Помоги проекту - поделись книгой:
Так вот где разгадка! Помощник кассира — убийца умирающего шахтера! Крикнуть, позвать милицию? Но доказательства? Жарков напрасно старался сдержать нервную дрожь засунутых в карманы пальцев.
Кассир отпустил последнего спорщика и внимательно посмотрел на Жаркова. На лице — полное спокойствие и равнодушие.
Разве может убить такой человек? Дрожащие пальцы Жаркова протянули в окошечко узкую полоску расписки и белая бесстрастная рука спокойно приняла этот листок.
Контора закрывалась. Выданы последние деньги, счета погашены, ведомости закончены… Служащие уже расходились. Кассир запер шкаф, аккуратно сложив туда все бумаги и деньги. Медленно пройдя в переднюю, он взял у сторожа пальто, шляпу и трость и вышел на грязную, сумрачную улицу.
Какой-то человек быстро прошел мимо, и, почти столкнувшись с кассиром, завернул за угол одной избушки. А, опять тот самый шахтер! Кассиру стало неприятно, и по спине пробежал легкий холодок. Почему? Кассир махнул тростью и быстро, энергичным шагом пошел вниз по улице.
Но человек, только что столкнувшийся с ним, прошел в прежнем направлении всего два-три шага. Он вдруг остановился и простоял неподвижно несколько секунд. Пройдя снова только что сделанный путь от угла, он осторожно выглянул. Вдалеке мелькнула сутуловатая фигура, размахивающая палкой. Жарков — это был он — прождал еще мгновение и бросился вслед за уходящим, стараясь держаться в тени черных шахтерских домиков.
Жарков решил выяснить то удивительное предположение, которое пришло ему в голову два часа тому назад. Младший кассир — убийца Бабина! Неужели это возможно? Жарков пожертвует один, два, даже три дня, но расследует это загадочное обстоятельство.
Преследуемый шел спокойной походкой гуляющего. Он помахивал тростью и немного волочил длинные ноги. Видно было, что он любуется окружающим его. В уме Жаркова мелькнула мысль, что особенно любоваться здесь совершенно нечем. Но кассир был, вероятно, другого мнения. Выйдя на высокий обрыв за Черным поселком, он остановился, взял палку под мышку и засунул руки в карманы широкого пальто. Он и не подозревал, что в нескольких шагах, спрятавшись за плетнем, другой человек наблюдает столько же за ним, сколько за прекрасным видом, расстилающимся внизу.
Да. Этот хмурый, осенний день был почему-то особенно подходящим для увеселительных прогулок. Внизу, на обрывистом берегу узенькой речки, разгуливал второй любитель природы. Жаркову нетрудно было угадать иностранца в этом кругленьком, прекрасно одетом человечке.
Мало того, что он некоторое время любовался серой быстро бегущей водой. Он даже спустился к самому откосу и, оглянувшись во все стороны — для приличия, конечно, — уселся на земле ногами к речке. Он встал меньше чем через минуту. Но на месте краткого отдыха белела маленькая, оброненная англичанином бумажка.
Теперь наступило время действия со стороны кассира. Небрежно проводив взглядом уходящего, той же неторопливой походкой пошел к берегу. Полюбовался речкой. Походил по берегу. И, к немалому удивлению Жаркова, сел на то самое место, которое пять минут тому назад занял маленький англичанин.
Белая бумажка мелькала теперь между его пальцами. Некоторое время он внимательно изучал неровный лоскуток, потом шевельнул рукой, и четыре обрывка упорхнули вдаль, подхваченные порывом ветра. Кассир покачался на месте еще несколько секунд и, отряхнувшись, так же медленно пошел обратно к поселку.
Посторонний наблюдатель пришел бы в страшное удивление, досмотри он до конца эту нелепую сцену. Он увидел бы, как третья фигура, — фигура широкого, коренастого рабочего — выбежала из-за плетня на холме и побежала к речке, как эта фигура добежала до места, где сидели двое предыдущих, и тщательно оглядела берег, как, издав радостный возглас, она подняла один из клочков разорванной записки и стала бродить вдоль берега до тех пор, пока не нашла остальных трех обрывков. А если бы наблюдатель был из местных жителей, он удивился бы еще больше, узнав в этом любителе чужих секретов забойщика Петра Жаркова.
Но радость Жаркова перешла в горькое разочарование, когда, сложив обрывки, он попробовал прочесть такое интересное для него послание. На бумажке было нацарапано кривым, малоразборчивым почерком:
Что за ерунда! Даже в книжке того странного поэта, которого Жарков пробовал прочесть года три тому назад в Москве, все выходило как-то лучше и понятней. Это какое-то издевательство! Жарков снова сложил клочки и попробовал прочесть. Сложено правильно, а выходит та же чепуха. В чем дело? Жарков задумался над белым лоскутком. И засунув обрывки в карман, решительно зашагал влево.
На южной стороне поселка, против дома технических служащих, жили два молодых приятеля Жаркова — комсомольцы Ким и Митька. Ребята днем работали в шахте, а вечером усердно учились, запершись в своем домике. «Вместо рабфака, товарищ», — коротко отвечали они каждому спрашивающему о смысле их учения. Оба готовились в московский инженерный институт. Вот и теперь, когда Жарков вошел в домик, он увидел две взъерошенные головы, в ярком свете электрической лампочки склонившиеся над одной толстой книгой.
— А, товарищ Жарков! Ну, каково поживаем?
Митька, не отрываясь от книги, протянул вошедшему худую, испачканную чернилами руку.
— Вот что, ребятки, — серьезность голоса Жаркова заставила хозяев насторожиться, — дело у меня к вам. Письмо одно разобрать нужно. Думается мне, что… как это называется… шиф… шрифтованное оно.
— Шифрованное, товарищ, — важно поправил Ким, — а ну-ка, покажи. Ага!
Все трое принялись рассматривать обрывки записки.
— Если шифрованное — дело табак. Ни в жисть не разберешь. Вот что, — заявил, наконец, Митька.
Ким сердито сморщился.
— Брось, Митька. Комсомольцы мы или нет? Комсомолец во всяком деле понимать должен. Думается мне, что не по-русски это написано. Англичанин, говоришь, оставил? — оглянулся Ким на Жаркова.
— Англичанин.
— Так. А ну-ка, попробуем по-английски. Учили ведь мы его, Митька? Попробуем. Помогай, Митька!
Митька помогал, но, должно быть плохо, так как письмо, прочитанное по-английски, оказалось таким же непонятным.
— Хм. — Ким задумался. — А, ну-ка попытаемся сзаду наперед. Хитрые ведь они, эти буржуи. Не выйдет, еще как-нибудь вывернем. Ну-ка.
Через секунду Ким сорвался с места и сделал по комнате ряд быстрых прыжков. А через десять секунд снова сидел на стуле, старательно, при помощи словаря, переводя понятную теперь записку и объясняя товарищам свое открытие.
— Сзаду наперед читаем. Читаем шиворот-навыворот, последнее слово; что вышло? Некст — по-русски — этот, следующий. Дальше — найт — ночь. Понимаете, они английские слова русскими буквами нацарапали. Еще. — Ет ту оклок — в два часа. «Этой ночью в два часа». Видите, товарищи? — задыхающимся от волнения голосом объяснил Ким.
Переведенные слова бережно записывались в тетрадку. Перевели последнее, и перед тремя невольными сыщиками оказалась следующая фраза:
«Этой ночью в два часа. Сигналы обычные. Захватите документ. Деньги».
— Так. — Жарков изумленно поглядел на записку. — Свиданье, значит. Кассир и англичане. Чертежи. Ведь и Бабин о каких-то чертежах бормотал. Вот так история!
— О чем это, товарищ? — в один голос спросили Ким и Митька, сильно заинтересованные всем непонятным поведением Жаркова.
— О чем? Да если бы я знал, в чем тут дело, разве я стал бы возиться с этими подлыми бумажонками? Только думается мне, что буржуи снова какую-то пакость нашей стране подстраивают. А теперь вот что, ребята. Нашего младшего кассира знаете? От вас видны обе двери дома, в котором он живет. Вон его два окна во втором этаже. Мне сейчас на часок отлучиться нужно, а вы следите за домом. Если покажется кассир, кто-нибудь за ним отправляйся. С глаз не спускайте. Поняли?
Жарков знал, что оба парня отлично поняли его. Он сгреб со стола рваную записку и ее перевод и выбежал из комнаты.
Советский директор разработки «Южное» жил совсем близко от домика комсомольцев. Стоило перейти широкую улицу, свернуть околицей влево, пройти еще пять шагов, и посетитель оказывался перед калиткой маленького, огороженного садиком дома. Директор был занят — разбирал срочную почту. Но когда Жарков заявил, что ему нужно немедленно повидаться с товарищем Мартьяновым, его пропустили сейчас же.
Тов. Мартьянов сидел за широким деревянным столом, заваленным бумагами. Это был пожилой морщинистый человек, бывший откатчик этой же разработки, единогласно выбранный в директора общим собранием шахтеров. Держа в руке нераспечатанное письмо, он вопросительно глядел на вошедшего.
— Товарищ директор, у меня дело, — произнеся эти слова, Жарков взял у стены некрашеный табурет и, придвинув его к столу, сел.
— Знаю, знаю. Снова просите поторопить сдачу. Это, кажется, вашего товарища задавило обвалом. Да, да — эти убийства… Бедный Бабин. Знал его. Уверяю вас, что мы делаем все, что возможно. Англичане сделали надбавку. Конечно, плата небольшая, но мы согласились. Завтра будет митинг, на нем мы еще раз спросим ваше мнение. Самый же договор в центре подписывается. Я телеграфирую в Москву, и все будет кончено. Завтра же. Я имею сведения, что заседание в СТО назначено на 7 часов вечера завтрашнего дня. Ну, довольны ли вы? Нет? Так чего же вам нужно в таком случае?
— Товарищ Мартьянов, мое дело другого рода. Хотя тоже касается сдачи. У нас делается что-то неладное. Я подозреваю, что убийца Бабина — наш младший кассир.
Директор привстал со стула, но Жарков не дал ему выговорить ни слова.
— Выслушайте, товарищ. То, что я говорю, еще не проверено, но я почти убежден в этом. Есть какая-то связь между кассиром и англичанами. Я очень боюсь новой контрреволюционной махинации.
Путаясь и запинаясь, Жарков изложил подробности дела и передал Мартьянову грязные клочки бумаги. В увлечении рассказом он забыл служебную дисциплину и перешел на простое, товарищеское «ты», чего директор даже и не заметил, захваченный рассказом Жаркова.
— Товарищ Мартьянов, ты сам рабочий, — этими словами Жарков закончил свой рассказ. — Ты знаешь, как рады все эти капиталисты устроить нам какую-нибудь мерзость. Я думаю, что здесь обязательно подстраивается мерзость.
Директор встал и быстро заходил по комнате. Он имел очень озабоченный вид и отбросил свой сухой официальный тон.
— Послушай, что я тебе скажу, Жарков, ты ошибаешься. Кассиру незачем было убивать Бабина. За то, что Бабин хотел тебе рассказать какую-то тайну, а кассир боялся этого? Ну, какие тайны могли быть у нашего брата-шахтера с интеллигентом? Подумай сам. Потом, эти англичане. Я не могу не верить тебе — ты испытанный работник. Но ведь у тебя нет никаких доказательств. И, кроме того, какую это имеет связь со сдачей участка в концессию?
Директор вопросительно остановился против также поднявшегося Жаркова.
— Но послушай, товарищ Мартьянов! Именно в этом заключается дело. Я твердо уверен, что Бабин знал какую-то тайну, касающуюся этого участка. О каком документе говорит эта записка? Ну, неужели нельзя отложить подписание договора до выяснения дела? В центр можно дать телеграмму…
— Нельзя. Англичане настаивают на завтрашнем дне. Они могут передумать. Участок ведь действительно плохой — это известно всем. Какая тайна, касающаяся его, может быть здесь? Новая богатая жила? Но мы знаем, что еще старые, дореволюционные владельцы продавали свои права на него. Только революция помешала им докончить дело. Мы хорошо знаем это…
Жарков попытался заговорить, но директор прервал его, ласково положив руку к нему на плечо.
— Ты хороший парень, Жарков. Но ты еще молод. Ты выдумываешь какие-то таинственные записки, необыкновенных врагов. Ты — фантазер. А у нас суровая действительность, восстановление промышленности, борьба за рынки. Подумай — могу ли я брать на себя такую ответственность — расторжение выгодного нам договора? У нас нет доказательств, товарищ. А подозревать кассира не стоит: право же, он хороший спец.
Директор отошел к столу и снова взялся за прерванное дело. Жарков вышел из комнаты.
В крайней избушке оба комсомольца сидели настороже, наблюдая двери большого дома. Никто, похожий на кассира, не выходил ни через одну дверь. Жарков придвинул табурет и тоже припал лицом к синеватому, подкрашенному вечерней мглой окну.
Так прошло несколько часов. Сзади слышалось ровное дыхание спящих подростков, и из комнатной тьмы мерно и настойчиво тикали стенные часы. Спереди висело черное сукно ночи, в нескольких местах пропоротое яркими квадратами окон и двумя тусклыми лампочками, горящими над дверьми дома напротив. Время от времени один из этих квадратов как бы проваливался в подымающийся над ним мрак. Погасли последние лампочки у дверей. Из темноты глядели только два ярких окна — окна комнаты кассира.
Жарков взглянул на часы. Было без десяти два. Через несколько минут должно произойти то, на что намекала загадочная записка.
Жарков вышел из дома, быстро перебежал улицу и лег на мокрую землю в тени одного из подъездов большого дома.
Но что это? Окна кассира потухли тоже. Неужели не случится ничего? Неужели был прав директор? Лежащий чувствовал, как что-то похожее на стыд и разочарование медленно заползает в его грудь.
Нет? Два квадрата снова ярко выступили наверху. Опять мрак. И опять квадраты. Сигнализация! Жарков весь подобрался, чувствуя, как сердце забилось быстрее и всему телу вдруг стало тепло на мокрой земле.
В глубине темной двери послышался легкий шорох. На улицу выскользнула смутная, закутанная в черное фигура и быстрым, уверенным шагом врезалась в ночной мрак. Жарков шел сзади. Судя по попадающимся на каждом шагу деревьям и по чему-то мягкому под ногами, они вступили в небольшой лесок, расположенный шагах в трехстах от поселка. Идущий впереди остановился. Жарков едва успел растянуться на мшистой, покрытой сучьями земле.
Мрак прорезал желтый глаз фонаря. Отделившись от черных стволов, к неподвижному кассиру двинулись две тени. Желтый луч снова скользнул по деревьям.
Один из подошедших быстро заговорил на отрывистом, гортанном языке. Жарков не понял ни слова. Кассир сделал нетерпеливое движение.
— К черту английский! Вы знаете, что я плохо понимаю на нем!
Незнакомец справа заговорил по-русски.
— Хорошо. Но ведь наш язык безопаснее… Могут подслушать! Вы сами говорили, что какой-то рабочий начал наблюдать за вами. Ну, в путь!
Фонарный луч быстро задвигался вдаль. Жарков, несколько смущенный словами незнакомца, следовал сзади. Значит, они знают, что он следит за кассиром! Ого, нужно быть осторожнее!
Перед его глазами вдруг выросли очертания маленькой избушки, окруженной стволами деревьев. Трое вошли в нее, притворив дверь. Жарков остался снаружи.
Не теряя ни минуты, он занялся осмотром хижины. Через забитое досками окно была видна ее внутренность, слабо освещенная синим светом взошедшей луны. Никого! Все трое, вошедшие в дом, исчезли. Жарков судорожно ухватился за шершавую ручку «нагана» за пазухой и открыл дверь.
Пусто. Жарков взглянул наверх и в стороны. Спрятаться негде. Он посмотрел под ноги и сообразил: в двух шагах от него сквозило длинное отверстие не совсем закрытой впускной двери.
За дверью оказалась покато спускающаяся вниз лестница. Под лестницей — узкий, уходящий в сторону коридор.
Жарков спустился вниз и, вытянув руки, пошел вперед, нащупывая пол носком правой ноги. Шагов с полсотни все шло хорошо. Потом… Жарков отшатнулся и едва удержался от крика: его нога не нащупала пола — он находился над какой-то невидимой пропастью.
Растянувшись на полу, Жарков опустил в темноту правую руку. Рука достала дно. Ладно. Он легко спрыгнул вниз и снова пошел по темному низкому проходу, идущему теперь наклонно вверх. На этот раз путешествие продолжалось гораздо дольше.
Он не решался зажечь спичку и брел наугад все дальше и дальше. Проход становился все уже. Жарков должен был ползти на четвереньках, затем лежа… Он почти не заглушал шума своих движений. Но скоро ему пришлось раскаяться в такой неосторожности. Внезапно перед его глазами блеснул яркий свет и в ушах загремел громкий, отрывистый голос.
Это была богато обставленная комната с полом, покрытым пестрым ковром, с мехами на стенах и четырьмя креслами вокруг небольшого круглого стола. На трех креслах сидели трое, только что скрывшиеся с глаз Жаркова. На четвертом — высокий, совсем седой джентльмен, очевидно, глава английской делегации. Кассир громко и оживленно рассказывал. Все остальные внимательно слушали, так внимательно, что даже не заметили круглой головы с испачканным бледным лицом, показавшейся и сейчас же снова скрывшейся в высоком полукруглом жерле мраморного камина.
Жарков, снова спрятавшийся в отверстие ведущего в комнату хода, в первую минуту не мог понять ни слова из того, что говорил кассир. Но понемногу его волнение прошло. Он стал слушать, почти забыв о том странном положении, в котором находился в настоящий момент.
— Вечером, — говорил голос, очевидно, продолжающий какую-то фразу, — сидел в своей комнате, настроение ужасное. Нужно вам сказать, джентльмены, что раньше у меня в России свое имение было — при царе, конечно! — кассиром-то сюда я потом уж устроился. Все мечтал я — когда вернут мне имение. А тут новые победы Красной армии, торговые договоры, восстановление промышленности. Как быть хорошему настроению!
Так вот, сижу я, злюсь. Вдруг стук в дверь и чья-то волосатая физиономия просовывается. Оказывается, некий Бабин — шахтер. Пришел по важному делу поговорить. Беседовали мы иногда с ним со скуки. Да и то сказать — в таком положении и с самим дьяволом познакомишься. Ладно, говорю, войдите. Вошел он, да так, без вступления, и выложил мне всю эту историю. Но тут необходимо некоторое пояснение со стороны.
Вы уже знаете, что на участок наклеветали совершенно напрасно. То есть не совсем напрасно. В начале разработки он был, правда, малодоходным. Содержала его компания молодых капиталистов.
Директором был один из владельцев — инженер — умный негодяй. Вот он и подстроил все дело.
Первые две шахты прорыли зря — где попало. Когда он вошел в дело — стал настоящую разведку делать. И вдруг наткнулся на огромную жилу антрацита — угля высшего качества.
Велел он невдалеке от жилы новую шахту вырыть. От шахты провел боковой штрек, как раз над залежью. Из этого штрека велел сделать скрытый забой в самую жилу. Еще раз хотел убедиться в качестве угля, чтобы зря не мошенничать! Хороший уголь, и забой складывали там же, пол землей, а наружу вытаскивали всякую дрянь — еще хуже, чем в других шахтах.
Понимаете, к чему он вел! У него была только маленькая частичка прав на весь участок. А он, конечно, хотел завладеть всеми правами, стать единственным владельцем. Нужно было убедить других пайщиков в негодности участка и скупить его за бесценок. Вот он и начал агитировать в этом смысле. Владельцы-то ему вполне доверяли. Для вида свой пай как будто продал подставному лицу. Через таких же своих агентов скупал и чужие паи.
Дело почти что сладилось. Я думаю, этот директор уже чувствовал себя почти что миллионером. Но довести до конца предприятие не удалось. Разразилась революция.
Нужно вам сказать, что директор был на редкость решительный и храбрый человек. Когда у него начали реквизировать дом и прочее, он попробовал защищаться — убил троих из револьвера, а после, конечно, убили его. А пробная шахта в антраците так и осталась неизвестной никому. Во время революции главную шахту углубили, стали копать ниже…
Был один человек, который слышал об этой истории. Это был инженер Мирцев. Советский инженер. Удалось ему случайно наткнуться на скрытый забой, как раз во время расследования случился этот взрыв.
О взрыве вы знаете. Спаслись только двое — Мирцев и Бабин. Мирцев умер с голоду. Перед смертью, однако, успел сделать этот чертеж — вы знаете, каким образом — и передал Бабину, как первому встречному. А Бабин пришел ко мне.
Пришел он посоветоваться. Бормочет что-то, стесняется. Оказывается — хочет передать план советскому директору, но не даром, а за некоторую награду. Хочет со мной поговорить, как со старым знакомым.
Ну, я его и так и сяк, наконец уговорил этого не делать. По правде сказать, трудновато мне было. Было в нем что-то такое классовое — пролетарское. «Хочу, — говорит, — своим отдать». — Да они тебе не заплатят. «Нет, хочу». Короче говоря, уговорил я его все-таки. Только из-за любовницы своей согласился. Богатством я его поманил. Согласились мы прибыль с тайны пополам поделить. У него с собой же и план был.
Самое главное в этом чертеже то, что, не имея его на руках, можно до бесконечности искать жилу и не найти ее. Мирцев случайно наткнулся, а то можно по главному штреку год ходить и без результата. Это я к тому, чтобы показать, какая ценная штука у меня в руках. А теперь расскажу, почему я убил Бабина.
Когда его придавило, решил он покаяться перед смертью. Давно уж у него такое намерение было. Пролетарская совесть, видите ли, мучила! Ну, в самый важный момент я все-таки вмешался. Потом решил заодно и документ достать, хранился-то он у лавочницы. Был у меня на примете один бродяга, тот, что на днях в больнице умер. Пошли вместе. Пока он с лавочницей возился, я документ достал. Вот этот…
Поделиться книгой: