Помоги проекту - поделись книгой:
— Где гримёрша?
Ритка (она сидит за спиной Лиды) выразительно глядит на меня, после чего красноречиво закатывает глаза, поднимается с кресла и неторопливым, прогулочным шагом направляется в смежную комнату, откуда и возвращается вместе с девушкой, которая меня красила.
— Грим у ведущей подправь, — командует Лида.
Девушка, очертя голову, стремглав несется за чемоданчиком. В комнату заглядывает Таня.
— Двадцать минут до эфира! — кричит Таня и делает страшные глаза.
— Двадцать минут до эфира, — повторяет металлический голос в динамиках. Из распахнутых дверей, которые Таня забывает закрыть, до меня доносятся топот и нестройный гул голосов, постепенно заполняющих студию. Моё сердце ёкает, пульс привычно пускается вскачь, во рту пересыхает, а кончики пальцев становятся совсем ледяными. Говорят, то же чувствует перед премьерой любой актёр, но я никогда не была в шкуре актрисы. Таня, чудом ухитрившись не налететь на главного режиссера, подбегает ко мне с наушником и миниатюрным приёмником в руках. Режиссёр исчезает в дверях, успев кинуть на меня любопытный взгляд, когда Лида по-свойски расстёгивает на мне пиджак, чтобы закрепить приёмник к поясу моих брюк. Тут все вокруг меня принимаются кричать, суетиться и бегать. Я закрываю глаза, чтобы мысленно отгородиться от них, и начинаю медленно считать до десяти, одновременно представляя себе то, что делается сейчас в студии.
За годы работы в «Останкино», я видела это десятки раз, и это всегда начинается одинаково. Примерно за два часа до записи передачи в холле при студии собирается массовка, пятьдесят процентов которой составляют старожилы «Останкино». «Наша мафия», — любовно называет их Игорь. На самом деле, основное отличие старожил от других членов массовки состоит в том, что первые всегда оказываются в зрительном зале на самых выигрышных местах — либо на первых трех рядах, где можно попасть в камеру, либо на галёрке, где в глаза не будет бить ослепительный свет и вся студия как на ладони. (К слову, с верхних рядов не только виден весь съёмочный процесс, но и прекрасно слышно, как под лестницей матерятся охранники.)
Ожидая, когда в зрительный зал откроется дверь и в студию начнут запускать людей, старожилы с удобством устраиваются в холле, в пластиковых креслах. Те, кто со съёмочным процессом пока не знаком или приехал издалека (в массовке пятьдесят процентов приезжих), топчутся у закрытых дверях за канатом заграждения. Среди них снуют модераторы возраста Гены и Тани. Отличить модераторов от массовки довольно легко — первые обычно одеты в синие футболки с логотипом канала и надписями на спине: «LEVA», «NINA», «SVETA».
— Если будете плохо хлопать, то отправим вас на передачу к Малышевой или на «Давай прямо завтра поженимся», — время от времени веселят толпу модераторы. Старожилы не обращают на эти дежурные шутки никакого внимания, но те, кто оказался здесь в первый раз, хихикают и переглядываются. Какой-нибудь парень, или девчонка, или даже семейная пара обязательно отловит модератора, отведет его в сторону и шёпотом поинтересуется, а оставлены ли им места на ближнем к сцене ряду?
— Конечно, оставлены, — уверит их «SVETA», хотя максимум, что она сделает, так это положит на спинку кресла сложенный вдвое пустой лист бумаги.
— Но ведь кресла займут! — справедливо возмутится семейная пара.
— Не займут, если вы прыгнете за ограждение, когда всех будут пускать в зрительный зал.
Нормальный совет, да? Но самое занятное заключается в том, что когда дверь в студию откроется, то солидная семейная пара лихо — да так, что Исимбаеву с шестом за пояс заткнёт — перепрыгнет через канат заграждения и исчезнет в самом начале очереди. Старожилы скопом ринутся на облюбованные ими места. Все остальные втиснутся в зал, когда все хорошие места будут уже заняты.
Но вы никогда и ничего из этого не увидите, потому что наша задача — показать вам глянец и блеф, а не скучный съёмочный процесс в декорациях. Кстати, о декорациях… последние довольно обшарпаны, потому что у девяноста процентов снимаемых в «Останкино» передач нет своей студии, так что задники и подиумы приходится постоянно разбирать и собирать, перетаскивая из одной студии в другую. В этом плане в «Останкино» повезло только «Первому», ну и ещё «НТВ», которые традиционно работают в выделенных для них помещениях. Все остальные вынуждены монтировать декорации заново каждый раз и снимать передачу так, чтобы картинка в кадре спрятала все недочёты.
Массовка в студии увидит больше вас: весь передний план студии, состоящий из подиума, где будут сидеть «говорящие головы» (специально приглашенные эксперты), зрительный зал, съёмочную площадку с перманентно ругающимся режиссером (Лидой), камеры, напоминающие футуристические летательные аппараты, операторов, жующих жевачку, мощный, бьющий в глаза, ослепительный свет, плазмы, развешенные по периметру, и электронное табло с периодически вспыхивающей надписью «аплодисменты».
Когда массовка рассядется, на подиуме появятся обалдевшие от грима и шума эксперты, которых Таня рассадит на строго отведённые для них места, после чего начнется традиционный разогрев массовки: на подиум выбежит главный модератор LEVA, который и объявит:
— Внимание! На телефон, на камеры ток-шоу не снимать, аудиозапись не делать, с любым, кого на этом поймаем, распрощаемся навсегда. Эмоции выражать можно и нужно, но ведущую не перебивать, с места вопросов не задавать, замечания не выкрикивать, говорить, только если вам дадут микрофон. И обязательно хлопать, когда на табло загорится соответствующая надпись. Всё поняли?
— Да-а...
— Пять минут до эфира! — обрывает мои мысли голос в динамиках, и я открываю глаза. Делаю глубокий вдох и выдох. Всё, нет больше волнения, и ничего уже нет, кроме трех, самых первых, самых простых слов подводки.
— Аасмяэ, на площадку, — командует голос Лиды, отныне живущей только в моём наушнике. Быстро, спокойно и собранно прохожу маленький коридор, отделяющий гримёрку от студии.
— Саш, насчёт Сечина... Я все-таки буду держать за тебя кулачки, — шепчет мне в спину Ритка, и я, помедлив, делаю то, что делать нельзя — я оборачиваюсь:
— Рит?
— Что?
— Не сходи с ума, — улыбнувшись ей, взбегаю на подиум.
Быстро оглядываю массовку, сидящих в креслах гостей. Двое из них явно нервничают. «Как их зовут? Ах да, справа Репин, слева — Бастрыкин». Доброжелательно кивнув им, перевожу взгляд на мужчину, сидящего ровно по центру. Обычный, симпатичный. Вальяжный. Очень спокойный, он сидит в кресле абсолютно не скованно, заложив правую ногу на левую и, мерно покачивая ей, смотрит на меня чуть насмешливо, точно знает что-то такое, что мне еще только предстоит разгадать. «Это Сечин», — шепчет в моём наушнике Ритка. Незаметно киваю ей, показывая, что я поняла. Мимоходом отмечаю, что у мужчины легкая седина на висках, очень красивый рот и интересные зеленовато-карие глаза с золотистым отливом. Но это не главное, потому что есть что-то ещё — что-то, что я никак не могу ухватить…
— Три, два, один. Начали! — кричит в моём наушнике Лида, и текст подводки моментально и полностью вылетает из моей головы, потому что до меня доходит то, чего в принципе не может быть: мужчина в кресле до ужаса похож на Данилу».
Глава 2. Ты, я, он и «дорогая» передача
Между пятой точкой и шестым чувством всё-таки есть связь.
1.
«Интересно, это чем же я тебя поразил, что ты на меня так смотришь?»
Я сижу на невысоком подиуме, в синем кресле между двух чуваков (Репин и Бастрыкин, познакомился с ними в гримёрке — так, ничего особенного, звезд с неба они не хватают) и с любопытством разглядываю девушку, замершую напротив меня. Первое, что приходит мне в голову — вот вполне стильный look современной версии Мэри Поппинс (гладкая прическа, строгий, в талию, брючный костюм, каблук, ненавязчивый макияж). Впрочем, для сказочного персонажа у девушки слишком длинные ноги, небольшая, но вполне заметная грудь и, для женщины, довольно высокий рост. Очень светлые волосы и очень белая кожа. Или это погрешности грима? Вспомнив про Алика, тихо хмыкнул и продолжил рассматривать девушку дальше.
У неё интересное лицо. Не то, чтоб оно убивало своей красотой наповал, но оно какое-то очень правильное, запоминающее, я бы сказал — из той породы, что, как мне кажется, просто нарисовать, хотя в нём нет никаких заезженных телевидением штампов. Даже лёгкая асимметрия черт не портит его, скорей, подчёркивает его индивидуальность. И при этом мягкие губы и серые, настоящие северные глаза, большие, вдумчивые и глубокие. Правда, сейчас они смотрят на меня несколько настороженно, чем окончательно и наводят на мысль, что это не Мэри Поппинс, а мисс ведущая нашего ток-шоу. Как там Алик сказал, её зовут? Ах да, Саша Асмяэ. «Вернее, Аасмяэ», — мысленно исправляюсь я, потому что в эстонских именах вроде надо растягивать гласные. «Интересно, какой у неё голос?» Мне почему-то кажется, что он должен быть низким, грудным, с такой эффектной хрипотцой, которая делает чувственным любой пассаж, и от которой смешные фразы кажутся ещё смешнее.
А теперь главный вопрос. Она мне нравится? Да. И, встреться я с ней в каком-нибудь другом месте, я бы, как минимум, обернулся. Но то, где я сейчас нахожусь (а главное, каким образом меня заманили сюда), в корне меняет всё дело.
— Внимание, студия, обратный отсчёт! — командует голос в динамиках.
Зрительный зал медленно погружается в тишину. Мужчины прекращают с любопытством оглядываться вокруг, женщины — судорожно поправлять платья. Те, кто сидят в первых рядах, пытаются принять позу, которая, на их взгляд, будет выигрышно смотреться в кадре. И в общем и целом, всё это чем-то напоминает базар невест, на который вот-вот заглянет султан, чтобы выбрать себе наложницу. Между тем чувак в синей футболке с надписью «LEVA» на спине бросает последний взгляд в зрительный зал и быстро уходит с подиума. Я ощущаю, как начинает волноваться сидящий слева Репин, как подбирается в кресле Бастрыкин, но самое интересное заключается в том, что эта команда моментально приводит в чувство ведущую.
Эстонка мгновенно успокаивается, сухо и вежливо кивает мне. Эффектно крутанувшись на каблуке, разворачивается лицом к зрительному залу — и я утыкаюсь глазами в её точёную задницу. Сижу и нахально рассматриваю её. Почуяв неладное, Аасмяэ профессионально и ловко, из-за плеча бросает на меня взгляд. Поскольку я не посчитал нужным отвести глаза от того, что так меня занимало, эстонка, сообразив наконец, куда это я уставился, едва заметно вздрогнула и тут же заняла такую позицию перед камерой, чтобы я прекратил на неё пялиться, а она бы могла не спускать глаз с меня.
«Ах так?» Усмехнувшись, закидываю ногу на ногу. Аасмяэ, прищурившись, как-то чересчур подозрительно фыркает.
— Внимание, студия, запись! — командует тот, кто навечно поселился в динамиках, и тут зрительный зал, и подиум, и меня накрывает музыкальная заставка такой оглушительной мощности, что мне чуть не сносит черепную коробку. Пока я оглушенно трясу головой, пытаясь сообразить, не разорвало ли мне барабанные перепонки и не пошла ли у меня кровь из ушей, эстонка хмыкает, поворачивается лицом к камере и начинает вещать звучным, низким, хорошо поставленным голосом, в котором прослеживается на удивление точно угаданная мной хрипотца:
— Добрый день, это Александра Аасмяэ и наше ток-шоу «Время говорить». Сегодня мы будем беседовать о том, какое место занимает в нашей жизни телемедицина, а заодно, и попытаемся разобраться в том, сможет ли это новое направление повысить качество диагностики и мониторинга здоровья граждан?
«Господи боже, кто ж тебе этот бред-то писал?» Фыркнув, закатываю глаза. Аасмяэ практически одновременно со мной делает шаг в сторону и полностью закрывает меня от камер.
«Что за чёрт?» Невольно заинтересовавшись, а что, собственно, происходит, начинаю внимательно приглядываться к останкинскому зазеркалью. Цепляю взглядом табло с потухшей надписью: «Аплодисменты», горящие красным глазки шести камер, напоминающих футуристические летательные аппараты, установленный на маленькой площадке навороченный пульт с сидящей за ним женщиной, черный пузырёк микрофона, прикреплённый к груди Аасмяэ (к слову, у нас с Бастрыкиным и Репиным на лацканах точно такие) и, наконец, замечаю маленький, телесного цвета наушник в её розовом ухе.
И тут до меня доходит, что где-то здесь, совсем рядом со мной, находится тот, кто всем здесь управляет. Но первой по значимости на площадке всё равно останется эта эстонка, потому что в отличие от дикторов новостных передач, которые в кадре статичны и следят только за тем, что читать с суфлера и правильно ставить в словах ударения, эта Саша Аасмяэ еще и двигается, а значит, будет следить не только за тем, чтобы самой каждый раз смотреть в нужную камеру, но и наблюдать за зрительным залом, за гостями, за мной. А это — профессионализм уже высшей марки. И значит, как бы я ни старался довести эту Сашу до ручки, у меня ничего не получится. Просто не выйдет — и всё.
Итак, мой первоначальный план провалился, и мне срочно нужен другой план. Пока я перебираю в голове все имеющие у меня варианты (из которых самой заманчивой выглядит мысль достать телефон и начать делать селфи на фоне Аасмяэ, а самой разумной — не дёргаться и подождать, куда кривая вывезет), эстонка продолжает уверенно вещать:
— … и ответить на эти вопросы нам помогут специально приглашённые гости. Это, — отточенный поворот головы, выверенный взмах руки, — Юрий Михайлович Репин, руководитель департамента информатизации Министерства здравоохранения. Многим из вас господин Репин известен как автор законопроекта о телемедицине, созданного совместно с нижней палатой парламента.
На табло загорается надпись: «Аплодисменты». Зрительный зал (человек сто пятьдесят) принимается дружно хлопать в ладоши. Какой-то идиот в первом ряду даже кричит с места: «Браво!» Побагровевший от удовольствия Репин пытается привстать и одновременно кивнуть, но Аасмяэ с доброй улыбкой старой знакомой чуть прикасается ладонью к его плечу, отчего Репин, побагровев ещё больше, послушно падает в кресло. А эстонка уже разворачивается к Бастрыкину:
— … а также Юрий Иванович Бастрыкин, депутат, представитель партии «За новое Отечество» и председатель общественного комитета при Институте развития интернета. Юрий Бастрыкин также является автором законопроекта о телемедицине, но созданного совместно с Институтом развития интернета.
Бастрыкин, к тому моменту уже успевший по-хозяйски раскинуться в кресле, снисходительно улыбается и машет рукой зрителям. Зрительный зал остервенело купает его в овациях. Аасмяэ отступает назад, доброжелательно глядит на меня, на меня наезжает камера, я ощущаю, как на моей шее всё туже затягивается петля, и настроения мне это не добавляет. А эстонка уже поет:
— … и, наконец, хорошо известный многим из вас врач … — («Врёт, я врач, многим из вас не известный.») — уникальный кардиохирург… — («И не уникальный.») — ведущий специалист телемедицинского центра Научного центра сердечно-сосудистой хирургии имени Бакулева, разработчик передовых методик Арсен Павлович Сечин.
Зрители и меня осыпают аплодисментами. Тот же, что и в первый раз, идиот снова кричит: «Браво!», а Аасмяэ глядит на меня с такой широкой и доброй улыбкой, словно только что сделала мне поистине царский подарок. Правда, её улыбка (как и аплодисменты) довольно быстро скисает, когда я в ответ всего лишь равнодушно киваю. «Давай, давай, посоветуйся со своим наушником, что тебе дальше делать?» — злорадно думаю я, с удовольствием наблюдая, как эстонка чуть-чуть, но задергалась. Но, видимо, наша Саша надолго никогда не теряется, потому что немедленно переводит улыбку из разряда «дружеских» в категорию «сугубо профессиональных» и, развернувшись к пятой камере, продолжает вещать:
— А для начала давайте посмотрим сюжет, который поможет нам разобраться, что же такое телемедицина?
В зале медленно гаснет свет. Ловлю на себе внимательный взгляд эстонских больших серых глаз, и, игнорируя его, утыкаюсь в плазму. А на экране, под заунывный китайский напев уже появляется небольшая полутёмная комната, украшенная иероглифами, веерами, фонариками и драконами, где в истоме, в окружении красных фонариков на полу раскинулась какая-то полураздетая тетка, что наводит меня на мысль о китайском доме терпимости. При этом к запястью тётки почему-то привязана длинная красная нитка, другой конец которой цепко держит в руках древний китайский старик, скорчившийся на коленках. «У старикана с теткой, видимо, не получилось, и он ей за это руку сейчас оторвёт», — ехидно думаю я.
— Ещё в незапамятные времена, — между тем начинает читать за кадром мужской сахарный голос, — китайские врачи могли, даже не прикасаясь к больному, всего лишь по биению его пульса определить характер заболевания, что и положило начало такой современной науке, как телемедицина.
«Ага, — быстро соображаю я, — старик у них, значит, врач. А тётка в истоме на полу, видимо, больная, которую никто не смеет трогать руками, кроме ее мужа. Ну-ну, и что дальше?» Пока я с интересом ожидаю, чем закончится эта телевизионный маразм, на экране, в комнате, где лежит тётка, появляется зловещего вида мужик, обряженный в золотую робу, очень напоминающую древнерусский сарафан, и с громоздким квадратным сооружением на башке, по виду очень тяжелому. Очевидно, по задумке того, кто это снимал, мужик и является тётковладельцем, поскольку при виде его тётка испуганно вздрагивает, но, спохватившись, принимает жалобно вздыхать и томно приподнимает голову. Мрачно покосившись на тётку, актер, играющий мужика, переводит взгляд на старикана и так по-свойски ему кивает, точно спрашивает: «Ну, как она?» Старик почтительно клюёт носом, встаёт с коленок и бодро трусит к мужику вместе с ниткой, забыв, что к нитке привязана тётка.
Чем в итоге закончилась эта ахинея, я так и не узнал, потому что пока я, прикрыв лицо рукой, тихо сам с собой угорал, на плазме появилась до боли знакомая мне больница в городе Осло, в которую я под новый год мотался в командировку, чтобы прочитать норвежским врачам лекцию о тетраде Фалло и которую голос за кадром почему-то упорно именовал Норвежским телемедицинским центром.
— И все же родиной современной телемедицины считается именно Норвегия, — продолжает голос за кадром, и я, окончательно забив на останкинские телеглупости, прикрываю глаза и принимаюсь раздумывать над тем, что меня ждет завтра. Во-первых, завтра, с утра меня ожидает сложная четырехчасовая операция сорокашестилетней женщины из Кисловодска с приобретённым пороком сердца. Во-вторых, опять же завтра, мне надо посмотреть мужчину из Ижевска с дефектом межжелудочковой перегородки. В-третьих, и тоже завтра, мне нужно каким-то чудом успеть попасть в поликлинику, которую обслуживает «Бакулевский», чтобы принять участие в обследовании пациента из Санкт-Петербурга с вторичным инфекционным эндокардитом. В-четвертых, когда мне завтра (или послезавтра) будет звонить Юлия, надо не забыть снять трубку, чтобы попросить её раз и навсегда забыть дорогу в мою квартиру. В-пятых, пора бы мне, наконец, перестать связываться с малолетками типа Женьки, иначе это всё плохо закончится. В-шестых, чтобы это всё не закончилось ещё хуже, нужно в ближайшее время найти себе нормальную любовницу — самодостаточную женщину, которая не будет ждать, что кто-то сделает её жизнь сказкой, а значит, не будет мне мозг выносить всё то недолгое время, что нам отведено быть вместе. А в-седьмых…
— Услуга: вот что важно! Телемедицина — это, прежде всего, услуга для пациентов, — врывается в мои уши мужской баритон и скрип кресла слева.
Очнувшись, вскидываю глаза. Ослепительно-яркий свет. Жадные красные глазки телекамер. Серебристый подиум, синие кресла, плазма с рубленой надписью: «Время говорить». Зрительный зал, напряженно всматривающийся в сцену. И девушка в синем костюме, замершая напротив меня. Очень светлые волосы и очень пристальный взгляд, которым она рассматривает меня. «Что ей надо? Ах да, я же в «Останкино» ...» Поморщившись, дёрнул запястьем, покосился на часы. Ничего себе, оказывается, прошел почти час, как я напрочь выпал из съёмочного процесса!
— Удобство для населения — вот что важно! — продолжает надрываться всё тот же голос слева. Оборачиваюсь: оказывается, голосит Репин. Поймав мой взгляд, Репин проникновенно глядит на меня: — Вы со мной согласны?
Вместо ответа молча пожимаю плечами. Не найдя во мне даже элементарного человеческого участия, Репин раздражённо трясет щекой и поворачивается к Бастрыкину.
— А вот вы знаете, — запальчиво, явно напрашиваясь на дискуссию, начинает Репин, — что дистанционная консультация выгодна, потому что она почти в пятнадцать раз дешевле поездки пациента, живущего в Екатеринбурге, в Москву. Да любой в студии, — отеческий тон и проникновенный взгляд, устремлённый в зрительный зал, — может себе позволить воспользоваться этой услугой. — Новый разворот к Бастрыкину и едкий прищур, обращённый на него: — Так почему же вы не даёте ей ход?
— Простите, а я правильно понимаю, — ловко (и главное, своевременно) вмешивается Аасмяэ, — что в случае необходимости сопровождения пациента медицинским работником в Москву стоимость поездки удваивается?
— Ну да, — теряется Репин, — но…
— Тогда цифры, указанные вами, не совсем точны. Впрочем, предлагаю послушать мнение специалиста. — И тут эстонка обращается ко мне: — Арсен Павлович, а что вы можете сказать относительно преимуществ этой услуги?
«А я могу сказать только одно: у того, как вам тексты писал, предметные знания на обе ноги хромают». Но поскольку включаться в этот дискурс мне совершенно не хочется, то я снова пожимаю плечами.
— Неужели вам нечего добавить? — Аасмяэ удивленно приподнимает светлую бровь.
— К сказанному вами — нет, — чрезвычайно любезно парирую я, и в зале слышится смех.
— Ну что ж, будем считать, что ваше мнение мы услышали, а более развернуто вы выскажитесь чуть позже, — ювелирно подставляет меня Аасмяэ и дружелюбно улыбается Бастрыкину: — А вы, Юрий Иванович? Как вы считаете, какие преимущества телемедицины сегодня являются основными?
— А я, — манерно откидывается в кресле Бастрыкин, — могу повторить только то, что уже не раз говорил: сегодня во главу угла любой отрасли надо ставить технологии. И бюджет нужно пускать не на расширение
«О, вот и по нашему брату проехались!» Откровенно говоря, очень хочется врезать ему в ответ не менее остроумной фразой о том, что у чиновников, занимающихся развитием медицины, нет даже элементарного медицинского образования, но лезть в эту свару мне абсолютно не хочется, так что я продолжаю безмятежно покачивать ногой, разглядывая подиум.
— И что же вы предлагаете? Заморозить социально-значимый проект, пока вы будете наращивать технологии? — невинно замечает Аасмяэ и снова берется за меня: — А вы как считаете?
— А вы считаете, что моё мнение что-то изменит? Законопроекты ведь не с врачами обсуждают, а с теми, кто Интернет прокладывает, — не менее невинно говорю я, и в зале снова слышится смех.
— Во врач даёт! — доносится с первого ряда.
— Вот! Вот такой несерьёзный подход медицинских работников и приводит к тому, что у нас нет и не будет таких замечательных врачей, как в той же Норвегии. И это их специалисты будут к нам приезжать и нас учить, — выстреливает в меня Репин.
«А вот интересно, — думаю я, машинально его разглядывая, — а когда ты сам, чувак, последний раз был в городской поликлинике? Не в той, что обслуживает твой Минздрав, а в самой обычной, бюджетной? Или мне тебе рассказать, как там врачи ухитряются отработать по три смены подряд, да еще и больных на дому обойти?»
— Ай, да поймите же вы наконец, что без технологий сегодня ничего не построишь! — Бастрыкин небрежно машет рукой. — Мы и раньше без технологий отставали, а сейчас отстаём тем более.
— То есть, пока вы будете прокладывать свой Интернет, пенсионеры умереть должны? — взвизгивает Репин.
— Да пенсионеры скорее умрут благодаря вашим минздравовским инициативам, — мстительно парирует Бастрыкин.
— Ну что ж, у нас разгорелась непростая дискуссия. Ну, а я хочу еще вам напомнить, что наша передача посвящена телемедицине, как услуге для граждан, так что я бы попросила экспертов придерживаться заданной темы, — снова весьма своевременно подает голос Аасмяэ.
«А, в-седьмых, — внезапно приходит мне в голову, — было бы очень неплохо найти себе кого-то, похожую на эту эстонку».
И вот, пока Аасмяэ занята тем, что разводит по углам шипящего от обиды Репина и самодовольно ухмыляющегося Бастрыкина, я принимаюсь уже откровенно её разглядывать. С лицом и фигурой всё ясно, в общем, не придерёшься, но что у неё за душой? Этого я не знаю, хотя, исходя из того, что я видел, она умна и сообразительна, и даже мне не дала сбить себя с толку. Действует так, что не забивает гостей, но при этом практически моментально находит способ вывернуться и продолжить это в общем, бездарное во всех смыслах слова ток-шоу так, чтобы оно хотя бы в кадре выглядело достойно. Такие люди не могут не вызывать уважения.
«Вот на этом давай-ка и остановимся, — разбивает мои мысли голос моего разума. — И давай договоримся больше не забывать, что мечтать в тридцать шесть — это нормально. Ненормально в тридцать шесть лет забывать о том, что у тебя есть тайна и одно очень простое правило: никогда не иметь дела с журналистами».
Ну что ж, мой внутренний голос абсолютно прав, и я отвожу от эстонки глаза. За неимением лучшего принимаюсь рассматривать зрительный зал, подиум, декорации, Репина и Бастрыкина, снова взявшихся рвать друг друга. И тут Аасмяэ, очевидно, решив, что раз я смотрел на неё, то мне от неё что-то нужно, начинает осторожно перебираться поближе ко мне. Пристроившись рядом с моим креслом, чуть наклоняется и, не меняя выражения лица, одними губами спрашивает:
— Арсен Павлович, вы хотите высказаться? Хорошо, как только Юрий Иванович закончит, то я обязательно дам вам слово…
«Интересно, что у неё за духи? Впрочем, какая разница…»
— Нет, не хочу. Простите, а когда съёмки закончатся? Просто мы уже два часа тут сидим...
И хотя я сказал это тихо, Бастрыкин и Репин всё-таки меня услышали. Ошалело моргнув, с трудом отрываются друг от друга. Репин недоуменно тянет вверх седоватую бровь. Бастрыкин надменно оттопыривает губу.
— А может, и уважаемый врач подключится к нашей дискуссии? — с редкой задушевностью предлагает Бастрыкин. — А то мы с коллегой всё сидим и разговариваем… о вас… и для вашей же пользы. А вы смотрите на нас с таким видом, словно вас это не касается.
Поделиться книгой: