Шел по городу волшебник. Повести

Открылась дверь, и на пороге показалась Елизавета Максимовна. Она была одна.

Дутов ворочался под партой; он никак не мог вылезти - его затиснули между перекладинами.

- Что ты там делаешь, Дутов?

Дутов только пыхтел. Наконец он выбрался и, весь красный, с расстегнутым воротом, уселся на скамейку.

- В чем дело, Дутов?

- Пых… - сказал Дутов. - Пых… Искал… промокашку…

Мы захохотали так, что с потолка даже мел посыпался.

- Сидите тише и не превращайте собрание в забаву, - сказала Елизавета Максимовна. - А ты, Дутов?.. Нечего сказать, хорош звеньевой.

- Я не буду… пых… звеньевым…

- Почему не будешь?

Дутов уставился в парту и запыхтел еще сильнее.

- Что здесь произошло? Староста!

Встала Вика Данилова.

- Ничего, Елизавета Максимовна. Мы сидели и ждали.

- Таланов?

Встал Борька.

- Ничего, Елизавета Максимовна. Мы просто… сидели.

- Дутов?

Встал Дутов. Он краснел и пыхтел. И… молчал.

- Я жду, Дутов.

Дутов прямо завертелся на месте, так ему хотелось сказать. Ведь если он не скажет, то получится, что он непослушный. А если он плохо учится да еще и непослушный, так его вообще из школы выгонят.

- Пых… - сказал Дутов. - Промокашка… Упала… Я больше не буду, Елизавета Максимовна.

- Что не будешь?

- Пых… - сказал Дутов. - Вот… промокашка…

- Садись, - сказала Елизавета Максимовна. Дутов сел и стал вытирать лицо рукавом.

- Может быть, у кого-нибудь все же хватит мужества сказать, что случилось? - спросила Елизавета Максимовна. - Или бы пионеры только по названию?

Когда она начала говорить про мужество, я не вытерпел.

- Елизавета Максимовна, - сказал я.

- Помолчи, Шмель. Я уже устала от твоих глупостей.

- А вы послушайте. Может, и не глупости.

- Что-то не верится, - сказала Елизавета Максимовна. - Ну, говори.

- Я и говорю. Ничего не случилось. Просто мы не хотим выбирать Дутова звеньевым.

- Почему?

- Потому… не знаю… Он нам не нравится.

- Это интересно, - медленно проговорила Елизавета Максимовна. - Это что-то новое, Шмель. Я не знаю, сам ты это придумал или… Впрочем, это неважно. - Елизавета Максимовна села за стол, помолчала. Затем она взглянула на меня и даже улыбнулась. Чуть-чуть. Так, будто ее дернули ниточками за губы и сразу отпустили. - Ну, а если, например, вам не понравится вожатый? Вы тоже будете против?

- Конечно, - сказал я. - Если не нравится… так чего же?..

- Это тем более интересно. - Елизавета Максимовна говорила, будто по радио: очень ясно, каждую буковку было слышно. - Ну, а если вам не понравится старший вожатый?

Я не понимал, чего она хочет. Да хоть тридцать раз старший. Если не нравится, значит, не нравится. Если бы я один… Ведь все против Дутова. А когда все против - это же случайно не бывает. Значит, сам виноват.

Я сказал:

- Ну и пускай старший. Если плохой… Только мы ведь их не выбираем. Мы звеньевых выбираем.

- Достаточно, Шмель, - сказала Елизавета Максимовна. - Мы еще к этому вернемся.

- Итак, ребята, - Елизавета Максимовна поднялась с места. - У нас было три кандидатуры: Никифорова, Летицкий, Дутов. Давайте голосовать. Кто за Никифорову?

Все подняли руки.

- Кто за Летицкого? Опять все подняли руки.

- Кто за Дутова?

Никто даже не шевельнулся.

- Кто против Дутова?

Все подняли руки как один. Даже Дутов.

- Ну что же, - сказала Елизавета Максимовна и взглянула на меня. - Давайте на сегодня закончим. Я подумаю, кто может быть третьим звеньевым. И вы подумайте. В следующий раз обсудим. До свиданья.

Елизавета Максимовна повернулась и торопливо пошла к двери. По дороге она еще раз взглянула на меня. И опять как-то странно, будто я не человек, а какое-нибудь растение. Тропическое.

Ребята бросились к выходу. Всем уже надоело сидеть в классе. А я еще немножко посидел. Мне хотелось понять, почему Елизавета Максимовна все спрашивала про вожатых. Но я так и не догадался. Собрал свои тетради в портфель и вышел.

Когда я проходил мимо пионерской комнаты, мне показа лось, что там кто-то поет. Тонким таким голосом. Пропоет несколько слов, замолчит, опять запоет. Я открыл дверь и заглянул.

За столом, положив голову на руки, сидела Лина Львовна. Она не пела. Это мне из-за двери показалось, что пела. Она плакала. У нее даже слезы текли.

Я смотрел на нее и не знал, что сказать. Мне всегда жалко, если плачут взрослые.

А она заметила меня и сказала:

- Иди, Костя… пожалуйста… Зайди после… - И она снова заплакала.

Я закрыл дверь и выбежал на улицу.

Во дворе были почти все ребята. Они по дороге вспомнили, что когда выбирали Летицкого, то даже забыли спросить, какого Летицкого - Мишку или Алика?

- Да все равно, они ведь близнецы, - сказал я. - Пусть будут звеньевыми по очереди. Никто и не заметит.

- Ты, Шмель, можешь не острить, - сказал Мишка Летицкий.

- Извини, Алик, больше не буду, - нарочно ответил я.

- Я вот тебе сейчас дам за Алика, - сказал Мишка.

- А ты разве Мишка? - спросил я.

- А ты сам не видишь!

- Не вижу, - сказал я. - Я думал, ты - Алик. Ребята! А знаете! Лина Львовна…

Я хотел сказать, что видел сейчас, как Лина Львовна плачет, и не сказал. Сам не знаю почему. Я повернулся и побежал в школу. У пионерской комнаты я снова услышал, как плачет Лина Львовна. Тогда я вырвал из тетради листок бумаги и написал на нем:

Затем я положил листок у двери завуча, постучал и спрятался за углом. Я видел, как Вера Аркадьевна подняла листок, посмотрела, пожала плечами и пошла в пионерскую комнату.

Когда я вернулся к ребятам, они уже выбрали Алика. Делать было нечего, но ребята почему-то не расходились. Все начали вспоминать, как не выбрали Дутова. Мне тоже нравилось, что его не выбрали. Тут дело даже не в Дутове. А в том, что мы все делали вместе. Вместе засунули его под парту - теперь пусть попробует кого-нибудь тронуть. А потом вместе его не выбрали.

Это у нас первый раз, честное слово.

Следы на снегу

Костя стоял у окна и смотрел вниз, на штабеля дров, засыпанные снегом. Сверху двор выглядел как город: дома - поленницы и между ними - улицы, покрытые только что выпавшим чистым снегом. По одной из улиц пробежала кошка, и на снегу остались четкие отпечатки лап. «Можно выследить, - подумал Костя. - Если бы у меня была собака, я бы пустил ее по следу, и они бы подрались».

Мысль о собаке, идущей по следу, натолкнула Костю на другую мысль. Он подошел к столу и полистал книгу «Щупальца осьминога». Хорошая книга, в зеленой обложке, очень тол стая. Там описано, как один шпион…

Зазвонил телефон на столике.

- Подойди, - сказала Зинаида. - Если меня, то нет дома.

- Почему нет, когда ты дома? - сказал Костя.

- Костенька, у меня послезавтра зачет, - взмолилась Зинаида. Телефон все звонил.

- А будешь на меня маме жаловаться?

- Не буду, не буду, - нервно сказала Зинаида. Костя снял трубку.

- Алло! Зину? - Костя искоса взглянул на Зинаиду и ухмыльнулся. - Сейчас посмотрю.

- Ты что, с ума сошел? - прошептала Зинаида.

- А ты сначала объясни, почему ты врешь? А еще - почему я должен врать из-за тебя? - шепотом ответил Костя, прикрывая трубку ладонью.

- Костя!

- Нет, ты объясни. Ну чего ж ты молчишь? Смотри, а то позову. Сама всегда говоришь: Костя да Костя… Врать нечестно!.. А сама - честно?

- Господи! Ну ладно, нечестно! - простонала Зинаида, прикрывая рукою рот.

- Сознаёшься?

- Сознаюсь.

- Так ты запомни, - прошептал Костя. - Алло! Вы слушаете? Зины нет дома.

Едва сияющий Костя повесил трубку, Зинаида бросилась к нему. Костя, хохоча, нырнул под стол и вылез с другой стороны. Зинаида обежала кругом, а Костя - снова под стол.

- Чертежи опрокинешь! - крикнула Зинаида.

- А ты не ври! - отозвался из-под стола Костя. - Вам можно, а мне нет, да?

- Ты со мной не сравнивайся, тебе еще до меня учиться и учиться.

- У тебя научишься, - ответил Костя.

Спорить с Костей было бесполезно. Зинаида знала - у него всегда в запасе тысяча слов; только папа мог его унять. Но папа далеко, он на льдине. Зинаида вздохнула.

- Вылезай, не трону.

- Дай слово!

- Даю.

- Дай честное комсомольское.