Ночь нежна - английский и русский параллельные тексты

F. Scott Fitzgerald	Фрэнсис Скотт Фицджеральд
Tender is the Night	Ночь нежна
BOOK 1	Книга первая
I	1
On the pleasant shore of the French Riviera, about half way between Marseilles and the Italian border, stands a large, proud, rose- colored hotel.	В одном приятном уголке Французской Ривьеры, на полпути от Марселя к итальянской границе, красуется большой розовый отель.
Deferential palms cool its flushed fa?ade, and before it stretches a short dazzling beach.	Пальмы услужливо притеняют его пышущий жаром фасад, перед которым лежит полоска ослепительно яркого пляжа.
Lately it has become a summer resort of notable and fashionable people; a decade ago it was almost deserted after its English clientele went north in April.	За последние годы многие светские и иные знаменитости облюбовали это место в качестве летнего курорта; но лет десять назад жизнь здесь почти замирала с апреля, когда постоянная английская клиентура откочевывала на север.
Now, many bungalows cluster near it, but when this story begins only the cupolas of a dozen old villas rotted like water lilies among the massed pines between Gausse's H?tel des ?trangers and Cannes, five miles away.	Теперь вокруг "Hotel des Etrangers" Госса теснится много современных построек, но к началу нашего рассказа лишь с десяток стареньких вилл вянувшими кувшинками белели в кущах сосен, что тянутся на пять миль, до самого Канна.
The hotel and its bright tan prayer rug of a beach were one.	Отель и охряный молитвенный коврик пляжа перед ним составляли одно целое.
In the early morning the distant image of Cannes, the pink and cream of old fortifications, the purple Alp that bounded Italy, were cast across the water and lay quavering in the ripples and rings sent up by sea-plants through the clear shallows.	Ранним утром взошедшее солнце опрокидывало в море далекие улицы Канна, розоватые и кремовые стены древних укреплений, лиловые вершины Альп, за которыми была Италия, и все это лежало на воле, дробясь и колеблясь, когда от покачивания водорослей близ отмели набегала рябь.
Before eight a man came down to the beach in a blue bathrobe and with much preliminary application to his person of the chilly water, and much grunting and loud breathing, floundered a minute in the sea.	В восьмом часу появлялся на пляже мужчина в синем купальном халате; сняв халат, он долго собирался с духом, кряхтел, охал, смачивал не прогревшейся еще водой отдельные части своей особы и, наконец, решался ровно на минуту окунуться.
When he had gone, beach and bay were quiet for an hour.	После его ухода пляж около часу оставался пустым.
Merchantmen crawled westward on the horizon; bus boys shouted in the hotel court; the dew dried upon the pines.	Вдоль горизонта ползло на запад торговое судно; во дворе отеля перекрикивались судомойки; на деревьях подсыхала роса.
In another hour the horns of motors began to blow down from the winding road along the low range of the Maures, which separates the littoral from true Proven?al France.	Еще час, и воздух оглашался автомобильными гудками с шоссе, которое петляло в невысоких Маврских горах, отделяющих побережье от Прованса, от настоящей Франции.

A mile from the sea, where pines give way to dusty poplars, is an isolated railroad stop, whence one June morning in 1925 a victoria brought a woman and her daughter down to Gausse's Hotel.	В миле к северу, там, где сосны уступают место запыленным тополям, есть железнодорожный полустанок, и с этого полустанка в одно июньское утро 1925 года небольшой открытый автомобиль вез к отелю Госса двух женщин, мать и дочь.
The mother's face was of a fading prettiness that would soon be patted with broken veins; her expression was both tranquil and aware in a pleasant way.	Лицо матери было еще красиво той блеклой красотой, которая вот-вот исчезнет под сетью багровых прожилок; взгляд был спокойный, но в то же время живой и внимательный.
However, one's eye moved on quickly to her daughter, who had magic in her pink palms and her cheeks lit to a lovely flame, like the thrilling flush of children after their cold baths in the evening.	Однако всякий поспешил бы перевести глаза на дочь, привороженный розовостью ее ладоней, ее щек, будто освещенных изнутри, как бывает у ребенка, раскрасневшегося после вечернего купанья.
Her fine forehead sloped gently up to where her hair, bordering it like an armorial shield, burst into lovelocks and waves and curlicues of ash blonde and gold.	Покатый лоб мягко закруглялся кверху, и волосы, обрамлявшие его, вдруг рассыпались волнами, локонами, завитками пепельно-золотистого оттенка.
Her eyes were bright, big, clear, wet, and shining, the color of her cheeks was real, breaking close to the surface from the strong young pump of her heart.	Глаза большие, яркие, ясные, влажно сияли, румянец был природный - это под самой кожей пульсировала кровь, нагнетаемая ударами молодого, крепкого сердца.
Her body hovered delicately on the last edge of childhood-she was almost eighteen, nearly complete, but the dew was still on her.	Вся она трепетала, казалось, на последней грани детства: без малого восемнадцать - уже почти расцвела, но еще в утренней росе.
As sea and sky appeared below them in a thin, hot line the mother said:	Когда внизу засинело море, слитое с небом в одну раскаленную полосу, мать сказала:
"Something tells me we're not going to like this place."	- Я почему-то думаю, что нам не понравится здесь.
"I want to go home anyhow," the girl answered.	- По-моему, уже вообще пора домой, - отозвалась дочь.
They both spoke cheerfully but were obviously without direction and bored by the fact-moreover, just any direction would not do.	Они говорили без раздражения, но чувствовалось, что их никуда особенно не тянет и они томятся от этого - тем более, что ехать куда попало все же не хочется.
They wanted high excitement, not from the necessity of stimulating jaded nerves but with the avidity of prize-winning schoolchildren who deserved their vacations.	Искать развлечений их побуждала не потребность подстегнуть усталые нервы, но жадность школьников, которые, успешно закончив год, считают, что заслужили веселые каникулы.
"We'll stay three days and then go home.	- Дня три пробудем, а потом домой.
I'll wire right away for steamer tickets."	Я сразу же закажу по телеграфу каюту.
At the hotel the girl made the reservation in idiomatic but rather flat French, like something remembered.	Переговоры о номере в отеле вела дочь; она свободно говорила по-французски, но в самой безупречности ее речи было что-то заученное.

When they were installed on the ground floor she walked into the glare of the French windows and out a few steps onto the stone veranda that ran the length of the hotel.	Когда они водворились в больших светлых комнатах на первом этаже, девушка подошла к стеклянной двери, сквозь которую палило солнце, и, переступив порог, очутилась на каменной веранде, опоясывавшей здание.
When she walked she carried herself like a ballet-dancer, not slumped down on her hips but held up in the small of her back.	У нее была осанка балерины; она несла свое тело легко и прямо, при каждом шаге не оседая книзу, но словно вытягиваясь вверх.
Out there the hot light clipped close her shadow and she retreated-it was too bright to see.	Ее тень, совсем коротенькая под отвесными лучами, лежала у ее ног; на миг она попятилась -от горячего света больно стало глазам.
Fifty yards away the Mediterranean yielded up its pigments, moment by moment, to the brutal sunshine; below the balustrade a faded Buick cooked on the hotel drive.	В полусотне ярдов плескалось Средиземное море, понемногу отдавая беспощадному солнцу свою синеву; у самой балюстрады пекся на подъездной аллее выцветший "бьюик".
Indeed, of all the region only the beach stirred with activity.	Все кругом словно замерло, только на пляже шла хлопотливая жизнь.
Three British nannies sat knitting the slow pattern of Victorian England, the pattern of the forties, the sixties, and the eighties, into sweaters and socks, to the tune of gossip as formalized as incantation; closer to the sea a dozen persons kept house under striped umbrellas, while their dozen children pursued unintimidated fish through the shallows or lay naked and glistening with cocoanut oil out in the sun.	Три английские нянюшки, углубясь в пересуды, монотонные, как причитания, вязали носки и свитеры викторианским узором, модным в сороковые, в шестидесятые, в восьмидесятые годы; ближе к воде под большими зонтами расположились с десяток мужчин и дам, а с десяток их отпрысков гонялись по мелководью за стайками непуганых рыб или же лежали на песке, подставив солнцу голые, глянцевитые от кокосового масла тела.
As Rosemary came onto the beach a boy of twelve ran past her and dashed into the sea with exultant cries.	Розмэри не успела выйти на пляж, как мимо нее промчался мальчуган лет двенадцати и с ликующим гиканьем врезался в воду.
Feeling the impactive scrutiny of strange faces, she took off her bathrobe and followed.	Под перекрестным огнем испытующих взглядов она сбросила халат и последовала его примеру.
She floated face down for a few yards and finding it shallow staggered to her feet and plodded forward, dragging slim legs like weights against the resistance of the water.	Проплыв несколько ярдов, она почувствовала, что задевает дно, стала на ноги и пошла, с усилием преодолевая бедрами сопротивленье воды.
When it was about breast high, she glanced back toward shore: a bald man in a monocle and a pair of tights, his tufted chest thrown out, his brash navel sucked in, was regarding her attentively.	Дойдя до места, где ей было по плечи, она оглянулась; лысый мужчина в трусиках и с моноклем, выпятив волосатую грудь и втянув нахально выглядывающий из трусиков пуп, внимательно смотрел на нее с берега.
As Rosemary returned the gaze the man dislodged the monocle, which went into hiding amid the facetious whiskers of his chest, and poured himself a glass of something from a bottle in his hand.	Встретив ее ответный взгляд, мужчина выронил монокль, который тут же исчез в курчавых зарослях на его груди, и налил себе из фляжки стаканчик чего-то.
Rosemary laid her face on the water and swam a choppy little four- beat crawl out to the raft.	Розмэри опустила лицо в воду и быстрым кролем поплыла к плоту.

The water reached up for her, pulled her down tenderly out of the heat, seeped in her hair and ran into the corners of her body.	Вода подхватила ее, любовно спрятала от жары, просачиваясь в волосы, забираясь во все складочки тела.
She turned round and round in it, embracing it, wallowing in it.	Розмэри нежилась в ней, барахталась, кружилась на месте.
Reaching the raft she was out of breath, but a tanned woman with very white teeth looked down at her, and Rosemary, suddenly conscious of the raw whiteness of her own body, turned on her back and drifted toward shore.	Наконец, запыхавшаяся от этой возни, она добралась до плота, но какая-то дочерна загорелая женщина с очень белыми зубами встретила ее любопытным взглядом, и Розмэри, внезапно осознав собственную белесую наготу, перевернулась на спину, и волны понесли ее к берегу.
The hairy man holding the bottle spoke to her as she came out.	Как только она вышла из воды, с ней сейчас же заговорил волосатый мужчина с фляжкой.
"I say-they have sharks out behind the raft."	- Имейте в виду, дальше плота заплывать нельзя -там могут быть акулы.
He was of indeterminate nationality, but spoke English with a slow Oxford drawl.	- Национальность его трудно было определить, но по-английски он говорил, слегка растягивая слова на оксфордский манер.
"Yesterday they devoured two British sailors from the flotte at Golfe Juan."	- Вчера только они сожрали двух моряков с флотилии, которая стоит в Гольф-Жуан.
"Heavens!" exclaimed Rosemary.	- Боже мой! - воскликнула Розмэри.
"They come in for the refuse from the flotte."	- Они охотятся за отбросами, знают, что вокруг флотилии всегда есть чем поживиться.
Glazing his eyes to indicate that he had only spoken in order to warn her, he minced off two steps and poured himself another drink.	Сделав стеклянные глаза в доказательство того, что заговорил лишь из желания предостеречь ее, он отступил на два крошечных шажка и налил себе еще стаканчик.
Not unpleasantly self-conscious, since there had been a slight sway of attention toward her during this conversation, Rosemary looked for a place to sit.	Приятно смущенная приливом общего внимания, который она ощутила во время этого разговора, Розмэри оглянулась в поисках места.
Obviously each family possessed the strip of sand immediately in front of its umbrella; besides there was much visiting and talking back and forth-the atmosphere of a community upon which it would be presumptuous to intrude.	По-видимому, каждое семейство считало своей собственностью клочок пляжа вокруг зонта, под которым оно расположилось; кроме того, от зонта к зонту летели замечания, шутки, время от времени кто-нибудь вставал и переходил к соседям - словом, тут царил дух замкнутого сообщества, вторгнуться в которое было бы неделикатно.
Farther up, where the beach was strewn with pebbles and dead sea-weed, sat a group with flesh as white as her own.	Чуть подальше, там, где берег усеян был галькой и обрывками засохших водорослей, Розмэри заметила группу людей с кожей, еще не тронутой загаром, как у нее самой.
They lay under small hand-parasols instead of beach umbrellas and were obviously less indigenous to the place.	Вместо огромных пляжных зонтов они укрывались под обыкновенными зонтиками и выглядели новичками на этом берегу.

Between the dark people and the light, Rosemary found room and spread out her peignoir on the sand.	Розмэри отыскала свободное местечко посередине между темнокожими и светлокожими, разостлала на песке свой халат и улеглась.
Lying so, she first heard their voices and felt their feet skirt her body and their shapes pass between the sun and herself.	Сперва она только улавливала неясный гул голосов, слышала скрип шагов, огибавших ее распростертое тело, да по мельканию теней угадывала, когда кто-то, проходя, на миг загораживал солнце.
The breath of an inquisitive dog blew warm and nervous on her neck; she could feel her skin broiling a little in the heat and hear the small exhausted wa-waa of the expiring waves.	Какой-то любопытный пес обдал ей шею теплым, частым дыханием; от горячего солнца уже саднило кожу, а над ухом звучало тихое, утомленное "оххх" отползающих волн.
Presently her ear distinguished individual voices and she became aware that some one referred to scornfully as "that North guy" had kidnapped a waiter from a caf? in Cannes last night in order to saw him in two.	Мало-помалу она стала различать отдельные голоса и даже выслушала целую историю о том, как некто, презрительно названный "этот тип Норт", вчера похитил официанта в одном каннском кафе, чтобы распилить его надвое.
The sponsor of the story was a white-haired woman in full evening dress, obviously a relic of the previous evening, for a tiara still clung to her head and a discouraged orchid expired from her shoulder.	Рассказчица была седая особа в вечернем туалете; она, видимо, не успела переодеться после вчерашнего вечера: волосы ее украшала диадема, а с плеча уныло свешивался увядший цветок.
Rosemary, forming a vague antipathy to her and her companions, turned away.	Охваченная безотчетной антипатией к ней и ее спутникам, Розмэри повернулась к ним спиной.
Nearest her, on the other side, a young woman lay under a roof of umbrellas making out a list of things from a book open on the sand.	С другой стороны, совсем неподалеку, лежала под зонтом молодая женщина, что-то выписывавшая из раскрытой на песке книги.
Her bathing suit was pulled off her shoulders and her back, a ruddy, orange brown, set off by a string of creamy pearls, shone in the sun.	Она спустила с плеч лямки купального костюма, и ее обнаженная спина блестела на солнце; нитка матового жемчуга оттеняла ровный апельсинно-коричневый загар.
Her face was hard and lovely and pitiful.	В красивом лице было что-то жесткое и в то же время беспомощное.
Her eyes met Rosemary's but did not see her.	Ее глаза безразлично скользнули по Розмэри.
Beyond her was a fine man in a jockey cap and red-striped tights; then the woman Rosemary had seen on the raft, and who looked back at her, seeing her; then a man with a long face and a golden, leonine head, with blue tights and no hat, talking very seriously to an unmistakably Latin young man in black tights, both of them picking at little pieces of seaweed in the sand.	Рядом сидел стройный мужчина в жокейской шапочке и трусиках в красную полоску; дальше та белозубая женщина, которую Розмэри заметила на плоту; она сразу увидела Розмэри и, как видно, узнала. Еще дальше - мужчина в синих трусиках, с длинным лицом и открытой солнцу львиной гривой был занят оживленной беседой с молодым человеком явно романского происхождения в черных трусиках; разговаривая, они перебирали песок, выдергивая кусочки засохших водорослей.
She thought they were mostly Americans, but something made them unlike the Americans she had known of late.	Почти все они были, видимо, американцы, но что-то отличало их от тех американцев, с которыми ей приходилось в последнее время встречаться.

After a while she realized that the man in the jockey cap was giving a quiet little performance for this group; he moved gravely about with a rake, ostensibly removing gravel and meanwhile developing some esoteric burlesque held in suspension by his grave face.	Немного спустя ей стало ясно, что человек в жокейской шапочке разыгрывает перед своей компанией какую-то комическую сценку; он с важным видом разгребал граблями песок и при этом говорил что-то, видимо, очень смешное и никак не вязавшееся с невозмутимо серьезным выражением его лица.
Its faintest ramification had become hilarious, until whatever he said released a burst of laughter.	Дошло до того, что уже каждая его фраза, едва ли не каждое слово стали вызывать взрыв веселого хохота.
Even those who, like herself, were too far away to hear, sent out antennae of attention until the only person on the beach not caught up in it was the young woman with the string of pearls.	Даже те, кто, как и Розмэри, находился слишком далеко, наставляли антеннами уши, стараясь уловить не долетавшие до них слова, и единственным человеком на всем пляже, который оставался равнодушным к происходящему, была молодая женщина с жемчугом на шее.
Perhaps from modesty of possession she responded to each salvo of amusement by bending closer over her list.	Она, быть может, из собственнической скромности, лишь ниже склонялась над своими выписками после каждой вспышки веселья.
The man of the monocle and bottle spoke suddenly out of the sky above Rosemary.	Прямо с неба над Розмэри раздался вдруг голос волосатого господина с моноклем:
"You are a ripping swimmer."	- А вы здорово плаваете.
She demurred.	Розмэри запротестовала.
"Jolly good.	- Нет, кроме шуток.
My name is Campion.	Моя фамилия Кампион.
Here is a lady who says she saw you in Sorrento last week and knows who you are and would so like to meet you."	Тут есть одна дама, она вас на прошлой неделе видела в Сорренто и говорит, что знает, кто вы, и очень хотела бы с вами познакомиться.
Glancing around with concealed annoyance Rosemary saw the untanned people were waiting.	Розмэри, скрывая досаду, оглянулась и увидела, что все светлокожие выжидательно на нее смотрят.
Reluctantly she got up and went over to them.	Она неохотно встала и пошли к ним.
"Mrs. Abrams-Mrs. McKisco-Mr. McKisco-Mr. Dumphry-	- Миссис Абрамс... Миссис Маккиско... Мистер Маккиско... Мистер Дамфри...
"We know who you are," spoke up the woman in evening dress.	- А мы знаем, кто вы, - сказала дама в вечернем туалете.
"You're Rosemary Hoyt and I recognized you in Sorrento and asked the hotel clerk and we all think you're perfectly marvellous and we want to know why you're not back in America making another marvellous moving picture."	- Вы Розмэри Хойт, я в Сорренто сразу вас узнала и спросила у портье, и мы все в восторге от вас и от вашего фильма и хотели бы знать, почему вы не в Америке и не снимаетесь еще в каком-нибудь таком же дивном фильме.
They made a superfluous gesture of moving over for her.	Они суетливо задвигались, освобождая ей место.
The woman who had recognized her was not a Jewess, despite her name.	Узнавшая ее дама вопреки своей фамилии была не еврейка.

She was one of those elderly "good sports" preserved by an imperviousness to experience and a good digestion into another generation.	Она принадлежала к породе тех "свойских старушек", которые благодаря превосходному пищеварению и полной душевной глухоте остаются законсервированными на два поколения вперед.
"We wanted to warn you about getting burned the first day," she continued cheerily, "because YOUR skin is important, but there seems to be so darn much formality on this beach that we didn't know whether you'd mind."	- Нам хотелось предупредить вас, чтоб вы были поосторожнее с солнцем, - продолжала щебетать дама, - в первый день легко обжечься, а вам нужно беречь свою кожу, но здесь все так цирлих-манирлих, на этом пляже, что мы побоялись, а вдруг вы обидитесь.
II	2
"We thought maybe you were in the plot," said Mrs. McKisco.	- Мы думали, вы, может быть, тоже участвуете в заговоре, - сказала миссис Маккиско.
She was a shabby-eyed, pretty young woman with a disheartening intensity.	Это была сокрушительно-напористая молодая особа с хорошеньким личиком и оловянными глазами.
"We don't know who's in the plot and who isn't.	- Тут не разберешь, кто участвует, а кто нет.
One man my husband had been particularly nice to turned out to be a chief character-practically the assistant hero."	Мой муж целый час очень любезно разговаривал с одним господином, а оказалось, он один из главных участников, чуть ли не второе лицо.
"The plot?" inquired Rosemary, half understanding.	- В заговоре? - недоуменно спросила Розмэри.
"Is there a plot?"	- Разве существует какой-то заговор?
"My dear, we don't KNOW," said Mrs. Abrams, with a convulsive, stout woman's chuckle.	- Душенька, откуда же нам знать? - сказала миссис Абрамс с конвульсивным смешком, характерным для многих толстых женщин.
"We're not in it.	- Мы-то, во всяком случае, не участвуем.
We're the gallery."	Мы галерка.
Mr. Dumphry, a tow-headed effeminate young man, remarked:	Мистер Дамфри, белобрысый молодой человек женственного склада, вставил:
"Mama Abrams is a plot in herself," and Campion shook his monocle at him, saying:	"Мамаше Абрамс любой заговор нипочем", - на что Кампион погрозил ему моноклем и сказал:
"Now, Royal, don't be too ghastly for words."	- Но, но, Ройял, не надо злословить.
Rosemary looked at them all uncomfortably, wishing her mother had come down here with her.	Розмэри беспокойно поеживалась, сожалея, что матери нет рядом.
She did not like these people, especially in her immediate comparison of them with those who had interested her at the other end of the beach.	Эти люди были ей несимпатичны, особенно когда она невольно сравнивала их с интересной компанией в другом конце пляжа.
Her mother's modest but compact social gift got them out of unwelcome situations swiftly and firmly.	Ее мать обладала скромным, но безошибочным светским тактом, который позволял быстро и умело выходить из затруднительных положений.

But Rosemary had been a celebrity for only six months, and sometimes the French manners of her early adolescence and the democratic manners of America, these latter superimposed, made a certain confusion and let her in for just such things.	А Розмэри очень легко попадала в такие положения, чему виной была сумбурная смесь французского воспитания с наложившимся позднее американским демократизмом - тем более что знаменитостью она сделалась всего лишь полгода назад.
Mr. McKisco, a scrawny, freckle-and-red man of thirty, did not find the topic of the "plot" amusing.	Мистеру Маккиско, сухопарому господину лет тридцати, рыжему и в веснушках, упоминание о "заговоре" явно не нравилось.
He had been staring at the sea- now after a swift glance at his wife he turned to Rosemary and demanded aggressively:	Он сидел лицом к морю и смотрел на волны, но тут, метнув быстрый взгляд на жену, повернулся к Розмэри и сердито спросил ее:
"Been here long?"	- Давно приехали?
"Only a day."	- Сегодня только.
"Oh."	- А-а.
Evidently feeling that the subject had been thoroughly changed, he looked in turn at the others.	Должно быть, он счел, что этим уже дано разговору другое направление, и взглядом призвал остальных продолжать в том же духе.
"Going to stay all summer?" asked Mrs. McKisco, innocently.	- Думаете пробыть здесь все лето? - невинно спросила миссис Маккиско.
"If you do you can watch the plot unfold."	- Если так, вы, вероятно, увидите, чем кончится заговор.
"For God's sake, Violet, drop the subject!" exploded her husband.	- Ради бога, Вайолет, довольно об этом! - взвился ее супруг.
"Get a new joke, for God's sake!"	- Найди себе, ради бога, другую тему!
Mrs. McKisco swayed toward Mrs. Abrams and breathed audibly:	Миссис Маккиско склонилась к миссис Абрамс и проговорила громким шепотом:
"He's nervous."	- У него нервы.
"I'm not nervous," disagreed McKisco.	- Никаких у меня нет нервов, - зарычал мистер Маккиско.
"It just happens I'm not nervous at all."	- Вот именно, никаких.
He was burning visibly-a grayish flush had spread over his face, dissolving all his expressions into a vast ineffectuality.	Он явно кипятился - бурая краска расползлась по его лицу, смешав все доступные этому лицу выражения в какую-то неопределенную кашу.
Suddenly remotely conscious of his condition he got up to go in the water, followed by his wife, and seizing the opportunity Rosemary followed.	Смутно чувствуя это, он поднялся и пошел в воду. Жена догнала его на полпути, и Розмэри, воспользовавшись случаем, последовала за ними.
Mr. McKisco drew a long breath, flung himself into the shallows and began a stiff-armed batting of the Mediterranean, obviously intended to suggest a crawl-his breath exhausted he arose and looked around with an expression of surprise that he was still in sight of shore.	Сделав несколько шагов, мистер Маккиско шумно втянул в себя воздух, бросился вплавь и отчаянно заколотил вытянутыми руками по воде, что, по-видимому, должно было изображать плаванье кролем. Очень скоро воздуха ему не хватило, он встал на ноги и оглянулся, явно удивленный, что все еще находится в виду берега.
"I haven't learned to breathe yet.	- С дыханием у меня не ладится.

I never quite understood how they breathed."	Не знаю, как правильно дышать.
He looked at Rosemary inquiringly.	- Он вопросительно смотрел на Розмэри.
"I think you breathe out under water," she explained.	- Выдох делается под водой, - объяснила Розмэри.
"And every fourth beat you roll your head over for air."	- А на каждый четвертый счет вы поднимаете голову и делаете вдох.
"The breathing's the hardest part for me.	- Все остальное для меня пустяки, вот только дыхание.
Shall we go to the raft?"	Поплывем к плоту?
The man with the leonine head lay stretched out upon the raft, which tipped back and forth with the motion of the water.	На плоту, мерно покачивавшемуся от движения волн, лежал человек с львиной гривой.
As Mrs. McKisco reached for it a sudden tilt struck her arm up roughly, whereupon the man started up and pulled her on board.	Как только миссис Маккиско ухватилась за край настила, плот неожиданно накренился и сильно толкнул ее в плечо, но человек с львиной гривой вскочил и помог ей влезть.
"I was afraid it hit you."	- Я испугался, как бы вас не стукнуло по голове.
His voice was slow and shy; he had one of the saddest faces Rosemary had ever seen, the high cheekbones of an Indian, a long upper lip, and enormous deep-set dark golden eyes.	Голос его звучал неуверенно и даже робко; Розмэри удивило необыкновенно печальное выражение его лица, скуластого, как у индейца, с длинной верхней губой и огромными, глубоко запавшими глазами цвета темного золота.
He had spoken out of the side of his mouth, as if he hoped his words would reach Mrs. McKisco by a circuitous and unobtrusive route; in a minute he had shoved off into the water and his long body lay motionless toward shore.	Свои слова он произнес одной стороной рта, как будто надеялся, что они дойдут до миссис Маккиско каким-то кружным путем и это умерит их силу. Минуту спустя он прыгнул в воду, и его длинное тело, неподвижно распластавшись на волне, пошло к берегу.
Rosemary and Mrs. McKisco watched him.	Розмэри и миссис Маккиско следили за ним глазами.
When he had exhausted his momentum he abruptly bent double, his thin thighs rose above the surface, and he disappeared totally, leaving scarcely a fleck of foam behind.	Когда затухла инерция толчка, он круто сложился пополам, на миг выставив из воды худые ляжки, и тотчас же исчез под водой, только пена вскипела на поверхности.
"He's a good swimmer," Rosemary said.	- Прекрасный пловец, - сказала Розмэри.
Mrs. McKisco's answer came with surprising violence.	Миссис Маккиско откликнулась с неожиданной яростью:
"Well, he's a rotten musician."	- Зато дрянной музыкант.
She turned to her husband, who after two unsuccessful attempts had managed to climb on the raft, and having attained his balance was trying to make some kind of compensatory flourish, achieving only an extra stagger.	- Она повернулась к мужу, который после двух неудачных попыток кое-как вскарабкался на плот и, обретя равновесие, хотел было принять непринужденную позу, но пошатнулся и чуть не упал.
"I was just saying that Abe North may be a good swimmer but he's a rotten musician."	- Я сказала, что Эйб Норт, может быть, и хороший пловец, но музыкант он дрянной.
"Yes," agreed McKisco, grudgingly.	- Да, да, - ворчливо согласился Маккиско.

Obviously he had created his wife's world, and allowed her few liberties in it.	Видимо, это он определял круг мыслей своей жены и не разрешал ей особых вольностей.
"Antheil's my man."	- Лично я - поклонница Антейля.
Mrs. McKisco turned challengingly to Rosemary,	- Миссис Маккиско снова повернулась к Розмэри, на этот раз с некоторым вызовом.
"Anthiel and Joyce.	- Антейля и Джойса.
I don't suppose you ever hear much about those sort of people in Hollywood, but my husband wrote the first criticism of Ulysses that ever appeared in America."	У вас там, в Г олливуде, возможно, и не слыхали о таких, но, к вашему сведению, мой муж - автор первой критической работы об "Улиссе", появившейся в Америке.
"I wish I had a cigarette," said McKisco calmly.	- Курить хочется, - сказал мистер Маккиско.
"That's more important to me just now."	- Больше меня в данный момент ничего не интересует.
"He's got insides-don't you think so, Albert?"	- У Джойса вся сила в подтексте - верно я говорю, Элберт?
Her voice faded off suddenly.	Вдруг она осеклась.
The woman of the pearls had joined her two children in the water, and now Abe North came up under one of them like a volcanic island, raising him on his shoulders.	Невдалеке от берега купалась женщина в жемчужном колье вместе со своими двумя детьми, и в это мгновение Эйб Норт, поднырнув под одного из них, вырос из воды, точно вулканический остров, с ребенком на плечах.
The child yelled with fear and delight and the woman watched with a lovely peace, without a smile.	Малыш визжал от страха и восторга, а женщина смотрела на них без улыбки, спокойно и ласково.
"Is that his wife?" Rosemary asked.	- Это его жена? - спросила Розмэри.
"No, that's Mrs. Diver.	- Нет, это миссис Дайвер.
They're not at the hotel."	Они не в отеле живут.
Her eyes, photographic, did not move from the woman's face.	- Ее глаза, точно объектив фотоаппарата, целились в лицо купальщицы.
After a moment she turned vehemently to Rosemary.	Потом она резко повернулась к Розмэри.
"Have you been abroad before?"	- Вы бывали за границей раньше?
"Yes-I went to school in Paris."	- Да, я училась в Париже.
"Oh! Well then you probably know that if you want to enjoy yourself here the thing is to get to know some real French families.	- А, тогда вы должны знать, что интересно провести время во Франции можно, только если заведешь знакомства среди настоящих французов.
What do these people get out of it?"	Ну что могут вынести отсюда эти люди?
She pointed her left shoulder toward shore.	- Она указала левым плечом на берег.
"They just stick around with each other in little cliques.	- Живут тесным кружком, варятся в собственном соку.
Of course, we had letters of introduction and met all the best French artists and writers in Paris.	Вот у нас были рекомендательные письма ко всем самым известным художникам и писателям в Париже.
That made it very nice."	И мы прекрасно там прожили.

"I should think so."	- Могу себе представить.
"My husband is finishing his first novel, you see."	- Вы знаете, мой муж сейчас заканчивает свой первый роман.
Rosemary said: "Oh, he is?"	- Вот как? - рассеянно спросила Розмэри.
She was not thinking anything special, except wondering whether her mother had got to sleep in this heat.	Она думала о том, удалось ли ее матери заснуть, несмотря на жару.
"It's on the idea of Ulysses," continued Mrs. McKisco.	- Да, замысел тот же, что и в "Улиссе", -продолжала миссис Маккиско.
"Only instead of taking twenty-four hours my husband takes a hundred years.	- Только у Джойса одни сутки, а у моего мужа -целое столетие.
He takes a decayed old French aristocrat and puts him in contrast with the mechanical age-"	Он берет разложившегося старого аристократа-француза и приводит его в столкновение с веком техники...
"Oh, for God's sake, Violet, don't go telling everybody the idea," protested McKisco.	- Ради бога, Вайолет, перестань всем рассказывать замысел моего романа, - перебил мистер Маккиско.
"I don't want it to get all around before the book's published."	- Я вовсе не желаю, чтобы он сделался общим достоянием еще до того, как книга выйдет из печати.
Rosemary swam back to the shore, where she threw her peignoir over her already sore shoulders and lay down again in the sun.	Розмэри вернулась на берег и, прикрыв халатом уже саднившие плечи, снова улеглась на солнце.
The man with the jockey cap was now going from umbrella to umbrella carrying a bottle and little glasses in his hands; presently he and his friends grew livelier and closer together and now they were all under a single assemblage of umbrellas-she gathered that some one was leaving and that this was a last drink on the beach.	Человек в жокейской шапочке обходил теперь своих спутников с бутылкой и стаканчиками в руках, и настроение их все повышалось, а расстояние между ними становилось все меньше, пока наконец все зонты не сбились вместе, и под одним общим навесом сгрудилась вся компания; как поняла Розмэри, кто-то собирался уезжать, и решено было последний раз выпить на прощанье.
Even the children knew that excitement was generating under that umbrella and turned toward it-and it seemed to Rosemary that it all came from the man in the jockey cap.	Даже дети, возившиеся в песке, почувствовали, где центр веселья, и потянулись туда. Розмэри почему-то казалось, что все веселье исходит от человека в жокейской шапочке.
Noon dominated sea and sky-even the white line of Cannes, five miles off, had faded to a mirage of what was fresh and cool; a robin-breasted sailing boat pulled in behind it a strand from the outer, darker sea.	На небе и на море господствовал полдень - даже белая панорама Канна вдали превратилась в мираж освежительной прохлады; красногрудый, как малиновка, парусник входил в бухту, волоча за собой темный хвост - след открытого моря, еще сохранявшего свою синеву.
It seemed that there was no life anywhere in all this expanse of coast except under the filtered sunlight of those umbrellas, where something went on amid the color and the murmur.	Казалось, все побережье застыло в неподвижности, и только здесь, под зонтами, просеивавшими солнечный свет, не прекращалась пестрая, разноголосая кутерьма.

Campion walked near her, stood a few feet away and Rosemary closed her eyes, pretending to be asleep; then she half-opened them and watched two dim, blurred pillars that were legs.	Розмэри увидела Кампиона, который шел к ней, но остановился, не дойдя нескольких шагов; она поспешила закрыть глаза, притворяясь спящей, и когда она снова приоткрыла их, перед ней качались два зыбких, расплывчатых столба -чьи-то ноги.
The man tried to edge his way into a sand-colored cloud, but the cloud floated off into the vast hot sky.	Этот кто-то пытался шагнуть в большое, желтое, как песок, облако, но оно уплыло в бескрайность раскаленного неба.
Rosemary fell really asleep.	Розмэри и в самом деле уснула.
She awoke drenched with sweat to find the beach deserted save for the man in the jockey cap, who was folding a last umbrella.	Проснулась она вся в поту и увидела, что на пляже никого, нет, только человек в жокейской шапочке складывает последний зонт.
As Rosemary lay blinking, he walked nearer and said:	Когда Розмэри села, растерянно моргая глазами, он подошел и сказал:
"I was going to wake you before I left.	- А я уже решил было разбудить вас перед уходом.
It's not good to get too burned right away."	Нехорошо в первый день слишком долго печься на солнце.
"Thank you."	- Спасибо.
Rosemary looked down at her crimson legs.	- Розмэри глянула на свои малиновые ноги.
"Heavens!"	- Боже мой!
She laughed cheerfully, inviting him to talk, but Dick Diver was already carrying a tent and a beach umbrella up to a waiting car, so she went into the water to wash off the sweat.	Она рассмеялась с комическим ужасом, надеясь, что разговор будет продолжен, но Дик Дайвер уже тащил складную кабину и зонт к дожидавшемуся у пляжа автомобилю. Розмэри пошла в воду, чтобы смыть с тела пот.
He came back and gathering up a rake, a shovel, and a sieve, stowed them in a crevice of a rock.	Тем временем он возвратился, собрал раскиданные по песку лопатку, грабли, сито и затолкал все это в расщелину между камнями.
He glanced up and down the beach to see if he had left anything.	Потом огляделся но сторонам, проверяя, не забыто ли что-нибудь.
"Do you know what time it is?" Rosemary asked.	- Который час, вы не знаете? - крикнула ему Розмэри.
"It's about half-past one."	- Около половины второго.
They faced the seascape together momentarily.	Оба оглянулись на горизонт.
"It's not a bad time," said Dick Diver.	- Час неплохой, - сказал Дик Дайвер.
"It's not one of worst times of the day."	- Не самый худший в сутках.
He looked at her and for a moment she lived in the bright blue worlds of his eyes, eagerly and confidently.	Он посмотрел на нее, и на миг она жадно и доверчиво окунулась в ярко-синий мир его глаз.
Then he shouldered his last piece of junk and went up to his car, and Rosemary came out of the water, shook out her peignoir and walked up to the hotel.	Потом он взвалил на плечи остатки своего скарба и зашагал к машине, а Розмэри вышла из воды, стряхнула песок с халата и медленно побрела в отель.

III	3
It was almost two when they went into the dining-room.	Было уже почти два часа, когда Розмэри с матерью вошли в ресторанный зал.
Back and forth over the deserted tables a heavy pattern of beams and shadows swayed with the motion of the pines outside.	Сложный узор теней, падавших на пустые столы, беспрестанно перемещался оттого, что ветер шевелил ветви сосен за окнами.
Two waiters, piling plates and talking loud Italian, fell silent when they came in and brought them a tired version of the table d'h?te luncheon.	Два официанта убирали посуду, громко тараторя по-итальянски, но сразу замолчали при их появлении и поторопились принести оскуделый вариант полагающегося по распорядку ленча.
"I fell in love on the beach," said Rosemary.	- Я на пляже влюбилась, - сказала Розмэри.
"Who with?"	- В кого это?
"First with a whole lot of people who looked nice.	- Сначала в целую симпатичную компанию.
Then with one man."	А потом в одного мужчину.
"Did you talk to him?"	- Ты с ним разговаривала?
"Just a little.	- Немножко.
Very handsome.	Очень хорош.
With reddish hair."	Почти совсем рыжий.
She was eating, ravenously.	- Она уплетала за обе щеки.
"He's married though-it's usually the way."	- Впрочем, он женат - обычная история.
Her mother was her best friend and had put every last possibility into the guiding of her, not so rare a thing in the theatrical profession, but rather special in that Mrs. Elsie Speers was not recompensing herself for a defeat of her own.	Мать была лучшей подругой дочери и руководила ею, делая на это свою последнюю в жизни ставку - явление, довольно распространенное в околотеатральной среде, но миссис Спирс отличалась от других тем, что не искала тут способа отыграться за собственные неудачи.
She had no personal bitterness or resentments about life-twice satisfactorily married and twice widowed, her cheerful stoicism had each time deepened.	Она не была в обиде на судьбу - два благополучных брака, оба завершившиеся вдовством, укрепили жизнерадостный стоицизм, заложенный в ней природой.
One of her husbands had been a cavalry officer and one an army doctor, and they both left something to her that she tried to present intact to Rosemary.	Один из ее мужей был кавалерийским офицером, другой - военным врачом, и оба оставили ей небольшой капитал, который она старательно сберегала для Розмэри.
By not sparing Rosemary she had made her hard-by not sparing her own labor and devotion she had cultivated an idealism in Rosemary, which at present was directed toward herself and saw the world through her eyes.	Она не баловала дочь и этим сумела закалить ее характер, но в то же время не щадила себя, пестуя ее заботливо и любовно, и этим воспитала в ней идеализм, уже давший свои плоды: Розмэри боготворила мать и на все смотрела ее глазами.
So that while Rosemary was a "simple" child she was protected by a double sheath of her mother's armor and her own-she had a mature distrust of the trivial, the facile and the vulgar.	А потому, при всей своей детской непосредственности, она была защищена двойной броней, материнской и собственной, вполне по-взрослому чураясь всякой фальши, пошлости и дешевки.

However, with Rosemary's sudden success in pictures Mrs. Speers felt that it was time she were spiritually weaned; it would please rather than pain her if this somewhat bouncing, breathless and exigent idealism would focus on something except herself.	Однако после внезапного успеха Розмэри в кино миссис Спирс почувствовала, что пора отлучить ее от груди, и вполне искренне готова была не огорчиться, а порадоваться, если этот кипучий, страстный и взыскательный идеализм сосредоточится на ком-либо, помимо матери.
"Then you like it here?" she asked.	- Так тебе здесь нравится? - спросила она.
"It might be fun if we knew those people.	- Здесь можно очень славно пожить, если познакомиться с той компанией.
There were some other people, but they weren't nice.	На пляже были еще люди, но довольно противные.
They recognized me-no matter where we go everybody's seen	И меня узнали - удивительно, куда ни приедешь, везде, оказывается, видели
'Daddy's Girl.'"	"Папину дочку".
Mrs. Speers waited for the glow of egotism to subside; then she said in a matter-of-fact way:	Миссис Спирс дала улечься этому дуновенью тщеславия, потом сказала прозаически деловито:
"That reminds me, when are you going to see Earl Brady?"	- А кстати, когда ты думаешь повидаться с Эрлом Брэди?
"I thought we might go this afternoon-if you're rested."	- Можно съездить даже сегодня вечером, если ты не устала.
"You go-I'm not going."	- Я не поеду, поезжай одна.
"We'll wait till to-morrow then."	- Ну давай отложим до завтра.
"I want you to go alone.	- Я вообще хочу, чтобы ты поехала одна.
It's only a short way-it isn't as if you didn't speak French."	Это не так далеко - и ты, кажется, достаточно хорошо говоришь по-французски.
"Mother-aren't there some things I don't have to do?"	- Но если мне не хочется, мама?
"Oh, well then go later-but some day before we leave."	- Не хочешь сегодня, поезжай в другой раз, но ты должна это сделать, пока мы здесь.
"All right, Mother."	- Хорошо, мама.
After lunch they were both overwhelmed by the sudden flatness that comes over American travellers in quiet foreign places.	После завтрака на обеих вдруг напала тоска, которая часто одолевает американцев в тихих уголках Европы.
No stimuli worked upon them, no voices called them from without, no fragments of their own thoughts came suddenly from the minds of others, and missing the clamor of Empire they felt that life was not continuing here.	Ни каких-либо внешних побуждений, ни голосов, на которые нужно откликаться, ни обрывков собственных мыслей, услышанных от кого-то другого, и кажется, что сама жизнь остановилась и не идет дальше.
"Let's only stay three days, Mother," Rosemary said when they were back in their rooms.	- Через три дня мы отсюда уедем, хорошо, мама? -сказала Розмэри, когда они вернулись к себе в номер.
Outside a light wind blew the heat around, straining it through the trees and sending little hot gusts through the shutters.	Снаружи легкий ветерок с моря бередил сгустившийся зной, обдувал стволы деревьев, гнал струйки горячего воздуха в просветы жалюзи.

"How about the man you fell in love with on the beach?"	- А как же твоя пляжная любовь?
"I don't love anybody but you, Mother, darling."	- Никого я не люблю, кроме тебя, мамочка.
Rosemary stopped in the lobby and spoke to Gausse p?re about trains.	Розмэри вышла в вестибюль и справилась у Госса-отца насчет поездов до Канна.
The concierge, lounging in light-brown khaki by the desk, stared at her rigidly, then suddenly remembered the manners of his m?tier.	Швейцар в светло-коричневой ливрее, скучавший около конторки, уставился на нее вытаращенными глазами, но тут же спохватился, вспомнив о солидности, требуемой его metier.
She took the bus and rode with a pair of obsequious waiters to the station, embarrassed by their deferential silence, wanting to urge them:	Розмэри поехала на станцию в автобусе вместе с двумя официантами из ресторана; они всю дорогу почтительно безмолвствовали, и ее это раздражало, ей хотелось крикнуть:
"Go on, talk, enjoy yourselves.	"Да не молчите вы, разговаривайте, смейтесь, будьте самими собой.
It doesn't bother me."	Мне это ничуть не помешает!"
The first-class compartment was stifling; the vivid advertising cards of the railroad companies-The Pont du Gard at Arles, the Amphitheatre at Orange, winter sports at Chamonix-were fresher than the long motionless sea outside.	В купе первого класса духота была нестерпимая; от пестрых рекламных плакатов железнодорожных компаний - Акведук в Арле, Амфитеатр в Оранже, зимний спорт в Шамони -больше веяло свежестью, чем от неподвижного моря, бесконечно тянувшегося за окном.
Unlike American trains that were absorbed in an intense destiny of their own, and scornful of people on another world less swift and breathless, this train was part of the country through which it passed.	В отличие от американских поездов, которые живут собственной напряженной жизнью, едва снисходя к пассажирам - пришельцам из мира иных, не столь головокружительных скоростей, -этот поезд был частью земли, по которой шел.
Its breath stirred the dust from the palm leaves, the cinders mingled with the dry dung in the gardens.	Его дыханье сдувало пыль с пальмовых листьев, его зола вместе с сухим навозом удобряла почву в садах.
Rosemary was sure she could lean from the window and pull flowers with her hand.	Розмэри казалось, что стоит протянуть в окно руку, и можно рвать на ходу цветы.
A dozen cabbies slept in their hacks outside the Cannes station.	В Канне у вокзала стояло с десяток наемных экипажей; извозчики мирно дремали в ожидании седоков.
Over on the promenade the Casino, the smart shops, and the great hotels turned blank iron masks to the summer sea.	Вдоль набережной вытянулись большие отели, казино, фешенебельные магазины, обратив к летнему морю глухие, железные маски фасадов.
It was unbelievable that there could ever have been a "season," and Rosemary, half in the grip of fashion, became a little self- conscious, as though she were displaying an unhealthy taste for the moribund; as though people were wondering why she was here in the lull between the gaiety of last winter and next winter, while up north the true world thundered by.	Трудно было поверить, что когда-нибудь здесь наступает "сезон", и Розмэри, не чуждой воздействию моды, сделалось как-то не по себе, словно она проявила нездоровый вкус к мертвечине, словно встречные недоумевают, зачем она здесь в этот период затишья между радостями минувшей зимы и радостями грядущей - здесь, а не на севере, где сейчас бурлит настоящая жизнь.

As she came out of a drug store with a bottle of cocoanut oil, a woman, whom she recognized as Mrs. Diver, crossed her path with arms full of sofa cushions, and went to a car parked down the street.	Выйдя из аптеки, куда она заходила купить кокосового масла, Розмэри увидела женщину с целой охапкой диванных подушек, направлявшуюся к стоявшему у тротуара автомобилю. Она сразу узнала миссис Дайвер.
A long, low black dog barked at her, a dozing chauffeur woke with a start.	Из окошка автомобиля залаяла черная такса, задремавший шофер встрепенулся и кинулся отворять дверцу хозяйке.
She sat in the car, her lovely face set, controlled, her eyes brave and watchful, looking straight ahead toward nothing.	Та уселась - прямая, собранная, на прелестном лице ни тени улыбки, глаза бесстрашно и зорко устремлены в пустоту.
Her dress was bright red and her brown legs were bare.	Из-под ярко-красного платья видны были загорелые ноги без чулок.
She had thick, dark, gold hair like a chow's.	Густые темные волосы отливали золотом, как шерсть у собаки породы чау-чау.
With half an hour to wait for her train Rosemary sat down in the Caf? des Alli?s on the Croisette, where the trees made a green twilight over the tables and an orchestra wooed an imaginary public of cosmopolites with the Nice Carnival Song and last year's American tune.	До обратного поезда оставалось еще полчаса, и Розмэри зашла в "Cafe des Alliec" на Круазетт, где над столиками зеленел полумрак листвы и оркестр услаждал воображаемую толпу космополитов "Воспоминанием о карнавале" и прошлогодними американскими шлягерами.
She had bought Le Temps and The Saturday Evening Post for her mother, and as she drank her citronade she opened the latter at the memoirs of a Russian princess, finding the dim conventions of the nineties realer and nearer than the headlines of the French paper.	Она купила "Le Temps" и "Сатердей ивнинг пост" для матери, и за стаканом лимонада проглядывала напечатанные в "Пост" мемуары какой-то русской княгини; зыбкие условности девяностых годов казались ей сейчас реальней и ближе, чем заголовки сегодняшней французской газеты.
It was the same feeling that had oppressed her at the hotel-accustomed to seeing the starkest grotesqueries of a continent heavily underlined as comedy or tragedy, untrained to the task of separating out the essential for herself, she now began to feel that French life was empty and stale.	Тут сказывалась все та же безотчетная тоска, что навалилась на нее еще в отеле, - она привыкла видеть все нелепости континентального бытия четко разграниченными в газетах на комедию и трагедию и не умела сама выделить наиболее существенное для себя, а потому жизнь во Франции казалась ей теперь однообразной и скучной.
This feeling was surcharged by listening to the sad tunes of the orchestra, reminiscent of the melancholy music played for acrobats in vaudeville.	Тоску еще усугубляли унылые мелодии оркестра, напоминавшие ту надрывную музыку, под которую извиваются эстрадные акробаты.
She was glad to go back to Gausse's Hotel.	Она рада была вернуться в "Hotel des Etrangers".
Her shoulders were too burned to swim with the next day, so she and her mother hired a car-after much haggling, for Rosemary had formed her valuations of money in France-and drove along the Riviera, the delta of many rivers.	Из- за солнечных ожогов пришлось на следующий день отказаться от купанья в море, поэтому они с матерью наняли автомобиль -основательно поторговавшись, так как Розмэри именно во Франции впервые узнала цену деньгам, - и поехали вдоль Ривьеры, этой дельты многих рек.

The chauffeur, a Russian Czar of the period of Ivan the Terrible, was a self-appointed guide, and the resplendent names-Cannes, Nice, Monte Carlo-began to glow through their torpid camouflage, whispering of old kings come here to dine or die, of rajahs tossing Buddha's eyes to English ballerinas, of Russian princes turning the weeks into Baltic twilights in the lost caviare days.	Шофер, настоящий русский боярин времен Ивана Грозного, добровольно взял на себя обязанности гида, и такие названия, как Ницца, Канн, Монте-Карло, засияли во всем блеске сквозь тусклый камуфляж обыденности, повествуя о государях, приезжавших сюда пировать или умирать, о раджах, швырявших английским танцовщицам глаза Будды, о русских князьях, превращавших свои дни и ночи в сплошные балтийские сумерки воспоминаниями о былом икорном раздолье.
Most of all, there was the scent of the Russians along the coast-their closed book shops and grocery stores.	Русский дух был особенно силен на побережье -всюду попадались русские книжные магазины, русские бакалейные лавки, сейчас, правда, заколоченные.
Ten years ago, when the season ended in April, the doors of the Orthodox Church were locked, and the sweet champagnes they favored were put away until their return.	В те годы с окончанием сезона на Ривьере закрывались православные церкви, и запасы сладкого шампанского, любимого напитка русских, убирались в погреба до их возвращения.
"We'll be back next season," they said, but this was premature, for they were never coming back any more.	"В будущем сезоне вернемся", - говорили они, уезжая, но то были праздные обещания: они не возвращались никогда.
It was pleasant to drive back to the hotel in the late afternoon, above a sea as mysteriously colored as the agates and cornelians of childhood, green as green milk, blue as laundry water, wine dark.	Приятно было ехать обратно, уже под вечер, над морем, причудливо расцвеченным, словно сердолики и агаты детских лет - зеленоватым, как млечный сок, голубым, как вода после стирки, винно-алым.
It was pleasant to pass people eating outside their doors, and to hear the fierce mechanical pianos behind the vines of country estaminets.	Приятно было проезжать мимо домиков, где обитатели мирно закусывали на веранде, слушать звуки пианолы из увитых виноградом деревенских таверн.
When they turned off the Corniche d'Or and down to Gausse's Hotel through the darkening banks of trees, set one behind another in many greens, the moon already hovered over the ruins of the aqueducts. . . .	Когда машина свернула с Корниша и покатила к отелю Г осса среди темной зелени деревьев, чинно выстроившихся по обочинам, над развалинами древнего акведука уже висела луна...
Somewhere in the hills behind the hotel there was a dance, and Rosemary listened to the music through the ghostly moonshine of her mosquito net, realizing that there was gaiety too somewhere about, and she thought of the nice people on the beach.	Где- то в горах над отелем шло гулянье, звуки музыки вместе с призрачным лунным светом просеивались сквозь москитную сетку, которой были затянуты окна номера. Вслушиваясь в звуки далекого чужого веселья, Розмэри думала о тех людях, что так понравились ей вчера на берегу.
She thought she might meet them in the morning, but they obviously formed a self- sufficient little group, and once their umbrellas, bamboo rugs, dogs, and children were set out in place the part of the plage was literally fenced in.	Может быть, завтра она их опять встретит, -впрочем, они, как видно, привыкли держаться особняком, и тот кусок пляжа, на котором они располагаются со своими зонтами, циновками, собаками и детьми, словно обнесен невидимой оградой.
She resolved in any case not to spend her last two mornings with the other ones.	Но одно она твердо решила: свои оставшиеся два утра она не потратит на компанию Маккиско.
IV	4

The matter was solved for her.	Все устроилось само собой.
The McKiscos were not yet there and she had scarcely spread her peignoir when two men-the man with the jockey cap and the tall blonde man, given to sawing waiters in two- left the group and came down toward her.	Светлокожих на пляже еще не было, и не успела Розмэри разостлать свой халат и лечь, как от группы слева отделились двое мужчин - тот, в жокейской шапочке, и высокий блондин, любитель распиливать официантов пополам, - и подошли к ней.
"Good morning," said Dick Diver.	- Доброе утро, - сказал Дик Дайвер.
He broke down.	Но тут же не выдержал:
"Look-sunburn or no sunburn, why did you stay away yesterday?	- Слушайте, ожоги ожогами, но почему вас вчера совсем не было видно?
We worried about you."	Мы даже забеспокоились.
She sat up and her happy little laugh welcomed their intrusion.	Розмэри села, и ее приветливая улыбка ясно показала, что она отнюдь не обижена этой непрошеной заботой.
"We wondered," Dick Diver said, "if you wouldn't come over this morning.	- А мы вам хотели предложить: перебирайтесь-ка поближе к нам, - продолжал Дик Дайвер.
We go in, we take food and drink, so it's a substantial invitation."	- У нас найдется, что выпить и чем закусить, так что вы не прогадаете, приняв наше приглашение.
He seemed kind and charming-his voice promised that he would take care of her, and that a little later he would open up whole new worlds for her, unroll an endless succession of magnificent possibilities.	Он был добр, он был обаятелен; его голос сулил ей защиту и покровительство, а в будущем -целый новый неведомый мир, бесконечную череду перспектив, одна другой увлекательнее.
He managed the introduction so that her name wasn't mentioned and then let her know easily that everyone knew who she was but were respecting the completeness of her private life-a courtesy that Rosemary had not met with save from professional people since her success.	Представляя ее своим друзьям, он сумел обойтись без упоминания ее имени, в то же время дав ей понять, что все отлично знают, кто она, но умеют уважать ее право на частную жизнь - подобной деликатности Розмэри почти не встречала со времени своего успеха, разве что среди товарищей по профессии.
Nicole Diver, her brown back hanging from her pearls, was looking through a recipe book for chicken Maryland.	Николь Дайвер, подставив солнцу подвешенную к жемчужному колье спину, искала в поваренной книге рецепт приготовления цыплят по-мэрилендски.
She was about twenty- four, Rosemary guessed-her face could have been described in terms of conventional prettiness, but the effect was that it had been made first on the heroic scale with strong structure and marking, as if the features and vividness of brow and coloring, everything we associate with temperament and character had been molded with a Rodinesque intention, and then chiseled away in the direction of prettiness to a point where a single slip would have irreparably diminished its force and quality.	Розмэри решила, что ей должно быть года двадцать четыре; на первый взгляд казалось, что для нее вполне достаточно расхожего определения "красивая женщина", но если присмотреться к ее лицу, возникало странное впечатление - будто это лицо задумано было сильным и значительным, с крупной роденовской лепкой черт, с той яркостью красок и выражения, которая неизбежно рождает мысль о темпераментном, волевом характере; но при отделке резец ваятеля стесал его до обыкновенной красивости - настолько, что еще чуть-чуть - и оно стало бы непоправимо банальным.

With the mouth the sculptor had taken desperate chances-it was the cupid's bow of a magazine cover, yet it shared the distinction of the rest.	Особенно эта двойственность сказывалась в рисунке губ; изогнутые, как у красавицы с журнальной обложки, они в то же время обладали неуловимым своеобразием, присущим и остальным чертам этого лица.
"Are you here for a long time?" Nicole asked. Her voice was low, almost harsh.	- Вы здесь надолго? - спросила Николь Дайвер; у нее был низкий, резковатый голос.
Suddenly Rosemary let the possibility enter her mind that they might stay another week.	Розмэри вдруг показалось вполне возможным задержаться на недельку.
"Not very long," she answered vaguely.	- Да нет, едва ли, - неопределенно ответила она.
"We've been abroad a long time-we landed in Sicily in March and we've been slowly working our way north.	- Мы уже давно путешествуем по Европе - в марте приехали в Сицилию и с тех пор потихоньку двигаемся на север.
I got pneumonia making a picture last January and I've been recuperating."	Я в январе во время съемок схватила воспаление легких, и мне нужно было поправиться после болезни.
"Mercy!	- Ай-я-яй!
How did that happen?"	Как же это вы?
"Well, it was from swimming," Rosemary was rather reluctant at embarking upon personal revelations.	- Простудилась в воде. - Розмэри не очень хотелось пускаться в биографические подробности.
"One day I happened to have the grippe and didn't know it, and they were taking a scene where I dove into a canal in Venice. It was a very expensive set, so I had to dive and dive and dive all morning.	- Снимали эпизод, где я бросаюсь в канал в Венеции. Декорация стоила очень дорого, и устанавливать ее еще раз было бы сложно. Вот и пришлось мне прыгать в воду раз десять, не меньше, - а у меня уже был грипп, только я не знала.
Mother had a doctor right there, but it was no use-I got pneumonia."	Мама привела врача прямо на съемочную площадку, но все равно дело кончилось воспалением легких.
She changed the subject determinedly before they could speak.	- Она сразу переменила тему, прежде чем кто-либо успел сказать слово.
"Do you like it here-this place?"	- А вам нравится здесь?
"They have to like it," said Abe North slowly.	- Им это место не может не нравиться, -неторопливо проговорил Эйб Норт.
"They invented it."	- Они сами его изобрели.
He turned his noble head slowly so that his eyes rested with tenderness and affection on the two Divers.	- Он неторопливо повернул свою великолепную голову и поглядел на чету Дайверов с нежностью.
"Oh, did you?"	- Как так?
"This is only the second season that the hotel's been open in summer," Nicole explained.	- Здешний отель всего второй год не закрывается в летнее время, - пояснила Николь.

"We persuaded Gausse to keep on a cook and a gar?on and a chasseur-it paid its way and this year it's doing even better."	- В прошлом году мы уговорили Госса оставить на лето одного повара, одного официанта и одного посыльного. Расходы оправдались, а в этом году дела идут совсем хорошо.
"But you're not in the hotel."	- Но вы, кажется, не живете в отеле?
"We built a house, up at Tarmes."	- У нас тут дом наверху, в Тарме.
"The theory is," said Dick, arranging an umbrella to clip a square of sunlight off Rosemary's shoulder, "that all the northern places, like Deauville, were picked out by Russians and English who don't mind the cold, while half of us Americans come from tropical climates-that's why we're beginning to come here."	- Расчет был такой, - сказал Дик, переставляя один из зонтов, чтобы согнать с плеча Розмэри квадратик солнца. - Северные курорты, как, например, Довиль, заполнены русскими и англичанами, которые привыкли к холоду, - ну а половина американцев живет в тропическом климате и потому охотно будет приезжать сюда.
The young man of Latin aspect had been turning the pages of The New York Herald.	Молодой человек с романской наружностью перелистывал номер "Нью-Йорк геральд".
"Well, what nationality are these people?" he demanded, suddenly, and read with a slight French intonation, "'Registered at the Hotel Palace at Vevey are Mr. Pandely Vlasco, Mme. Bonneasse'-I don't exaggerate-'Corinna Medonca, Mme. Pasche, Seraphim Tullio, Maria Amalia Roto Mais, Moises Teubel, Mme. Paragoris, Apostle Alexandre, Yolanda Yosfuglu and Geneveva de Momus!'	- Попробуйте-ка определить национальность этих особ, - сказал он вслух и прочел с легким французским акцентом: - "В "Палас-отеле" в Веве остановились господин Пандели Власко, госпожа Якобыла - честное слово, так и написано,- Коринна Медонка, госпожа Паше, Серафим Туллио, Мария Амалия Рото Маис, Мозес Тейбель, госпожа Парагорис, Апостол Александр, Иоланда Иосфуглу и Геновефа де Момус".
She attracts me most- Geneveva de Momus.	Вот кто меня особенно пленяет - Геновефа де Момус.
Almost worth running up to Vevey to take a look at Geneveva de Momus."	Пожалуй, стоит прокатиться в Веве, чтоб поглядеть, какова собой Геновефа де Момус.
He stood up with sudden restlessness, stretching himself with one sharp movement.	Он вскочил на ноги, как от толчка, быстрым, сильным движением распрямив тело.
He was a few years younger than Diver or North.	Он казался несколькими годами моложе в Дайвера и Норта.
He was tall and his body was hard but overspare save for the bunched force gathered in his shoulders and upper arms. At first glance he seemed conventionally handsome-but there was a faint disgust always in his face which marred the full fierce lustre of his brown eyes.	Высокого роста, крепкий, но поджарый - только налитые силой плечи и руки выглядели массивными, - он был бы, что называется, красивый мужчина, если бы постоянная кислая гримаска не портила выражения его лица, освещенного удивительно яркими карими глазами.
Yet one remembered them afterward, when one had forgotten the inability of the mouth to endure boredom and the young forehead with its furrows of fretful and unprofitable pain.	И все-таки неистовый блеск этих глаз запоминался, а капризный рот и морщины пустой и бесплодной досады на юношеском лбу быстро стирались из памяти.
"We found some fine ones in the news of Americans last week," said Nicole.	- В списке американцев, прибывших на прошлой неделе, тоже было несколько хороших фамилий, -сказала Николь.
"Mrs. Evelyn Oyster and-what were the others?"	- Миссис Ивлин Чепчик и еще - кто там был еще?
"There was Mr. S.	- Еще был мистер С.

Flesh," said Diver, getting up also.	Труп, - сказал Дайвер, тоже поднимаясь на ноги.
He took his rake and began to work seriously at getting small stones out of the sand.	Он взял свои грабли и пошел вдоль пляжа, тщательно выгребая и отбрасывая попадавшиеся в песке камушки.
"Oh, yes-S.	- Да, да. - С.
Flesh-doesn't he give you the creeps?"	Труп, и не выговоришь без содрогания, правда?
It was quiet alone with Nicole-Rosemary found it even quieter than with her mother.	С Николь было как-то удивительно спокойно, спокойнее даже, чем с матерью, подумала Розмэри.
Abe North and Barban, the Frenchman, were talking about Morocco, and Nicole having copied her recipe picked up a piece of sewing.	Эйб Норт и Барбан - молодой француз -обсуждали события в Марокко, а Николь, найдя наконец нужный рецепт и списав его, занялась шитьем.
Rosemary examined their appurtenances-four large parasols that made a canopy of shade, a portable bath house for dressing, a pneumatic rubber horse, new things that Rosemary had never seen, from the first burst of luxury manufacturing after the War, and probably in the hands of the first of purchasers.	Розмэри с любопытством разглядывала их пляжное имущество: четыре больших зонта, дававших густую, надежную тень, складная кабина для переодевания, надувной резиновый конь - еще незнакомые ей новинки послевоенной промышленности, первые образцы возрожденного производства предметов роскоши, нашедшие первых потребителей.
She had gathered that they were fashionable people, but though her mother had brought her up to beware such people as drones, she did not feel that way here.	Судя по всему, новые знакомые принадлежали к светскому обществу, но Розмэри, вопреки представлениям, издавна внушенным ей матерью, не могла заставить себя смотреть на них как на трутней, от которых нужно держаться подальше.
Even in their absolute immobility, complete as that of the morning, she felt a purpose, a working over something, a direction, an act of creation different from any she had known.	Даже в этот час разнеживающего бдения под утренним солнцем их праздная неподвижность казалась ей осмысленной, деятельной, устремленной к какой-то цели, как будто перед нею совершался акт особого, непонятного ей творчества.
Her immature mind made no speculations upon the nature of their relation to each other, she was only concerned with their attitude toward herself-but she perceived the web of some pleasant interrelation, which she expressed with the thought that they seemed to have a very good time.	Незрелый ум Розмэри не пытался вникнуть в суть их отношений друг к другу, ее занимало только, как они отнесутся к ней, но она смутно угадывала, что тут существует сложный переплет чувств -догадка, выразившаяся в ее мыслях коротенькой формулой: "живут интересно".
She looked in turn at the three men, temporarily expropriating them.	Она стала присматриваться ко всем троим мужчинам, поочередно выделяя каждого.
All three were personable in different ways; all were of a special gentleness that she felt was part of their lives, past and future, not circumstanced by events, not at all like the company manners of actors, and she detected also a far-reaching delicacy that was different from the rough and ready good fellowship of directors, who represented the intellectuals in her life.	Все трое были, хоть и по-разному, привлекательны внешне, все обладали какой-то особой мягкостью манер, видимо, органически им присущей, а не продиктованной обстоятельствами - и так же отличавшейся от простецких ухваток актерской братии, как подмеченная ею раньше душевная деликатность отличалась от грубоватого панибратства режиссеров, представлявших интеллигенцию в ее жизни.

Actors and directors-those were the only men she had ever known, those and the heterogeneous, indistinguishable mass of college boys, interested only in love at first sight, whom she had met at the Yale prom last fall.	Актеры и режиссеры - других мужчин она до сих пор не встречала, если не считать студентиков, жаждущих любви с первого взгляда, с которыми она познакомилась прошлой осенью на балу в Йельском университете и которые показались ей все на одно лицо.
These three were different.	Эти трое были совсем другими.
Barban was less civilized, more skeptical and scoffing, his manners were formal, even perfunctory.	Барбан, наименее выдержанный из трех, скептик и насмешник, казался несколько поверхностным, порой даже небрежным в обращении.
Abe North had, under his shyness, a desperate humor that amused but puzzled her.	В Эйбе Норте с природной застенчивостью уживался бесшабашный юмор, который привлекал и в то же время отпугивал Розмэри.
Her serious nature distrusted its ability to make a supreme impression on him.	Цельная натура, она сомневалась в его способности понять и оценить ее.
But Dick Diver-he was all complete there.	Но Дик Дайвер - тут не нужны были никакие оговорки.
Silently she admired him.	Она молча любовалась им.
His complexion was reddish and weather-burned, so was his short hair-a light growth of it rolled down his arms and hands.	Солнце и ветер придали его коже красноватый оттенок, и того же оттенка была его короткая шевелюра и легкая поросль волос на открытых руках.
His eyes were of a bright, hard blue.	Глаза сияли яркой, стальной синевой.
His nose was somewhat pointed and there was never any doubt at whom he was looking or talking-and this is a flattering attention, for who looks at us?- glances fall upon us, curious or disinterested, nothing more.	Нос был слегка заострен, а голова всегда была повернута так, что не оставалось никаких сомнений насчет того, кому адресован его взгляд или его слова - лестный знак внимания к собеседнику, ибо так ли уж часто на нас смотрят? В лучшем случае глянут мельком, любопытно или равнодушно.
His voice, with some faint Irish melody running through it, wooed the world, yet she felt the layer of hardness in him, of self-control and of self-discipline, her own virtues.	Его голос с едва заметным ирландским распевом звучал подкупающе ласково, но в то же время Розмэри чувствовала в нем твердость и силу, самообладание и выдержку - качества, которыми так дорожила в себе самой.
Oh, she chose him, and Nicole, lifting her head saw her choose him, heard the little sigh at the fact that he was already possessed.	Да, сердце ее сделало выбор, и Николь, подняв голову, увидела это, услышала тихий вздох - ведь избранник принадлежал другой.
Toward noon the McKiscos, Mrs. Abrams, Mr. Dumphry, and Signor Campion came on the beach.	Около полудня на пляже появились супруги Маккиско, миссис Абрамс, мистер Дамфри и сеньор Кампион.
They had brought a new umbrella that they set up with side glances toward the Divers, and crept under with satisfied expressions-all save Mr. McKisco, who remained derisively without.	Они принесли с собой новый большой зонт, водрузили его, искоса поглядывая на Дайверов, и с самодовольными лицами под него залезли - все, кроме мистера Маккиско, который предпочел гордое одиночество на солнце.

In his raking Dick had passed near them and now he returned to the umbrellas. "The two young men are reading the Book of Etiquette together," he said in a low voice.	Дик с граблями прошел совсем близко от них и, вернувшись к своим, сообщил вполголоса: -Они там читают учебник хорошего тона.
"Planning to mix wit de quality," said Abe.	- Собираются врашшаться в вышшем обществе, -сказал Эйб.
Mary North, the very tanned young woman whom Rosemary had encountered the first day on the raft, came in from swimming and said with a smile that was a rakish gleam:	Вернулась после купанья Мэри Норт, та дочерна загорелая молодая женщина, которую Розмэри в первый день видела на плоту, и сказала, сверкая озорной улыбкой:
"So Mr. and Mrs. Neverquiver have arrived."	- А-а, я вижу, мистер и миссис Футынуты уже здесь.
"They're this man's friends," Nicole reminded her, indicating Abe.	- Тсс, это ведь его друзья, - указывая на Эйба, предостерегла Николь.
"Why doesn't he go and speak to them?	- Почему вы не идете к своим друзьям, Эйб?
Don't you think they're attractive?"	Разве вам не приятно их общество?
"I think they're very attractive," Abe agreed.	- Очень приятно, - отозвался Эйб.
"I just don't think they're attractive, that's all."	- До того приятно, что чем от него дальше, тем лучше.
"Well, I HAVE felt there were too many people on the beach this summer," Nicole admitted. "OUR beach that Dick made out of a pebble pile."	- Так я и знала, что нынешним летом здесь будет слишком много народу, - пожаловалась Николь. -А ведь это наш пляж, Дик сам его сотворил из груды камней.
She considered, and then lowering her voice out of the range of the trio of nannies who sat back under another umbrella.	- И, подумав, добавила вполголоса, чтобы не услышало трио нянюшек, расположившееся неподалеку:
"Still, they're preferable to those British last summer who kept shouting about:	- Но уж лучше эта компания, чем прошлогодние англичане, которые с утра до вечера ахали на весь пляж:
' Isn't the sea blue?	"Ах, какое синее море!
Isn't the sky white?	Ах, какое белое небо!
Isn't little Nellie's nose red?'"	Ах, какой у маленькой Нелли красный носик!"
Rosemary thought she would not like to have Nicole for an enemy.	Розмэри подумала, что не хотела бы иметь Николь своим врагом.
"But you didn't see the fight," Nicole continued.	- Да, ведь вы же не видели драки, - продолжала Николь.
"The day before you came, the married man, the one with the name that sounds like a substitute for gasoline or butter-"	- Это было за день до вашего приезда: господин со странной фамилией, похожей на название какой-то марки маргарина или горючего...
"McKisco?"	- Маккиско?
"Yes-well they were having words and she tossed some sand in his face.	- Вот-вот - он поссорился с женой, и она бросила ему горсть песку в лицо.
So naturally he sat on top of her and rubbed her face in the sand.	Тогда он на нее навалился и давай тыкать ее носом в песок.

We were-electrified.	Мы все так и остолбенели.
I wanted Dick to interfere."	Я даже просила Дика разнять их.
"I think," said Dick Diver, staring down abstractedly at the straw mat, "that I'll go over and invite them to dinner."	- А знаешь что, - сказал Дик, рассеянно глядя на соломенную циновку. - Я, пожалуй, приглашу их всех к нам на обед.
"No, you won't," Nicole told him quickly.	- И думать не смей! - воскликнула Николь.
"I think it would be a very good thing.	- По-моему, это прекрасная мысль.
They're here-let's adjust ourselves."	Раз уж они здесь, не следует их чуждаться.
"We're very well adjusted," she insisted, laughing.	- Мы и не чуждаемся, - смеясь, защищалась Николь.
"I'm not going to have MY nose rubbed in the sand.	- Но я вовсе не хочу, чтобы еще меня, чего доброго, стали тыкать носом в песок.
I'm a mean, hard woman," she explained to Rosemary, and then raising her voice,	Я злюка и недотрога, - сказала она Розмэри и, приподнявшись на локте, крикнула.
"Children, put on your bathing suits!"	- Дети, купаться! Надевайте костюмы.
Rosemary felt that this swim would become the typical one of her life, the one that would always pop up in her memory at the mention of swimming.	Откуда- то в Розмэри возникло предчувствие, что сегодняшнее купанье запомнится ей на всю жизнь, что, когда бы ни зашла речь о купанье в море, тотчас оживет перед ней этот день и час.
Simultaneously the whole party moved toward the water, super-ready from the long, forced inaction, passing from the heat to the cool with the gourmandise of a tingling curry eaten with chilled white wine.	Пошли в воду охотно, все вместе, истомленные долгим вынужденным бездействием, отдаваясь морской прохладе после палящего зноя с наслаждением гурмана, запивающего пряное карри вином со льда.
The Divers' day was spaced like the day of the older civilizations to yield the utmost from the materials at hand, and to give all the transitions their full value, and she did not know that there would be another transition presently from the utter absorption of the swim to the garrulity of the Proven?al lunch hour.	У Дайверов, как у наших далеких предков, день был размерен так, чтобы извлечь максимум из того, что дано, чтобы переходом от одного ощущения к другому усилить остроту обоих; Розмэри еще не знала, что предстоит очередной такой переход -от самозабвенного одиночества в волнах к шумному веселью провансальского завтрака.
But again she had the sense that Dick was taking care of her, and she delighted in responding to the eventual movement as if it had been an order.	Но ее не покидало чувство, что Дик взял ее под свою защиту и покровительство, и она радостно следовала за всеми, словно подчиняясь его неслышному приказу.
Nicole handed her husband the curious garment on which she had been working.	Николь тем временем передала мужу странный предмет, над которым она трудилась все утро.
He went into the dressing tent and inspired a commotion by appearing in a moment clad in transparent black lace drawers.	Он скрылся в кабинке и через минуту вышел оттуда в черных кружевных панталонах до колен.
Close inspection revealed that actually they were lined with flesh- colored cloth.	Экстравагантность этого костюма вызвала переполох на пляже; впрочем, при ближайшем рассмотрении оказалось, что под кружевом подшит чехол телесного цвета.

"Well, if that isn't a pansys trick!" exclaimed Mr. McKisco contemptuously-then turning quickly to Mr. Dumphry and Mr. Campion, he added,	- Ну знаете ли, это выходка педераста! - с негодованием воскликнул мистер Маккиско, но тут же спохватился и, оглянувшись на мистера Дамфри и мистера Кампиона, добавил:
"Oh, I beg your pardon."	- Извините, пожалуйста.
Rosemary bubbled with delight at the trunks.	Розмэри кружевные панталоны привели в полный восторг.
Her na?vet? responded whole-heartedly to the expensive simplicity of the Divers, unaware of its complexity and its lack of innocence, unaware that it was all a selection of quality rather than quantity from the run of the world's bazaar; and that the simplicity of behavior also, the nursery-like peace and good will, the emphasis on the simpler virtues, was part of a desperate bargain with the gods and had been attained through struggles she could not have guessed at.	В своей наивности она горячо откликалась на расточительные шалости Дайверов, не догадываясь, что все это далеко не так просто и не так невинно, как кажется, что все это тщательно отобрано на ярмарке жизни с упором не на количество, а на качество; и так же, как и все прочее - простота в обращении, доброжелательность и детская безмятежность, предпочтение, отдаваемое простейшим человеческим добродетелям, - составляет часть кабальной сделки с богами и добыто в борьбе, какую она и вообразить себе не могла.
At that moment the Divers represented externally the exact furthermost evolution of a class, so that most people seemed awkward beside them-in reality a qualitative change had already set in that was not at all apparent to Rosemary.	Дайверы в ту пору стояли на самой вершине внешней эволюции целого класса - оттого рядом с ними большинство людей казалось неуклюжими, топорными существами, но уже были налицо качественные изменения, которых не замечала и не могла заметить Розмэри.
She stood with them as they took sherry and ate crackers.	Вместе со всеми Розмэри пила херес и грызла сухое печенье.
Dick Diver looked at her with cold blue eyes; his kind, strong mouth said thoughtfully and deliberately:	Дик Дайвер смотрел на нее холодными синими глазами; потом его сильные и ласковые губы разжались, и он сказал:
"You're the only girl I've seen for a long time that actually did look like something blooming."	- А вы и в самом деле похожи на нечто в цвету -давно уже я таких девушек не встречал.
In her mother's lap afterward Rosemary cried and cried.	Час спустя Розмэри безутешно рыдала у матери на груди.
"I love him, Mother.	- Я люблю его, мама.
I'm desperately in love with him-I never knew I could feel that way about anybody.	Я влюблена в него без памяти - никогда не думала, что со мной может случиться такое.
And he's married and I like her too-it's just hopeless.	А он женат, и жена у него замечательная - ну что мне делать?
Oh, I love him so!"	Ох, если б ты знала, как я его люблю!
"I'm curious to meet him."	- Хотелось бы мне его увидеть.
"She invited us to dinner Friday."	- Мы к ним приглашены в пятницу на обед.
"If you're in love it ought to make you happy.	- Если ты влюблена, ты не плакать должна, а радоваться.
You ought to laugh."	Улыбаться должна.

Rosemary looked up and gave a beautiful little shiver of her face and laughed.	Розмэри подняла голову, взмахнула ресницами, стряхивая слезы, - и улыбнулась.
Her mother always had a great influence on her.	Мать всегда имела на нее большое влияние.
V	5
Rosemary went to Monte Carlo nearly as sulkily as it was possible for her to be.	Розмэри поехала в Монте-Карло в дурном настроении - насколько это вообще было для нее возможно.
She rode up the rugged hill to La Turbie, to an old Gaumont lot in process of reconstruction, and as she stood by the grilled entrance waiting for an answer to the message on her card, she might have been looking into Hollywood.	Крутой и неровный подъем привел ее к Ла-Тюрби, старой Г омоновской студии, теперь перестраивавшейся заново; и пока она, послав Эрлу Брэди свою карточку, дожидалась у решетчатых ворот, ей почудилось, что она в Голливуде.
The bizarre d?bris of some recent picture, a decayed street scene in India, a great cardboard whale, a monstrous tree bearing cherries large as basketballs, bloomed there by exotic dispensation, autochthonous as the pale amaranth, mimosa, cork oak or dwarfed pine.	За воротами громоздился пестрый хлам, оставшийся от какой-то уже снятой картины, -кусок улицы индийского селения, большой кит из папье-маше, чудовищная яблоня с яблоками, как баскетбольные мячи, которая здесь, впрочем, казалась просто экзотическим деревом вроде амаранта, мимозы, пробкового дуба или карликовой сосны.
There were a quick-lunch shack and two barnlike stages and everywhere about the lot, groups of waiting, hopeful, painted faces.	Дальше стояли два павильона для съемок, похожие на большие сараи, и между ними кафе-закусочная; и везде были человеческие лица, густо накрашенные, изнуренные ожиданием и напрасной надеждой.
After ten minutes a young man with hair the color of canary feathers hurried down to the gate.	Минут через десять к воротам прибежал молодой человек с шевелюрой канареечного цвета.
"Come in, Miss Hoyt.	- Прошу вас, мисс Хойт.
Mr. Brady's on the set, but he's very anxious to see you.	Мистер Брэди на съемочной площадке, но он вас сейчас же примет.
I'm sorry you were kept waiting, but you know some of these French dames are worse about pushing themselves in-"	Извините, что вам пришлось ждать, - вы не поверите, до чего назойливы эти француженки, просто уже не знаешь, как от них обороняться...
The studio manager opened a small door in the blank wall of stage building and with sudden glad familiarity Rosemary followed him into half darkness.	Молодой человек - по-видимому, администратор студии - отворил незаметную дверь в глухой стене одного из павильонов, и Розмэри с неожиданной радостью узнавания шагнула за ним в полутьму.
Here and there figures spotted the twilight, turning up ashen faces to her like souls in purgatory watching the passage of a mortal through.	По сторонам маячили смутные фигуры, обращали к ней пепельные лица, точно души в чистилище, потревоженные явлением смертного в их среде.
There were whispers and soft voices and, apparently from afar, the gentle tremolo of a small organ.	Слышались голоса, приглушенные до шепота, издалека доносилось воркующее тремоло фисгармонии.

Turning the corner made by some flats, they came upon the white crackling glow of a stage, where a French actor-his shirt front, collar, and cuffs tinted a brilliant pink-and an American actress stood motionless face to face.	Они обогнули выгородку, образованную фанерными щитами, и перед ними открылось залитое белым трескучим светом пространство, посреди которого лицом к лицу стояли двое -американская актриса и французский актер в сорочке с крахмальной грудью, воротничком и манжетами ярко-розового цвета.
They stared at each other with dogged eyes, as though they had been in the same position for hours; and still for a long time nothing happened, no one moved.	Они смотрели друг на друга остекленевшими глазами, и казалось, что они стоят так уже несколько часов; но время шло, и ничего не происходило, никто не шевелился.
A bank of lights went off with a savage hiss, went on again; the plaintive tap of a hammer begged admission to nowhere in the distance; a blue face appeared among the blinding lights above, called something unintelligible into the upper blackness.	Световая завеса померкла с противным шипеньем, потом разгорелась снова; вдали жалобно застучали молотком в никуда не ведущую дверь; между верхних софитов высунулась голубая физиономия, прокричала что-то невнятное в черноту под крышей.
Then the silence was broken by a voice in front of Rosemary.	Потом прямо перед Розмэри чей-то голос нарушил царившую на площадке тишину:
"Baby, you don't take off the stockings, you can spoil ten more pairs.	- Ты не вздумай снимать чулки, детка, изорвешь хоть дюжину пар, тоже не беда.
That dress is fifteen pounds."	Это платье стоит пятнадцать фунтов.
Stepping backward the speaker ran against Rosemary, whereupon the studio manager said,	Говоривший пятился назад, пока не натолкнулся на Розмэри, и тогда администратор сказал:
"Hey, Earl-Miss Hoyt."	- Эрл - мисс Хойт.
They were meeting for the first time.	Они никогда не встречались раньше.
Brady was quick and strenuous.	Брэди был кипуч и стремителен.
As he took her hand she saw him look her over from head to foot, a gesture she recognized and that made her feel at home, but gave her always a faint feeling of superiority to whoever made it.	Пожимая ей руку, он окинул ее всю быстрым взглядом - знакомая игра, которая сразу ввела Розмэри в привычную атмосферу, и при этом, как всегда, вызвала чувство превосходства над партнером.
If her person was property she could exercise whatever advantage was inherent in its ownership.	Если ее особа - ценность, почему не извлечь преимущества из того факта, что эта ценность принадлежит ей?
"I thought you'd be along any day now," Brady said, in a voice that was just a little too compelling for private life, and that trailed with it a faintly defiant cockney accent.	- Я ждал вас со дня на день, - сказал Брэди; в его голосе, чуть излишне победительном для житейского разговора, слышался легкий призвук лондонского простонародного акцента.
"Have a good trip?"	- Довольны путешествием?
"Yes, but we're glad to be going home."	- Да, но хочется уже домой.
"No-o-o!" he protested.	- Нет-нет-нет, - запротестовал он.
"Stay awhile-I want to talk to you.	- Не торопитесь - нам с вами нужно поговорить.
Let me tell you that was some picture of yours-that 'Daddy's Girl.'	Я видел вашу "Папину дочку"; должен сказать, это - первый класс.

I saw it in Paris. I wired the coast right away to see if you were signed."	Я смотрел ее в Париже и сразу же телеграфировал, чтобы узнать, ангажированы вы уже или нет.
"I just had-I'm sorry."	- Простите, я только вчера...
"God, what a picture!"	- Черт возьми, какая картина!
Not wanting to smile in silly agreement Rosemary frowned.	Чувствуя, что улыбнуться, словно соглашаясь, было бы глупо, Розмэри нахмурила брови.
"Nobody wants to be thought of forever for just one picture," she said.	- Не слишком приятная участь - остаться навсегда героиней одной картины.
"Sure-that's right.	- Конечно, конечно, вы правы.
What're your plans?"	Какие же у вас планы?
"Mother thought I needed a rest.	- Мама считала, что мне нужно отдохнуть.
When I get back we'll probably either sign up with First National or keep on with Famous."	А по возвращении мы или возобновим контракт с "Феймос плейерс", или подпишем новый с "Ферст нэшнл".
"Who's we?"	- Кто это "мы"?
"My mother.	- Моя мать.
She decides business matters.	Она ведет все мои дела.
I couldn't do without her."	Без нее я бы не справилась.
Again he looked her over completely, and, as he did, something in Rosemary went out to him.	Снова он оглядел ее с головы до ног, и что-то вдруг распахнулось в Розмэри навстречу этому взгляду.
It was not liking, not at all the spontaneous admiration she had felt for the man on the beach this morning.	Не влечение, нет, ничего похожего на восторженное чувство, так властно захватившее ее утром на пляже.
It was a click.	Просто электрический разряд.
He desired her and, so far as her virginal emotions went, she contemplated a surrender with equanimity.	Этот человек желал ее, и девичья скованность воображения не помешала ей представить себе, что она могла бы уступить.
Yet she knew she would forget him half an hour after she left him-like an actor kissed in a picture.	Но через полчаса уже забыла бы о нем - как забывают о том, кого целуют перед кинокамерой.
"Where are you staying?" Brady asked.	- Вы где остановились? - спросил Брэди.
"Oh, yes, at Gausse's.	- Ах да, у Госса.
Well, my plans are made for this year, too, but that letter I wrote you still stands.	Ну что ж, на этот год у меня все расписано, но мое предложение остается в силе.
Rather make a picture with you than any girl since Connie Talmadge was a kid."	После Конни Толмедж в дни ее молодости вы -первая девушка, с которой мне так хочется сделать картину.
"I feel the same way.	- Я тоже охотно поработала бы с вами.
Why don't you come back to Hollywood?"	Приезжайте в Голливуд.
"I can't stand the damn place.	- Терпеть не могу эту клоаку.

I'm fine here.	Мне и здесь хорошо.
Wait till after this shot and I'll show you around."	Подождите - сейчас закончу эпизод и покажу вам свои владения.
Walking onto the set he began to talk to the French actor in a low, quiet voice.	Он вернулся на площадку и вполголоса, неторопливо стал втолковывать что-то французскому актеру.
Five minutes passed-Brady talked on, while from time to time the Frenchman shifted his feet and nodded.	Прошло пять минут - Брэди все говорил, а француз слушал, переминаясь с ноги на ногу и время от времени кивая головой.
Abruptly, Brady broke off, calling something to the lights that startled them into a humming glare.	Но вдруг Брэди прервал свою речь и что-то крикнул осветителям. Тотчас же зажужжали и вспыхнули юпитеры.
Los Angeles was loud about Rosemary now.	Лос-Анжелес бился в уши Розмэри, громко звал к себе.
Unappalled she moved once more through the city of thin partitions, wanting to be back there.	И, повинуясь зову, она смело скользнула вновь в темноту закоулков тонкостенного города.
But she did not want to see Brady in the mood she sensed he would be in after he had finished and she left the lot with a spell still upon her.	Она знала, каким выйдет Брэди со съемки, и решила не продолжать сегодня разговор с ним. Все еще завороженная, она вышла из павильона и спустилась вниз.
The Mediterranean world was less silent now that she knew the studio was there.	Теперь, после того как она подышала воздухом киностудии, Средиземноморье уже не казалось ей замкнутым и глухим.
She liked the people on the streets and bought herself a pair of espadrilles on the way to the train.	У прохожих на улицах были симпатичные лица, и по дороге на вокзал она купила себе новые сандалеты.
Her mother was pleased that she had done so accurately what she was told to do, but she still wanted to launch her out and away.	Мать осталась довольна тем, как Розмэри выполнила ее наставления; ей все время хотелось поставить дочь на рельсы и подтолкнуть.
Mrs. Speers was fresh in appearance but she was tired; death beds make people tired indeed and she had watched beside a couple.	На вид миссис Спирс была цветущая женщина, но в ней накопилась усталость; бодрствовать у постели умирающего - утомительное занятие, а она прошла через это дважды.
VI	6
Feeling good from the rosy wine at lunch, Nicole Diver folded her arms high enough for the artificial camellia on her shoulder to touch her cheek, and went out into her lovely grassless garden.	Чувствуя приятную истому после розового вина, которое подавалось к завтраку, Николь Дайвер вышла в свой сад, разбитый на горном склоне. Она шла, высоко скрестив на груди руки, и от этого искусственная камелия, прикрепленная у плеча, почти касалась щеки.
The garden was bounded on one side by the house, from which it flowed and into which it ran, on two sides by the old village, and on the last by the cliff falling by ledges to the sea.	Сад с одной стороны примыкал к дому, органично сливаясь с ним; с двух сторон он граничил со старой деревней, с четвертой обрывался каменистым уступчивым спуском к морю.

Along the walls on the village side all was dusty, the wriggling vines, the lemon and eucalyptus trees, the casual wheel-barrow, left only a moment since, but already grown into the path, atrophied and faintly rotten.	Близ ограды, отделявшей сад от деревни, все было пыльным: завитки виноградных лоз, эвкалипты и лимонные деревья, даже тачка садовника - только что оставленная здесь, она уже вросла в землю, омертвела и припахивала гнилью.
Nicole was invariably somewhat surprised that by turning in the other direction past a bed of peonies she walked into an area so green and cool that the leaves and petals were curled with tender damp.	Но довольно было пройти несколько шагов и обогнуть клумбу с пионами, чтобы попасть словно в иной мир, зеленый, прохладный, где лепестки цветов и листья кудрявились от ласковой влажности воздуха; Николь всякий раз невольно изумлялась этому.
Knotted at her throat she wore a lilac scarf that even in the achromatic sunshine cast its color up to her face and down around her moving feet in a lilac shadow.	На шее у Николь был повязан лиловый шарф, и от него даже в обесцвечивающих солнечных лучах ложились лиловые отсветы на ее лицо и на землю, по которой она ступала.
Her face was hard, almost stern, save for the soft gleam of piteous doubt that looked from her green eyes.	Лицо казалось замкнутым, почти суровым, только во взгляде зеленых глаз сквозило что-то растерянное, жалобное.
Her once fair hair had darkened, but she was lovelier now at twenty-four than she had been at eighteen, when her hair was brighter than she.	Волосы, золотистые в юности, потемнели со временем, но сейчас, в свои двадцать четыре года, она была красивее, чем в восемнадцать, когда эти волосы своей яркостью затмевали все прочее в ней.
Following a walk marked by an intangible mist of bloom that followed the white border stones she came to a space overlooking the sea where there were lanterns asleep in the fig trees and a big table and wicker chairs and a great market umbrella from Sienna, all gathered about an enormous pine, the biggest tree in the garden.	Дорожка с бордюром из белого камня, за которым зыбилось душистое марево, вывела ее на открытую площадку над морем. Там, у огромной сосны, самого большого и старого дерева в саду, был водружен рыночный зонт из Сиены и стоял стол и плетеные кресла, а по сторонам, в зелени смоковниц, притаились дремлющие днем фонари.
She paused there a moment, looking absently at a growth of nasturtiums and iris tangled at its foot, as though sprung from a careless handful of seeds, listening to the plaints and accusations of some nursery squabble in the house.	Николь на мгновение остановилась и, рассеянно глядя на ирисы и настурции, разросшиеся у подножья сосны в полном беспорядке, точно кто-то наудачу бросил тут горсть семян, прислушалась к шуму, который вдруг донесся из дома, - детский плач и сердитые голоса; должно быть, какая-то баталия в детской.
When this died away on the summer air, she walked on, between kaleidoscopic peonies massed in pink clouds, black and brown tulips and fragile mauve-stemmed roses, transparent like sugar flowers in a confectioner's window- until, as if the scherzo of color could reach no further intensity, it broke off suddenly in mid-air, and moist steps went down to a level five feet below.	Когда шум затих, она пошла дальше, мимо калейдоскопа пионов, клубившихся розовыми облаками, черных и коричневых тюльпанов, хрупких роз с фиолетовыми стеблями, прозрачных, как сахарные цветы в витрине кондитерской, пока, наконец, это буйное скерцо красок, словно достигнув предельного напряжения, не оборвалось вдруг на полуфразе -дальше влажные каменные ступени вели на другой уступ, футов на пять пониже.
Here there was a well with the boarding around it dank and slippery even on the brightest days.	Здесь бил родник, и дощатый сруб над ним даже в яркие солнечные дни оставался сырым и скользким.

She went up the stairs on the other side and into the vegetable garden; she walked rather quickly; she liked to be active, though at times she gave an impression of repose that was at once static and evocative.	В склоне была вырублена лестничка, и по ней Николь поднялась в огород. Она шла быстрым шагом, она любила движение, хоть подчас казалась воплощением покоя, безмятежного и в то же время загадочного.
This was because she knew few words and believed in none, and in the world she was rather silent, contributing just her share of urbane humor with a precision that approached meagreness.	Это происходило оттого, что у нее было мало слов и еще меньше веры в их силу, и в обществе она была молчалива, внося в светскую болтовню лишь свою необходимую долю, тщательно, чтобы не сказать скупо, отмеренную.
But at the moment when strangers tended to grow uncomfortable in the presence of this economy she would seize the topic and rush off with it, feverishly surprised with herself-then bring it back and relinquish it abruptly, almost timidly, like an obedient retriever, having been adequate and something more.	Но когда малознакомые собеседники начинали испытывать неловкость, встречая столь скудный отклик, она вдруг подхватывала тему разговора и неслась во всю прыть, сама себе удивляясь, а потом так же внезапно останавливалась, почти оробело, словно охотничий пес, исполнивший все, что от него требовалось, и даже чуть больше.
As she stood in the fuzzy green light of the vegetable garden, Dick crossed the path ahead of her going to his work house.	Стоя среди мохнато просвеченной солнцем огородной зелени, Николь увидела Дика, направлявшегося в свой рабочий флигелек.
Nicole waited silently till he had passed; then she went on through lines of prospective salads to a little menagerie where pigeons and rabbits and a parrot made a medley of insolent noises at her.	Она подождала молча, пока он не скрылся из виду; потом между грядками будущих салатов пробралась к маленькому зверинцу, где ее нестройным и дерзким шумом встретили голуби, кролики и пестрый попугай. Отсюда дорожка снова шла под уклон и выводила на полукруглый выступ скалы, обнесенный невысоким парапетом.
Descending to another ledge she reached a low, curved wall and looked down seven hundred feet to the Mediterranean Sea.	Николь облокотилась на парапет и глянула вниз; в семистах футах под ней плескалось Средиземное море.
She stood in the ancient hill village of Tarmes.	Место, где она стояла, когда-то было частью горного селения Тарм.
The villa and its grounds were made out of a row of peasant dwellings that abutted on the cliff-five small houses had been combined to make the house and four destroyed to make the garden.	Усадьба Дайверов выросла из десятка крестьянских домишек, лепившихся по этим кручам, - пять были переселены и превратились в виллу, пять снесли и на их месте разбили сад.
The exterior walls were untouched so that from the road far below it was indistinguishable from the violet gray mass of the town.	Наружная ограда осталась нетронутой, и потому снизу, с проезжей дороги, усадьба была неразличима в общей лилово-серой массе домов и деревьев Тарма.
For a moment Nicole stood looking down at the Mediterranean but there was nothing to do with that, even with her tireless hands.	Николь постояла немного, глядя на море, где не к чему было приложить даже ее неутомимые руки.
Presently Dick came out of his one-room house carrying a telescope and looked east toward Cannes.	В это время Дик вышел из своего флигелька с подзорной трубой, которую он тут же стал наводить в сторону Канна.
In a moment Nicole swam into his field of vision, whereupon he disappeared into his house and came out with a megaphone.	Минуту спустя в поле его зрения попала Николь; он снова нырнул во флигелек и тотчас же вернулся - на этот раз с мегафоном.

He had many light mechanical devices.	У него было множество всяких технических игрушек.
"Nicole," he shouted,	- Николь! - прокричал он.
"I forgot to tell you that as a final apostolic gesture I invited Mrs. Abrams, the woman with the white hair."	- Я забыл тебя предупредить о своем последнем апостольском деянии: я пригласил миссис Абрамс- знаешь, ту седую, полную даму.
"I suspected it.	- Так я и чувствовала.
It's an outrage."	Просто безобразие.
The ease with which her reply reached him seemed to belittle his megaphone, so she raised her voice and called,	Ее голос ясно прозвучал в тишине, словно бы в насмешку над мегафоном Дика, и потому она поторопилась крикнуть погромче:
"Can you hear me?"	- Ты меня слышишь?
"Yes."	- Слышу.
He lowered the megaphone and then raised it stubbornly.	- Он опустил было мегафон, но сейчас же снова упрямо поднес его к губам.
"I'm going to invite some more people too.	- Я и еще кое-кого приглашу.
I'm going to invite the two young men."	Обоих молодых людей, например.
"All right," she agreed placidly.	- Приглашай, пожалуйста, - миролюбиво согласилась она.
"I want to give a really BAD party. I mean it.	- Я хочу устроить по-настоящему скандальный вечер.
I want to give a party where there's a brawl and seductions and people going home with their feelings hurt and women passed out in the cabinet de toilette.	Со ссорами, с обольщениями чужих жен, с дамскими обмороками в уборной и чтобы кто-то обиделся и ушел, не простившись.
You wait and see."	Вот будет потеха.
He went back into his house and Nicole saw that one of his most characteristic moods was upon him, the excitement that swept everyone up into it and was inevitably followed by his own form of melancholy, which he never displayed but at which she guessed.	Он скрылся во флигельке, но Николь уже поняла, что на него нашло хорошо знакомое ей настроение - взрыв неуемного веселья, заражавшего всех кругом и неизбежно сменявшегося под конец своеобразной депрессией, чего он никогда не показывал, но что она угадывала чутьем.
This excitement about things reached an intensity out of proportion to their importance, generating a really extraordinary virtuosity with people.	Поводом к веселью служил порой пустяк, раздутый не по значению, и в такие периоды Дик был совершенно неотразим.
Save among a few of the tough-minded and perennially suspicious, he had the power of arousing a fascinated and uncritical love.	От него исходила сила, заставлявшая людей подчиняться ему с нерассуждающим обожанием, и лишь какие-нибудь закоренелые брюзги и маловеры могли против этой силы устоять.
The reaction came when he realized the waste and extravagance involved.	Реакция наступала потом, вслед за трезвой оценкой допущенных сумасбродств и излишеств.

He sometimes looked back with awe at the carnivals of affection he had given, as a general might gaze upon a massacre he had ordered to satisfy an impersonal blood lust.	Оглядываясь назад, на вдохновенный им карнавальный разгул, он ужасался, как ужасается иной полководец, взирая на кровавую резню, к которой сам дал сигнал, повинуясь безотчетному инстинкту.
But to be included in Dick Diver's world for a while was a remarkable experience: people believed he made special reservations about them, recognizing the proud uniqueness of their destinies, buried under the compromises of how many years.	Но те, кто хоть на короткий срок получал доступ в мир Дика Дайвера, уже не могли-об этом забыть; им казалось, что он не случайно выделил их среди толпы, распознав их высокое предназначение, из года в год оставшееся погребенным под компромиссами житейской обыденщины.
He won everyone quickly with an exquisite consideration and a politeness that moved so fast and intuitively that it could be examined only in its effect.	Он быстро завоевывал все сердца необычайной внимательностью, подкупающей любезностью обращения; причем делалось это так непосредственно и легко, что победа бывала одержана прежде, чем побежденные успевали в чем-либо разобраться.
Then, without caution, lest the first bloom of the relation wither, he opened the gate to his amusing world.	И тогда без предупреждения, не давая увянуть только что распустившемуся цветку дружбы, Дик широко распахивал перед ними ворота в свой занимательный мир.
So long as they subscribed to it completely, their happiness was his preoccupation, but at the first flicker of doubt as to its all- inclusiveness he evaporated before their eyes, leaving little communicable memory of what he had said or done.	Покуда они безоговорочно соблюдали правила игры, он, казалось, только о том и думал, чтобы им было хорошо и приятно; но стоило им допустить хоть тень сомнения в незыблемости этих правил, он словно испарялся у них на глазах, не оставив и памяти о своих речах и поступках.
At eight-thirty that evening he came out to meet his first guests, his coat carried rather ceremoniously, rather promisingly, in his hand, like a toreador's cape.	В пятницу, ровно в половине девятого, Дик вышел встречать первых гостей, церемонно и выразительно неся пиджак на руке, точно тореадор свой плащ.
It was characteristic that after greeting Rosemary and her mother he waited for them to speak first, as if to allow them the reassurance of their own voices in new surroundings.	Поздоровавшись с Розмэри и миссис Спирс, он тактично выждал, когда они сами начнут разговор, словно в расчете на то, что звук собственного голоса поможет им освоиться в незнакомой обстановке.
To resume Rosemary's point of view it should be said that, under the spell of the climb to Tarmes and the fresher air, she and her mother looked about appreciatively.	Слегка возбужденные подъемом в Тарм и свежестью горного воздуха, Розмэри и ее мать с любопытством оглядывались по сторонам.
Just as the personal qualities of extraordinary people can make themselves plain in an unaccustomed change of expression, so the intensely calculated perfection of Villa Diana transpired all at once through such minute failures as the chance apparition of a maid in the background or the perversity of a cork.	Подобно тому как достоинства людей незаурядных сказываются порой даже в неожиданных обмолвках, тщательно продуманное совершенство виллы "Диана" проступало даже сквозь досадные мелочи - вроде появления горничной без надобности или звука некстати хлопнувшей пробки.

While the first guests arrived bringing with them the excitement of the night, the domestic activity of the day receded past them gently, symbolized by the Diver children and their governess still at supper on the terrace.	Первые гости, вестники начинающегося праздника, еще застали конец домашних будней, воплощенный перед ними зрелищем маленьких Дайверов, под присмотром гувернантки доедавших на веранде свой ужин.
"What a beautiful garden!" Mrs. Speers exclaimed.	- Какой чудесный сад! - воскликнула миссис Спирс.
"Nicole's garden," said Dick.	- Это сад Николь, - сказал Дик.
"She won't let it alone-she nags it all the time, worries about its diseases.	- Она ему покоя не дает, без конца допекает заботами о здоровье растений.
Any day now I expect to have her come down with Powdery Mildew or Fly Speck, or Late Blight."	Я не удивлюсь, если в один прекрасный день она сама заболеет какой-нибудь мучнистой росой, фитофторой или септорией.
He pointed his forefinger decisively at Rosemary, saying with a lightness seeming to conceal a paternal interest,	- Повернувшись к Розмэри, он строго погрозил ей пальцем и сказал тоном шутки, под которой сквозила, казалось, отеческая заинтересованность:
"I'm going to save your reason-I'm going to give you a hat to wear on the beach."	- Я решил принять меры, чтобы уберечь ваш рассудок, - подарю вам шляпу для пляжа.
He turned them from the garden to the terrace, where he poured a cocktail.	Он повел гостей из сада на веранду, где занялся приготовлением коктейлей.
Earl Brady arrived, discovering Rosemary with surprise.	Приехал Эрл Брэди и был очень удивлен при виде Розмэри.
His manner was softer than at the studio, as if his differentness had been put on at the gate, and Rosemary, comparing him instantly with Dick Diver, swung sharply toward the latter.	Он здесь держался проще и естественней, будто оставил свою чудаковатую манеру на территории студии, но Розмэри мгновенно сравнила его с Диком Дайвером, и сравнение заставило ее резко качнуться в сторону последнего.
In comparison Earl Brady seemed faintly gross, faintly ill-bred; once more, though, she felt an electric response to his person.	Рядом с Диком Эрл Брэди казался грубоватым, даже вульгарноватым; и все же ее опять словно током пронизало от его близости.
He spoke familiarly to the children who were getting up from their outdoor supper.	С фамильярностью старого знакомого он обратился к детям, только что вставшим из-за стола:
"Hello, Lanier, how about a song?	- Спел бы ты нам что-нибудь, Ланье.
Will you and Topsy sing me a song?"	Спой нам вместе с Топси хорошую песенку.
"What shall we sing?" agreed the little boy, with the odd chanting accent of American children brought up in France.	- Какую же песенку вам спеть? - спросил мальчик, забавно растягивая слова, как все американские дети, выросшие во Франции.
"That song about	- Ну вот хотя бы
' Mon Ami Pierrot.'"	"Mon ami Pierrot".

Brother and sister stood side by side without self-consciousness and their voices soared sweet and shrill upon the evening air. "Au clair de la lune Mon Ami Pierrot Pr?te-moi ta plume Pour ?crire un mot Ma chandelle est morte Je n'ai plus de feu Ouvre-moi ta porte Pour l'amour de Dieu."	Без всякого жеманства брат и сестра стали рядом, и два пискливо-звонких голоска понеслись в тишине вечера: Au clair de la tune Mon ami Pierrot Prete moi ta plume Pour ecrire un mot Ma chandelle est morte Je n'ai plus de feu Ouvre moi ta porte Pour t'amour de Dieu.
The singing ceased and the children, their faces aglow with the late sunshine, stood smiling calmly at their success.	Песенка кончилась; разрумяненные закатными лучами, дети с безмятежной улыбкой принимали похвалы и одобрения.
Rosemary was thinking that the Villa Diana was the centre of the world.	Розмэри вилла "Диана" казалась сейчас центром вселенной.
On such a stage some memorable thing was sure to happen.	На таких подмостках не может не разыграться что-то необыкновенное.
She lighted up higher as the gate tinkled open and the rest of the guests arrived in a body-the McKiscos, Mrs. Abrams, Mr. Dumphry, and Mr. Campion came up to the terrace.	Она встрепенулась, услышав, как звякнула калитка, пропуская новых гостей, - это ввалились скопом супруги Маккиско, миссис Абрамс, мистер Дамфри и мистер Кампион и сразу же устремились к веранде.
Rosemary had a sharp feeling of disappointment-she looked quickly at Dick, as though to ask an explanation of this incongruous mingling.	Розмэри полоснуло досадой - она торопливо глянула на Дика, словно спрашивая, что означает столь странное смешение.
But there was nothing unusual in his expression.	Но в его поведении не заметно было ничего необычного.
He greeted his new guests with a proud bearing and an obvious deference to their infinite and unknown possibilities.	Он приветствовал гостей с горделивым достоинством, всем своим видом показывая, что ценит заложенные в них безграничные и еще не раскрытые возможности.
She believed in him so much that presently she accepted the rightness of the McKiscos' presence as if she had expected to meet them all along.	И так сильна была ее вера в него, что минуту спустя она уже принимала как должное присутствие Маккиско с компанией, и ей даже казалось, что она с самого начала ожидала их здесь увидеть.
"I've met you in Paris," McKisco said to Abe North, who with his wife had arrived on their heels, "in fact I've met you twice."	- Мы с вами встречались в Париже, - сказал Маккиско Эйбу Норту, который вместе с женой явился вслед за ними. - Даже два раза встречались.
"Yes, I remember," Abe said.	- Как же, как же, конечно, - подтвердил Эйб.
"Then where was it?" demanded McKisco, not content to let well enough alone.	- А скажите, где это было? - спросил Маккиско, вместо того чтобы благоразумно поставить точку.
"Why, I think-" Abe got tired of the game,	- Да, кажется... - Но тут игра надоела Эйбу.
"I can't remember."	- Не помню где.

The interchange filled a pause and Rosemary's instinct was that something tactful should be said by somebody, but Dick made no attempt to break up the grouping formed by these late arrivals, not even to disarm Mrs. McKisco of her air of supercilious amusement.	Этот обмен репликами заполнил возникшую паузу; инстинкт подсказывал Розмэри, что теперь положение требует чьего-то тактичного вмешательства, но Дик не делал никаких попыток изменить порядок, в котором расположилось все общество с приходом последних гостей, или хотя бы сбить спесь со снисходительно улыбающейся миссис Маккиско.
He did not solve this social problem because he knew it was not of importance at the moment and would solve itself.	Он не старался развязать затянувшийся узел отношений, потому что не придавал этому сейчас значения и знал, что он развяжется сам собой.
He was saving his newness for a larger effort, waiting a more significant moment for his guests to be conscious of a good time.	Свои силы он приберегал для более значительного момента, когда можно будет, явив себя гостям с новой стороны, дать им насладиться оказанным приемом.
Rosemary stood beside Tommy Barban-he was in a particularly scornful mood and there seemed to be some special stimulus working upon him.	Розмэри стояла рядом с Томми Барбаном, который был в необычно язвительном настроении, - казалось, у него есть на то особые причины.
He was leaving in the morning.	Он сообщил Розмэри, что завтра уезжает.
"Going home?"	- Собрались на родину?
"Home?	- На родину?
I have no home.	У меня нет родины.
I am going to a war."	Я собрался на войну.
"What war?"	- На какую войну?
"What war? Any war.	- На какую-нибудь.
I haven't seen a paper lately but I suppose there's a war-there always is."	Я давно не читал газет, но где-то же наверняка идет война - не бывает, чтобы нигде не шла.
"Don't you care what you fight for?"	- Разве вам все равно, за что сражаться?
"Not at all-so long as I'm well treated.	- Абсолютно - лишь бы со мной были достаточно обходительны.
When I'm in a rut I come to see the Divers, because then I know that in a few weeks I'll want to go to war."	Когда у меня начинается брожение в крови, я еду к Дайверам, потому что знаю: здесь мне очень скоро захочется на войну.
Rosemary stiffened.	Розмэри широко раскрыла глаза.
"You like the Divers," she reminded him.	- Но ведь вы друг Дайверов, - сказала она.
"Of course-especially her-but they make me want to go to war."	- Конечно, особенно ее друг, но около них мне всегда хочется на войну.
She considered this, to no avail.	Она попыталась понять его, но не смогла.
The Divers made her want to stay near them forever.	Ей около Дайверов всегда хотелось одного: никогда с ними не расставаться.
"You're half American," she said, as if that should solve the problem.	- Вы наполовину американец, - сказала она, как будто в этом заключалось объяснение.

"Also I'm half French, and I was educated in England and since I was eighteen I've worn the uniforms of eight countries.	- Да, но наполовину и француз, а воспитывался и в Англии, и, с тех пор как мне исполнилось восемнадцать лет, я успел послужить в армиях восьми государств.
But I hope I did not give you the impression that I am not fond of the Divers- I am, especially of Nicole."	Но я бы не хотел, чтобы у вас создалось впечатление, будто я не люблю Дайверов, - я их очень люблю, особенно Николь.
"How could any one help it?" she said simply.	- Их нельзя не любить, - просто сказала она.
She felt far from him.	Ее вдруг словно оттолкнуло от этого человека.
The undertone of his words repelled her and she withdrew her adoration for the Divers from the profanity of his bitterness.	Какой-то неприятный обертон послышался ей в его речи, и она поспешила заслонить чувство обожания, с которым относилась к Дайверам, от его кощунственного цинизма.
She was glad he was not next to her at dinner and she was still thinking of his words "especially her" as they moved toward the table in the garden.	Она порадовалась, что не будет сидеть рядом с ним за обедом; когда она вместе с другими шла к столу, накрытому в саду, в ушах ее все еще звучало это "особенно ее друг".
For a moment now she was beside Dick Diver on the path.	По дороге она на какой-то миг оказалась рядом с Диком Дайвером.
Alongside his hard, neat brightness everything faded into the surety that he knew everything.	Перед его несокрушимым, ясным спокойствием все ее сомнения растворились в уверенности, что для него никаких сомнений нет.
For a year, which was forever, she had had money and a certain celebrity and contact with the celebrated, and these latter had presented themselves merely as powerful enlargements of the people with whom the doctor's widow and her daughter had associated in a h?tel-pension in Paris. Rosemary was a romantic and her career had not provided many satisfactory opportunities on that score.	Весь последний год, а это было все равно что всю жизнь, она располагала деньгами, и уже пользовалась кой-какой славой, и могла общаться со знаменитостями, которые, впрочем, казались ей лишь сильно увеличенными копиями соседей, докторской вдовы и ее дочери, по парижскому hotel-pension, Розмэри была романтична от природы, но в ее жизни редко находилось место для романтики.
Her mother, with the idea of a career for Rosemary, would not tolerate any such spurious substitutes as the excitations available on all sides, and indeed Rosemary was already beyond that-she was In the movies but not at all At them.	Миссис Спирс, твердо решив, что Розмэри должна сделать карьеру, не позволила бы ей размениваться на мишурные соблазны, навязывавшиеся со всех сторон; да и Розмэри сама уже переросла эту стадию - она работала в мире иллюзий, но не жила в нем.
So when she had seen approval of Dick Diver in her mother's face it meant that he was "the real thing"; it meant permission to go as far as she could.	И когда на лице матери она прочитала одобрение Дику Дайверу, это означало, что тут можно не опасаться подделок, это означало разрешение, не оглядываясь идти вперед.
"I was watching you," he said, and she knew he meant it.	- Я все время наблюдал за вами, - сказал Дик, и она знала, что это правда.
"We've grown very fond of you."	- Мы вас очень полюбили.
"I fell in love with you the first time I saw you," she said quietly.	- А я влюбилась в вас с первого раза, как только увидела, - тихо произнесла она.
He pretended not to have heard, as if the compliment were purely formal.	Он сделал вид, что пропустил ее слова мимо ушей, как обыкновенную любезность.

"New friends," he said, as if it were an important point, "can often have a better time together than old friends."	- С новыми друзьями, - сказал он, словно изрекая важную истину, - часто чувствуешь себя лучше, чем со старыми.
With that remark, which she did not understand precisely, she found herself at the table, picked out by slowly emerging lights against the dark dusk.	Это замечание, смысл которого не совсем до нее дошел, было сделано в последнюю минуту - гости уже рассаживались вокруг стола, отвоеванного у синеватых сумерек медленно разгоравшимися фонарями.
A chord of delight struck inside her when she saw that Dick had taken her mother on his right hand; for herself she was between Luis Campion and Brady.	Что-то радостно дрогнуло у Розмэри внутри, когда она увидела, что Дик усадил ее мать по правую руку от себя; сама она оказалась между Брэди и Луисом Кампионом.
Surcharged with her emotion she turned to Brady with the intention of confiding in him, but at her first mention of Dick a hard-boiled sparkle in his eyes gave her to understand that he refused the fatherly office.	В избытке чувств она повернулась к Брэди, готовая ему довериться, но холодная искра, сверкнувшая в его глазах при первом упоминании о Дике, ясно показала, что роль исповедника не по нем.
In turn she was equally firm when he tried to monopolize her hand, so they talked shop or rather she listened while he talked shop, her polite eyes never leaving his face, but her mind was so definitely elsewhere that she felt he must guess the fact.	В свою очередь, она проявила непреклонность, когда он попытался завладеть ее рукой, и все время обеда они проговорили на профессиональные темы, вернее, он говорил на профессиональные темы, а она слушала с вежливым вниманием, хотя мысли ее так явно витали где-то далеко, что едва ли это могло от него укрыться.
Intermittently she caught the gist of his sentences and supplied the rest from her subconscious, as one picks up the striking of a clock in the middle with only the rhythm of the first uncounted strokes lingering in the mind.	Время от времени случайно дошедшая фраза, дополненная тем, что отложилось в подсознании, помогала ей следить за сутью разговора; так иногда лишь с середины прислушаешься к бою часов, но ритм, застрявший в ушах, позволяет сосчитать пропущенные удары.
VII	7
In a pause Rosemary looked away and up the table where Nicole sat between Tommy Barban and Abe North, her chow's hair foaming and frothing in the candlelight.	Воспользовавшись паузой в разговоре, Розмэри перевела взгляд туда, где между Томми Барбаном и Эйбом Нортом сидела Николь и ее каштановые, как шерсть чау-чау, волосы мерцали и пенились в свете ламп и фонарей.
Rosemary listened, caught sharply by the rich clipped voice in infrequent speech:	Розмэри прислушалась, завороженная звучным голосом, ронявшим нечастые короткие фразы.
"The poor man," Nicole exclaimed.	- Бедняга!
"Why did you want to saw him in two?"	Что вдруг за фантазия - распилить его пополам?
"Naturally I wanted to see what was inside a waiter.	- Просто мне захотелось посмотреть, что у официанта внутри.
Wouldn't you like to know what was inside a waiter?"	Разве вам не интересно, что у официанта внутри?
"Old menus," suggested Nicole with a short laugh.	- Старые меню, - смеясь, предположила Николь.
"Pieces of broken china and tips and pencil stubs."	- Черепки битой посуды, чаевые, огрызки карандаша.

"Exactly-but the thing was to prove it scientifically.	- Скорей всего, но это требует научного доказательства.
And of course doing it with that musical saw would have eliminated any sordidness."	И потом, пила ведь была не простая, а музыкальная, что значительно облагородило бы все дело.
"Did you intend to play the saw while you performed the operation?" Tommy inquired.	- А вы на ней собирались играть во время операции? - осведомился Томми.
"We didn't get quite that far.	- До этого у нас не дошло.
We were alarmed by the screams.	Крик помешал.
We thought he might rupture something."	Мы испугались, как бы он не надорвался от крика.
"All sounds very peculiar to me," said Nicole.	- Все-таки странно, - сказала Николь.
"Any musician that'll use another musician's saw to-"	- Музыкант хочет употребить инструмент другого музыканта на то, чтобы...
They had been at table half an hour and a perceptible change had set in-person by person had given up something, a preoccupation, an anxiety, a suspicion, and now they were only their best selves and the Divers' guests.	Обед длился уже полчаса, и за это время произошла ощутимая перемена: каждый сумел что-то отбросить - заботу, тревогу, подозрение - и теперь был только дайверовским гостем, самим собой, но в лучшем своем виде.
Not to have been friendly and interested would have seemed to reflect on the Divers, so now they were all trying, and seeing this, Rosemary liked everyone-except McKisco, who had contrived to be the unassimilated member of the party.	Равнодушная или скучная мина могла быть истолкована как желание обидеть хозяев, и все наперебой старались, чтобы этого не произошло, и Розмэри, видя их старания, испытывала почти нежность ко всем, исключая Маккиско, который и тут ухитрился обособиться от остальных.
This was less from ill will than from his determination to sustain with wine the good spirits he had enjoyed on his arrival.	Впрочем, не столько со зла, сколько из-за того, что решил закрепить вином приподнятое настроение, владевшее им в начале вечера.
Lying back in his place between Earl Brady, to whom he had addressed several withering remarks about the movies, and Mrs. Abrams, to whom he said nothing, he stared at Dick Diver with an expression of devastating irony, the effect being occasionally interrupted by his attempts to engage Dick in a cater-cornered conversation across the table.	Своему соседу справа, Эрлу Брэди, он адресовал несколько уничтожающих замечаний о кино, соседку слева, миссис Абрамс, вообще не замечал; под конец от откинулся на спинку стула и уставился на Дика Дайвера с выражением сокрушительной иронии, но время от времени сам портил эффект попытками втянуть Дика в беседу по диагонали через стол.
"Aren't you a friend of Van Buren Denby?" he would say.	- Вы, кажется, приятель Денби Ван Бюрена? -спрашивал он.
"I don't believe I know him."	- Вроде бы не знаю такого.
"I thought you were a friend of his," he persisted irritably.	- А я всегда считал, что вы его приятель, -настаивал он с раздражением.
When the subject of Mr. Denby fell of its own weight, he essayed other equally irrelative themes, but each time the very deference of Dick's attention seemed to paralyze him, and after a moment's stark pause the conversation that he had interrupted would go on without him.	Вслед за темой о мистере Ван Бюрене, которая засохла на корню, Маккиско испробовал еще несколько, столь же неудачных, но всякий раз его словно парализовала предупредительная вежливость Дика, и прерванный им разговор после короткой паузы шел дальше без него.

He tried breaking into other dialogues, but it was like continually shaking hands with a glove from which the hand had been withdrawn-so finally, with a resigned air of being among children, he devoted his attention entirely to the champagne.	Пробовал он вторгаться и в другие разговоры, но это выходило так, будто пожимаешь пустую перчатку, и в конце концов он умолк с видом взрослого, вынужденного мириться с детским обществом, и сосредоточил свое внимание на шампанском.
Rosemary's glance moved at intervals around the table, eager for the others' enjoyment, as if they were her future stepchildren.	Розмэри время от времени обводила взглядом всех сидящих за столом, так заботливо следя за их настроением, словно готовилась им в мачехи.
A gracious table light, emanating from a bowl of spicy pinks, fell upon Mrs. Abrams' face, cooked to a turn in Veuve Cliquot, full of vigor, tolerance, adolescent good will; next to her sat Mr. Royal Dumphry, his girl's comeliness less startling in the pleasure world of evening.	Свет лампы, искусно скрытый в букете ярких гвоздик, падал на лицо миссис Абрамс, в меру подрумяненное бокалом "Вдовы Клико", пышущее здоровьем, благодушием, детской жизнерадостностью; ее соседом был мистер Ройял Дамфри, девичья миловидность которого не так бросалась в глаза в праздничной атмосфере вечера.
Then Violet McKisco, whose prettiness had been piped to the surface of her, so that she ceased her struggle to make tangible to herself her shadowy position as the wife of an arriviste who had not arrived.	Дальше сидела Вайолет Маккиско; винные пары выманили наружу все приятное, что ей дала природа, и она перестала насильно убеждать себя в двусмысленности своего положения -положения жены карьериста, не сделавшего карьеры.
Then came Dick, with his arms full of the slack he had taken up from others, deeply merged in his own party.	Потом - Дик, навьюченный грузом скуки, от которой он избавил других, целиком растворившийся в своих хозяйских заботах.
Then her mother, forever perfect.	Потом ее мать, безупречная, как всегда.
Then Barban talking to her mother with an urbane fluency that made Rosemary like him again.	Потом Барбан, занимавший ее мать беседой, светская непринужденность которой вернула ему расположение Розмэри.
Then Nicole.	Потом Николь.
Rosemary saw her suddenly in a new way and found her one of the most beautiful people she had ever known.	Розмэри вдруг как-то по-новому увидела ее и подумала, что никогда не встречала никого красивее.
Her face, the face of a saint, a viking Madonna, shone through the faint motes that snowed across the candlelight, drew down its flush from the wine-colored lanterns in the pine.	Ее лицо - лик северной мадонны - сияло в розовом свете спрятанных среди листвы фонарей, за снежной завесой мошкары, кружившейся в освещенном пространстве.
She was still as still. Abe North was talking to her about his moral code:	Она сидела тише тихого, слушая Эйба Норта, который толковал ей про свой моральный кодекс.
"Of course I've got one," he insisted, "-a man can't live without a moral code.	"Конечно, у меня есть моральный кодекс, -настаивал он. - Человеку нельзя без морального кодекса.
Mine is that I'm against the burning of witches.	Мой состоит в том, что я против сожжения ведьм.
Whenever they burn a witch I get all hot under the collar."	Как услышу, что где-нибудь сожгли ведьму, просто сам не свой становлюсь".

Rosemary knew from Brady that he was a musician who after a brilliant and precocious start had composed nothing for seven years.	От Эрла Брэди Розмэри знала, что Эйб -композитор, который очень рано и очень блестяще начал, но вот уже семь лет ничего не пишет.
Next was Campion, managing somehow to restrain his most blatant effeminacy, and even to visit upon those near him a certain disinterested motherliness.	Дальше сидел Кампион; ему каким-то образом удалось обуздать свои причудливые замашки и даже проявлять в общении с окружающими почти матерински бескорыстный интерес.
Then Mary North with a face so merry that it was impossible not to smile back into the white mirrors of her teeth-the whole area around her parted lips was a lovely little circle of delight.	Потом Мэри Норт, которая так весело сверкала в улыбке белыми зеркальцами зубов, что, глядя на них, трудно было не улыбнуться в ответ, -казалось, во всех порах кожи вокруг ее полуоткрытого рта разлито удовольствие.
Finally Brady, whose heartiness became, moment by moment, a social thing instead of a crude assertion and reassertion of his own mental health, and his preservation of it by a detachment from the frailties of others.	И, наконец, Брэди, в чьей свободной манере держаться все больше чувствовалась обходительность светского человека, а не только настойчивое и грубое подчеркиванье собственного душевного здоровья и умения сохранить его ценой равнодушия к чужим слабостям.
Rosemary, as dewy with belief as a child from one of Mrs. Burnett's vicious tracts, had a conviction of homecoming, of a return from the derisive and salacious improvisations of the frontier.	Для Розмэри, своей доверчивой непосредственностью похожей на маленькую героиню одного из опусов миссис Вернет, этот вечер был как возвращение домой, как отдых после соленых шуток фронтира.
There were fireflies riding on the dark air and a dog baying on some low and far-away ledge of the cliff.	В темноте сада загорались светлячки, где-то далеко внизу лаяла собака.
The table seemed to have risen a little toward the sky like a mechanical dancing platform, giving the people around it a sense of being alone with each other in the dark universe, nourished by its only food, warmed by its only lights.	Чудилось, что стол немного приподнялся над землей, как танцплощадка с особым механизмом, и у тех, кто сидел за ним, возникало такое чувство, будто они одни среди мрака вселенной и пища, которую они едят, - единственная оставшаяся в ней пища, а тепло, согревающее их, - единственное ее тепло.
And, as if a curious hushed laugh from Mrs. McKisco were a signal that such a detachment from the world had been attained, the two Divers began suddenly to warm and glow and expand, as if to make up to their guests, already so subtly assured of their importance, so flattered with politeness, for anything they might still miss from that country well left behind.	Сдавленно хохотнула миссис Маккиско, и, как будто это был знак, что отрыв от земли совершился, Дайверы вдруг с удивленной лаской заулыбались своим гостям, - и так уже всячески ублаженным хозяйской любезностью, тонкой хозяйской лестью, возвышавшей их в собственных глазах, - словно желали вознаградить их за все поневоле оставленное на земле.
Just for a moment they seemed to speak to every one at the table, singly and together, assuring them of their friendliness, their affection.	Какой-то миг они оба, казалось, разговаривали с каждым отдельно, спеша уверить его в своей дружбе, своей симпатии.
And for a moment the faces turned up toward them were like the faces of poor children at a Christmas tree.	В этот миг повернутые к ним лица походили на лица нищенок на рождественской елке.

Then abruptly the table broke up-the moment when the guests had been daringly lifted above conviviality into the rarer atmosphere of sentiment, was over before it could be irreverently breathed, before they had half realized it was there.	И вдруг все оборвалось - обед был окончен, смелый порыв, вознесший гостей из простого застольного веселья в разреженную атмосферу высоких чувств, миновал, прежде чем они дерзнули вдохнуть эту атмосферу, прежде чем осознали, что находятся в ней.
But the diffused magic of the hot sweet South had withdrawn into them-the soft-pawed night and the ghostly wash of the Mediterranean far below-the magic left these things and melted into the two Divers and became part of them.	Но магия теплой южной ночи, таившаяся в мягкой поступи тьмы, в призрачном плеске далекого прибоя, не развеялась, она перешла в Дайверов, стала частью их существа.
Rosemary watched Nicole pressing upon her mother a yellow evening bag she had admired, saying,	Розмэри услышала, как Николь уговаривает ее мать принять в подарок желтую атласную сумочку, которую та похвалила.
"I think things ought to belong to the people that like them"-and then sweeping into it all the yellow articles she could find, a pencil, a lipstick, a little note book, "because they all go together."	"Вещи должны принадлежать тем, кому они нравятся", - смеялась она, засовывая в сумочку разные мелочи желтого цвета, попадавшиеся на глаза, - карандашик, футляр с губной помадой, маленькую записную книжку - "потому что это все одно к одному".
Nicole disappeared and presently Rosemary noticed that Dick was no longer there; the guests distributed themselves in the garden or drifted in toward the terrace.	Николь исчезла, и тут только Розмэри заметила, что Дика тоже нет рядом; гости рассыпались по саду, некоторые потянулись к веранде.
"Do you want," Violet McKisco asked Rosemary, "to go to the bathroom?"	- Вы не хотите пойти в уборную? - спросила, подойдя, миссис Маккиско.
Not at that precise moment.	У Розмэри такого желания не было.
"I want," insisted Mrs. McKisco, "to go to the bathroom."	- А я пойду, - объявила миссис Маккиско. - Мне нужно в уборную.
As a frank outspoken woman she walked toward the house, dragging her secret after her, while Rosemary looked after with reprobation.	- И твердой походкой женщины, презирающей условности, открыто направилась к дому, провожаемая неодобрительным взглядом Розмэри.
Earl Brady proposed that they walk down to the sea wall but she felt that this was her time to have a share of Dick Diver when he reappeared, so she stalled, listening to McKisco quarrel with Barban.	Эрл Брэди предложил спуститься вниз, к обрыву над морем, но Розмэри решила, что пора ей урвать немножко Дика Дайвера для себя, и потому осталась ждать его возвращения, от нечего делать слушая препирательства Маккиско с Барбаном.
"Why do you want to fight the Soviets?" McKisco said.	- С какой стати вам воевать против Советов? -спрашивал Маккиско.
"The greatest experiment ever made by humanity?	- Я считаю, что они осуществляют величайший в истории человечества эксперимент.
And the Riff?	А Рифская республика?
It seems to me it would be more heroic to fight on the just side."	По-моему, если уж воевать, так за тех, на чьей стороне правда.
"How do you find out which it is?" asked Barban dryly.	- А как это определить? - сухо осведомился Барбан.

"Why-usually everybody intelligent knows."	- Ну - всякому разумному человеку ясно.
"Are you a Communist?"	- Вы что, коммунист?
"I'm a Socialist," said McKisco,	- Я социалист, - сказал Маккиско.
"I sympathize with Russia."	- Я сочувствую России.
"Well, I'm a soldier," Barban answered pleasantly.	- А вот я - солдат, - возразил Барбан весело.
"My business is to kill people.	- Моя профессия убивать людей.
I fought against the Riff because I am a European, and I have fought the Communists because they want to take my property from me."	Я дрался с рифами, потому что я европеец, и я дерусь с коммунистами, потому что они хотят отнять у меня мою собственность.
"Of all the narrow-minded excuses," McKisco looked around to establish a derisive liaison with some one else, but without success.	- Ну знаете ли... Маккиско оглянулся в поисках союзников, которые помогли бы ему высмеять ограниченность Барбана, но никого не обнаружил.
He had no idea what he was up against in Barban, neither of the simplicity of the other man's bag of ideas nor of the complexity of his training. McKisco knew what ideas were, and as his mind grew he was able to recognize and sort an increasing number of them-but faced by a man whom he considered "dumb," one in whom he found no ideas he could recognize as such, and yet to whom he could not feel personally superior, he jumped at the conclusion that Barban was the end product of an archaic world, and as such, worthless. McKisco's contacts with the princely classes in America had impressed upon him their uncertain and fumbling snobbery, their delight in ignorance and their deliberate rudeness, all lifted from the English with no regard paid to factors that make English philistinism and rudeness purposeful, and applied in a land where a little knowledge and civility buy more than they do anywhere else-an attitude which reached its apogee in the "Harvard manner" of about 1900.	Он не понимал того, с чем столкнулся в Барбане, ни скудости его запаса идей, ни сложности его происхождения и воспитания. Что такое идеи, Маккиско знал, и в процессе своего умственного развития учился распознавать и раскладывать по полочкам все большее их число, но Барбан поставил его в тупик; у этого "чурбана", как он его мысленно переименовал, он не мог обнаружить ни одной знакомой идеи, но в то же время не мог и почувствовать превосходства над ним, а потому поспешил ухватиться за спасительный вывод: Барбан - продукт отживающего мира, значит, он ничего не стоит. Из соприкосновения с теми, кто составляет своего рода аристократию Америки, Маккиско вынес вполне определенное впечатление; ему запомнился их неуклюжий и сомнительный снобизм, их пристрастие к невежеству и бравирование грубостью - позаимствованные у англичан, но без учета тех факторов которые придают смысл английскому филистерству и английской грубости, и перенесенные в страну, где даже минимальные познания и минимальная отесанность больше, чем где-либо, в цене, -словом, все то, апогеем чего явился так называемый "гарвардский стиль" девятисотых годов.
He thought that this Barban was of that type, and being drunk rashly forgot that he was in awe of him-this led up to the trouble in which he presently found himself.	За одного из подобных аристократов он принял Барбана, а хмель вышиб из него привычный страх перед людьми этого типа - и это неминуемо должно было кончиться плохо.
Feeling vaguely ashamed for McKisco, Rosemary waited, placid but inwardly on fire, for Dick Diver's return.	Розмэри сидела внешне спокойная (хотя почему-то ей было стыдно за Маккиско), но внутри ее жгло нетерпение, - когда же наконец вернется Дик Дайвер?

From her chair at the deserted table with Barban, McKisco, and Abe she looked up along the path edged with shadowy myrtle and fern to the stone terrace, and falling in love with her mother's profile against a lighted door, was about to go there when Mrs. McKisco came hurrying down from the house.	С ее места за опустевшим столом, где, кроме нее, остались только Барбан, Эйб и Маккиско, видна была дорожка, обсаженная миртом и папоротником, и в конце дорожки каменная терраса. Залюбовавшись профилем матери, четко вырисовывавшемся на фоне освещенной двери в дом, Розмэри хотела было встать и пойти туда, но в эту минуту, вся запыхавшись, прибежала миссис Маккиско.
She exuded excitement.	Она источала возбуждение.
In the very silence with which she pulled out a chair and sat down, her eyes staring, her mouth working a little, they all recognized a person crop-full of news, and her husband's	Уже по тому, как она молча выдвинула стул и села, округлив глаза, беззвучно шевеля губами, ясно было - это человек, до краев переполненный новостями, и не мудрено, что с вопросом мужа:
"What's the matter, Vi?" came naturally, as all eyes turned toward her.	"Что случилось, Вайолет?" - все глаза устремились на нее.
"My dear-" she said at large, and then addressed Rosemary, "my dear-it's nothing.	- Милые мои... - начала она, но тут же, прервав себя, обратилась уже к одной Розмэри: - Милая моя... нет, не могу.
I really can't say a word."	Не в силах говорить.
"You're among friends," said Abe.	- Успокойтесь, вы среди друзей, - сказал Эйб.
"Well, upstairs I came upon a scene, my dears-"	- Милые мои, там, наверху, я застала такую сцену...
Shaking her head cryptically she broke off just in time, for Tommy arose and addressed her politely but sharply:	Она запнулась и с таинственным видом замотала головой - как раз вовремя, потому что Барбан встал в сказал ей вежливо, но твердо:
"It's inadvisable to comment on what goes on in this house."	- Я бы вам не советовал делать замечания о том, что происходит в этом доме.
VIII	8
Violet breathed loud and hard once and with an effort brought another expression into her face.	Вайолет натужно, с шумом перевела дух и постаралась придать своему лицу более спокойное выражение.
Dick came finally and with a sure instinct he separated Barban and the McKiscos and became excessively ignorant and inquisitive about literature with McKisco-thus giving the latter the moment of superiority which he required.	Вернулся наконец Дик; с безошибочным чутьем он вклинился между Барбаном и супругами Маккиско и завел с Маккиско литературный разговор с позиций любознательного невежды, чем подарил собеседнику миг вожделенного чувства превосходства.
The others helped him carry lamps up-who would not be pleased at carrying lamps helpfully through the darkness?	Остальных он попросил перенести лампы в дом -кто же откажется от удовольствия шествовать с лампой в руках по темному саду, да еще сознавая, что делает дело?
Rosemary helped, meanwhile responding patiently to Royal Dumphry's inexhaustible curiosity about Hollywood.	Розмэри тоже несла одну из ламп, терпеливо отвечая Ройялу Дамфри на бесконечные расспросы о Голливуде.
Now-she was thinking-I've earned a time alone with him.	"Теперь- то уж я заслужила право побыть с ним наедине, -думала она.

He must know that because his laws are like the laws Mother taught me.	- И он сам не может не понимать этого, ведь он живет по тем же законам, по которым мама учила жить меня".
Rosemary was right-presently he detached her from the company on the terrace, and they were alone together, borne away from the house toward the seaside wall with what were less steps than irregularly spaced intervals through some of which she was pulled, through others blown.	Розмэри не ошиблась - скоро он нашел случай ускользнуть с ней вдвоем от общества на террасе, и сразу же их повлекло вниз, к обрыву над морем, куда вели не столько ступени, сколько крутые и неровные уступы, и Розмэри одолевала их то с усилием, то словно летя.
They looked out over the Mediterranean.	Стоя у парапета, они смотрели на Средиземное море.
Far below, the last excursion boat from the Isles des Lerins floated across the bay like a Fourth-of-July balloon foot-loose in the heavens.	Запоздалый экскурсионный пароходик с острова Леренс парил в заливе, как воздушный шар на празднике Четвертого июля, оторвавшийся и улетевший в облака.
Between the black isles it floated, softly parting the dark tide.	Он парил среди чернеющих островков, мягко расталкивая темную воду.
"I understand why you speak as you do of your mother," he said.	- Мне понятно, отчего вы всегда с таким чувством говорите о своей матери, - сказал Дик.
"Her attitude toward you is very fine, I think.	- Ее отношение к вам просто удивительно.
She has a sort of wisdom that's rare in America."	В Америке редко встретишь таких умных матерей.
"Mother is perfect," she prayed.	- Моя мама - совершенство, - благоговейно произнесла Розмэри.
"I was talking to her about a plan I have-she told me that how long you both stayed in France depended on you."	- У меня тут явилась одна мысль, которую я ей высказал. Как я понял, еще не решено, сколько вы пробудете во Франции, - это зависит от вас.
On YOU, Rosemary all but said aloud.	"Это зависит от вас", - едва не выкрикнула "Розмэри.
"So since things are over down here-"	- Так вот - поскольку здесь все уже кончено...
"Over?" she inquired.	- Все кончено? - переспросила Розмэри.
"Well, this is over-this part of the summer is over.	- Я хочу сказать - с Тармом уже кончено на этот год.
Last week Nicole's sister left, to-morrow Tommy Barban leaves, Monday Abe and Mary North are leaving.	На прошлой неделе уехала сестра Николь, завтра уезжает Томми Барбан, в понедельник - Эйб и Мэри Норт.
Maybe we'll have more fun this summer but this particular fun is over.	Может быть, нас ждет еще много приятного этим летом, но уже не здесь.
I want it to die violently instead of fading out sentimentally-that's why I gave this party.	Я не люблю сентиментального угасания -умирать, так с музыкой, для того я и затеял этот обед.
What I'm coming to is-Nicole and I are going up to Paris to see Abe North off for America-I wonder if you'd like to go with us."	А мысль моя вот какая: мы с Николь едем в Париж проводить Эйба Норта, он возвращается в Америку, так не хотите ли и вы поехать с нами?
"What did Mother say?"	- А что сказала мама?

"She seemed to think it would be fine.	- Что мысль отличная.
She doesn't want to go herself.	Что самой ей ехать не хочется.
She wants you to go alone."	И что она готова отпустить вас одну.
"I haven't seen Paris since I've been grown," said Rosemary.	- Я не была в Париже с тех пор, как стала взрослой, - сказала Розмэри.
"I'd love to see it with you."	- Побывать там с вами - большая радость для меня.
"That's nice of you."	- Спасибо на добром слове.
Did she imagine that his voice was suddenly metallic?	- Показалось ли ей, что в его голове вдруг зазвенел металл?
"Of course we've been excited about you from the moment you came on the beach.	- Мы все приметили вас, как только вы появились на пляже.
That vitality, we were sure it was professional-especially Nicole was.	Вы так полны жизни - Николь сразу сказала, что вы, наверное, актриса.
It'd never use itself up on any one person or group."	Такое не растрачивается на одного человека или хотя бы на нескольких.
Her instinct cried out to her that he was passing her along slowly toward Nicole and she put her own brakes on, saying with an equal harness:	Чутье подсказало ей: он потихоньку поворачивает ее в сторону Николь; и она привела в готовность тормоза, не собираясь поддаваться.
"I wanted to know all of you too-especially you.	- Мне тоже сразу захотелось познакомиться с вашей компанией - особенно с вами.
I told you I fell in love with you the first time I saw you."	Я же вам говорила, что влюбилась в вас с первого взгляда.
She was right going at it that way.	Ход был рассчитан правильно.
But the space between heaven and earth had cooled his mind, destroyed the impulsiveness that had led him to bring her here, and made him aware of the too obvious appeal, the struggle with an unrehearsed scene and unfamiliar words.	Но беспредельность пространства между небом и морем уже охладила Дика, погасила порыв, заставивший его увлечь ее сюда, помогла расслышать чрезмерную откровенность обращенного к нему зова, почуять опасность, скрытую в этой сцене без репетиций и без заученных слов.
He tried now to make her want to go back to the house and it was difficult, and he did not quite want to lose her.	Теперь нужно было как-то добиться, чтобы она сама пожелала вернуться в дом, но это было не просто, и, кроме того, ему не хотелось отказываться от нее.
She felt only the draft blowing as he joked with her good-humoredly.	Он добродушно пошутил - холодком повеяло на нее от этой шутки:
"You don't know what you want.	- Вы сами не знаете, чего вам хочется.
You go and ask your mother what you want."	Спросите у мамы, она вам скажет.
She was stricken.	Ее оглушило, как от удара.
She touched him, feeling the smooth cloth of his dark coat like a chasuble.	Она дотронулась до его рукава, гладкая материя скользнула под пальцами, точно ткань сутаны.

She seemed about to fall to her knees- from that position she delivered her last shot.	Почти поверженная ниц, она сделала еще один выстрел:
"I think you're the most wonderful person I ever met-except my mother."	- Для меня вы самый замечательный человек на свете - после мамы.
"You have romantic eyes."	- Вы смотрите сквозь романтические очки.
His laughter swept them on up toward the terrace where he delivered her to Nicole. . . .	Он засмеялся, и этот смех погнал их наверх к террасе, где он с рук на руки передал ее Николь...
Too soon it had become time to go and the Divers helped them all to go quickly.	Уже настала пора прощаться. Дайверы позаботились о том, чтобы все гости были доставлены домой без хлопот.
In the Divers' big Isotta there would be Tommy Barban and his baggage-he was spending the night at the hotel to catch an early train-with Mrs. Abrams, the McKiscos and Campion. Earl Brady was going to drop Rosemary and her mother on his way to Monte Carlo, and Royal Dumphry rode with them because the Divers' car was crowded.	В большой дайверовской "изотте" разместились Томми Барбан со своим багажом - решено было, что он переночует в отеле, чтобы поспеть к утреннему поезду, - миссис Абрамс, чета Маккиско и Кампион; Эрл Брэди, возвращавшийся в Монте-Карло, взялся подвезти по дороге Розмэри с матерью; с ними сел также Ройял Дамфри, которому не хватило места в дайверовском лимузине.
Down in the garden lanterns still glowed over the table where they had dined, as the Divers stood side by side in the gate, Nicole blooming away and filling the night with graciousness, and Dick bidding good-by to everyone by name.	В саду над столом, где недавно обедали, еще горели фонари; Дайверы, как радушные хозяева, стояли у ворот - Николь цвела улыбкой, смягчавшей ночную тень. Дик каждому из гостей отдельно желал доброй ночи.
To Rosemary it seemed very poignant to drive away and leave them in their house.	Боль пронзила Розмэри от того, что вот сейчас она уедет, а они здесь останутся вдвоем.
Again she wondered what Mrs. McKisco had seen in the bathroom.	И снова она подумала: что же такое видела миссис Маккиско?
IX	9
It was a limpid black night, hung as in a basket from a single dull star.	Ночь была черная, но прозрачная, точно в сетке подвешенная к одинокой тусклой звезде.
The horn of the car ahead was muffled by the resistance of the thick air.	Вязкая густота воздуха приглушала клаксон шедшей впереди "изотты".
Brady's chauffeur drove slowly; the tail-light of the other car appeared from time to time at turnings-then not at all.	Шофер Брэди вел машину не торопясь; задние фары "изотты" иногда лишь показывались на повороте дороги, а потом и вовсе исчезли из виду.
But after ten minutes it came into sight again, drawn up at the side of the road.	Минут через десять, однако, "изотта" вдруг возникла впереди, неподвижно стоящая у обочины.
Brady's chauffeur slowed up behind but immediately it began to roll forward slowly and they passed it.	Шофер Брэди притормозил, ко в ту же минуту она опять тронулась, однако так медленно, что они легко обогнали ее.
In the instant they passed it they heard a blur of voices from behind the reticence of the limousine and saw that the Divers' chauffeur was grinning.	При этом они слышали какой-то шум внутри респектабельного лимузина и видели, что шофер лукаво ухмыляется за рулем.

Then they went on, going fast through the alternating banks of darkness and thin night, descending at last in a series of roller-coaster swoops, to the great bulk of Gausse's hotel.	Но они пронеслись мимо, набирая скорость на пустынной дороге, где ночь то подступала с обеих сторон валами черноты, то тянулась сквозистой завесой; и, наконец, несколько раз стремительно нырнув под уклон, они очутились перед темной громадой отеля Госса.
Rosemary dozed for three hours and then lay awake, suspended in the moonshine.	Часа три Розмэри удалось подремать, а потом она долго лежала с открытыми глазами, словно паря в пустоте.
Cloaked by the erotic darkness she exhausted the future quickly, with all the eventualities that might lead up to a kiss, but with the kiss itself as blurred as a kiss in pictures.	В интимном сумраке длящейся ночи воображение рисовало ей новые и новые повороты событий, неизменно приводившие к поцелую, но поцелуй был бесплотный, как в кино.
She changed position in bed deliberately, the first sign of insomnia she had ever had, and tried to think with her mother's mind about the question.	Потом, ворочаясь с боку на бок в первом своем знакомстве с бессонницей, она попыталась думать о том, что ее занимало, так, как об этом думала бы ее мать.
In this process she was often acute beyond her experience, with remembered things from old conversations that had gone into her half-heard.	На помощь пришли обрывки давних разговоров, которые отложились где-то в подсознании и теперь всплывали наверх, возмещая отсутствие жизненного опыта.
Rosemary had been brought up with the idea of work.	Розмэри с детства была приучена к мысли о труде.
Mrs. Speers had spent the slim leavings of the men who had widowed her on her daughter's education, and when she blossomed out at sixteen with that extraordinary hair, rushed her to Aix-les-Bains and marched her unannounced into the suite of an American producer who was recuperating there.	Схоронив двух мужей, миссис Спирс свои скромные вдовьи достатки потратила на воспитание дочери, и когда та к шестнадцати годам расцвела во всей своей пышноволосой красе, повезла ее в Экс-ле-Бен и, не дожидаясь приглашения, заставила постучаться к известному американскому кинопродюсеру, лечившемуся местными водами.
When the producer went to New York they went too.	Когда продюсер уехал в Нью-Йорк, уехали и мать с дочерью.
Thus Rosemary had passed her entrance examinations.	Так Розмэри выдержала свой вступительный экзамен.
With the ensuing success and the promise of comparative stability that followed, Mrs. Speers had felt free to tacitly imply tonight:	Потом пришел успех, заложивший основу сравнительно обеспеченного будущего, и это дало право миссис Спирс сегодня без слов сказать ей примерно следующее:
"You were brought up to work-not especially to marry.	"Тебя готовили не к замужеству - тебя готовили прежде всего к труду.
Now you've found your first nut to crack and it's a good nut-go ahead and put whatever happens down to experience.	Вот теперь тебе попался первый крепкий орешек, и такой, который стоило бы расколоть. Что же, попробуй - выйдет, не выйдет, в убытке ты не останешься.
Wound yourself or him- whatever happens it can't spoil you because economically you're a boy, not a girl."	Приобретешь опыт, быть может, ценой страдания, своего или чужого, но сломить тебя это не сломит. Ты хоть и девушка, но стоишь в жизни на собственных ногах, и в этом смысле все равно что мужчина".

Rosemary had never done much thinking, save about the illimitability of her mother's perfections, so this final severance of the umbilical cord disturbed her sleep.	Розмэри не привыкла размышлять - разве что о материнских совершенствах, - но в эту ночь отпала наконец пуповина, связывавшая ее с матерью, и немудрено, что ей не спалось.
A false dawn sent the sky pressing through the tall French windows, and getting up she walked out on the terrace, warm to her bare feet.	Как только забрезживший рассвет придвинул небо вплотную к высоким окнам, она встала и вышла на веранду, босыми ступнями ощущая тепло не остывшего за ночь камня.
There were secret noises in the air, an insistent bird achieved an ill-natured triumph with regularity in the trees above the tennis court; footfalls followed a round drive in the rear of the hotel, taking their tone in turn from the dust road, the crushed-stone walk, the cement steps, and then reversing the process in going away.	Воздух был полон таинственных звуков; какая-то настырная птица злорадно ликовала в листве над теннисным кортом, на задворках отеля чьи-то шаги протопали по убитому грунту, проскрипели по щебенке, простучали по бетонным ступеням; потом все повторилось в обратном порядке и стихло вдали.
Beyond the inky sea and far up that high, black shadow of a hill lived the Divers.	Над чернильной гладью залива нависла тень высокой горы, где-то там жили Дайверы.
She thought of them both together, heard them still singing faintly a song like rising smoke, like a hymn, very remote in time and far away.	Ей почудилось - вот они стоят рядом, напевая тихую песню, неуловимую, как дым, как отголосок древнего гимна, сложенного неведомо где, неведомо кем.
Their children slept, their gate was shut for the night.	Их дети спят, их ворота заперты на ночь.
She went inside and dressing in a light gown and espadrilles went out her window again and along the continuous terrace toward the front door, going fast since she found that other private rooms, exuding sleep, gave upon it.	Она вернулась к себе, надела сандалеты и легкое платье, снова вышла и направилась к главному крыльцу - чуть ли не бегом, потому что на ту же веранду выходили двери других номеров, откуда струился сон.
She stopped at the sight of a figure seated on the wide white stairway of the formal entrance-then she saw that it was Luis Campion and that he was weeping.	На широкой белой парадной лестнице чернела какая-то фигура; Розмэри остановилась было в испуге, но в следующее мгновение узнала Луиса Кампиона - он сидел на ступеньке и плакал.
He was weeping hard and quietly and shaking in the same parts as a weeping woman.	Он плакал тихо, но горестно, и у него по-женски тряслись от рыданий спина и плечи.
A scene in a role she had played last year swept over her irresistibly and advancing she touched him on the shoulder.	Все это в точности напоминало сцену из фильма, в котором Розмэри снималась прошлым летом, и, невольно повторяя свою роль, она подошла и дотронулась до его плеча.
He gave a little yelp before he recognized her.	Он взвизгнул от неожиданности, не сразу разобрав, кто перед ним.
"What is it?"	- Что с вами?
Her eyes were level and kind and not slanted into him with hard curiosity.	- Ее глаза приходились на уровне его глаз, и в них было участие, а не холодное любопытство.
"Can I help you?"	- Не могу ли я чем-нибудь помочь?
"Nobody can help me.	- Мне никто не может помочь.
I knew it.	Я сам виноват во всем.
I have only myself to blame.	Знал ведь.

It's always the same."	Всякий раз одно и то же.
"What is it-do you want to tell me?"	- Но, может быть, вы мне скажете, что случилось?
He looked at her to see.	Он посмотрел на нее, как бы взвешивая, стоит ли.
"No," he decided.	- Нет, - решил он в конце концов.
"When you're older you'll know what people who love suffer.	- Вы слишком молоды и не знаете, что приходится претерпевать тому, кто любит.
The agony.	Муки ада.
It's better to be cold and young than to love.	Когда-нибудь и вы полюбите, но чем позже, тем лучше.
It's happened to me before but never like this-so accidental-just when everything was going well."	Со мной это не первый раз, но такого еще не бывало. Казалось, все так хорошо, и вдруг...
His face was repulsive in the quickening light.	Его лицо было на редкость противным в прибывающем утреннем свете.
Not by a flicker of her personality, a movement of the smallest muscle, did she betray her sudden disgust with whatever it was. But Campion's sensitivity realized it and he changed the subject rather suddenly.	Розмэри не дрогнула, не поморщилась, ничем не выдала внезапно - охватившего ее отвращения, но у Кампиона было обостренное чутье, и он поспешил переменить тему:
"Abe North is around here somewhere."	- Эйб Норт где-то тут поблизости.
"Why, he's staying at the Divers'!"	- Что вы, он ведь живет у Дайверов.
"Yes, but he's up-don't you know what happened?"	- Да, но он приехал - вы разве ничего не знаете?
A shutter opened suddenly in a room two stories above and an English voice spat distinctly:	В третьем этаже со стуком распахнулось окно, и голос, явно принадлежавший англичанину, прошепелявил:
"Will you kaindlay stup tucking!"	- Нельзя ли потише!
Rosemary and Luis Campion went humbly down the steps and to a bench beside the road to the beach.	Розмэри и Луис Кампион устыженно спустились вниз и присели на скамью у дорожки, ведущей к пляжу.
"Then you have no idea what's happened?	- Так вы совсем, совсем ничего не знаете?
My dear, the most extraordinary thing-" He was warming up now, hanging on to his revelation.	Дорогая моя, произошла невероятная вещь... - Он даже повеселел, воодушевленный выпавшей ему ролью вестника.
"I've never seen a thing come so suddenly-I have always avoided violent people-they upset me so I sometimes have to go to bed for days."	- И главное, все так скоропалительно и непривычно для меня - я, знаете, стараюсь держаться подальше от вспыльчивых людей - они меня нервируют, я просто заболеваю, и надолго.
He looked at her triumphantly.	В его взгляде светилось торжество.
She had no idea what he was talking about.	Она явно не понимала, о чем идет речь.
"My dear," he burst forth, leaning toward her with his whole body as he touched her on the upper leg, to show it was no mere irresponsible venture of his hand-he was so sure of himself.	- Дорогая моя, - провозгласил он, положив руку ей на колено и при этом весь подавшись вперед в знак того, что это не был случайный жест. Он теперь чувствовал себя хозяином положения.
"There's going to be a duel."	- Будет дуэль.

"Wh-at?"	- Что-о?
"A duel with-we don't know what yet."	- Дуэль на... пока еще неизвестно на чем.
"Who's going to duel?"	- Но у кого дуэль, с кем?
"I'll tell you from the beginning."	- Сейчас я вам все расскажу.
He drew a long breath and then said, as if it were rather to her discredit but he wouldn't hold it against her.	- Он шумно перевел дух, потом изрек, будто констатируя нечто, не делающее ей чести, чем он, однако же, великодушно пренебрег:
"Of course, you were in the other automobile.	- Вы ведь ехали в другой машине.
Well, in a way you were lucky-I lost at least two years of my life, it came so suddenly."	Что ж, ваше счастье - мне это будет стоить года два жизни, не меньше. И все так скоропалительно произошло...
"What came?" she demanded.	- Да что произошло?
"I don't know what began it.	- Не знаю даже, с чего все началось.
First she began to talk-"	Она вдруг завела разговор...
"Who?"	- Кто - она?
"Violet McKisco."	- Вайолет Маккиско.
He lowered his voice as if there were people under the bench.	- Он понизил голос, как будто под скамейкой кто-то сидел.
"But don't mention the Divers because he made threats against anybody who mentioned it."	- Только ни слова про Дайверов, а то он грозил бог весть чем каждому, кто хотя бы заикнется о них.
"Who did?"	- Кто грозил?
"Tommy Barban, so don't you say I so much as mentioned them.	- Томми Барбан. Так что вы не проговоритесь, что слышали что-нибудь от меня.
None of us ever found out anyhow what it was Violet had to say because he kept interrupting her, and then her husband got into it and now, my dear, we have the duel.	И все равно, мы так и не узнали, что хотела рассказать Вайолет, потому что он все время перебивал, а потом муж вмешался, и вот теперь будет дуэль.
This morning-at five o'clock-in an hour."	Сегодня в пять утра - ровно через час.
He sighed suddenly thinking of his own griefs.	- Он тяжело вздохнул, вспомнив собственное горе.
"I almost wish it were I.	- Ах, дорогая моя, лучше бы это случилось со мной.
I might as well be killed now I have nothing to live for."	Пусть бы меня убили на дуэли, мне теперь все равно не для чего жить.
He broke off and rocked to and fro with sorrow.	- Он всхлипнул и скорбно закачался из стороны в сторону.
Again the iron shutter parted above and the same British voice said:	Опять стукнуло окно наверху, и тот же голос сказал:
"Rilly, this must stup immejetely."	- Да что же это, за безобразие, в конце концов!

Simultaneously Abe North, looking somewhat distracted, came out of the hotel, perceived them against the sky, white over the sea.	В эту минуту из отеля вышел Эйб Норт, как-то неуверенно глянул туда, сюда и увидел Розмэри и Кампиона, чьи фигуры отчетливо выделялись на фоне уже совсем посветлевшего над морем неба.
Rosemary shook her head warningly before he could speak and they moved another bench further down the road.	Он хотел было заговорить, но Розмэри предостерегающе затрясла головой, и они перешли на другую скамейку, подальше.
Rosemary saw that Abe was a little tight.	Розмэри заметила, что Эйб чуточку пьян.
"What are YOU doing up?" he demanded.	- А вы-то чего не спите? - спросил он ее.
"I just got up."	- Я только что вышла.
She started to laugh, but remembering the voice above, she restrained herself.	- Она чуть было не рассмеялась, но вовремя вспомнила грозного британца наверху.
"Plagued by the nightingale," Abe suggested, and repeated, "probably plagued by the nightingale.	- Привороженная руладой соловья? -продекламировал Эйб и сам же подтвердил: -Вот именно, руладой соловья.
Has this sewing-circle member told you what happened?"	Вам этот деятель рукодельного кружка рассказал, какая история вышла?
Campion said with dignity:	Кампион возразил с достоинством.
"I only know what I heard with my own ears."	- Я знаю только то, что слышал собственными ушами.
He got up and walked swiftly away; Abe sat down beside Rosemary.	Он встал и быстрым шагом пошел прочь. Эйб сел возле Розмэри.
"Why did you treat him so badly?"	- Зачем вы с ним так резко?
"Did I?" he asked surprised.	- Разве резко? - удивился Эйб.
"He's been weeping around here all morning."	- Хнычет тут все утро, надоел.
"Well, maybe he's sad about something."	- Может быть, у него какая-то беда.
"Maybe he is."	- Может быть.
"What about a duel?	- А что это за разговор о дуэли?
Who's going to duel?	У кого, с кем?
I thought there was something strange in that car.	Когда мы поравнялись на дороге с их машиной, мне показалось, будто там происходит что-то странное.
Is it true?"	Но неужели это правда?
"It certainly is coo-coo but it seems to be true."	- Вообще это, конечно, бред собачий, но тем не менее правда.
X	10

The trouble began at the time Earl Brady's car passed the Divers' car stopped on the road-Abe's account melted impersonally into the thronged night-Violet McKisco was telling Mrs. Abrams something she had found out about the Divers-she had gone upstairs in their house and she had come upon something there which had made a great impression on her.	- Ссора, оказывается, началась перед тем, как машина Эрла Брэди обогнала дайверовский лимузин, стоявший у обочины... - Ровный голос Эйба вливался в гулкую предутреннюю тишину. Вайолет Маккиско стала рассказывать миссис Абрамс что-то про Дайверов, какое-то она там сделала наверху в доме открытие, которое прямо-таки ошеломило ее.
But Tommy is a watch-dog about the Divers.	А Томми, он за Дайверов готов любому перегрызть горло.
As a matter of fact she is inspiring and formidable-but it's a mutual thing, and the fact of The Divers together is more important to their friends than many of them realize.	Правда, эта Маккиско довольно противная особа, но дело не в этом, а в том, что чета Дайверов, именно чета Дайверов, занимает в жизни своих друзей особенное место, многие даже сами не вполне это сознают.
Of course it's done at a certain sacrifice-sometimes they seem just rather charming figures in a ballet, and worth just the attention you give a ballet, but it's more than that-you'd have to know the story.	Конечно, при таком отношении что-то теряется, иногда чувствуешь себя с ними так, будто сидишь в театре и смотришь на прелестную балетную пару, а балет - это зрелище, которое восхищает но не волнует; но на самом деле все тут гораздо сложнее - в двух словах не объяснишь.
Anyhow Tommy is one of those men that Dick's passed along to Nicole and when Mrs. McKisco kept hinting at her story, he called them on it. He said:	Так или иначе Томми - один из тех, кто через Дика стал близок и к Николь, и чуть только Маккиско дала языку волю, он ее сразу осадил:
"Mrs. McKisco, please don't talk further about Mrs. Diver."	- Миссис Маккиско, будьте добры прекратить этот разговор.
"I wasn't talking to you," she objected.	- Я не с вами разговариваю, - возразила она.
"I think it's better to leave them out."	- Все равно, я вас прошу Дайверов не касаться.
"Are they so sacred?"	- А что, это такая святыня?
"Leave them out.	- Оставьте Дайверов в покое, миссис Маккиско.
Talk about something else."	Найдите себе другую тему.
He was sitting on one of the two little seats beside Campion.	Томми сидел на одном из откидных сидений.
Campion told me the story.	На другом сидел Кампион, от него я и узнал обо всем.
"Well, you're pretty high-handed," Violet came back.	- А вы мне не указывайте, - озлилась Вайолет.
You know how conversations are in cars late at night, some people murmuring and some not caring, giving up after the party, or bored or asleep.	Вы знаете, как это бывает, когда люди ночью, в машине возвращаются из гостей - кто-то переговаривается вполголоса, кто-то задумался о своем, кто-то дремлет от усталости.
Well, none of them knew just what happened until the car stopped and Barban cried in a voice that shook everybody, a voice for cavalry.	Вот и здесь - все только тогда опомнились, когда машина остановилась и Барбан закричал громовым голосом кавалерийского командира:
"Do you want to step out here-we're only a mile from the hotel and you can walk it or I'll drag you there. YOU'VE GOT TO SHUT UP AND SHUT YOUR WIFE UP!"	- Выходите из машины! До отеля не больше мили, дойдете пешком, а не дойдете - дотащат. Я больше не желаю слышать ни вашего голоса, ни голоса вашей жены!

"You're a bully," said McKisco.	- Это насилие! - закричал Маккиско.
"You know you're stronger muscularly than I am.	- Вы пользуетесь тем, что физически я слабее вас.
But I'm not afraid of you-what they ought to have is the code duello-"	Но вам меня не запугать. Жаль, у нас не существует дуэльного кодекса.
There's where he made his mistake because Tommy, being French, leaned over and clapped him one, and then the chauffeur drove on.	Он забыл, что Томми - француз, в этом была его ошибка. Томми размахнулся и дал ему пощечину - тут шофер решил, что нужно ехать дальше.
That was where you passed them.	В эту минуту ваша машина и поравнялась с ними.
Then the women began.	Женщины, конечно, подняли визг.
That was still the state of things when the car got to the hotel.	Вся, эта кутерьма продолжалась до самого отеля.
Tommy telephoned some man in Cannes to act as second and McKisco said he wasn't going to be seconded by Campion, who wasn't crazy for the job anyhow, so he telephoned me not to say anything but to come right down.	Томми позвонил знакомому в Канн и попросил быть его секундантом. Маккиско не захотел брать в секунданты Кампиона, - который, впрочем, к этому и не рвался, - а позвонил мне и, не вдаваясь в подробности, просил немедленно приехать сюда.
Violet McKisco collapsed and Mrs. Abrams took her to her room and gave her a bromide whereupon she fell comfortably asleep on the bed.	Вайолет Маккиско сделалось дурно, миссис Абрамс увела ее к себе, напоила каплями, и та благополучно уснула на ее кровати.
When I got there I tried to argue with Tommy but the latter wouldn't accept anything short of an apology and McKisco rather spunkily wouldn't give it.	Приехав и узнав, в чем дело, я попробовал урезонить Томми, но он требовал, чтобы Маккиско принес ему извинения, а Маккиско расхрабрился и извиниться не пожелал.
When Abe had finished Rosemary asked thoughtfully:	Выслушав Эйба, Розмэри с тревогой спросила:
"Do the Divers know it was about them?"	- А Дайверы знают, что все вышло из-за них?
"No-and they're not ever going to know they had anything to do with it.	- Нет - и не узнают никогда.
That damn Campion had no business talking to you about it, but since he did-I told the chauffeur I'd get out the old musical saw if he opened his mouth about it.	Этот идиот Кампион совершенно напрасно и вас посвятил во все, но этого уже не исправишь. А шоферу я сказал: если он вздумает болтать, я пущу в ход свою знаменитую музыкальную пилу.
This fight's between two men-what Tommy needs is a good war."	Но Томми все равно не успокоится - ему нужна настоящая война, а не стычка один на один.
"I hope the Divers don't find out," Rosemary said. Abe peered at his watch.	- Только бы Дайверы не узнали, - сказала Розмэри.
"I've got to go up and see McKisco-do you want to come?-he feels sort of friendless-I bet he hasn't slept."	- Пойду проведаю Маккиско. Хотите со мной? Ему будет приятно ваше участие - бедняга, верно, ни на миг глаз не сомкнул.
Rosemary had a vision of the desperate vigil that high-strung, badly organized man had probably kept.	Розмэри живо представилось, как этот нескладный, болезненно обидчивый человек мечется без сна в ожидании рассвета.

After a moment balanced between pity and repugnance she agreed, and full of morning energy, bounced upstairs beside Abe.	С минуту она колебалась, потом жалость пересилила в ней отвращение, и, кивнув головой, она по-утреннему бодро взбежала по лестнице вместе с Эйбом.
McKisco was sitting on his bed with his alcoholic combativeness vanished, in spite of the glass of champagne in his hand.	Маккиско сидел на кровати с бокалом шампанского, но вся его хмельная воинственность улетучилась без следа.
He seemed very puny and cross and white.	Сейчас это был хилый, бледный, насупленный человечек.
Evidently he had been writing and drinking all night.	Видимо, он всю ночь напролет пил и писал.
He stared confusedly at Abe and Rosemary and asked:	Он растерянно оглянулся на Эйба и Розмэри.
"Is it time?"	- Уже пора?
"No, not for half an hour."	- Нет, еще с полчаса в вашем распоряжении.
The table was covered with papers which he assembled with some difficulty into a long letter; the writing on the last pages was very large and illegible. In the delicate light of electric lamps fading, he scrawled his name at the bottom, crammed it into an envelope and handed it to Abe.	На столе валялись исписанные листки бумаги, -очевидно, разрозненные страницы длинного письма. Не без труда подобрав их по порядку - на последних страницах строчки были очень размашистые и неразборчивые, - он придвинул настольную лампу, свет которой с наступающим утром постепенно тускнел, нацарапал внизу свою подпись, затолкал послание в конверт и вручил Эйбу со словами:
"For my wife."	- Моей жене.
"You better souse your head in cold water," Abe suggested.	- Пойдите суньте голову под кран с холодной водой, - посоветовал ему Эйб.
"You think I'd better?" inquired McKisco doubtfully.	- Вы думаете, нужно? - неуверенно спросил Маккиско.
"I don't want to get too sober."	- Я бы не хотел совсем протрезвиться.
"Well, you look terrible now."	- Да на вас смотреть страшно.
Obediently McKisco went into the bathroom.	Маккиско покорно поплелся в ванную.
"I'm leaving everything in an awful mess," he called.	- Мои дела остаются в жутком беспорядке! -крикнул он оттуда.
"I don't know how Violet will get back to America.	- Не знаю, как Вайолет доберется домой, в Америку.
I don't carry any insurance.	Я даже не застрахован.
I never got around to it."	Все как-то руки не доходили.
"Don't talk nonsense, you'll be right here eating breakfast in an hour."	- Не мелите вздор, через час вы будете благополучно завтракать в отеле.
"Sure, I know."	- Да, да, конечно.
He came back with his hair wet and looked at Rosemary as if he saw her for the first time.	Он вернулся с мокрыми волосами и недоуменно посмотрел на Розмэри, будто впервые ее увидел.
Suddenly tears stood in his eyes.	Вдруг его глаза помутнели от слез.

"I never have finished my novel.	- Мой роман так и не будет дописан.
That's what makes me so sore.	Вот что для меня самое тяжелое.
You don't like me," he said to Rosemary, "but that can't be helped.	Вы ко мне плохо относитесь, - обратился он к Розмэри, - но тут уж ничего не поделаешь.
I'm primarily a literary man."	Я прежде всего - писатель.
He made a vague discouraged sound and shook his head helplessly.	- Он как-то уныло икнул и помотал головой с безнадежным видом.
"I've made lots of mistakes in my life-many of them.	- Я много ошибался в своей жизни - очень много.
But I've been one of the most prominent-in some ways-"	Но я был одним из самых выдающихся - в некотором роде...
He gave this up and puffed at a dead cigarette.	Он не договорил и стал сосать потухшую сигарету.
"I do like you," said Rosemary, "but I don't think you ought to fight a duel."	- Я к вам очень хорошо отношусь, - сказала Розмэри, - но мне не нравится вся эта история с дуэлью.
"Yeah, I should have tried to beat him up, but it's done now.	- Да, надо было просто избить его как следует, но сделанного не вернешь.
I've let myself be drawn into something that I had no right to be.	Я дал себя спровоцировать на поступок, которого не имел права совершать.
I have a very violent temper-" He looked closely at Abe as if he expected the statement to be challenged.	Я чересчур вспыльчив... Он внимательно посмотрел на Эйба, словно ожидая возражений с его стороны.
Then with an aghast laugh he raised the cold cigarette butt toward his mouth.	Потом с судорожным смешком опять поднес к губам сигарету.
His breathing quickened.	Было слышно, как он учащенно дышит.
"The trouble was I suggested the duel-if Violet had only kept her mouth shut I could have fixed it.	- Беда в том, что я сам заговорил, о дуэли. Если б еще Вайолет смолчала, я бы сумел все уладить.
Of course even now I can just leave, or sit back and laugh at the whole thing-but I don't think Violet would ever respect me again."	Конечно, еще и сейчас не поздно - можно взять и уехать или обратить все в шутку. Но боюсь, Вайолет тогда перестанет уважать меня.
"Yes, she would," said Rosemary.	- Вовсе нет, - сказала Розмэри.
"She'd respect you more."	- Она даже станет уважать вас больше.
"No-you don't know Violet.	- Вы не знаете Вайолет.
She's very hard when she gets an advantage over you.	Если она чувствует себя в чем-то сильнее другого, она может быть очень жестокой.
We've been married twelve years, we had a little girl seven years old and she died and after that you know how it is.	Мы женаты двенадцать лет, была у нас дочка, она умерла, когда ей шел восьмой год, а потом -знаете, как оно бывает в таких случаях.
We both played around on the side a little, nothing serious but drifting apart-she called me a coward out there tonight."	Мы оба стали кое-что позволять себе на стороне, не то чтобы всерьез, но все-таки это нас отдаляло друг от друга. А вчера она меня там обозвала трусом.
Troubled, Rosemary didn't answer.	Розмэри, смущенная, молчала.

"Well, we'll see there's as little damage done as possible," said Abe. He opened the leather case.	- Ладно, постараемся, чтобы все обошлось без последствий, - сказал Эйб и открыл большой кожаный футляр.
"These are Barban's duelling pistols-I borrowed them so you could get familiar with them.	- Вот дуэльные пистолеты Барбана - я прихватил их, чтобы вы могли заранее с ними освоиться.
He carries them in his suitcase."	Он всегда возит их в своем чемодане.
He weighed one of the archaic weapons in his hand.	- Эйб взял один из пистолетов и взвесил на руке.
Rosemary gave an exclamation of uneasiness and McKisco looked at the pistols anxiously.	Розмэри испуганно вскрикнула, а Маккиско с явной опаской уставился на это архаическое оружие.
"Well-it isn't as if we were going to stand up and pot each other with forty-fives," he said.	- Неужели, чтобы нам обменяться выстрелами, нужны пистолеты сорок пятого калибра?
"I don't know," said Abe cruelly; "the idea is you can sight better along a long barrel."	- Не знаю, - безжалостно сказал Эйб. - Считается, что из длинноствольного пистолета удобнее целиться.
"How about distance?" asked McKisco.	- А с какого расстояния? - спросил Маккиско.
"I've inquired about that.	- Я разузнал все порядки.
If one or the other parties has to be definitely eliminated they make it eight paces, if they're just good and sore it's twenty paces, and if it's only to vindicate their honor it's forty paces.	Если цель поединка - лишить противника жизни, назначают восемь шагов, если хотят выместить на нем разгоревшуюся злобу - двадцать, а если речь идет только о защите чести - сорок.
His second agreed with me to make it forty."	Мы с секундантом Томми порешили на сорока.
"That's good."	- Хорошо.
"There's a wonderful duel in a novel of Pushkin's," recollected Abe.	- Интересная дуэль описана в одной повести Пушкина, - вспомнил Эйб.
"Each man stood on the edge of a precipice, so if he was hit at all he was done for."	- Противники стояли оба на краю пропасти, так что даже получивший пустяковую рану должен был погибнуть.
This seemed very remote and academic to McKisco, who stared at him and said,	Этот экскурс в историю литературы, видимо, не дошел до Маккиско, он недоуменно посмотрел на Эйба и спросил:
"What?"	- Что, что?
"Do you want to take a quick dip and freshen up?"	- Не хотите ли разок окунуться в море - это вас освежит.
"No-no, I couldn t swim."	- Нет, нет, мне не до купанья.
He sighed.	- Он вздохнул.
"I don't see what it's all about," he said helplessly.	- Я ничего не понимаю, - сказал он.
"I don't see why I'm doing it."	- Зачем я это делаю?
It was the first thing he had ever done in his life.	Впервые в жизни ему приходилось что-то делать.
Actually he was one of those for whom the sensual world does not exist, and faced with a concrete fact he brought to it a vast surprise.	Он был из тех людей, для которых чувственный мир не существует, и, очутившись перед конкретным фактом, он совершенно растерялся.

"We might as well be going," said Abe, seeing him fail a little.	- Что ж, будем собираться, - видя его состояние, сказал Эйб.
"All right."	- Хорошо.
He drank off a stiff drink of brandy, put the flask in his pocket, and said with almost a savage air:	- Он отхлебнул порядочный глоток бренди, сунул фляжку в карман и спросил, как-то дико поводя глазами:
"What'll happen if I kill him-will they throw me in jail?"	- А вдруг я убью его - меня тогда посадят в тюрьму?
"I'll run you over the Italian border."	- Я вас переброшу через итальянскую границу.
He glanced at Rosemary-and then said apologetically to Abe:	Он оглянулся на Розмэри, потом сказал Эйбу виноватым тоном:
"Before we start there's one thing I'd like to see you about alone."	- Прежде чем идти, я бы хотел кое о чем поговорить с вами наедине.
"I hope neither of you gets hurt," Rosemary said.	- Я надеюсь, что ни один из вас не будет ранен, -сказала Розмэри.
"I think it's very foolish and you ought to try to stop it."	- Эта дуэль - ужасная глупость, и нужно постараться, чтобы она не состоялась.
XI	11
She found Campion downstairs in the deserted lobby.	Внизу, в пустынном вестибюле, Розмэри встретила Кампиона.
"I saw you go upstairs," he said excitedly.	- Я видел, как вы пошли наверх, - заговорил он возбужденно.
"Is he all right?	- Ну, как там Маккиско?
When is the duel going to be?"	Когда состоится дуэль?
"I don't know."	- Не знаю.
She resented his speaking of it as a circus, with McKisco as the tragic clown.	- Ей не понравился его тон - словно речь шла о цирковом представлении с Маккиско в амплуа трагического клоуна.
"Will you go with me?" he demanded, with the air of having seats. "I've hired the hotel car."	- Поедемте со мной. Я заказал машину в отеле, -сказал он так, как говорят: "У меня есть лишний билет".
"I don't want to go."	- Спасибо, не хочется.
"Why not?	- А почему?
I imagine it'll take years off my life but I wouldn't miss it for worlds.	Я бы ни за что не согласился пропустить такое событие, хоть это наверняка сократит мою жизнь на несколько лет.
We could watch it from quite far away."	Мы можем остановить машину, не доезжая до места, и смотреть издали.
"Why don't you get Mr. Dumphry to go with you?"	- Пригласите лучше мистера Дамфри.
His monocle fell out, with no whiskers to hide in-he drew himself up.	Кампион выронил свой монокль, на этот раз не нашедший пристанища в курчавых зарослях, и с достоинством выпрямился.

"I never want to see him again."	- С ним у меня больше нет ничего общего.
"Well, I'm afraid I can't go.	- К сожалению, я никак не могу поехать.
Mother wouldn't like it."	Мама будет недовольна.
As Rosemary entered her room Mrs. Speers stirred sleepily and called to her:	Когда Розмэри вернулась к себе, в соседней комнате заскрипела кровать и сонный голос миссис Спирс спросил:
"Where've you been?"	- Где ты была?
"I just couldn't sleep.	- Мне просто не спалось, и я вышла на воздух.
You go back to sleep, Mother."	А ты спи, мамочка.
"Come in my room."	- Иди сюда.
Hearing her sit up in bed, Rosemary went in and told her what had happened.	Догадавшись по звуку, что мать села в постели, Розмэри вошла и рассказала ей обо всем случившемся.
"Why don't you go and see it?" Mrs. Speers suggested.	- А почему тебе в самом деле не поехать? -сказала миссис Спирс.
"You needn't go up close and you might be able to help afterwards."	- Ведь можно оставаться на расстоянии, а потом, в случае чего, твоя помощь очень пригодится.
Rosemary did not like the picture of herself looking on and she demurred, but Mrs. Speer's consciousness was still clogged with sleep and she was reminded of night calls to death and calamity when she was the wife of a doctor.	Розмэри колебалась - ей неприятно было вообразить себя глазеющей на подобное зрелище, но у миссис Спирс мысли еще путались со сна, и из ее прошлого докторской жены наплывали воспоминания о ночных вызовах на место катастрофы или к постели умирающего.
"I like you to go places and do things on your own initiative without me-you did much harder things for Rainy's publicity stunts."	- Мне хочется, чтобы ты сама, без меня, решала, куда тебе идти и что делать, - делала же ты для рекламных трюков Рэйни многое, что было потруднее.
Still Rosemary did not see why she should go, but she obeyed the sure, clear voice that had sent her into the stage entrance of the Odeon in Paris when she was twelve and greeted her when she came out again.	Розмэри по-прежнему казалось, что ехать ей незачем, но она повиновалась-отчетливому, твердому голосу матери - как повиновалась в двенадцать лет, когда этот же голос велел ей войти в театр "Одеон" с артистического подъезда и потом ласково поздравил ее с удачей.
She thought she was reprieved when from the steps she saw Abe and McKisco drive away-but after a moment the hotel car came around the corner.	Выйдя на крыльцо, Розмэри увидела, как отъехал автомобиль, увозивший Маккиско и Эйба, и облегченно вздохнула, но тут из-за угла выкатилась машина отеля.
Squealing delightedly Luis Campion pulled her in beside him.	Восторженно пискнув, Луис Кампион втащил Розмэри на сиденье рядом с собой.
"I hid there because they might not let us come.	- Я нарочно выжидал, боялся, вдруг они не позволят нам ехать.
I've got my movie camera, you see."	А я, видите, и киноаппарат прихватил.
She laughed helplessly.	Она усмехнулась, не зная, что сказать.
He was so terrible that he was no longer terrible, only dehumanized.	Он был до того отвратителен, что уже не внушал и отвращения, просто воспринимался как нелюдь.

"I wonder why Mrs. McKisco didn't like the Divers?" she said.	- Почему миссис Маккиско невзлюбила Дайверов? - спросила она.
"They were very nice to her."	- Они были так любезны к ней.
"Oh, it wasn't that.	- При чем тут "невзлюбила"?
It was something she saw.	Она там что-то такое увидела.
We never did find exactly what it was because of Barban."	А что, мы так и не узнали из-за Барбана.
"Then that wasn't what made you so sad."	- Значит, не это вас так расстроило?
"Oh, no," he said, his voice breaking, "that was something else that happened when we got back to the hotel.	- Ну что вы. - Его голос дрогнул. - То случилось после нашего возвращения в отель.
But now I don't care- I wash my hands of it completely."	Но теперь мне уже все равно - не хочу больше и думать об этом.
They followed the other car east along the shore past Juan les Pins, where the skeleton of the new Casino was rising.	Следом за машиной Эйба они выехали на береговое шоссе, миновали Жуан-ле-Пэн с остовом строящегося здания казино и поехали дальше на восток.
It was past four and under a blue-gray sky the first fishing boats were creaking out into a glaucous sea.	Был пятый час утра, и под серо-голубым небом уже выходили, поскрипывая, в море первые рыбачьи лодки.
Then they turned off the main road and into the back country.	Немного спустя обе машины свернули с шоссе влево и стали удаляться от моря.
"It's the golf course," cried Campion,	- Сейчас мы увидим поле для гольфа! - закричал Кампион.
"I'm sure that's where it's going to be."	- Я уверен, там это и будет.
He was right.	Он оказался прав.
When Abe's car pulled up ahead of them the east was crayoned red and yellow, promising a sultry day.	Когда машина Эйба остановилась впереди, небо на востоке уже было разрисовано желтыми и красными полосами, предвещавшими знойный день.
Ordering the hotel car into a grove of pines Rosemary and Campion kept in the shadow of a wood and skirted the bleached fairway where Abe and McKisco were walking up and down, the latter raising his head at intervals like a rabbit scenting.	Розмэри и Кампион велели шоферу дожидаться в сосновой роще, а сами пошли вдоль тенистой опушки, огибая край поля, где по выжженной солнцем траве расхаживали Эйб и Маккиско -последний временами вытягивал шею, как принюхивающийся кролик.
Presently there were moving figures over by a farther tee and the watchers made out Barban and his French second-the latter carried the box of pistols under his arm.	Но вот у дальней отметины для мяча появились еще какие-то фигуры - впереди можно было распознать Барбана, за ним француз-секундант нес под мышкой ящик с пистолетами.
Somewhat appalled, McKisco slipped behind Abe and took a long swallow of brandy.	Оробевший Маккиско юркнул за спину Эйба и основательно приложился к фляжке с бренди.

He walked on choking and would have marched directly up into the other party, but Abe stopped him and went forward to talk to the Frenchman.	После чего, давясь и кашляя, поспешил дальше и налетел бы с разгону на двигавшегося навстречу противника, если б не Эйб, который удержал его на полдороге, а сам отправился совещаться с французом.
The sun was over the horizon.	Солнце уже взошло над горизонтом.
Campion grabbed Rosemary's arm.	Кампион вцепился Розмэри в плечо.
"I can't stand it," he squeaked, almost voiceless.	- Ох, не могу, - просипел он едва слышно.
"It's too much.	- Это для меня чересчур.
This will cost me-"	Это сократит мою жизнь на...
"Let go," Rosemary said peremptorily. She breathed a frantic prayer in French.	- Пустите меня! - крикнула на него Розмэри и, отвернувшись, с жаром зашептала французскую молитву.
The principals faced each other, Barban with the sleeve rolled up from his arm.	Дуэлянты встали вдруг против друга - Барбан с засученным выше локтя рукавом.
His eyes gleamed restlessly in the sun, but his motion was deliberate as he wiped his palm on the seam of his trousers. McKisco, reckless with brandy, pursed his lips in a whistle and pointed his long nose about nonchalantly, until Abe stepped forward with a handkerchief in his hand.	Его глаза беспокойно поблескивали на солнце, но он вытер ладонь о штанину неторопливым и размеренным движением. Маккиско, которому бренди придало отваги, сжал губы дудочкой и с напускным равнодушием поводил своим длинным носом, пока Эйб не шагнул вперед, держа в руке носовой платок.
The French second stood with his face turned away.	Секундант-француз смотрел в другую сторону.
Rosemary caught her breath in terrible pity and gritted her teeth with hatred for Barban; then:	Розмэри, душимая мучительным состраданием, скрежетала зубами от ненависти к Барбану.
"One-two-three!" Abe counted in a strained voice.	- Раз - два - три! - напряженным голосом отсчитал Эйб.
They fired at the same moment. McKisco swayed but recovered himself.	Два выстрела грянули одновременно. Маккиско пошатнулся, но тут же овладел собой.
Both shots had missed.	Оба дуэлянта промахнулись.
"Now, that's enough!" cried Abe.	- Достаточно! - крикнул Эйб.
The duellists walked in, and everyone looked at Barban inquiringly.	Все вопросительно посмотрели на Барбана.
"I declare myself unsatisfied."	- Я не удовлетворен.
"What?	- Вздор!
Sure you're satisfied," said Abe impatiently.	Вы вполне удовлетворены, - сердито сказал Эйб.
"You just don't know it."	- Вы просто сами еще этого не поняли.
"Your man refuses another shot?"	- Ваш подопечный отказывается от второго выстрела?
"You're damn right, Tommy.	- Не валяйте дурака, Томми.
You insisted on this and my client went through with it."	Вы настояли на своем, и мой доверитель исполнил все, что от него требовалось.

Tommy laughed scornfully.	Томми презрительно рассмеялся.
"The distance was ridiculous," he said.	- Расстояние было смехотворным, - сказал он.
"I'm not accustomed to such farces-your man must remember he's not now in America."	- Я не привык к подобным комедиям - напомните своему подопечному, что он не в Америке.
"No use cracking at America," said Abe rather sharply.	- А вы полегче насчет Америки, - довольно резко оборвал его Эйб.
And then, in a more conciliatory tone,	И более примирительным тоном добавил:
"This has gone far enough, Tommy."	- Правда, Томми, это все слишком далеко зашло.
They parleyed briskly for a moment-then Barban nodded and bowed coldly to his late antagonist.	- С минуту они о чем-то препирались вполголоса, потом Барбан кивнул и холодно поклонился издали своему недавнему противнику.
"No shake hand?" suggested the French doctor.	- А обменяться рукопожатием? - спросил француз-врач.
"They already know each other," said Abe.	- Они уже знакомы, - ответил Эйб.
He turned to McKisco.	Он повернулся к Маккиско.
"Come on, let's get out."	- Пойдемте, здесь больше нечего делать.
As they strode off, McKisco, in exultation, gripped his arm.	Уже на ходу Маккиско в порыве ликования схватил Эйба за руку.
"Wait a minute!" Abe said.	- Постойте-ка, - сказал Эйб.
"Tommy wants his pistol back.	- Нужно вернуть Томми его пистолет.
He might need it again."	Он ему еще понадобится.
McKisco handed it over.	Маккиско протянул пистолет Эйбу.
"To hell with him," he said in a tough voice.	- Ну его к черту, - сказал он задиристо.
"Tell him he can-"	- Передайте, что он...
"Shall I tell him you want another shot?"	- Может быть, передать, что вы хотели бы еще раз обменяться с ним выстрелами?
"Well, I did it," cried McKisco, as they went along.	- Вот я и дрался на дуэли! - воскликнул Маккиско, когда очи наконец пошли к машине.
"And I did it pretty well, didn't I?	- И показал, на что я способен.
I wasn't yellow."	Я был на высоте, верно?
"You were pretty drunk," said Abe bluntly.	- Вы были пьяны, - отрезал Эйб.
"No, I wasn't."	- Вовсе нет.
"All right, then, you weren't."	- Ну нет так нет.
"Why would it make any difference if I had a drink or so?"	- А если я даже глотнул раз-другой, что от этого меняется?
As his confidence mounted he looked resentfully at Abe.	Все больше набираясь апломба, он уже недружелюбно поглядывал на Эйба.
"What difference does that make?" he repeated.	- Что от этого меняется? - настаивал он.

"If you can't see it, there's no use going into it."	- Если вам непонятно, объяснять, пожалуй, не стоит.
"Don't you know everybody was drunk all the time during the war?"	- А вы разве не знаете, что во время войны все всегда были пьяны?
"Well, let's forget it."	- Ладно, поставим точку.
But the episode was not quite over.	Но точку, оказывается, было еще рано ставить.
There were urgent footsteps in the heather behind them and the doctor drew up alongside.	Кто-то бежал вдогонку; они остановились, и к ним подошел запыхавшийся врач.
"Pardon, Messieurs," he panted.	- Pardon, messieurs, - заговорил он, отдуваясь.
"Voulez-vous regler mes honorairies?	- Voulez-vous regler mes honoraires?
Naturellement c'est pour soins m?dicaux seulement.	Naturellement c'est pour soins medicaux seulement.
M. Barban n'a qu'un billet de mille et ne peut pas les r?gler et l'autre a laiss? son porte-monnaie chez lui."	M. Barban n'a qu'un billet de mille et ne peut pas les regler et l'autre a laisse son porte-monnaie chez lui.
"Trust a Frenchman to think of that," said Abe, and then to the doctor.	- Француз остается французом, - заметил Эйб, потом спросил врача:
"Combien?"	- Combien?
"Let me pay this," said McKisco.	- Дайте я заплачу, - предложил Маккиско.
"No, I've got it.	- Не надо, у меня есть.
We were all in about the same danger."	Мы все рисковали одинаково.
Abe paid the doctor while McKisco suddenly turned into the bushes and was sick there.	Пока Эйб расплачивался с врачом, Маккиско вдруг метнулся в кусты, и там его вырвало.
Then paler than before he strutted on with Abe toward the car through the now rosy morning.	Вышел он оттуда бледнее прежнего и чинно проследовал за Эйбом к машине в лучах совсем уже розового утреннего солнца.
Campion lay gasping on his back in the shrubbery, the only casualty of the duel, while Rosemary suddenly hysterical with laughter kept kicking at him with her espadrille.	А в сосновой роще лежал, судорожно ловя ртом воздух, Кампион, единственная жертва дуэли, и Розмэри в припадке истерического смеха пинала его носком сандалеты в бок.
She did this persistently until she roused him-the only matter of importance to her now was that in a few hours she would see the person whom she still referred to in her mind as "the Divers" on the beach.	Она не успокоилась, пока не заставила его встать и идти - для нее теперь важно было только одно: через несколько часов она увидит на пляже того, кого мысленно все еще называла словом "Дайверы".
XII	12
They were at Voisins waiting for Nicole, six of them, Rosemary, the Norths, Dick Diver and two young French musicians.	Вшестером они сидели у Вуазена, дожидаясь Николь, - Розмэри, Норты, Дик Дайвер и двое молодых музыкантов-французов.
They were looking over the other patrons of the restaurant to see if they had repose-Dick said no American men had any repose, except himself, and they were seeking an example to confront him with.	Сидели и внимательно приглядывались к другим посетителям ресторана: Дик утверждал, что ни один американец - за исключением его самого - не умеет спокойно держаться на людях, и они искали примера, чтобы поспорить на этот счет.

Things looked black for them-not a man had come into the restaurant for ten minutes without raising his hand to his face.	Но, как назло, за десять минут не нашлось никого, кто, войдя в зал, не сделал бы какого-то ненужного жеста, не провел бы рукой по лицу, например.
"We ought never to have given up waxed mustaches," said Abe.	- Зря мы перестали носить нафабренные усы, -сказал Эйб.
"Nevertheless Dick isn't the ONLY man with repose-"	- Но все-таки это неверно, что Дик -единственный, кто способен держаться спокойно.
"Oh, yes, I am."	- Нет, верно, - возразил Дик.
"-but he may be the only sober man with repose."	- Единственный, кто на это способен в трезвом виде, - с такой оговоркой я еще, пожалуй, готов согласиться.
A well-dressed American had come in with two women who swooped and fluttered unselfconsciously around a table.	Недалеко от них хорошо одетый американец и две его спутницы, непринужденно болтая, рассаживались вокруг освободившегося столика.
Suddenly, he perceived that he was being watched-whereupon his hand rose spasmodically and arranged a phantom bulge in his necktie.	Вдруг американец почувствовал, что за ним следят; тотчас же его рука дернулась кверху и стала разглаживать несуществующую складку на галстуке.
In another unseated party a man endlessly patted his shaven cheek with his palm, and his companion mechanically raised and lowered the stub of a cold cigar.	Другой мужчина, дожидавшийся места, то и дело похлопывал себя по гладко выбритой щеке, а его спутник машинально мял пальцами недокуренную сигару.
The luckier ones fingered eyeglasses and facial hair, the unequipped stroked blank mouths, or even pulled desperately at the lobes of their ears.	Кто-то вертел в руках очки, кто-то дергал волосок бородавки; другие, кому уцепиться было не за что, поглаживали подбородок или отчаянно теребили мочку уха.
A well-known general came in, and Abe, counting on the man's first year at West Point-that year during which no cadet can resign and from which none ever recovers-made a bet with Dick of five dollars.	Но вот в дверях появился генерал, чье имя было хорошо известно многим, и Эйб Норт, в расчете на вест-пойнтскую муштру, с первого года входящую в плоть и кровь будущего военного, предложил Дику пари на пять долларов.
His hands hanging naturally at his sides, the general waited to be seated.	Свободно опустив руки вдоль туловища, генерал дожидался, когда его усадят.
Once his arms swung suddenly backward like a jumper's and Dick said, "Ah!" supposing he had lost control, but the general recovered and they breathed again-the agony was nearly over, the gar?on was pulling out his chair . . . With a touch of fury the conqueror shot up his hand and scratched his gray immaculate head.	Вдруг обе руки качнулись назад, как у дергунчика, и Дик уже открыл рот для торжествующего возгласа, но генерал вновь обрел равновесие, и все облегченно перевели дух -тревога была ложная, официант пододвигал гостю стул... И тут раздосадованный полководец резким движением почесал свои белоснежные седины.
"You see," said Dick smugly,	- Ну, кто был прав? - самодовольно сказал Дик.
"I'm the only one."	- Конечно, я - единственный.
Rosemary was quite sure of it and Dick, realizing that he never had a better audience, made the group into so bright a unit that Rosemary felt an impatient disregard for all who were not at their table.	Для Розмэри, во всяком случае, это было так, и Дик, воздавая должное благодарной аудитории, сумел создать за своим столом такое дружное веселье, что Розмэри никого и ничего не замечала вокруг.

They had been two days in Paris but actually they were still under the beach umbrella.	Они приехали в Париж два дня назад, но все еще словно бы не выбрались из-под пляжного зонта.
When, as at the ball of the Corps des Pages the night before, the surroundings seemed formidable to Rosemary, who had yet to attend a Mayfair party in Hollywood, Dick would bring the scene within range by greeting a few people, a sort of selection-the Divers seemed to have a large acquaintance, but it was always as if the person had not seen them for a long, long time, and was utterly bowled over,	Иногда Розмэри, еще не искушенная опытом светских раутов Г олливуда, робела в непривычной обстановке - как, например, на балу, Пажеского корпуса, где они были накануне; но Дик сразу приходил на помощь: здоровался по-приятельски с двумя-тремя избранными (у Дайверов везде оказывалось множество знакомых, с которыми они, однако, подолгу не виделись, судя по изумленным возгласам:
"Why, where do you KEEP yourselves? "-and then re-create the unity of his own party by destroying the outsiders softly but permanently with an ironic coup de gr?ce.	"Да где же это вы пропадаете?") и тотчас же вновь замыкал границы своего тесного кружка, и каждого, кто пытался туда проникнуть, ждал мягкий, но решительный отпор - этакий coup de grace, нанесенный шпагой иронии.
Presently Rosemary seemed to have known those people herself in some deplorable past, and then got on to them, rejected them, discarded them.	Вскоре Розмэри уже чудилось, будто и сама она знавала этих людей в далеком и неприятном прошлом, но впоследствии разошлась с ними, отвернулась от них, вычеркнула их из своей жизни.
Their own party was overwhelmingly American and sometimes scarcely American at all.	Компания Дика была сокрушительно американская, а иногда вдруг казалось, что ничего в ней американского нет.
It was themselves he gave back to them, blurred by the compromises of how many years.	Все дело было в том, что он возвращал американцев самим себе, воскрешал в них черты, стертые многолетними компромиссами.
Into the dark, smoky restaurant, smelling of the rich raw foods on the buffet, slid Nicole's sky-blue suit like a stray segment of the weather outside.	В дымном, пропитанном острыми ароматами пищи сумраке ресторана заголубел костюм Николь, точно кусочек яркого летнего дня ворвался снаружи.
Seeing from their eyes how beautiful she was, she thanked them with a smile of radiant appreciation.	За столом ее встретили взгляды, в которых было восхищение ее красотой, и она отвечала сияющей благодарной улыбкой.
They were all very nice people for a while, very courteous and all that.	Потом пошли любезности, обычная светская болтовня о том о сем и ни о чем.
Then they grew tired of it and they were funny and bitter, and finally they made a lot of plans.	Потом, когда это надоело, начали обмениваться шуточками, даже шпильками, наконец, стали строить всякие планы.
They laughed at things that they would not remember clearly afterward-laughed a lot and the men drank three bottles of wine.	Много смеялись, а чему, сами не могли после вспомнить, но смеялись от души, а мужчины распили три бутылки вина.
The trio of women at the table were representative of the enormous flux of American life.	В тройке женщин за этим столом отразился пестрый поток американской жизни.
Nicole was the granddaughter of a self-made American capitalist and the granddaughter of a Count of the House of Lippe Weissenfeld.	Николь - внучка разбогатевшего американского торговца и внучка графа фон Липпе-Вайссенфельда.

Mary North was the daughter of a journeyman paper-hanger and a descendant of President Tyler.	Мэри Норт - дочь мастера-обойщика и потомок Джона Тайлера, десятого президента США.
Rosemary was from the middle of the middle class, catapulted by her mother onto the uncharted heights of Hollywood.	Розмэри - девушка из скромной буржуазной семьи, закинутая матерью на безымянные высоты Голливуда.
Their point of resemblance to each other and their difference from so many American women, lay in the fact that they were all happy to exist in a man's world-they preserved their individuality through men and not by opposition to them.	Одним они походили друг на друга и этим же отличались от многих других американских женщин: все три охотно существовали в мужском мире, сохраняя свою индивидуальность благодаря мужчинам, а не вопреки им.
They would all three have made alternatively good courtesans or good wives not by the accident of birth but through the greater accident of finding their man or not finding him.	Каждая могла стать образцовой женой или образцовой куртизанкой в зависимости от обстоятельств - но не обстоятельств рождения, а других, более значительных: от того, встретит или не встретит она в жизни мужчину, который ей нужен.
So Rosemary found it a pleasant party, that luncheon, nicer in that there were only seven people, about the limit of a good party.	Розмэри было приятно завтракать в ресторане, в такой милой компании, - хорошо, что всего семь человек, больше было бы уже слишком много.
Perhaps, too, the fact that she was new to their world acted as a sort of catalytic agent to precipitate out all their old reservations about one another.	И, может быть, она, новичок в их кружке, своим присутствием действовала, как катализатор, заставляя проявляться многое в отношениях между членами этого кружка, что обычно оставалось нераскрытым.
After the table broke up, a waiter directed Rosemary back into the dark hinterland of all French restaurants, where she looked up a phone number by a dim orange bulb, and called Franco-American Films.	Когда встали из-за стола, официант проводил Розмэри в темный закоулок, без какого не обходится ни один французский ресторан; и там, при свете тускло-оранжевой лампочки разыскав в справочнике номер, она позвонила во "Франко-Америкен филмз".
Sure, they had a print of	Да, конечно, копия
"Daddy's Girl "-it was out for the moment, but they would run it off later in the week for her at 341 Rue des Saintes Anges-ask for Mr. Crowder.	"Папиной дочки" у них имеется - сейчас она в прокате, но дня через три можно будет устроить просмотр, пусть мисс Хойт приедет на Rue de Saints Anges, 341, и спросит мистера Краудера.
The semi-booth gave on the vestiaire and as Rosemary hung up the receiver she heard two low voices not five feet from her on the other side of a row of coats.	Телефон находился у выхода в вестибюль, и, кладя трубку, Розмэри услышала приглушенные голоса. Разговаривали двое, отделенные от нее гардеробной вешалкой.
"-So you love me?"	- ...значит, любишь?
"Oh, DO I!"	- Ты еще спрашиваешь!
It Was Nicole-Rosemary hesitated in the door of the booth-then she heard Dick say:	Розмэри узнала голос Николь и остановилась в нерешительности. И тут она услышала голос Дика:
"I want you terribly-let's go to the hotel now."	- Я хочу тебя - сейчас же - давай поедем в отель.
Nicole gave a little gasping sigh.	У Николь вырвался короткий, сдавленный вздох.

For a moment the words conveyed nothing at all to Rosemary-but the tone did.	В первую минуту Розмэри не поняла услышанных слов, но тон она поняла.
The vast secretiveness of it vibrated to herself.	Таинственная его интимность дрожью отдалась в ней самой.
"I want you."	- Хочу тебя.
"I'll be at the hotel at four."	- Я приеду в отель к четырем.
Rosemary stood breathless as the voices moved away.	Голоса стихли, удаляясь, а Розмэри все стояла, боясь перевести дух.
She was at first even astonished-she had seen them in their relation to each other as people without personal exigencies-as something cooler.	Сначала она даже была удивлена - почему-то отношения этих двух людей всегда представлялись ей более отвлеченными, более безличными.
Now a strong current of emotion flowed through her, profound and unidentified.	Но вдруг ее захлестнуло какое-то новое чувство, бурное и незнакомое.
She did not know whether she was attracted or repelled, but only that she was deeply moved.	Она не знала, что это - восторг или отвращение, знала только, что все в ней перевернулось.
It made her feel very alone as she went back into the restaurant, but it was touching to look in upon, and the passionate gratitude of Nicole's	Она чувствовала себя очень одинокой, когда шла обратно в зал, и в то же время растроганной донельзя; это полное страстной благодарности
"Oh, DO I!" echoed in her mind.	"Ты еще спрашиваешь!" звучало у нее в ушах.
The particular mood of the passage she had witnessed lay ahead of her; but however far she was from it her stomach told her it was all right-she had none of the aversion she had felt in the playing of certain love scenes in pictures.	Истинный подтекст разговора, который она невольно подслушала, был пока недоступен ей, все это еще ждало ее впереди, но нутром она почувствовала, что ничего дурного тут нет - ей не было противно, как бывало при съемке любовных сцен в фильмах.
Being far away from it she nevertheless irrevocably participated in it now, and shopping with Nicole she was much more conscious of the assignation than Nicole herself.	Хоть это и не касалось ее непосредственно, Розмэри уже не могла оставаться безучастной; странствуя по магазинам с Николь, она все время думала о назначенном свидании, о котором Николь словно бы не думала вовсе.
She looked at Nicole in a new way, estimating her attractions.	Она вглядывалась в Николь, по-новому оценивая ее привлекательность.
Certainly she was the most attractive woman Rosemary had ever met-with her hardness, her devotions and loyalties, and a certain elusiveness, which Rosemary, thinking now through her mother's middle-class mind, associated with her attitude about money.	И ей казалось, что в этой женщине привлекательно все - даже свойственная ей жестковатость, даже ее привычки и склонности, и еще что-то неуловимое, что для Розмэри, смотревшей на все это глазами своей матери, представительницы среднего класса, связывалось с отношением Николь к деньгам.
Rosemary spent money she had earned-she was here in Europe due to the fact that she had gone in the pool six times that January day with her temperature roving from 99° in the early morning to 103°, when her mother stopped it.	Розмэри тратила деньги, заработанные трудом, - в Европе она сейчас находилась потому, что в одно январское утро больная, с температурой, раз за разом прыгала в воду, пока мать не вмешалась и не увезла ее домой.

With Nicole's help Rosemary bought two dresses and two hats and four pairs of shoes with her money.	С помощью Николь Розмэри купила на свои деньги два платья, две шляпы и четыре пары туфель.
Nicole bought from a great list that ran two pages, and bought the things in the windows besides.	Николь делала покупки по списку, занимавшему две страницы, а кроме того, покупала все, приглянувшееся ей в витринах.
Everything she liked that she couldn't possibly use herself, she bought as a present for a friend.	То, что не могло сгодиться ей самой, она покупала в подарок друзьям.
She bought colored beads, folding beach cushions, artificial flowers, honey, a guest bed, bags, scarfs, love birds, miniatures for a doll's house and three yards of some new cloth the color of prawns.	Она накупила пестрых бус, искусственных цветов, надувных подушек для пляжа, сумок, шалей, цветочного меду и штук десять купальных костюмов.
She bought a dozen bathing suits, a rubber alligator, a travelling chess set of gold and ivory, big linen handkerchiefs for Abe, two chamois leather jackets of kingfisher blue and burning bush from Hermes-bought all these things not a bit like a high-class courtesan buying underwear and jewels, which were after all professional equipment and insurance-but with an entirely different point of view.	Купила резинового крокодила, кровать-раскладушку, мебель для кукольного домика, пару попугайчиков-неразлучников, отрез новомодной материи с перламутровым отливом, дорожные шахматы слоновой кости с золотом, дюжину полотняных носовых платков для Эйба, две замшевые куртки от Гермеса - одну цвета морской волны, другую цвета клубники со сливками. Она покупала вещи не так, как это делает дорогая куртизанка, для которой белье или драгоценности - это, в сущности, и орудия производства, и помещение капитала, - нет, тут было нечто в корне иное.
Nicole was the product of much ingenuity and toil.	Чтобы Николь существовала на свете, затрачивалось немало искусства и труда.
For her sake trains began their run at Chicago and traversed the round belly of the continent to California; chicle factories fumed and link belts grew link by link in factories; men mixed toothpaste in vats and drew mouthwash out of copper hogsheads; girls canned tomatoes quickly in August or worked rudely at the Five-and-Tens on Christmas Eve; half-breed Indians toiled on Brazilian coffee plantations and dreamers were muscled out of patent rights in new tractors-these were some of the people who gave a tithe to Nicole, and as the whole system swayed and thundered onward it lent a feverish bloom to such processes of hers as wholesale buying, like the flush of a fireman's face holding his post before a spreading blaze.	Ради нее мчались поезда по круглому брюху континента, начиная свой бег в Чикаго и заканчивая в Калифорнии; дымили фабрики жевательной резинки, и все быстрей двигались трансмиссии у станков: рабочие замешивали в чанах зубную пасту и цедили из медных котлов благовонный эликсир; в августе работницы спешили консервировать помидоры, а перед рождеством сбивались с ног продавщицы в магазинах стандартных цен; индейцы-полукровки гнули спину на бразильских кофейных плантациях, а витавшие в облаках изобретатели вдруг узнавали, что патент на их детище присвоен другими, - все они и еще многие платили Николь свою десятину. То была целая сложная система, работавшая бесперебойно в грохоте и тряске, и оттого, что Николь являлась частью этой системы, даже такие ее действия, как эти оптовые магазинные закупки, озарялись особым светом, подобным ярким отблескам пламени на лице кочегара, стоящего перед открытой топкой.
She illustrated very simple principles, containing in herself her own doom, but illustrated them so accurately that there was grace in the procedure, and presently Rosemary would try to imitate it.	Она наглядно иллюстрировала очень простые истины, неся в себе самой свою неотвратимую гибель, но при этом была полна такого обаяния, что Розмэри невольно захотелось подражать ей.

It was almost four.	Было уже почти четыре часа.
Nicole stood in a shop with a love bird on her shoulder, and had one of her infrequent outbursts of speech.	Стоя посреди магазина с зеленым попугайчиком на плече, Николь разговорилась - что с ней бывало нечасто.
"Well, what if you hadn't gone in that pool that day-I sometimes wonder about such things.	- А ведь если б вам не пришлось прыгать в воду в тот зимний день... Странно иногда получается в жизни.
Just before the war we were in Berlin-I was thirteen, it was just before Mother died.	Я помню, перед самой войной мы жили в Берлине - это было незадолго до смерти мамы, мне тогда шел четырнадцатый год.
My sister was going to a court ball and she had three of the royal princes on her dance card, all arranged by a chamberlain and everything.	Бэби, моя сестра, получила приглашение на придворный бал, и в ее книжечке три танца были записаны за принцами крови - все это удалось устроить через одного камергера.
Half an hour before she was going to start she had a side ache and a high fever.	За полчаса до начала сборов у нее вдруг жар и сильная боль в животе справа.
The doctor said it was appendicitis and she ought to be operated on.	Врач признал аппендицит и сказал, что нужна операция.
But Mother had her plans made, so Baby went to the ball and danced till two with an ice pack strapped on under her evening dress. She was operated on at seven o'clock next morning."	Но мама не любила отказываться от своих планов; и вот сестре под бальным платьем привязали пузырь со льдом, и она поехала на бал и танцевала до двух часов ночи, а в семь утра ей сделали операцию.
It was good to be hard, then; all nice people were hard on themselves.	Выходило, что жестоким быть нужно; самые симпатичные люди жестоки по отношению к самим себе.
But it was four o'clock and Rosemary kept thinking of Dick waiting for Nicole now at the hotel.	Между тем часы уже показывали четыре, и Розмэри не давала покоя мысль о Дике, который сидит в отеле и ждет Николь.
She must go there, she must not make him wait for her.	Почему же та не едет, почему заставляет его ждать?
She kept thinking,	Мысленно она торопила Николь:
"Why don't you go?" and then suddenly,	"Да поезжайте же!" В какую-то минуту она едва не крикнула:
"Or let me go if you don't want to."	"Давайте я поеду, если вам это ни к чему!"
But Nicole went to one more place to buy corsages for them both and sent one to Mary North.	Но Николь зашла еще в один магазин, где выбрала по букетику к платью себе и Розмэри и такой же велела отправить с посыльным Мэри Норт.
Only then she seemed to remember and with sudden abstraction she signalled for a taxi.	Только после этого она, видимо, вспомнила -взгляд у нее сделался рассеянный, и она подозвала проезжающее такси.
"Good-by," said Nicole. "We had fun, didn't we?"	- Мы премило провели время, правда? - сказала она, прощаясь.
"Loads of fun," said Rosemary.	- Чудесно, - отозвалась Розмэри.

It was more difficult than she thought and her whole self protested as Nicole drove away.	Она не думала, что это будет так трудно; все в ней бунтовало, когда она смотрела вслед удалявшемуся такси.
XIII	13
Dick turned the corner of the traverse and continued along the trench walking on the duckboard.	Дик обогнул траверс и продолжал идти по дощатому настилу на дне траншеи.
He came to a periscope, looked through it a moment; then he got up on the step and peered over the parapet.	Посмотрел в попавшийся на пути перископ, потом стал на стрелковую ступень и выглянул из-за бруствера.
In front of him beneath a dingy sky was Beaumont Hamel; to his left the tragic hill of Thiepval.	Впереди, под мутным сереньким небом, был виден Бомон-Гамель, слева памятником трагедии высилась гора Тинваль.
Dick stared at them through his field glasses, his throat straining with sadness.	Дик поднес к глазам полевой бинокль, тягостное чувство сдавило ему горло.
He went on along the trench, and found the others waiting for him in the next traverse.	Он пошел по траншее дальше и у следующего траверса нагнал своих спутников.
He was full of excitement and he wanted to communicate it to them, to make them understand about this, though actually Abe North had seen battle service and he had not.	Ему не терпелось передать другим переполнявшее его волнение, заставить их все почувствовать и все понять; а между тем ему ведь ни разу не пришлось побывать в бою - в отличие от Эйба Норта, например.
"This land here cost twenty lives a foot that summer," he said to Rosemary.	- Каждый фут этой земли обошелся тем летом в двадцать тысяч человеческих жизней, - сказал он Розмэри.
She looked out obediently at the rather bare green plain with its low trees of six years' growth.	Она послушно обвела взглядом унылую равнину, поросшую низенькими шестилетними деревцами.
If Dick had added that they were now being shelled she would have believed him that afternoon.	Скажи Дик, что сами они сейчас находятся под артиллерийским обстрелом, она бы и этому поверила.
Her love had reached a point where now at last she was beginning to be unhappy, to be desperate.	Ее любовь наконец достигла той грани, за которой начинается боль и отчаяние.
She didn't know what to do-she wanted to talk to her mother.	Она не знала, что делать, - а матери не было рядом.
"There are lots of people dead since and we'll all be dead soon," said Abe consolingly.	- С тех пор немало еще поумирало народу, и все мы тоже скоро умрем, - утешил Эйб.
Rosemary waited tensely for Dick to continue.	Розмэри неотрывно смотрела на Дика, ожидая продолжения его речи.
"See that little stream-we could walk to it in two minutes.	- Вот видите речушку - не больше двух минут ходу отсюда?
It took the British a month to walk to it-a whole empire walking very slowly, dying in front and pushing forward behind.	Так вот, англичанам понадобился тогда месяц, чтобы до нее добраться.

And another empire walked very slowly backward a few inches a day, leaving the dead like a million bloody rugs.	Целая империя шла вперед, за день продвигаясь на несколько дюймов: падали те, кто был в первых рядах, их место занимали шедшие сзади. А другая империя так же медленно отходила назад, и только убитые оставались лежать бессчетными грудами окровавленного тряпья.
No Europeans will ever do that again in this generation."	Такого больше не случится в жизни нашего поколения, ни один европейский народ не отважится на это.
"Why, they've only just quit over in Turkey," said Abe.	- В Турции только-только перестали воевать, -сказал Эйб.
"And in Morocco-"	- И в Марокко...
"That's different.	- То другое дело.
This western-front business couldn't be done again, not for a long time.	А Западный фронт в Европе повторить нельзя и не скоро можно будет.
The young men think they could do it but they couldn't.	И напрасно молодежь думает, что ей это по силам.
They could fight the first Marne again but not this.	Еще первое Марнское сражение можно было б повторить, но то, что произошло здесь, - нет, никак.
This took religion and years of plenty and tremendous sureties and the exact relation that existed between the classes.	Для того, что произошло здесь, потребовалось многое - вера в бога, и годы изобилия, и твердые устои, и отношения между классами, как они сложились именно к тому времени.
The Russians and Italians weren't any good on this front.	Итальянцы и русские для этого фронта не годились.
You had to have a whole-souled sentimental equipment going back further than you could remember.	Тут нужен был фундамент цельных чувств, которые старше тебя самого.
You had to remember Christmas, and postcards of the Crown Prince and his fianc?e, and little caf?s in Valence and beer gardens in Unter den Linden and weddings at the mairie, and going to the Derby, and your grandfather's whiskers."	Нужно было, чтобы в памяти жили рождественские праздники, и открытки с портретами кронпринца и его невесты, и маленькие кафе Баланса, и бракосочетания в мэрии, и поездки на дерби, и дедушкины бакенбарды.
"General Grant invented this kind of battle at Petersburg in sixty- five."	- Такую тактику битвы придумал еще генерал Грант - в тысяча восемьсот шестьдесят пятом -при Питерсберге.
"No, he didn't-he just invented mass butchery.	- Не правда, то, что придумал генерал Г рант, было обыкновенной массовой бойней.
This kind of battle was invented by Lewis Carroll and Jules Verne and whoever wrote Undine, and country deacons bowling and marraines in Marseilles and girls seduced in the back lanes of Wurtemburg and Westphalia.	А то, о чем говорю я, идет от Льюиса Кэрролла, и Жюля Верна, и того немца, который написал "Ундину", и деревенских попиков, любителей поиграть в кегли, и марсельских marraines, и обольщенных девушек из захолустий Вестфалии и Вюртемберга.

Why, this was a love battle-there was a century of middle-class love spent here.	В сущности, здесь ведь разыгралась любовная битва - целый век любви буржуа пошел на то, чтоб удобрить это поле.
This was the last love battle."	Это была последняя любовная битва в истории.
"You want to hand over this battle to D.	- Еще немного, и вы отдадите ее авторство Д.
H.	Т.
Lawrence," said Abe.	Лоуренсу, - сказал Эйб.
"All my beautiful lovely safe world blew itself up here with a great gust of high explosive love," Dick mourned persistently.	- Весь мой прекрасный, милый, благополучный мир взлетел тут на воздух от запала любовной взрывчатки, - не унимался Дик.
"Isn't that true, Rosemary?"	- Ведь так, Розмэри?
"I don't know," she answered with a grave face.	- Не знаю, - сосредоточенно сдвинув брови, сказала она.
"You know everything."	- Это вы все знаете.
They dropped behind the others.	Они чуть поотстали от прочих.
Suddenly a shower of earth gobs and pebbles came down on them and Abe yelled from the next traverse:	Вдруг их обдало градом камешков и комков земли, а из-за ближайшего траверса послышался громкий голос Эйба:
"The war spirit's getting into me again.	- Дух старого бойца проснулся во мне.
I have a hundred years of Ohio love behind me and I'm going to bomb out this trench."	За мной ведь тоже целый век любви - любви в штате Огайо. Сейчас вот разбомблю к чертям эту траншею.
His head popped up over the embankment.	- Он высунул голову из-за насыпи.
"You're dead-don't you know the rules?	- Вы что же, правил игры не знаете?
That was a grenade."	Вы убиты - я в вас метнул ручную гранату.
Rosemary laughed and Dick picked up a retaliatory handful of stones and then put them down.	Розмэри засмеялась, а Дик подобрал было горсть камешков для ответного залпа, но тут же выпустил их из рук.
"I couldn't kid here," he said rather apologetically.	- Не могу дурачиться в таком месте, - сказал он почти виноватым тоном.
"The silver cord is cut and the golden bowl is broken and all that, but an old romantic like me can't do anything about it."	- Пусть серебряная цепочка порвалась и разбился кувшин у источника, и как там дальше - но я старый романтик, и с этим ничего не поделаешь.
"I'm romantic too."	- Я тоже романтик.
They came out of the neat restored trench, and faced a memorial to the Newfoundland dead.	Они выбрались из аккуратно реставрированной траншеи и прямо перед собой увидели памятник павшим ньюфаундлендцам.
Reading the inscription Rosemary burst into sudden tears.	Читая надпись на памятнике, Розмэри вдруг разрыдалась.
Like most women she liked to be told how she should feel, and she liked Dick's telling her which things were ludicrous and which things were sad.	Как большинство женщин, она любила, когда ей подсказывали, что и когда она должна чувствовать, и ей нравились поучения Дика: вот это смешно, а вот это печально.

But most of all she wanted him to know how she loved him, now that the fact was upsetting everything, now that she was walking over the battlefield in a thrilling dream.	Но больше всего ей хотелось, чтобы Дик понял, как сильно она его любит - теперь, когда эта любовь перевернула для нее все на свете, когда она даже по полю сражения ходит будто в прекрасном сне.
After that they got in their car and started back toward Amiens.	Они сели в машину и поехали обратно в Амьен.
A thin warm rain was falling on the new scrubby woods and underbrush and they passed great funeral pyres of sorted duds, shells, bombs, grenades, and equipment, helmets, bayonets, gun stocks and rotten leather, abandoned six years in the ground.	Теплый реденький дождик сеялся на низкорослые деревья и кусты, по сторонам то и дело попадались сложенные, точно для гигантских погребальных костров, артиллерийские стаканы, бомбы, гранаты и всяческая амуниция - каски, штыки, ружейные приклады, полусгнившие ремни, шесть лет пролежавшие в земле.
And suddenly around a bend the white caps of a great sea of graves.	И вдруг за поворотом дороги запенилось белыми гребешками целое море могил.
Dick asked the chauffeur to stop.	Дик велел шоферу остановиться.
"There's that girl-and she still has her wreath."	- Смотрите, та рыженькая девушка так и не пристроила свой венок.
They watched as he got out and went over to the girl, who stood uncertainly by the gate with a wreath in her hand.	Он вышел и направился к девушке с большим венком в руках, растерянно стоявшей у ворот кладбища.
Her taxi waited.	Рядом дожидалось такси.
She was a red-haired girl from Tennessee whom they had met on the train this morning, come from Knoxville to lay a memorial on her brother's grave.	Это была молоденькая американка из Теннесси, приехавшая возложить цветы на могилу своего брата, - они познакомились с ней утром в поезде.
There were tears of vexation on her face.	Сейчас лицо у нее было сердитое и заплаканное.
"The War Department must have given me the wrong number," she whimpered.	- Наверно, в военном министерстве перепутали номер, - пожаловалась она Дику.
"It had another name on it.	- На той могиле совсем другое имя.
I been lookin' for it since two o'clock, and there's so many graves."	Я с двух часов ищу, но их тут столько, разве найдешь.
"Then if I were you I'd just lay it on any grave without looking at the name," Dick advised her.	- А вы на имя не смотрите, положите цветы на любую могилу, - посоветовал Дик.
"You reckon that's what I ought to do?"	- По-вашему, это будет правильно?
"I think that's what he'd have wanted you to do."	- По-моему, он бы вас похвалил за это.
It was growing dark and the rain was coming down harder.	Уже темнело, и дождь усиливался.
She left the wreath on the first grave inside the gate, and accepted Dick's suggestion that she dismiss her taxi-cab and ride back to Amiens with them.	Девушка положила венок на ближайшую к воротам могилу и охотно приняла предложение Дика отпустить такси и ехать а Амьен с ними.
Rosemary shed tears again when she heard of the mi shap-al together it had been a watery day, but she felt that she had learned something, though exactly what it was she did not know.	Розмэри, услышав об этой чужой незадаче, опять всплакнула - такой уж мокрый выдался день; но все же ей казалось, что он ей принес что-то новое, хотя и неясно было, что именно.

Later she remembered all the hours of the afternoon as happy-one of those uneventful times that seem at the moment only a link between past and future pleasure but turn out to have been the pleasure itself.	Потом, в воспоминаниях, все в этой поездке представлялось ей сплошь прекрасным - бывают такие ничем не примечательные часы или дни, которые воспринимаешь просто как переход от вчерашней радости к завтрашней, а оказывается, в них-то самая радость и была.
Amiens was an echoing purple town, still sad with the war, as some railroad stations were:-the Gare du Nord and Waterloo station in London.	Амьен, лиловатый и гулкий, все еще хранил скорбный отпечаток войны, как некоторые вокзалы - Gare du Nord, например, или вокзал Ватерлоо в Лондоне.
In the daytime one is deflated by such towns, with their little trolley cars of twenty years ago crossing the great gray cobble-stoned squares in front of the cathedral, and the very weather seems to have a quality of the past, faded weather like that of old photographs.	Днем такие города нагоняют тоску, смотришь, как старомодный трамвайчик тарахтит по пустынной, мощенной серым булыжником соборной площади, - и даже самый воздух кажется старомодным, выцветшим от времени, как старые фотографии.
But after dark all that is most satisfactory in French life swims back into the picture-the sprightly tarts, the men arguing with a hundred Voil?s in the caf?s, the couples drifting, head to head, toward the satisfactory inexpensiveness of nowhere.	Но приходит вечер, и все, чем особенно мил французский быт, возвращается на ожившие улицы - бойкие проститутки, неуемные спорщики в кафе, пересыпающие свою речь бессчетными "Voila", парочки, что блуждают, щека к щеке, довольные дешевизной этой прогулки в никуда.
Waiting for the train they sat in a big arcade, tall enough to release the smoke and chatter and music upward and obligingly the orchestra launched into	В ожидании поезда Дик и его спутники сели за столик под аркадой, где высокие своды вбирали и музыку, и гомон, и дым; оркестр в их честь исполнил
"Yes, We Have No Bananas, "-they clapped, because the leader looked so pleased with himself.	"У нас нет больше бананов", и они поаплодировали дирижеру, явно очень довольному собой.
The Tennessee girl forgot her sorrow and enjoyed herself, even began flirtations of tropical eye-rollings and pawings, with Dick and Abe. They teased her gently.	Девушка из Теннесси забыла свои огорчения и веселилась от души, даже стала кокетничать с Диком и Эйбом, пуская в ход знойные взгляды и игривые телодвижения, а они добродушно подзадоривали ее.
Then, leaving infinitesimal sections of Wurtemburgers, Prussian Guards, Chasseurs Alpins, Manchester mill hands and old Etonians to pursue their eternal dissolution under the warm rain, they took the train for Paris.	Наконец парижский поезд пришел, и они уехали, а земля, в которой под теплым дождем распадались и тлели вюртембержцы, альпийские стрелки, солдаты прусской гвардии, ткачи из Манчестера и питомцы Итонской школы, осталась позади.
They ate sandwiches of mortadel sausage and bel paese cheese made up in the station restaurant, and drank Beaujolais.	Они ели бутерброды с болонской колбасой и сыром bel paese, приготовленные в станционном буфете, и запивали их вином Beaujolais.
Nicole was abstracted, biting her lip restlessly and reading over the guide-books to the battle-field that Dick had brought along-indeed, he had made a quick study of the whole affair, simplifying it always until it bore a faint resemblance to one of his own parties.	Николь казалась рассеянной; она нервно покусывала губы, углубись в путеводители, которые захватил с собой Дик, - да, он успел неплохо изучить обстоятельства Амьенской битвы, кое-что сгладил, и в конце концов вся операция приобрела у него неуловимое сходство с приемами в дайверовском доме.

XIV	14
When they reached Paris Nicole was too tired to go on to the grand illumination at the Decorative Art Exposition as they had planned.	Вечером они еще собирались посмотреть при электрическом освещении Выставку декоративного искусства, но по приезде в Париж Николь сказала, что устала и не пойдет.
They left her at the Hotel Roi George, and as she disappeared between the intersecting planes made by lobby lights of the glass doors, Rosemary's oppression lifted.	Они довезли ее до отеля "Король Георг", и когда она скрылась за пересекающимися плоскостями, образованными игрою света в стеклянных дверях, у Розмэри стало легче на душе.
Nicole was a force-not necessarily well disposed or predictable like her mother-an incalculable force.	Николь была сила и, быть может, вовсе не добрая; во всяком случае, с ней нельзя было ничего предвидеть заранее - не то что с матерью, например.
Rosemary was somewhat afraid of her.	Розмэри ее немножко боялась.
At eleven she sat with Dick and the Norths at a houseboat caf? just opened on the Seine.	Около одиннадцати Розмэри, Норты и Дик зашли в кафе-поплавок, недавно открытое на Сене.
The river shimmered with lights from the bridges and cradled many cold moons.	В воде, серебристо мерцавшей под фонарями, покачивались десятки холодных лун.
On Sundays sometimes when Rosemary and her mother had lived in Paris they had taken the little steamer up to Suresnes and talked about plans for the future.	Когда Розмэри жила в Париже с матерью, они по воскресеньям ездили иногда на пароходике до Сюрена и дорогой строили планы на будущее.
They had little money but Mrs. Speers was so sure of Rosemary's beauty and had implanted in her so much ambition, that she was willing to gamble the money on "advantages"; Rosemary in turn was to repay her mother when she got her start. . . .	У них было очень немного денег, но миссис Спирс, твердо веря в красоту Розмэри и в честолюбивые стремления, которые сама постаралась ей внушить, готова была рискнуть всем, что имела; потом, когда девочка станет на ноги, она с лихвой возместит матери все затраты...
Since reaching Paris Abe North had had a thin vinous fur over him; his eyes were bloodshot from sun and wine.	Эйб Норт с самого их приезда в Париж все время был слегка под хмельком; глаза у него покраснели от солнца и вина.
Rosemary realized for the first time that he was always stopping in places to get a drink, and she wondered how Mary North liked it.	В этот вечер Розмэри впервые заметила, что он не пропускает ни одного заведения, где можно выпить, и ей пришло в голову, что вряд ли это очень приятно Мэри Норт.
Mary was quiet, so quiet save for her frequent laughter that Rosemary had learned little about her.	Мэри обычно мало разговаривала, хотя легко и охотно смеялась, - настолько мало, что Розмэри, в сущности, ничего не успела о ней узнать.
She liked the straight dark hair brushed back until it met some sort of natural cascade that took care of it-from time to time it eased with a jaunty slant over the corner of her temple, until it was almost in her eye when she tossed her head and caused it to fall sleek into place once more.	Розмэри нравились ее прямые черные волосы, зачесанные назад и только на затылке рассыпавшиеся пышным естественным каскадом; время от времени выбившаяся прядь, косо упав на лоб, лезла в глаза, и тогда она встряхивала головой, чтобы заставить ее лечь на место.
"We'll turn in early to-night, Abe, after this drink."	- После этой бутылки мы идем домой, Эйб.
Mary's voice was light but it held a little flicker of anxiety.	- Г олос Мэри звучал ровно, но в нем пробивалась нотка тревоги.

"You don't want to be poured on the boat."	- А то придется тебя грузить на пароход в жидком состоянии.
"It's pretty late now," Dick said.	- Да всем пора домой, - сказал Дик.
"We'd all better go."	- Уже поздно.
The noble dignity of Abe's face took on a certain stubbornness, and he remarked with determination:	Но Эйб упрямо сдвинул свои царственные брови.
"Oh, no."	- Нет, нет.
He paused gravely.	- И после внушительной паузы:
"Oh, no, not yet.	- Торопиться ни к чему.
We'll have another bottle of champagne."	Мы должны распить еще бутылку шампанского.
"No more for me," said Dick.	- Я больше пить не буду, - сказал Дик.
"It's Rosemary I'm thinking of.	- А Розмэри будет.
She's a natural alcoholic-keeps a bottle of gin in the bathroom and all that-her mother told me."	Она ведь завзятый алкоголик - у нее всегда припрятана в ванной бутылка джину. Мне миссис Спирс рассказывала.
He emptied what was left of the first bottle into Rosemary's glass.	Он вылил остатки шампанского в бокал Розмэри.
She had made herself quite sick the first day in Paris with quarts of lemonade; after that she had taken nothing with them but now she raised the champagne and drank at it.	В их первый день в Париже Розмэри выпила столько лимонаду, что почувствовала себя плохо, и после этого уже вообще ни к каким напиткам не прикасалась. Но сейчас она взяла налитый ей бокал и поднесла к губам.
"But what's this?" exclaimed Dick.	- Вот тебе и раз! - воскликнул Дик.
"You told me you didn't drink."	- Вы же говорили, что никогда не пьете.
"I didn't say I was never going to."	- Но я не говорила, что никогда не буду пить.
"What about your mother?"	- А что скажет мама?
"I'm just going to drink this one glass."	- Один бокал можно.
She felt some necessity for it.	Ей вдруг очень захотелось выпить этот бокал шампанского.
Dick drank, not too much, but he drank, and perhaps it would bring her closer to him, be a part of the equipment for what she had to do.	Дик пил, не очень много, но пил, и может быть, если она выпьет тоже, это их сблизит, поможет ей сделать то, на что она внутренне решилась.
She drank it quickly, choked and then said,	Она залпом проглотила почти половину, поперхнулась и, переведя дух, сказала:
"Besides, yesterday was my birthday-I was eighteen."	- Кроме того, мне уже восемнадцать лет - вчера исполнилось.
"Why didn't you tell us?" they said indignantly.	- Что же вы нам не сказали? - возмущенно зашумели остальные.
"I knew you'd make a fuss over it and go to a lot of trouble." She finished the champagne.	- Нарочно, чтоб вы ничего не затевали и не создавали себе лишние хлопоты. -Она допила свое шампанское.
"So this is the celebration."	- Вот, считайте, что мы отпраздновали.

"It most certainly is not," Dick assured her.	- Ничего подобного, - возразил Дик.
"The dinner tomorrow night is your birthday party and don't forget it.	- Завтра по случаю вашего дня рождения будет парадный ужин, и не вздумайте забыть об этом.
Eighteen-why that's a terribly important age."	Шутка сказать - восемнадцать лет.
"I used to think until you're eighteen nothing matters," said Mary.	- Мне когда-то казалось: все, что случается до восемнадцати лет, это пустяки, - сказала Мэри.
"That's right," Abe agreed.	- Так оно и есть, - подхватил Эйб.
"And afterward it's the same way."	- И то, что случается после, - тоже.
"Abe feels that nothing matters till he gets on the boat," said Mary.	- Эйбу все пустяки, пока он не сядет на пароход, -сказала Мэри.
"This time he really has got everything planned out when he gets to New York."	- У него на этот год в Нью-Йорке очень серьезные планы.
She spoke as though she were tired of saying things that no longer had a meaning for her, as if in reality the course that she and her husband followed, or failed to follow, had become merely an intention.	- Казалось, она устала произносить слова, утратившие для нее реальный смысл, словно на самом деле все, чем была заполнена - или не заполнена - ее и ее мужа жизнь, давно уже не шло дальше планов и намерений.
"He'll be writing music in America and I'll be working at singing in Munich, so when we get together again there'll be nothing we can't do."	- Он едет в Штаты писать музыку, а я еду в Мюнхен заниматься пением, и когда мы снова соединимся, нам будет море по колено.
"That's wonderful," agreed Rosemary, feeling the champagne.	- Как хорошо! - воскликнула Розмэри. Шампанское уже давало себя знать.
"Meanwhile, another touch of champagne for Rosemary.	- Ну-ка, еще шампанского для Розмэри.
Then she'll be more able to rationalize the acts of her lymphatic glands.	Это ей поможет осмыслить деятельность своих лимфатических желез.
They only begin to function at eighteen."	Они ведь начинают функционировать в восемнадцать лет.
Dick laughed indulgently at Abe, whom he loved, and in whom he had long lost hope:	Дик снисходительно засмеялся; он любил Эйба и давно уже перестал в него верить.
"That's medically incorrect and we're going."	- Медицине это неизвестно, а вообще - идем.
Catching the faint patronage Abe said lightly:	Уловив в его словах покровительственный оттенок, Эйб заметил небрежно:
"Something tells me I'll have a new score on Broadway long before you've finished your scientific treatise."	- А ведь, пожалуй, моя новая вещь пойдет на Бродвее куда раньше, чем вы закончите свой ученый трактат.
"I hope so," said Dick evenly.	- Тем лучше, - не повышая тона, сказал Дик.
"I hope so.	- Тем лучше.
I may even abandon what you call my 'scientific treatise.'"	Я, может, и вовсе брошу этот, как вы его называете, "ученый трактат".
"Oh, Dick!"	- О Дик!
Mary's voice was startled, was shocked.	- В голосе Мэри прозвучал испуг.

Rosemary had never before seen Dick's face utterly expressionless; she felt that this announcement was something momentous and she was inclined to exclaim with Mary	Розмэри впервые увидела у Дика такое лицо -пустое, лишенное всякого выражения; она чутьем поняла, что сказанная им фраза несла в себе что-то значительное, даже зловещее, и чуть не крикнула вслед за Мэри:
"Oh, Dick!"	"О Дик!"
But suddenly Dick laughed again, added to his remark "-abandon it for another one," and got up from the table.	Но Дик опять весело рассмеялся. - Брошу этот и примусь за другой, - добавил он и встал из-за стола.
"But Dick, sit down.	- Нет, нет, Дик, погодите минутку.
I want to know-"	Я не понимаю...
"I'll tell you some time.	- Объясню в другой раз.
Good night, Abe.	Спокойной ночи, Эйб.
Good night, Mary."	Спокойной ночи, Мэри.
"Good night, dear Dick."	- Спокойной ночи, Дик, милый.
Mary smiled as if she were going to be perfectly happy sitting there on the almost deserted boat.	Мэри улыбалась так, будто не могло быть ничего лучше предстоящего ей ночного бдения на полупустом поплавке.
She was a brave, hopeful woman and she was following her husband somewhere, changing herself to this kind of person or that, without being able to lead him a step out of his path, and sometimes realizing with discouragement how deep in him the guarded secret of her direction lay.	Она была мужественная, умевшая надеяться женщина, готовая следовать за мужем невесть куда, переламывая себя то на один, то на другой манер, но ни разу ей не удалось хоть немного увести его в сторону от его пути; и порой она, почти теряя мужество, думала о том, что секрет этого пути, от которого зависел и ее путь, запрятан в нем глубоко-глубоко и недоступен ей.
And yet an air of luck clung about her, as if she were a sort of token. . . .	И, однако, она всегда излучала надежду, словно некий живой талисман...
XV	15
"What is it you are giving up?" demanded Rosemary, facing Dick earnestly in the taxi.	- Что это вы такое собираетесь бросить? - уже в такси спросила Розмэри, вскинув на Дика большие серьезные глаза.
"Nothing of importance."	- Ничего существенного.
"Are you a scientist?"	- Вы разве ученый?
"I'm a doctor of medicine."	- Я врач.
"Oh-h!" she smiled delightedly.	- Да ну? - Она вся просияла.
"My father was a doctor too.	- Мой папа тоже был врач.
Then why don't you-" she stopped.	Но тогда почему же вы... - Она запнулась и не кончила фразы.
"There's no mystery.	- Не беспокойтесь, тут нет роковой тайны.
I didn't disgrace myself at the height of my career, and hide away on the Riviera.	Я не опозорил себя изменой врачебному долгу и не укрылся на Ривьере от людского суда.
I'm just not practising.	Просто я сейчас не занимаюсь практикой.

You can't tell, I'll probably practise again some day."	Может быть, со временем займусь опять.
Rosemary put up her face quietly to be kissed.	Розмэри медленно подняла к нему лицо для поцелуя.
He looked at her for a moment as if he didn't understand.	Он посмотрел на нее с недоумением.
Then holding her in the hollow of his arm he rubbed his cheek against her cheek's softness, and then looked down at her for another long moment.	Потом, полуобняв ее за плечи, потерся щекой о ее бархатистую щеку к опять посмотрел долгим, внимательным взглядом.
"Such a lovely child," he said gravely.	- Такая прелестная девочка, - сказал он раздумчиво.
She smiled up at him; her hands playing conventionally with the lapels of his coat.	Она улыбнулась, глядя на него все так же снизу вверх, пальцы ее машинально играли лацканами его пиджака.
"I'm in love with you and Nicole.	- Я влюблена в вас и в Николь.
Actually that's my secret-I can't even talk about you to anybody because I don't want any more people to know how wonderful you are.	Это мой секрет - я даже ни с кем не могу говорить про вас, не хочу, чтобы еще кто-нибудь знал, какой вы замечательный.
Honestly-I love you and Nicole-I do."	Нет, правда, правда, я вас люблю - вас обоих.
-So many times he had heard this-even the formula was the same.	...Сколько раз уже он это слышал - даже слова те же самые...
Suddenly she came toward him, her youth vanishing as she passed inside the focus of his eyes and he had kissed her breathlessly as if she were any age at all.	Вдруг она очутилась так близко, что ее полудетские черты расплылись перед его глазами, и он поцеловал ее захватывающим дух поцелуем, как будто у нее вовсе не было возраста.
Then she lay back against his arm and sighed.	Она откинулась на его руку и вздохнула.
"I've decided to give you up," she said.	- Я решила от вас отказаться, - сказала она.
Dick started-had he said anything to imply that she possessed any part of him?	Дик вздрогнул, - кажется, он ничем не дал ей повода почувствовать хоть малейшее право на него.
"But that's very mean," he managed to say lightly, "just when I was getting interested."	- Вот уж это безобразие, - нарочито весело сказал он. - Как раз когда я почувствовал некоторый интерес.
"I've loved you so-" As if it had been for years.	- Я так вас любила... - Будто это длилось годы.
She was weeping a little now.	В голосе у нее дрожали слезы.
"I've loved you so-o-o."	- Я так вас люби-и-ила...
Then he should have laughed, but he heard himself saying,	Ему бы надо было в ответ посмеяться, но вместо того он услышал будто сами собой сказавшиеся слова:
"Not only are you beautiful but you are somehow on the grand scale.	- Вы не только красивая, вы какая-то очень полноценная.
Everything you do, like pretending to be in love or pretending to be shy gets across."	У вас все выходит по-настоящему, изображаете ли вы несуществующую любовь или несуществующее смущение.

In the dark cave of the taxi, fragrant with the perfume Rosemary had bought with Nicole, she came close again, clinging to him.	Снова она придвинулась ближе в темной пещерке такси, пахнущей духами, купленными по выбору Николь.
He kissed her without enjoying it.	Он поцеловал ее поцелуем, лишенным всякого вкуса.
He knew that there was passion there, but there was no shadow of it in her eyes or on her mouth; there was a faint spray of champagne on her breath.	Если и была в ней страсть, то он мог только догадываться об этом; ни глаза ее, ни губы ничего не говорили о страсти. Ее дыхание чуть-чуть отдавало шампанским.
She clung nearer desperately and once more he kissed her and was chilled by the innocence of her kiss, by the glance that at the moment of contact looked beyond him out into the darkness of the night, the darkness of the world.	Она еще тесней прижалась к нему, словно в порыве отчаяния, и он поцеловал ее еще раз, но его расхолаживала невинность этих губ, этого взгляда, устремленного мимо него в темноту ночи, темноту вселенной.
She did not know yet that splendor is something in the heart; at the moment when she realized that and melted into the passion of the universe he could take her without question or regret.	Она не знала еще, что блаженство заключено внутри нас; когда-нибудь она это поймет и растворится в страсти, движущей миром, и если бы он тогда оказался рядом с ней, он взял бы ее без сомнений и сожалений.
Her room in the hotel was diagonally across from theirs and nearer the elevator.	Ее номер в отеле был наискосок от номера Дайверов, ближе к лифту.
When they reached the door she said suddenly:	Дойдя до своей двери, она вдруг сказала:
"I know you don't love me-I don't expect it.	- Я знаю, что вы меня не любите, - я на это и не надеялась.
But you said I should have told you about my birthday.	Но вы меня упрекнули, зачем я не сказала про свой день рождения.
Well, I did, and now for my birthday present I want you to come into my room a minute while I tell you something.	Вот теперь вы знаете, и я хочу, чтобы вы мне сделали подарок к этому дню - зайдите на минутку ко мне в комнату, я вам скажу что-то.
Just one minute."	На одну минутку только.
They went in and he closed the door, and Rosemary stood close to him, not touching him.	Они вошли, и, притворив за собой дверь, он повернулся к Розмэри; она стояла совсем близко, но так, что они не касались друг друга.
The night had drawn the color from her face-she was pale as pale now, she was a white carnation left after a dance.	Ночь стерла краски с ее лица, оно теперь было бледнее бледного - белая гвоздика, забытая после бала.
"When you smile-" He had recovered his paternal attitude, perhaps because of Nicole's silent proximity, "I always think I'll see a gap where you've lost some baby teeth."	- Когда вы улыбаетесь... - Он опять обрел свой шутливо-отеческий тон, быть может, благодаря неосязаемой близости Николь, -...когда вы улыбаетесь, мне всегда кажется, что я увижу у вас щербинку во рту на месте выпавшего молочного зуба.
But he was too late-she came close up against him with a forlorn whisper.	Но он опоздал - она шагнула вплотную к нему и жалобно прошептала:
"Take me."	- Возьмите меня.
"Take you where?"	- Взять вас - куда?

Astonishment froze him rigid.	Он оцепенел от изумления.
"Go on," she whispered.	- Я вас прошу, - шептала она.
"Oh, please go on, whatever they do.	- Сделайте со мной - ну все как есть.
I don't care if I don't like it-I never expected to-I've always hated to think about it but now I don't.	Ничего, если мне будет неприятно, - наверно будет, - мне всегда было противно даже думать об этом, - но тут совсем другое дело.
I want you to."	Я хочу, чтоб вы это сделали.
She was astonished at herself-she had never imagined she could talk like that.	Для нее самой было неожиданностью, что она способна на такой разговор.
She was calling on things she had read, seen, dreamed through a decade of convent hours.	Отозвалось все, о чем она читала, слышала, грезила в долгие годы ученья в монастырской школе.
Suddenly she knew too that it was one of her greatest r?les and she flung herself into it more passionately.	К тому же она каким-то чутьем понимала, что играет сейчас самую свою триумфальную роль, и вкладывала в нее все силы души.
"This is not as it should be," Dick deliberated.	- Что-то вы не то говорите, - попробовал урезонить ее Дик.
"Isn't it just the champagne?	- Не шампанское ли тут виновато?
Let's more or less forget it."	Давайте-ка замнем этот разговор.
"Oh, no, NOW.	- Ах, нет, нет!
I want you to do it now, take me, show me, I'm absolutely yours and I want to be."	Я прошу вас, возьмите меня, научите меня. Я ваша и хочу быть вашей совсем.
"For one thing, have you thought how much it would hurt Nicole?"	- Прежде всего, подумали ли вы, как больно было бы Николь?
"She won't know-this won't have anything to do with her."	- Она не узнает - к ней это не имеет отношения.
He continued kindly.	Он продолжал мягко и ласково.
"Then there's the fact that I love Nicole."	- Потом вы забываете, что я люблю Николь...
"But you can love more than just one person, can't you?	- А разве любить можно только кого-то одного?
Like I love Mother and I love you-more.	Ведь вот я люблю маму и люблю вас - еще больше, чем ее.
I love you more now."	Теперь - больше.
"-the fourth place you're not in love with me but you might be afterwards, and that would begin your life with a terrible mess."	- ...и наконец, никакой любви у вас сейчас ко мне нет, но она могла бы возникнуть, и это изломало бы вашу жизнь в самом ее начале.
"No, I promise I'll never see you again.	- Но мы потом уже никогда не увидимся, обещаю вам.
I'll get Mother and go to America right away."	Я вызову маму, и мы с ней уедем в Америку.
He dismissed this.	Эту мысль он отогнал.
He was remembering too vividly the youth and freshness of her lips.	Ему слишком хорошо помнилась юная свежесть ее губ.

He took another tone.	Он переменил тон.
"You're just in that mood."	- Все это - настроение, которое скоро пройдет.
"Oh, please, I don't care even if I had a baby.	- Нет, нет! И я не боюсь, если даже будет ребенок.
I could go into Mexico like a girl at the studio.	Поеду в Мексику, как одна актриса с нашей студии.
Oh, this is so different from anything I ever thought-I used to hate it when they kissed me seriously."	Ах, я никогда не думала, что со мной может быть так, мне всегда только противно бывало, когда меня целовали всерьез.
He saw she was still under the impression that it must happen.	Ясно было, что она все еще верит, что это должно произойти.
"Some of them had great big teeth, but you're all different and beautiful.	- У некоторых такие большие острые зубы, но вы совсем другой, вы красивый и замечательный.
I want you to do it."	Ну, пожалуйста, сделайте это...
"I believe you think people just kiss some way and you want me to kiss you."	- А, я понял - вы просто думаете, что есть особого рода поцелуи, и хотите, чтобы я вас поцеловал именно так.
"Oh, don't tease me-I'm not a baby.	- Зачем вы смеетесь надо мной - я не ребенок.
I know you're not in love with me."	Я знаю, что у вас нет ко мне любви.
She was suddenly humble and quiet.	Я на это и не рассчитывала.
"I didn't expect that much.	- Она вдруг присмирела и сникла.
I know I must seem just nothing to you."	- Наверно, я вам кажусь ничтожеством.
"Nonsense.	- Глупости.
But you seem young to me."	Но вы мне кажетесь совсем еще девочкой.
His thoughts added, "- there'd be so much to teach you."	- Про себя он добавил: "...которую слишком многому пришлось бы учить".
Rosemary waited, breathing eagerly till Dick said:	Она молчала, напряженно дыша, пока Дик не договорил:
"And lastly things aren't arranged so that this could be as you want."	- И помимо всего, жизнь так устроена, что эти вещи не бывают по заказу.
Her face drooped with dismay and disappointment and Dick said automatically,	Розмэри понурила голову и отошла, подавленная обидой и разочарованием. Дик машинально начал было:
"We'll have to simply-" He stopped himself, followed her to the bed, sat down beside her while she wept.	"Лучше мы с вами просто...", но осекся, увидев, что она сидит на кровати и плачет, подошел и сел рядом.
He was suddenly confused, not about the ethics of the matter, for the impossibility of it was sheerly indicated from all angles but simply confused, and for a moment his usual grace, the tensile strength of his balance, was absent.	Ему вдруг стало не по себе; не то чтобы он усомнился в занятой нравственной позиции, -слишком уже явной была невозможность иного решения, с какой стороны ни взгляни, - нет, ему просто было не по себе, и обычная его внутренняя гибкость, упругая полнота его душевного равновесия на короткое время изменила ему.

"I knew you wouldn't," she sobbed.	- Я знала, что вы не захотите, - рыдала Розмэри.
"It was just a forlorn hope."	- Нечего было и надеяться.
He stood up.	Он встал.
"Good night, child.	- Спокойной ночи, детка.
This is a damn shame.	Ужасно глупо все получилось.
Let's drop it out of the picture."	Давайте считать, что этого не было.
He gave her two lines of hospital patter to go to sleep on.	- Он отмерил ей дозу успокаивающей банальщины в качестве снотворного:
"So many people are going to love you and it might be nice to meet your first love all intact, emotionally too.	- Вас многие еще будут любить, а когда-нибудь вы и сами полюбите и наверно порадуетесь, что пришли к своей первой любви нетронутою и физически и душевно.
That's an old-fashioned idea, isn't it?"	Немножко старомодный взгляд, пожалуй?
She looked up at him as he took a step toward the door; she looked at him without the slightest idea as to what was in his head, she saw him take another step in slow motion, turn and look at her again, and she wanted for a moment to hold him and devour him, wanted his mouth, his ears, his coat collar, wanted to surround him and engulf him; she saw his hand fall on the doorknob.	Она подняла голову и увидела, как он сделал шаг к двери; она смотрела на него, даже отдаленно не догадываясь, что в нем происходит, она увидела, как он медленно сделал еще шаг, потом оглянулся - и на миг ей захотелось броситься ему вслед, впиться в него, почувствовать его рот, его уши, ворот его пиджака, захотелось обвиться вокруг него и вобрать его в себя; но уже его рука легла на дверную ручку.
Then she gave up and sank back on the bed.	Больше нечего было ждать.
When the door closed she got up and went to the mirror, where she began brushing her hair, sniffling a little.	Когда дверь за ним затворилась, она встала, подошла к зеркалу и, тихонечко всхлипывая, стала расчесывать волосы щеткой.
One hundred and fifty strokes Rosemary gave it, as usual, then a hundred and fifty more.	Сто пятьдесят взмахов, положенных ежевечерне, потом еще сто пятьдесят.
She brushed it until her arm ached, then she changed arms and went on brushing. . . .	Розмэри водила щеткой по волосам, пока у нее не заболела рука, тогда она переменила руку и продолжала водить...
XVI	16
She woke up cooled and shamed.	За ночь Розмэри остыла и проснулась с чувством стыда.
The sight of her beauty in the mirror did not reassure her but only awakened the ache of yesterday and a letter, forwarded by her mother, from the boy who had taken her to the Yale prom last fall, which announced his presence in Paris was no help-all that seemed far away.	Из зеркала глянуло на нее хорошенькое личико, но это ее не успокоило, а лишь всколыхнуло вчерашнюю боль; не помогло и пересланное матерью письмо, извещавшее о приезде в Париж того студента, чьей гостьей она была на прошлогоднем йельском балу, - все это теперь казалось бесконечно далеким.
She emerged from her room for the ordeal of meeting the Divers weighted with a double trouble.	Она вышла из своей комнаты, ожидая встречи с Дайверами, как пытки - сегодня мучительной вдвойне.

But it was hidden by a sheath as impermeable as Nicole's when they met and went together to a series of fittings.	Но никто не разглядел бы этого под внешней оболочкой, столь же непроницаемой, как у Николь, когда они встретились, чтобы вместе провести утро в примерках и покупках.
It was consoling, though, when Nicole remarked, apropos of a distraught saleswoman:	И все же приятно было, когда Николь заметила по поводу нервозности какой-то продавщицы:
"Most people think everybody feels about them much more violently than they actually do-they think other people's opinions of them swing through great arcs of approval or disapproval."	"Многие люди склонны преувеличивать отношение к себе других - почему-то им кажется, что они у каждого вызывают сложную гамму симпатий и антипатий".
Yesterday in her expansiveness Rosemary would have resented that remark-to-day in her desire to minimize what had happened she welcomed it eagerly.	Еще вчера такое замечание заставило бы экспансивную Розмэри внутренне вознегодовать, сегодня же она выслушала его с радостью - так ей хотелось убедить себя, что не произошло ничего страшного.
She admired Nicole for her beauty and her wisdom, and also for the first time in her life she was jealous.	Она восхищалась Николь, ее красотой, ее умом, но в то же время она впервые в жизни ревновала.
Just before leaving Gausse's hotel her mother had said in that casual tone, which Rosemary knew concealed her most significant opinions, that Nicole was a great beauty, with the frank implication that Rosemary was not.	Перед самым отъездом с Ривьеры мать в разговоре с ней назвала Николь красавицей; это было сказано тем небрежным тоном, которым она всегда - Розмэри хорошо это знала - маскировала самые значительные свои суждения, и должно было означать, что Розмэри такого названия не заслуживает.
This did not bother Rosemary, who had only recently been allowed to learn that she was even personable; so that her prettiness never seemed exactly her own but rather an acquirement, like her French.	Розмэри это нимало не задело; она с детства была приучена считать себя чуть ли не дурнушкой и свою недавно лишь признанную миловидность воспринимала как что-то не присущее ей, а скорей благоприобретенное, вроде умения говорить по-французски.
Nevertheless, in the taxi she looked at Nicole, matching herself against her.	Но сейчас, сидя возле Николь в такси, она невольно сравнивала ее с собой.
There were all the potentialities for romantic love in that lovely body and in the delicate mouth, sometimes tight, sometimes expectantly half open to the world.	Казалось, в Николь все словно создано для романтической любви, это стройное тело, этот нежный рот, иногда плотно сжатый, иногда полураскрытый в доверчивом ожидании.
Nicole had been a beauty as a young girl and she would be a beauty later when her skin stretched tight over her high cheekbones-the essential structure was there.	Николь была красавицей с юных лет, и было видно, что она останется красавицей и тогда, когда ее кожа, став суше, обтянет высокие скулы, - такой склад лица не мог измениться.
She had been white-Saxon-blonde but she was more beautiful now that her hair had darkened than when it had been like a cloud and more beautiful than she.	Раньше она была по-саксонски розовой и белокурой, но теперь, с потемневшими волосами, стала даже лучше, чем тогда, когда золотистое облако вокруг лба затмевало всю остальную ее красоту.
"We lived there," Rosemary suddenly pointed to a building in the Rue des Saints-P?res.	На Rue de Saints Peres Розмэри вдруг указала на один дом и сказала: - Вот здесь мы жили.
"That's strange.	- Как странно!

Because when I was twelve Mother and Baby and I once spent a winter there," and she pointed to a hotel directly across the street.	Когда мне было двенадцать лет, мы с мамой и с Бэби, моей сестрой, провели зиму вон в том отеле напротив.
The two dingy fronts stared at them, gray echoes of girlhood.	Два серых фасада глазели на них с двух сторон, -тусклые отголоски детства.
"We'd just built our Lake Forest house and we were economizing," Nicole continued.	- У нас тогда достраивался наш дом в Лейк-Форест, и нужно было экономить, -продолжала Николь.
"At least Baby and I and the governess economized and Mother travelled."	- То есть экономили мы с Бэби и с гувернанткой, а мама путешествовала.
"We were economizing too," said Rosemary, realizing that the word meant different things to them.	- Нам тоже нужно было экономить, - сказала Розмэри, понимая, что смысл этого слова для них неодинаков.
"Mother always spoke of it very carefully as a small hotel-" Nicole gave her quick magnetic little laugh, "-I mean instead of saying a 'cheap' hotel.	- Мама всегда выражалась очень деликатно: не "дешевый отель", как следовало бы сказать, а "небольшой отель". - Николь засмеялась своим магнетическим коротким смешком.
If any swanky friends asked us our address we'd never say,	- Если кто-нибудь из наших светских знакомых спрашивал наш адрес, мы никогда не говорили:
'We're in a dingy little hole over in the apache quarter where we're glad of running water,'-we'd say	"Мы живем в квартале апашей, в дрянной лачуге, где спасибо, если вода идет из крана", - мы говорили:
'We're in a small hotel.'	"Мы живем в небольшом отеле".
As if all the big ones were too noisy and vulgar for us.	Словно бы все большие отели для нас чересчур шумны и вульгарны.
Of course the friends always saw through us and told everyone about it, but Mother always said it showed we knew our way around Europe.	Конечно, знакомые отлично все понимали и рассказывали об этом направо и налево, но мама всегда утверждала, что в Европе нужно уметь жить, и она умеет.
She did, of course: she was born a German citizen.	Еще бы ей не уметь, ведь она родилась в Германии.
But her mother was American, and she was brought up in Chicago, and she was more American than European."	Но мать ее была американкой, и выросла она в Чикаго, и американского в ней было гораздо больше, чем европейского.
They were meeting the others in two minutes, and Rosemary reconstructed herself once more as they got out of the taxi in the Rue Guynemer, across from the LuxembourgGardens.	До встречи со всеми прочими оставались считанные минуты, но Розмэри успела перестроиться на новый лад, прежде чем такси остановилось на Rue Guinemer, против Люксембургского сада.
They were lunching in the Norths' already dismantled apartment high above the green mass of leaves.	Завтракать решено было у Нортов, в их уже разоренной квартире под самой крышей, окнами выходившей на густую зелень древесных крон.
The day seemed different to Rosemary from the day before-When she saw him face to face their eyes met and brushed like birds' wings.	Розмэри казалось, что даже солнце светит сегодня не так, как вчера. Но вот она очутилась лицом к лицу с Диком, их взгляды встретились, точно птицы задели друг друга крылом на лету.

After that everything was all right, everything was wonderful, she knew that he was beginning to fall in love with her.	И вмиг стало все хорошо, все прекрасно, она поняла: он уже почти ее любит.
She felt wildly happy, felt the warm sap of emotion being pumped through her body.	Сумасшедшая радость охватила ее, живое тепло побежало по телу.
A cool, clear confidence deepened and sang in her.	Какой-то ясный спокойный голос запел внутри, и все крепнул и набирал силу.
She scarcely looked at Dick but she knew everything was all right.	Она почти не смотрела на Дика, но твердо знала, что все хорошо.
After luncheon the Divers and the Norths and Rosemary went to the Franco-American Films, to be joined by Collis Clay, her young man from New Haven, to whom she had telephoned.	После завтрака Розмэри с Дайверами и Нортами отправились в студию "Франко-Америкен филмз"; туда же должен был приехать и Коллис Клэй, ее нью-хейвенский приятель, с которым она сговорилась по телефону.
He was a Georgian, with the peculiarly regular, even stencilled ideas of Southerners who are educated in the North.	Этот молодой человек, родом из Джорджии, отличался той необыкновенной прямолинейностью и даже трафаретностью суждений, которая свойственна южанам, приехавшим на Север получать образование.
Last winter she had thought him attractive-once they held hands in an automobile going from New Haven to New York; now he no longer existed for her.	Прошлой зимой Розмэри находила его очень милым и однажды, когда они ехали на машине из Нью-Хейвена в Нью-Йорк, позволила ему всю дорогу держать ее руку в своей; но сейчас он для нее попросту не существовал.
In the projection room she sat between Collis Clay and Dick while the mechanic mounted the reels of Daddy's Girl and a French executive fluttered about her trying to talk American slang. "Yes, boy," he said when there was trouble with the projector, "I have not any benenas."	В просмотровом зале она сидела между Коллисом Клэем и Диком; у механика что-то заело в аппарате, и, пока он возился, налаживая его, какой-то француз из администрации увивался вокруг Розмэри, стараясь изъясняться новейшим американским слэнгом.
Then the lights went out, there was the sudden click and a flickering noise and she was alone with Dick at last.	Но вот в зале погас свет, что-то знакомо щелкнуло, зажужжало, и они с Диком наконец остались одни.
They looked at each other in the half darkness.	В полутьме они глянули друг на друга.
"Dear Rosemary," he murmured.	- Розмэри, милая, - прошептал Дик.
Their shoulders touched.	Их плечи соприкоснулись.
Nicole stirred restlessly at the end of the row and Abe coughed convulsively and blew his nose; then they all settled down and the picture ran.	Николь беспокойно задвигалась на своем месте в конце ряда, а Эйб долго кашлял и сморкался; потом все успокоилось, и на экране замелькали кадры.
There she was-the school girl of a year ago, hair down her back and rippling out stiffly like the solid hair of a tanagra figure; there she was-SO young and innocent-the product of her mother's loving care; there she was-embodying all the immaturity of the race, cutting a new cardboard paper doll to pass before its empty harlot's mind.	И вот она - прошлогодняя школьница с распущенными волосами, неподвижно струящимися вдоль спины, точно твердые волосы танагрской статуэтки; вот она - такая юная и невинная, плод ласковых материнских забот; вот она - воплощенная инфантильность Америки, новая бумажная куколка для услады ее куцей проститучьей души.

She remembered how she had felt in that dress, especially fresh and new under the fresh young silk.	Розмэри вспомнила, какой обновленной и свежей она чувствовала себя под свежим упругим шелком этого платья.
Daddy's girl.	Папина дочка.
Was it a 'itty-bitty bravekins and did it suffer?	Такая малипуся, а ведь чего только не натерпелась, бедненькая.
Ooo-ooo-tweet, de tweetest thing, wasn't she dest too tweet?	Кисонька-лапочка, храброе маленькое сердечко.
Before her tiny fist the forces of lust and corruption rolled away; nay, the very march of destiny stopped; inevitable became evitable, syllogism, dialectic, all rationality fell away.	Перед этим крохотным кулачком отступали похоть и разврат, судьба и та оборачивалась по-иному, логика, диалектика, здравый смысл теряли всякую силу.
Women would forget the dirty dishes at home and weep, even within the picture one woman wept so long that she almost stole the film away from Rosemary.	Женщины, позабыв про горы немытой посуды дома, плакали в три ручья; даже в самом фильме одна женщина плакала так много, что едва не оттеснила в нем Розмэри на задний план.
She wept all over a set that cost a fortune, in a Duncan Phyfe dining-room, in an aviation port, and during a yacht-race that was only used in two flashes, in a subway and finally in a bathroom.	Она плакала в декорациях, стоивших целое состояние, в столовой в стиле Данкена Файфа, в аэропорту, на реке во время парусных гонок, из которых вошло в картину только два кадра, в вагоне метро и, наконец, в туалетной.
But Rosemary triumphed.	Но победа все же осталась за Розмэри.
Her fineness of character, her courage and steadfastness intruded upon by the vulgarity of the world, and Rosemary showing what it took with a face that had not yet become mask-like-yet it was actually so moving that the emotions of the whole row of people went out to her at intervals during the picture.	Благородство натуры, смелость и решительность помогли ей устоять против царящей в мире пошлости; все тяготы выдержанной борьбы читались на лице Розмэри, еще не успевшем превратиться в привычную маску, - и так по-настоящему трогательна была ее игра, что симпатии всего ряда зрителей то и дело устремлялись к ней.
There was a break once and the light went on and after the chatter of applause Dick said to her sincerely:	Картина шла с одним перерывом: как только дали свет, все наперебой принялись выражать свое восхищение, а Дик, переждав общий шум, сказал просто и искренне:
"I'm simply astounded.	"Вы меня потрясли.
You're going to be one of the best actresses on the stage."	Уверен, что вы станете одной из лучших актрис нашего времени".
Then back to Daddy's Girname = "note" happier days now, and a lovely shot of Rosemary and her parent united at the last in a father complex so apparent that Dick winced for all psychologists at the vicious sentimentality.	И снова на экране "Папина дочка". Житейские бури улеглись. Розмэри и ее родитель нашли друг друга, и все закончилось нежной сценой, кровосмесительная тенденция которой была так очевидна, что от слащавой сентиментальности этой сцены Дику стало неловко за себя и за все сословие психиатров.
The screen vanished, the lights went on, the moment had come.	Экран погас, в зале зажегся свет, настала долгожданная минута.
"I've arranged one other thing," announced Rosemary to the company at large,	- У меня для вас еще один сюрприз, - во всеуслышание объявила Розмэри.

"I've arranged a test for Dick."	- Я устроила Дику пробу.
"A what?"	- Что, что?
"A screen test, they'll take one now."	- Кинопробу. Сейчас его пригласят.
There was an awful silence-then an irrepressible chortle from the Norths.	Зловещая пауза - потом кто-то из Нортов не удержал смешка.
Rosemary watched Dick comprehend what she meant, his face moving first in an Irish way; simultaneously she realized that she had made some mistake in the playing of her trump and still she did not suspect that the card was at fault.	Розмэри, не сводя глаз с Дика, по его подвижному ирландскому лицу видела, как он постепенно осознает смысл сказанного, - и в то же время ей становилось ясно, что главный козырь разыгран ею неудачно; но она все еще не понимала, что неудачен самый козырь.
"I don't want a test," said Dick firmly; then, seeing the situation as a whole, he continued lightly,	- Ни на какую пробу я не пойду, - твердо сказал Дик; но, оценив положение в целом, продолжал более добродушно:
"Rosemary, I'm disappointed.	- Что это вам вздумалось, Розмэри!
The pictures make a fine career for a woman-but my God, they can't photograph me.	Кино - прекрасная карьера для женщины, а из меня едва ли можно сделать киногероя.
I'm an old scientist all wrapped up in his private life."	Я старый сухарь, который знает только свой дом и свою науку.
Nicole and Mary urged him ironically to seize the opportunity; they teased him, both faintly annoyed at not having been asked for a sitting.	Николь и Мэри стали поддразнивать его, уговаривая не упускать случая - обе чуть раздосадованные тем, что сами не получили приглашения.
But Dick closed the subject with a somewhat tart discussion of actors:	Но Дик решительно перевел разговор на игру актеров, о которых отозвался довольно резко.
"The strongest guard is placed at the gateway to nothing," he said.	- Крепче всего запирают ворота, которые никуда не ведут, - сказал он.
"Maybe because the condition of emptiness is too shameful to be divulged."	- Потому, наверно, что пустота слишком неприглядна.
In the taxi with Dick and Collis Clay-they were dropping Collis, and Dick was taking Rosemary to a tea from which Nicole and the Norths had resigned in order to do the things Abe had left undone till the last-in the taxi Rosemary reproached him.	Из студии Розмэри ехала с Диком и Коллисом Клэем - решено было, что они завезут Коллиса в его отель, а потом отправятся с визитом, от которого Николь и Норты отговорились необходимостью сделать кой-какие дела, оставленные Эйбом на последнюю минуту. В такси Розмэри принялась упрекать Дика:
"I thought if the test turned out to be good I could take it to California with me.	- Я думала, если проба окажется удачной, я возьму ролик с собой в Калифорнию.
And then maybe if they liked it you'd come out and be my leading man in a picture."	А тогда, может, вас бы пригласили сниматься, и вы могли бы стать моим партнером в новой картине.
He was overwhelmed.	Он не знал, что и сказать.
"It was a darn sweet thought, but I'd rather look at YOU.	- Это очень мило, Розмэри, что вы так заботитесь обо мне, но, право же, я предпочитаю остаться вашим зрителем.

You were about the nicest sight I ever looked at."	В той картине, что мы сегодня смотрели, вы просто прелестны.
"That's a great picture," said Collis.	- Картина экстра-класс, - сказал Коллис Клэй.
"I've seen it four times.	- Я ее четвертый раз смотрю.
I know one boy at New Haven who's seen it a dozen times-he went all the way to Hartford to see it one time.	А один парень с моего курса видел ее раз десять -как-то даже специально в Хартфорд ездил за этим.
And when I brought Rosemary up to New Haven he was so shy he wouldn't meet her.	А когда Розмэри приезжала в Нью-Хейвен, так он сконфузился и не захотел с ней знакомиться.
Can you beat that?	Представляете?
This little girl knocks them cold."	Эта девчушка разит наповал.
Dick and Rosemary looked at each other, wanting to be alone, but Collis failed to understand.	Дик и Розмэри переглянулись; им не терпелось остаться вдвоем, но Коллису это не приходило в голову.
"I'll drop you where you're going," he suggested.	- Давайте я сперва завезу вас, - предложил он.
"I'm staying at the Lutetia."	- Мне в "Лютецию", это почти по дороге.
"We'll drop you," said Dick.	- Нет, мы вас завезем, - сказал Дик.
"It'll be easier for me to drop you.	- Да мне это все равно.
No trouble at all."	Даже удобнее.
"I think it will be better if we drop you."	- Все-таки лучше мы вас завезем.
"But-" began Collis; he grasped the situation at last and began discussing with Rosemary when he would see her again.	- Так ведь... - начал было Коллис, но тут до него вдруг дошло, и он стал уговариваться с Розмэри о следующей встрече.
Finally, he was gone, with the shadowy unimportance but the offensive bulk of the third party.	Наконец они избавились от его несущественного, но обременительного присутствия, каким всегда бывает присутствие третьего лица.
The car stopped unexpectedly, unsatisfactorily, at the address Dick had given.	Еще несколько минут, неожиданно и досадно коротких, и такси, свернув на нужную улицу, остановилось перед нужным домом.
He drew a long breath.	Дик глубоко вздохнул.
"Shall we go in?"	- Что ж, пойдем?
"I don't care," Rosemary said.	- Как хотите, - сказала Розмэри.
"I'll do anything you want."	- Мне все равно.
He considered.	Он помедлил, обдумывая.
"I almost have to go in-she wants to buy some pictures from a friend of mine who needs the money."	- Пожалуй, придется пойти - хозяйка дома хочет купить несколько вещей моего знакомого художника, которому очень нужны деньги.
Rosemary smoothed the brief expressive disarray of her hair.	Розмэри провела рукой по волосам, устраняя предательский беспорядок.
"We'll stay just five minutes," he decided.	- Пробудем минут пять и уйдем, - решил Дик.
"You're not going to like these people."	- Вам не понравятся эти люди.

She assumed that they were dull and stereotyped people, or gross and drunken people, or tiresome, insistent people, or any of the sorts of people that the Divers avoided.	Вероятно, какие-нибудь скучные обыватели, или развязные любители выпить, или назойливо-дотошные болтуны. Розмэри мысленно перебирала типы людей, каких обычно избегали Дайверы.
She was entirely unprepared for the impression that the scene made on her.	Она и вообразить не могла того, что ей предстояло увидеть.
XVII	17
It was a house hewn from the frame of Cardinal de Retz's palace in the Rue Monsieur, but once inside the door there was nothing of the past, nor of any present that Rosemary knew.	Этот дом на Rue Monsieur был перестроен из дворца кардинала Ретца, но от дворца остался только каркас, внутри же ничто не напоминало о прошлом, да и о настоящем, том, которое знала Розмэри, тоже.
The outer shell, the masonry, seemed rather to enclose the future so that it was an electric-like shock, a definite nervous experience, perverted as a breakfast of oatmeal and hashish, to cross that threshold, if it could be so called, into the long hall of blue steel, silver-gilt, and the myriad facets of many oddly bevelled mirrors.	Скорей можно было подумать, что в старинной каменной оболочке заключено будущее; человек, переступавший, условно говоря, порог этого дома, чувствовал себя так, словно его ударило током или ему предложили на завтрак овсянку с гашишем, - перед ним открывался длинный холл, где синеватую сталь перемежали серебро и позолота, и все это сочеталось с игрою света в бесчисленных фасках причудливо ограненных зеркал.
The effect was unlike that of any part of the Decorative Arts Exhibition-for there were people IN it, not in front of it.	Но впечатление было не такое, как на Выставке декоративного искусства, потому что там люди смотрели на все снаружи, а здесь они находились внутри.
Rosemary had the detached false-and-exalted feeling of being on a set and she guessed that every one else present had that feeling too.	Розмэри сразу же охватило отчуждающее чувство фальши и преувеличенности, словно она вышла на сцену, и ей казалось, что все кругом испытывают то же самое.
There were about thirty people, mostly women, and all fashioned by Louisa M. Alcott or Madame de S?gur; and they functioned on this set as cautiously, as precisely, as does a human hand picking up jagged broken glass.	Здесь было человек тридцать, главным образом женщины, точно сочиненные Луизой Олкотт или графиней де Сегюр, и они двигались по этой сцене так осторожно и нацеленно, как человеческая рука, подбирающая с полу острые осколки стекла.
Neither individually nor as a crowd could they be said to dominate the environment, as one comes to dominate a work of art he may possess, no matter how esoteric, no one knew what this room meant because it was evolving into something else, becoming everything a room was not; to exist in it was as difficult as walking on a highly polished moving stairway, and no one could succeed at all save with the aforementioned qualities of a hand moving among broken glass-which qualities limited and defined the majority of those present.	Ни во всех вместе, ни в ком-либо в отдельности не чувствовалось той хозяйской свободы по отношению к обстановке, которая появляется у человека, владеющего произведением искусства, пусть даже очень своеобразным и редким; они не понимали, что собой представляет эта комната, потому что это, собственно, уже и не была комната, а было что-то, совершенно от комнаты отличное; существовать в ней было так же трудно, как подниматься по крутому полированному пандусу, для чего и требовалась упомянутая точность движений руки, собирающей разбитое стекло, - наличием или отсутствием подобной точности определялся характер большинства присутствующих.

These were of two sorts.	Среди них можно было различить две группы.
There were the Americans and English who had been dissipating all spring and summer, so that now everything they did had a purely nervous inspiration.	Одну составляли американцы и англичане, которые всю весну и все лето неумеренно прожигали жизнь и теперь в своих поступках следовали первому побуждению, часто необъяснимому для них самих.
They were very quiet and lethargic at certain hours and then they exploded into sudden quarrels and breakdowns and seductions.	Они долгое время могли пребывать в сонном, безучастном состоянии, потом вдруг, срывались в ссору, истерику или неожиданный адюльтер.
The other class, who might be called the exploiters, was formed by the sponges, who were sober, serious people by comparison, with a purpose in life and no time for fooling.	Другая группа, назовем ее эксплуататорской, состояла из дельцов, людей более трезвых и целеустремленных, не расположенных тратить время по пустякам.
These kept their balance best in that environment, and what tone there was, beyond the apartment's novel organization of light values, came from them.	Эти куда лучше умели приспособиться к окружающей среде и даже задавали тон, насколько оно было возможно здесь, где над всем господствовала новизна световых эффектов.
The Frankenstein took down Dick and Rosemary at a gulp-it separated them immediately and Rosemary suddenly discovered herself to be an insincere little person, living all in the upper registers of her throat and wishing the director would come.	Этот Франкенштейн проглотил Розмэри и Дика мгновенно - они сразу же оказались врозь, и Розмэри с изумлением обнаружила: да ведь это она - маленькая лицемерка с неестественно тонким голоском, томящаяся в ожидании режиссера.
There was however such a wild beating of wings in the room that she did not feel her position was more incongruous than any one else's.	Впрочем, все тут хлопали крыльями, кто как мог, и она не казалась нелепей других.
In addition, her training told and after a series of semi-military turns, shifts, and marches she found herself presumably talking to a neat, slick girl with a lovely boy's face, but actually absorbed by a conversation taking place on a sort of gun-metal ladder diagonally opposite her and four feet away.	К тому же помогла профессиональная выучка: несколько мысленных "смирно", "кругом" и "шагом марш", и вот она уже словно бы занята беседой с грациозной миловидной девицей, похожей на хорошенького мальчишку, на самом же деле напряженно прислушивается к разговору, который ведется на некой ступенчатой конструкции из пушечного металла, возвышающейся в четырех шагах наискосок от нее.
There was a trio of young women sitting on the bench. They were all tall and slender with small heads groomed like manikins' heads, and as they talked the heads waved gracefully about above their dark tailored suits, rather like long-stemmed flowers and rather like cobras' hoods.	Три молодые особы расположились на нижней ступеньке конструкции, все три высокие, стройные, с небольшими головками, причесанными, как у парикмахерских манекенов; когда они говорили, головки покачивались над темными костюмами полумужского покроя, как цветы на длинных стеблях или капюшоны кобр.
"Oh, they give a good show," said one of them, in a deep rich voice.	- Нет, нужно признать, на вечерах у них всегда весело, - сказала одна грудным, звучным голосом.
"Practically the best show in Paris-I'd be the last one to deny that.	- Пожалуй, нигде в Париже такого веселья не найдешь.
But after all-" She sighed.	И в то же время... - Она вздохнула.

"Those phrases he uses over and over-'Oldest inhabitant gnawed by rodents.' You laugh once."	- Эти его постоянные фразочки - "аборигены, источенные червями" - один раз это еще смешно, но больше...
"I prefer people whose lives have more corrugated surfaces," said the second, "and I don't like her."	- Предпочитаю людей, чья жизнь не выглядит такой гладкой, - сказала другая. - А ее я и вовсе терпеть не могу.
"I've never really been able to get very excited about them, or their entourage either.	- Мне они никогда особенно не нравились, а их компания и подавно.
Why, for example, the entirely liquid Mr. North?"	Взять хотя бы этого мистера Норта, который вот-вот потечет через край.
"He's out," said the first girl.	- Ну кто о нем говорит, - отмахнулась первая.
"But you must admit that the party in question can be one of the most charming human beings you have ever met."	- Но согласитесь, тот, кого мы тут обсуждаем, иногда бывает просто неотразим.
It was the first hint Rosemary had had that they were talking about the Divers, and her body grew tense with indignation.	Тут только Розмэри догадалась, что речь идет о Дайверах, и вся словно окостенела от негодования.
But the girl talking to her, in the starched blue shirt with the bright blue eyes and the red cheeks and the very gray suit, a poster of a girl, had begun to play up.	Между тем ее собеседница, настоящий рекламный экземпляр - голубые глаза, розовые щеки, крахмальная голубая блузка, безукоризненный серый костюм, - перешла в наступление.
Desperately she kept sweeping things from between them, afraid that Rosemary couldn't see her, sweeping them away until presently there was not so much as a veil of brittle humor hiding the girl, and with distaste Rosemary saw her plain.	Все это время она старательно отодвигала в сторону все, что могло заслонить ее от Розмэри, и теперь, когда благодаря ее стараниям между ними не осталось ничего, даже тонкой завесы юмора, Розмэри разглядела ее во всей красе - и не пришла в восторг.
"Couldn't you have lunch, or maybe dinner, or lunch the day after?" begged the girl.	- Может быть, позавтракаем или пообедаем вместе - завтра или хотя бы послезавтра, -упрашивала девица.
Rosemary looked about for Dick, finding him with the hostess, to whom he had been talking since they came in.	Розмэри огляделась, ища Дика, и наконец увидела его рядом с хозяйкой дома, с которой он так и проговорил с самого их прихода.
Their eyes met and he nodded slightly, and simultaneously the three cobra women noticed her; their long necks darted toward her and they fixed finely critical glances upon her.	Их взгляды встретились, он слегка кивнул, этого было достаточно, чтобы три кобры ее заметили. Три длинные шеи вытянулись к ней, три пары глаз уставились на нее критически.
She looked back at them defiantly, acknowledging that she had heard what they said.	Она ответила вызывающим взглядом, открыто признавая, что слышала их разговор.
Then she threw off her exigent vis-?-vis with a polite but clipped parting that she had just learned from Dick, and went over to join him.	Потом, совсем по-дайверовски, вежливо, но решительно отделалась от приставучей собеседницы и пошла к Дику.
The hostess-she was another tall rich American girl, promenading insouciantly upon the national prosperity-was asking Dick innumerable questions about Gausse's H?tel, whither she evidently wanted to come, and battering persistently against his reluctance.	Хозяйка дома - еще одна стройная богатая американка, беспечно пожинающая плоды национального просперити, - мужественно преодолевая сопротивление Дика, забрасывала его вопросами об отеле Г осса, куда, видимо, собиралась устремиться.

Rosemary's presence reminded her that she had been recalcitrant as a hostess and glancing about she said:	Увидев Розмэри, она вспомнила о своих хозяйских обязанностях и поторопилась спросить:
"Have you met any one amusing, have you met Mr.-" Her eyes groped for a male who might interest Rosemary, but Dick said they must go.	"У вас нашлись занимательные собеседники? Вы познакомились с мистером..." - ее взгляд заметался по сторонам в поисках лица мужского пола, которое могло бы заинтересовать Розмэри, но Дик сказал, что им пора.
They left immediately, moving over the brief threshold of the future to the sudden past of the stone fa?ade without.	Они ушли сразу же и, перешагнув узкий порог будущего, нырнули в тень прошлого, отбрасываемую каменным фасадом.
"Wasn't it terrible?" he said.	- Это было ужасно, - сказал он.
"Terrible," she echoed obediently.	- Ужасно, - покорно откликнулась она.
"Rosemary?"	- Розмэри!
She murmured,	Замирающим голосом она шепнула:
"What?" in an awed voice.	- Что?
"I feel terribly about this."	- Я себе простить не могу.
She was shaken with audibly painful sobs.	У нее подергивались плечи от горестных всхлипываний.
"Have you got a handkerchief?" she faltered.	- Дайте мне носовой платок, - жалко пролепетала она.
But there was little time to cry, and lovers now they fell ravenously on the quick seconds while outside the taxi windows the green and cream twilight faded, and the fire- red, gas-blue, ghost-green signs began to shine smokily through the tranquil rain.	Но плакать было некогда; с жадностью влюбленных они накинулись на короткие минуты, пока за стеклами такси потускнели зеленоватые сумерки и под мирным дождиком вспыхивали в кроваво-красном, неоново-голубом, призрачно-зеленом дыму огни реклам.
It was nearly six, the streets were in movement, the bistros gleamed, the Place de la Concorde moved by in pink majesty as the cab turned north.	Кончался шестой час, улицы были полны движения; призывно светились окна бистро, и Place de la Concorde, величественная и розовая, проплыла мимо, когда машина свернула на север.
They looked at each other at last, murmuring names that were a spell.	Они наконец посмотрели друг на друга, шепча имена, звучавшие как заклятия.
Softly the two names lingered on the air, died away more slowly than other words, other names, slower than music in the mind.	Два имени, которые долго не таяли в воздухе, дольше всех других слов, других имен, дольше музыки, застрявшей в ушах.
"I don't know what came over me last night," Rosemary said.	- Не знаю, что на меня нашло вчера, - сказала Розмэри.
"That glass of champagne?	- Наверно, тот бокал шампанского виноват.
I've never done anything like that before."	Никогда со мной ничего подобного не было.
"You simply said you loved me."	- Просто вы сказали, что любите меня.
"I do love you-I can't change that."	- Я вас правда люблю - с этим ничего не поделаешь.
It was time for Rosemary to cry, so she cried a little in her handkerchief.	- Тут уж было самое время поплакать, и Розмэри тихонько поплакала в носовой платок.

"I'm afraid I'm in love with you," said Dick, "and that's not the best thing that could happen."	- Кажется, и я вас люблю, - сказал Дик, - а это совсем не лучшее, что могло случиться.
Again the names-then they lurched together as if the taxi had swung them.	И опять два имени, - а потом их бросило друг к другу, словно от толчка такси.
Her breasts crushed flat against him, her mouth was all new and warm, owned in common.	Ее груди расплющились об него, ее рот, по-новому теплый, сросся с его ртом.
They stopped thinking with an almost painful relief, stopped seeing; they only breathed and sought each other.	Они перестали думать, перестали видеть, испытывая от этого почти болезненное облегчение; они только дышали и искали друг друга.
They were both in the gray gentle world of a mild hangover of fatigue when the nerves relax in bunches like piano strings, and crackle suddenly like wicker chairs.	Их укрыл мягкий серый сумрак душевного похмелья, расслабляя нервы, натянутые, как струны рояля, и поскрипывающие, как плетеная мебель.
Nerves so raw and tender must surely join other nerves, lips to lips, breast to breast. . . .	Чуткие, обнаженные нервы, соприкосновенье которых неизбежно, когда губы прильнут к губам и грудь к груди.
They were still in the happier stage of love.	Они еще были в лучшей поре любви.
They were full of brave illusions about each other, tremendous illusions, so that the communion of self with self seemed to be on a plane where no other human relations mattered.	Они виделись друг другу сквозь мираж неповторимых иллюзий, и слияние их существ совершалось словно в особом мире, где другие человеческие связи не имеют значения.
They both seemed to have arrived there with an extraordinary innocence as though a series of pure accidents had driven them together, so many accidents that at last they were forced to conclude that they were for each other.	Казалось, путь, которым они пришли в этот мир, был на редкость безгрешен, их свела вместе цепь чистейших случайностей, но случайностей этих было так много, что в конце концов они не могли не поверить, что созданы друг для друга.
They had arrived with clean hands, or so it seemed, after no traffic with the merely curious and clandestine.	И они прошли этот путь, ничем себя не запятнав, счастливо избегнув общения с любопытствующими и скрытничающими.
But for Dick that portion of the road was short; the turning came before they reached the hotel.	Но для Дика все это длилось недолго; отрезвление наступило раньше, чем такси доехало до отеля.
"There's nothing to do about it," he said, with a feeling of panic.	- Ничего из этого не выйдет, - сказал он почти с испугом.
"I'm in love with you but it doesn't change what I said last night."	- Я люблю вас, но все, что я говорил вчера, остается в силе.
"That doesn't matter now.	- А мне теперь безразлично.
I just wanted to make you love me-if you love me everything's all right."	Я только хотела добиться вашей любви. Раз вы меня любите, значит, все хорошо.
"Unfortunately I do.	- Люблю, как это ни печально.
But Nicole mustn't know-she mustn't suspect even faintly.	Но Николь не должна ничего знать - не должна хотя бы отдаленно заподозрить.
Nicole and I have got to go on together.	Я не могу расстаться с Николь.
In a way that's more important than just wanting to go on."	И не только потому, что не хочу, - тут есть другое, более важное.

"Kiss me once more."	- Поцелуйте меня еще.
He kissed her, but momentarily he had left her.	Он поцеловал, но он уже не был с нею.
"Nicole mustn't suffer-she loves me and I love her-you understand that."	- Николь не должна страдать - она меня любит, и я ее люблю, - я хочу, чтобы вы поняли это.
She did understand-it was the sort of thing she understood well, not hurting people.	Она понимала - это она всегда понимала хорошо: нельзя причинять боль другому.
She knew the Divers loved each other because it had been her primary assumption.	Она знала, что Дайверы любят друг друга, она это принимала как данность с самого начала.
She had thought however that it was a rather cooled relation, and actually rather like the love of herself and her mother.	Но ей казалось, что это уже остывшее чувство, скорей похожее на ту любовь, которая связывала ее с матерью.
When people have so much for outsiders didn't it indicate a lack of inner intensity?	Когда люди так много себя отдают посторонним, не знак ли это, что им уже меньше нужно друг от друга?
"And I mean love," he said, guessing her thoughts.	- И это настоящая любовь, - сказал Дик, угадав ее мысли.
"Active love- it's more complicated than I can tell you.	- Любовь действенная - все тут сложней, чем вы можете себе представить.
It was responsible for that crazy duel."	Иначе не было бы той идиотской дуэли.
"How did you know about the duel?	- Откуда вы знаете про дуэль?
I thought we were to keep it from you."	Мне сказали, что вам об этом ничего говорить не будут.
"Do you think Abe can keep a secret?"	- Неужели вы думаете, Эйб способен что-нибудь удержать в тайне?
He spoke with incisive irony.	- В его голосе послышалась едкая ирония.
"Tell a secret over the radio, publish it in a tabloid, but never tell it to a man who drinks more than three or four a day."	- Если у вас есть тайна, можете сообщить о ней по радио, напечатать в бульварной газетенке, только не доверяйте ее человеку, который пьет больше трех-четырех порций в день.
She laughed in agreement, staying close to him.	Она засмеялась, соглашаясь, и крепче прижалась к нему.
"So you understand my relations with Nicole are complicated.	- Словом, наши отношения с Николь - сложные отношения.
She's not very strong-she looks strong but she isn't.	Здоровье у нее хрупкое, она только кажется здоровой.
And this makes rather a mess."	Да и все тут очень не просто.
"Oh, say that later!	- Не надо сейчас об этом.
But kiss me now-love me now.	Поцелуйте меня, любите меня сейчас.
I'll love you and never let Nicole see."	А потом я буду любить вас так тихо, что Николь ничего не заметит.
"You darling."	- Милая моя девочка.

They reached the hotel and Rosemary walked a little behind him, to admire him, to adore him.	Они вошли в вестибюль отеля; Розмэри чуть поотстала, чтобы любоваться им, восхищаться им со стороны.
His step was alert as if he had just come from some great doings and was hurrying on toward others.	Он шел легким упругим шагом, будто возвращался после великих дел и спешил навстречу еще более великим.
Organizer of private gaiety, curator of a richly incrusted happiness.	Зачинщик веселья для всех, хранитель бесценных сокровищ радости.
His hat was a perfect hat and he carried a heavy stick and yellow gloves.	Шляпа на нем была образцом шляпного совершенства, в руке он держал массивную трость, в другой руке - желтые перчатки.
She thought what a good time they would all have being with him to-night.	Розмэри думала о том, какой чудесный вечер ждет тех, кому посчастливится провести этот вечер с ним.
They walked upstairs-five flights.	Наверх, на пятый этаж, они пошли пешком.
At the first landing they stopped and kissed; she was careful on the next landing, on the third more careful still. On the next-there were two more-she stopped half way and kissed him fleetingly good-by.	На первой площадке лестницы остановились и поцеловались; на второй она решила, что надо быть осторожнее, на третьей - тем более, не дойдя до следующей, она задержалась для короткого прощального поцелуя.
At his urgency she walked down with him to the one below for a minute-and then up and up.	Потом они сошли на одну лестницу вниз - так захотелось Дику - и после этого уже без остановок поднялись на свой этаж.
Finally it was good-by with their hands stretching to touch along the diagonal of the banister and then the fingers slipping apart. Dick went back downstairs to make some arrangements for the evening-Rosemary ran to her room and wrote a letter to her mother; she was conscience-stricken because she did not miss her mother at all.	Окончательно простились на верху лестницы, долго не расцепляли протянутых через перила рук, но наконец расцепили - и Дик снова пошел вниз - распорядиться насчет вечера, а Розмэри вернулась к себе и сразу же села писать письмо матери; совесть ее мучила, потому что она совсем не скучала о матери эти дни.
XVIII	18
Although the Divers were honestly apathetic to organized fashion, they were nevertheless too acute to abandon its contemporaneous rhythm and beat-Dick's parties were all concerned with excitement, and a chance breath of fresh night air was the more precious for being experienced in the intervals of the excitement.	Не питая особой симпатии к узаконенным формам светской жизни, Дайверы были все же слишком живыми людьми, чтобы пренебречь заложенным в ней современным ритмом; на вечерах, которые задавал Дик, все делалось для того, чтобы гости не успевали соскучиться, и короткий глоток свежего ночного воздуха казался сладким вдвойне при переходе от развлечения к развлечению.
The party that night moved with the speed of a slapstick comedy.	В этот вечер веселье шло в темпе балаганного фарса.
They were twelve, they were sixteen, they were quartets in separate motors bound on a quick Odyssey over Paris.	Сначала было двенадцать человек, потом шестнадцать, потом четверками расселись в автомобили для быстролетной одиссеи по Парижу.
Everything had been foreseen.	Все было предусмотрено заранее.

People joined them as if by magic, accompanied them as specialists, almost guides, through a phase of the evening, dropped out and were succeeded by other people, so that it appeared as if the freshness of each one had been husbanded for them all day.	Как по волшебству появлялись новые люди, с почти профессиональным знанием дела сопутствовали им часть времени, потом исчезали, и их место занимали другие.
Rosemary appreciated how different it was from any party in Hollywood, no matter how splendid in scale.	Это было совсем не то, что знакомые Розмэри голливудские кутежи, пусть более грандиозные по масштабам.
There was, among many diversions, the car of the Shah of Persia.	Одним из аттракционов явилась прогулка в личном автомобиле персидского шаха.
Where Dick had commandeered this vehicle, what bribery was employed, these were facts of irrelevance.	Бог ведает откуда, какими путями Дику удалось раздобыть этот автомобиль.
Rosemary accepted it as merely a new facet of the fabulous, which for two years had filled her life.	Розмэри приняла его появление как очередное звено в той цепи чудес, что вот уже два года тянулась через ее жизнь.
The car had been built on a special chassis in America.	Автомобиль был изготовлен в Америке по особому заказу.
Its wheels were of silver, so was the radiator.	Колеса у него были серебряные, радиатор тоже.
The inside of the body was inlaid with innumerable brilliants which would be replaced with true gems by the court jeweller when the car arrived in Teheran the following week.	В обивке кузова сверкали бесчисленные стекляшки, которые придворному ювелиру предстояло заменить настоящими бриллиантами, когда машина спустя неделю прибудет в Тегеран.
There was only one real seat in back, because the Shah must ride alone, so they took turns riding in it and sitting on the marten fur that covered the floor.	Сзади было только одно место, ибо никто не смеет сидеть в присутствии шаха, и они занимали это место по очереди, а остальные располагались в это время на выстланном куньим мехом полу.
But always there was Dick.	Но главное был Дик.
Rosemary assured the image of her mother, ever carried with her, that never, never had she known any one so nice, so thoroughly nice as Dick was that night.	Розмэри уверяла свою мать, с которой мысленно никогда не расставалась, что ни разу, ни разу в жизни не встречала никого лучше, милей, обаятельней, чем Дик в тот вечер.
She compared him with the two Englishmen, whom Abe addressed conscientiously as "Major Hengest and Mr. Horsa," and with the heir to a Scandinavian throne and the novelist just back from Russia, and with Abe, who was desperate and witty, and with Collis Clay, who joined them somewhere and stayed along-and felt there was no comparison.	Она сравнивала с ним двух англичан, которых Эйб упорно именовал "майор Хенджест и мистер Хорса", наследного принца одного из Скандинавских государств, писателя, только что побывавшего в России, самого Эйба, бесшабашно остроумного, как всегда, Коллиса Клэя, приставшего к их компании где-то на пути, - и никто не выдерживал сравнения.
The enthusiasm, the selflessness behind the whole performance ravished her, the technic of moving many varied types, each as immobile, as dependent on supplies of attention as an infantry battalion is dependent on rations, appeared so effortless that he still had pieces of his own most personal self for everyone.	Ее покорял его неподдельный пыл, щедрость, с которой он вкладывал себя в эти затеи, его уменье расшевелить самых разных людей, ждавших от него каждый своей доли внимания, как солдаты своей порции от батальонного кашевара, - и все это легко, без усилий, с неисчерпаемым запасом душевного богатства для всякого, кто в нем нуждался.

-Afterward she remembered the times when she had felt the happiest.	...Она потом вспоминала особенно радостные минуты этого вечера.
The first time was when she and Dick danced together and she felt her beauty sparkling bright against his tall, strong form as they floated, hovering like people in an amusing dream-he turned her here and there with such a delicacy of suggestion that she was like a bright bouquet, a piece of precious cloth being displayed before fifty eyes.	Когда она первый раз танцевала с Диком и сама себе казалась необыкновенно красивой рядом с ним, таким высоким и стройным, - они не шли, а парили, невесомые, как во сне, он ее поворачивал то туда, то сюда так бережно, словно держал в руках яркий букет или кусок дорогой ткани, приглашая полсотни глаз оценить его красоту.
There was a moment when they were not dancing at all, simply clinging together.	Временами они даже не танцевали, а просто стояли на месте, тешась своей близостью.
Some time in the early morning they were alone, and her damp powdery young body came up close to him in a crush of tired cloth, and stayed there, crushed against a background of other people's hats and wraps. . . .	А однажды под утро они вдруг очутились вдвоем в каком-то углу, и ее молодое влажное тело, сминая увядший шелк платья, приникло к нему среди вороха чьих-то накидок и шляп...
The time she laughed most was later, when six of them, the best of them, noblest relics of the evening, stood in the dusky front lobby of the Ritz telling the night concierge that General Pershing was outside and wanted caviare and champagne.	А самое смешное было позже, когда они вшестером, цвет компании, лучшее, что от нее осталось, стояли в полутемном вестибюле "Рица" и втолковывали ночному швейцару, что приехавший с ними генерал Першинг требует икры и шампанского.
"He brooks no delay.	"А он не из тех, кого можно заставить ждать.
Every man, every gun is at his service."	У него под командой и люди и орудия".
Frantic waiters emerged from nowhere, a table was set in the lobby, and Abe came in representing General Pershing while they stood up and mumbled remembered fragments of war songs at him.	И сейчас же забегали неизвестно откуда взявшиеся официанты, прямо в вестибюле был накрыт стол, и в дверях торжественно появился генерал Першинг - Эйб, а они все, вытянувшись во фронт, забормотали обрывки военных песен в виде приветствия.
In the waiters' injured reaction to this anti-climax they found themselves neglected, so they built a waiter trap-a huge and fantastic device constructed of all the furniture in the lobby and functioning like one of the bizarre machines of a Goldberg cartoon.	Потом им показалось, что официанты, задетые розыгрышем, стали недостаточно расторопны; в наказание решили устроить им мышеловку и, нагромоздив всю мебель, какая нашлась в вестибюле, воздвигли чудовищное сооружение в духе рисунков Гольдберга.
Abe shook his head doubtfully at it.	Эйб, глядя на это, неодобрительно качал головой.
"Perhaps it would be better to steal a musical saw and-"	- А не лучше ли раздобыть у музыкантов пилу и...
"That's enough," Mary interrupted.	- Ладно, ладно тебе, - перебила Мэри.
"When Abe begins bringing up that it's time to go home."	- Раз уже дошло до пилы, значит, пора домой.
Anxiously she confided to Rosemary:	Она поделилась с Розмэри своей тревогой:
"I've got to get Abe home.	- Мне необходимо увезти Эйба.

His boat train leaves at eleven. It's so important-I feel the whole future depends on his catching it, but whenever I argue with him he does the exact opposite."	Если он завтра в одиннадцать не уедет в Г авр, он опоздает на пароход, и его поездка сорвется. А от этой поездки, зависит все его будущее. Не знаю, что делать. Начнешь его уговаривать, он поступит как раз наоборот.
"I'll try and persuade him," offered Rosemary.	- Давайте я попробую, - предложила Розмэри.
"Would you?" Mary said doubtfully.	- Думаете, вам удастся? - с сомнением сказала Мэри Норт.
"Maybe you could."	- Хотя - может быть.
Then Dick came up to Rosemary:	К Розмэри подошел Дик.
"Nicole and I are going home and we thought you'd want to go with us."	- Мы с Николь уезжаем - вам, наверно, лучше ехать с нами.
Her face was pale with fatigue in the false dawn.	Ее лицо в свете ложной зари было бледным и усталым.
Two wan dark spots in her cheek marked where the color was by day.	Два темных пятна тускнели на щеках вместо дневного румянца.
"I can't," she said.	- Не могу, - сказала она.
"I promised Mary North to stay along with them-or Abe'll never go to bed.	- Я обещала Мэри остаться, а то ей одной не справиться с Эйбом.
Maybe you could do something."	Вы бы не могли помочь?
"Don't you know you can't do anything about people?" he advised her.	- Пора бы вам знать, что в таких делах ничем помочь нельзя, - наставительно заметил он.
"If Abe was my room-mate in college, tight for the first time, it'd be different.	- Добро бы еще Эйб был мальчишкой-студентом, который первый раз в жизни напился.
Now there's nothing to do."	А так ничего с ним не сделаешь.
"Well, I've got to stay. He says he'll go to bed if we only come to the Halles with him," she said, almost defiantly.	- Все равно, я должна остаться, - почти с вызовом возразила Розмэри. - Он обещал, если мы с ним поедем на Главный рынок, он оттуда вернется в отель и ляжет.
He kissed the inside of her elbow quickly.	Дик торопливо поцеловал ее руку в сгибе локтя.
"Don't let Rosemary go home alone," Nicole called to Mary as they left.	- Только не отпускайте потом Розмэри одну, -сказала Николь, прощаясь с Мэри.
"We feel responsible to her mother."	- Мы за нее в ответе перед ее мамой.
-Later Rosemary and the Norths and a manufacturer of dolls' voices from Newark and ubiquitous Collis and a big splendidly dressed oil Indian named George T. Horseprotection were riding along on top of thousands of carrots in a market wagon.	...Часом позже Розмэри, Норты, один ньюаркский фабрикант кукольных пищалок, вездесущий Коллис Клэй и нефтяной магнат родом из Индии, расфранченный толстяк со странной фамилией Г андикап, все вместе ехали в рыночном фургоне с морковью.
The earth in the carrot beards was fragrant and sweet in the darkness, and Rosemary was so high up in the load that she could hardly see the others in the long shadow between infrequent street lamps.	В темноте от морковных хвостиков сладко и ароматно пахло землей; на длинных перегонах между редкими уличными фонарями Розмэри, забравшись на самый верх, почти не могла разглядеть своих спутников.

Their voices came from far off, as if they were having experiences different from hers, different and far away, for she was with Dick in her heart, sorry she had come with the Norths, wishing she was at the hotel and him asleep across the hall, or that he was here beside her with the warm darkness streaming down.	Их голоса доносились издалека, будто они ехали где-то совсем отдельно, а она всеми думами была с Диком, жалела, что не отделалась от Нортов, мечтала о том, как хорошо бы сейчас лежать у себя в номере и знать, что наискосок через коридор спит Дик, - а еще лучше, если бы он был рядом с ней здесь, в теплом сумраке, стекающем вниз.
"Don't come up," she called to Collis, "the carrots will all roll."	- Не лезьте сюда! - крикнула она Коллису. -Морковь посыплется.
She threw one at Abe who was sitting beside the driver, stiffly like an old man. . . .	- Потом взяла одну морковку и кинула в Эйба, который сидел рядом с возчиком, какой-то по-стариковски окостенелый...
Later she was homeward bound at last in broad daylight, with the pigeons already breaking over Saint-Sulpice.	Потом ее, наконец, везли домой в отель, уже совсем рассвело, и над Сен-Сюльпис носились голуби.
All of them began to laugh spontaneously because they knew it was still last night while the people in the streets had the delusion that it was bright hot morning.	Было ужасно смешно, что прохожие на улице воображают, будто уже настало утро, когда на самом деле еще продолжается вчерашняя ночь.
"At last I've been on a wild party," thought Rosemary, "but it's no fun when Dick isn't there."	"Вот я и прожигаю жизнь, - подумала Розмэри, -но без Дика это совсем неинтересно".
She felt a little betrayed and sad, but presently a moving object came into sight.	Ей сделалось грустно и немножко обидно, но тут в поле ее зрения попал какой-то движущийся предмет.
It was a huge horse-chestnut tree in full bloom bound for the Champs ?lys?es, strapped now into a long truck and simply shaking with laughter-like a lovely person in an undignified position yet confident none the less of being lovely.	Это был большой каштан в полном цвету, который перевозили на Елисейские поля; он лежал, прикрученный к длинной грузовой платформе, и просто весь трясся от смеха, точно очень красивый человек, оказавшийся в неэстетичной позе, но знающий, что все равно красив.
Looking at it with fascination Rosemary identified herself with it, and laughed cheerfully with it, and everything all at once seemed gorgeous.	Розмэри вдруг пришло в голову, что этот каштан -она сама; мысль эта ее развеселила, и все опять стало чудесно.
XIX	19
Abe left from the Gare Saint Lazare at eleven-he stood alone under the fouled glass dome, relic of the seventies, era of the CrystalPalace; his hands, of that vague gray color that only twenty-four hours can produce, were in his coat pockets to conceal the trembling fingers.	Поезд на Гавр отходил в одиннадцать часов с Сен-Лазарского вокзала. Эйб стоял один под мутным от грязи стеклянным сводом, пережитком эпохи Хрустального дворца, запрятав в карманы землисто-серые после многочасового кутежа руки, чтобы не видно было, как они трясутся.
With his hat removed it was plain that only the top layer of his hair was brushed back-the lower levels were pointed resolutely sidewise.	Он был без шляпы, и щетка явно лишь наспех прошлась по его волосам - слегка приглаженные сверху, ниже они упрямо топорщились в разные стороны.
He was scarcely recognizable as the man who had swum upon Gausse's Beach a fortnight ago.	Трудно было узнать в нем недавнего купальщика с пляжа Госса.