения к вашей дружбе с генералом я считаю себя обязанным удовлетворить ваше любопытство.

Горы, где я обитаю, – идеальное место для разведения и тренировки скаковых лошадей. Арабские скакуны, собранные моим отцом в его неустанных путешествиях, послужили основой для выведения породы несравненной силы и стремительности. Герцог Эшби-де-ла-Зуче, как вы, конечно, осведомлены, преследует заманчивую цель – стать владельцем победителей трех подряд дерби. Добиться этого он надеется с моей помощью. Этой цели служит почти все его огромное состояние. Поскольку дерби притягивают американских туристов, ему разрешено вычесть расходы на конный завод из облагаемого налогами дохода. Так он сохраняет богатство, которое многие наши аристократы утратили. Герцог – не единственный мой клиент. Лучшие мои лошади переправляются в Виргинию и Австралию. Моих лошадей знают всюду, где процветает этот королевский спорт. Благодаря им я содержу свой дворец и помогаю выживать нашим суровым корсиканским горцам.

Как вы увидите, я, в отличие от генерала Пиша, человек реальности. Я чаще думаю об обменном курсе доллара, чем о предках-гибеллинах, уделяю больше внимания конским барышникам, чем самым живописным реликтам аристократизма. Тем не менее дома из необходимости сохранять уважение местного населения я вынужден соблюдать традиции. Вполне возможно, что, навестив меня в замке, вы сумеете разгадать загадку, которая, как следует из письма генерала, стала поводом для вашего приезда. Я отправлюсь туда верхом послезавтра. Путь неблизкий, выехать придется ни свет ни заря, но если вы постараетесь явиться в шесть утра, я с радостью предоставлю вам лошадь, и вы станете моим спутником.

Допив к этому моменту виски и докурив сигару, я с преувеличенным пылом поблагодарил его за гостеприимство и принял приглашение.

V

Наутро, вернее ночью – еще не рассвело, – я уже стоял перед дверью графской гостиницы. Я зябко ежился на пронизывающем ветру и опасался снегопада. Но граф, оседлавший великолепного скакуна, был, похоже, нечувствителен к метеоусловиям. Второго коня, почти такого же великолепного, слуга подвел мне. Мы тронулись в путь. Городские улочки остались позади, и извилистыми тропами, отыскать которые мог только человек опытный, мы стали подниматься все выше в горы – сначала лесом, потом по голым каменистым склонам, поросшим травой.

Граф, казалось, не ведал ни усталости, ни голода, ни жажды. Весь нескончаемый день, прерываясь только на привалах, чтобы пожевать на пару со мной сухой хлеб и финики и хлебнуть ледяной ключевой воды, он развлекал меня умной и насыщенной беседой о всякой всячине, демонстрируя обширные познания о деловом мире и знакомство с несчетными богачами, находившими досуг, чтобы интересоваться лошадьми. Однако о деле, приведшем меня на Корсику, он не обмолвился ни словом. Как ни красив был пейзаж и как ни велик был мой интерес к анекдотам на разных языках, мной постепенно овладело нетерпение.

– Дорогой граф, – не выдержал я, – мне не выразить, как я вам признателен за эту возможность посетить ваше родовое гнездо! Но я вынужден напомнить, что цель моего приезда – спасти жизнь или по меньшей мере рассудок друга, к которому я питаю высочайшее уважение. Вы заставляете меня усомниться, что я выполню эту задачу, сопровождая вас в этом долгом пути.

– Понимаю ваше нетерпение, – ответил он, – но, видите ли, при всем моем стремлении приспособиться к современному миру, в этих горах я не могу ускорить темп жизни, складывавшийся веками. Обещаю, к ночи вы приблизитесь к вашей цели. Пока что это все, что я могу сказать, так как это не моя тайна.

Мне пришлось довольствоваться этими загадочными речами.

На закате мы достигли его замка. Он был возведен на крутой скале, и любому знатоку архитектуры было бы понятно, что весь он, до последней маленькой детали, восходит к тринадцатому веку. Миновав подъемный мост, мы через готические ворота въехали в просторный внутренний двор. Конюх взял наших коней под уздцы, а граф повел меня в широкий холл, а оттуда через узкую дверь в комнату, где мне предстояло ночевать. Почти все помещение занимали внушительная кровать под балдахином и громоздкая резная мебель. Из окна открывался захватывающий вид на бесчисленные извилистые ущелья, за которыми поблескивало море.

– Надеюсь, – промолвил он, – вам будет не слишком неудобно в этой несколько устаревшей обстановке.

– Напротив, удобнее не бывает! – заверил я его, впечатленный треском огромных, осыпанных искрами бревен в глубоком, как пещера, очаге.

Граф предупредил, что ужин подадут через час, а после ужина, если все будет хорошо, я смогу заняться своими расспросами.

После ужина, вернее пира, он отвел меня обратно в мою комнату и сообщил:

– Теперь я познакомлю вас со старым слугой, который за долгие годы службы в этом доме превратился в хранителя всех его тайн. Не сомневаюсь, что он сможет помочь в решении вашей задачи.

Он позвонил в колокольчик и вызвал сенешаля. Вскоре перед нами предстал седой скрученный ревматизмом старик, многое, судя по его скорбному виду, переживший на своем веку.

– Этот человек, – молвил хозяин, – поведает вам все, что можно поведать, живя здесь. – С этими словами он удалился.

– Старик, – начал я, – не знаю, сохранил ли ты в твои лета живость ума. Признаться, я удивлен, что граф адресовал меня к тебе. Я полагал, что достоин иметь дело со своей ровней, а не с прислугой в старческом маразме.

Но пока я это выговаривал, с моим визави происходила странная перемена. Старик вдруг забыл про ревматизм и распрямился. Росту в нем оказалось все шесть футов три дюйма; сорвав с головы седой парик, он предъявил пышную угольно-черную шевелюру; сбросив свой древний плащ, ослепил меня облачением флорентийского вельможи, современника замка. Положив руку на эфес шпаги, он сверкнул глазами.

– Молодой человек, – прогрохотал он, – если бы вас привез сюда не граф, в чьем благоразумии я не имею оснований сомневаться, я бы немедля заточил вас в крепостную башню за дерзость и неспособность почуять голубую кровь под бренным покровом.

– Сэр, – отвечал я с должным подобострастием, – соблаговолите простить мне заблуждение, в которое, как я догадываюсь, вы с графом намеренно меня ввели. Если вы примете мои смиренные извинения, то я буду счастлив услышать, в чьем присутствии имею честь находиться.

– Сэр, – был его ответ, – я, так и быть, сочту вашу речь исправлением прежней оплошности, и вы узнаете, кто я такой. Герцог Эрмоаколле, к вашим услугам! Граф – моя правая рука и во всем мне повинуется. Вот только в эти грустные времена не обойтись без змеиной мудрости. Он предстал перед вами бизнесменом, приспособившимся к нынешним обстоятельствам и клянущим с некоей целью знать и ее предназначение, которое нас с ним вдохновляет. Сам я решил предстать перед вами с искаженной внешностью, чтобы оценить ваш характер. Вы выдержали испытание, и теперь я поделюсь с вами тем немногим, чем вправе поделиться, касательно той беды, что ворвалась в жизнь вашего недостойного ученого друга.

В ответ на эти его слова я разразился пространной и выразительной речью о профессоре и его трудах, о мисс Икс и ее юной непорочности, об обязанности, взваленной на мои слабые плечи нашей дружбой. Он молча меня выслушал и сказал:

– Я могу сделать для вас только одно. Могу – и сделаю. – И, вооружившись огромным гусиным пером, он начертал на широком пергаменте такие слова: «Мисс Икс, отныне вы освобождены от части данного вами обета. Расскажите все подателю этой записки и профессору. А затем действуйте». И он изобразил под запиской прихотливый росчерк. – Вот и все, что я могу для вас сделать, мой друг.

Я поблагодарил его и церемонно пожелал доброй ночи.

Спал я неважно. Завывал ветер, падал снег, погас камин. Я беспокойно ворочался на подушке. Когда меня наконец сморил сон, странные видения стали донимать меня еще сильнее, чем бессонница. Зарю я встретил совершенно разбитый. Отыскав графа, я поведал ему о происшедшем.

– Как вы понимаете, – закончил я рассказ, – из-за переданной мне записки я обязан без промедления вернуться в Англию.

Еще раз поблагодарив его за гостеприимство, я запрыгнул на того же жеребца, на котором приехал в замок, и, сопровождаемый конюхом, получившим указание помочь мне найти дорогу, медленно потащился сквозь метель и ураган вниз, в тихую гавань Аяччо. На следующий день я возвратился в Англию.

VI

В первое утро возвращения я явился к профессору Эн домой и застал его в унынии: декоративное искусство было забыто, мисс Икс отсутствовала.

– Как же тяжело видеть вас в этом печальном состоянии, старый друг! Я старался вам помочь и только вчера вечером вернулся с Корсики. Там мне не слишком повезло, но и не сказать, чтобы я потерпел неудачу. Я привез записку – не для вас, для мисс Икс. Не могу сказать, принесет ли эта записка облегчение, но мой долг – вручить ее мисс Икс. Можете устроить так, чтобы я увиделся с ней при вас? Вручить записку надо в вашем присутствии.

– Это можно, – сказал профессор.

Он вызвал свою престарелую экономку, и та со скорбным видом пришла выслушать поручение.

– Найдите мисс Икс, – велел он ей, – и срочно потребуйте, чтобы она пришла. Никакие отговорки не принимаются.

Экономка удалилась, и мы с профессором погрузились в угрюмое молчание. Часа через два она вернулась и рассказала, что мисс Икс впала в летаргию и не встает, однако вызов к профессору Эн слегка ее оживил, и она обещала не заставить профессора ждать. Лишь только экономка все это сообщила, появилась сама мисс Икс – бледная, в смятении, с диким взглядом и какими-то безжизненными движениями.

– Мисс Икс, – обратился к ней я, – мой долг – не знаю пока еще, скорбный или радостный, – состоит в том, чтобы передать вам это послание от человека, которого вы, кажется, знаете. – И я отдал ей пергамент. Она тут же ожила, жадно схватила свиток, пробежала содержание записки глазами.

– Увы, – промолвила она, – это не отсрочка, на которую я уповала. Причина печали не устранена, но теперь, по крайней мере, можно приоткрыть покров загадочности. Рассказ будет долгим, но, когда я закончу, вы пожалеете, что это все, потому что дальше начнется ужас.

Профессор, видя, что она вот-вот лишится чувств, заставил ее выпить бренди, потом усадил ее и меня за стол и спокойно приказал:

– Начинайте, мисс Икс.

VII

– Оказавшись на Корсике, – повела она рассказ, – кажется, это было давным-давно, в другой жизни, – я была радостной и беззаботной, не помышляла ни о чем, кроме легких увеселений, подобающих моему возрасту, об удовольствиях от солнца и новых пейзажей. Корсика сразу меня заворожила. Я отправлялась на длительные прогулки в горы, с каждым днем забираясь все дальше. На золотом октябрьском солнышке листья в лесу горели всеми цветами радуги. И вот я вышла на тропу, выведшую меня из леса на голые скалы.

К своему бесконечному удивлению, на вершине горы я увидела большой замок. Меня разобрало любопытство – а как иначе? Но день уже клонился к закату, и приближаться к удивительному строению было поздно. Назавтра я запаслась всем необходимым и выступила с утра пораньше, решив сделать все, чтобы проникнуть в тайну этого реликта былых времен. Я забиралась все выше и выше, наслаждаясь восхитительным осенним воздухом. По пути я не встретила ни души, вокруг замка тоже не было заметно признаков жизни, словно это был чертог Спящей красавицы.

Любопытство – пагубная страсть, обнаруженная еще нашей праматерью, – вело меня вперед. Бродя вокруг стен с бойницами, я гадала, как мне проникнуть внутрь. Поиски долго оставались бесплодными – дорого бы я дала, чтобы так ничего и не найти! Но злодейка-судьба решила по-своему: я набрела на дверь, толкнула ее, и она распахнулась… Я попала на темный заброшенный двор. Привыкнув к сумраку, увидела на противоположной стороне двора открытую дверь. Подкравшись к ней на цыпочках, я заглянула за нее. То, что я увидела, заставило меня сначала ахнуть, а потом зажать ладонью рот, чтобы сдержать крик удивления.

Посреди просторного зала, за длинным деревянным столом восседали важные мужчины – старики, люди средних лет и молодежь, все как один решительного вида, несомненно рожденные для великих дел. «Кто они такие?» – подумала я. Вы не удивитесь, услышав, что у меня не было сил уйти и что, стоя за дверью, я внимала каждому их слову. То был первый мой грех в день, когда мне предстояло достичь невообразимых глубин порока.

Сначала я ничего толком не могла разобрать, хотя видела, что обсуждается нечто очень важное. Но постепенно, привыкнув к своеобразию их речи, я стала их понимать, и с каждым их словом мое изумление росло.

«Все согласны с назначенным днем?» – спросил председательствующий.

«Все!» – ответил ему хор голосов.

«Так тому и быть. Четверг, 15 ноября. Все согласны выполнить свои задачи?»

«Все!»

«Коли так, я повторю выводы, к которым мы пришли, а потом поставлю их на голосование. Все мы, собравшиеся, согласились, что род человеческий поражен страшной болезнью, имя которой «правительство». Мы договорились, что, если человеку суждено вернуться в счастливые времена Гомера, которые в некоторой степени все еще с нами на этом чудесном острове, то для этого надо перво-наперво покончить с правительством. Далее, мы договорились, что сделать это можно единственным способом – расправившись с правителями. Все присутствующие числом двадцать один согласны, что в мире насчитывается двадцать одно крупное государство. В четверг, 15 ноября, каждый из нас прикончит главу одного из двадцати одного государства. Я в качестве председателя обладаю привилегией выбрать самого опасного и трудного из всех. Это, конечно… Впрочем, произносить его имя излишне. Наша работа не закончится после того, как все они получат по заслугам. Есть еще один человек, до того низкий, настолько приверженный лжи, так упорно ее сеющий, что тоже должен умереть. Но поскольку он не может сравниться высотой положения с другими жертвами, я поручаю расправиться с ним моему оруженосцу. Как вы все понимаете, я говорю о профессоре Эн, беззастенчиво продвигающем в научных журналах и в своем фундаментальном труде, близком, как доносит наша секретная служба, к завершению, гипотезу, будто докельтское декоративное искусство распространилось по всей Европе из Литвы, а не с Корсики, как доподлинно известно всем нам. Он тоже должен умереть».

– Тут, – продолжила мисс Икс, не сумев сдержать рыдание, – я дала волю чувствам. Мысль, что мой бесценный господин скоро уйдет из жизни, так меня расстроила, что я вскрикнула. Все обернулись на дверь. Подручному председателя, назначенному исполнителем казни профессора Эн, было приказано проверить, кто кричал. Я не успела сбежать, он схватил меня и поставил перед двадцатью одним убийцей. Председатель впился в меня взглядом и нахмурился.

«Кто ты такая, зачем в дерзости своей помешала нашему тайному совету? Что заставило тебя подслушать самое судьбоносное решение, когда-либо принимавшееся людьми? Отвечай, есть ли основание не придать тебя немедленной смерти, которую ты более чем заслужила своим безрассудством?»

Тут мисс Икс заколебалась, и в ее повествовании о небывалом совете в замке вышел сбой. Кое-как взяв себя в руки, она продолжила:

– Я достигла самой тяжелой части своего рассказа. Как же милостиво Провидение, скрывающее от нас будущее! Разве знала моя матушка, произведя меня на свет и радуясь моему первому крику, о предназначении новорожденной? Да и я сама, поступая на секретарские курсы, пребывала в неведении. Могла ли я помыслить, что издательство «Питман» – путь на виселицу? Но я не стану зря роптать. Что сделано, то сделано, и теперь мне остается без лишних оправданий открыть вам неприглядную правду.

Пока председательствующий грозил мне неминуемой смертью, я любовалась напоследок залитыми солнцем окрестностями, вспоминала свою беззаботную юность, думала о том предчувствии счастья, которое только этим утром сопровождало мое восхождение в безлюдные горы. В моем воображении шумел летний ливень, потрескивал зимним вечером камин, зеленел весенний луг, пылала красками осени березовая роща. Я думала о золотых годах невинного детства, к которым уже не будет возврата. Мелькнула и робкая мысль о глазах, в которых мне почудился свет любви… Сколько всего может пронестись в голове в предсмертное мгновение! «Как чудесна жизнь! – думала я. – Я молода, лучшее еще впереди. Нужно ли отказываться от еще не познанных услад, от непрожитых печалей, от самой сути человеческого существования? Нет уж, это чересчур! Если существует хоть какой-то способ продлить мою жизнь, я им воспользуюсь, пусть даже ценой бесчестья». И, приняв это нашептанное сатаной позорное решение, я ответила со всем спокойствием, на которое была способна:

«Досточтимый господин, я помешала вашему собранию ненамеренно. Пересекая роковой двор, я не вынашивала недобрых мыслей. Если вы сохраните мне жизнь, я исполню любую вашу волю. Призываю вас к милосердию! Вы не можете желать преждевременной смерти молодой прекрасной девушке! Диктуйте мне вашу волю – я ее исполню!»

В его обращенном на меня взоре не было ни капли дружелюбия, но мне показалось, что он колеблется. Повернувшись к остальным двадцати, он прогремел:

«Ну, что скажете? Свершим правосудие или приговорим ее к испытанию? Голосуем!»

Десять голосов были отданы за торжество правосудия, десять – за испытание.

«Мой голос решающий, – сказал он. – Я за испытание! – И, снова повернувшись ко мне, продолжил: – Живи! Но я выставляю условия, которые сейчас изложу. Первым делом ты поклянешься ни словом, ни делом, ни намеком, ни по случайности не выдать того, что здесь слышала. Повторяй за мной клятву: КЛЯНУСЬ ЗАРАТУСТРОЙ И БОРОДОЙ ПРОРОКА, УРИЕНОМ, ПЕЙМОНОМ, ЭГНИНОМ И АМАЙМОНОМ, МАРБУЭЛЕМ, АЗИЭЛЕМ, БАРБИЭЛЕМ, МЕФИСТОФЕЛЕМ И АПАДИЭЛЕМ, ДИРАХИЭЛЕМ, АМНОДИЭЛЕМ, АМУДИЭЛЕМ, ТАГРИЭЛЕМ, ГЕЛИЭЛЕМ И РЕКИЭЛЕМ, ВСЕМИ ГНУСНЫМИ ДУХАМИ АДА, ЧТО НИКОГДА НЕ ВЫДАМ И НИКАК, НИ ЗА ЧТО НИ ЕДИНЫМ НАМЕКОМ НЕ ОТКРОЮ ТОГО, ЧТО ВИДЕЛА И СЛЫШАЛА В ЭТОМ ЗАЛЕ».

Я торжественно повторила за ним обет, и он объяснил, что это только первая часть испытания и что я, вероятно, еще не уяснила его во всей полноте. Каждое из упомянутых мной адских имен обладает собственной силой причинять мучения. Он, наделенный магической властью, способен управлять действиями этих демонов. Если я нарушу клятву, то каждый из них будет вечно причинять мне те муки, в которых он мастер. Но и это, продолжил он, лишь мельчайшая часть положенного мне наказания.