Мамонтенок Фуф [журнальный вариант]

— Не знаю, — сказал Фуф. — А почему он так кричит?

Хомяк наконец-то сообразил, что съесть его не собираются. Он открыл глаза, оглядел обоих и на всякий случай спросил:

— Вы ведь траву едите, а?

Фуф и Гай дружно кивнули.

Хомяк приободрился, сел столбиком, прижал к животу окровавленные передние лапы и опасливо оглянулся.

— Этот маленький негодяй покусал-таки мне лапы. Но все равно, если бы не вы, я б ему такое показал! Я б его на мелкие клочки! Я могу, я такой!

Он, постанывая, облизал лапы и попросил:

— Вы бы, ребятки, помогли мне добраться до норы, а? Самому-то мне, пожалуй, не дойти.

По дороге, покачиваясь в хоботе Фуфа, он назидательно говорил:

— Старшим надо помогать, это вы правильно делаете. Я как увидел вас, так сразу подумал: вот хорошие ребята. Я в долгу не останусь. Вы знаете, кто я? Хомяк! Умней меня нет, все ходят ко мне за советом. Сам медведь Харр ко мне приходит!

Оказавшись у входа в свою нору, Хомяк совсем повеселел.

— Вот мой дом, — сказал он, с довольным видом усаживаясь у входа. — Жаль, ребятки, что не можете зайти и посмотреть, как я живу. Ах, какие у меня кладовые! А у вас есть норы?

Фуф с Гаем отрицательно помотали головами.

— Как?! — вскричал Хомяк. — А где же вы живете?

— Мы нигде не живем, — объяснил олененок. — Ходим везде, ночуем, где придется.

— А кладовые, кладовые у вас есть?

— Зачем они нам? — Гай начал оправдываться, словно его уличили в чем-то нехорошем. — Мы везде находим пищу.

— Это сейчас, — снисходительно согласился Хомяк. — А что будете делать, когда придет Белое Время?

— Я выкапываю траву из-под снега, — сказал Гай.

— А я ем ветки, — добавил Фуф.

— Вы же пропадете с голоду, ребятки! — ужаснулся Хомяк. — Вам неслыханно повезло, что вы встретились со мной. Я научу вас жить. Слушайтесь моих советов и вы забудете, что такое голод и холод.

Хомяк снова облизал свои лапы, зевнул и сказал:

— Ну, идите, ребятки. Я сейчас пойду отдыхать, а вы приходите ко мне почаще. Я вам много полезного расскажу.

Фуф с Гаем успели уже порядочно отойти, когда Хомяк высунулся из норы и прокричал им вслед, чтобы они в следующий раз не забыли прихватить для него, охапку колосьев или гороховые стручки.

8

Надо сказать тебе, мой дружище, что Фуф и Гай были смышлеными зверенышами и хорошо знали суровость Белого Времени. Поэтому они не пропустили мимо ушей соблазнительные обещания доброго Хомяка и на следующий день пришли к его норе набираться ума-разума. Фуф, как просил Хомяк, принес в хоботе целый ворох колосьев.

Хомяк грелся на солнце, блаженно жмуря свои круглые навыкате глазки.

— А, мои ребятки пришли, — обрадовался он и тотчас придирчиво обнюхал колоски.

— Кажется, чуть недоспелые, — озабоченно сказал он. — Но ничего, я их подсушу.

Вряд ли когда у Хомяка были такие внимательные слушатели. Еще с той зимы кладовые у него так и ломились от вкуснейших вещей — отборных зерен диких злаков, крупных стручков гороха, сладких головок клевера, очищенных земляных орехов. Да за это лето запасливый Хомяк успел уже натаскать столько, что теперь некуда было складывать. Хомяк благодушествовал и был не прочь развлечься беседой.

— Жить, ребятки, надо умеючи, вот что я вам скажу, — поучал он, сидя над кучей колосьев, принесенных Фуфом. — Нынче все слышу я, что вот, мол, с каждым годом становится холоднее, в горах льды копятся, что по старинке, теперь-де не проживешь. Ум нужен, кричат, если хотим выжить. И на людей все ссылаются.

— Люди! — Хомяк презрительно хрюкнул. — Возьмем саблезубого тигра, мне о нем еще дед рассказывал. Вот это, говорят, был зверь! Царь природы! Одной лапой мог задавить кабана. А клыки какие у него были, а шуба! Кому и жить бы, как не ему, а где он сейчас? Нету. Вымер, и все тут. А вы мне про людей, про их огонь. Не-ет, все это чепуха — и огонь, и клыки, и ум. Защечные мешки — вот что главное. Глядите!

Тут Хомяк стал хватать лежавшие перед ним колосья, подносить ко рту и ловко вылущивать из них зерна. Нет, что ни говори, а получалось это у него на загляденье. Очень скоро щеки у Хомяки оттопырились так, что и без того круглая его физиономия раздались и ширину раза в два. И когда он повернулся, чтобы нырнуть в нору с новой порцией припаса, эти его отдувшиеся щеки были видны даже со спины.

— А может, Хомяк прав, — задумчиво сказал Гай, провожая взглядом мелькнувший в отверстии норы хомячий хвост. — Зимой сколько намучаешься, пока достанешь из-под снега траву. А если подтает, а потом морозом прихватит, тогда траву и вовсе не достанешь, хоть все копыта разбей. А Хомяк лежит себе в тепле, ест да спит, и никаких забот. Вот они, защечные-то мешки! Интересно, а у меня так получится?

Гай набрал за щеку травы, отчего его мордочка смешно перекосилась на одну сторону, подержал ее там и съел.

— Ничего не получается, — вздохнув, сказал он. — Не ходить же так с ней целыми днями, а складывать некуда — нор-то у нас с тобой нет.

Появился озабоченный Хомяк.

— Кладовые все забиты, — отдуваясь пояснил он. — Пришлось в проходе сложить зерно-то. Как бы не попортилось. Ну ничего, я его съем в первую очередь. О чем я говорил-то? Да! Вот слышу иногда — хапуга-де Хомяк, жадина, все под себя гребет. А кто говорит? Зайцы-голодранцы и всякая мелюзга вроде синиц. Разве это не обидно? Может, я обокрал кого? Вон куница или хорек, те, верно, таскают яйца из чужих гнезд. А я ведь не ворую, своим трудом все нажито, вот этими лапами.

И Хомяк показал восемь растопыренных пальцев.

— Это, я считаю, все от зависти, — сердито продолжал Хомяк. — Оттого, что нет у них защечных мешков. Я давно им говорю: есть защечные мешки — будешь жить, нет — вымрешь, как тот тигр. К этому все идет. И люди со своим умом и огнем тоже недолго протянут, потому что нет у них мешков. Нет ведь, а?

— Не знаю, — сказал Фуф. — Я никогда не видел людей.

— И я тоже не видел, — сказал олененок.

— Наверно, нет у них все-таки, — с надеждой сказал Хомяк. — Иначе зачем бы им огонь понадобился? Нет, никакие там рога, клыки и хоботы не помогут, — продолжал рассуждать Хомяк. — На земле останутся защечные мешки. Хомяк — вот кто будет царем природы. Обзаводитесь мешками — вот мой совет.

— А как? — в один голос спросили Фуф с Гаем.

— Н-ну, не знаю, — задумался Хомяк. — Может, вам побольше толкать за щеку? Глядишь — раздуются щеки. Конечно, как у меня они не станут, — самодовольно продолжал он, — но жить безбедно наверняка будете.

Наслушавшись Хомяка, Фуф с Гаем пробовали обзавестись защечными мешками, хотя бы маленькими на первый случай, но у них, понятно, ничего не получилось. Хомячьи советы явно не годились ни для мамонтов, ни для оленей.

Хомяк, кстати, не врал, когда говорил, что его навещает Харр. Медведь, действительно, несколько раз наведывался к его норе, но, конечно, вовсе не за советом. Он давно уже облюбовал этого на редкость жирного Хомяка и с удовольствием предвкушал, как он его съест.

Как-то раз, приметив, что Хомяк, волоча по траве свое брюхо, убежал собирать дикий горох, Харр уселся у норы и стал поджидать хозяина. День был жаркий. Солнце палило немилосердно. Медведя тучей окружила какая-то летучая мелочь и с кровожадным писком набросилась на его уши и нос. Харр кряхтел и терпеливо давил мошкару. Посмотреть со стороны, получалось, что Харр моет голову — так усердно он тер себя лапами. А солнце меж тем все набирало силу. Все живое попряталось в тени, и лишь высоко-высоко в небе лениво чертил круги Орел-могильник. Он ждал, когда медведь отобедает и уйдет, оставив объедки. Обед же почему-то возмутительнейшим образом заставлял себя ждать. К середине дня лохматая шуба медведя едва не дымилась. Наконец, он не выдержал и сбежал в соседнюю рощу.

А Хомяк все это время пролежал в своей прохладной норе, посмеиваясь над глупым Харром, который так и не сообразил, что Хомяк может пробраться к себе по запасному ходу.

Но хихикал Хомяк совсем напрасно. Даже в те доисторические времена было известно, что хорошо смеется тот, кто смеется последним. Харр все же пронюхал про запасные ходы и однажды, вернувшись из очередного похода за горохом, Хомяк обнаружил, что все ходы, кроме одного, надежно завалены огромными камнями, а у оставшегося собственной персоной сидит и ухмыляется Харр. У Хомяка от ужаса отнялись лапы.

— Ну иди, иди сюда, мой вкусненький, — ласково проурчал медведь и поманил страшнющей когтистой лапой. — Сейчас я тебя немного ам-ам.

Медведь облизнулся и довольно захохотал.

— Что ж ты молчишь? — допытывался он у онемевшего Хомяка. — Боишься? А ты не бойся, не бойся, — приговаривал он. — Ты же любишь, я слышал, поговорить. Вот и поговори со мной, повесели меня перед обедом.

Медведь удобно лег на бок, подпер голову лапой и приготовился слушать. Хомяк стоял и трясся так, что Харр временами ясно видел перед собой рядышком трех и даже четырех хомяков.

— Говорят, ты очень умный и любишь порассуждать о жизни, а?

Хомяк издал сдавленный писк, какой впору только мелкой пичужке, но никак не солидному толстому Хомяку.

— Вот скажи мне, умный Хомяк, что в жизни главное? — издевательски расспрашивал Харр.

— Говор-р-ри! — рявкнул он, не дождавшись ответа.

— Ме-ме-мешки, — пролепетал Хомяк.

— Какие еще мешки?

— За-защечные, — робко пояснил Хомяк. — Те, что за щекой.

— За щекой? — изумленно переспросил медведь. — А для чего они, позволь узнать?

— П-п-провизию на зиму заготовлять, — заикаясь, отвечал Хомяк.

— Ну-у… А зачем? — Медведь удивлялся все больше. — Р-разве зимой не положено спать, а?

— Я сплю, — поспешно сказал Хомяк. — Сплю… и это… ем тоже.

— Смешно как-то ты живешь, — вздохнул медведь. — Зимой не спишь, мешки какие-то за щеками… Хомяк, одним словом. Нужно ли такому жить-то? Нет, пожалуй.

— Запомни, — назидательно сказал он. — Главное в жизни — это клыки. И чем они больше, тем лучше, понял?

Харр оскалился и показал свои, действительно, очень большие клыки.

Хомяк трусил и старательно кивал головой.

— Ничего ты не понял, — объявил Харр, разглядывая плотоядно сощуренными глазами столбиком застывшего Хомяка. — Да и откуда тебе такое понять. Ну что такое хомячье понятие о жизни? Хе! Понятие может быть только одно — медвежье. Объясняю тебе попроще: ты живешь, чтобы тебя съели, а я — чтобы тебя съесть. Вот так. Все просто и понятно. А ты лопочешь о каких-то мешках. Тебя хоть кто-нибудь слушает?

— Э-э… слушают, — выдавил из себя Хомяк и попытался незаметно сделать шаг назад.

— Постой, постой, куда же ты спешишь? Ведь я тебя еще должен съесть, — недовольно сказал Харр. — Так кто тебя слушает?

— Мамонтенок слушает и этот… как его… олененок.

— Мамонтенок? — насторожился медведь и сел. — Он бывает тут?

Хомяк кивнул.

— Ага, — медведь задумался. — А часто бывает?

— Через день, через два…

— Хорошо, — сказал Харр. — Я тебя, пожалуй, есть не стану. — Медведь поманил к себе Хомяка и, нагнувшись к самому его уху, тихо продолжал: — Давай-ка сделаем мы с тобой вот что…

9

Тонкий месяц взошел где-то около полуночи, долго брел по небу и лишь под утро стал незаметно падать к затерянному во тьме краю земли.

Всю ночь в лесу шла беспокойная таинственная жизнь. Кто-то вдруг с бешеным топотом проносился под деревьями, в кустах то и дело хрустели и чавкали, откуда-то временами доносились рев, рычанье, мяуканье, вой, отрывистое уханье, мычанье и пронзительный хохот.

Весь этот обычный лесной шум мало тревожил Оллу. Она спокойно спала на дереве в уютном гнезде из веток и травы. Просыпалась изредка — если поблизости возникал какой-нибудь казавшийся подозрительным звук. Она приподнимала голову, прислушивалась, не лезет ли на дерево барс или рысь, и снова засыпала, продолжая в то же время чутко вслушиваться в ночную жизнь леса.

В конце ночи, когда все вокруг немного утихло, она вылезла из своего гнезда, постояла немного, сжимая острый каменный топор, потом мягко спрыгнула на землю. Из кустов сейчас же, потягиваясь, вылез Аф и вопросительно посмотрел на Оллу.

— Я пойду к броду, — сказала она. — А ты погонишь на меня антилоп. Только смотри, чтобы стадо было маленькое. А то ты в прошлый раз выгнал столько, что они меня чуть не затоптали.

Аф беззвучно исчез в зарослях. Олла поудобнее перехватила свой топор и длинными бесшумными прыжками понеслась в другую сторону. Она бежала легко и даже как-то неторопливо, лишь быстрое мельканье кустов говорило о том, каким стремительным был ее бег. Справа низкий серп месяца то скрывался в листве деревьев, то снова появлялся.

На краю леса Олла остановилась, вглядываясь в синевато-серый полумрак равнины, потом побежала дальше, но уже медленнее и осторожнее.

Остановилась она в кустах у небольшой речушки. Над самой водой по обеим берегам тянулись заросли. Множество троп сходилось в этом месте. На другом берегу они снова — каждая особняком — разбегались в травяную сизую даль. Через этот брод, грациозно поднимая ноги и пугливо оглядываясь по сторонам, ходили антилопы. С шумом пробегали всегда торопливые лошади, на ходу окуная морды в воду. Степенно переправлялись бизоны, после которых ниже по течению река долго оставалась бурой от поднятой грязи.

Положив на плечо топор лезвием вверх, Олла вслушивалась в застывшую предрассветную тишь. Чуть журчала вода под берегом, совсем рядом робко попискивала какая-то ранняя пташка.

Вдруг чуткое ухо Оллы уловило где-то вдали неясный шум. Она повернула голову и замерла. Шум приближался. Уже слышен был отрывистый басовитый лай Афа, а еще через мгновение донесся торопливый топот. На бледном небе замелькали легкие тени.

Антилоп был около десятка. Передние уже пронеслись мимо и с шумом влетали в воду. Олла сделала неуловимо быстрое движение. Топор, крутясь, стремительно прорезал воздух, и почти тотчас что-то с тяжелым плеском упало в воду. Антилопы, в два прыжка минуя речку, выносились на тот берег и растворялись в сером сумраке.

Когда Олла подбежала к воде, там уже стоял Аф и, сдержанно рыча, смотрел на неподвижную тушу антилопы, лежащую почти у самого берега.

Олла, зайдя по колено в воду, подняла со дна свой топор и, ухватив антилопу за ногу, вытащила на берег.

Пока Олла разделывала тушу, Аф сидел и, облизываясь, лениво поругивал бестолковых антилоп, которые никак не хотели бежать к броду.

Уже совсем рассвело, когда Олла доела сырую печенку и поднялась. прихватив с собой заднюю ногу антилопы.

На краю рощи Олла остановилась под раскидистым деревом и подозвала Афа.

— Ты никуда не уходи, — сказал она. — Я до обеда буду спать, а потом пойдем купаться.

Она подвесила на сук антилопью ногу и удобно устроилась в развилке. Сквозь редкую листву она видела сверху Афа, свернувшегося в кустах, и крохотные, чуть розовые от восходящего солнца блестки росы в траве.

Олла вытянулась на толстой ветке и, подложив под голову локоть, быстро заснула.