Помоги проекту - поделись книгой:
– Ну чисто как в лопнувшем банке «Траст» в Москве, – нашёлся Ходоунский. – Когда ревизия из Центрального банка и следователи пришли в банк, то успели к самому шапочному разбору. В капитале «Траста» оказалась куча фальшивых векселей и всяких «мусорных» активов на многие миллиарды. Владелец банка по фамилии Булочник успел в последнюю минуту улизнуть через чёрный ход. И как в воду канул. Этот ловкач Булочник имел репутацию щедрого мецената, что должно было насторожить доверчивых вкладчиков. И теперь он ездит по заграницам и скупает замки и пентхаусы. Таких беглых банкиров в России – пруд пруди.
– Негоже всех банкиров стричь под одну гребёнку, заранее записывать в мошенники, – укоризненно молвил либерал Ванек. – Взять хотя бы известного банкира Александра Лебедева. Большой оригинал! В Лондоне купил старейшую, но разорившуюся в пух газету «Ивнинг стандард» вкупе с долгами на десятки миллионов фунтов. И теперь газета выходит исправно. Тираж «Ивнинг» целыми тюками сбрасывают с грузовиков на мостовую у станций метро. И бесплатно раздают прохожим. А что бы вы думали? Щедрость вознаграждается репутацией. А как поступил Лебедев, когда надумал ликвидировать свой «Резервный банк»? Разочаровался в банковском бизнесе, когда на него устроили настоящую охоту всякие «крышующие» в погонах. Лебедев признался как на духу: «Все дивиденды выплатил, недвижимость продал и вернул все деньги клиентам. Продемонстрировал, что бывают честные банкиры». И это, братцы, не похвальба, а совестливость настоящего либерала. «В России, – со знанием дела свидетельствует Лебедев, – отозвано около 500 лицензий у банков, у которых деньги уже украдены».
– Да, чистая правда. Газеты пишут, что 150 миллиардов долларов из разворованных банков уплыли за кордон, – прибавил всезнайка Ходоунский.
– …Лебедев переместил капитал в аграрный бизнес, – продолжил свой дифирамб Ванек. «Я самый большой разводитель картофеля в мире», – говорит без ложной скромности. – Продаю по 120 рублей настоящий антиоксидантный картофель».
– Грабёж! – возмутился Балоун. – Ишь, цену заломил, благодетель! Чтобы выкормить свинью, у себя при мельнице, уходило семь мешков картошки да ещё изрядно отрубей и дерди. Картошка от Лебедева – сущее разорение!
– Примитивный меркантилизм, – ввернул учёное словечко Ванек. – Вот как это называется, невежда!
– Когда банкир-миллиардер из списка «Форбса» начинает чудить, сорить деньгами за границей, а потом превращается в картофелевода, – задумчиво сказал повар-оккультист Юрайда, – за этим скрывается не причуда, а предопределение, знак судьбы…
– Пути Господни неисповедимы, – кротко вымолвил Баллоун.
А Швейк, по обыкновению, вновь зашёл очень издалека:
– На Дукельском перевале два батальона 22-го полка вместе с офицерами, под звуки духового оркестра перешли на сторону противника. После этого высокое военное начальство в Вене, полевая жандармерия на фронте, служаки и соглядатаи совсем взбеленились. Всюду рыскали, искали измену. И вот на линии Соколь–Милетин–Бубново командир батальона получил секретный циркуляр о том, что бывший профессор Масарик бежал за границу, где ведёт пропаганду против Австрии. Какой-то идиот в дивизии сопроводил циркуляр следующим приказом: «В случае поимки (Масарика) доставить в штаб дивизии».
– Как будто беглые профессора-изменники околачиваются на передовой фронта, – усмехнулся Ходоунский.
– Тот штабной, что собственноручно приписал к секретному циркуляру свою указивку, наверняка погубил будущую карьеру, – покачал головой Швейк. – Ведь этот самый Масарик через пару лет, как чёрт из табакерки выскочив, превратится в первого премьер-министра Чехословацкой Республики!
– Даже провидица Ванга не сумела бы предсказать такой завидной судьбы безвестному Масарику, – рассудил заядлый оккультист Юрайда.
– Что бы ни толковал наш Юрайда про предопределение и прочее, служивые, чиновный люд всегда должны держать нос по ветру, – сказал Швейк. – Никогда не угадаешь, как дело обернётся, когда на дворе смутные времена. Станет ли и в самом деле Ксюша Собчак министром обороны, а то и вице-премьером у Дмитрия Тосканского, – бабушка ещё надвое сказала. Но уже некоторые штатские, большие шишки в верхах, разные «властители дум» потихоньку стали ей годить. Дескать, чем чёрт не шутит! Этот беглый Масарик в своём профессорском портфеле тоже ведь носил не маршальский жезл, а термос с кофием из цикория и пару свежего белья.
* * *
…На этом аутентичная запись политических дебатов ветеранов 11-й маршевой роты обрывается. Постояльцев чистилища позвали к вечерней молитве. Тем часом на грешной земле, в «Доме-2» под телекамерами в каждом уголке всё шло по накатанной, онлайн, живьём. Амурные интрижки и шашни, разговорчики «про это» да про то, кто у кого отбил пассию и прочее. Развлечения новых русских, подглядывания через замочную скважину на «отношения» в Доме-аквариуме длятся чуть ли не круглые сутки. Но про вторжение в большую политику их наставницы – наперсницы Ксении Анатольевны в разговорах подопытных счастливцев реалити-шоу – ни словечка!
Фундамент тысячелетий
Фундамент тысячелетий
Спецпроекты ЛГ / Многоязыкая лира России / Нетелефонный разговор
Теги: литература Кабардино-Балкарии
Народам необходимо вернуться к своим традиционным культурным корням
Муталип Беппаев: «Я рад и горд тем, что знал великого Кайсына Кулиева»
– Муталип Азнорович, недавно широко отмечалось 100-летие Кайсына Кулиева. Известно, что Кайсын Шуваевич принял непосредственное участие в вашей судьбе: в 1971 году по рекомендации Союза писателей Кабардино-Балкарии, точнее, по просьбе Кулиева, адресованной ректору Литературного института Владимиру Пименову, вы были приняты в этот прославленный вуз. Случались ли у вас личные встречи с классиком?
– Я очень благодарен судьбе, что был лично знаком с мастером балкарской словесности Кайсыном Шуваевичем Кулиевым. Именно по его рекомендации и просьбе мне довелось стать в 1971 году студентом Литературного института имени А.М. Горького. В тот год поэтический семинар набирал, можно без преувеличения сказать, великий песенник того времени Лев Иванович Ошанин, с которым незабвенный Кайсын до этого встретился в Москве и переговорил о моей литературной судьбе.
Так что если я чего-то и достиг в своём творчестве, конечно же, очень многим обязан моим учителям Кайсыну Кулиеву и Льву Ошанину. А когда в 1978 году вышла моя первая книга «Проснувшиеся скалы» («Уяннган къаяла») по рекомендации всё того же Кайсына Шуваевича в том же году я был принят в члены Союза писателей СССР. Чуть погодя он написал свою замечательную статью «Мета поиска» о моём поэтическом творчестве, где по-доброму отзывается о своём молодом собрате по перу… Для меня Кайсын Кулиев – образец мужества, стойкости, честного, преданного служения родной словесности, малой Родине и великой Отчизне.
– Недавно вы возглавили Союз писателей Кабардино-Балкарии. По силам ли оказалась ноша, и есть ли реальная польза писателям республики от этой организации?
– В это непростое время быть председателем такой поистине легендарной писательской организации, которой руководили в своё время Керим Отаров, Али Шогенцуков, Алим Кешоков, Кайсын Кулиев, Адам Шогенцуков, Алим Теппеев, Зубер Тхагазитов… вдвойне трудно. Я пытаюсь делать всё от меня зависящее, чтобы вновь, хоть чуточку, загорелся огонь очага Союза писателей КБР. Думается, временами это удаётся. Этому пример проведение 100-летнего юбилея Кайсына Кулиева у нас в Кабардино-Балкарии и в Москве на должном уровне, а также поэтические вечера, посвящённые жизни, творчеству замечательного поэта, которые прошли во многих городах и станицах Ставропольского края, Карачаево-Черкесии, в столице Чувашии Чебоксарах, где он лежал в военном госпитале после тяжёлого ранения под Орлом. Совместно с Министерством образования, науки и по делам молодёжи мы провели конкурс среди школьников «Слово твоё идёт по миру и учит мир радости» (эту мысль высказал Евгений Евтушенко о стихах Кайсына Кулиева) и по его результатам издали книгу на трёх языках, составленную из детских зарисовок, очерков, эссе, стихов, посвящённых замечательному стихотворцу.
– Если попытаться в целом охарактеризовать современную литературу Кабардино-Балкарии, то что бы вы могли сказать? Есть ли талантливые авторы? Какие преобладают жанры, темы, сюжеты?
– Литература Кабардино-Балкарии, несомненно, очень богата: её основоположниками были Кязим Мечиев и Бекмурза Пачев, а продолжателями стали Али Шогенцуков, Саид Шахмурзаев, Кайсын Кулиев, Алим Кешоков, Керим Отаров, Бетал Куашев, Максим Геттуев, Адам Шогенцуков, Берт Гуртуев, Аскерби Шортанов, Жанакаит Залиханов, Хачим Теунов, Ибрагим Бабаев, Ахмедхан Налоев, Магомед Мокаев, Мугаз Кештов, Зуфар Сарбашев, Леуан Губжоков и другие. Нынешняя литература, могу сказать без ложной скромности, разнообразна, многокрасочна, многопланова… Это удивительные как поэтические, так и прозаические миры маститых литераторов Танзили Зумакуловой, Зубера Тхагазитова, Ахмата Созаева, Хабаса Бештокова, Салиха Гуртуева, Хасана Тхазеплова, Светланы Моттаевой, Анатолия Мукожева, Сакинат Мусукаевой, Зарины Кануковой, Абдуллаха Бегиева, Джамбулата Кошубаева, Мурадина Ольмезова, Амира Макоева…
Особо хотелось бы отметить произведения русскоязычного писателя Владимира Мокаева, который в своём творчестве объединяет Россию и Кавказ. Творчество Владимира Аллахбердиевича близко по духу любой культуре, любому народу, потому что в них поднимаются общечеловеческие проблемы.
– Вы первым среди поэтов Кабардино-Балкарии стали писать верлибры и хокку. Как их оценили коллеги? Не было ли упрёков в том, что поддались западному литературному влиянию?
– Разумеется, как любая форма, которая до того момента почти не употреблялась в поэтической культуре Кабардино-Балкарии, вначале была встречена непониманием творческой интеллигенцией республики, но всё же нашлись и те, проницательные и думающие литераторы, которые приняли это новшество.
– Ситуация с переводами непростая во всех республиках России. Как с этим обстоит дело у вас?
– Конечно же, раньше были великие переводчики и корифеи своего дела, такие как Наум Гребнев, Яков Козловский, Наум Коржавин, Семён Липкин, Олег Чухонцев, Римма Казакова. Сегодня наши связи, к великому сожалению, заметно ослаблены, но обрадовал один недавний факт: замечательный поэт и переводчик Михаил Синельников великолепно переложил карачаево-балкарский нартский эпос (9000 строк) на русский язык. Этот титанический труд с прекрасным предисловием Евгения Евтушенко ждёт своего часа.
У нас в республике жил и работал талантливый поэт и переводчик Георгий Яропольский, который познакомил русского читателя со многими поэтами Кабардино-Балкарии. Также у нас работают хорошие переводчики: Лариса Маремкулова, Владимир Мамишев, Сакинат Мусукаева и другие. При журнале «Литературная Кабардино-Балкария» создана переводческая группа, которую возглавляет Лариса Маремкулова. Особенно радует нас появление совсем юных кабардинских, балкарских переводчиков. Мы сделаем всё от нас зависящее, чтобы помочь им. Но хотелось бы, чтобы и вы поддержали, как прежде, развитие новой поросли.
– Москву и вообще крупные города России захлестнул литературный масскульт. Детективы, любовные романы и фэнтези для издателей выгоднее серьёзной литературы. Как, на ваш взгляд, сохранить в этой ситуации подлинное искусство?
– В данное время эти проблемы очень печалят жителей всей России. Слепо перенятые западные модели, так называемые декларации свобод, привели к печальному итогу: деградации семьи, моральных устоев в целом и всего общества. К сожалению, всё это провозглашается на самом высоком уровне телевизионными каналами, театрами и СМИ. Нам нужно сейчас же непременно вернуться к своим традиционным культурным корням, которые базируются на нравственном фундаменте тысячелетий.
– Что нужно сделать национальному автору, чтобы приобрести всероссийскую известность?
– Нужно затронуть душу читателя не только своего народа, но и читателей любой другой культуры. И конечно же, здесь не обойтись без качественных, хороших переводов, которые до тонкостей, нюансов, донесут суть художественного произведения. Я уверен, что у нас есть такие писатели, способные заинтересовать всероссийского читателя. И нам хотелось бы совместно «раскрутить» их на должном уровне.
Золотые апельсины
Золотые апельсины
Спецпроекты ЛГ / Многоязыкая лира России / Проза Кабардино-Балкарии
Теги: литература Кабардино-Балкарии
Рассказ
Амир Макоев
Родился в 1963 году в г. Тереке Кабардино-Балкарской республики. В 1985 году окончил Саратовский институт механизации сельского хозяйства им. М.И. Калинина по специальности: гидромелиорация. Работал инженером насосной станции в Терской оросительно-обводнительной системе, старшим инженером в Министерстве мелиорации и водного хозяйства КБР, заместителем директора Кабардино-Балкарского отделения Литфонда РФ.
В литературно-публицистических журналах и коллективных сборниках, издаваемых в Москве и в других городах Российской Федерации, опубликовал более двадцати рассказов и повестей. Автор книг «В ожидании смысла» и «Возвращённое небо». Член Союза писателей России.
Временами я открываю таинственную дверь, за которой слышен печальный гул детства, и полузаросшая тропинка ведёт меня в мир сновидений и несбывшихся мечтаний. Там, на неведомых дорожках, бродят призраки моих надежд, в тёмном чулане заброшенного дома сиротливо ютятся деревянные лошадки и плюшевые медвежата, в неухоженных парках затянулись паутиной сказочные избушки, покрылись плесенью карусели и причудливые фигуры резных истуканов. Там уже не носится ветер по верхушкам деревьев, и опустевшие сады заросли сорной травой. В тёмных подземельях давно умер последний мышиный король и куда-то подевались весёлые беззаботные гномы. А некогда величественный океан уменьшился до размера небольшой лужицы, и на нём уныло застыли потемневшие паруса моих кораблей...
И кто-то, очень похожий на меня, садится там на холодную каменную плиту и, разбирая беспорядочно разбросанные в памяти события, отыскивает первые мои радости и обиды, наивные мечты и первую жгучую боль. Этот мир ему кажется теперь настолько маленьким, что он, не сходя с места, может дотянуться рукой до всех чужестранных земель, волновавших воображение, повернуть направление рек, собрать в ладонь далёкие звёзды ночного неба и пересыпать их из руки в руку. А душевные движения, переполнявшие меня то мучительной сладостью, то безысходным отчаяньем, представляются ему ничтожными и смешными пред лицом вечности.
Но в этом опрокинутом мире, несмотря на годы, отдалившие меня от него, живёт в лесной глуши одна неутихающая боль. Каждый раз она встречает меня грустной полуулыбкой, садится рядом и, положив мне голову на грудь, тихо дремлет, успокоенная появлением родной души. Спустя какое-то время, чем-то встревоженная, она начинает едва слышно, стыдясь своих слёз, плакать...
Но вот откуда-то доносится торжественная дробь заячьего барабана, слышатся отдалённые сигналы грузовичков, сирены пожарных машин. Ночное небо вспыхивает зарницами, раздаются выстрелы оловянных солдатиков, и с криками «ура» они идут в наступление. Мир снова набирается красок, зацветают сады, птичий гомон и смешанный запах цветов наполняют мою комнату. На башнях начинается полуденный перезвон старинных часов, а на фрегатах и галерах вздуваются ослепительно-яркие на солнце паруса, и пушки палят в знак отплытия к дальним странам. Впереди интересная и бесконечная жизнь.
И в самом деле, мир казался мне вечным, и тот вопрос у меня появился неизвестно как и почему. Он возник в тенистом парке между мороженым и тёплым пузыристым лимонадом, и отец как-то странно посмотрел на меня – то ли рано мне интересоваться вопросами вечности, то ли бог знает, кто посеял в голове ребёнка подобные мысли. Так или иначе, ему пришлось ответить: «Да, сынок, все мы будем жить всегда. Земля? Земля тоже, сынок, она вечна». И тогда я высказал свои опасения, что она может разломаться пополам, как в том фильме, показанном накануне. В образовавшуюся огромную трещину падали автомобили, дома, люди и животные. «Папа, а что если ты поедешь на работу, и мы окажемся по разные стороны такой трещины?» – «Я построю мост и переберусь к вам с мамой. И не говори больше глупости».
Мои глупости на удивление оказались пророческими. Мой мир разломался пополам, и не знаю, кто в том больше повинен – отец или мать. Нет, отец не мог теперь построить мост и перебраться к нам. Трещина, возникшая между ними, была гораздо страшнее и больше, и никакие мосты Вселенной не могли уже их соединить.
Он мог видеть меня лишь в условленные дни и часы.
Мы с мамой жили в другой (очень богатой) семье, и каждый его приход за мной почему-то всех нервировал, особенно мою маму. Через неё это передавалось отчиму, его брюзгливой матери, не выносившей и минутного присутствия моего отца у ворот. Она называла его нищим, оборванцем, не сумевшим заработать достаточно денег, чтобы содержать достойно семью, а все его учёные работы никому не нужны, раз за них не дают приличных денег. Не очень-то старуха жаловала и своего сына, дерзнувшего привести в священный дом своих родителей женщину с чужим ребёнком, когда на свете столько хорошеньких молодых девушек.
Всё это отец знал и нетерпеливо переминался с ноги на ногу, пока меня оденут и выведут к нему.
Мы с отцом легко переступали моря, заснеженные горные вершины, взлетали выше грозовых туч и видели, как живительные струи дождя орошают безбрежные лесные дали. Неожиданно мы оказывались где-то на задворках планеты в освящённых волшебством царствах, встречали там то добродушного воина-великана, то злобного карлика с длинной бородой верхом на громадном петухе. Блуждали по сырым коридорам страшных лабиринтов в поисках сокровищ, а найдя, едва уносили ноги от беспощадных преследователей.
Мир вокруг меня оживал лишь в рассказах отца, а с другими я погружался в странное сумеречное состояние и в бесприютной тоске ожидал день, когда он вновь явится за мной.
Память не выдаёт мне подробностей того последнего вечера – то ли за многие годы она ослабела и выжила совсем из ума, то ли не желает будоражить и без того ноющую мою боль. Память стыдливо отворачивается, как бы уклончиво пожимает плечами на мои вопросы, мол, дело давнее, столько прошло, всего не упомнишь, да и были мы с тобой тогда в весьма юных летах. И мать с отчимом тут ни при чём, ты их навещаешь, они тебя любят – что ещё человеку надо? И гони от себя эту боль – что уселся с нею в обнимку? – пусть доживает благополучно свой век в лесной глуши, собирая орешки и ягоды на зиму. И не ходи ты больше на эти развалины – что проку в том?
Тяжкий и нудный разговор с памятью понемногу воскрешает дом на улице имени великого пролетарского писателя, в котором мы тогда жили. Снова высаживаются деревья вдоль тротуара, зажигаются фонари, расставляются даже урны возле скамеек, и в этом навечно погружённом во мрак городе ненадолго загораются луна и звёзды.
Я вижу несмелый силуэт отца, приближающийся к нашим воротам. Вот он, высокий и худой, с вечно спокойным, даже отрешённым взглядом, идёт по вымощенной плитами дорожке к двери и звонит. А там, в чреве громадного дома, нахожусь я, подкрутив все свои заводные игрушки, чтобы враз их запустить по комнате назло ненавистной старухе. Но вот я слышу родной голос: «Вы меня простите, понимаю, что не вовремя, но только я завтра уезжаю, мне надо что-то важное сказать сыну, мы погуляем часок и вернёмся». Мать сердито ему говорит, что поздно уже, ведь виделся со мной только позавчера. А он своим ласковым, певучим голосом: «Да мне нужно очень, ты же понимаешь, у меня, кроме него, в этом мире никого нет». Я выскакиваю навстречу ему из комнаты, а оттуда несётся за мной разноголосица скрежета и визга закрутившихся шестерёнок. Мать хватается за голову: о, боже, я скоро с ума сойду! – и бежит в мою комнату. Мы не ждём её и, сняв с вешалки мои куртку и шапку, тихо выходим.
Нам кажется, что в этом мире нет никого, кроме нас. Мы идём, большие и счастливые, задеваем головой звёзды, загоняем шаловливый осенний ветерок себе в карманы и верим, что теперь ему оттуда не выбраться. В конце тротуара начинаем ступать осторожно, чтобы не нарушать покой маленьких суетливых людей, готовящихся ко сну, подошвами своих ботинок запросто крошим горы, моря и океаны, нам как бы нипочём, а здесь – ах, чёрт возьми, сынок, что мы с тобой, два гиганта, наделали! – порвали электрические провода и свалили столбы. Берём друг друга за руки и убегаем, а вслед нам летят отравленные стрелы туземцев, огненные струи драконов, леденящий вой проснувшихся чудовищ. И там, на краю вселенной, сворачиваем за некий призрачный угол и оказываемся в чудном поле, куда отец меня прежде не водил. Перед нами проходят дымчатые силуэты вечных странников. «Видишь, сынок: вот Дон Кихот и Санчо Панса, а это Гамлет, я тебя ещё познакомлю с ним, а вот и Одиссей, ты его узнал, надеюсь, ведь я много о нём тебе рассказывал».
Усталые, мы садимся на камни, отец запускает в карманы руки: «Вот ведь забыл, взял тебе апельсинов и забыл. Их всего четыре, но посмотри, какие они большие. Обрати внимание, сынок: облитые светом луны, они кажутся золотыми, возьми вот, поешь». Я отказываюсь – у нас есть, сейчас не хочу. Он смотрит на меня разочарованно: «Хорошо, я отдам их, когда пойдёшь домой». Он помолчал немного, но всё-таки не стерпел: «Вот и ты уже говоришь «у нас». Как мне больно, сынок, это слышать. Как бы я хотел вернуть всё сначала. У нас могла быть ещё девочка, сестрёнка тебе, если бы она появилась, всё у нас было бы по-другому, но мама не захотела, она её... не захотела». Простая душа, я радостно объявляю ему, что у меня будет сестрёнка, мама сказала. Он медленно заносит руки над головой, обхватывает её и долго так сидит.
В чёрном поле не видно его лица. Я тоже молчу, глядя на таинственных призраков, выходящих из ночи. Вот идёт старик с опущенной головой, а за ним плетётся шут, оба отчего-то усталые и измученные. За ними следует толпа людей, над головой одного из них, идущего впереди, что-то странно светится. Появляется беззаботный мужичок в чалме верхом на ослике... Отец поворачивается ко мне: «А, всё смотришь, с ними в своей жизни ты много раз ещё встретишься». Он готовится к серьёзному для него разговору со мной: «Понимаешь, я должен завтра уехать, коммерсантом вот заделался. Видишь ли, надо деньги зарабатывать, хотя не моё это дело – торговать, я ничего в этом не смыслю. Уеду, что называется, в заморские страны, гостинцев тебе привезу, каких здесь и не видывали. Я ради тебя всё это делаю. У тебя всё должно быть от меня, я твой отец. Понимаешь? Мои деньги будут чистые, они тебя потом согреют. А знаешь, какие деньги у твоего отчима, ах, если бы ты знал, какие это деньги. Но маме нашей это всё равно, ей, понимаешь, всё равно. Ты знаешь, почему мама нервничает каждый раз, когда я прихожу? Я – это её вина перед нашей семьёй, постоянное напоминание о своём грехе. Видишь ли, у взрослых бывают такие провинности... Что я говорю, что это я?! Из ума совсем выжил. Не надо бы мне всё это тебе говорить. Да и не поймёшь ты сейчас ничего. Это я так – сам с собой. Прости. А мама у нас с тобой очень красивая, она должна иметь много денег, ей надо красиво одеваться, красиво жить. Она очень красивая, не зря этот урод просто свихнулся от неё, не посмотрел даже, что семью разрушает. Но это ничего, сынок, мы с тобой всех победим. Главное, чтобы ты был со мной, и я всё преодолею, я на всё пойду, у меня, кроме тебя, нет никого. А я вернусь скоро».
Мы медленно бредём к дому, не желая расставаться. В эту осеннюю ночь морозно, и отец согревает мои руки в своих горячих ладонях. Стук наших шагов отдаётся по пустынным улицам. Я прижимаюсь к нему и не хочу его отпускать. Я ещё не ориентируюсь во времени, не представляю, насколько длительны сроки, которые он будет отсутствовать, и боюсь, что это надолго. Отец молча смотрит куда-то вверх, на звёзды, а я жмусь к нему всё плотнее и ощущаю под своей рукой апельсины, тяжело оттягивающие карманы его куртки.
У дома нас ожидали отчим и его водитель. Заметив нас, они вышли из машины. Отчим остался у ворот и, как мог, ласково позвал меня: «Ступай скорее в дом, мама с ума сходит, а вы спокойно гуляете среди ночи». Он попытался увести меня во двор, но я стал сопротивляться, потому что видел, как водитель, этот неотёсанный громила, подошёл к отцу и отвёл его в сторону. Я не думал, что моему отцу угрожает опасность, просто он никогда не прощался со мной, не сказав каких-нибудь нежных слов. И я ожидал их услышать, тем более что он уезжает. Водитель встал перед отцом в нахальную позу: «Ну что ты изводишь людей, что ты бедную женщину каждый раз доводишь до истерики, дали тебе дни и часы, так посещай соответственно им». Отец выглянул из-за его плеча: «Ребята, дайте мне по-человечески проститься с сыном, потом поговорим, не следует ему всё это выслушивать». И тогда он хотел обойти его и направиться ко мне. Вот он сделал шаг в сторону, – этого гиганта не так-то легко обойти, – навстречу мне засияла его улыбка. Он весь уже потянулся ко мне: «Сынок, иди сюда». Но громила выкинул руку вперёд, преграждая ему дорогу: «Приятель, ты не понимаешь, что тебе говорят?» Одним махом он откидывает отца назад (делает, что ему велено), да так сильно – не рассчитал гигант свою мощь, – что отец, по неосторожности задев его ногу, падает. И в этот момент я увидел, как из его карманов выпали апельсины и покатились по тротуару. Я рванулся было к нему, но отчим успел схватить меня за шею и, задыхающегося от слёз, потащил в дом...
Словно одинокий призрак я брожу теперь по опустевшему дому. Посмотрите: заводной паровозик съехал с рельсов и свалился с моста в реку. Автокран врезался в домики, построенные из кубиков, и разрушил их. Обезьянки и бельчата застыли в нелепых позах, исчерпав силу сжатых пружинок. На них лежит пыль десятков лет, и стеклянные их глаза, некогда глядевшие на меня, как живые, мертвецки потускнели, а заводные устройства проржавели основательно, что больше их уже не завести.
Изредка сюда залетает ветер в поисках живой души, стучит ставнями, листает зачем-то страницы разбросанных на полу книг, но не найдя для себя ничего интересного, спешит удалиться. Иногда в одной из комнат можно услышать плач матери. Я нахожу её и сажусь напротив: «Скажи, мама, что стало с отцом после того, как он уехал?» Она вскидывает на меня обожжённые слезами глаза: «Отстань, отстань от меня, жестокий сын, неужели ты хочешь добить меня?!» Посидев немного, её бесплотное тело уносится вглубь ночи.
И снова в этом немом царстве я остаюсь наедине со своей болью. Мы долго сидим молча, но затем и она встает, также грустно улыбается и неслышно уходит в свою лесную глушь. Она знает, что я никогда уже её не покину.
А что отец? Наутро, как и следовало, они с товарищем загрузили большую машину каким-то ходовым товаром и уехали в другой, далёкий от нас город. Недели через две близ незнакомого городка, в лесополосе, была обнаружена их машина, – её разграбили и подожгли неизвестные люди. Об отце и его напарнике больше никто ничего не слышал. Говорят, в те времена подобных происшествий было множество, и гибель двух коммерсантов, незвано прибывших в этот край, лишь скупо отразилась в отчёте местного следственного отделения как нераскрытое преступление.
И по прошествии стольких лет меня не перестаёт обжигать одна мысль, когда я думаю об отце: неужели тот человек, кто любил меня больше жизни и видел своё счастье лишь во мне, убит какими-то случайными бандитами и покоится среди глухого провинциального лесонасаждения, в наспех вырытой яме под сугробами снега. И я, единственное родное ему существо, не могу уже ничего изменить, ничего даже поправить, никому отомстить. Перед глазами неизменно встаёт та нелепая сцена его падения: бессильно опавшие руки, схваченное мною на короткий миг его лицо, по-детски исказившееся из-за постыдной оплошности на глазах у сына, разлетевшийся от натяжения замок его куртки и эти четыре апельсина, принесённые мне в дар. И какая-то странная, неисчерпаемая годами жалость к отцу, какой у меня никогда ни к кому уже не было...
Мир, оставшийся мне от отца в наследство, понемногу выцвел и разрушился. Я теперь не знаю, где тот поворот на краю Вселенной, за которым находится то чудное поле с вечными странниками. Без отца я не могу представить себя гигантом, смело шагающим по миру в поисках приключений. И не помню заветные слова, которыми смог бы оживить пустынные улицы моего детства.
Снялся с рыночной площади и уехал в неведомые страны весёлый балаганчик бродячих артистов. Цыганский табор, собрав свои пожитки, ушёл в ночное небо прямо по звёздам. А мои приятели, оставив свои игрушки в песочницах, разбежались кто куда.
Навечно здесь установилась та осенняя промозглая ночь, какая была в ту последнюю встречу с отцом. Беспокойный странник-ветер метёт по улицам обрывки афиш, обёртки от мороженого, останки флажков и лопнувших парадных шариков. А по ночам слышно, как он скорбно воет в водосточных трубах...
Мир этот опустел, и никто здесь больше не живёт. Но каждый раз, когда я думаю об отце, кто-то очень похожий на меня опускается возле нашего дома на колени и подбирает с земли облитые лунным светом золотые апельсины.
Недооценённый
Недооценённый
Спецпроекты ЛГ / Многоязыкая лира России / Книжный ряд
Теги: Георгий Яропольский. Хрустальный шар , поэзия Кабардино-Балкарии
Георгий Яропольский. Хрустальный шар. Составитель Д. Кошубаев. Нальчик, 2016. 668 с.
Георгий Яропольский – большой русский поэт конца XX – начала XXI века. Именно так будет написано в истории литературы. Именно так и не иначе.
А в истории поэзии уместно слово – выдающийся. Поэт, поднявшийся в своём творчестве последних лет до высочайшего уровня. Все эти годы рядом с нами жил и творил настоящий, самобытный автор. Приобщённый и недооценённый. А если по большому счёту – то вообще не оценённый. Хотя таких, как он, не просто мало в наше время, их единицы.
Георгий Яропольский родился в Новосибирске 17 декабря 1958 года. Вскоре семья переехала на Кавказ, в Нальчик.
В 1981 году Георгий с отличием окончил английское отделение факультета романо-германской филологии Кабардино-Балкарского государственного университета. Яропольский автор более 20 поэтических сборников.
Он много переводил поэтов Кабардино-Балкарии (с балкарского – Кязима Мечиева, Ибрагима Бабаева, Мурадина Ольмезова и др., с кабардинского – Бетала Куашева, Бориса Утижева, Афлика Оразаева и др.). Ему принадлежат переводы более двадцати романов современных англоязычных писателей: «Белый отель» и «Арарат» Д.М. Томаса, «Облачный атлас» Д. Митчелла, «Лондонские поля» М. Эллиса, «Влюблённый призрак» Дж. Кэрролла, «Прелестные создания» Т. Шевалье, «Дневник голодной акулы» С. Холла, «Кракен» Ч. Мьевиля, «Привязанность» И. Фонсеки и др.
В последние годы жизни Г. Яропольский работал над переводами произведений Филипа Ларкина, которого считал одним из самых выдающихся английских поэтов.
В книгу «Хрустальный шар» вошли стихотворения, поэмы, Апокалипсис святого Иоанна Богослова (стихотворное переложение), и увидела свет она уже после ухода из жизни писателя.
Поделиться книгой: