Помоги проекту - поделись книгой:
ЯРЧУК
СОБАКА-ДУХОВИДЕЦ
Книга о ярчуках
I[1]
«Quidam tradunt, si unus (щенок) gignatur, nono die cernere, si gemini, decumo itemque in singulos adici totidem tarditatis ad lucem dies, et ab ea quae sit femina ex primipara genita Faunos cerni. Optimus in fetu qui novissimus cernere incipit aut quem primum fert in cubile feta», Plin. Hist. Nat. VIII, 62.[2].
Индоевропейские народы приписывали собакам духовидство; они чуют приближение богов и демонов, незримых очам смертного[3]. Таким чудесным свойством обладают по русским поверьям: а)
Ночь вызывала в младенческом воображении представление о смерти и загробном мире. Лунное божество часто становится в мифологии божеством смерти, а звезды, окружающие его толпами, представляются душами усопших людей. Поэтому и лунный пес получает загробный характер и становится стражем мира усопших, как греческий Кербер или эранские собаки, охраняющие мост Чинват. К этой роли собаки повели некоторые наблюдения над ее привычками: ее вой по ночам наводил людей на мысли о смерти и считался предсказанием близкой кончины хозяина, или кого-нибудь из членов семьи. В том же смысле объяснялась и привычка собак рыть ямы. В мифологии разных народов собака является вестницей смерти. Германские норны, соответствующие греческим паркам, сопровождались собаками[6]; у Греков собака была животным страшной Гекаты и приносилась ей в жертву[7]; на древних саркофагах собака изображалась как вестница смерти[8], Египетская лунная богиня Бубастис, родственная Изиде, была сопровождаема собаками[9], а бог Тхот (Техути), соответствующий греческому Гермесу, в роли проводника душ в царство теней, изображался с головой кинокефала[10]. Представление об адском псе, известное из мифологии греческой и эранской, встречается и у других народов. Гуроны (в Америке) думают, что через реку смерти перекинут ствол дерева, по которому должны переходить мертвые; собака, охраняющая этот ствол, бросается на души и некоторые из них падают в воду[11]. Точно так же по мнению многих народов собаки имеют способность видеть духов, невидимых людям, и обнаруживают это воем.
В скандинавской мифологии богиня смерти Гела (Неl), обходящая землю, высматривая себе жертву, видима для собак[12]. Римляне думали, что собаки женского пола первого помета способны видеть фавнов ночью и прогонять их лаем[13]. В некоторых местностях России подобные собаки также слывут духовидцами[14]. В Одиссее (XVI, ст. 160–163) говорится, что Телемак не видел Афины, которая стояла подле него, но ее видели собаки:
Евреи и мусульмане, говорит Тэйлор, услыхав вой собак, знают, что они увидели ангела смерти, вышедшего на свое страшное дело[15]. В России это свойство приписывается обыкновенно двум породам собак: ярчуку, у которой во рту волчий зуб, а под шкурой скрыты две змеи-гадюки, — она чует черта и наносит ведьмам неисцелимые раны; во-вторых, двоеглазке — черношерстной собаке, имеющей над глазами два белые пятна, которыми и усматривает она всякую нечистую силу[16]. Любопытно то, что это простонародное русское верование в свойства двоеглазки восходит к незапамятной старине и составляет общее достояние индоевропейских народов. Полную аналогию русской двоеглазке находим мы в четырехглазых псах, упоминаемых в Риг-Веде и Зенда-весте. Индусский бог смерти Яма имеет двух четырехглазых псов, которых он посылает на землю за душами людей.
Коли хочеш завести ярчуків, то треба сучку, як ощениться, вбить і цуценят всіх перебить, оставить одну тіки сучечку, та так аж до девъяти поколіній, а тоді вже девъята сучечка і наведе ярчуків. От відьма й буде приходить їх викрадать, так треба сховать в такий погріб, шоб в один день був викопан, і накрить бороною осиковою, шоб тож була в той день зроблена, і набить в борону девъять зубків, та девъятий і залить воском. От вона як прийде, та зараз зачне зубъя лічить: один, два…. сім, вісім, а девъятого не скаже, бо воском залитий, та упъять — один, два… та так аж поки півні заспівають. І так треба їх ховать, аж поки загавкають, а тоді вже, яв вона почує їх глас, буде чор зна куди обминать той двір.[17]
(Ср. Чуб. І, 53).
С первого помета никогда щенки не вырастут. Говорю вам, господин, ведьма, подлая бестия, всегда их изничтожит.
У малой Цыганки были по весне пятеро щенков в первом помете; хотел утопить, чтобы не кормить зазря, но о. Метелицкий: «Оставь, говорит, Савицкий, не верь глупостям…» (наш господин Северин, когда в добром духе, говорит «Кароль», а когда в дурном, «Савицкий!..»), я и оставил.
Щенки уже подросли, вдруг слышу ночью лай собак во дворе, а сука Цыганка аж скулит и бросается; подумал, что зверь подошел. Я вышел в дверь: ша!.. ша!.. что-то мелькнуло перед глазами, как пробежало в потемках… а потом собаки и притихли…
Вышел я утром, смотрю, у одного щенка все четыре ноги сломаны, у другого крестец перебит и стонет, еле живой. Я сразу понял, что это значит… Не иначе как старая шельма, Шалабайка, это сделала… Сколько я ни сторожил потом, она не пришла. Трое, что еще остались, и те жить не будут: не побьет, так потравит, а всяко смерть им причинит.
В девятом поколении щенки, выращенные из первого помета, всюду ведьму почуют и найдут: нигде она от них не спрячется. Идешь с такой собакой по улицей, и хоть бы она в хате сидела, сейчас же скакнет под окно и рычит… Можешь идти в хату и смело бить бабу — ведьма она. Такая собака зовется «ярчук», я выращивал себе такую до восьмого помета, но шельмы дождались-таки случая и потравили.
Відьма не ходить туди, де єсть домовник; він іі зараз укладе. Ще вона боітця собак-ярчуків; тим-то як народятся ярчуки цуценята, так вона іх знайде да й позадавлюе волосом. Хиба накриешь осиковою бороною, або осиковими трісками, то будуть живі, бо вона того дерева боітця.[18]
<…> Другие говорят, что для защиты двора от ведьмы следует держать особых собак, так называемых ярчуков. Этих собак достать трудно; нужно поступить так: когда в первый раз ощенится сука и первого щенка выведет тоже суку, то его нужно беречь, пока от него появятся щенки, и если первый щенок тоже будет сука, то и ее беречь, пока ощенится. Тогда первый щенок от этого третьего поколения суки, будет ли он кобель или сука, и есть ярчук. Когда ярчук вырастет, то он может кусать ведьм, чего обыкновенные собаки не смеют делать; многие из них даже не лают на ведьм. Ярчук не только лает, но может даже и загрызть ведьму, почему последняя старается задушить его, пока он еще мал. Поэтому-то ярчука следует тщательно оберегать от ведьмы, чтобы она не убила его, пока он щенок. В хате не спрячешь, так как ведьмы являются для этого и в хату, а нужно выкопать во дворе яму, посадить туда щенка и накрыть яму бороною, тогда уж ни одна ведьма не посмеет его тронуть, потому что она боится бороны. Вот по-тому-то, чтобы подстеречь и изловить ведьму, ходящую доить корову, садятся за бороною, вооружившись прытыкою[19], и тогда уже ведьма ничего не может «поробыты тому чоловикови» (сл. Араповка).
<…> Верующие в существование ведьм крестьяне прибегают к разным исстари известным средствам для охраны коров от ведьм, при недействительности этих средств обращаются к местным знахарям и держат у себя во дворе, между прочим, собаку-ярчука.
«— Пойихав я раз в Лыман Узюмского въйзду до свого брата в гости. Прыйхав, посыдилы трохе, погомонилы, а дали брат и каже: „От, брате, мини горе: як тоби звисно, у мене ё собака ярчук, така собака, шо й видьми іи боятця, и вовкы: у ней вовчи зубы. Так от, як ця сучка ощеныця, то видьма визьме вночи та й подаве цуцынят. Шо мини й робыты — я й сам не знаю“. „А ось шо, — я кажу ему, — як будуть цуцынята, то ты скажы мини, так я іи зараз изведу“.
„Та ни“, — каже брат. — „Вирно, — кажу, — шо зведу“. Тико це мы перебалакали, аж ось входе ёго жинка знадвору та й каже: „А наша ярчучка, чоловиче, ощенылась“. — „Ага, — кажу я, — тепер я покажу, як з нею управлятьця“. Дождалы мы вечера, узяв я голый
(Этот крестьянин, по словам учителя П. Марусова, вполне убежден и всех уверяет, что он действительно убил ведьму) (Сл. Кабанья).
«— Попрохала я, — говорила старуха, — у одной барыни цуцыня, та й сама не знала, шо воно ярчук, и колы б воно выросло, то було б таке зле, шоб и близько к двору нашому не допускало видьму. Гостювала я в дочкы дви ныдили, потим пришла додому и пытаю у сына: „Чы ты кормыв цуцыня?“ А вин одвичае: „Ни, ще сегодня, мамо, не кормыв“. Колы я узнала, аж моя собака уже другый день голодує. Прыныволыла я сына питы выпустыты из конюшни цуцыня и даты ему исты. Тике шо вин отворыв двери конюшни, як из ней выхватытця така сылна буря, шо так и збыла с ниг сына и откынула его далыченько вид конюшни. Сын мий здорово злякався, вбиг скоренько в хату та й говоре: „Маменько, а маменько, бачылы, як мене турнула буря?“ Я скорыш пийшла туды и бросылась дывитьця на цуценя, и шо ж? Лыжыть бидна моя собачка, потрощына на дрибны кускы. Тоди я и увирылась, шо буря — це була видьма. Цей случай я розсказувала многым людям, котори мини говорылы, шо видьма здорово не любе отого ярчука, так шо вона всякымы мирамы стараетця его стрыбыты. Для того, шоб видьма не стрыбыла его, треба его держаты в погриби пид осыковою бороною» (Сл. Гусинка).[21]
— Рассказывала мне мать моя, что когда она была маленькой девочкой, ведьма была у них раз во дворе. Была у нас, говорила мать, молодая собака первый раз со щенками. А ведьма боится первого щенка, который называется ярчуком, так как у него есть такой зуб, которым он может задавить и ведьму. Вот ведьма обратилась в козу и прибежала к нам во двор, вбежала в сарай, где была сука со щенками, схватила одного щенка и ну душить его. Сука бросилась на козу и начала отбивать своего щенка, а коза-ведьма бьет ее копытами. Мы услышали визг собаки, прибежали в сарай, а ведьма обратилась клубком да и покатилась со двора. Когда наш ярчук вырос, ведьма снова прибежала к нам во двор, но уже в виде большой собаки; ярчук бросился на нее. Они схватились и начали грызть одна другую, и наша собака задавила ведьму. Поутру мы узнали, что в нашей слободе умерла старуха, которую все называли ведьмой (Сл. Сеньков).
— Ну, пускай уже и нету ведьм, пусть просто так бабы ходят одна к другой коров доить, а все ж из-за них невозможно собаку ярчука (йирчука) содержать. Вот я очень хорошо знаю, что мой брат в хате ярчука держал, чтоб не задавила ведьма. Месяца три держал, и такой уже стал красивой, здоровой собачкой. Тогда уж куда его держать, когда ему месяца три, — выпустил, а она, проклятая, ему кости и поломала. Был бы маленький, так задавила бы, а так прямо кости в суставах поломала. А еще осенью, когда я домой ходила, так рассказывали на посиделках, что там к одному человеку пришла под поветь такая в тулупе и косы растрепаны, и зашла ярчука давить и задавила. А невестка углядела и узнала ту бабу и золовке: — Идем! — А она такая небоязливая. Побежали они огородами и прибежали раньше той бабы. Идет она в тулупе, растрепанная. Вошла в хату, а они в окно смотрят. А она тулуп скинула и давай косы подбирать под чепец. Так они дома рассказали и просят, чтоб никому не рассказывали, чтобы не рассердилась она, значит. Да разве Иван, парень ихний, утерпел? — Увидел ее и говорит: «А ты, старая сука, зачем мою собаку задавила?». Так она молчит.
С. Жеведь Черниговского у. М. Н. Гринченко 1900.
Ярчук. Первая сучечка, молоденькая, принесет сучечку, та снова принесет сучечку, вот то — ярчуки все. Только, говорят, нельзя вырастить ярчуков, потому что все Ведьма душит, и нужно целый год под бороной его держать — будку такую сделать и бороной загородить, и она не подойдет. Через год уже ярчук Ведьму не подпустит к корове, и она не заберет молоко. — Ярчук гавкает на Ведьму и на Черта. — Как станет он лаять, так уже можно поймать Ведьму. А чем поймать? — тем очкуром[23], что мужик семь лет в штанах носит. А нужно сперва его освятить, и тогда уже подстеречь ее на Ивана-Купала и накинуть, и она уже не выберется из очкура — перекинется собакой и котом. А ты бей собаку и кота, а она только будет визжать! — А один мужик взял и лапу отрубил Собаке и узнал, кто Ведьма.
Ну, смотрит — а у соседки его рука обвязана, и спрашивает — «что там у вас такое»? — Это, говорит, палец оторвало[24].
Доение чужих коров, как известно, одно из главнейших злодейств ведьмы. Мы видели, что ведьмы иноземных сказаний тоже этим по преимуществу занимаются. У нас на юге полагают, что для того, чтоб овладеть чужой коровой, ведьма ее доит либо на Благовещенье (25-го марта), либо на Юрьев день (23-го апреля), либо в первый день Пасхи. Если ей это удастся — дело кончено: корова после того хозяевам уже не дает молока. Волшебный же способ доения, по воззрениям нашего народа, очень похож на описанный нами в иноземных сказаниях. Ведьма у себя дома пробуравливает где-нибудь в столбе, косяке или в стене дырочку и держит ее заткнутой; а когда ей надо молока, она вынимает из дырочки затычку, произносит заклинательное слово, и молоко струей течет из дырочки в подставленную посудину. Но туго приходится ведьме, если ее при первом доении застанет хозяин коровы, особенно если у него есть собака первак. Под таким названием известны те верные псы, кавалеры, появляющиеся на свет от первородящей суки, которая в свою очередь была первым потомком также первородившей матки. Перваков иначе называют ярчуками. Так вот эти-то псы и обладают способностью видеть ведьм, безошибочно чутьем различать их от обыкновенных баб. Ярчуков, если генеалогия их добросовестно прослежена, берегут пуще зеницы ока, хотя трудно бывает их уберечь. Черти в свою очередь отлично знают их талант в распознавании ведьм, и потому в собственных интересах жильцы адовы стараются удавить ярчука; а он вполне в их власти до годового возраста. Правда, зато потом, когда ярчуку уже минул год, с ним черти ничего не могут поделать, он вне их власти. Так вот, если такая собака застанет ведьму в то время, когда она явится во двор доить корову в первый раз, то непременно ее загрызет, если только ведьма не успеет оборотиться вовремя в птицу и улететь.
II
Ярчук
Жил один охотник. Ходит с ружьем по полю и стреляет зайчика, лисичку, где что попадется. И не пропустит, догонит и убьет. Ходил он, ходил себе, а человек один работал в степи; и была у того человека плохонькая кобылка и пропала. И взял тот человек, шкуру снял и домой поехал. Стоит там старый стог, а возле этого стога шагов за 50 лошадь лежит, что человек тот ободрал. Пришел охотник, посмотрел на ту лошадь, полез на скирду, сделал себе гнездо посередине, зарядил пулями ружье и сидит и смотрит на ту лошадь. Вот придут ночью волки, думает, так я буду бить. — Сидит, не до сна ему. Долго ли, коротко, бегут два, сейчас к лошади и давай ее драть — рвут, едят. Стали есть, прибегают пять и стало их семь волков. Взял он и нацелил ружье в стаю — бить приготовился. Аж руки свело, шапка с головы падает, сам не свой, взял его страх большой. Слобода от того стога верстах в трех и ветерок на слободу дует. Как принялись волки рвать ту лошадь, а в слободе собаки как залаяли, галдят на всю слободу, а одна собака как гавкнет, так они от лошади отскакивают и смотрят; а потом опять за лошадь, а как гавкнет, они тут же подскочат. Съели волки ту лошадь, а охотник переночевал в стоге, на другой день встал и пошел в ту слободу, где собака лаяла. Вошел в слободу и смотрит по огородам, не выбежит ли собака с таким голосом. Прошел он одну сторону улицы, перешел на другую. Буря тут большая с дождем поднялась. Он доходит до того хозяина, у которого собака, а собака и залаяла, он и услышал и узнал сразу. Доходит до двора, видит на погребе соломы охапку, а возле погреба лежит на земле собака. Увидел он это и идет в тот двор и прямо в дом. Входит в дом, поздоровался. — Откуда, земляк? — Недалеко отсюда. — Что ж до меня-то забрел? — Говорили, есть у вас на продажу собака, так я спросить пришел, не продадите ли мне? — Есть, говорит, мне она не нужна, на что она мне сдалась? — А что просите за нее? — Что дадите. — А я дорого дам. — Может, так дадите, что на сапоги хватит? — Нет, я столько дам, что и на три пары, а то и больше хватит. — Сколько же? — Десять рублей дам. — Э, хорошо, пока не помру, буду благодарить тебя за доброту, что ты меня так поддержал. — Он достал 10 рублей и отдал. — Как же мне, говорит, пса-то взять? — На тебе кусок хлеба и мани его: Катись, катись. Это его дети так приучили, он за тобой и покатится. — Охотник вышел, позвал, собака за ним и побежала. Приходит домой с собакой. А собака та была ярчук[25]. Еще сам не поевши, накормил собаку, тогда и сам поел. Вышел на огород, двух работников нанял. — Копайте мне погреб этакий и этакий. — Они копать стали, а он взялся осиновую борону мастерить. Те погреб выкопали, а он борону сделал и зубьев набил, сколько надо. Тогда взял он ту собаку, кинул в погреб, а сверху бороной накрыл. И давай кормить ту собаку; хорошо кормил, говядиной, целый год кормил. Год выращивал, тогда уж достал. Как достал, то пес этот как медведь, самый старый из медведей, вот какая собака стала. И давай теперь брать на охоту с собой; тот ярчук ходит за ним. Идет раз, бежит волк; собака ему навстречу. Волк не убегает; как сошлись, схватились дыбом, грудь в грудь, тот того за шиворот, а этот этого. Ярчук, как схватил волка за шиворот, встряхнул, бросил об землю, так сразу и убил. И он так и медведей, и лисиц и любого, какого ни на есть зверя, побьет или догонит. И ходил так охотник недели две и взял рублей сундук денег за шкуры и купил он лошадь и ездит. Ярчук бьет зверя, а он шкуры снимает и в повозку складывает. Походил он год с тем ярчуком и богатый стал. Раз надумал, сел верхом, взял себе ружьишко и поехал, а ярчук его за ним побежал. Выехал в степь, проехал верст пять-шесть, тут волк бежит. Он увидел, сейчас с ярчуком за волком погнался. Догнали волка, сейчас ярчук с волком дыбом схватились; ярчук поймал волка за шиворот, встряхнул, об землю бросил, из волка и дух вон. С ним справился, видит, бегут еще два по тому же следу. Подбегают; ярчук схватился с одним — убил; потом с другим и того убил. Разорвал его, тут бегут двенадцать друг за другом шагах в десяти. А эти три лежат задавленные. Охотник на коня и за теми волками: они не очень-то и убегают. Добежал, догнал ярчук заднего волка, убил; затем погоня опять, а те не оглядываются, бегут, а ярчук заднего догонит, убьет, а охотник на коне за ними. Вот лежат одиннадцать волков, один от другого шагах в 20 или в 10. Тех и убил, двенадцатого теперь догоняет, а тот себе шатается да знай убегает. Добегает он до леса. Стоит лес, волк в лес, за ним ярчук, а хозяин тоже туда. Пробегает по лесу версту, а там посреди леса площадь чистая десятины в три и на той поляне волков Бог знает сколько тысяч, тысяч 20, всю поляну заняли там как овцы, когда их загонят в стойло и они одна к другой теснятся — так эти волки густо стоят. А посреди поляны сидит на лошади архангел Михаил с трубой и играет в трубу и созывает волков; они как услышат, то сразу и бегут, потому что он ими заведует, как какой-нибудь генерал над солдатами, и от Бога назначен волками распоряжаться. Он им счет ведет, знает, сколько их, а как заиграет в трубу, они все прямо и сбежатся, он на них полюбуется, посмотрит, а потом и распустит: «Идите себе по местам», а сам в свою сторону, куда ему Бог указал, поедет, а волки, хоть наш язык не понимают, а что он говорит, понимают, и как он в трубу заиграет, то они понимают и сбегаются, где бы он ни остановился, посреди леса или посреди степи. Тот двенадцатый волк добежал до той поляны, а охотник с разгону как выскочит на поляну, испугался и хотел убежать. А тот в золоте, весь прямо сияет, и прикрикнул на него: Не беги, охотник, а иди ко мне. — Пошел он, волки расступились, подходит он и ярчук за ним. Дошел, поклонился, поздоровался. — Ну, говорит, охотник ты хороший, да не такой ты хороший, как ярчук у тебя добрый. Много медведей подавил, а волков еще больше. — А посреди площади стоит волк, всем волкам волк, такой волк, что и смотреть на него страшно, здоровенный, как амбар. И говорит архангел Михаил волку: Иди, сразись с ярчуком. — Тот не хочет, мнется. Тогда крикнул архангел Михаил: Тебе говорю, иди сразись. — Тогда подбегает волк к ярчуку и схватились они дыбом, тот того за шкирку, а этот этого. Как схватил ярчук того волка за загривок, встряхнул и бросил оземь и убил и дух из него вышиб. Тогда и говорит архангел Михаил: Этот ярчук — всем ярчукам ярчук, как у меня волк тот был всем волкам волк. Потом говорит он другому волку, уже поменьше: Иди ты, сразись с ярчуком. — Прибежал, схватились они дыбом, тот того и этот этого за шиворот взяли, ярчук схватил его и так бросил, что из него и дух вон. Дальше архангел Михаил на третьего указывает. Этот и маленький, и щетина на нем так и стоит, наёжилась. Подбежал этот третий, как схватились, как стали драться, дерутся, бьются… убил волк ярчука, и духа в нем не стало. Тогда говорит архангел Михаил: Езжай, охотник, домой. Теперь сам будешь волков побеждать. — Тот поклонился, повел за собой коня за поляну, к пню подвел, сел и домой поехал. И как приехал домой, перекусил немножко и тогда как лег, то уже не встал. Его спрашивают: — Чего ты, как? Он и рассказывает: Вот как со мной было, я и испугался. Полежал и помер.
Ярчук
(Из области необъяснимого)
Это было в Малороссии. Я жил в качестве дачника на одном пригородном украинском хуторе Х-го узда. Это была не обыкновенная помещичья усадьба, а нечто вроде дачного курорта, куда горожане приезжали не только для летнего отдохновения на лоне природы, но и с целью полечиться от недугов при помощи естественных методов лечения, которые теперь все больше и больше входят в медицинскую практику.
Однажды, ранним вечером, сидели мы за ужином на веранде хозяйской дачи. Тут была сама хозяйка с детьми, брат ее, доктор, со своей семьей и несколько дачников-пансионеров: мужчины и дамы. Около стола, по обыкновению, вертелось несколько собак, в том числе «Пальма», — заурядная дворняжка среднего роста, с длинной желтовато-серой шерстью.
— Скажи, пожалуйста, Ваня, — обратилась хозяйка к своему брату, увидев эту собаку, — как ты объяснишь следующий случай?
У этой вот «Пальмы» в прошлом году родился в единственном числе щенок. Местом произведения его на свет она избрала подполье нашей спальной платформы на сеновал; подкопалась и устроила себе логово.
Спустя неделю, а, может быть, и больше, щенок стал показываться в выходе из подполья. Что это за прелестный был щенок! Весь черный, без единой отметины, шерсть волнистая и глянцевитая, мягкая, как бархат. Дети были от него в восторге и постоянно носились с ним.
Однажды в парке встретила их старуха-торговка из Перечного хутора и, увидев щенка, также залюбовалась им: «Ах, який гарный!» Но, узнав, что он родился одиноким, с тревогой проговорила: «Ой, дитки, це ярчук; вин жить не буде: его видьма везме».
Дети, конечно, были очень опечалены этими словами старухи, и я стала расспрашивать своих рабочих-малороссов, что такое ярчук? Все они в один голос заявили мне, что ярчуком в деревнях зовут щенка, который родится, как они выражались, «едным» и непременно черной масти, без малейшей отметины, и что такой щенок непременно будет утащен ведьмой и уничтожен.
— Вскоре после встречи со старухой, — продолжала хозяйка, — случилось такое обстоятельство. Легли мы все спать на нашей платформе на сеновале, дети другие все уже заснули, да и я сама начала забываться, как вдруг слышу под полом страшную возню; что-то там стучит, вертится, рычит, хрипит, и все это так громко, что все проснулись. Начну я стучать об пол палкой — шум замолкнет, но не пройдет и пяти минут, как он поднимется снова и как будто с еще большей силой. Так продолжалось далеко за полночь, и только перед рассветом все смолкло, и мы заснули.
Утром, как только проснулись и оделись, дети первым делом бросились к подполью и стали вызывать щенка, но, против обыкновения, он не показывался. Чтобы осмотреть хорошенько подполье, позвали рабочего с лопатой и приказали сделать подкоп с другого конца платформы. Оказалось, щенок забился в самый дальний угол и притаился там, словно бы от преследования. Немалого труда стоило извлечь его из этого убежища. Ну, тут дети уж буквально не выпускали его из рук.
На другой день предположен был переезд в город и по этому случаю ночевать приходилось не на сеновале, а вот здесь, у меня наверху. Боясь за участь своего любимца, дети просили меня позволить им взять его на ночь с собою, но я не позволила: не люблю спать в одних комнатах с собакой! Однако, чтобы успокоить детей, я устроила ему, казалось бы, вполне безопасный ночлег. Поставили вот в этом коридоре глубокую ванну, положили в нее щенка и накрыли ее большим, толстым брезентом; окна выходящих в коридор комнат позапирали шпингалетами, двери их затворяли, а двери самого коридора с черного хода и вот эту, что выходит на эту веранду, я собственноручно заперла изнутри на ключ. Окончив все эти предосторожности, мы отправились наверх спать и скоро заснули. И вот тут-то и случилось то, чего до сих пор не могу себе объяснить…
Ровно в двенадцать часов я проснулась от какого-то шума под окнами моей спальни. Но это был даже не шум, а что-то такое своеобразное, чего я не умею и передать. Тут слышались: и визг, и рычание, и лай, и вой, и плач, и гудение и все это вместе представляло собой сплетение звуков злобы, отчаяния, мольбы, страданий, — звуков от самых низких до самых высоких нот, словно бы это был вихрь или, скорее, крутящийся ураган всевозможных голосов и звуков, какие только существуют в природе… Если бы несколько струнных и духовых оркестров сбить в беспорядочную кучу и заставить все инструменты изо всей силы издавать звуки, на какие они способны, то это представляло бы собой, мне кажется, некоторое подобие того, что я услышала. Понятно, я перепугалась; да и не я одна: на этот гвалт сбежались все дачники, какие еще не уехали, и даже рабочие со скотного двора прибежали, в чем были, полураздетые, — до того все переполошились.
Когда шум стих и я услышала внизу человеческие голоса, я сошла в коридор и — что я здесь вижу? Эта дверь из коридора на веранду отворена, ванна раскрыта и щенка в ней нет. Выхожу на веранду, мне навстречу идет ночной сторож Иван и держит в руках щенка.
— Где ты его взял? — спрашиваю.
— А вот, — говорит, — за цветником, по ту сторону огорода на дороге. Я бросился сюда на шум, прибежал и вижу: какая-то черная собака треплет кутька; я ударил ее палкой, аж палка пополам, а собака — ничего! Одначе, раз-другой еще трепнула кутька и бросила, а сама убежала вон туда, в нижний парк.
По осмотре щенка оказалось, что один глаз у него прокушен и морда вся изранена, — сочится кровь. Может быть, и туловище было изранено, но я уж не смотрела.
Чтобы спасти жизнь этому бедному зверьку, я распорядилась с рассветом отвезти его в город в ветеринарную лечебницу, куда он своевременно и был доставлен, но, как оказалось потом, он там в тот же день к вечеру издох…
Бровко
Отец мой был священником в местечке Смелом, Полтавской губернии. Нас было 6 человек детей, все мальчики.
Росли мы свободно и привольно, целые дни на воздухе; летом в самых легких костюмах — рубашонке и панталонах с тесемочкой через плечо, зимой в барашковых полушубках и таких же шапках.
Местечко у нас большое, модное, богатое, одних церквей пять; неподалеку лесок, через который пробегала быстрая, прохладная речонка, а за лесом, так верстах в 3-х от нашего дома, раскинулась небольшая деревенька — Томаши. В ней тоже была церковь, в которой священником был когда-то отец Ярослав, умерший много лет назад, большой любитель садоводства и огородничества.
Домик его, в котором жила одна из дочерей его, Ярославна, как звали ее у нас, был окружен огромным фруктовым садом, старым и запущенным, как лес. В середине этого сада была могила Ярослава, каменная плита, осененная крестом, а кругом всего сада, с 4-х сторон, были вырыты канавы. В этих канавах водились змеи, так что народ говорил: «Змеи охраняют могилу Ярослава».
Прекрасные яблоки и груши в этом саду часто соблазняли нас, мальчиков, и мы, собрав подходящую компанию из таких же головорезов, как сами, отправлялись рвать плоды.
В старые годы в Малороссии не было запрета в садах: приходи, рви, ешь, сколько хочешь, только сучьев не ломай; много всего родилось, на всех хватало.
Отправляясь за яблоками на могилу Ярослава, мы остерегались змей, торопливо и осторожно переходя канавы, но нередко ловили их, перебивали им хребты камнем или палкой, тогда змея не могла уж ползти; потом пускали ее на муравейник.
Несчастное животное вьется на одном месте, но уйти не может, а муравьи моментально бросаются на нее, облепят и через 10–15 минут останется один голый скелет: все мясо и кожу съедят муравьи.
Обыкновенным нашим спутником во всех походах и странствованиях была огромная сторожевая собака Бровко. Это был рыжий, косматый пес, с большой щетинистой головой, отличный сторож и страшно злой.
Бровко был ярчук. Так называлась у нас в старину собака, которую ничто не берет: ни лютый зверь, ни змеиный яд. Отличительная черта такой собаки — черный зуб. Такой же был и у нашего Бровка. Он никогда не позволял гладить себя, ласкать, хотя был очень привязан к нам, ходил следом за нами.
Бровко и еще маленькая комнатная собачка Альба, которая тоже иногда сопровождала нас, если увидят змею, стараются стать на нее передними ногами, широко раздвинув их; тогда змея теряет способность движения, и собака, разрывая ее, пожирает. Не всегда, однако, эта борьба со змеями проходила безнаказанно для собак.
Как-то раз летом мы отправились за яблоками на могилу Ярослава, Бровко и Альба сопровождали нас. Набрав-полные карманы яблок, мы отправились купаться на реку, а о собаках и забыли.
Поснимав панталоны и рубашки, мы бросились в прохладную воду, купались, шалили, смеялись и все больше и больше отдалялись от места, где сложили свое платье.
В это время на берег реки пришли свиньи и, почуяв яблоки в карманах панталон, стали тащить их оттуда, причем изорвали в клочья, так что, когда мы вышли из воды, пришлось идти домой в лохмотьях.
Наше смущенье было велико, все ожидали от матери головомойки, но, возвратясь домой, застали всех домашних в тревоге: собаки вернулись домой, сильно искусанные змеями, распухшие.
Особенно сильно пострадал Бровко. Он забился в угол конуры и не шел на зов. Маленькую Альбу лечили, поили молоком, давали лекарство, но Бровко ничего не брал. Целую неделю пролежала собака в конуре и только раз или два в день выходила пить.
Поделиться книгой: