Зимние дети

Демисезонное пальто присаживается на стул возле кровати. Молчание. Но сколько можно молчать? Худенькой рукой Линда разглаживает одеяло, придумывая, о чем бы заговорить. Ей очень хочется быть поласковее, но она не знает, как начать.

— Тут вот яблоки, — говорит мать, глядя сквозь толстые очки куда-то в стену, мимо Линды.

— Как там отец?

— Да ничего.

— А Анкер?

— Теперь все в порядке.

Как всегда, оставаясь наедине с матерью, Линда испытывает только мучительную неловкость и отчужденность.

Муж Гертруды врывается в палату, как порыв ветра, концы клетчатого шарфа трепещут за спиной.

Он наклоняется к Гертруде и что-то шепчет ей на ухо.

— Ха-ха-ха! Не может быть!

— Ей-Богу! Сама увидишь…

Одной рукой он обнял Гертруду за плечи, в другой держит каталог фирмы обоев.

— Как вот эти, нравятся?

— Да, пожалуй. А что тогда в столовую?

Девушка в длинношерстной афганской дубленке расположилась на кровати Марии в самом изголовье. Близко наклонившись друг к другу, они оживленно перешептываются. Девушки так похожи, что не может быть никакого сомнения — это сестры.

Только у Оливии, как всегда, нет посетителей. Но она, как ни в чем небывало вяжет, поднося вязанье к самым глазам. И хотя настольную лампу она повернула так, что свет падает прямо на ее рукоделие, она все-таки упускает петлю и чертыхается.

В каждую тумбочку встроено радио. Сделано это так, что слушать можно только через наушники. Мария пробует, как оно работает, находит первую программу, ложится в наушниках на подушку и закрывает глаза.

…с вьетнамским рисом продолжается. Силы Национального фронта Освобождения Южного Вьетнама недавно заняли четвертый районный центр в Южном Вьетнаме. За последнее время они освободили многие населенные пункты. На очереди уничтожение опорных пунктов, которые Сайгон до сих пор использовал как исходные позиции для попыток захвата освобожденных территорий. Боевые действия ведутся в основном в дельте Меконга и в окрестностях Сайгона, потому что именно на этих территориях, граница между которыми очень неустойчива, власть находится в руках Временного революционного правительства Южного Вьетнама и правительства Сайгона. Между тем урожай риса…

— Давай-ка сделаем укольчик.

У кровати Оливии акушерка. В руке у нее шприц с инсулином.

Оливия улыбается, открывая испорченные зубы, кладет вязанье, встает с кровати и задирает больничную рубашку. Акушерка вонзает иглу в белую плоть. Гертруда, содрогнувшись, отворачивается.

— Ну, вот и все. До следующего раза.

— А ты не послушаешь ребеночка, а, Расмуссен? Пожалуйста.

— Ну уж ладно, ложись давай.

Акушерка склоняется над Оливией, кладет ладони ей на живот, осторожно нажимает. Ее руки легко и очень уверенно скользят по окружности большой мышцы.

— Вот здесь у него ножки, — говорит она. — Похоже, он у тебя весит чуть побольше шести фунтов. Что ж, это неплохо.

Пациентки любят, когда акушерки ощупывают им живот.

— Представляешь, в воскресенье придет Хольгер, — говорит Оливия, оправляя рубашку. — Я так рада, так рада, сказать невозможно! Мы не видимся по две недели. Это же просто пытка.

— А кто он у тебя?

— Он рабочий. Но теперь он на пособии вот уже полтора года. Последний раз он работал на фруктовой плантации в Скельскёре — а потом вдруг оказалось, что он им больше не нужен. Так что теперь он дома, воспитывает нашего сына.

Оливия с гордостью показывает портрет в пластмассовой рамке. На нем кудрявый светловолосый мальчуган с мишкой в руках.

— У нас есть еще моя инвалидная пенсия, но ее ненадолго хватает. Разве это деньги, если хочешь чем-то побаловать своего ребенка.

— Твоей пенсии вместе с пособием по безработице вполне достаточно, чтобы хватало на жизнь, — вмешивается Гертруда, отложив щетку для волос.

— У Хольгера больная спина. Из-за мешков, которые он таскал два года назад. Он ходит на лечение. Ну и жилье нам обходится не так уж дешево!

— И все равно, — настаивает Гертруда, ничуть не тронутая ее объяснением.

Две другие женщины видят на добродушном лице Оливии признаки раздражения.

— Думаешь, так уж весело получать эти подачки от властей? Лучше бы от них не зависеть.

— А чем плохо получать деньги от властей? — спрашивает Мария.

Впервые соседки по палате услышали ее голос.

— Слишком хорошо нам живется. Вот в чем дело, — говорит Гертруда, выбирая из щетки длинные светлые волосы. — Из-за этого и развелось столько бездельников.

И Гертруда легонько пристукнула кончиками пальцев по газете, словно именно оттуда она почерпнула свою мудрость.

— А меня вот уволили, когда узнали, что я беременна, — подает свой тоненький голосок Линда. — Я служила в конторе одной крупной фирмы и неплохо справлялась со своей работой.

— Сколько тебе лет-то? — спросила Гертруда.

— Будет двадцать один.

— Господи! И чего ж ты так торопишься завести ребенка?

— Да я ни о чем другом и не мечтала после выкидыша прошлой осенью.

И Линда спряталась за своей «Роман-газетой».

Итак, субботним утром, когда она, как договорились, ждала, что Дон придет к ней и сообщит, что взял билеты на самолет, вместо него пришел Уилл с письмом. В нескольких небрежных фразах Дон сообщал, что в данный момент жениться он не настроен…

Ночью разразилась буря. Рваные облака несутся по небу, то и дело закрывая молодой месяц. Порывы ветра бьются в больничные окна, точно обезумевшие птицы. Стекла дребезжат в рамах. Ледяной холод ползет из-под дверей, растекаясь по полу. Во мраке больничного коридора, в отделении для невезучих что-то мечется, свистит…

Линда всхлипывает во сне.

Слышится ужасный, пронзительный вой кареты «скорой помощи». Она останавливается внизу.

Марии не спится. Она кашляет и задыхается. Проклятая простуда. Три-четыре раза в год она непременно ее настигает.

Она вновь и вновь вспоминает разговор, который привел в конце концов к тому, что она оказалась в этой палате.

— Возможно, вы забеременели на месяц раньше, чем полагаете, — сказал светловолосый врач в консультации.

— Нет. Совершенно исключено. Я уверена, что буду рожать десятого февраля.

— Можно я посмотрю ваш живот?

Он осторожно прощупал ее живот, потом посмотрел результаты исследования ультразвуком, которые ей только что сделали.

— Слишком много воды!

— Я и чувствую себя неважно.

— Это излишняя нагрузка на вас и на ребенка.

— И чем это грозит?

— Может помешать развитию плаценты. Мы не имеем права отпустить вас в таком состоянии. Я считаю, что вы должны лечь в клинику, сегодня же! Можете вы это сделать? Вы ведь работаете и, конечно, захотите зайти домой, попрощаться с мужем?

— Я не замужем, а мои родители живут в Ютландии. Но на работу надо сообщить.

— А где вы работаете?

— В детском саду в центре города.

«Может помешать развитию плаценты…» Мир померк. Марии казалось, она катится вниз по откосу с горы. Она же так гордилась своей беременностью. Значит, с ней и вправду что-то неладно. Значит, это была не просто мнительность.

Она пытается отогнать от себя неприятные мысли. Поворачивается на бок, подтыкает под спину одеяло, чтобы удобнее было лежать. Ах, если бы сон подкрался сейчас к ней, принял бы в свои объятья и унес с собой в безбрежный серый океан…

Но как раз в тот момент, когда она готова вот-вот соскользнуть в небытие, ее снова выбрасывает на поверхность, и снова сна ни в одном глазу.

«Может помешать развитию плаценты». Плацента для плода жизненно необходима. Мария зажигает лампочку над кроватью и прислушивается к свисту ветра за окном. Если бы у нее были часы. Сейчас, вероятно, около четырех. Поздно уже принимать снотворное и слишком рано еще, чтобы вставать. Самое тяжкое время между вчера и сегодня.

Неожиданно, словно мертвец из гроба, поднимается Линда. Она простирает руки в слишком длинных рукавах и бормочет:

— Нет-нет, ох, нет!

17 декабря, вторник

Нулевая палата квадратная, в ней много света. Стены окрашены серой краской, потолок белый. Сквозь жалюзи можно видеть старые, более низкие здания. Это бывший военный госпиталь — красные кирпичные стены и красная черепица крыш.

Мария оглядывает помещение. На кроватях у окон спят самая высокая женщина в палате Оливия и маленькая тощенькая Линда. Рядом с Линдой — златокудрая Гертруда. Рядом с кроватью Гертруды шкаф для одежды, а возле кровати Марии раковина умывальника.

На стене над кроватью Оливии висит цветная фотография — два светло-серых котенка. Это создает какое-то игривое, легкомысленное настроение. Других картин в палате нет, только фото на тумбочках у пациенток.

— Фру Ольсен, вам к окулисту!

Медсестра открывает шкаф, достает коричневое пальто Оливии и коричневые полуботинки.

— Вот смотрите: здесь на талончике сказано, куда надо идти. Выйдете на лестничную клетку и спуститесь на лифте в глазное отделение.

Огромная сутуловатая фигура Оливии маячит посреди комнаты. Ее длинные белые ноги в коричневых башмаках — как два дерева в кадках.

Длинным указательным пальцем она тычет в Линду.

— Если приедет киоск, купи мне эту штуку, знаешь какую? А то я умру!

Линда махнула ей своей «Роман-газетой».

Баська трет и трет пол отжатой половой тряпкой. Думаете, легко довести его до стерильной чистоты?

На Баське зеленый нейлоновый халатик с короткими рукавами и шлепанцы. Губы у нее темно-красные, резко очерченные, уголки приподняты вверх. Временами она замирает, облокотившись на швабру, задумчиво глядя в окно. Взгляд ее устремлен в бесконечность.

— Баська, Баська!

Пациентки любят ее, и каждая старается привлечь к себе ее внимание. Это она выполняет их персональные заказы на покупки.

— Баська, ты давно приехала сюда из Польши?

— Чего?

— Давно ты в Дании?

— Шесть лет.

— Ты, наверное, большая патриотка, раз никак датский язык не выучишь?

— Чего?

— Ничего, проехали.

Линда лежит на спине, читает «Роман-газету». Роман «Под звездами» приближается к концу, и сладкие мурашки бегут у Линды по спине.

Керри прошептала: «Мне так необыкновенно хорошо сейчас, какая-то слабость, но все равно замечательно. Все кажется так хрупко и будто не взаправду». Рик ласково отстранил ее от себя и долго и нежно смотрел ей в глаза. Потом он убрал светлые, слегка растрепавшиеся локоны с ее лица, провел кончиками пальцев по ушам. Потом так же провел по носу и шутливо нажал на его кончик. «Очень хрупко, — согласился он. — Но все взаправду». Он обнял ее, прижал к себе и стал целовать долгими и страстными поцелуями. Никаких сомнений у нее уже не осталось — он любит ее, а она любит его. Он улыбался ей, и она, счастливая, вздохнула, и вдруг оказалось, что будущее, которое виделось таким печальным, таким неприветливым, теперь обещает миллион светлых, сияющих дней. Теперь над нами небо, думала Керри, сидя на лошади впереди Рика. А в небе много, много звезд… Конец.

Линда отложила журнал и смотрит в потолок. Она думает об Аллане. Будто это они с Алланом, на одной лошади, едут через всю Австралию, как Керри и Рик, и…

От этих мыслей ее отвлекла Баська, которая отодвинула ее тумбочку, чтобы вымыть пол.