Помоги проекту - поделись книгой:
— Все разобрали?
— Ломать не строить, — сиял Иван Петрович.
— Дети вы и есть дети, — покачала головой Наталья.
— А ведь и правда, Алеха, дети мы с тобой, детьми и останемся. Большие глупые дети. Бежим к колодцу обливаться.
Едва не сбили Наталью в дверях, выбежали во двор. Заскрипел журавель, подняли бадью студеной воды. Фырча и смеясь, плескались из нее.
Длинные русые волосы Кулибина слиплись и походили на птичьи перья.
— А ну, Алеха, опрокинь на меня еще одну.
Сбросил рубаху, крепко ухватился за омшелую колоду.
— Лей, святая душа!
Алексей плеснул на спину учителя. Чуть дрогнула она, порозовела.
— Уу-ух! Хороша водица. Алеха, давай еще бадейку.
Потом, гогоча, Иван Петрович растирался полотенцем с петухами — рукоделье Натальи.
— Ну, брат, теперь нам с тобой и спать не надо. Будут сделаны гляделки не хуже заморских.
Иван Петрович понимал, что не дело оставлять одну работу и заниматься другой, но велико было желание самому изготовить оптические приборы и электрическую машину. Увлеченность взяла верх над рассудком.
Оптическая часть телескопа состояла из стекол и металлических зеркал. Нарисовав их на бумаге, Иван Петрович заскреб затылок:
— Орешек-то покрепче, чем мы думаем, Алеха. Стекло одно двояковыпуклое, другое — плосковыпуклое, но самая загадка, из каких металлов зеркала делать и как полировать?
Кажется безрассудным браться за оптику телескопа, не имея ни рецептов сплава, ни нужных инструментов, на навыков по полировке и доводке стекол. Но отступать было поздно. А главное — Иван Петрович обещал Костромину до приезда царицы в Нижний закончить часы «яичной фигуры». Сутки стали совсем короткими. Чтобы «составить металл в пропорции», приходилось проводить многие опыты. А как найти нужную выпуклость или вогнутость медных форм для того, чтобы точить зеркала и стекла? Проверка фокуса линз проводилась в солнечные дни, когда под стеклом дымился кусок дерева. После многих попыток нашел Иван Петрович способ полировки зеркал, применяя жженое олово и деревянное масло.
Смекалка и упорство помогли получить линзы и зеркала, собрать телескоп, микроскоп, подзорную трубу. После этого не таким уж сложным оказалось скопировать электрическую машину.
Единственное пособие, которым пользовался Кулибин, — это статьи Крафта по оптике, которые были напечатаны в «Прибавлениях к „С.-Петербургским ведомостям“».
Костромин все настойчивее торопил Ивана Петровича с часами. Стало известно о скором приезде Екатерины в Нижний Новгород.
Весной 1767 года Екатерина II отправилась в поездку по «Азии» — так она окрестила Поволжье. К этому путешествию готовились больше, чем к войне с турками. Академия наук издала книгу под названием «Географическое описание реки Волги от Твери до Дмитриевска для путешествия ее императорского величества по оной реке». На волжских верфях была построена флотилия судов. В Петербурге поговаривали, что около Волги неспокойно, и потому августейшую особу сопровождала надежная охрана. Всего в свите было около двух тысяч человек.
Когда эскадра поплыла вниз, прошел слух, будто матушка-государыня идет войной на Персию. Говорили, что она надела доспехи Петра Великого и взяла себе чин фельдмаршала.
— Ох, мать честная, — переговаривались мужики, — кабы беды не нажить.
В кабаках стало многолюднее, а на дорогах — больше баловства.
Зеленая галера с вызолоченным морским богом Посейдоном блистала роскошью, без которой уже не могла жить бывшая бедная принцесса София-Федерика-Августа Ангальт-Цербстская. На судне с немецкой точностью выполнялся распорядок дня. Екатерина готовила речи к народу.
В городах ее принимали пышно. С колоколен гремел праздничный благовест, городская знать встречала хлебом-солью. В свою очередь, Екатерина щедро одаряла встречавших. «Лучше семерых наградить, чем одного наказать», — философствовала она в ту пору.
20 мая эскадра стала на рейде под стенами Нижегородского кремля. Набережная пестрела народом. Говорили, что царица повелела заготовить дюжину бочек вина и что-де в самый разгар торжества эти бочки выкатят на площадь и начнется пир горой. Другие говорили, что Екатерина решила сделать из медных монет дождь над городом, утверждали, что мешки с медяками уже втащены на кремлевскую стену и там установлено кресло для государыни. Толпа растерялась: одни стерегли места под кремлевской стеной, другие высыпали на набережную.
Едва суда бросили якоря, на всех колокольнях города грянул благовест, крепость приветствовала царицу залпами орудий. Но вскоре оказалось, что весь этот гром преждевременен. От флагманской галеры отчалила лодка и быстро понеслась к берегу. В ней был граф Владимир Орлов, который требовал прекратить пальбу и колокольный звон, поскольку матушка изволит почивать. Губернатор Аршеневский не находил себе места. Он то пытался объяснить что-то графу Орлову, то давал распоряжения купцам и духовенству, которые чинно держали на полотенцах караваи с расписными солонками, то просил податься назад толпу.
Скоро на флагманской галере подняли флаг.
— У-у-у-р-р-а-а-а! — закричал городовой Пантелькин.
К толпе подбежал, тяжело дыша, купец Микулин, схватил за руку Хурхома.
— Скорее в лодку. Матушка-государыня на берег хотят пожаловать.
С Хурхома стащили худую рубаху и натянули новую из кумача. Он и опомниться не успел, как оказался в лодке с высоким бархатным креслом. Придерживаясь за его спинку, губернатор попросил:
— Подналягте, ребятушки!
Весла нырнули в воду, и лодка оторвалась от берега.
Все в это утро Хурхому казалось забавным балаганным представлением. Люди бегали, суетились, кричали. Пантелькин пялил свои кошачьи глаза…
— Вона матушка-то, — толкнул в бок Хурхома белобрысый парень.
Хурхом повернул голову. На палубе среди разноцветных кафтанов стояла женщина в зеленом платье и капоре. Она сказала что-то соседу, похожему на пивную корчагу, и тот перегнулся в поклоне. «Корчага, а, гляди, как ловко кланяется!»
— Ребятушки, «ура» матушке-государыне! — оживился губернатор.
Гребцы закричали «ура!». Сверху спустили в лодку обшитую алым бархатом лесенку. Отстранив провожатых, Екатерина бойко сошла по ней и лишь на последней ступеньке протянула руку Аршеневскому. Губернатор помог царице сесть в кресло.
— Милостивый государь, — сказала она, — я так давно не ступала на твердую землю.
— С богом, ребятушки! — скомандовал губернатор.
Хурхом в такт с другими гребнул веслом.
Полегче, — шепнул белобрысый парень.
Хурхом косо посмотрел на него. Молчи, мол, сам с твое знаю. Царица ему не понравилась. Так барынька какая-то, ничего нет в ней особенного. И говорила совсем обыкновенно.
— Надеюсь, ваш город чистый и красивый? — спросила она у губернатора.
— Ваше величество…
Смех подкатился к горлу Хурхома. Видел он, как в городе спешно красили дома и заборы, меняли доски на тротуарах. Тех, кто выплескивал помои под свои окна, штрафовали. Тогда по ночам стали выливать под соседские окна. И сколько ни возили солдаты с Волги песок, засыпать помойки не удалось. К тому же прошел ливень и смыл краску с заборов, тротуары заплыли грязью.
С берега слышалось беспрерывное «у-у-у-ра-а-а-а!». Волга растягивала последнее «а-а-а» до стона.
Царица была довольна. Она прикладывала к глазам батистовый платочек и повторяла:
— Дети мои. Милые дети.
Когда опустили трап, лодка слегка качнулась. Екатерина протянула руку Аршеневскому и вдруг уронила свернутую трубочкой бумагу. Она ударилась о борт и упала в воду.
— Ах! — воскликнула императрица.
И это «ах!» застыло на лицах людей, которые стояли на пристани. Оцепенение длилось несколько секунд. Потом все задвигались, зашумели. Аршеневский лег на борт и пытался схватить бумагу. С пристани кто-то тянулся за бумагой зонтиком, но розовый бантик ленточки, которой была перевязана бумага, поддразнивая всех, уплывал.
Хурхому смешно было смотреть, как все беспомощно тянулись за царицыной бумажкой. Поднявшись во весь рост, он кошкой выпрыгнул из лодки. Вода приятно обожгла, подхлестнула. Когда он вынырнул, пристань неистово гудела. Хурхом подхватил трубочку с розовым бантом и поднял ее высоко над головой. Загребая воду одной рукой, подплыл к лодке и ухватился за ее борт. Аршеневский выхватил у Хурхома бумагу и с поклоном протянул Екатерине. Она легонько кивнула.
Благодарю, вы мой верный слуга. Распорядитесь дать человеку пять рублей серебром.
Хурхом отпустил борт лодки и погрузился в воду. Весеннее быстрое течение подхватило и понесло его. Ему хотелось уплыть подальше от этой толпы, от румяной царицы, от надутых, как мыльные пузыри, ее вельмож.
Вышел он на берег около землянки Якова Крапивина. Лохматый старик в драном полушубке сидел на пороге. Он был похож на выгнанного из берлоги медведя.
— Здорово, дед! — сказал Хурхом, подсаживаясь рядом на камень.
Старик неторопливо ответил:
— Скинь рубаху-то, застудишь нутро.
Хурхом шумно сбросил рубаху и, растирая широкими ладонями грудь, захохотал:
— Мне матушка-царица пять рублей серебром посулить изволила. Богатство!
— О-хо-хо, — вздохнул старик, — баловство одно крутом. Ты почто на Низ не ушел?
— Не ушел, дед, потому что Микулин со своей «Евлампией Марковной» Строганова ждал. Выгодный подряд хочет взять. Слушай, дед, хочешь, я тебе красную рубаху подарю?
— У меня на смерть своя холщовая есть. Ты лучше сказывай, давно ли Ивана Кулибина видел?
— А чего? Живет он у купца сытехонек, целехонек.
— К купцу что товар, что человек попадет — все к рукам приберет.
— Сказывает, для царицы дорогие часы заканчивает. А зачем ей дорогие? У ней у самой полным-полно золота! Ты, дед, погоди помирать. Иван-то Петрович судно самоходное еще собирался на Волге пустить. Эк мы с тобой лихо прокатимся!
…Тихо в мастерской. Плавится восковая свеча. Иван Петрович обмакнул гусиное перо в чернильницу, написал столбцом:
Не было в мыслях у Ивана Петровича сочинять оду императрице. Костромин надоумил:
— Матушка наша, дай бог ей здоровья, любит складное словцо. Так ты, Ваня, поусердствуй. Тем паче часики музыку-то не играют.
— Налажу я их, дайте срок.
— То-то и оно, что срок. А где он? Дорого яичко к Христову дню.
Как ни старался Иван Петрович закончить часы «яичной фигуры» к приезду царицы — не получилось. Сам и музыку сочинил, и на музыкальный барабан ее нанес, который от пружины в часах вращается. И ходовой механизм будто в порядке. Разве подогнать кое-где самую малость. Но времени уже нет. Костромин решил показывать часы в таком виде. Конечно, по наружному виду они очень даже приглядные, но главная-то работа внутри. Недельку бы еще или две — наладил бы все честь по чести Иван Петрович. Теперь вот приходилось сочинять оду:
Иван Петрович подумал и продолжал:
Кулибин не мог представить, как будет читать эти стихи перед матушкой-государыней. Оторопь возьмет. И снова бежит перо по листу бумаги…
Чем дальше писал Иван Петрович, тем меньше появлялось помарок на листе. Как и любое дело, ода увлекла его…
Утром подкатил к воротам Аким на паре лошадей.
— Петрович! — застучал он кнутом в окно. — Сбирайся, Михайло Андреевич в городе дожидается.
«Вот и настал час ехать к царице». Всегда собранный, аккуратный, Иван Петрович: почему-то не мог найти нужные вещи.
Наталья зазвала Акима в дом, угостила чаем. Он, покачиваясь, точно на козлах, рассказывал новости:
— Приплыла матушка-государыня. И с ней видимо-невидимо господ. Сама-то в архиерейском доме почивать изволила. Народ ждал: бочки с вином выкатят или деньги кидать будут. До самого темна все ждали — так и разошлись, несолоно хлебавши.
Аким говорил по обыкновению неторопливо, обстоятельно, будто дом на века строил.
— Вчерась одно дело худое вышло. Только матушке-государыне на пристань ступить, обронила она грамотку, в которой, если молве верить, были всякие послабления радетелям старой веры. Один гребец возьми да и нырни за грамоткой. Хоть и солнце светило, вода холоднющая. Матушка пять рубликов пожаловать этому гребцу приказала. Ну, приказала, и ладно бы. Так ведь вспомнила за обедом, спрашивает: «Отдали гребцу обещанную награду?» Побежали искать этого рыжего. А оказалось, тот парень из беглых. В солдаты теперь ушлют. Матушка-то спросила и забыла, а парню на всю жизнь муки.
— А грамотка? — спросила Наталья.
— Расплылись, сказывают, чернила, разобрать ничего невозможно. Наш-то хозяин, Михайло Андреевич, очень кручинился.
Алексей тем временем сносил в тарантас оптические приборы и электрическую машину, которые вместе с часами должны демонстрироваться императрице.
Возле архиерейского дома долго ждали приема, Екатерина обедала, потом отдыхала, потом писала письмо Вольтеру. В письме она жаловалась на скуку вдалеке от столицы. Когда розовый конверт был отправлен с курьером, Екатерина почувствовала себя одинокой. Она позвонила и велела пригласить обещанных ей купца с затейным мастером.
Вошли граф Орлов, Костромин и Кулибин. Екатерина сидела в кресле и благосклонно улыбалась.
Иван Петрович поклонился неловко.
— Господин Аршеневский говорил мне о вас. Вы купец…
— Михайло Андреев Костромин.
— Нет ли каких притеснений торговым людям на Волге?
Поделиться книгой: