Помоги проекту - поделись книгой:
Эдуард Хруцкий
ОПЕРАЦИЯ ПРИКРЫТИЯ
По земле катилась война. Шёл сорок четвёртый. Каждый день приближал Красную Армию к рубежам Советской страны. Немцы, сопротивляясь, отступали в глубь Европы.
А в Берне было туманно и тихо. Ветер с Ааре нес запах сетей и рыбы. Он разгонял туман, этот ветер, запутавшийся в узких Шпитальгассе, Марктгасее и Крамгассе.
Было утро — любимое время детей. Они спешили к медведям, живущим на берегу реки, добрым и откормленным. Покупали в лавочке морковь и кидали зверям, смешно стоявшим на задних лапах.
Человек, спустившийся к реке, тоже купил несколько морковок. И, бросая их животным, подумал, что за две такие морковки он в лагере для военнопленных вербовал нужного ему агента. Где-то в старом городе мелодично запели часы. Они именно не звонили, а пели. И звук их нёсся над домами предвестием мирного и счастливого полдня. «Пора». Поднявшись по ступенькам набережной, человек сел в маленький, почти игрушечный вагон трамвайчика, напоминавшего ему детскую железную дорогу в его родном Мекленбурге.
Вагончик медленно полз по улицам, огибая многочисленные фонтаны. Возле «Цайт глоксентрум» — башни с часами — человек вышел из трамвая.
Его ждали у здания ратуши, чем-то напоминавшего ему старинный русский терем, какие он видел в Смоленске. У самого большого и нарядного фонтана, перебросив светлый плащ через плечо, опираясь на трость, стоял Алекс. Он был постоянен, как и подобает настоящему британцу. А потому носил в Европе только твид. На этот раз костюм был песочного цвета. Колецки не любил твид. Он чем-то напоминал ему тяжёлый форменный мундир. Вырываясь из Германии в нейтральную тишину, он надевал лёгкую фланель, в которой чувствовал себя человеком, уехавшим на отдых.
Алекс увидел его и поднял трость, коснувшись набалдашником твёрдых полей шляпы. Эта немного фамильярная манера завсегдатая лондонского Сохо поначалу коробила Колецки. тем более что он был на два звания выше чином, чем англичанин, у которого он, Герберт Колецки, обер-штурмбаннфюрер СС, числился на связи.
— Привет, Алекс, — Колецки приподнял шляпу.
— Здравствуйте, мой дорогой Герберт, — Алекс улыбнулся одним ртом. Глаза его, пусто‑светлые, по‑прежнему смотрели цепко и настороженно.
— Вас учили улыбаться в вашей хвалёной школе? — съязвил Колецки. — Поучились бы у американцев. Люди Даллеса, например, улыбаются так, словно встретили родного брата, вырвавшегося из тюрьмы.
— По тюрьмам специалисты вы, немцы, а американцы молодая нация. Молодая, весёлая и богатая. Мы, англосаксы, слишком плотно вжаты в рамки тысяч условностей. Это наше бремя, которое мы стараемся нести с гордостью. Зато мы внимательны к друзьям. У вас в отеле уже стоят три упаковки «Принца Альберта». Кажется, это ваш любимый табак?
— Красный?
— Да.
— Благодарю вас. Кстати, почему вы не курите трубку?
— Слишком традиционно — улыбка, твид, трубка. В этом есть что-то от колониализма.
Колецки засмеялся:
— Может быть, вы и правы.
— Пройдёмся, центр города подавляет меня обилием фонтанов.
Они пошли вниз по Крамгассе. Постепенно исчезли нарядные вывески магазинов, контор, ресторанов. Вторая половина улицы была нашпигована мелкими лавочками, кустарными мастерскими, складами.
Элегантный Берн предстал своими задворками. Дома, иссечённые временем и непогодой, устало жались у тротуара.
— Я люблю такие места. — Алекс закурил сигарету. — Анатомия города! Вернее, анатомический атлас. Там, наверху, внешняя, показная часть Берна. Как у человека — глаза, нос, брови, кожа. А здесь, внизу, его чрево — истощенное сердце, изрытая печень. Эти развалины могут больше сказать о городе, чем его фасады.
Колецки усмехнулся про себя. Что знает этот самодовольный англичанин о развалинах? Развалинах тех городов, где сожжены и окраины и центр, где люди боятся выглянуть из подвалов. «Анатомия города!»
Они спустились к мосту Нидербрюкке, пошли вдоль реки. Вода в Ааре была жёлтой и мутной после дождя. Пенные барашки возникали у быков моста и разлетались, донося брызги до берега.
— С какого года мы работаем вместе? — прищурившись, спросил Алекс.
— С Польши, с тридцать девятого.
— Польша. Польша. Ваш Гитлер совершил серьезный просчет: вместо того чтобы возглавить крестовый поход против мирового коммунизма, он решил стать владыкой всего мира. А коммунизм жив, как видите.
— Но они же ваши союзники!
— Пока, Герберт, пока. Нам вместе с вами бороться против коммунизма. Придет время, и кто-то объявит крестовый поход против этой системы. Наша задача мостить дорогу будущим ландскнехтам Запада.
— Русские скоро станут на границе, Алекс.
— Во‑первых, не станут, а понесут в Европу свои идеи. Остановить их не в наших силах. Поэтому у нас общая задача: пока есть возможность, создать разветвленную сеть агентуры в Белоруссии, на Украине. Мы должны готовить новый крестовый поход.
Мимо них прокатил велосипедист, кудрявый парень. На раме, прижавшись к нему, сидела девчонка с огромными ошалелыми глазами.
— А они любят друг друга. — Теперь у Алекса даже глаза улыбались. — Любят, не думая об опасности, идущей с Востока. — Он поковырял песок тростью, подумал. — Итак, Герберт, что со школой?
— Мы создали ее. Группа прикрытия подготовлена.
— Кто руководит? Поль?
— Поль. Кстати, кто он?
— Польский поручик? Помню. Я встречался с ним лично. Школа — база. Как только русские выйдут к границе, никаких активных действий, берегите людей. Вермахту выгодно держать в напряжении русский тыл. Мы должны сохранить кадры для будущего. Ваша задача — ждать резидента. В номере вы найдёте документы. Теперь вы станете полковником Армии Крайовой, уполномоченным лондонской беспеки[1]. Ваша кличка «Гром».
— Диверсии вы отвергаете полностью?
— Этим займутся другие. Ваше дело — поддержать резидента, когда придёт время.
Алекс отвернулся, прикуривая новую сигарету.
Колецки смотрел на мутную речную воду, на след от велосипедных колёс, рельефно впечатанный в песок, и ему очень хотелось ударить этого самоуверенного, ироничного англичанина.
В кабинете начальника Главного управления погранвойск НКВД висела огромная карта. Её принесли сегодня утром и намертво прикрепили к стене. Жирным контуром вдоль рек, по лесу, мимо населённых пунктов легла на плотной бумаге западная граница СССР. Граница, к которой ещё были направлены стрелы танковых ударов, штрихи пехотных атак.
Начальник управления разглядывал карту, похлопывая по ней указкой. Он вспомнил сорок первый год, когда горели красными квадратиками отмеченные на карте домики пограничных застав, вспомнил, как с тяжелыми боями отходили пограничники на восток… А теперь бойцам в зеленых фуражках вновь предстоит охранять тыл действующей Красной Армии.
Три года войны прошли перед его глазами. Три долгих года потерь и побед.
— Товарищ генерал, — доложил адъютант, — офицеры в сборе.
Ну вот и настал час, когда он снова начнёт инструктировать начальников отрядов нового Белорусского пограничного округа.
— Проси.
В кабинет входили офицеры. Народ знакомый, многих из них генерал встречал на разных границах страны.
Пограничная служба имеет свою специфику. Частенько приходится менять местожительство. С запада на север. Из снегов Заполярья — в жаркие пески Туркмении. А потом в плавни у реки Сунгари. Тяжёлая служба, опасная служба, любимая служба.
— Товарищи, — сказал начальник Главного управления, — через несколько дней наши войска выйдут на государственную границу СССР. Вы назначены начальниками отрядов вновь организованного Белорусского погранокруга НКВД. Прошу к карте, определим места дислокации отрядов.
Офицеры подошли к карте. Как много мог сказать им этот аккуратно расчерчённый лист бумаги. Нет, не карта висела перед ними, не карта! Это молодость их смотрела с глянцевого листа. А сколько времени прошло? Всего три года. Но один военный день и за десять мирных посчитать можно, такая уж ему цена. Поэтому так быстро состарились внешне эти вообще-то молодые люди.
— Товарищ генерал, разрешите вопрос?
— Слушаю вас.
— Начальник 112‑го пограничного отряда полковник Зимин. Как будет формироваться личный состав отряда?
— Вопрос по существу. Нами созданы специальные запасные полки, из подразделений Красной Армии отзываются в распоряжение погранвойск бойцы и офицеры. Личный состав отряда будет пополнен за счёт призывников этого года. И конечно, костяк будущих отрядов — подразделения по охране тыла действующей Красной Армии. Вас устраивает ответ, полковник Зимин?
— Так точно.
— Тогда к карте. Вы, товарищи офицеры, будете нести охрану границы в условиях военного времени. Перед вашими заставами Польша, сожжённая войной, измученая междоусобицами. Польша, которая, истекая кровью, ждёт своего освобождения.
Тяжёлая обстановка сложилась и в тылу отрядов — банды польских националистов, разрозненные немецкие группировки, шатающиеся по лесам бандеровцы, просто уголовники и контрабандисты, агентура дифензивы, беспеки Армии Крайовой, СД, абвера. Пристальное внимание к нашим западным землям проявляет Интеллидженс сервис.
Трудная вам предстоит служба, очень трудная.
Глина была сырая и на ровных срезах блестела на солнце. Зеленела трава на бруствере, весенний ветер разносил запах свежей земли.
Командир батальона капитан Шкаев шёл вдоль окопа, аккуратно ступая до блеска начищенными сапогами. Был он совсем молодой, этот комбат. Молодой и удачливый. Пять орденов словно вбиты в гимнастерку (колодок комбат не признавал), и ни одной нашивки за ранения.
Он шёл, цепко оглядывая сектор обстрела. Остановился у пулеметной ячейки, попрыгал, проверил окопчик с боезапасом.
— А ну-ка, — комбат отодвинул молодого пэтээровца, стремительно повёл стволом. — Ничего не видишь? — спросил он сержанта.
— Никак нет.
— А то, что у тебя бугорок в левом секторе перекрывает биссектрису огня?
— Так маленько совсем.
— Это ты танку объясни, когда он оттуда на тебя пойдёт. Срыть!
И номера поползли в поле срезать саперными лопатами еле заметную складку на земле.
Командир первой роты старший лейтенант Кочин смотрел, как ладно, в обтяжку сидит на комбате гимнастёрка, как лихо сдвинута на бровь шерстяная пилотка, и думал: лиши Шкаева всего этого, привычного — и он не сможет жить, наверное.
— В общем, я обороной доволен, Кочин, — сказал комбат, — внешним видом людей доволен, оружием. Я, пожалуй, тебя в штаб заберу. Расти тебе надо. Ты сколько на роте?
— Второй год, товарищ капитан.
— Вот как! Ну, веди в землянку.
Они пошли вдоль извилистого окопа, солдаты вскакивали, поправляя гимнастерки. Капитан махал им рукой: мол, сидите, чего там, не на плацу.
В землянке, сработанной на совесть, в два наката, комбат сел за стол.
— Дворец. Линия Мажино. Много в обороне сидел?
— Пришлось…
— Смотри, Кочин. — Шкаев растянул на столе карту. — Есть данные разведки, что немцы силами до полка атакуют именно на участке твоей роты. Ты завяжешь оборонительный бой. Нужно, чтобы они потоптались перед твоей обороной час или час десять. Понял?
— А чего не понять?
— Радости в голосе не слышу.
— Вы мне, товарищ капитан, миномётов подкиньте взвода два.
— Роту дам и два взвода пулемётчиков. Как? — Комбат сам был поражён своей щедростью. — Сейчас артиллеристы придут копать огневые. Так что командуй, а я у себя.
Шкаев козырнул и вышел.
К вечеру начался дождь. Мелкий, затяжной и противный. Глина в окопе сразу оплыла, и сапоги вязли в ней, как в трясине. За стеной дождевой пыли почти не было видно поля, исчезла видимость перед окопами, и Кочин приказал усилить боевое охранение.
В землянке он стянул пудовые от глины сапоги и сел, устало прислонившись к обитой досками стене. На столе стоял холодный ужин, золотились в свете коптилки патроны к ППШ, лежала свернутая карта. Постепенно предметы стали сливаться, выстраиваться в какие-то неясные фигуры. Кочин задремал. Сон был тяжёлый и вязкий, он словно провалился куда-то. И в этом сне пришёл к нему старый контрабандист по кличке Шмель, он резал ножом желтое сало и смеялся щербатым ртом. Потом Шмель достал дудку и загудел. Именно этот звук разбудил командира роты.
Кочин открыл глаза и понял, что это гудит зуммер полевого телефона. Он поднял трубку.
— Кочин, — в голосе Шкаева переливалась злость, — сдавай роту Алешкину и — в распоряжение штаба армии. Срочно!
— Что случилось?
— Ты пограничник?
— Да.
— Забирают вас из Красной Армии.
Дела Кочин передал быстро, потом достал вещмешок, там в глубине лежала его пограничная фуражка. Настоящая, довоенная, в ней в сорок первом прибыл на заставу младший лейтенант Алексей Кочин. Ничего, что пуля опалила тулью, ничего. Фуражка-то боевая, в ней Кочин тем страшным июнем с двумя пограничниками вышел из окружения.
Алексей выпрыгнул из окопа, оглянулся. В ночной темноте он угадывал бесконечное поле, а за ним линию вражеской обороны. Дальше уже граница.
Ах, как играла музыка на плацу! В звуках духового оркестра слышалась щемящая грусть и счастье.
Только что они прошли, печатая шаг, мимо генерала — начальника училища.
И это ничего, что на погонах только одна звездочка. Главное — они уже офицеры. Скосишь глаза к плечу и видишь золото погон. Как ладно затянута портупеей шерстяная гимнастерка, как легко двигаться в новых хромовых сапогах! А кобура с пистолетом стучит по бедру при каждом шаге. Заветный ТТ, личное оружие офицера.
А трубы поют. И в тактах вальса слышится: ускоренный выпуск. Они танцевали прямо на плацу. Счастливые и молодые. И девушки были нарядными, многие из них на время сняли выцветшую военную форму.
Поделиться книгой: