Школа корабелов

— Катасанов есть негодяй! Он портил много ценный лес. За такой постройка в Англии он имей тюрьма.

— Ваше превосходительство, — кричит другой человек, — оба корабля при первом залпе сделают поворот овер-киль.

— Ха-ха-ха! — гогочет пожилой офицер, с красным носом и отекшими щеками. — Поперед того, как корабли перевернутся, бомбардиры задохнутся в закрытой палубе от пороха и дыма.

Командир Черноморского флота, граф Марко Войнович, делает несколько шагов к Катасанову.

— Говори же, скотина! — рычит он. — Говори, болван, — кто позволил против правил, испокон века установленных, корабли строить? Не сам ведь ты своим мужицким умом додумался «Святого Петра» и «Захария» уродовать.

— Сам, ваше сиятельство.

— А кто прожекты подписывал, кто самовольство разрешил?

Катасанов молчит. Пытаясь унять усиливающуюся дрожь в коленях, он переступает с ноги на ногу. К группе быстрым шагом приближается капитан 2-го ранга, с умным и энергичным лицом. Он становится рядом с корабельным мастером.

— Это я, господа, разрешил Катасанову строить корабли по-новому. На проектах «Святого Петра» и «Захария» стоит моя подпись, моя — Федора Ушакова. Молодой мастер достоин больших наград. Он прикрыл шкафут и соединил корму с носом. Сие составляет великое удобство для управления парусами и для других палубных работ. А наипервейшая польза от его нововведения — в закрытой батарее, что позволяет прибавить значительное число пушек.

— Погоди, Федор Федорович, — перебивает Ушакова граф Войнович, — мастер не о пользе пекся, а из корысти число пушек добавил, чтобы за постройку кораблей поболее денег получить.

— А хоть бы и так, господа, — спокойно продолжает Ушаков. — Однако польза для флота неоспорима. Я уже доложил светлейшему князю Потемкину о необходимости строить по-новому все русские корабли.

…И вот сейчас, убеленный сединами корабельный мастер, в генеральском мундире, стоит на самом верху служебной лестницы. С воцарением на престол Павла Первого Комиссия по преобразованию флота назначила его главным по надзору за кораблестроением, присвоила давно забытое почетное звание обер-серваера.

Нелегко привыкнуть к сырому петербургскому климату после солнечной Тавриды. Мучительные приступы подагры все чаще заставляют Александра Семеновича отсиживаться дома. Здесь, в тесном кабинете, генерал принимает чиновников, рассматривает чертежи, подписывает важные бумаги.

В этот хмурый августовский день боль в пояснице и суставах с самого утра не давала Катасанову покоя. К вечеру боль немного стихла, и он принялся разбирать бумаги на письменном столе. Среди них было немало жалоб на плохое строение кораблей. Один флагман сообщал, что из шести судов его отряда, вышедших в крейсерство в прошлом, 1797 году, теперь ни одно не годно к плаванию. Другой доносил, что корабль «Елизавета», плававший менее трех месяцев, совсем рассыпался по причине худых креплений.

Укладывая жалобы в папку, Катасанов усмехнулся: «Углядишь, пожалуй, за строением, когда оно отдано на откуп казнокрадам и немцам. Кто строил „Елизавету“? Немец Кольман. А сколько таких Кольманов в Петербурге? Только стань им поперек дороги, вмиг сомнут, косточек не соберешь».

В передней послышался шум голосов. Один из них принадлежал жене Катасанова — Евдокии Федоровне, другой — титулярному советнику Евлампию Тихоновичу Путихову. Помощник корабельного мастера Путихов управлял канцелярией генерала, выполнял все его поручения по частным подрядам на строительство купеческих судов, был ловок и пронырлив. Александр Семенович ценил своего подмастерья и передоверял ему самые важные дела.

Семеня короткими ножками, туго затянутыми в клетчатые брюки, Путихов вошел в кабинет в сопровождении Евдокии Федоровны.

— Дозвольте побеспокоить, ваше превосходительство, — пропел он, отвесив низкий поклон. — Как изволите здравствовать?

— Послушай, Александр Семенович, какую он новость принес, — возбужденно перебила его Евдокия Федоровна, рыхлая, молодящаяся женщина лет пятидесяти пяти. Она была в курсе всех дел мужа, знала большинство его подчиненных и бесцеремонно пользовалась их услугами. Особенно благоволила она к Путихову.

— Выкладывай, подмастерье, что там еще за новость? — Катасанов с любопытством поглядывал на Путихова.

— Ведомо ли вам, ваше превосходительство, что двадцатого сего месяца состоялось высочайшее утверждение нового училища корабельной архитектуры? — спросил Евлампий Тихонович, доставая из папки документы.

— Я слышал об этом. Праздная затея. Испокон века корабельному мастерству учились на верфях. И никто из учеников об университетах не помышлял, с высшей математикой знакомства не водил.

— Истинно так, ваше превосходительство. Токмо указ об училище императором уже подписан. Сказывают, его величество строго-настрого приказали открытие произвести не позднее ноября.

— Мне-то что до этого? — равнодушно отозвался Катасанов.

— Так ведь вы, ваше превосходительство, как обер-серваер, назначены директором оного училища. Я уж вам и документы привез, — устав, штаты и прочее.

— Вот одолжил! С недорослями хлопот не оберешься. Дай-ка сюда бумаги.

Генерал недовольно поджал губы и углубился в чтение. Евдокия Федоровна подступила к Путихову.

— Скажи, Евлампушка, а какая нам выгода от его директорства?

— Я полагаю, Евдокия Федоровна, выгода немалая. Перво-наперво, казенная квартира с дровами и свечами. Хоромы отменные, я сам ездил смотреть.

Генеральша подалась всем своим корпусом вперед:

— Скажи, батюшка, — а где находится та отменная квартира?

— Место хорошее, Евдокия Федоровна, на Екатерининском канале, чуток не доходя Харламова моста, близ церкви Николы Морского. Дом тот морское ведомство у наследников генерала Бухарова купило для служителей церкви. Ныне приказано его под училище переделать. Зодчий Чарльз Камерон там уже и работы начал. Я ему от имени их превосходительства приказал девять лучших комнат во втором этаже для вас приготовить.

— Молодец, Евлампушка! Только ведь ежели по соседству отроки будут жить, и хоромам не обрадуешься… А генералу покой нужен, сам знаешь.

— Справедливо изволили заметить, Евдокия Федоровна.

Беспокойства не миновать. Кабы мне генерал дело сие поручил, я бы учеников начисто от вас отгородил. Остатние три комнаты, что на втором этаже по соседству с вами, можно кому-либо из помощников их превосходительства отдать. Лестница туда особая, по левую сторону фасада. Первый этаж надобно под квартиры учителей перестроить. А само училище может на третьем этаже располагаться, со своим ходом по черной лестнице, чтобы ученики и носа не совали на набережную канала.

— Отлично придумано, — обрадовалась генеральша. — Ну, а еще какие выгоды?

— Еще, Евдокия Федоровна, директору тысяча рубликов жалованья положена. Помимо того, училищный эконом завсегда свежие продукты доставлять может, и мясо, и рыбу…

Катасанов, закончивший изучение документов, с сердцем швырнул их на стол и засуетился.

— Евдокия! Мундир, парик, живо! Не дам я адмиралу Мордвинову новый хомут на мою шею надеть.

— Куда это, батюшка, засобирался? Ежели в адмиралтейств-коллегию, не забудь адмиралам насчет квартиры напомнить. Как хочешь, а я в этой дыре больше оставаться не желаю.

— Завела шарманку. Что ж поделаешь, коль в Питере по нашим средствам лучше, чем эта, не сыщешь?

— А может, не надо искать? Дают же тебе казенную при училище.

— Отстань! Мало разве у меня хлопот без этого? — крикнул Кагасаков и стукнул кулаком по столу.

— Не шуми, Александр Семенович, кричать и я умею. Сам знаешь, сколь проку от твоих хлопот. Радовалась я, как сюда ехали, думала, генеральшей буду — почет, богатство. Где оно то богатство, генерал? Титулярному советнику в житье позавидуешь.

— Да пойми ты, дурья голова, не могу я на части рваться. И за адмиралтейством смотреть, и купеческие корабли строить, чтобы твою ненасытную жадность утолить.

— Ох изверг! Как был из подлых людишек, таким до гроба останешься.

Старуха подбежала к чертежному столу и злобно ткнула пальцем в изображение огромного корабля.

— Вот он, красавец твой 130-пушечный. Небось, три года на него ухлопаешь, а по три целковых с пушки получишь. Не велика корысть. От купеческих судов куда более выгоды.

— Чего ты от меня хочешь? — устало спросил Катасанов, опускаясь в кресло. — Людей бы постеснялась.

— Чего хочу? Тысяча рублей директорского жалования на дороге не валяется. А наипаче того квартира.

— Дура баба; да я бы сам не противился, ежели бы мог управиться. Училище на сто учеников рассчитано, да учителей с десяток, да поваров, хлебников, квасников и прочих работных людей человек двадцать. К тому большое хозяйство потребно, а стало быть, и забота.

— Ваше превосходительство, дозвольте мне сказать, — пользуясь секундной паузой, вставил Путихов. — Не след вам от директорства отказываться. Сим государев гнев на себя навлечь можно. — Путихов понизил голос до шепота и продолжал: — Чай, сами знаете, сколь много петербургских чинов в Сибирь сослано. А хлопоты по училищу мне передайте. Живота свово не пожалею для блага и спокойствия вашего.

Вспыльчивый Катасанов обладал вместе с тем и быстрой отходчивостью.

— А что, Евдокия Федоровна, об этом стоит, пожалуй, подумать?

— И думать нечего! — затараторила генеральша. — Евлампий Тихонович человек с головой, старательный, богобоязненный. А что выпивает, так ведь кто этим делом не грешен…

— Покорно благодарю, Евдокия Федоровна, — довольно произнес Путихов, целуя у генеральши руку.

— Быть по сему! Берись, Путихов, за дело. Вот тебе документы, по ним и действуй. Тут все изложено.

— А будет ли мне должность какая в училище, ваше превосходительство?

— Должность тебе найдем. — Катасанов подумал секунду. — Сумеешь ли ты, Евлампий Тихонович, учить юнцов составлению чертежей либо началам корабельной архитектуры?

— Дело сие не хитрое, ваше превосходительство.

— Ну, раз для тебя оно не хитрое, на штат учителя и поставим. Жалованье, кажись, пятьсот рубликов в год.

— Благодарствую, ваше превосходительство, премного благодарствую.

— Где же ты, Евлампий Тихонович, учителей отыщешь? Ох, трудное это по нашим временам дело! Съезди к директору Морского Кадетского корпуса — адмиралу Карцеву. Авось он тебе кого из мичманов либо гимназистов даст.

— Слушаюсь, ваше превосходительство.

— А теперь иди да старайся меня не тревожить. Особо важные бумаги копи и раза два — три в месяц мне на подпись приноси. А явится в том необходимость, и сам за директора подмахни.

Путихов вышел. Закрывая за ним двери, Евдокия Федоровна еще раз напомнила:

— Смотри, Евлампушка, чтоб генеральские комнаты, как давеча говорил, к ученикам касательства не имели. Недоросли у тебя, наверно, поозорнее бурсаков будут, а я их страсть как боюсь.

— Не извольте беспокоиться, Евдокия Федоровна, все в лучшем виде сделаю.

2

Покинув невзрачный домик генерала, Путихов расправил спину и высоко поднял голову. Титулярный советник был тщеславен. И шутка ли, начальствовать над училищем с полутора сотнями человек, распоряжаться огромными казенными средствами, из которых изрядную толику можно положить в свой карман?! Генерал ни во что вмешиваться не станет. Старик все еще живет в мире своих прожектов. Сейчас он задумал построить такой большой корабль, какого ни в одной стране нет. И пусть строит, на это уйдут года три, если не больше. Да и в адмиралтействе у него дел по горло. Скорей бы только открыть училище! Придется немало потрудиться, зато работа окупится с лихвой. Уж коль выпала козырная карта, нужно не зевать, не дать промаху.

Удачу требовалось отметить.

Евлампий нанял извозчика и поехал на Благовещенскую площадь, в излюбленный кабачок, где днем и ночью околачивались мелкие чиновники, непризнанные художники и артисты, прогоревшие купцы и тому подобные люди.

Вскоре он уже сидел в кругу собутыльников и, разгоряченный вином, с важностью разглагольствовал:

— Тыщами буду ворочать. Кликну клич, со всего Питера ко мне купцы сбегутся. Подрядчики на сукно — раз, на сапоги — два, на дрова — три, на шитье мундиров, на посуду, на свечи, на бумагу всякую… Черт-те знает, сколь подрядов могу раздать.

У пьяных дружков подмастерья алчно разгорелись глаза. Они будто и впрямь видели перед собой кучу казенных червонцев, — протяни только руку, не ленись, загребай. Евлампий свой человек, в обиду не даст.

— Эй, кому в службе нужда? Всех беру под свое начало! — продолжал выкрикивать Путихов.

— Меня, Евлампий Тихонович, прими, уж так-то стараться буду, — заискивающе пробасил бывший акцизный чиновник Козлов, выгнанный со службы за кражу казенных денег.

— Тебя? Ладно, принимаю. Будешь ты, Козел, учителем рисования и чистописания. Четыреста рубликов в год, квартира казенная и прочее. Доволен?

— Премного, премного, Евлампушка. Отличный ты человечище, дай тебе бог здоровья, — икая бормотал Козлов.

Вдруг, хлопнув себя по лбу, он уставился на Путихова: — однако ж учителем рисования вроде не сподручно… Ни разу до сей поры художеством не занимался, разве что чертиков в малолетстве чертил.

— Ништо, не робей, — хихикнул Путихов. — Дело сие не хитрое, я тебя научу кораблики малевать. Ну, а ты, Редкозубое, пошто ко мне не просишься? Ты в пажском корпусе словесность преподавал, кому как не тебе карты в руки? Пойдешь ко мне в учителя?

Человек, к которому обратился Путихов, сидел на краю стола, уронив лохматую седую голову на ладони. Крупные слезы катились по его опухшим от пьянства щекам. Дрожащими руками он налил стакан водки и залпом выпил его.

Шесть лет тому назад по приказу Екатерины II Редкозубой был посажен в Петропавловскую крепость. Причиной послужило чтение на уроке книги Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву». Когда на престол вступил Павел, то из ненависти к матери он освободил многих заточенных ею узников. Редкозубов вернулся домой, к умирающей от чахотки жене и малолетней дочери Наташе. После смерти жены учитель запил и был не в состоянии давать даже частные уроки. Он проводил целые дни в кабаке в ожидании, когда кто-нибудь напоит его водкой. По вечерам за ним приходила Наташа и уродила домой.

Как низко ни пал Редкозубов, но его высокая образованность все еще вызывала у завсегдатаев трактира чувство уважения к нему. Путихову очень хотелось, чтобы учитель, настоящий учитель, в котором он сейчас так нуждался, принял его предложение.

— Что же ты молчишь, Редкозубов? Пойдешь ко мне служить? — снова спросил он.

— К тебе не пойду. Ты ничтожество. Хорошее, доброе дело поручили, а зря. Погубишь ты его в зародыше.

— Да как ты смеешь! — заревел Козлов. — Сколько раз на деньги Пугихова угощался.

— Проси прощения, сукин сын! — пропищал Спирндоныч, щуплый лысый человек с бабьим лицом.

— Пусть просит прощения или убирается к дьяволу! — раздались возгласы.

Редкозубов, шатаясь, подошел к Путихову, упал на колени и прильнул губами к его руке. До такой степени унижения учитель еще никогда не доходил, и многим присутствующим стало неловко. Зато Путихов сиял от гордости. Довольный тем, что все видели, как Редкозубов целует ему руку, он поднял учителя, налил ему водки и дружелюбно сказал:

— Не ломайся, Андрей Андреевич, иди ко мне служить. Худо тебе не будет, пятьсот рубликов в год жалованья, квартира казенная с дровами и свечами.

— Как я работать буду? — заколебался Редкозубов. — Без водки не могу и дня прожить, а пьяному на урок ходить совестно. Нет, конченный я человек.

— Эко горе! А есть ли на свете такие учителя, что водки не пьют? Умозрительные науки, видать, в горючей пище большую нужду имеют. Стало быть, по рукам?

— Что ж, я не против, — согласился Редкозубое.