Помоги проекту - поделись книгой:
«…Чересчур хорош», – снова вспомнились ей слова дядюшки Джулиена. Но это еще нужно проверить.
Неслышно приблизившись к дверному косяку, Мона увидела горевший ночник, шнур от которого тянулся к розетке на противоположной стене. Сквозь кружевные занавески в комнату проникал мягкий свет уличных фонарей. На кровати, повернувшись на бок, лежал Майкл – в безукоризненной белизны пижаме, столь тщательно выглаженной, что виднелась даже стрелка на рукаве. На маленькой подушечке покоилась ладонью вверх его рука. Мона слышала его глубокое, тяжелое, хрипловатое дыхание.
Но Майкл не чувствовал ее присутствия. Он крепко спал и бормотал во сне что-то непонятное.
Мона тихо проскользнула в комнату.
Его дневник лежал на столике возле кровати.
Мона узнала его по обложке. Она видела, как Майкл записывал в него что-то сегодня вечером. Мона сознавала, что читать чужие дневники недопустимо, но ей так хотелось хотя бы мельком увидеть несколько слов.
А что, если только заглянуть в него – всего лишь одним глазком?
Тихо вздохнув, Мона закрыла дневник.
Сколько пузырьков с таблетками! Да уж, врачи просто закормили его лекарствами. Большинство названий были Моне знакомы: такие же препараты довольно часто принимали старшие Мэйфейры – либо для нормализации давления, либо в качестве мочегонного. Правда, многие из этих снадобий давали побочный эффект: выводили из организма кальций, как, например, это случилось с Алисией, когда она однажды решила вдруг привести себя в порядок и начала их употреблять, чтобы похудеть. Некоторые наименования лекарств, однако, Мона встречала впервые. Очевидно, именно из-за них он все время ходил полусонный.
Она бы сделала ему большое одолжение, если бы выбросила всю эту коллекцию в мусорное ведро. Единственное, что ему было нужно, так это напиток Мэйфейрских ведьм. Мона решила, что, как только вернется домой, обязательно залезет в большой фармацевтический справочник, который был у них в библиотеке, и прочтет об этих лекарствах. Взять хотя бы ксанакс. Эта дрянь может кого угодно превратить в зомби, тем более если принимать ее по четыре раза в день. Помнится, Алисии врачи запретили принимать этот препарат, потому что она поглощала его горстями, запивая вином и пивом.
Да, пожалуй, эту комнату и в самом деле можно назвать несчастливой. Хотя декоративная отделка окон и люстра отличались красотой и изысканностью, тем не менее следует признать, что комната в целом производит весьма унылое впечатление и не способствует созданию радостного настроения. К тому же и здесь ощущается тот странный запах.
Преследовавший Мону запах был очень слабым, но тем не менее, несомненно, присутствовал – изысканный аромат, чуждый духу этого дома и имевший некое отношение к Рождеству.
Мона подошла ближе к очень высокой старинной кровати и взглянула на дядю Майкла. Его голова утонула в белоснежной подушке, но темные ресницы и брови были на удивление отчетливо видны. Этот яркий представитель сильной половины человечества являл собой воплощение воистину совершенной мужской красоты. Чуть больше тестостерона – и он скорее походил бы на обезьяну с мохнатой грудью и кустистыми бровями. Но этой капли как раз не хватало, а потому вышло как раз то, что надо.
– «Да будет славен прекрасный новый мир, – прошептала она, – в котором есть такие люди!»[13]
Майкл находился под действием лекарств, и будить его бесполезно – в этом Мона не сомневалась.
До Рождества он почти постоянно носил перчатки, объясняя это чрезмерной чувствительностью своих рук. Сколько раз Мона пыталась поговорить с ним об этом! Но сегодня он несколько раз повторил, что больше в перчатках не нуждается. Еще бы! Если каждые четыре часа принимать по два миллиграмма ксанакса вместе со всей прочей дрянью, можно вообще лишиться всяких ощущений.
Именно избыток всяческих снадобий довел Дейрдре до полного отупения и лишил ее жизненных сил. Кто знает, какие возможности были при этом утеряны! Но больше подобного никогда не произойдет.
А это что еще за симпатичная склянка? Элавил? Очередное успокоительное? Ничего себе! Да еще в какой лошадиной дозе! Удивительно, что Майкл вообще сумел спуститься вниз, не говоря уже о том, что во время шествия нашел в себе силы нести Мону на плечах. Бедняга, да и только. Такое обращение с ним иначе как садистским не назовешь.
Мона легонько дотронулась до щеки Майкла. Как она гладко выбрита… Он не проснулся, а лишь протяжно вздохнул, а может быть, зевнул – такие звуки способен издавать только мужчина.
Она не сомневалась в том, что в конце концов сможет его разбудить. Действительно, он же не в коме. Но тут ее точно громом поразило: ведь этим вечером она уже успела переспать с Дэвидом. Какая досада! Все прошло нормально, и секс был вполне безопасным, но все-таки после этого действа Моне было немного не по себе. Словом, прежде чем будить Майкла, нужно обязательно принять теплую ванну.
Как же она не подумала об этом раньше?! Ведь ее платье до сих пор испачкано землей. Быть тринадцатилетней – просто беда. Невозможно постоянно сохранять опрятный вид. То забудешь сделать одно, то другое. И так всегда. Что ни говори, но даже Алисия сумела это заметить:
– То ты маленький компьютерный гений, то начинаешь вопить, что не можешь найти свою куклу. А ведь я говорила, что все твои куклы в кабинете. Да и кому они нужны, твои чертовы куклы?! Господи, как я рада, что мои тринадцать остались в далеком прошлом! Ты же знаешь, что мне было именно столько, когда я тебя родила.
Нашла кому рассказывать! Да, Моне было всего лишь три года, а матери шестнадцать, когда та потеряла ее в «Мэйсон Бланш»[14] и не могла найти целых два часа!
– Подумаешь, я просто забыла о ней, – оправдывалась тогда Алисия. – Мне казалось, что я вовсе не брала ее с собой в город.
Только в шестнадцать лет может прийти в голову, что это достаточное оправдание. Хотя для Моны тогда все сложилось не так уж и плохо. По крайней мере, она всласть накаталась на эскалаторах.
– Обними меня, – тихо произнесла Мона, глядя на спящего Майкла. – У меня было такое ужасное детство!
Но он спал, словно заколдованный волшебной палочкой какой-то феи.
Возможно, Мона избрала не слишком подходящую ночь, чтобы заманить Майкла в постель. Да, начинать штурм нужно, хорошо подготовившись, – все должно быть безукоризненным. А между тем Мону уже терзали сомнения. И не только из-за Дэвида, но и из-за юбки, испачканной кладбищенской землей, и из-за того, что к волосам прилипли жухлые листья. Ни дать ни взять Офелия, разве что еще не столь сексуальна.
Возможно, эта ночь больше подходила для тщательного обследования мансарды. А вдруг удастся отыскать виктролу и завести ее? Не исключено, что вместе с патефоном хранятся и старые пластинки – даже та, которую обычно заводила бабушка Эвелин. А что, если в эту темную ночь ей доведется повстречать самого дядюшку Джулиена? Что, если сейчас вовсе не время заниматься Майклом?
Но как великолепен, как хорош был ее рабочий интеллигент Эндимион![15] Нос с небольшой горбинкой, неглубокие бороздки на лбу. Вылитый Спенсер Трейси,[16] мужчина ее мечты. А как говорится, лучше синица в руках, чем журавль в небе, что применительно к ее ситуации означает примерно следующее: лучше иметь мужчину наяву, чем двух призраков во сне.
Кстати, о руках… Они у него были большие и мягкие – чисто мужские. Ему никто никогда не скажет: «У вас пальцы скрипача». Прежде Мона находила сексуальными мужчин с изящными руками и чертами лица. Таких, как, например, кузен Дэвид – с гладким, без щетины, лицом и одухотворенным взглядом. Однако вкусы меняются, и с некоторых пор ее в большей мере привлекал так называемый мужественный тип – сильные, мускулистые, грубоватые самцы.
Она коснулась пальцами сначала подбородка Майкла, потом шеи и кончика уха, провела рукой по вьющимся темным волосам. Что в мире могло быть мягче и прекраснее этих легких завитков! У ее матери и у тети Гиффорд были такие же чудесные черные волосы. Рыжая копна Моны никогда не будет столь мягкой. Потом девушка ощутила легкое, но теплое и приятное благоухание его кожи. Не удержавшись, она наклонилась и поцеловала его в щеку.
Внезапно Майкл открыл глаза, но взгляд их казался невидящим. Мона присела рядом с ним на кровать, хотя понимала, что подобное вторжение в его жизнь – поступок, мягко говоря, неблаговидный. Тем не менее она ничего не могла с собой поделать. Он повернулся. Разве не этого она добивалась?.. Внезапно ее охватило непреодолимое желание, напрочь, однако, лишенное эротики. Это было чисто романтическое чувство. Ей хотелось, чтобы он ее обнял, поднял на руки, поцеловал… – в общем, сделал нечто в этом роде. Она хотела ощутить на себе его руки, оказаться в объятиях не мальчика, но мужа. Все-таки здорово, что он давно уже вышел из юношеского возраста. Сейчас перед ней лежал дикий зверь, могучий, неотесанный, грубый, с бледными губами и непокорными мохнатыми бровями.
Она поняла, что он проснулся и смотрит на нее. В тусклом свете уличных фонарей его лицо выглядело бледным, но виделось вполне отчетливо.
– Мона!.. – прошептал он.
– Да, дядя Майкл. В этой суматохе все про меня позабыли. Можно мне провести у вас ночь?
– Но, милая моя, нужно позвонить твоим папе с мамой.
Он начал подниматься, и его очаровательно взлохмаченные волосы упали ему на глаза. Не было никаких сомнений, что он все еще находится под действием лекарств.
– Нет, дядя Майкл! – сказала она быстро, но мягко, положив руку ему на грудь. Потрясающее впечатление! – Мои папа и мама давно уже спят. Они думают, что я в Метэри, с дядей Райеном. А дядя Райен полагает, что я дома. Не надо никому звонить. Вы только взбудоражите всех, и мне придется брать такси, чтобы ехать домой в одиночестве. А я этого совсем не хочу. Я хочу провести ночь здесь.
– Но они поймут…
– Мои родители? Уверяю вас, они ничего не поймут. Дядя Майкл, вы видели моего отца сегодня вечером?
– Да-а, дорога-а-я, видел. – Он попытался подавить зевок, но безуспешно и от этого почувствовал себя неловко и внезапно напустил на себя участливый вид. Очевидно, он счел неприличным зевать при обсуждении ее отца-алкоголика.
– Он долго не протянет, – мрачным тоном произнесла она. Больше ей не хотелось говорить об отце. – Я не могу оставаться на Амелия-стрит, когда они с матерью напиваются. Там нет никого рядом, кроме бабушки Эвелин. Из-за них она уже давно потеряла сон, потому что все время должна следить за ними.
– Бабушка Эвелин, – пробормотал в раздумье Майкл. – Как приятно звучит. А я ее знаю? Бабушку Эвелин?
– Нет. Она никогда не выходит из дому. Однажды она попросила, чтобы к ней привели тебя, но ее никто не послушал. На самом деле она доводится мне прабабушкой.
– Как же, помню, помню… Мэйфейры с Амелия-стрит, – произнес он. – Ваш дом такой большой, розового цвета. – Он опять оказался не в силах подавить зевоту и к тому же с трудом удерживал вертикальное положение. – Мне его показала Беа. Очень милый. Итальянский стиль.[17] Помнится, Беа говорила, что в нем выросла Гиффорд.
– Верно. Это так называемый новоорлеанский консольный стиль, – уточнила она. – Дом был построен в тысяча восемьсот восемьдесят втором году. Позднее его несколько модернизировал архитектор Салли. Теперь он весь забит всяким хламом с плантации Фонтевро.
Кажется, ее слова пробудили в Майкле любопытство. Но она пришла не за тем, чтобы говорить с ним об истории и архитектуре. Ее интерес был совсем иного рода.
– Ну, так вы позволите мне провести ночь у вас? – вновь осведомилась она. – Мне очень-очень нужно остаться сегодня здесь, дядя Майкл. Понимаете, другой такой возможности может не представиться. Поэтому мне просто необходимо сегодня быть здесь.
Он сел и откинулся на подушку, изо всех сил стараясь держать глаза открытыми.
Неожиданно она взяла его за руку. Судя по всему, он не осознавал, что означает этот внезапный жест. А она всего лишь собиралась прощупать у него пульс, как это обычно делают врачи. Его рука оказалась тяжелой и немного холодной, пожалуй даже чересчур. Однако сердце билось достаточно ровно. Значит, все в порядке. Значит, он не так уж болен, по крайней мере не настолько, насколько ее отец, которому жить оставалось от силы месяцев шесть. Но у отца слабым местом было не сердце, а печень.
Стоило Моне закрыть глаза, и перед ее внутренним взором возникало сердце Майкла – она отчетливо видела его во всех деталях. Картина, появлявшаяся в ее воображении, походила на произведение современной живописи: хитросплетение небрежных дерзких мазков, сгустков красок, линий и выпуклых форм! Итак, со здоровьем все было в полном порядке. Стало быть, уложи она его сегодня в постель, он сможет это пережить.
– Знаете, в чем сейчас ваша проблема? – вдруг спросила она. – В этих пузырьках с лекарствами. Выбросьте их в мусорную корзину. От такого количества лекарств даже здоровый сделается больным.
– Ты в самом деле так думаешь?
– Имейте в виду. Вам это говорит сама Мона Мэйфейр, которая принадлежит к числу наиболее одаренных представителей семейства Мэйфейр и которой открыто то, чего другим знать не дано. Дядюшка Джулиен доводился мне трижды прапрадедушкой. Понимаете, что это означает?
– В тебе сходятся три линии родословной, берущие начало от Джулиена?
– Именно. Кроме того, существуют еще жутко запутанные другие линии. Без компьютера их даже невозможно представить и проследить. Но у меня есть компьютер, и я выяснила всю картину в целом. Оказалось, что во мне гораздо больше мэйфейровской крови, чем в ком-либо из других членов семьи. А получилось это потому, что мои родители приходятся друг другу кузенами. Таким близким родственникам в принципе нельзя жениться. Но мать забеременела, так что им пришлось это сделать поневоле. Откровенно говоря, у нас в роду внутрисемейные браки далеко не редкость, так что…
Она остановилась, решив, что слишком разговорилась. Мужчину в его возрасте подобной болтовней не возьмешь. Она лишь утомит его, тем более что он и так с трудом борется со сном. Поэтому нужно действовать более искусно.
– У тебя все хорошо, парень, – сказала она. – Поэтому выбрось эти лекарства.
Он улыбнулся:
– Хочешь сказать, что моей жизни ничто не грозит? И я опять буду лазить по лестницам и забивать гвозди?
– Ты будешь махать молотком, как Top. Только откажись от всех успокоительных. Не знаю, зачем тебя ими пичкают. Очевидно, чтобы ты не извелся от беспокойства из-за тети Роуан.
Он тихо рассмеялся, пылко схватив ее за руку. Но в этот миг в выражении его лица, в глазах промелькнула мрачная тень, и даже в интонации голоса Мона уловила печальные нотки.
– Неужели ты веришь в меня, Мона?
– Еще как верю. И не только верю, но еще и люблю тебя.
– О нет! – усмехнулся он.
Он попытался отдернуть руку, но Мона лишь крепче ее сжала. Нет, сердце его функционировало вполне нормально. А все неприятности происходили исключительно из-за лекарств.
– Я люблю тебя, дядя Майкл. Но тебе не нужно из-за меня беспокоиться. Просто будь достоин этой любви.
– Вот именно это меня и беспокоит. Достоин ли я любви очаровательной девочки из школы Святого Сердца?
– Дядя Майкл, ну пожа-а-алуйста! – пропела Мона. – Мои эротические приключения начались в восемь лет. Но я не потеряла невинности. Я просто вырвала с корнем все ее следы. Я уже совсем взрослая женщина, хотя и притворяюсь маленькой девочкой, притулившейся на краю твоей кровати. Когда тебе тринадцать лет и все твои родственники знают об этом, невозможно доказать, что ты уже взрослая. Поэтому приходится строить из себя ребенка – исключительно из политических соображений. Этого требуют обстоятельства. Но, уверяю тебя, я совсем не такая, какой кажусь со стороны.
Он рассмеялся, и в его смехе прозвучало понимание и в то же время отчетливо слышалась ирония.
– А что, если Роуан, моя жена, вернется домой и застанет нас вместе? Что, если она услышит, как ты рассуждаешь со мной о политике и сексе?
– Роуан, твоя жена, не вернется домой, – как-то само собой вырвалось у Моны, и она тут же пожалела об этом. Ей не хотелось говорить ему ничего неприятного, ничего такого, что могло бы его расстроить. Судя по выражению лица Майкла, она поняла, что ее слова глубоко задели и больно ранили его душу. – Я хотела сказать… Она…
– Она?.. Что ты имеешь в виду, Мона? Скажи. – Он вдруг стал невероятно спокоен и серьезен. – Что ты знаешь? Поведай мне, что таит твое маленькое мэйфейрское сердце? Где моя жена? Ну же, примени ради меня свое колдовство.
Мона вздохнула. Она старалась, чтобы ее голос звучал так же тихо и спокойно, как и его.
– Этого никто не знает. Все насмерть перепуганы, но пребывают в полнейшем неведении. Я могу сказать только то, что чувствую. А я чувствую, что она жива, но боюсь, что к прошлому возврата нет. – Она посмотрела на него. – Понимаешь, что я имею в виду?
– У тебя нехорошие предчувствия? Думаешь, она не вернется? Ты это хочешь сказать?
– Ну да, вроде того. Я не знаю, что у вас случилось на Рождество. И не хочу расспрашивать тебя об этом. Но кое-что могу тебе поведать. Я держу руку у тебя на пульсе, верно? Мы говорим с тобой о том ужасном происшествии. Однако оно не вызывает у тебя никакого беспокойства. Твой пульс никак на него не реагирует. Стало быть, не так уж ты болен. Тебя одурманили. И как всегда, твои доктора перестарались. В их действиях нет никакой логики. И все, что тебе сейчас нужно, – это хорошее противоядие.
Майкл вздохнул, всем своим видом давая понять, что она победила.
Мона наклонилась и запечатлела у него на губах поцелуй. Казалось, на миг их губы срослись, так что она даже слегка испугалась. Вздрогнул и Майкл. Однако за этим ничего не последовало. Лекарства сделали свое черное дело – так сказать, завернули поцелуй в одеяло.
Какое большое значение имеет возраст! Одно дело целоваться с мальчишкой, который это делает второй раз в жизни, а совсем другое – с опытным взрослым мужчиной. Механизм отлажен. Вся загвоздка в том, чтобы его раскрутить, а для этого нужен мощный толчок.
– Спокойно, дорогая, спокойно, – ласково произнес Майкл, отстраняя девушку от себя.
Ей стало до боли обидно. Вот он, мужчина ее мечты, совсем рядом, а она никак не может заставить его сделать то, что ей хочется. Хуже того, ей, возможно, не удастся добиться этого не только сейчас, но и когда-либо в будущем.
– Я понимаю тебя, дядя Майкл. Но и ты тоже должен понять, что существуют семейные традиции.
– Неужели?
– Дядюшка Джулиен переспал с моей прабабушкой в этом самом доме, когда ей тоже было тринадцать. Вот почему я получилась такой умной.
– И прехорошенькой, – добавил он. – Но я в свою очередь унаследовал кое-что от своих предков. То, что называется «моральными устоями».
Майкл медленно расплылся в улыбке и, взяв ее руку, принялся поглаживать ее, словно котенка или маленького ребенка.
В такой ситуации лучше было отступить. Сейчас он выглядел еще более вялым, чем в самом начале разговора. Может, зря она затеяла это дело сегодня? Может, нужно было немного подождать? Но Мона изнывала от желания. Ее неумолимо влекло к этому мужчине и к всему миру взрослых, который он олицетворял. Ей снова дали понять, что она ребенок, и от этого ей стало так горько и неловко, что она чуть не расплакалась.
– Почему бы тебе не переночевать в другой спальне? – предложил Майкл. – Она убрана. И с тех пор, как ушла Роуан, там все время поддерживают чистоту. Если хочешь, можешь спать там. Очень милая комната… – Он произнес эти слова хриплым голосом и с закрытыми глазами, продолжая любовно гладить ей руку.
– Хорошо, – согласилась она, – пусть будет в другой спальне.
– Там ты найдешь несколько фланелевых ночных сорочек – из тех, что я когда-то подарил Роуан. Правда, тебе они будут длинноваты. Только… Подожди минуточку. Может быть, тетя Вив еще не спит. Думаю, стоит поставить ее в известность, что ты здесь.
– Тетя Вив с тетей Сесилией поехали гулять куда-то в город, – произнесла Мона, отважившись при этом еще раз пожать его руку, которая стала немного теплее. – Они подружились. Полагаю, тетя Вив стала теперь самым почетным членом семьи Мэйфейр.
– Остается еще Эрон. Он должен быть в соседней спальне, – как бы размышляя вслух, сообщил он.
– Эрон уехал с тетей Беа. У них роман. Они отправились в его гостиничный номер. Потому что честь тети Беа не позволяет ей пригласить Эрона к себе домой.
– Правда? Беа и Эрон? Гм-м-м… Надо же… Кто бы мог подумать? Никогда не замечал.
– Неудивительно. Держу пари, Эрон тоже скоро станет почетным членом семьи Мэйфейр.
– Вот это будет парочка! Для него она просто находка. Ведь Эрону как раз нужна женщина, которая ценила бы в нем джентльмена. Ты со мной согласна?
Он снова смежил веки, словно не в силах был долго держать глаза открытыми.
Поделиться книгой: